Темные изумрудные волны - читать онлайн

Пролог

Абхазия

Октябрь 2007 года

…Зеленое с серым… Серое с зеленым… Голову, тяжелую, как обломок скалы, о которую бьются морские волны, наполняли видения. Это были скачущие по горным тропам всадники, это были солдаты в камуфляжной форме, это были палачи и жертвы, хищники и добыча.

Он открыл глаза, пытаясь прогнать остатки ночного кошмара. Видения исчезли. Было раннее утро. Бледная полоска света настойчиво проникала в узкую щель между неплотно прикрытыми шторами, будто маня взбежать по ней навстречу расцветающему утру. Приподнявшись на локте, он посмотрел на детей. Мальчик и девочка, они спали рядом с ним. Девочка была укрыта одеялом, а мальчик спал, раскрывшись, одна ручонка в подсохших ссадинах была сжата в крохотный пухлый кулачок, а другой он обнимал плюшевого мишку.

Он поцеловал детей и накрыл сына одеялом. Потом поднялся, обошел вокруг кровати, приблизился к жене и поцеловал её разметавшиеся кудри. Она открыла глаза, чтобы устремить на него мгновенный взгляд своих лучистых глаз. От этого взгляда он сощурился, словно от солнца.

– Скажи, почему ты с таким фанатизмом стал ездить по утрам на берег? – спросила она.

– Я ненадолго, вот увидишь.

Очарование этого мягкого утра должно было омрачиться отсутствием любимого мужчины. Почему нигде не сказано, что делать с упрямцами?! Но – ничего не поделаешь. Она закрыла глаза и, погружаясь в сон, сказала тихо:

– Туда и обратно. Я жду.

Он кивнул и вышел из спальни. В кабинете, прежде чем одеться, остановился возле большого, в человеческий рост, зеркала. Отражение – высокий стройный блондин с хорошей осанкой, – на какое-то мгновение показалось другим человеком, живущим своей жизнью.

Повернувшись вполоборота, он критически осмотрел свою фигуру.

Этот проклятый живот, – пронеслась в голове беспокойная мысль, – откуда он взялся? Тридцать четыре года – слишком ранний возраст для появления живота. Надо срочно от него избавляться, пока она, – быстрый взгляд в сторону спальни, – не начала дразниться.

– Моя неповторимая, – прошептал он, и счастье заполнило все его существо, отразившись в глазах светлым лучом.

Двойник подмигнул из глубины зеркала, как бы спрашивая: угадай с трех раз, что тебя сегодня ждет?!

Оделся он быстро. Майка и спортивный костюм – что еще нужно? Прошелся по комнате, рассматривая многочисленные предметы, которым пришлось проделать странный, долгий, непростой путь, прежде чем сюда попасть. Вот коллекция масок, взиравших со стены холодными застывшими взглядами. Вот статуэтки – люди, звери, и мифические существа – большие и маленькие, деревянные, бронзовые, гипсовые и мраморные.

Вот три картины – чудища, пожирающие друг друга, морской пейзаж, и венецианский маскарад. Возле последней он остановился. Девушка в белом парике и длинном белом платье, с завязанными глазами, выставив вперед руки, пытается кого-нибудь поймать. Вокруг неё беснуются люди в масках, плащах, куртках, камзолах и диковинных платьях. Контуры двух сплетающихся фигур – изображение, наложенное поверх основного, идущее вторым планом – это события, неизбежно следующие после того, как выбор сделан. Картина называлась «Мы выбираем, нас выбирают».

Он охватил взглядом веселящуюся группу и прислушался, будто пытаясь уловить застывшую мелодию. Ничего не слышно, кроме шелеста листвы в саду.

Спустившись по витой лестнице на первый этаж, он пересек просторный зал и вышел в холл. Улыбнулся, вспомнив, как нахмурилась жена, когда первый раз увидела скульптуру обнимающихся девушек, установленную в нише. Их позы показались ей слишком откровенными, да и сама идея – прижавшиеся друг к другу в сладострастном порыве девушки – это чересчур.

– Ты думаешь, было бы интереснее, если б это были мужчины? – возразил он ей тогда.

Она, скрепя сердце, уступила, но оставила за собой право убрать двух бесстыдниц подальше от детских глаз, если её оценка скульптуры, окончательно не сформированная, в конечном счете окажется отрицательной.

Он вышел на улицу. Причудливо освещенный небосвод напоминал озеро, на одном краю его ночь еще тянула черные сети с мерцающими звездами, а на другом рассвет уже поднимал оранжевые паруса. Там, где небо рассекалось синеющей горой, плыли легкие туманы, цепляясь за верхушки леса.

Предрассветная тишь еще стелилась по отрогам. Угрюмые сосны безмолвно окружали сонный дом. Их ветви, словно слившиеся с побледневшей ночью, лениво шевелились, движимые прохладным октябрьским ветром.

Он подошел к автомобилю, – черному «Lincoln Town-Car», – терпеливо поджидавшему хозяина перед домом. Открыл дверь, завел мотор, и, выждав, пока машина прогреется, тронулся с места. Проехал по аллее, обсаженной туями и лавровыми деревьями, и выехал за ворота.

Дорога вилась по крутому склону, то появляясь из рассеивающейся мглы, то исчезая за деревьями, плотно обступившими узкую полоску асфальта. Там, где дорога приближалась к обрыву, были видны гребни, острые, как лезвия ножей, выступавшие из мрачных ущелий, еще забитых утренним туманом. В эти темные глубины через зубчатые грани скал текли потоки солнечного света, и потревоженный ими туман колыхался, бродил ленивыми волнами. А дальше, насколько хватало глаз, камень и камень – то в виде развалин, то в виде столбов, то в виде больших нагромождений. Разворачивавшаяся с выступа гребня панорама – обширное пространство первобытных гор – была видна во всех деталях. В провале, на дне седловины, в неподвижном воздухе будто отдыхало в каменной колыбели большое озеро. Оно густо-черное в тени и почти бирюзовое под солнечным светом. На его гладкой поверхности ни единой морщинки, ни единого всплеска, будто оно навеки застыло вместе с отображенными в нем скалами, небом, и одиноким облачком. Но стоило прошуметь ветерку, и озеро всколыхнулось серебристой рябью, словно стая каких-то неведомых птиц, пролетая мимо, коснулась крыльями его поверхности.

Озеро мертвое, в каменном ошейнике. К нему не вели звериные тропы, поблизости не жили птицы, и зелень отступила далеко от края. Только бури иногда прорывались к этому уединенному озеру, чтобы гулом волн разбудить спящих на дне его горных духов. Старожилы говорили, что именно духи из этого горного царства воют на хребте в непогоду.

Дорога круто спускалась под уклон, и, извиваясь змеевидной лентой, вновь пошла лесом. В том месте, где дорога загибалась почти под прямым углом, два дерева стояли ближе остальных к дороге. Старая сосна с усохшими сучьями, которые торчали, как обрубленные топором перекладины лестницы, а высоко в небе, будто гнезда аиста, колыхалась только светло-зеленая верхушка её с шишками, глядевшими вверх. Рядом с ней стояла молодая подруга её, чей ствол на высоте пяти метров раздваивался, исходящие ветви, очертив причудливыми изгибами сердечко, взмывали вверх. Лохмотья порыжевшего железа – остатки траурных венков – обнимали дерево у основания. Останки скал в виде обломков лежали вдоль дороги. Среди них – огромный серый валун, напоминавший могильный камень, а витиеватые трещины на нем – эпитафию на непонятном языке.

Ледники и вода, расчленявшие горы и углублявшие ущелья, не пощадили и этот камень. Разрушительный процесс не останавливается никогда. И еще не окончен спор о границах между представителями растительного мира и россыпями каменных глыб.

Вырвавшись из теснин, оставив позади лес, медленно стряхивавший с себя предрассветный туман, дорога побежала по равнине. На фоне неба четко выкраивалась линия ближних отрогов. Голодный ястреб в небесной синеве полоскал в лучах восхода упругие крылья. Постройки, недавно казавшиеся игрушечными, расплывавшимися в неясной полумгле, потянулись вдоль дороги. Впереди показалось море – серовато-голубые просторы, пронизанные золотисто-розовыми лучами.

Проехав поселком, «Линкольн» покатил вдоль побережья. Справа – вспененная полоса прибоя и бесконечно-мятежное море за ним. Слева замелькали ограды, палисадники, дома. Машина остановилась напротив двухэтажного особняка в стиле альпийского шале с каменным цоколем.

Мужчина в спортивном костюме вышел из автомобиля и, пройдя мимо стойки с рекламным щитом, – «Таверна «Берег мечты», – пересек небольшой дворик и вошел в дом. Просторный зал был пуст. В этой части здания второго этажа не было, а потолком являлась двускатная крыша, обшитая изнутри массивом древесины.

Сторож узнал посетителя и попросил подождать хозяина здесь, в этом зале. Мужчина кивнул и сел в плетеное кресло с зелеными подушками.

Вскоре появился и хозяин таверны – плотный усатый мужчина пятидесяти лет. Он зашел с улицы и приветствовал гостя такими словами:

– А я вышел на зарядку. Смотрю: ты остановил бег своего черного крокодила возле ворот. Пришлось вернуться.

Они поздоровались за руку. Хозяин проследовал вглубь зала, и через несколько минут вернулся, держа в руках поднос с двумя дымящимися чашками кофе:

– Угощайся.

– Благодарствую, барин.

Устроившись поудобнее, хозяин спросил, как бы продолжая прерванный минуту назад разговор:

– Как ты попал на этот рейс? Совсем некуда было поехать?

– Мы бросали в карту дротики. Получилось, как в сказке: судьба поджидала там, куда легла стрела.

– Так взяли бы, да перебросили. Съездили бы за границу.

– Мы бросали три раза. Первые два выпали на Сургут и Атырау.

– Уж лучше в Атырау, чем на ужин к шайтану, – заметил хозяин, приглаживая свои пышные усы. – Представляю это пекло. Все каналы только об этом и жужжат.

Он покачал головой и прибавил:

– Не понимаю этих чудачеств. Вы знакомы уже… лет шесть?

– Семь.

– Семь лет! Пускай не все время вы были вместе, но все равно – это большой срок. Как можно после семи лет знакомства с женщиной играть с ней в какие-то дротики?!

Сделав осторожный глоток, он продолжил:

– Сказал бы: вот билеты, вот путевки! Полдня на сборы! И никаких гвоздей.

И, словно подводя черту, провел в воздухе горизонтальную линию. Тут с улицы вбежал восьмилетний мальчик, вслед за ним появилась женщина средних лет. Оба в спортивных костюмах, раскрасневшиеся от утренней пробежки. Они поздоровались с гостем, а хозяин попросил женщину – свою супругу – принести с кухни сладости.

Удостоив мужа выразительным взглядом, она ответила, не останавливаясь:

– Они в красном холодильнике. Который в рабочей кухне.

И упругой походкой проследовала за сыном.

Досадливо поморщившись, хозяин поднялся с места и направился на кухню. Вскоре он вернулся с подносом пирожных. Гость нацелился было на медовик, но, передумав, откинулся на спинку кресла.

– А я не откажусь, – сказал хозяин.

Надкусив французское пирожное, он спросил:

– Удостой мой слух ответом – что за непреоборимое желание куда-то ездить? Ты до сих пор в федеральном розыске, не так ли? Самое лучшее для тебя – сидеть у себя в горах, и даже не ходить в поселок за покупками. Ты понимаешь, как ты рисковал? И все из-за глупой женской прихоти!

– Это не просто прихоть, – спокойно возразил гость.

– Тогда что?

– Ты же все знаешь – от начала до конца. Всю мою историю. Может, и осталась одна-единственная тайна, но вряд ли, даже такие старинные друзья, как мы, станут раскрывать друг другу карты до конца…

С этими словами он поднял вверх указательный палец правой руки, а лицо его сделалось таинственно-серьезным.

– Что еще за тайна? – насторожился хозяин.

– Большая такая тайна, – непринужденно улыбнулся гость, наблюдая за реакцией собеседника. – Кто где прячет в доме сладкое.

Какое-то мгновение лицо хозяина оставалось удивленным, затем он громко расхохотался.

– Какой же ты артист! Сколько тебя знаю, ты все время обводишь меня вокруг этого своего пальца!

Насмеявшись, он вернулся к прежним расспросам:

– Допустим, я все знаю. Но картинка почему-то не складывается. Чего-то не хватает. Какой-то незначительной детали, без которой ничего не понять.

Гость задумался. Через широкие панорамные окна вгляделся в безграничную синюю даль, словно пытаясь там найти ответ. Люди и события потянулись длинной вереницей на зов его воображения. Что-то, помимо воли, с неизбежностью стихии влияло на его решения. И где-то был простой ответ – что это такое?

Эта головоломка – дать простое, но всеобъемлющее объяснение сразу многим вещам – вдруг всецело завладела им.

«Что, если попробовать объяснить явление указанием на его истоки? – размышлял он. – Ведь начало имеет определяющую моделирующую функцию – оно не только свидетельство существования, но и замена более поздней категории причинности. Тогда другой вопрос начинается: как все началось?»

Тёплая волна прилила к сердцу.

Он вспомнил картину, хранящуюся в кладовке. На ней в полный рост изображена девушка. Обнаженная, она бежит к морю по вспененной полосе прибоя. Она беззаботно улыбается, и во всей её легкомысленной непринужденности читается жизнелюбие и влюбленность в собственное стройное тело. Жизнерадостная и веселая, она торопится навстречу своему счастью. Небо кажется пустым и как будто туманным, но это не пустота и не туман, а какой-то тихий неестественный свет. Ограниченная живопись произвела необъятное – на полотне фигура, казалось бы, стесненная в малом пространстве, и, несмотря на это, всё необъятно, всё неограниченно! Написано не для глаз, всё обнимающих во мгновенье и на мгновенье, но для души, которая, чем более ищет, тем более находит.

«Какую власть имеют воспоминания! – подумал он. – Сколько лет прошло, а я все помню. Человек может объехать много мест, встречать необычайных людей, пережить множество разнообразных ощущений, достичь высот, упасть с них, перерасти самого себя, и вдруг вспомнить одно событие и почувствовать, что все пережитое – мираж в пустыне, не стоящий внимания».

Глава 1

Июнь 1996 года

Волгоград

Светло-бежевая «шестерка» Жигули выехала из города и, оставив вправо от себя милицейский пост, а влево – дорогу на аэропорт, двинулась по московской трассе. Утренняя прохлада врывалась в открытые окна. Там, где небо сливалось с землёй, поднималось кроваво-красное солнце. День обещал быть жарким.

Сидевший на переднем сиденье неряшливо одетый худощавый блондин спросил:

– Послушай, Трезор, эти наши последние клиенты, может, ты сам с ними пообщаешься?

– Хватит! С меня довольно, – откликнулся водитель, – крупный, сильный, краснощекий молодой человек. – Рассказывать истории – не по моей части.

– Какая разница? Это последний район, где мы не были.

– Такая разница – одна дает, другая дразнится, – проворчал Трезор. – У тебя болтушка лучше подвешена, у меня так не получится.

Немного помолчав, добавил:

– Нет, если хочешь на шару прокатать шестьсот километров – давай, пожалуйста! Схожу, базара нет. Будет ли приход, не обещаю.

Блондин в задумчивости обозревал пустынный горизонт. Бесконечные поля и степи. Глазу зацепиться не за что.

– Что будет, когда последнему папуасу будет продан стеклянный шарик? – задумчиво проговорил он, обращаясь больше к самому себе. – С кем дальше работать?

– Мне бы твои проблемы. У тебя же есть работа.

– Я – низкооплачиваемый государственный служащий. Едва свожу концы с концами. А ты – крутой пацан, бандит, гангстер. Реальный мужик.

Трезор повернул к собеседнику свою голову, – квадратную, с широким и низким лбом и крепкой челюстью, – и насмешливо сказал:

– Слышь ты, служащий! Расскажи бабушке, кому ты служишь.

Некоторое время они ехали молча. Затем Трезор стал жаловаться на то, как плохо у него идут дела. Хозяин урезал содержание. Заказы есть, работы полно, а с деньгами обижают. Невыгодно стало жизнью рисковать. Да, милиция хозяина прижала, рамсы какие-то идут, но они, большие дядьки, знают, за что борются. А простым солдатам что с этого достается?! Оральное удовольствие!? Нет, хватит, с него довольно! Теперь он поведет свою игру, по своим правилам.

Так говорил он, изредка бросая на своего напарника испытующие взгляды. Напарник, в свою очередь, ни в чем не возражал, но и не поддерживал его. Особенно в части, касавшейся обсуждения «Короля» – хозяина, на которого работал его друг.

Они въехали в районный центр, когда солнце, поднимаясь все выше и выше над синей пучиной, достигло зенита. Оттуда, с высоты, будто лился текучий пламень. А на земле, в пыльном зное, было нечем дышать. За окном замелькали силуэты фабрик, зернохранилищ, домики под шиферными крышами, бараки. Пустынно было на душных сельских улицах.

– Где у них этот долбанный магазин? – обливаясь потом, недовольно буркнул Трезор. – Все уже объехали, и даже памятник козе увидели. А магазина нигде нет. Машина скоро закипит.

Немного поплутав, «шестерка» остановилась у длинного одноэтажного магазина, на крыше которого красовалась потрескавшаяся вывеска «Промтовары». Взбудораженная пыль вздыбилась подобно тяжелой туче. Блондин вышел из машины. Игнорируя вопли Трезора, требовавшего поскорее закрыть дверь, он сделал это нарочито медленно, и, улыбнувшись, скользнул в тень, неровно лежавшую перед зданием.

– Что за место такое, – прорычал Трезор. – В этом гнезде шайтана пыль скрипит уже не только на зубах, но и в….

Он вдавил педаль в пол. Колеса «шестерки» бешено закрутились, и машина отъехала за угол. Блондин вынул из нагрудного кармана рубашки «старушачьи» очки с толстыми линзами, надел их, и направился ко входу. Войдя, осмотрелся. Это был обычный сельский магазин. Убогие прилавки, на которых было разложено всего понемногу – начиная от гвоздей и молотков, веревок и мыла, паяльников, ножей, топоров, тисков, мясорубок, и заканчивая батарейками, радиоприемниками, удобрениями, посудой, и канцтоварами. Ни одного покупателя. И продавцов не видно. Вымерли все, что ли?

– Есть кто живой?

Из-за кассы высунулась голова.

– Живые все пока!

«Пока…» – подумал он.

Поправив на носу очки, блондин подошел к кассе. Продавщица, дюжая бабища в сером халате, что-то записывала в толстой тетради. Блондин улыбнулся, вспомнив, как несуразно выглядит в этих уродливых очках, и обратился к продавщице.

– Добрый день, хозяюшка! А кто у вас решает вопросы по закупкам?

– Директор, – улыбнулась она в ответ, видимо, приняв улыбку посетителя на свой счет. – Геннадий Иванович Костров.

– Могу я взглянуть на него одним глазком? Он сейчас здесь?

– Я вам его позову, – сказала она и гаркнула в открытую дверь:

– Геннадий Иванович! К вам пришли!

От её резкого, громового голоса, блондин невольно отступил на шаг.

Он ждал директора, охваченный смутными сомнениями. Впервые за всю историю продаж «радиодеталей» почувствовалась какая-то неуверенность. К чему бы это? Даже если клиент откажется сотрудничать, беды большой не будет. Ну, устроили прогулку – триста километров сюда, триста обратно.

Так размышлял он, прикидывая в уме, сколько времени понадобится на обработку этого финального клиента. Сейчас, в первый, ознакомительный, визит будут предложены купленные на рынке радиодетали. Куплены за копейки, а продать их планируется в сотни раз дороже. Магазин примет на реализацию несколько штук – попробовать. После этого подставные покупатели всё скупят. Станет ясно, что товар востребован. Директор магазина позвонит и попросит подвезти товар, который снова будет раскуплен. А дальше – тонкая работа. «Покупатели» будут спрашивать продукцию, директор магазина будет звонить поставщику, и тогда пойдут разговоры о фантастическом спросе на товар, объяснения, что, несмотря на хорошие отношения, придется переходить на предоплату. Возможно, в дальнейшем, когда ажиотаж уляжется, условия могут быть пересмотрены, и цены снижены, а пока…

В среднем период созревания клиентов длился месяц. Они сами звонили и делали крупные заявки. Расплачивались наличными и получали вожделенную продукцию.

Но здесь, – подумал вдруг «купец», – такая дыра, что новейшие разработки могут вызвать не интерес, а нездоровую деревенскую подозрительность. Опять же, люди все друг друга знают, и приезжие «покупатели» сразу попадут на заметку.

Ладно, – решился он, – нет такого коня, на котором можно судьбу объехать.

В торговый зал вышел директор, невысокий мужчина сорока пяти лет, толстогубый, с мясистыми налитыми ушами, и, протягивая руку, представился:

– Геннадий Иванович.

– Артемий.

– По-нашему – это Артем?

– Пусть будет по-вашему. Только не называйте меня Артемоном.

Директор магазина улыбнулся и вопросительно уставился на коммивояжера – мол, что там у вас? Выкладывайте.

На несколько секунд воцарилось молчание. Блондин медлил. Он нервно проводил пальцами по краю прилавка, не решаясь начать разговор. Наконец, проговорил хорошо заученный текст:

– Наша фирма занимается поставками радиоэлектронной аппаратуры. Мы предлагаем последнюю разработку американской корпорации «Radiohead»…

С этими словами он вынул из кармана микросхему и протянул директору.

– … новинка под названием «Fuck off Decoder» позволяет существенно улучшить работу телевизора. Расширение зоны охвата, возможность подсоединения дополнительного оборудования, улучшение качества изображения, и много других полезных вещей. Фактически, получается новый телевизор. К чудо-прибору прилагается подробная инструкция. Правда, она на английском языке.

И он добавил извиняющимся тоном:

– В настоящее время мы готовим перевод. И еще. Хотя прибор достаточно прост в обращении, лучше бы, чтобы настройку производил квалифицированный мастер. Но, думаю, у вас с этим проблем не будет. У вас, в вашем городе, наверняка есть сервис-центр, специализирующийся на обслуживании радиоэлектронной аппаратуры. Так что…

Располагающе улыбнувшись, он завершил свой монолог следующими словами:

– Попробуйте. Возьмите на реализацию несколько штук, а там, – как дело пойдет.

Повисла пауза. Директор смотрел на коммивояжера странным, диковатым взглядом. Вероятно, он не верил ни в научно-технический прогресс, ни в торжество микросхем. Продавщица в сером халате гремела счетами, и заносила в тетрадку какие-то цифры. Наконец, Геннадий Иванович нарушил молчание.

– Значит, Артем, товар твой очень ходовой?

– Не буду ничего утверждать. Как пойдет, так пойдет.

У директора магазина созрело какое-то решение. Он посмотрел на часы, сказал продавщице, чтобы сходила на обед, и «вертанулась» через час. Еще он попросил её, чтобы она позвала сюда со склада некоего Степана. Когда она ушла, Геннадий Иванович сообщил, что сам не разбирается в таком товаре, поэтому зовет специалиста.

Степан, высокий, смуглый, с вытаращенными глазами тридцатилетний парень, не заставил себя долго ждать. Геннадий Иванович передал ему микросхему, которую до этого вертел в руках.

– Вот, полюбуйся. Фирма предлагает микросхему. Говорят, хорошо продается.

Степан зачем-то вышел из-за прилавка, прошелся по торговому залу.

– Где мы разложим эти микросхемы? – задумчиво сказал он. – Сюда, где радиоприемники…

Затем спросил у коммивояжера:

– Надолго к нам?

– Все от вас зависит.

– Один приехал?

У очкарика, ожидавшего к концу месяца получить гарантированную прибыль, вдруг появились тревожные мысли. Секунду помедлив, он ответил, что приехал один.

– А ты не пробовал продавать смывные бачки по цене бормашин? – спросил Степан, ощерившись.

«Дело дрянь! – подумал очкарик. – Они наслышаны об этой схеме».

По всему выходило, что план потерпел неудачу, и необходимо как можно скорее выбраться из этого чертова магазина. Глупо улыбаясь, он стоял, продумывая ходы отступления. Геннадий Иванович, перемахнув через прилавок, встал позади него. Очкарик повернулся лицом к директору и сделал шаг в сторону.

– Этот артист, Артемон, за ту цену, по которой впаривает нам свою шароборку, закупает их на рынке целый мешок, – сказал директор магазина своему подчиненному.

– Мужики, я всего-навсего продавец… Наемный… – залепетал коммивояжер, вглядываясь в лица противников.

– Валенком решил прикинуться, – усмехнулся директор. – Половина области торчит с твоим товаром, как слива в жопе.

И он угрожающе придвинулся к коммивояжеру, который отступил еще на шаг.

– Ну что, попался, Артемон?! – добавил Геннадий Иванович, поднимая руку, вероятно за тем, чтобы взять противника за шиворот.

Коммивояжер отступил еще на шаг. Дальше отступать было некуда. Позади него высилась стеклянная витрина с радиоприемниками, батарейками, паяльниками, и лампочками.

Тут за спиной Степана показалась могучая фигура Трезора. Никто так не умеет неслышно подкрадываться, как этот массивный, неповоротливый с виду колосс. Мощная рука его, утяжеленная кастетом, грузно опустилась на голову Степана. Одного удара хватило, чтобы тот рухнул на пол, как подкошенный.

Очкарик, сбросив с себя руку Геннадия Ивановича, ударил его локтем в челюсть. Директор магазина отшатнулся, провел рукой по губам и носу, посмотрел на свою ладонь и увидел на ней кровь, смешанную со слюной. Смыкая и размыкая губы, слегка причмокивая, он будто пробовал на вкус. Посмотрев на крашеный дощатый пол, он проглотил кровь. Затем перевел взгляд на ухмыляющегося Трезора, увидел то, что произошло с его работником, и злобно выпалил:

– Сволочи!

– Просил тебя, как человека: не называй меня Артемоном, – укоризненно сказал блондин, снимая ставшие ненужными очки. – Почему люди избегают быть учтивыми?

Он положил очки в нагрудный карман рубашки, затем сделал обманное движение правой рукой, будто собираясь ею нанести удар. Директор магазина инстинктивно вскинул руки, и в этот момент блондин нанес ему прямой удар ногой в живот, после чего подался вправо, и, заходя сбоку, провел мощный удар под ухо. Геннадий Иванович повалился на пол и застыл.

– Получается, зря ездили, – грустно произнес Трезор, оглядывая помещение. – Может, в кассе будет что-то типа денег?

– Если мы возьмем деньги, это будет типа ограбление.

– Устроим небольшой пожарчик, – бросил Трезор, направляясь к кассе. – У меня в багажнике есть типа канистры с керосином.

Небо нависло какое-то безвоздушное, словно откачали из него воздух, и над землей стояла наполненная сухой пылью пустота. А беззвучный могучий насос, откачавший из неба воздух, все работал, работал, и уже не стало не только поселка с полыхающей розницей, но и ориентиров на дальнейший путь, – в огромной пустоте осталась только узкая полоска асфальта и мчавшаяся на полной скорости бежевая «шестерка».

– Ну и что будем делать? – спросил Трезор. – Последний папуас сгорел на работе.

– У папуасов могут обнаружиться другие потребности, – ответил, помедлив, блондин. – Жизнь в охраняемом кондоминиуме, коллективные прогулки и питание в одно и то же время, работа на свежем воздухе от зари до зари. Опять же, эти милые фенечки, так радующие глаз – индивидуальный номер на груди, и все такое.

Покосившись на товарища, Трезор попросил объяснить сказанное на доступном языке. И тот рассказал, что имел в виду, – сельскохозяйственные предприятия с привлечением дармовой рабочей силы.

– Азиаты, – устало произнес Трезор. – На этой теме сидят азиаты. У них организация, ресурсы, силы. Вдвоем мы это дело не потянем. «Король» не подпишется – своих забот хватает.

И два товарища умолкли, задумавшись каждый о своем. Будущее представлялось туманным, как это зыбкое серое марево, повисшее над землей.

Так они ехали, потеряв ощущение времени. Связь событий прошлых с настоящим и будущим стала вдруг неясной и потерялась совсем. Все, что реально существовало – это прямая, как стрела, дорога, и горячий душный ветер, со свистом врывающийся в салон машины.

Глава 2

Глава 3

Среди россыпи воспоминаний, которые Андрей бережно хранил в своей памяти, история Маши Либерт занимала особое место.

Они были однокурсниками. Возможно, за годы обучения они бы так и не сблизились, но случай соединил их спустя месяц после поступления в мединститут.

Теплым сентябрьским вечером к Андрею ввалился пьяный товарищ с девушкой. Уединившись на кухне, Михаил, так звали друга, – 25-летний автомеханик с фактурой финского лесоруба, – объяснил, что встречается с девицей две недели и сегодня ночью рассчитывает на плотный контакт. Нужна территория.

– ОК, – кивнул Андрей, – родители на даче.

Узнав в случайной гостье однокурсницу, он сделал вид, что видит её впервые.

– Маша, – представилась девушка в темно-красной обтягивающей блузке и черных джинсах. Равнодушно взглянув на хозяина квартиры, она прошла в комнату.

Вечер проходил в алкогольно-кумарной атмосфере. Тачки, бабы, и бухло, по Михаилу, – полный список вещей, необходимых для счастья. Той ночью он был в ударе, чем дальше, тем отчетливее от его словоизлияний несло конюшней и крепким пивным духом.

Украдкой разглядывая хрупкую темноволосую девушку, Андрей удивлялся её спокойной красоте. Она не принимала участия в разговоре, меланхоличный взгляд её агатовых глаз блуждал по комнате, надолго не задерживаясь ни на одном предмете.

Из колонок доносились угрюмые мелодраматические куплеты мрачного электро-рока. Синтезаторная пульсация, ледяной гитарный звук, и гипнотический бас, – этого коктейля оказалось достаточно для придания интимного вектора мыслям серьезно пьющего автомеханика Михаила.

– Так значит, где ты нам постелешь? – спросил он Андрея. Вставая с места, сказал Маше в виде заключения, – Ну что, пойдем…

Она сделала вид, что не понимает, и вдруг, задержав у самых губ кусочек пирожного, подняла на Михаила удивленные глаза:

– Что?

– Начинается… – недовольно пробормотал тот, опускаясь на стул. – Ты отлично знаешь, что…

Маша отпила шампанского и ничего не ответила. Михаил, между тем, продолжил описание восстановления помятого джипа, за которое вытряс с тупых клиентов кучу денег. Заметив пустую бутылку, спросил:

– Водка кончилась, у тебя есть еще?

Поколебавшись немного, Андрей принес вместо водки коньяк. Смешивая его с шампанским, он наблюдал, как Михаил, обняв свою подругу, пытается её поцеловать. Посмотрев на Андрея строгим и спокойным взглядом, Маша спросила:

– Кто у вас ведет анатомию?

– Липченко.

– Везет. А у нас этот маньяк, – Алейников.

Недовольный, Михаил залпом осушил бокал и вышел на балкон курить. Андрей посмотрел на Машу сочувственно.

– Выпроводи нас, – попросила она. – Пожалуйста. Мне надоело, я не хочу тут быть.

Понимающе улыбнувшись, Андрей ответил:

– Мы давно знаем друг друга. Вряд ли я смогу его запросто выпроводить. Почему ты не хочешь уйти сама?

– Даже не знаю, что сказать, – пожала она плечами. – Спроси меня после того… Короче, спросишь меня потом.

Она откинула со лба ярко-черную прядь волос и лениво потянулась. Её блузка при этом движении сильнее обтянула грудь.

Михаил вернулся, и беседа продолжилась. На этот раз речь пошла об отечественных машинах. После двух коктейлей он вновь коснулся диванной темы:

– … в конце концов, я мужик, это платоническое прозябание не для меня…

Красный, будто вынырнувший из кипятка, он раздраженно говорил те слова, с которыми, в конце концов, обращаются к некоторым женщинам, когда говорить с ними не о чем, нежничать с ними скучно, а переходить к существенному они не хотят. При этих словах его лицо выражало наивную важность и несколько ребячливую гордость, и Маша посмотрела на него с сочувствием и состраданием, как смотрят на подопытных собак и на непризнанных гениев.

– … Очень много текста, – бесстрастно прервала она его.

Обменявшись с Андреем заговорщическими взглядами, тихо добавила:

– Сходи, покури, если волнуешься, или выпей.

Следующий час этого вечера напоминал просмотр бездарного кинофильма, в котором неумелый актер безбожно врет, натужно выступает, пытаясь вжиться в роль. Михаил поочередно примерял на себя то образ нежного влюбленного, то крутого мужика, то хозяина, недовольного инвестициями, от которых нет отдачи. Чувствуя себя лишним, Андрей хотел было удалиться, но Маша бросила на него такой красноречивый взгляд, что он был вынужден сесть обратно на свой стул. Ему всё опротивело, но, притворяясь безучастным, он развлекал гостей веселыми рассказами и анекдотами. Магнитофон давно замолк, но Андрей не торопился ставить новую кассету. Почему? Потому, – поймал он себя на мысли, – что ждал неизбежного конца этой драмы. Всматриваясь в тонкое, большеглазое Машино личико, он видел в нем то же самое – ожидание. Спокойное ожидание охотника, понимающего, что зверь загнан, и торопиться ни к чему.

…Михаил заснул прямо за столом, и Андрей не без труда перенес его габаритное тело на диван.

Они вышли из комнаты, не сговариваясь. Пошли по узкому коридору, их руки при этом соприкасались. Он почувствовал её опьяняющий запах, и кровь прилила к его лицу. Но в последнюю секунду он вдруг передумал, и повел её не в свою комнату, а в отцовский кабинет.

Там царил интимный полумрак – как раз подходящее освещение для того, что они задумали, и о чем договорились при помощи двух взглядов и одного кивка. Но он включил свет и нарушил установленную договоренность. Она это поняла, и, забравшись с ногами в кресло, села съежившись, как кошка перед прыжком.

– Это книги твоего отца? – спросила она, кивнув в сторону полок, занимавших целую стену, от пола до потолка.

– Да.

– И он их все прочитал?

– А ты думаешь, в кого я такой умный?! – улыбнулся Андрей.

Обитель книг огласилась веселым смехом. Маша стала выглядеть более непринужденно. Она уже сидела, закинув ногу на ногу.

Они немного поговорили об учебе. Стараясь выглядеть бесстрастным, Андрей сообщил Маше, что постелет ей тут, в отцовском кабинете. Она молчала, и он, натягивая наволочку на подушку, стал рассказывать очередной смешной случай.

– … Дубов – он из Молдавии, его фамилия у нас, как единица тупости. Мы говорим – это два дуба, а это тупо, как три дуба, и так далее. Одним словом, это реальный дуб, образцово-показательный дуб, дуб из дубов. Недавно мы сидим на занятии, а Дубову приспичило, и он спросил соседа, как зовут преподавателя. Сосед перед этим читал автомобильный журнал, и решил подшутить. Записывай, говорит он, а то забудешь: Ягуаров Лев Леопардович. Дубов старательно записал все в блокнот, повторил про себя для надежности, и стал тянуть руку. Все, кто слышал, сидели, еле сдерживая смех – неужели этот придурок повёлся? Преподаватель обратил внимание на Дубова и спросил, что ему нужно. «Лев Леопардович», – неуверенно произнес он, и тут все засмеялись. Преподаватель невозмутимо посмотрел на Дубова поверх очков и спросил, кого тот называет Львом Леопардовичем. Все притихли. И тогда Дубов, набрав в легкие побольше воздуха, сказал уже смелее: «Вы же Лев Леопардович. У меня так записано: Ягуаров Лев Леопардович. Вот я и спрашиваю: Лев Леопардович, можно мне выйти в туалет?» Тут все полегли со смеху. Даже преподаватель улыбнулся. Он сказал: – Идите, голубчик, но после занятия останетесь. Поговорим о зоологии.

Закончив рассказ, Андрей посмотрел на Машу. Да, он снова заслужил её смех. Он достал из шкафа одеяло и аккуратно положил на кровать:

– Все готово. Прошу. Ванная и туалет по коридору направо, телефон – на столе. Что еще…

Маша встала с кресла и томно потянулась. Взгляд Андрея снова скользнул по её груди.

– Ты такой заботливый. Волшебство, мечта любой девушки, – услышал он её неестественно-развязный голос.

Беспомощно улыбаясь, он стоял молча, борясь с желанием.

Она присела на письменный стол, и повернулась к окну:

– Институт через дорогу. Удобно. С утра можно выспаться. Торопиться не надо, одна минута – и ты в аудитории. Ты поэтому пошел в медицинский?

«Знаю я эти штучки», – подумал Андрей и что-то невнятно пробормотал в ответ.

Поняв, что её игру не поддерживают, Маша опустилась в кресло, показывая своим видом, что разговор окончен.

«А может?..» – промелькнуло у Андрея в голове. Он мягко улыбнулся, обнажив красивые белые зубы, стараясь в свою улыбку вложить максимум обаяния. Когда заговорил, в его голосе зазвучали ласковые и дружелюбные нотки, как будто перед ним была не едва знакомая девушка, а горячо любимая сестра:

– Извини, если что не так… Располагайся с комфортом… Пульт от телевизора…

Взгляд его забегал по комнате.

– … В общем, не стесняйся… Если не хочешь утром с ним встречаться, – кивок в сторону комнаты, в которой спал Михаил, – я тебя провожу.

Маша немного покраснела, она была озадачена и смущена. Увидев, что попал в «десятку», Андрей неожиданно растерялся: Михаил не был лучшим другом, – всего-навсего «нужный человек», – но он был гость.

– Раньше под окнами ночь напролёт шумели эти старые венгерские автобусы, уходившие в аэропорт. Родители ужасно жаловались. Теперь ходят маршрутки, они не шумят. Ты будешь спать спокойно.

– Надеюсь, что нет… – улыбнулась она.

– Спокойной ночи, – пробормотал Андрей, едва владея собой, и вышел, оставив девушку в недоумении.

У себя в комнате он какое-то время ходил взад-вперед, проигрывая возможные варианты событий – как прошедших, так и будущих. Потом застелил диван и в изнеможении опустился на него. Так лежал он, уставившись в потолок – подавленный и недовольный самим собой. Сердце бешено стучало. Он вспомнил, что, уходя от Маши, пятясь к двери, он, возможно, увидел нечто такое, что не должен был видеть. Это был просящий взгляд брошенной девочки, с которой никто не хочет играть, которую никто не воспринимает всерьез. Да, это было так, – какую-то долю секунды перед тем, как её красивые черные глаза вновь стали равнодушными.

Тихо скрипнула дверь, и в темном дверном проеме появился стройный Машин силуэт.

– Андрюшка! – шепотом позвала она. – Я хотела спросить…

– Да, заходи… – не давая ей договорить, отозвался он, тяжело дыша.

Осторожно ступая босыми ногами, она прошла в комнату, с любопытством озираясь, и остановилась, не дойдя трех шагов до окна. Так она стояла, держа левую ногу на носке, её щиколотка при этом чуть заметно дрожала. Проведя рукой по животу, спросила с придыханием:

– Это окно выходит во двор?

Как будто все, что её интересовало в этом доме – это окна и то, в какую сторону они выходят.

– Да, – ответил Андрей, гостеприимно распахнув одеяло, – ты присядь, стоять же неудобно…

Она присела на край дивана, обхватив колени руками:

– Ты один в семье?

– У меня есть младший брат, – ответил он, распахивая одеяло еще шире, и заботливо прибавил, – заберись с ногами на диван, приляг, тебе же холодно…

Она послушно легла спиной к нему, и он укрыл её одеялом.

– Твой брат намного моложе тебя?

– На десять лет.

– Это ваша общая комната?

– Нет, он спит в зале.

Диван был узкий, они лежали, тесно прижавшись друг к другу.

– Тебе неудобно?

– Нет, мне хорошо… – ответил Андрей. – Твоя одежда, она может помяться… К ней прилипнут волосы, пыль, мы не сможем её с утра почистить… Надо бы снять её…

– Да, я не подумала, – ответила Маша будничным тоном. Повернувшись на спину, она принялась стягивать с себя блузку. Небрежно бросив её на пол, стала снимать джинсы. Потом повернулась к нему лицом:

– Всем мужикам нужно только одно – побыстрее раздеться. А поговорить?

– Видишь ли, – хрипло ответил он, целуя её почти по-дружески, – Михаил тебе не пара. Он мужлан, бросающий тень на всех остальных. Он не стоит и следа, оставленного твоей красивой ножкой на полу! И еще – твоя красота. Мало кто видит, что незаурядная красота скрывает тонкий ум, высокий интеллект. Увидев тебя, парни просто теряют голову. В таком состоянии не до общения…

Они лежали, лаская друг друга ленивыми движениями, так, будто делали это уже много-много раз.

– Моя мама говорит, что я – обычная. И я всегда думала, что со мной неинтересно, что только со мной можно так разговаривать, как этот… хмырь. Других можно обхаживать, как принцесс, а со мной – вот так, или в постель, или – до свидания.

– Какие твои годы, – ответил Андрей отеческим тоном, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, – запомни: кто бы что ни говорил: ты – самая лучшая на свете девочка, ты – принцесса из принцесс, парням за счастье просто провести время с тобой, не говоря уж… обо всем остальном!

Говорил он страстно, с воодушевлением, – слова, которые сами по себе не имеют никакого смысла, но выражают желание. Её глаза были полузакрыты, ресницы, казалось, отбрасывали голубоватые ночные тени на её щеки, влажные губы поблескивали, небольшая упругая грудь тяжело вздымалась. Вместе с её дыханием наружу вырывалось пламя, таившееся у неё в груди, он же не мог распознать, что она ощущает в эту минуту. Она обвила его шею тонкими руками, и горячая волна захлестнула Андрея. Они припали губами друг к другу, и в ночной тишине стоны наслаждения слились с неторопливыми гаммами громкого храпа спящего автомеханика.

…Вынырнув из омута блаженства, обретя способность говорить, он спросил:

– Послушай… Ты – чудо! Но за что мне… такой подарок?

– Какой же ты наивный! – откликнулась она. – Это я решила сделать себе подарок. У меня послезавтра день рождения. Вот, думаю, волшебный случай вырваться в реальный мир отношений между мужчинами и женщинами.

Они стояли под душем, обнявшись. Андрей ничего не видел, и не ощущал, думая о том, что произошло, и как себя дальше вести. Не будучи ханжой, он все-таки считал, что девушка, расставаясь с невинностью, должна обставить это как-нибудь иначе. Все вокруг казалось зыбким и расплывчатым, как их отражение в запотевшем зеркале, которое она разглядывала.

– Какой ты красивый.

– И это всё? – спросил он, целуя её влажные волосы.

Тут он заметил шрамы на её левом предплечье и спросил, что это такое. Она ответила после долгой паузы, избегая встретиться с ним взглядом:

– У меня был период ужасного отчаяния. Мне было реально плохо. Даже не знаю, как объяснить… Короче, спроси меня потом об этом.

…Ночь была на исходе, полоска на востоке чуть посветлела, а они все не могли наговориться. Маша рассказывала о себе сумбурно, сбивчиво. Она была обижена на свою семью. Старшую сестру всегда считали более красивой, её больше любили и больше старались для неё. И она капризная, испорченная девка. Именно благодаря ей Маша страдала от депрессий. И благодаря старшей сестре софизм «жизнь – предельно тоскливая штука» проник в сознание Маши гораздо раньше, чем у её сверстников. Она себя считала существом отсталым, неудачливым, обреченным прожить тусклую, тяжелую жизнь.

– Мне еще надо заехать домой, погладить халат, взять учебники, – опомнилась она, обрывая разговор на полуслове.

И выскользнула из-под одеяла. Мгновение она стояла, застыв в свободной позе – восхитительная, как радуга, разорвавшая сетку дождя. Потом начала собирать вещи по комнатам.

Рассвет надвигался стремительно. Уже было светло, когда она, одевшись, стала приводить себя в порядок перед зеркалом. Андрей вызвал такси, вместе с Машей спустился вниз. Расплатившись с шофером сразу, спросил её:

– Когда мы увидимся?

– Ты этого реально хочешь? – переспросила она, приглаживая его взъерошенные волосы. – Или так спросил, для приличия?

– Ты разве сама не чувствуешь?

– Да, что-то есть. Ты с кем-нибудь встречаешься?

– Нет.

– Обманываешь, – недоверчиво сказала она, внимательно посмотрев ему в глаза.

– Нет, – ответил он открыто, – у меня была несчастная любовь, – в школе. Потом я сам был объектом страсти, – тоже не получилось.

Простодушно рассмеявшись, Маша толкнула его в плечо:

– Ничего, какие твои годы! Вернутся обе!

– Не вернутся, они уехали: одна в Москву, другая – во Владивосток.

Спохватившись, он добавил:

– А вообще, – зачем они мне?! У меня есть ты!

Маша вскинула брови:

– Неужели?!

Помолчав, она задумчиво спросила:

– И я могу называть тебя своим парнем?

– Только если перестанешь называть меня «красивым».

Отношения «встречался парень с девушкой», которые определяются как «лучшая пора в любви», продолжались чуть больше года. Слияние их существ совершалось в особом мире, где другие человеческие связи не имели значения. Ничего вокруг не было, они плыли в мягком, медлительном гуле любви.

Маша первой сняла розовые очки. Появились «другие человеческие связи». Андрей узнал, что она была замечена с Михаилом, и предъявил ей это. Она ответила, что это всего-навсего «друг», и ничего, кроме «дружбы», быть у них не может. Андрей терпеливо начал объяснять, что дружат только геи, все остальные воспринимают общение с девушкой как прелюдию к сексу. Ничего не помогло, даже напоминание истории знакомства. Она сказала, что «Михаил всё понял, ему нужно просто общение». «А тебе что от него нужно?» – спросил он, и получил ответ: – «Мы просто пересеклись и поговорили, что тут такого?»

Так ни до чего не договорились. Андрей оставил за собой последнее слово, запретив ей общение с посторонними мужчинами, но по её глазам понял, что ей это, как тогда говорили, «монопенисно». Казалось, она смотрела куда-то мимо него, в темноту вселенной. Он легко пережил это потрясение, просто сделал для себя вывод, что оставляет за собой право «общения» с другими девушками – если подвернётся случай.

Потом стали появляться новые «друзья». С невинной улыбкой Маша говорила, что её «подвёз Жорик на машине», она «посидела с Пашей в кафе». Андрей не проявлял признаков беспокойства, просто его отношение к ней изменилось. Если она уже не пылает страстью, то почему он должен?! Но своим «правом на лево» не пользовался – она его полностью устраивала. Тем более, не давала поводов для серьёзного беспокойства – не пропадала по ночам, не отменяла свидания. Не было такого, чтобы он захотел, а ему было отказано. Может, ей действительно нужно разностороннее общение, ничего страшного, если она посидит с кем-нибудь полчаса в кафе.

Маша отмахивалась отговорками, которым не поверил бы последний профан.

«Ну, поговорила с парнем, ты же знаешь, что я одного тебя люблю».

«Да это глупые мальчишки, сам знаешь, что я прежде всего – твоя».

«Гарик, он милый юноша… ну, немножко нравится, все равно, ты – самый лучший».

«Миша… мы с ним немного дружим, но ты всё равно – лучший из друзей».

Понимая, что означают в устах девушки слова «милый» и «красивый», Андрей снисходительно смотрел на всех этих «юношей», усердно пытавшихся добиться её благосклонности. Ещё бы, ночная кукушка дневную перекукует по любому. Повертеть её так, потом этак…

Его скепсис возрастал пропорционально тому, как возрастала смелость её суждений.

«Я вдруг открыла, что мне интересно общаться с самыми разными людьми. Так я нахожу себя, и лучше понимаю, что мне нужно».

Какая чушь! – думал он, выслушивая её откровения. Когда наешься чёрной икры, неизбежно потянет на дешёвую ливерную колбаску, и это неизбежное стремление можно объяснить каким-нибудь скоропостижным авитаминозом. Закончились потери и лишения – потеря невинности, потеря совести, теперь пошли приобретения. Если для первого ей был необходим мужчина, то лишить совесть девственности Маша сумела самостоятельно.

Очень быстро Андрей свыкся с мыслью, что войдёт в её жизнь ненадолго. Среди её «милых юношей» найдётся тот, для которого соевый концентрат – это мясо, а перепихнин – лучший витамин, и они сольются в мутном поп-корновом экстазе. Пусть это будет их удешевлённая мещанская история, ему-то что.

Но его с ней история продолжала развиваться, и в ней ещё было рано ставить точку.

Однажды, во время летней сессии, они пришли в институт на консультацию раньше всех. Закрыв глаза, Маша монотонно твердила над учебником анатомии:

– Labium majus pudendi, labium minus pudendi, hymen…

Открыв глаза, она обратилась к Андрею:

– Проверь меня, спроси что-нибудь!

Немного поразмыслив, он произнес гнусавым голосом, копируя преподавателя:

– Ну-с, скажите, милочка, musculus gluteus maximus[1], – это жевательная мышца, или мимическая?

На секунду глаза Маши расширились от удивления, и тут же по аудитории прокатился её веселый смех. Она вскинула руки, её белый халат распахнулся, обнажив бедра. Андрей посмотрел на неё тем откровенным взглядом, значение которого она прекрасно понимала без лишних слов. Смех затих, губы её остались приоткрытыми, а глаза, подобно двум раскаленным звездам, были устремлены на него. Схватив Машу в охапку, он посадил её на стол, торопливо освобождаясь от ненужной одежды. Желание, как клинок, вонзилось в него, и если бы она не закрыла ему рукой рот, он бы закричал. Пока ничто им не мешало, они воспользовались случаем… не упуская при этом ни малейшего звука, доносившегося из коридора, зная, что можно, еще… и еще… до изнеможения…

Анатомию они сдали на «отлично». Так у них появился обычай заниматься любовью в аудитории рано утром перед экзаменом.

Впоследствии, когда Андрея спрашивали, был ли у него какой-нибудь специальный ритуал перед экзаменом, «на счастье», он загадочно улыбался, с удовольствием вспоминая этот необычный обычай.

– …Так, ничего… – отмахивался он, если собеседника интересовала причина таинственной улыбки.

Андрей всерьёз заволновался, когда у неё стали появляться дорогие вещи, и она начала сама расплачиваться в ресторане. Состоялся крупный разговор. Маша, опять же, с невинной улыбкой, сказала, что ей делают подарки, не может же она отказаться, если взамен ничего не просят. Последовало объяснение, что так не бывает, и снова она отмахнулась: «Ещё как бывает». И снова невозможно было не поверить ей: она – сама невинность, перед её взглядом отступали похоть и разврат, судьба поворачивалась по-другому, логика и здравый смысл теряли всякую силу. Действительно, разве можно желать такую к себе в постель? Такую осыпают подарками, снабжают деньгами, а потом с комфортом отвозят к парню, который тянет её так, что пыль столбом.

Поворотным пунктом в их отношениях стала история с неким бизнесменом по имени Вахтанг. Этот горячий парень всерьёз подумал, что, спустив на неё кучу денег, может на что-то рассчитывать. Она, видите ли, что-то там ему обязана. Не тут-то было.

Как-то вечером Маша позвонила Андрею и срывающимся голосом сообщила, что через двадцать минут подъедет к нему во двор, и он должен «срубить с хвоста охреневшего козла». При этом добавила, что Андрей должен представиться как её «брат». Почему так? Ей некогда объяснять, она звонит из автомата.

Он вышел во двор. Через пятнадцать минут подъехала дорогая иномарка. Андрей видел, что сидевший за рулём орангутанг пытается лапать Машу; она, с трудом отбившись, выскочила из машины. Подбежав к нему, выпалила: «Писани это животное». Смерив её холодным взглядом, он ответил:

– Нет проблем, животное в расход. Я объясню, что ты – моя невеста.

– Я уже сказала, что заберу у брата сумочку, и поеду к нему домой.

– Тогда езжай к нему домой.

– Делай, что хочешь.

Андрей завёл её в подъезд, дал ей ключи от квартиры, и вышел на улицу. В открытое окно машины сказал волосатому самцу:

– Отчаливай, девушка остаётся.

Дверца распахнулась, перед Андреем выросла объёмная туша.

– Ты кто такой?!

– Я – твоё разочарование.

– Ты её брат, или она с тобой е**тся?

– Давай, езжай, от моих объяснений ты не кончишь.

Орангутанг сделал попытку схватить его за грудки, но Андрей увернулся, и, отойдя на два шага, спросил:

– Ты определись, тебе подраться нужно, или что…

– Пойдём за ней, я её забираю.

– Ты так думаешь.

– Тебя в подвале замуруют, щенок. Куда она пошла, какой номер квартиры?

– Тебя это как-то развлечёт? Опять же, ты от этого не кончишь.

Объёмная туша колыхнулась, и снова чуть не придавила Андрея своим мясом. Пропустив мимо ушей залп ужасных угроз, он участливо проговорил с безопасного расстояния:

– Успокойся, проехали. Возьми шлюх, подсказать телефон?

– Ты кто такой, кого знаешь?

– Кого знаю, посмеются, как ты чмарондосишься из-за куска мяса.

– Кто она такая, давай поговорим.

И они приблизились друг к другу, два соперника. Водитель иномарки представился Вахтангом, и, после вступительной фразы «давай по-хорошему, тебе жить…», поинтересовался, всё-таки, под чьей защитой находится соперник. Очевидно, в его понимании человек может вести себя смело, только если у него есть «крыша». С апломбом, которому бы позавидовал дон Корлеоне, Андрей заявил, что «люди в курсе», но по мелочам их беспокоить не стоит. И предложил на месте разложить рамсы. Вахтанг, сузив свои жабьи глазищи, напустив на себя важность всех «смотрящих» этого города, сказал, что «по любому пробьёт» Андрееву крышу, после чего спросил, кем ему приходится Маша. Поражаясь странному упорству оппонента, Андрей сочувственно покачал головой:

– Не даст она тебе, и это… езжай уже, ты достаточно надругался над моим воображением.

– Я это так не оставлю. Мы приедем с ребятами, будем разбираться.

С этими словами Вахтанг забрался в свою машину. В его гротескных глазах читалось отчетливое желание поскорее забыть эту историю, но Андрей для вида развёл руками и горестно покачал головой, мол, давай, чего уж там, всяк сиротку обидит – утешительный приз петуху после неудачного боя за курицу соседа.

Маша сидела в его комнате и листала подарочное издание «Библии в иллюстрациях», которое вытащила из отцовского шкафа. Войдя, Андрей окатил её потоком ярости, который, впрочем, не достиг столь желанной цели, ибо она витала где-то между небом и землёй. Лениво потянувшись, Маша, с видом богородицы, которой только предстоит зачать, елейно прошептала:

– Волшебно…

И ярость Андрея, откатившись, мгновенно поменяла полярность. Заметив это, Маша, сочтя общество ангелов слишком скучным, опустилась с сияющей стратосферы прямо на кровать. Снова они сжимали друг друга в объятиях, не в силах оторваться. Доставив друг другу усладу из услад, долго лежали с закрытыми глазами, опустошенные, не в состоянии ни о чем думать, с ощущением, что их вместе выбросило на берег какой-то волшебной страны.

Андрей чувствовал необходимость серьёзного разговора, но так и не решился. Мысль, совершив зигзагообразный скачок, вернулась на прежнее место. Одно было понятно – в их с Машей союзе он являлся ущемлённой стороной, хоть и не испытывал потребности в новых знакомствах. Для неё, конечно, в этом был какой-то смысл, как для любой другой девушки, особенно если мужчина старше её. Прибарахлиться, а заодно набраться опыта, нахвататься умных мыслей. Другими словами, воспользоваться привлекательной внешностью, как отмычкой, чтобы завладеть ценностями. Андрей не понимал общение с представительницами противоположного пола ради самого общения. Если он с кем-то знакомился, то только с определённой целью.

Итак, дело должно было двигаться – если не вперёд, то назад. Пока Андрей, с его консервативными взглядами и свойственной ему медлительностью находился в нерешительности, Маша не теряла время даром.

Они стали реже видеться, и очень скоро оба поняли, что встречаются ради одного только секса. Постепенно его немного снисходительное к ней отношение изменилось – до него дошло, что ей с ним неинтересно. Когда-то она жаловалась на своих родителей, что из-за их критики была неуверенной, робкой, чрезмерно ранимой, что ей было страшно дружить, страшно влюбиться, она закрывалась от всех и вся. Видимо, оттуда происходила её низкая самооценка. Спустя три года после знакомства с Андреем ситуация развернулась в другую сторону. Ей уже не страшно дружить и влюбляться, она открылась всем и вся. Вместо низкой самооценки себе, любимой, выставлен высший балл, а раз так, то это начали делать остальные. И потянулись к ней, заслонив собой Андрея, её «лучшего из друзей».

Встречи постепенно сошли на нет. Андрей собирался позвонить, но отложил на следующий день, потом ещё на день, а потом махнул рукой. Маша не напоминала ему о своём существовании. Когда они сталкивались в институте, с деланным оживлением принимались расспрашивать, «куда пропал?», «почему не звонишь?», болтали о пустяках, хватаясь за малейшую возможность, чтобы закончить тягостный разговор. Потом стали просто холодно кивать друг другу.

Андрей почувствовал дуновение свежего ветра, однако, с кем бы ни познакомился, никто его не устраивал. Цинизм куда-то подевался, не нужны были сеансы секс-общения, захотелось отношений. Он вдруг подумал, что нелепо и пошло без истинного чувства заводить знакомство, и каждую кандидатку стал рассматривать, как потенциальную невесту.

Примерно через полгода после их последнего свидания Андрей встретил Машу в областной больнице. Им нужно было идти в одну сторону, и десятиминутный вакуум они заполнили обычной болтовнёй. «У вас какой цикл?» «Что, пропедевтика у вас проходит в третьей больнице?» «А у нас тут, в областной» «Говоришь, Квартовкина – вредная? А по-моему, отличная тётка». «Что, не выспался на дежурстве, и не успел пообедать? Да… лучше переесть, чем недоспать…»

Оценивая расстояние до трамвайной остановки, Андрей прикидывал, о чём ещё поговорить. Там, в трамвае, будет полно однокурсников, которые разбавят их с Машей унылый тандем. Неожиданно остановившись возле красной «ВАЗ 2108», она сказала немного виновато:

– Вот… Я поехала… Что, подвезти тебя…

– Давай, – равнодушно ответил он, с удивлением отметив, что ревнует её и завидует тому, кто подарил ей эту машину.

– Мишаню раскрутила на тачку, – сказала она, словно прочитав его мысли.

И пояснила с лукавым простодушием:

– Ведь надо как-то прорываться в реальный мир материального благополучия.

Он молчал, тогда она добавила, посигналив охраннику на выезде, чтобы тот открыл ворота:

– Жизнь – борьба. Чьи это слова? Чёрт, забыла.

– Хочешь об этом поговорить? – вдруг вырвалось у него.

– Ну, допустим. Ты же молчишь.

– Ты одним оружием прорываешься, я – другим. Мы с тобой не братья по оружию, – сказал он раздражённо.

Долгое время они ехали молча. Когда проезжали под железнодорожным мостом, Маша тихо проговорила:

– Думала, это у меня одной. Тебе тоже трудно говорить со мной?

– Не понимаю, о чём ты.

– Ты всё прекрасно понимаешь.

– Прости, я не расслышал, там над нами поезд громыхал.

– Да ничего, я так… Проехали.

Пока он додумывал, силясь понять, что же она сказала, уже подъехали к его дому. Андрей мысленно ругал себя за то, что с какого-то недоброго часа стал откладывать встречи с Машей, и вот теперь, когда он с особой остротой ощутил влечение к ней, шансов отвоевать её обратно удручающе мало. Такая вот статистическая загогулина.

Он посмотрел на неё и тяжело вздохнул. Кажется, она поняла его состояние.

– Знаешь… – вымолвил он с усилием, и тут же осёкся. – Не понимаю, что такое. Мне очень трудно говорить.

– Неужели? Что-то новенькое, расскажи мне о своих ощущениях.

Её ироничный тон задел его. Сказав, что рад за неё, он взялся за ручку, собираясь выйти, но она его остановила.

– Подожди.

– Что… – усмехнулся он, находясь во власти каких-то противоречивых чувств.

– Не понимаю, ты действительно не слышал то, что я тебе сказала, когда мы проезжали под мостом?

Тут из обрывков слов в его мозгу стала выстраиваться вся фраза. Теперь он понял всё, но начинался другой вопрос: как себя дальше вести? У них всё кончено, или всё только начинается?

– Когда моешь уши компотом, не забывай вытаскивать косточки, – улыбнулась Маша.

Выдержав паузу, Андрей спросил:

– Открой мне страшную тайну: когда ты пьёшь кровь, что ты чувствуешь при этом?

Вытаращив от удивления глаза, она сказала:

– Чердачок твой протекает. Пора делать кровельные работы.

– Ты пила мою кровь всегда. И тогда, со своей жаждой общения с так называемыми «друзьями»… от одного этого слова меня уже воротит… «общщение», «общщение»… тьфу! И сейчас… зачем мы только встретились!

– Сейчас-то что? Мы ехали одни, без друзей. И не общались – прямо как тогда, во время наших последних встреч.

Андрей постучал по торпеде:

– Ты зато результативно «общалась» последние полгода…

– Я просто намекнула ему, а он взял и пригнал мне «восьмёрку». Как-то всё волшебно получилось. Но даже если б что-то было, тебе какая печаль? Ты же прекратил со мной встречаться.

– А что я прекратил встречаться… Ты мне говорила про «интересное общение», ты, типа, «ищешь себя», бла-бла-бла, я верил, как лопух, а ты просто разводишь мужиков на деньги.

– С тебя-то ничего не убыло.

– Послушай, ты отлично понимаешь, о чём я говорю. Неужели ты и сейчас будешь играть свои игры? У нас откровенный разговор, или так, потрындели-разбежались?

– Хорошо, я тупая, – тебе это, кстати, отлично известно. Поэтому, не поленись, объясни для особо тупой особы.

Развернувшись к ней, он немного подался в её сторону:

– Внимание, Маша! Говорю на понятном тебе языке: мне были неприятны твои шашни. Если сейчас принято называть это «интересным общением», я не претендую на роль продвинутого, не собираюсь навязывать своё мнение. И мне нужна девушка, которая бы разделяла мою точку зрения по этому принципиальному вопросу.

– Когда мы познакомились, у нас всё было хорошо. Вспомни, как всё было волшебно. Мне казалось… Нет, мне не казалось! Я любила тебя, мне не стыдно признаться в этом. Но ты меня не ценил. Ты меня просто пользовал, как вещь. Сначала я думала, что ты сам по себе такой неразговорчивый, нелюдимый. Но когда увидела твоё общение с друзьями, мне всё стало ясно. Для них ты рубаха-парень, у тебя есть и время, и за словом ты в карман не лезешь. А когда я посмотрела вокруг и увидела, как ухаживают за другими девушками! Носятся, как с писаными торбами, дарят подарки. Не хочу унижать твоё достоинство – у каждого свой карман, но у тебя такой случай… Как сказать… Ты эту аскетичность… в обращении со мной довёл до абсурда. При всём при том, что другие получают всё просто так – держат парней на голодном пайке, и даже ничего не обещают. Ты же – на полном довольствии… И такое отношение. Потому что легко всё досталось.

Откинувшись на сиденье, Андрей смотрел прямо перед собой. Где-то Маша передёргивала, но в целом говорила складно. И откуда в ней столько здравомыслия?

– И ты меня вздумал упрекать в том, что я с кем-то поболтала на улице, с кем-то посидела в кафе, послушала интересного человека.

– Вахтанга, например, – съязвил Андрей. – Интереснейший собеседник, Цицерон из Цицеронов.

– Ты уже придираешься.

– Нет, ты же знаешь: я – средоточие объективности. Ты говорила по делу, и я это принял, дошла до этого места, и ухо режет. Такая объективная загогулина.

– Хорошо, – продолжила Маша. – Твоё безразличное отношение – оно сквозило во всём. Мне стало понятно, что я в твоей жизни – транзитный пассажир. Другие вон… улыбнулась разок, им цветы дарят, рисуют перспективы, строят планы, замуж зовут. Ты мне никогда ничего не предлагал. Вспоминал, небось, своих бывших, которые, – я больше, чем уверена – даже количество поцелуев выдавали по норме. Понимаешь, для девушки важно…

Он не дал ей договорить. Порывисто приблизившись, зажал рот поцелуем. И она ему ответила. Они долго не могли остановиться. Наконец, Маша отстранилась.

– Не могу… хочу тебя!

– Мы на месте. Нам только подняться на седьмой этаж.

– Не могу.

Андрей почувствовал, что его лицо наливается кровью.

– У тебя… кто-то есть.

– Нет у меня никого, и никогда не было, кроме тебя.

– Тогда что?

– Хочу классический сценарий отношений. Ты меня добиваешься, даришь подарки, всё такое прочее. Я ломаюсь, откладываю свидания, капризничаю, придумываю разные причины. Обламываю, симулирую разные недомогания, усталость. В общем, веду себя, как тупая тёлка.

Андрей обхватил руками голову.

– Машуня… зачем все эти письки-бантики?

– Затем, что у нас этого не было.

– Давай сойдёмся. Переезжай ко мне, или квартиру пока снимем. Не знаю, с какого изменчивого часа тебе показалось, что я тобой пренебрегаю; а мне показалось, что ты смотришь по сторонам. Но обещаю, что учту все твои пожелания, если…

– Если…

– Если ты прекратишь эту вакханалию общения, разгонишь эту свою Парижскую коммуну… и вернёшь машину, а то этот муфлон так просто не отвяжется.

Помедлив, она сказала:

– Мне нужно подумать.

– Маша!

– Не настаивай.

– Когда ты мне дашь ответ?

Она усмехнулась:

– До этого времени ты не будешь со мной общаться? Нет смысла?!

– Я не это хотел сказать.

– А что?

– Я люблю тебя.

В ответ на эти слова она поцеловала его долгим упоительным поцелуем. Оторвавшись, сказала:

– Не могу…

Отдышавшись, проговорила:

– Андрюшка… Мы сейчас с тобой наделаем глупостей. Давай потерпим… месяц… нет, это много… три недели. И потом поговорим.

– И всё это время…

– …мы не будем встречаться… я не выдержу.

– Но… Маша!

– Не спорь. Нам нужно разобраться в своих чувствах. Простой, как лопата, способ – выждать, и всё как следует обдумать. Как раз по-твоему – консервативно и банально.

– Но три недели!!!

– Не такой большой срок. Другие годами ждут.

И она постучала по торпеде. Андрей насупился:

– Машину ты вернёшь.

– Тогда полгода, я ещё не накаталась.

Андрей шутливо замахнулся рукой, она с наигранным испугом сказала, что боится. Взяв с неё слово отменить все «дружеские встречи», он вышел из машины.

Андрей почти не сомневался, что Маша не выдержит и эти три недели. Действительно, встреча произошла на пять дней раньше, но не по причине её нетерпения. Случилась трагедия.

Принимая дежурство – он работал санитаром в судебно-медицинском морге – Андрей увидел в журнале знакомые инициалы. Утопленника привезли два дня назад, уже успели вскрыть, причина смерти – механическая асфиксия (утопление), следов насилия нет, концентрация этилового спирта в крови соответствовала тяжёлой степени опьянения. Взяв ключи, Андрей спустился в подвал, открыл нужный холодильник – небольшое помещение с конденсаторами – и там, среди приготовленных к выдаче трупов, увидел тело Михаила.

Вернувшись в регистратуру, набрал Машу. «Проверяешь? – спросила она игриво. – А вот так, я сижу дома». Он сообщил ей, что случилось, и через час она приехала.

Обзвонив знакомых, удалось узнать обстоятельства происшествия. Тело было обнаружено на берегу реки Ахтубы. Время наступления смерти – ночь накануне. Одежду обнаружили в полутора километрах вверх по течению, на общественном пляже посёлка Средняя Ахтуба. Больше ничего не известно.

– Ахтуба – коварная река, – сказал Андрей. – Неширокая, но там есть такие водовороты, что и трезвому не выплыть. А Миша, видимо, изрядно накатил. Что называется, захлестнуло угарной волной. Не пойдёшь смотреть?

– Я видела его на разных стадиях саморазрушения, и примерно представляю, как он сейчас волшебно выглядит. Так что, от просмотра воздержусь.

Некоторое время они сидели молча, потом Маша спросила, готов ли он выслушать шокирующее признание.

– Это ты его утопила?

– Нет, но…

– Маша, может, мне не нужно всего знать. Я рассчитывал через пять дней… по окончанию испытательного срока…

– Что ты там надумал? И не делай такое лицо, будто я накакала на пол. Просто…

– Просто… что? – нетерпеливо переспросил он.

– Мы были той ночью в «Короне». Уточню: нас было четверо девчат, никаких парней, и ни с кем я не общалась.

– Давай, чего уж там…

– У меня есть свидетели! Ладно. Мы волшебно танцуем, никого не трогаем, около часу ночи появился Мишаня. Обдолбанный, он шатался по залу, приставал ко всем девкам подряд. Одну из них он ухватил за задницу и принялся её пальпировать, и его бы отоварили друзья этой клюшки, если б не вмешалась охрана. Я укрылась так, чтобы он меня не заметил, но всё равно, около двух, когда мы вышли, то увидели его в коридоре. Миша был в ужасе, ему сложно было оставаться на ногах и с открытыми глазами. Но он меня увидел, и это придало ему силы, чтобы попытаться проделать со мной фокусы, из-за которых его выставили из клуба. Я вывернулась и побежала на выход, Миша – за мной, девчата подняли крик, стали лупить его сумочками. Он отстал, и нам удалось спокойно уехать на такси. Последнее, что я видела, когда мы отъезжали, – как он вышел из здания и направился к таксистам.

– И кто-то из них повёз его в последний путь.

Андрей покачал головой:

– Ты меня так не пугай, – «шокирующее признание». Я чёрт знает что подумал, и сам чуть на пол не накакал.

Они поужинали в кабинете заведующего в компании дежурного эксперта, а потом проболтали до самого утра – почти как на поминках, когда собравшиеся люди используют случай, чтобы пообщаться с теми, кого давно не видели. Долго спорили по поводу степени свободы, которую должен иметь близкий человек, чтобы не оказаться в рабстве предопределённости.

Они вновь стали встречаться, а после сдачи летней сессии заехали на две недели в санаторий «Волгоград», в котором у Маши работала тётя. Обдумав планы их совместной жизни со всей своей тяжеловесной обстоятельностью, Андрей был обескуражен внезапным открытием – ни он её, ни она его, не любит. Но это не охладило, а скорее даже с новой силой разожгло его страсть.

По молчаливому уговору они не касались темы совместного проживания. Летом – это был четвёртый год их знакомства – они были практически неразлучны; ездили на море на «восьмёрке», которую Маша оформила на себя. С началом учёбы стали встречаться реже, но выходные – как Андрей называл, ночь с пятницы на понедельник – как правило, проводили вместе.

Спор не прошёл для спорщиков даром. Андрей перестал бесноваться от ревности, когда узнавал, что Маша была замечена в мужской компании; она же терпела его несколько бесцеремонное к ней отношение и то, что он редко её выгуливает. Зато она приобрела подружку в лице «лучшего из друзей», возможность получать ценные советы, которые не даст ни одна женщина.

– Андрюшка, дело есть. Шурик закупает в Римини зимнюю коллекцию для своего магазина. Говорит, что уже не надеется на свой вкус – вот если бы я с ним поехала…

– А он тебе так противен?

– Женатый, но это ладно. Если б не его живот… Это я не про себя, я вообще так рассуждаю, если б тебя у меня не было. Ты же знаешь: я одного тебя люблю.

– Ты хочешь в Италию, но тебе неохота жить с Шуриком в одном номере.

– Ничего нельзя укрыть от тебя.

– Далась тебе именно Италия. Узнай, в какой стране есть барахолки наподобие Римини, и перед самой поездкой убеди Шурика, что итальянский ширпотреб – не совсем то, что нужно покупателю в этом сезоне, пусть он тебе оплатит поездку, например, во Францию, а сам едет туда, куда запланировал.

– Да он разбирается лучше меня, мой вкус – это просто предлог. Тем более, у него в Римини постоянные поставщики.

– Послушай, у тебя один вкус – парить людям мозги, размагничивать компас. Собери информацию, мнения серьёзных людей, сведения об антиитальянском заговоре, выстави в черном свете его идею закупаться в этом году в Италии. Это провал, разорение. Удачный «buyer» – это 100 % успеха в таком бизнесе. Нельзя рисковать и класть все яйца в одну корзину. Половину пусть закупит в Италии, половину поручит тебе закупить в другом месте. Именно в то время, когда он будет в Римини, потом у тебя начинается сессия. И если ты – настоящий переговорщик, а Шурик – настоящий бизнесмен, то он тебя послушает.

– А если даже всё получится, но я куплю ему не то?

– Ты определись: тебе нужно съездить на халяву за границу, или поддержать Шуриков бизнес?!

– А если…

– Всё, замолчи! Я тебе, что ли, ходячий справочник по всем твоим Шурикам?!

Прошло полгода, прежде чем они приняли новую модель поведения. Случались ссоры, выяснение отношений, краткосрочные – не более недели – разрывы. Если раньше Андрей был полностью сосредоточен на учёбе, работе, и спорте, и предпочитал дожидаться Машу, пока она нагуляется и придёт к нему ночевать; то теперь стал чаще бывать в её компаниях. Круг его общения был ограничен, большинство знакомых были старше, и, соответственно, чего-то добились в жизни, имели устоявшееся мировоззрение. И до определенного момента ему было непонятно, как могут молодые люди часами глушить слабоалкогольные напитки, от которых не опьянеешь, зато от них болит голова; и вести бессмысленный трёп, от которого нет никакой пользы, и после него в голове образуется серый туман, как в обезьяньем мозгу. «Час на переговоры – и в люлю», – так поступали с девушками большинство его друзей.

Бывая с Машей в компаниях, он лишний раз убеждался в том, что она не изменяла ему, ей просто нравилась вся эта развесёлая атмосфера, и он, в силу того, что не принимал чужие взгляды, зря ревновал её, глядя со своей колокольни и размышляя, что называется, в меру своей испорченности. Пришло окончательное понимание друг друга, пришла открытость и предсказуемость, стал просматриваться коридор, в котором двигался партнёр; и вместе с тем подтвердилось то, что они не любят друг друга. А то, что он стал чувствовать себя непринуждённо в молодёжных компаниях, выдерживал длительные кутежи и разговоры ни о чём, лишь укрепило его неприязнь к подобному времяпровождению, он стал ещё более консервативен и нетерпим. Андрей всё же не доверял ей полностью, и утешался тем, что львиная доля её благосклонности достаётся ему, а не кому-то другому.

Но Маша не была бы Женщиной, если б зафиксировалась в своей логической косности и неподвижности, и двигалась в колее полностью детерминированных движений. Рабство предопределённости – это не её.

В один из дней она снова обратилась к Андрею за «братской помощью». Семён, очередной «друг», оказался на редкость опасным типом, Вахтанг перед ним был просто писающий мальчик. Они познакомились в одном из заведений, стали бывать в компаниях, раза три он приглашал её в ресторан. Всё это время она успешно предупреждала его поползновения сократить дистанцию общения. Но в очередной раз, когда они вышли из ресторана и сели в машину, Семён повёз её совсем не туда, куда ей было нужно. На её протесты ответил грубо: «Сиди, не тявкай». Она выскочила из машины на светофоре, он бросился в погоню. Вынужденная фора, которую он ей дал, пока парковался, спасла её. Ей удалось скрыться. После этого Семён стал караулить её возле дома, приезжал в институт.

На встречу с ним Андрей поехал не один, – взял с собой товарища, Романа Трегубова, работавшего в «офисе». Установили, – правда, не без труда, – кто такой Семён Никитин, по кличке «Никитос». Он работал в бригаде, которая занималась в основном колхозниками и фермерами. Когда-то эти ребята подчинялись «офису», но потом технично соскочили, стали работали сами, «по беспределу». Безбашенные отморозки, больше ничего про них неизвестно.

Во время разговора Никитос бесился, как холостой верблюд. Ему объяснили, что девушка ошиблась, не поняла, и приносит извинения, но он кричал, брызгал слюной, хватался за оружие. Никто ему не указ, он возьмёт её, потому что «она уже повелась», так что поздно включать заднюю скорость. С огромным трудом удалось взять с него слово оставить Машу в покое и больше не преследовать.

На этот раз Андрей пришёл в неописуемую ярость, и пробил брешь в её спокойной отчуждённости. «Куда ты лезешь? С этими отморозками даже «офис» не связывается, игнорирует их существование. Зачем браться за случаи, с которыми не можешь справиться?!»

Впервые за всё время знакомства Маша дала внятное объяснение своему поведению. Напомнила про то, какой была до поступления в институт. В обществе она всё время находилась в тени более ярких подружек, и страдала от недостатка мужского внимания. Не было у неё этой способности очаровывать, и одновременно удерживать молодого человека на нужной дистанции – так, чтоб он был в тонусе и не злился при этом.

В тот вечер, когда они познакомились, она польстилась на внешность Андрея и на его обходительность. Кроме того, чутьё подсказало ей, что этот парень надёжнее, чем другие. И она решила не терять время даром. Больше года он был для неё самым-самым-самым. Головокружительный полёт, в котором он и она, и никого вокруг. Другие – где-то там, внизу, их не видно, и немного жаль, потому что им неизвестно, как тут хорошо.

Потом она стала замечать, что его обходительность куда-то исчезла, уступив место циничному потребительскому отношению. Как будто ничего не изменилось, но улыбка уже казалась фальшивой, радость какой-то наигранной, всё больше времени он посвящал каким-то своим делам и предлагал провести время с подружками, а поздно вечером придти к нему домой.

Однако и в этот момент Маша не придавала никакого значения тому, что кто-то из молодых людей оказывает ей внимание, и приходится поддерживать случайный разговор. Какое-то значение имело то обстоятельство, что одному и тому же событию разные люди давали разную оценку. Вот молодой человек полдня на машине возил Машу по её делам. Она не придала никакого значения этому событию – оказал любезность, покатал, спасибочки. Через несколько дней она забудет, как его зовут, если он снова не попадётся ей на глаза, и не предложит подвезти. Парень рассматривал поездку как свидание, и рассчитывал на дальнейшее развитие отношений. Андрей усматривал в действиях Маши измену. Такое вот расхождение взглядов.

Он ревновал и раздражённо выговаривал ей. И вместо того, чтобы уделять больше внимания, которого ей не хватало, стал замыкаться в себе. События развивались по нарастающей, и очень быстро наступил момент, когда двое стали так много себя отдавать посторонним, что это превратилось в знак того, что им меньше нужно друг от друга. Для неё посторонними оказались его друзья и коллеги по работе, для него – её подружки. Но их по-прежнему удерживало взаимное влечение, они говорили друг другу всё те же слова любви. И хранили друг другу верность.

Что касается ненавистного ему «общщения».

Полнота существования обретается через проработку впечатлений, полученных при общении с людьми из возможно большего количества социальных слоёв. И общение с чуждым тебе человеком, у которого масса недостатков, также очень полезно – становятся заметными собственные аналогичные недостатки, на которые бы и не обратил внимание, пока не увидел, как это комично, или неприятно, выглядит со стороны.

Никто не спорит, что несколько фраз, произнесённых знакомыми Андрея, интереснее и ценнее, чем многочасовой трёп её друзей. Да, КПД общения у него гораздо выше. Но не всем же так везёт, как ему. Он попал во взрослый коллектив, и сочетает приятное с полезным – работает и общается с интересными людьми. Конечно, после этого многие ровесники кажутся ему примитивными. Но если он встречается с девушкой, то должен как-то жить её интересами, а не думать только о себе.

Постепенно среди её знакомых стали появляться те, КПД общения с которыми достаточно высок, – то есть взрослые обеспеченные мужчины. Само собой, они могли дать гораздо больше, чем простые студенты. Это касалось в том числе и подарков. Как-то само собой получилось, что Маша выработала определённую линию поведения с такими людьми. Во-первых, отказалась от ярких броских нарядов, одевалась нарочито просто и недорого. Не злоупотребляла косметикой, держалась просто и естественно, старалась казаться в меру серьёзной, и, вместе с тем, не лишённой вполне земных желаний. Не показывала свою высокую осведомлённость в таких областях, как секс, знание мужской психологии, дорогие брэнды, дорогие заведения, клубная ночная жизнь. Совокупность всего этого создавало иллюзию доступности. Делов-то куча – немного облагодетельствовать «простушку». А она, как бы невзначай, ненавязчиво говорила о своих потребностях и материальных затруднениях. Ну, небольшой суммой – которая для Маши была значительной – каждый готов поделиться. Каждый надеялся, что инвестиции окупятся. Что называется, не подмажешь, не поедешь.

В этом они ошибались. Дорога вела в тупик. Маша научилась держать дистанцию, и могла динамить до бесконечности, – пока люди сами не сходили с дистанции.

Опять же, всё делалось походя, и этому не придавалось особого значения – ни дарителям, ни их подаркам. Ни к кому она не испытывала чувств и привязанностей, имена большинства случайных знакомых не отпечатались в её памяти. Если бы Андрей уделял ей капельку больше внимания, ничего бы этого не было, – поговорил бы с ней, пусть даже б наорал, как в этот раз, с Никитиным.

Насчёт любви – тут одно вытекает из другого. Ценность впечатления – в его уникальности и обособленности от других впечатлений. Когда их много, они накладываются друг на друга, и взаимно гасятся. Короче, держать надо девушку при себе, и никуда одну не отпускать.

… Её объяснение прозвучало для него, как откровение. Всё было так чётко сформулировано и выглядело так просто, что Андрей удивился, почему сам не мог раньше догадаться об этом. Он действительно был эгоистом.

И не только. Она призналась, что чем дальше, тем меньше понимает его. Всё идёт ровно, нет причин о чём-либо беспокоиться, но это кажущееся спокойствие. Мелкая деталь, случайная фраза, выявляет глубинные сдвиги, произошедшие в сознании близкого человека. Ей пришлось быть свидетелем некоторых сцен на его работе, она слышала его переговоры с Романом и другими людьми, многие вещи шокировали её. Позже она доходила своим умом, что всё делается правильно, но ей было бы намного легче, если бы Андрей обсуждал с ней свои дела, – так, как она это делает. И если эта тенденция продолжится, она опасается, что однажды увидит перед собой совсем другого человека, чем тот, с которым когда-то познакомилась. Хорошо, если окажется один человек, но у неё есть смутное подозрение, что будут несколько разных людей, и каждый из них будет отличаться от исходной личности.

Объяснившись, Маша приступила к обсуждению формата их взаимоотношений. Она и этому дала чёткое определение: «суррогат». Сексуальная дружба с расплывчатыми обязательствами. Андрей был вынужден согласиться. На основании сказанного она дала понять, что всё по-прежнему находится в его руках. В его власти повернуть события в ту или другую сторону, и она готова подчиниться его решению.

Андрей и сам это чувствовал – наступление критического периода, когда существующее положение вещей должно измениться, и дело должно двигаться – если не вперёд, то назад. На этом этапе нужно было потрудиться, предпринять усилия, чтобы завоевать настоящую любовь, построить серьёзные отношения. И он ясно представлял, какие это должны быть усилия. Ничего сложного – дать ключи от квартиры, распределить домашние обязанности, вникать во всё, что говорит близкий человек, считаться с интересами этого человека, обсуждать свои планы. Перед её приходом усеивать пол лепестками роз – от порога до спальни, заливать шампанским ванну, делать другие непрактичные поступки, которыми можно взбудоражить женское воображение. Пока этого достаточно – до следующего критического периода.

Шло время, а он никак не мог решиться на этот шаг. Сначала нужно было доделать одно дело, потом шло несколько суточных дежурств подряд, затем возникла проблема, требовавшая срочного решения, и так далее. Маша тактично не напоминала ему, и он отложил это дело в долгий ящик.

Маша облегчила ему задачу. В начале 95 года – к этому моменту они были знакомы пять с половиной лет – она вышла замуж. Андрей, как говорят в некоторых подобных случаях, последним обо всем узнал.

Простудившись, он лежал дома в постели, с высокой температурой. Маша заглянула в гости, родители открыли ей дверь, и она прошла в его комнату. Она стала раздеваться у порога, к кровати подошла полностью обнаженной. Забравшись к нему под одеяло, сообщила, что у неё совсем нет времени: её жених у подъезда, ждет в машине. Андрей удивился, поворчал, что события проходят мимо него. Маша рассказала об избраннике, и Андрей его вспомнил. Он даже был лично с ним знаком, знал, что Маша с ним общается, но ему в голову не приходило, что всё так запущено. Герасим Новиков – так его звали – был на несколько лет старше их, привлекательный, уравновешенный, благополучный парень, занимался бизнесом. Приличная кандидатура. Что ж, Андрею не оставалось ничего другого, как признать, что планируемое бракосочетание принадлежит к числу зрелых решений, и тоном крёстного папочки сказать, что одобряет выбор, и, скрепя сердце, отдаёт Машу в надёжные руки.

…Торопилась Маша только на словах. Она любила его с обычной своей чувственной сосредоточенностью. Все вокруг неё утратило значение, испарилось, умерло. Только одно сейчас имело смысл: эти непрерывные, постепенно ускоряющиеся движения. Выкраивая узор совершавшегося соития, она полностью сосредоточилась на своих ощущениях. Её затуманенный взгляд не прояснился и тогда, когда горячее тело, задрожав, безвольно опустилось на Андрея, словно взорвавшаяся комета, разбрызгивающая золотой дождь.

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем они стали воспринимать окружающий мир.

– Андрюшка!

Это было первое, что он услышал. И, после долгой паузы, ответил:

– Да, Машенька, удиви меня еще чем-нибудь. Давай, чего уж там!

Она сообщила будничным тоном, что свадьба состоится через полторы недели, и непонятно, продолжатся ли их интимные отношения. Скорее всего, нет. В ответ он поблагодарил её за то, что она его об этом предупредила.

Стоя в дверях и поправляя свитер, она пожелала поскорее выздороветь и сказала:

– …я тебя не оставлю. Если вперёд тебя заберусь на самый верх, первым делом пришлю за тобой лифт.

Глава 4

Глава 5

Июнь весь день палил свои костры. В пять часов вечера было жарче, чем в полдень. Казалось, что знойному буйству не будет конца.

К зданию судебно-медицинской экспертизы подъехала темно-серая иномарка. Дежурного санитара на работу привез его друг. Светловолосый молодой человек на переднем сиденье, в ослепительно белой рубашке и темных брюках в полоску, подал руку водителю для прощального рукопожатия:

– Chao, Trezor.

Не обращая внимания на поданную руку, Роман Трегубов – атлет, словно сошедший с древнеримской фрески – заглушил двигатель, и, открывая дверь, бросил через плечо:

– Десять минут, Андрей, у тебя еще десять минут. Постоим, покурим.

Они вышли из машины. Андрей расправил спину и поправил рубашку. Как ни старался он не прижиматься к сиденью, спина все равно взмокла от пота.

– Дядя, дай закурить! – лениво протянул он.

– На сегодня с меня хватит! – ответил Трезор, закуривая. – Запарился я. Сейчас поеду на Волгу купаться.

Облаченный во все черное – черную футболку, черные спортивные брюки, и черные кроссовки – он повел своими широкими и мрачными плечами.

– Сигарету оставь и езжай, – напомнил Андрей.

Трезор протянул одну сигарету.

– Держи, стрелок.

– Две давай, чего уж там.

Взяв вторую сигарету, Андрей одну положил в карман, другую закурил:

– С сегодняшнего дня бросаю курить. Когда стреляешь сигареты по одной, выкуриваешь гораздо меньше.

– И по деньгам дешевле получается.

Сложив пальцы в виде пистолета, Андрей сделал вид, что стреляет, а Трезор, схватившись за левое плечо, изобразил раненого. Со стороны здания потянуло тошнотворным сладковато-гнилостным запахом. Трезор поморщился, через ноздри выдыхая дым.

– Кто-то говорил, что мне тут хорошо работается? – спросил Андрей, делая вид, что ему приятен этот запах.

Трезор посмотрел в упор на товарища.

– Я чего хотел сказать, – сегодня тебе на дежурство погорельцев привезут. Клиенты у тебя намечаются, клиенты.

– Возможно.

– Я к тому говорю, чтобы ты не забывал про мой интерес, когда будешь проворачивать свои делишки. Мой интерес, Андрей. Это же я тебе клиентов подгоняю фактически. Свою часть работы я выполнил.

И он хищно оскалился.

– Деньги пахнут керосином.

Андрей равнодушно отмахнулся:

– Аутодафе зачетный получился. Но дело не в этом. То, что привезут – это начало большого пути. Ты знаешь нашу кухню. Может, родственники откажутся от внеочередного вскрытия, и все такое.

И он посмотрел на друга чистым взглядом. Трезор, этот могучий колосс, – печальный, кроткий, молчаливый, – стоял, не шелохнувшись, отбрасывая широкую тень на горячий асфальт.

– Да я понимаю, – сказал он вяло. – Хитрая у вас механика. Просто очень кушать хочется. Ты ведь понимаешь, всё от бедности.

Тут из окна первого этажа высунулась круглая веснушчатая физиономия и зычный голос позвал Андрея. Это была Валентина Самойлова, медрегистратор. В выражениях, которым ужаснулись бы вокзальные забулдыги, она поторопила Андрея, потому что его ждет начальник.

– Давай, Трезор, мне пора, – кивнул Андрей в её сторону. – Работа начинается.

Пожимая руку на прощание, Трезор напомнил о деньгах:

– Постарайся что-нибудь придумать, друг!

Дверь регистратуры была открыта. Самойлова, грузная сорокалетняя женщина, заполняла журнал. Вписав ловкой рукой паспортные данные покойного, она поставила свою подпись, убрала паспорт в сейф, и, передавая Андрею связку ключей, бодро произнесла:

– Дежурство сдал, дежурство принял. Ночью не хулигань. Примешь много трупов, на глаза мне не показывайся.

– Куда ж их девать? Лето на дворе – сезон.

Объясняя, «куда», Самойлова употребила замысловатую фольклорную фразу, которую легко можно было использовать в любой другой житейской ситуации. Коротко и ёмко. На вопрос Андрея, по поводу чего вызов к начальнику, Самойлова, подмигнув, сказала:

– Какие-то жалобщики жалятся. Плакают, что обобрал ты их.

– Кто такие?

– Так, порожняки, – ответила она уже в дверях. – Все, я убежала.

Закрыв регистратуру на ключ, Андрей вышел в вестибюль, а оттуда – в длинный мрачный коридор. Напротив кабинета начальника судебно-медицинской экспертизы стояли двое – мужчина и женщина. Андрей их сразу узнал: родственники покойного, который был доставлен в бюро СМЭ на прошлых выходных. По выходным вскрытий не было, и родственники заплатили за то, чтобы забрать тело покойного в тот же день, когда он попал в морг. Андрей беседовал с родственниками по поводу оплаты, и он же принял от них деньги за внеочередное вскрытие и за ритуальные услуги.

И теперь эти люди пришли на него жаловаться. Обычная история. Сначала они упрашивают и предлагают деньги, а после похорон пытаются вернуть потраченные средства – кто через прокуратуру, кто через облздравотдел. У кого какие связи. От этих связей зависит успех мероприятия. Если на руководство начинают давить, приходиться деньги возвращать. Нынешние посетители пришли к начальнику бюро СМЭ.

Пройдя мимо них, как мимо пустого места, Андрей постучал в дверь, и, дождавшись приглашения, вошел в кабинет. Шалаев Василий Иванович, начальник бюро, сидел за своим рабочим столом. Его объемная фигура и серьезное полное лицо внушали уважение, почтение, и трепет. В нем было величие полноводной реки. Поздоровавшись, он собрался уже дать знак пригласить в кабинет ожидавших в коридоре посетителей, но те прошелестели сами, будто привнесенные сквозняком. Шалаев предложил всем присесть. Андрей сел у одной стены, посетители, которых он мысленно окрестил «ходячий гербарий», опустились на стулья напротив. Когда все заняли свои места, Шалаев обратился к жалобщикам.

– Итак, Бронислав Филиппович, и Клавдия…

– Арнольдовна, – подсказала женщина.

– Клавдия Арнольдовна, – продолжил начальник СМЭ. – Вы обратились с жалобой на нашего сотрудника, дежурного санитара, который тут находится. Расскажите в его присутствии, в чем вы его обвиняете.

Жалобщики, старательно благочестивые, опустили глаза, их ресницы синхронно задрожали, им понадобились некоторые усилия, чтобы не взглянуть на обидчика, некоторое время раздавался их свистящий шёпот – они совещались, затем заговорил мужчина, а женщина ему подсказывала и дополняла. Бронислав в своем рассказе поначалу был проникнут глубоким внутренним смятением и мучительными воспоминаниями обо всех событиях, это было видно по его вегетативным реакциям. Потом он подуспокоился, пообвыкся, разошелся, и разговорился. Повествование было подробным, точным, внятным и доходчивым, оно пестрило разнообразными мелкими деталями, словно события, о которых шла речь, произошли специально для того, чтобы о них потом рассказывали.

Тихомиров Егор Михайлович, приходившийся родственником Брониславу Филипповичу и Клавдии Арнольдовне, был обнаружен дома мертвым. Прибывший на место врач, осмотрев покойного, сразу же вызвал участкового милиционера. Налицо были все признаки отравления уксусной эссенцией. Судя по всему, суицид, при котором свидетельство о смерти выписывается судебно-медицинским экспертом после вскрытия. Участковый оформил направление, и покойный был доставлен в судебно-медицинский морг. Санитар, дежуривший в ночь с пятницы на субботу, принял труп и сообщил родственникам, что вскрытие будет не раньше понедельника. И это не факт – холодильник забит до отказа, а бригада экспертов проводит только десять вскрытий в день. Поэтому рассчитывать надо на вторник-среду.

Родственникам хотелось как можно скорее предать земле тело покойного. Условия хранения оставляли желать много лучшего. Бронислав Филиппович и Клавдия Арнольдовна спросили санитара, может ли кто-нибудь посодействовать скорейшему решению вопроса. Санитар ответил, что «попробует что-нибудь сделать», и куда-то вышел, а когда вернулся, сообщил, что можно «организовать» вскрытие и выдачу тела в кратчайшие сроки, но это «потребует определенных издержек». И он озвучил сумму. Родственники были вынуждены согласиться на эти условия. Но потом, уже после выдачи тела, они увидели в вестибюле прейскурант цен и ужаснулись. Оказывается, услуг по внеочередному вскрытию там не было, а стоимость всего остального – обмывание, одевание, и так далее – эти цены были в десять раз ниже, чем те, что озвучил санитар.

Поэтому они решили выяснить – на каком основании с них взяли такие большие деньги. Им нужно документальное обоснование, смета расходов, и детальная расшифровка существующих тарифов. И если им это не предоставят, они будут требовать возврата денег, оплаченных ими за внеочередное вскрытие, а также разницу между суммой, оплаченных ими за услуги и теми расценками, что указаны в официальном прейскуранте.

Кроме того, общий фон и обращение сотрудников бюро СМЭ. Бронислав Филиппович просто не мог спокойно находиться в этих мрачных бетонных стенах, он плакал, его тошнило, а Клавдия Арнольдовна ужасалась речи сотрудников морга – безобразной, стилистически резко сниженной. «Где, типа, деньги?» – разве это разговор?!

Закончив повествование, Бронислав Филиппович победно посмотрел на Андрея, затем перевел взгляд на Василия Ивановича.

– Вы закончили? – спросил начальник СМЭ.

Жалобщики закивали – да, мы всё сказали, и ждём справедливого решения.

– Вы утверждаете, что наш сотрудник – Андрей Александрович Разгон – незаконно взял с вас деньги?

И на этот вопрос они ответили положительно. Тогда Шалаев обратился к Андрею:

– Что ты на это скажешь? Брал ты с них деньги?

– Не понимаю, о чём вообще речь, – равнодушно ответил Андрей и спросил, в свою очередь, у жалобщиков:

– Вы уверены, что это был я, а не кто-то другой?

Клавдия Арнольдовна недоуменно уставилась на него, а Бронислав Филиппович вскочил и возмущённо выкрикнул:

– Нет, каков нахал! Отрицать очевидное – это какую надо иметь наглость!

– Может, вы скажете, что вообще нас никогда не видели? – язвительно спросила Клавдия Арнольдовна.

– Может быть, видел, – ответил Андрей, делая вид, что пытается что-то вспомнить. – В городе, или на автобусной остановке, вариантов много может быть разных. Столько людей, голова идет кругом.

– Но вы же принимали покойного и заполняли журнал, – сказал Бронислав Филиппович, шумно опускаясь на стул.

– Покойного помню, и журнал помню. А вас не помню. Я, что ли, ходячая камера, должен всё фиксировать.

Тут жалобщики громко заговорили – наперебой, яростно жестикулируя, распаляясь от своих выкриков. Сидя в своем кресле, хозяин кабинета смотрел на них, не прерывая. Его лицо выражало чувство глубокого понимания и участия.

– Все это очень несерьезно, молодой человек, – заметила серьезным тоном Клавдия Арнольдовна, немного успокоившись. – Мы не за тем сюда пришли, чтоб перед нами ломали комедию.

– Совсем распоясался, вымогатель! – сказал Бронислав Филиппович голосом, свистящим, как бич. – Получается, мы все это придумали – наш разговор, и передачу денег?!

Андрей сидел безучастно, глядя в одну точку. Начальник СМЭ нашел своевременным вмешаться в разговор. Он выразил надежду, что стороны, в конце концов придут к взаимопониманию, поскольку без этого невозможно решить такое серьезное дело. Говорил он властно, хоть и тихо.

– Так что же, знакомы тебе эти люди? – спросил он Андрея. – Брал ты с них деньги?

Обращаясь к жалобщикам, Андрей заговорил медленно, будто просыпаясь от тяжелого сна:

– Понимаю, у вас горе. Мы все тут переживаем за вас. И если бы в моих глазах жили слезы, они избороздили б мое лицо. Обещаю: как только что нить вспомню, вам первым сообщу об этом.

Для убедительности он посмотрел в потолок и призвал в свидетели небо. Жалобщики оторопело разглядывали непроницаемое лицо Андрея, затем Клавдия Арнольдовна гневно воскликнула:

– Он издевается над нами! Получается, мы зря тут сидим и все это рассказываем?

– Пора прекратить это безобразие! – добавил Бронислав Филиппович. – Мы будем жаловаться, мы дойдем до суда!

И, словно горный обвал, посыпались негодующие возгласы и угрозы. Между очередным выпадом Клавдии Арнольдовны и воззванием к правосудию Бронислава Филипповича в разговор вступил начальник СМЭ. Услышав его твердый голос, жалобщики притихли.

В первую очередь Шалаев заверил их в том, что истина восторжествует. Нет никаких сомнений – правда найдётся, виновные понесут наказание.

– Что касается меня, я верю только в добро, – авторитетно сказал он. – Куда бы я ни кинул взгляд, всюду нахожу добродетель и честность. Могу подтвердить множеством примеров, что наше учреждение – образец гуманности и порядочности.

Устремив благочестивый и суровый взгляд на Андрея, он добавил:

– Своим поведением ты бросил тень на наши славные традиции. Вынужден отстранить тебя от работы – до выяснения обстоятельств дела.

Он вынул чистый лист бумаги и положил на стол:

– Напиши заявление об увольнении с открытой датой.

Андрей слушал молча, с поникшей головой. Когда Шалаев закончил, он с тяжелым вздохом подсел поближе к столу и взял авторучку. Некоторое время он обдумывал, затем, горестно промолвив «всяк сиротку обидит», стал писать заявление.

– Если вы его уволите, – вмешалась Клавдия Арнольдовна, – то как мы вернем наши деньги?!

– У нас достаточно средств, чтобы добиться правды, – важно заявил начальник СМЭ. – Не забывайте, что мы работаем по поручению милиции. Направление на вскрытие кто вам давал?

– Участковый милиционер, – с готовностью ответил Бронислав Филиппович.

– Вот видите, – продолжил Шалаев, крепко сжав свои широкие ладони. – Рука об руку мы трудимся с милицией. Все четко. Мы проведем служебное расследование, о результатах вам доложим.

Закончив писать, Андрей протянул листок начальнику.

– Поставь дату! – сурово приказал Шалаев. – Нынешний год и месяц – июнь!

Дрожащей рукой Андрей сделал то, что требовалось. И робко посмотрел на шефа. Тот, в свою очередь, вперил в жалобщиков свой вопросительный взгляд.

– А как же наши деньги?! – продолжала тянуть Клавдия Арнольдовна.

– Выяснят без нас, – сказал Бронислав Филиппович, вставая. – Ты видишь – у них будет специальное милицейское расследование.

– Да, конечно, – кивнула она и тоже встала.

Они поблагодарили начальника СМЭ за поддержку, выразили надежду на скорейшее разрешение вопроса, и оставили свои контактные данные. Уже в дверях Клавдия Арнольдовна спросила:

– Может, мы должны написать какое-то заявление, подать жалобу? Чтоб все официально, в интересах милицейского расследования.

Шалаев широко развел руками, словно приглашая в свой мир добра и справедливости:

– Это совершенно ни к чему. Вам не нужно ни о чем беспокоиться. У нас достаточно средств для того, чтоб навести порядок.

Бросив уничтожающие взгляды на поверженного обидчика, жалобщики удалились. Едва за ними закрылась дверь, Шалаев вышел из-за стола и включил телевизор, стоявший на тумбочке.

– Пропустил передачу, черт возьми, – сокрушенно сказал он.

На экране замелькали виноградники, затем появилась дородная женщина в зеленом комбинезоне и стала рассказывать об уходе за зимостойким виноградом.

– Успел. Как удачно! – облегченно вздохнул Шалаев.

С этими словами он открыл блокнот, и, сосредоточенно вслушиваясь в то, что говорит телеведущая, принялся записывать.

– Чего сидишь, иди работай, – сказал он Андрею в паузе между двумя сюжетами. – Там, небось, очередь собралась.

Андрей кивнул и направился к двери. У порога он обернулся на голос начальника. Шалаев спросил:

– Ты с кем дежуришь?

– С Второвым.

В этот момент на экране появилась лоза белого муската, и телеведущая принялась рассказывать, как было выращено это чудо. Не в силах оторваться от передачи, Шалаев махнул левой рукой Андрею – мол, иди – а правой выбросил в мусорную корзину скомканное заявление об увольнении.

В вестибюле было пусто. Андрей закрыл входную дверь, навесил длинный металлический уголок на пазы, и, проходя мимо доски объявлений, улыбнулся, увидев пожелтевший от времени листок, на котором был напечатан «Прейскурант цен». Половина текста была неразличима, и цифры с трудом угадывались. Неудивительно, ведь этот листок появился тут задолго до того, как Андрей устроился работать. А он проработал в бюро СМЭ почти семь лет.

Дежурного эксперта, Вадима Второва, Андрей застал играющим на гитаре в экспертной. Этот молодой человек, – поджарый, остроносый, с покатым лбом и выступающим подбородком, – был одноклассником и однокурсником Андрея. Вместе они работали санитарами в судебно-медицинском морге, – Андрей с первого курса, Вадим – с третьего. По окончании института Вадим прошел специализацию на кафедре судебной медицины и устроился работать судмедэкспертом, Андрей же, не определившись, каким врачом хочет стать, остался в должности санитара.

– Доставай спиридон из холодильника, – сказал Второв, не прерывая игру.

Разливая спирт из стеклянной реторты по рюмкам, Андрей обратил внимание на сковородку с зернистой субстанцией, стоящую на электроплите.

– Это что за извращение?

Второв отложил гитару в сторону, взял рюмку.

– Вперёд, на винные склады!

Чокнувшись, он выпил и, закусив тем, что было в сковородке, пояснил:

– Жареная икра, разве не видно?

– Вкусно, – сказал Андрей, попробовав. – Только не понимаю, кому пришло в голову нажарить столько черной икры?

– А куда её девать? Привезли целый бидон.

Снова беря гитару в руки, он спросил:

– Шалаев у себя?

– Да, смотрит «Сельский час».

– Понятно, – кивнул Второв. – Кстати, я ему раздобыл черенки офигительного винограда, – теща помогла, – он их поедет сегодня высаживать.

Наигрывая цыганский романс, он спросил:

– Как звали ту мартышку, из-за которой мы с тобой чуть не подрались на первом курсе?

– Наташа.

– Наташа – три рубля и ваша, – плотоядно улыбнулся Второв. – Ты мне ответь, дружище: почему мы не додумались установить очередь – день ты, день я? До меня только сейчас дошло. Все равно никому не досталась – с другим ушла.

– Молодые были, ничего не понимали.

Передумав петь, Второв отложил гитару и подошел к столу.

– Но до чего она красивая была, мазафака! Ух, я бы её прожарил до самой печени! Наливай, не будем менять руку.

– Все б тебе прожарить, – отозвался Андрей, разливая спирт. – Извращенец.

Тут в кабинет вошел Шалаев. Заметив реторту, сказал:

– Хулиганите?

От предложения присоединиться он отказался, сославшись на то, что за рулем. Съев три столовых ложки жареной икры и запив квасом, пошёл на выход. Андрей проследовал за начальником, чтобы закрыть за ним дверь. Проходя мимо своего кабинета, Шалаев, кивнув на лежащий у стены объемистый полиэтиленовый мешок, попросил Андрея донести поклажу до машины.

На улице уже было не так жарко, но духота стояла, как в парилке. Шалаев открыл багажник красной «Нивы»:

– Бросай сюда.

Андрей аккуратно поместил мешок в багажник и поинтересовался, что это такое. На лице Шалаева заиграла довольная улыбка.

– Золотистый мускат, черенки. Целый год за ним гонялся. И еще специальное удобрение.

Он извлёк из сумки бутылку вина и вручил Андрею:

– Держи, это из моего погребка.

Пожимая руку на прощание, Шалаев широко улыбнулся и пожелал удачного дежурства.

Андрей уже поднялся по ступенькам, когда его окликнул Антон Шавликов, сотрудник салона ритуальных услуг «Реквием». Это был полнеющий 26-летний обладатель постной физиономии, носитель всех известных речевых ошибок и жертва массовой культуры.

– Здравствуйте, молодой юноша!

– А, это ты, ходячее надгробие.

– Пройдемте выпить к нам, – предложил Шавликов, кивая на свой вагончик.

Вспомнив про икру, Андрей ответил, что должен находиться на рабочем месте, в регистратуре.

– Ты услышишь, если кто позвонит – вон у тебя окна распахнуты нараспашку.

– У меня дел полно, дубина! – прикрикнул Андрей и замахнулся рукой.

Шавликов вскинул руки и отскочил назад.

– Чего скачешь, я пошутил! – успокоил его Андрей.

– Я стреляный калач, меня ничем не испугаешь. Клиенты будут, направляй их сразу к нам.

Они уже осилили реторту спирта и съели почти всю икру, когда заметили, что нет ни овощей, ни хлеба, ни любой другой закуски.

– Лучшее – враг хорошего, – заметил Второв. – Ты помнишь Костенко?

Андрей кивнул, – Олег Костенко был их одноклассник.

И Второв вспомнил случай школьных лет, когда они с Костенко пошли в гараж, в подвале которого Костенко-старший хранил домашнее вино, тушенку, сухофрукты и варенье. У них не было ни хлеба, ни воды. Они не подготовились к походу, просто не догадались ничего с собой взять, кроме гаражных ключей. Через час после начала пиршества они были готовы отдать за глоток воды и кусочек хлеба половину гаражных запасов.

Андрей вскинул брови:

– И ты хочешь сказать, что если бы ты завоевал Наташу, то стал бы от неё гулять?

– А чем я хуже её мужа? Он ведь гуляет.

Андрей молча пожал плечами. Второв доверительно шепнул:

– Я б отомстил за нас, дружище! Она ведь нас обидела.

И, неожиданно хватил друга по плечу так, что тот чуть не упал со стула.

– Ведь ты не изменял своей Машке!? Ну и что? Получил пилюлю!?

– Ну-у, Маша. Маша, это была моя страсть.

Их разговор прервал входной звонок. Усиленный динамиками, он был слышен и на первом этаже, где находился траурный зал, физико-техническое отделение, отделение экспертизы живых лиц, и кабинеты экспертов, и на втором этаже, где были секционные залы и лаборатория, и даже в подвале, где находились холодильники и «гнилая секционка». Андрей вышел из кабинета, длинным коридором дошел до вестибюля и, сняв с петель уголок, открыл дверь. На пороге стоял Калугин Валерий, оперуполномоченный Центрального РОВД.

– Здравствуй, доктор-некролог!

Поприветствовав таким образом Андрея, он ввалился в вестибюль и уставился на доску объявлений.

– Уберите вы эту хохму! – ткнул он указательным пальцем в прейскурант. – Или подпишите снизу: цены в тысячах долларов.

– Руководство не велит – блюдет приличия перед общественностью.

– Руководство… – пробурчал Калугин. – Зови свое руководство – на происшествие поедем. Кто сегодня дежурит?

– Второв.

– А-а! Вадимка! – просиял милиционер.

И, заломив набекрень фуражку, направился по коридору в экспертную. Войдя в кабинет, он, оглядывая цепким взглядом стол, сказал вместо приветствия:

– Не откажусь!

Второв развел руками:

– Поздно приехал, выпили всё!

От Калугина не так-то просто было избавиться. Шумно сопя, он тяжело прошелся по кабинету. Остановившись возле большого железного сейфа, подбоченился и ехидно спросил:

– И оттуда все выпили?

– Вымогатель, оборотень в погонах! – ругнулся Второв и нехотя полез за ключами в карман.

После трех стопок Калугин вспомнил, за чем приехал:

– Я ж при исполнении, а вы меня опоить пытаетесь. Собирайся, Вадимка, дела поедем делать.

– Да я уже понял, что на происшествие, – проворчал Второв, вынимая из шкафа свой портфель. – Ты ж разве просто так заедешь.

И, показывая, что готов идти, спросил, что случилось. В ответ Калугин мрачно отмахнулся:

– На месте сам увидишь.

Провожая Второва и Калугина, Андрей увидел в вестибюле Шавликова, и, перебирая в уме слэнговые определения мужчины, который занимается любовью с другим мужчиной, открыл ключом регистратуру. Поздоровавшись с милиционером и судмедэкспертом, сотрудник похоронной службы спросил у дежурного санитара, не было ли поступлений.

Второв ответил за Андрея:

– Всех отправляем конкурентам вашим – они нам реально откатывают, а вы нас только задуриваете, как…

Тут он запнулся, но быстро нашелся:

– …как извращенец малолетку!

Лицо Шавликова побагровело и сделалось похожим на гранатовую кожуру. Он смог собраться с мыслями и ответить, когда милицейский УАЗ, на котором Калугин увез Второва, уже отъехал от здания СМЭ.

– Мы тертые воробьи, «Реквием» не сказал еще своего последнего слова. Положение наше прочно, потому что мы чувствуем почву под ногами. И мы в ответе за тех, кого похоронили. Откаты тоже выкатим, лишь бы удержался на высоком уровне приток мертвых душ.

Так бормотал Шавликов, пройдя за Андреем в регистратуру, и наблюдая, как он проверяет папки, журналы, и содержимое сейфа. Машинально сравнивая записи в журнале с тем, что хранится в сейфе, Андрей услышал чьи-то несмелые шаги. Подняв на звук взгляд, он увидел долговязого сутулого молодого человека в брезентовой спецовке и задал дежурный вопрос:

– Что вы хотели?

– Мы из Урюпинска, – сказал вошедший, и положил на стол два направления на судебно-медицинскую экспертизу.

«Урюпинск! Где-то я уже сегодня это видел», – подумал Андрей.

Он пододвинул к себе журнал и приступил к заполнению. Костров Геннадий Иванович и Погорелов Степан Васильевич. Обстоятельства дела – пожар в магазине.

– Загорелся магазин, – прочувствованно произнес Андрей. – И что, не смогли потушить?!

– Сгорело всё быстро, будто специально подожгли. Продавщица пошла на обед. Остались начальники – директор и заместитель. И тут вдруг случился пожар.

Быстро заполнив все графы, Андрей поднялся со стула.

– Выйдем на улицу, я покажу, куда заносить.

И они вышли в вестибюль. Запирая регистратуру, Андрей услышал голос Шавликова, предлагающего парню в спецовке свои услуги:

– Гробы, венки, организация похорон…

Все вместе они вышли на улицу. Уже стемнело. Грузовик, на котором привезли тела, стоял напротив входа, загораживая собой вагончик «Реквиема». Двое селян молча курили возле машины.

– Налево, с торца здания, вход в подвал, – начал объяснять Андрей. – Заносить будете туда. Пойдемте кто-нибудь со мной. Я открою дверь изнутри, и выдам носилки.

– Мы сами должны заносить? – недовольно спросил водитель.

– Да. В мои обязанности это не входит.

Мужчина сплюнул и отвернулся. Его товарищи многословно стали объяснять ему, что если он не может, то они вдвоем управятся. Но говорили неуверенно, бросая настороженные взгляды то на Андрея, то на Шавликова. Тут только стало ясно, что трезвым из них был только водитель – тот, что не хотел нести. Наконец, они замолкли. Водитель забрался в кабину грузовика.

Водворилась неживая тишина, заполненная неумолчным сверчковым стрекотом. Казалось, лишь он один связывает безмолвных собеседников. Позади «Реквиема» чернел пустырь. В двухстах метрах, за частоколом высоких тополей, гудела Вторая Продольная – улица, тянущаяся вдоль всего города. Более восьмидесяти километров непрерывного движения. Сейчас там едут машины, а в них сидят люди, живые люди.

А возле здания судебно-медицинской экспертизы доносившийся с автострады шум казался чем-то нереальным, потусторонним. Реальным здесь казалась только эта семиэтажка, уже не подчиняющаяся своим создателям, живущая своей бетонной волей, своим пищеварением, бетонной жадностью, выделяющая токсины, жующая стальной дверной челюстью. Да ещё мелькание мириад мотыльков в свете фонаря, и грузовик с двумя телами.

Первым заговорил Шавликов. Он сказал, что вместе с напарником из «Реквиема» занесет в подвал тела. Сколько стоит? Да ерунда, договоримся! А если будут заказы на гробы и венки…

Парень в брезентовой спецовке согласился. Ему не хотелось идти в подвал, откуда тянуло, как из преисподней. Не верилось, что этим утром он починял трактор, а днем возил скотину на мясокомбинат. И вот, вместо свидания с девчонкой, с которой договорились встретиться в семь часов у знаменитого памятника козе, состоялось это путешествие в непонятный, жуткий, параллельный мир.

По внутренней лестнице Андрей спустился в подвал, отпер дверь на улицу, затем открыл массивный навесной замок и приоткрыл холодильную камеру – небольшое, метров на пятнадцать, помещение. Затем он вышел на улицу – находиться в мрачном, скупо освещенном коридоре, заваленном разлагающимися бесхозными трупами, было неприятно. Вспомнив про сигарету, взятую у Трезора, вынул её из кармана и закурил. Вскоре показались носильщики. Весело перешучиваясь, они несли на железных носилках черное, обугленное тело, принявшее своеобразную позу – так называемую «позу боксера», характерную для теплового окоченения трупа – с согнутыми верхними и нижними конечностями.

– Когда очередной коллективный вывоз? – спросил Андрей у Шавликова, передавая ему бирку с номером, чтобы тот приспособил её куда-нибудь к телу покойника – на руку, или на ногу.

Шавликов переспросил:

– А что, пора?

– А ты зайди и посмотри. Будешь идти, гляди себе под ноги – там очень мало места для ходьбы.

Носильщики спустились в подвал. Из темноты раздался изумленный голос Шавликова:

– Откуда столько мертвых трупов?

После того, как оба тела были занесены в холодильную камеру, Андрей закрыл её на замок, затем запер дверь на улицу, и по внутренней лестнице поднялся на первый этаж. В вестибюле его ждал парень в спецовке. Он спросил, когда можно будет приехать за телами.

– Я вам напишу номер телефона, – ответил Андрей, открывая дверь регистратуры. – Вы будете звонить и спрашивать.

Передавая листок с номером телефона регистратуры, он сообщил ориентировочные сроки вскрытия – через два-три дня. Кивнув, парень в спецовке вышел. Оказалось, это был племянник погибшего директора магазина.

Селяне уехали домой крестьянствовать. Шавликов ушел в свой вагончик, предварительно похваставшись, какой он гений места, – сумел оказаться в нужное время в нужном месте, взять заказ на свою похоронную продукцию. Решив, что урюпинцы были последними на сегодня клиентами, он поспешил покинуть место, где его не очень жаловали. Второв еще не вернулся с происшествия.

Отодвинув коричневую штору, Андрей выглянул на улицу.

Чуть показался краешек луны, сея голубоватые блики по пустырю. Где-то вдали утопали в мягкой мгле плоские крыши, деревья, стены. Ночной мрак, окутывая город, наползал на дремлющие деревья, скользил по дороге, изгибы которой терялись в иссиня-черной темноте. Легкий ветер шуршал в зарослях, словно переворачивая еще один лист невидимой, но полной грозных событий летописи. И в этой мертвой тишине сверчковый стрекот казался треском адского метронома, для одних неумолимо отсчитывавшего время отправления в последний путь, для других – время прибытия сюда, в этот мрачный транзитный пункт.

Подъехала милицейская машина, из неё вышел Второв и помахал рукой.

Когда Андрей открыл входную дверь, то от неожиданности обмер. У входа в траурный зал стоял похоронный автобус «Реквиема», а к зданию подъезжали дорогие иномарки – беспрерывно, с обеих сторон. Из них выходили парни спортивного телосложения, суровые мужчины в наколках и цепях, и торопились к автобусу. Среди дорогих машин затесалась милицейская «Волга». Из неё вышли двое мужчин в форме.

– Открывай траурный зал, – сказал Второв. – Сейчас будет вскрытие. Два вскрытия.

Парни – те, что приехали – не дали похоронщикам притронуться к телам погибших. Они сами занесли два тела через траурный зал, подняли их на второй этаж, уложили на секционные столы, и раздели.

Андрей взял направления на вскрытие и зашел в регистратуру, чтобы оставить их там. Заполнение журналов он отложил на потом – нужно было подниматься наверх. Взглянув на фамилии погибших, он от удивления широко раскрыл глаза. Это были Виктор Кондауров, по кличке «Король», влиятельный человек, контролировавший целый ряд коммерческих структур, совладелец казино и сети автозаправок; и Валерий Савельев, его сотрудник. Вестибюль был до отказа забит хмурыми ребятами. Попросив, чтобы его позвали, в случае, если кто-нибудь приедет, Андрей отправился на второй этаж.

В секционном зале Второв уже начал работу, которую должен был выполнять Андрей согласно своим санитарским обязанностям. В зале присутствовали два следователя – из прокуратуры, и из отдела по раскрытию тяжких преступлений против личности при ГУВД. Три человека из ближайшего окружения Кондаурова – Владислав Каданников, Юрий Солодовников, и Алексей Зверев – также присутствовали на вскрытии.

– Возьми в шкафу новые инструменты, – сказал Второв.

Андрей посмотрел на него вопросительно – в каком еще шкафу? Тогда Второв, покачав головой, направился в соседний секционный зал. Андрей проследовал за ним. Там Второв взял из раковины первый попавшийся нож и пилу и нарочито громко заговорил, что вот, мол, шкаф, а вот инструменты. Потом, прошептал Андрею на ухо:

– Из брюк Савельева вытащишь железку и спрячешь. Как угодно.

И вернулся обратно к своей работе. Идя за ним следом, Андрей постарался придать своему лицу невозмутимое выражение. Он был шокирован полученным заданием. В присутствии двух следователей и трех серьёзных ребят нужно обыскать одежду покойного и найти там какую-то железку. Он выглянул в окно. Перед зданием СМЭ было, как при вручении «Золотого льва» на Каннском кинофестивале: полно дорогих машин и пафосной публики.

«Не столько пафосной, сколько опасной», – подумал Андрей, приступая к делу. Перед ним лежало тело мужчины среднего возраста с огнестрельным ранением в голову. Стреляли с близкого расстояния. У покойного было снесено полчерепа. Пять пар глаз наблюдали за каждым его движением. Свою работу он выполнил быстро и четко, и, в ожидании, пока судмедэксперт закончит свою часть работы, сказал, обращаясь к следователям:

– Я возьму пока одежду…

И добавил оправдывающимся тоном, мол, покойных занесли сразу в секционный зал, а журнал не заполнен. Нужно точно описать все вещи. Следователи согласно закивали.

– Положите их под замок, – сказал один из них. – Они могут нам понадобиться.

Андрей подошел к одежде Кондаурова и осмотрел карманы. Достал ключи, затем бумажник, раскрыл его, так, чтобы все видели, потом положил все обратно. Каданников снял с запястья погибшего золотой браслет и передал Андрею, сказав, что все ценности заберут родственники при выдаче.

С двумя аккуратно сложенными стопками одежды Андрей спустился на первый этаж и прошел в регистратуру. Закрыв за собой дверь, сразу же начал обшаривать карманы нужных брюк. Лоб покрылся холодной испариной, руки не слушались. Мешали голоса, доносившиеся из-за стены. Ничего нет. Он начал шарить снова. Может, приказание Второва ему послышалось?

Только с третьего раза он наткнулся на то, что искал, и выругался – в резиновых перчатках ничего не чувствуешь. Андрей сунул небольшой металлический предмет себе в карман, и, вздохнув спокойно, приступил к заполнению журнала. Мысли путались, он чувствовал, что ввязывается в нехорошую историю, но ничего не оставалось делать, кроме того, что было ему сказано. Закончив, положил ценные вещи в сейф, а одежду спрятал в шкаф. Перед тем, как вернуться в секционный зал, спустился в подвал и спрятал там небольшой металлический предмет.

Они вместе зашивали и обкалывали формалином тела. Второв принес специальные шприцы. Нужно было все сделать по высшему разряду. Андрей двигался, как во сне, стараясь ни с кем не сталкиваться взглядом. Его бросало в дрожь от одной мысли, что он сделал. Та железка, что он спрятал, оказалась ударником спускового механизма пистолета. Он укрыл важную улику.

Кто-то договорился с Второвым. Возможно, этот человек находится здесь, в секционном зале. Интересно, кто? Следователи, или друзья погибших? Размышляя об этом, Андрей украдкой поглядывал то на следователей, уже все записавших, и теперь что-то вполголоса обсуждавших между собой, то на приближенных Кондаурова, приступивших к обмыванию тел – они это делали тщательно, с щетками, гелями и шампунями. Когда все было закончено, тела отнесли в холодильник, и там оставили, укрыв их простынями.

Андрей попросил кого-нибудь зайти и расписаться в журнале. Откликнулся Каданников. Ему были показаны и вещи, и ценности, и записи в журнале. Молча все осмотрев, он поставил свою подпись. Когда все вышли, Андрей закрыл входную дверь. В регистратуру вошел Второв.

– Нам не отрежут за это голову?! – спросил Андрей, глядя в окно.

Люди еще не разъехались. Разбившись на группы, они что-то обсуждали. На лице Второва не дрогнул ни один мускул.

– Не дрейфь, дружище, – ответил он, закуривая.

Потом вдруг спросил:

– Что у тебя с Таней?

– С Шалаевой? – переспросил Андрей, хотя отлично знал, о какой Татьяне идет речь – о дочери Василия Ивановича.

– У тебя так много Тань?

– Ничего.

– Мне-то не надо втирать. Она же за тобой бегала, на дежурства к тебе приходила.

– Ничего у нас не было, – повторил Андрей.

– Ах ты, мазафака! Хочешь сказать, ты такой офигительный ангел?!

– Мне просто с Татьянами не везет. В этом причина.

Андрей задыхался. Терпкий аромат туалетной воды, сливаясь со сладковатым трупным запахом, доносившимся из подвала, словно вытеснял из помещения последнюю частицу воздуха.

– Какая духота! – сказал Второв, выглянув в окно. – Как перед грозой.

И, обернувшись, спросил:

– А на кого тебе везет?

Андрей ничего не ответил, лишь пожал плечами. Тогда Второв сказал:

– Тебе везло на одну Машу – пока она не подцепила этого мажора.

Андрей снова промолчал. Эти подтрунивания, вызванные постоянным соперничеством, у них с детства. Он давно к этому привык. Два друга испытывали потребность общаться и дружить, и такую же потребность испытывали к тому, чтобы колоть друг друга и доказывать свое превосходство.

Второв взял молча ключ со стола, открыл сейф, нашарил там связку ключей, положил их себе в карман, и закрыл сейф.

– ?!!

Изумлению Андрея не было предела. Забрать ключи Кондаурова, о которых знают и его люди, и следователи – это уже слишком!

– Пойдем, отдашь мне железку, – хмуро обронил Второв и вышел из регистратуры.

Глава 6

Первые лучи солнца, приоткрывшего свой красный глаз, засветились на восточной черте неба. Это неслось утро, как неумолимый погонщик, взвалив мучительный груз тревоги на плечи тех, к кому стремилось. Как будто могло быть что-то другое, кроме этого утра, но все же оно вошло в город нежданно, как корабль в серых парусах, завернувший в незнакомую бухту.

Снедаемый тревожными предчувствиями, Андрей сидел в регистратуре. Голова гудела после бессонной ночи. Откуда-то доносился смех – злобный, нарастающий. Андрей прислушивался, и никак не мог понять, чей это голос и чей это смех. Не из каменной ли глотки подвала доносился он? Лихорадочный озноб охватил Андрея. Беспокойные мысли тяжелили голову. Уже третью ночь подряд – не успеет он сомкнуть глаза, как сонм призраков, собираясь в круг, в дикой пляске кружился над его головой. От этого видения веки так отяжелели, будто придавило их огромным камнем. А хохот накатывался, как лавина, и гулко звучали голоса.

Яростно стукнув кулаком по столу, Андрей схватил бутылку с вином, и жадно прильнул к горлышку. Но что это? Хохот не исчезал, как обманчивый призрак, и все еще не доходил до сознания. Освежающая струйка вина сбежала по подбородку на халат, расплываясь на белой ткани рубиново-красным пятном. Андрей удивленно прислушался. «Хо-хо-хо-хо!» – радостный хохот, как волны, уже бушевал у порога.

«Что за чёрт!» – подумал Андрей и осторожно выглянул в окно. На крыльце стоял Вадим Второв, а рядом с ним – усатый мужчина с фельдфебельским лицом, приземистый и полный, в голубой рубашке и строгих черных брюках. Второв над чем-то смеялся, а усатый ухмылялся в свои пушистые усы. Второв заметил Андрея и крикнул:

– Открывай, чего стоишь!

Они прошли в экспертную. Усатый пробыл там недолго. Второв вышел его провожать. Гулко стукнулась железная дверь, и, под шум отъезжающей от подъезда машины Второв зашел в регистратуру и положил перед Андреем ключи, которые забрал вчера, и пачку денег, перетянутых резинкой:

– Тут все: за работу и за не работу.

И прижал палец к губам, мол, за молчание.

Он вышел, а Андрей долго сидел, оцепенело уставившись на деньги, на папку со свидетельствами о смерти, на висевшую на стенде коллекцию наручных часов, снятых с покойников, на чистые бирки, приготовленные для новых клиентов.

«Хоровод случайностей, голова идёт кругом. Одно в другое упирается, третьим подтыкается, на четвёртое наталкивается, пятое выталкивает, шестое давит».

Игнат Еремеев, юрист, – усатый гражданин с фельдфебельским лицом, – длительное время сотрудничал с Кондауровым, помогая решать сложные проблемы, вызволять попавших в беду товарищей, оформлять сделки с недвижимостью, и так далее. И этот человек оказался тем, кто договорился с Второвым о сокрытии важной улики.

Оперативно-следственная группа выехала на место происшествия, к частному дому на одной из улиц поселка Ангарский, в котором проживал Еремеев. У ворот стояла машина, в ней два трупа – Кондауров и Савельев. Милиционеры установили, что вечером к дому Еремеева подъехали две машины – «Мерседес» и «Джип-Чероки». Они приехали из «Золотого Глобуса», – казино, принадлежавшего Кондаурову. В «Мерседесе» было четверо: Кондауров, Савельев, Еремеев, и «незнакомый мужчина, которого взяли из казино», в джипе – трое охранников.

Когда подъехали, Еремеев сразу вышел и направился в дом. Кондауров сказал, что, как только переговорит с людьми, сразу зайдет – нужно было обсудить важные вопросы. Около получаса он разговаривал с незнакомцем. Потом тот вышел из машины, и Кондауров приказал отвезти его на Аллею Героев. Двое охранников вышли из джипа, третий повез незнакомца.

К этому времени подъехала еще одна машина, – «девятка». Оттуда вышел человек, дождался, пока закончится беседа, и сел в машину к Кондаурову – на заднее сиденье. Двое охранников стояли рядом с «Мерседесом».

Беседа длилась недолго. Тот, на заднем сиденье, выстрелил по очереди в затылок впереди сидящим. Одновременно с этим из «девятки» вышли двое и открыли стрельбу по охранникам. Убийца выскочил из «Мерседеса» и сел в «девятку», которая тут же скрылась. Услышав выстрелы, Еремеев вызвал «скорую помощь» и милицию. Охранники оказались тяжелоранеными, сейчас они в реанимации. Кондауров и Савельев скончались на месте.

Объясняя, как ввязался в эту историю, Второв рассказал следующее.

Он прибыл на место происшествия в составе оперативно-следственной группы и приступил к осмотру. Оперативники опрашивали Еремеева – как было дело, где он находился в момент стрельбы, спрашивали и переспрашивали, видел ли он нападавших. Он ничего не видел. Обстоятельства происшествия удалось выяснить со слов раненых охранников. Прежде, чем их увезли в больницу, они немного, но все-таки успели что-то рассказать. Милиционеры, осмотрев «Мерседес», принялись звонить – по рации, по радиотелефону, установленному в милицейской машине.

Стоя возле «Мерседеса», Второв общался с Еремеевым, с которым был до этого знаком. Внезапно у адвоката запищал пейджер. Прочитав сообщение, Еремеев, посмотрев беспокойным взглядом на милиционеров, на огни подъезжающих машин, открыл заднюю дверь «Мерседеса», и на какое-то время скрылся в салоне. Вынырнув оттуда, сделал Второву предложение, от которого тот не смог отказаться.

К месту происшествия прибывали приближенные Кондаурова, его многочисленные знакомые и коллеги, которых оповестили о случившемся. Подъехал автобус «Реквиема». В него были погружены тела. После этого милиционеры приступили к повторному осмотру автомобиля, ставшего местом убийства.

«Ну, и кто станет следующей жертвой?» – мрачно подумал Андрей.

От этих мыслей его отвлек телефонный звонок. Звонил следователь из убойного отдела, он уточнял, какие вещи были на убитом, и что было в карманах. Андрей все подробно описал и спросил, можно ли отдать вещи родственникам. Следователь ответил, чтобы пока никому ничего не отдавали, за исключением денег и золотого украшения. Затем он попросил описать содержимое бумажника. Открыв сейф, Андрей вынул оттуда бумажник, раскрыл его.

– Деньги… количество вас не интересует… фотография женщины, фотографии детей – мальчик и девочка… пропуск в банк…золотой браслет с украшениями – звездочками и полулуниями.

– Пропуск в банк? – переспросил следователь.

Андрей подтвердил: да, пропуск в банк.

– В карманах были еще какие-то ключи, – вспомнил следователь. – Опишите их.

Вынув из сейфа связку ключей, Андрей описал их следователю: маленький желтый ключик, большой светлый, средний английский ключ. Сказав, что заедет за всеми этими вещами, следователь положил трубку.

Не было еще восьми часов, а у здания судебно-медицинской экспертизы начали собираться люди. Бритоголовые, накачанные ребята, в напряженном ожидании стояли возле своих машин. Проходя мимо них, Андрей думал о том, как продержаться хотя бы до обеда – ему нужно было отработать еще дневную смену, а он чувствовал такую усталость, будто трудился всю неделю без сна и отдыха. Он не стал завтракать с Второвым, а решил сходить в столовую областной больницы – просто, чтобы побыть одному. Ограда областной клинической больницы примыкала к зданию судебно-медицинской экспертизы, идти было недалеко.

Ему немного стало лучше, когда он увидел людей, не имеющих отношения к похоронам, убийствам, и вскрытиям. Вот медсестры, перешучиваясь, покупали выпечку. С такими фигурами им бы лучше воздержаться от мучного. Вот профессор Макаров с кафедры нервных болезней. Когда он резко поворачивался, казалось, что большая, седая алебастровая голова его сорвется с тонкой шеи и с грохотом упадет на пол. Бледная кожа на лице старика отливала мягкой голубизной. Это соединение голубизны кожи и холодной голубизны глаз всегда смешило студентов. Говорили, что его можно рисовать голубым.

Вот девушка – видимо, студентка – пьет кофе с булочкой. Яркая, кареглазая красавица, с чёрными, густыми, собранными на затылке заколкой, волосами. Андрей улыбнулся. Заметив его, девушка оглянулась, приняв улыбку не на свой счет.

– Это я вам улыбнулся, – сказал Андрей, беспокоясь о том, не слишком ли измученной получилась улыбка.

Девушка улыбнулась в ответ.

– Меня зовут Андрей.

– Мариам, – представилась она, внимательно его разглядывая.

– Марина? – переспросил Андрей.

Она отпила кофе, сглотнула, и произнесла по слогам:

– Ма-ри-ам.

Тогда он подсел к ней за столик:

– Извините, я отдал в починку свой слуховой аппарат.

– У тебя, на всякий случай, халат испачкан кровью.

– Я злюсь, когда не слышу то, что говорят мне люди, и приходиться помногу раз переспрашивать, – сказал Андрей, улыбаясь как можно добродушнее.

Заметив её испуганный взгляд, добавил:

– Шутка, это так, для поддержания разговора. Я работаю в судмедэкспертизе. У меня было трудное дежурство, и я по рассеянности вышел в люди, не переменив халат.

Они разговорились. Когда вышли на улицу, он успел выяснить, что она учится на первом курсе, что сегодня у неё экзамен, и что, когда она нервничает, у неё просыпается ужасный аппетит. Он рассказал ей, что устал от этой работы, и думает о более спокойном занятии – с меньшим расходом гемоглобина.

Мариам предложила постоять и покурить. Взяв у неё сигарету, Андрей попросил еще одну, сказав, что «с возвратом».

– Вернешь пачку, – ответила она.

Она была высокая, примерно одного с ним роста, длинноногая, с хорошей фигурой. Стройную талию подхватывал широкий черный ремень с золотистой пряжкой, круглые серьги окаймляли красивое лицо, загадочная улыбка таилась в уголках чуть полных губ. Легкий ветерок шевелил полы её короткого летнего платья.

Прощаясь, Андрей пожелал ей удачно сдать экзамены, меньше нервничать, меньше курить, и меньше есть сладкого. Розовая от смущения, опустив глаза, она ответила с шикарной улыбкой, что от обещанной пачки сигарет ему все равно не отвертеться.

Бережно сжимая листок, на котором Мариам написала номер своего домашнего телефона, Андрей возвращался на работу. Впервые за шесть лет брезгливо поморщился, почувствовав запах этого учреждения. Тогда, устраиваясь на работу, он две недели привыкал к нему. Сейчас его чуть не стошнило. Метрах в пятидесяти от здания СМЭ, в тени высоких тополей, стоял темно-зеленый джип. Андрей остановился, чтобы попросить у водителя зажигалку. Закуривая, краем глаза заметил худую, как жердь, девочку лет двенадцати. Она водила в кусты братика лет четырех, и теперь они возвращались в машину.

– Где папа? – спросил мальчуган.

– Мама сказала, теперь у него другая жизнь, – ответила девочка.

– Как это?

– Мама сказала, чтобы ты сидел в машине и не болтал! – строго ответила девочка, заталкивая брата в машину.

Ветер растрепал её светло-каштановые волосы, она неожиданно посмотрела в сторону Андрея. Это был взгляд испуганной дикой кошки, готовой выпустить коготки. Забравшись в машину, она с силой хлопнула дверью. Андрей почувствовал, как к его горлу подкатывается комок. Он их узнал – это были дети, изображенные на фотографии из бумажника Кондаурова.

В регистратуре Валентина Самойлова, сменившая перед грозными посетителями тон заводской вахтерши на более дружелюбный, терпеливо объясняла, почему не может выдать личные вещи покойного. Перед ней стояли двое из тех, что были на вскрытии Кондаурова, и его вдова – миловидная женщина сорока лет в черном платье и черном платке.

Андрей собирался пройти мимо регистратуры и подняться на второй этаж, в санитарскую, но вдруг передумал. Он дождался, пока посетители получат то, что следователь разрешил забрать и выйдут, и, кивнув одному из них, отозвал его в коридор.

Они встали у окна. Юрий Солодовников, высокий, худой, с ежиком седых волос и жестким пронизывающим взглядом серо-стальных глаз, был одет, как вдова, во всё чёрное, в руках он держал свидетельство о смерти. Андрей скользнул взглядом по его рукам, испещренным татуировками, на правой руке отметил массивную, как кастет, печатку сразу на три пальца. Он спросил, какие вещи им нужны. Открыв дверь, ведущую из коридора в вестибюль, Солодовников негромко позвал женщину:

– Арина!

Женщина вышла в коридор, и Солодовников сообщил ей, что санитар готов помочь. Она остановила свой остекленевший взгляд на лице Андрея и сказала, что ей нужны ключи и пропуск. Андрей сообщил об утреннем звонке следователя и спросил, какие ключи ей нужны в первую очередь.

– Маленький желтый ключик и пропуск, – ответила она.

– Следователь знает о пропуске.

– У тебя же есть свой пропуск, зачем тебе Витин? – вмешался Солодовников.

Она кивнула, сказала, что ничего уже не соображает, и вышла. Ни одним движением не выдав внутренней тревоги, Андрей заверил Солодовникова, что заберёт ключ, как только регистратор куда-нибудь отлучится. Только кому и как передать? Солодовников ответил, что катафалк приедет во второй половине дня – нужно, чтобы тело побыло в холоде как можно дольше, вдова хочет, чтобы покойный провёл последнюю ночь перед похоронами дома. Сам он будет здесь почти все время до приезда катафалка, но если отлучится, то разыскать его можно в офисе. И он продиктовал номер телефона.

Попрощавшись, Андрей поднялся на второй этаж. Коллектив судебно-медицинской экспертизы был взбудоражен – все обсуждали убийство известного человека, обсуждали машины, стоявшие у входа, обсуждали владельцев этих машин, и судачили о том, какие грандиозные похороны будут завтра. Учреждение жило обычной своей жизнью – эксперты и санитары проводили вскрытия, лаборантки печатали протоколы, преподаватели кафедры судебной медицины приводили и уводили группы студентов. Но мысль об убийстве Кондаурова оставалась общей мыслью. Вспоминали события его жизни, а те, кто имел счастье лично общаться с ним, пользовались особым почетом. Время от времени кто-нибудь подходил к окну и докладывал обстановку: такая-то машина уехала, такая приехала, эти люди появились, те ушли. Кто-то вздыхал: что же теперь будет, – как будто состоял в клане погибшего, или был его близким родственником. Даже убийство полковника милиции – событие из ряда вон выходящее – отошло на второй план.

Единственным человеком, не охваченным лихорадочными обывательскими пересудами, был Второв, с ним хотел поговорить Андрей, но он был занят – печатал протоколы ночных вскрытий. Выполняя свою рутинную санитарскую работу, Андрей размышлял, что же такого произошло, что стало вдруг вызывать у него недовольство этой самой работой. То ли знакомство с Мариам, то ли случайная встреча с детьми Кондаурова, то ли остекленевший взгляд Арины. А может, накопившийся за шесть лет груз неприятных впечатлений?

Хорошо изучив привычки Самойловой, ему легко удалось выполнить задуманное. В два часа дня она ходила на обед к своей подружке, – санитарке, работавшей в патолого-анатомическом морге, располагавшемся в соседнем здании. Андрей вызвался подежурить в регистратуре, пока Самойлова будет отсутствовать, и, когда за ней закрылась дверь, он быстро залез в сейф, вынул оттуда нужный ключ и спрятал в карман.

Народу на улице заметно прибавилось. Это была разномастная публика, официальная, полуофициальная, и совсем неофициальная, нелегальная. Виктор Кондауров был влиятельный человек, и многие переживали его уход из жизни. Все одинаково и каждый по-своему. Для кого-то это было событие, менявшее планы, для кого-то – горе, для кого-то – запланированное событие.

Если час назад все просто стояли и ждали, то теперь среди присутствующих царила атмосфера возбуждения. Кто-то опрометью бросался к машине и спешно отъезжал, как будто от него зависел исход важного дела, кто-то на полном ходу останавливал машину у входа, и, выскакивая из неё, торопился сообщить присутствующим какую-то важную новость. Ждали катафалк. Обсуждали, что дальше будет.

А из-за Волги вынырнуло темное облачко, не больше мыльного пузыря. Изредка цепляясь за острый луч солнца, оно стремительно приближалось к городу, волоча за собой по земле неровную серую тень.

Обстановка перед зданием бюро СМЭ – с взбудораженной толпой и забитым машинами пустырем – напоминала состояние перед футбольным матчем. И среди всего этого столпотворения мелькал человек, который всегда находился там, куда его не звали, человек, готовый распоряжаться всеми на свете похоронными процессиями, и который был бы счастлив, если бы они шли безостановочно, – то был Антон Шавликов. Придав физиономии надлежащее выражение усталости и печали, он кочевал от группы к группе, что-то важно говорил, спрашивал, советовал, в общем, – был в деле.

Не увидев Солодовникова, Андрей спросил у людей, с которыми тот общался, где его можно найти. Те ответили, что в офисе. Тогда Андрей вернулся в регистратуру и позвонил в офис. Солодовников назвал номер машины, стоявшей на улице, к которой надо было подойти и сказать, чтоб отвезли. Дождавшись Самойлову, Андрей так и сделал, предварительно отпросившись у начальства.

Солодовникова на месте не оказалось, но бывшие там люди подсказали, где его можно найти. Водитель, проехав квартал по улице Чуйкова, свернул на улицу Гагарина, и, преодолев еще два квартала, повернул во двор и остановился у подъезда. У входа стояла группа людей, среди них были Арина Кондаурова и Юрий Солодовников. Увидев Андрея, Юрий сразу же направился к нему, Арина осталась стоять, обнявшись с пожилой женщиной. Плечи вдовы содрогались от рыданий. Солодовников принял от Андрея ключ, подошел к Арине и легонько коснулся её плеча. Она обернулась, и, увидев ключ, кивнула.

На одно мгновение Андрей увидел её заплаканное лицо, её покрасневшие, опухшие, безжизненные глаза. Солодовников коротко поблагодарил его и вернулся к Арине. Отпустив водителя, Андрей пешком пошел домой.

Подул прохладный ветер. Темное облачко, достигнув города, собрало все тучи Поволжья и разрослось до огромных размеров. Небо вмиг набросило на себя серо-белый покров. Примчавшийся из далеких степей ветер налетал на зонтики летних кафе, подхватывая их, как джигит на всем скаку. Затрещали, ломаясь, ветви, загромыхала жестяная кровля домов.

Еще изредка прорывались сквозь низко нависшие тучи тусклые лучи солнца, но уже свирепо сверкнула молния. Раскатисто загрохотал гром. Из-за угрожающего рева грозы, отдававшегося эхом в каменных лабиринтах города, не было слышно ни криков прохожих, ни сработавших, как по команде, автомобильных сигнализаций.

Внезапно из распушившихся облаков упала ледяная горошина. И пошел плясать градопад. Путаясь в шумевших ветвях, горошины мгновенно превращались в ледяные орехи, и с дикой силой падали на землю, стучали по крышам машин, барабанили по стеклам. Град, обманчиво сверкая алмазиками, засыпал город, обдавая его холодным дыханием бури. Ледяные шарики с нараставшей силой, словно каменные, били по крышам, по стенам, подпрыгивали на асфальте.

Когда Андрей, промокший насквозь, будто вынырнувший из озера, и побитый градом, прибежал домой, то увидел, что вся семья, собравшись у окна на кухне, наблюдает за шалостями неба. Отец встретил старшего сына с притворной озабоченностью:

– Прямо скажу, Андрей: твоя голова из камня, иначе как уцелел?!

Это было на следующий день. Андрей уже собирался домой, когда в санитарской появился Трезор и сказал, что Солод хочет его срочно видеть для важного разговора. Трезор вкратце рассказал последние новости. Откуда-то стало известно, что убийство спланировал Оганесян, конкурент. Вчера вечером его дом взорвали, он погиб вместе с семьёй. Его люди наверняка будут мстить, «офис» на осадном положении.

– С меня хватит! Перехожу на гражданскую службу, – резюмировал Трезор, голос его звучал как-то совсем обреченно.

Они стояли за углом возле машины: Юрий Солодовников, Владислав Каданников, третьего, сидевшего на капоте крепыша с забинтованной головой, Андрей не знал. Проходя мимо спуска в подвал, куда заносят трупы, Андрей почувствовал себя матросом на палубе попавшего в шторм корабля – земля задрожала под ним и заходила ходуном.

Он сразу оказался под перекрестным огнем трех пар глаз, все трое спрашивали почти одно и тоже, и почти одновременно. Трезор тем временем стоял в стороне и угрюмо наблюдал за происходящим. Солодовников говорил с Андреем холодно-бесстрастным тоном, Каданников спрашивал свирепо и ласково, третий, с забинтованной головой, урчал и ерзал подобно разъяренному медведю. Их интересовало, никуда ли не отлучался Андрей ночью, не оставлял ли кабинет открытым, не оставлял ли на виду ценные вещи погибшего. Что было днем, под чьим присмотром находились эти вещи после восьми утра? Они требовали рассказать все до мельчайших подробностей: как Андрей принес вещи в регистратуру, куда положил, что было потом. Вопросы задавали повторяющиеся и пересекающиеся – на случай, если опрашиваемый что-то напутает в своих показаниях или забудется. Андрей старался мужественной осанкой внушить доверие и мягкими словами убедить оппонентов в том, что он перед ними абсолютно чист. А когда крепыш с перевязанной головой и налитыми кровью белками глаз, стукнув по капоту кулаком, грозно спросил, никуда ли не отлучался дежурный санитар вместе с ключами покойного – в мастерскую по изготовлению ключей, например – Андрей не выдержал.

– Я положил их в сейф. Никуда я их не носил! Что вам от меня нужно?!

Его реакция была вполне естественна – ведь он и вправду никуда не ходил и не делал копии ключей. Это сделал Второв, а про него пока не спрашивали. Так он стоял, исподволь всматриваясь в лица собеседников, пытаясь разгадать настроение каждого, и завидуя проносящимся в небе ласточкам. Воздух был натянут, как тетива. В воцарившейся тишине Андрей не слышал ничего, кроме биения собственного сердца. Не слышал шума грузовика, которому пришлось объехать безмолвную группу, и который при этом снес мусорный бак. Не слышал, как зловеще лязгнула дверь подвала, и как подошли из-за угла еще двое суровых мужчин.

– Эскулапы не брешут, – сказал один из них.

– Вижу, – ответил Солодовников, отводя взгляд от Андрея.

Тут Андрей заметил, как Второв, не посмотрев в их сторону, спокойно сел в свою машину и медленно тронулся с места.

«Его тоже допрашивали», – промелькнула мысль. Он тут же подумал со злорадством: что же стало с Шавликовым, ведь он вез тело Кондаурова в своем автобусе.

Грозные интервьюеры разъехались на своих машинах, а Андрей все еще стоял, прижавшись к бетонной ограде, окружавшей вход в подвал. Переживая свое потрясение, он чувствовал себя так, словно над ним пронесся смерч страха, оставив его бездыханным, без единой мысли в голове.

Глава 7

Прихватив папку, Андрей вышел из регистратуры, пройдя по коридору, остановился у кабинета заведующего отделом экспертизы трупов, постучался в дверь, и, не дожидаясь приглашения, вошел. Заведующий, Борис Ефимович Фурман, поражал с первого взгляда крупными чертами бледного лица, которое годы изнурили, но не состарили. В сорок лет у него был вид больного юноши. А когда он опускал глаза, то становился похожим на мертвеца. Он жестом попросил Андрея сесть и, готовясь к разговору, принял в кресле привычную позу. Поддерживая правый локоть левой рукой, и подперев щеку, он был исполнен какой-то кладбищенской грацией и напоминал образцы современной кладбищенской архитектуры. Взгляд его выразительных светло-голубых глаз производил тягостное впечатление.

– Что там у тебя? – спросил он, покосившись на папку.

Андрей открыл папку и показал два заполненных бланка. Данные об умерших отличались лишь именами. Две женщины, погибшие в автокатастрофе. В графе «Обстоятельства случая» значилось «ДТП, повреждения конечностей», в графе «Место происшествия» значилось «Центральный район», и все остальное тоже совпадало: возраст, место работы, и место жительства. Разными были только номера квартир.

– Они что, друг о друга ё**улись?! – сказал Фурман, не меняя выражения лица и позы.

Андрей сделал вид, что оценил шутку. К таким высказываниям заведующего все давно привыкли.

– Одна была за рулем, другая – пассажирка. Машина налетела на столб в районе площади Возрождения.

Фурман кивнул: да, мол, понятно. Это было печально известное место. Если ехать в сторону центра города, дорога в этом месте загибается влево, и ночью, при плохом освещении, водители, не знавшие про эту особенность, разогнавшись, часто не вписывались в поворот. Все почему-то налетали на один и тот же столб.

– Сколько ты с них взял? – спросил заведующий.

Андрей назвал сумму и добавил, что по поводу оплаты разговаривал с родственниками другой санитар – тот, что дежурил этой ночью.

– А сколько ты взял за Кондаурова?

Тон, которым был задан вопрос, Андрею не понравился. Было ясно, что намечаются неприятности. Мимо заведующего проплыли большие деньги. Больше того, его проигнорировали при решении важных вопросов, а это было вдвойне опасно. На все свои действия сотрудники морга должны были получать формальное согласие Фурмана. Даже когда он был в краткосрочном отпуске – а больше двух-трех дней заведующий никогда не отсутствовал – ему обязательно сообщали обо всех событиях и получали его устное одобрение. И его интересовали не столько деньги, сколько осведомленность обо всем, что творится в учреждении, и тотальное влияние на все происходящие события. А тут мальчишки, вчерашние студенты, с легкой руки начальника, по недомыслию поощряющего молодежь, нарушили годами установленный порядок.

Андрей ответил так, как было согласовано с Второвым: следователь прокуратуры позвонил Шалаеву ночью, и тот дал добро на ночное вскрытие. Все чувства рядового санитара сливаются в едином чувстве беспрекословной покорности вышестоящим сотрудникам – простым экспертам, заведующим, и начальнику СМЭ. Что он такое? Санитар – элементарное тактическое орудие, иначе говоря – солдат. А солдат ищет славы в подчинении.

– Стыдно слушать такой разговор, – вяло проговорил Фурман. – Ты за кого меня держишь?!

– Послушайте, не понимаю, о чём вообще речь. Шеф сказал – ему виднее.

– Да-а! Ему с погреба виднее.

Они смотрели друг на друга – санитар и заведующий отделением – молча, с пониманием того, как неправдоподобна эта история. Разной была их степень осведомленности о том, что произошло. Заведующий думал, что дежурный санитар и эксперт зашибли деньгу на внеочередном вскрытии, а санитар только сейчас задумался о нарушении корпоративной этики, до этого он думал о нарушении закона и понятий. Да, позабыли они с Вадимом заглянуть к заведующему и поставить его в известность – кого вскрывали, сколько взяли. Он бы и денег не потребовал, просто ему необходимо всё знать до мельчайших подробностей, и чтобы на протоколе вскрытия известной личности стояла его, Фурмана, подпись. Если б это был не Кондауров, а водитель трамвая, не потребовались бы и этих объяснений.

…Молчание затянулось. Очевидно, Фурман обдумывал какую-нибудь колкость. Наконец, он съязвил:

– Не много ли вы на себя берете, молодые люди – два вскрытия за ночное дежурство?!

– В работе я не считаю усилий. Делаю то, что мне говорят.

– Но деньги брал ты?

Придерживаясь выбранной линии поведения, Андрей снова принялся доказывать, что все шло через Шалаева – и распоряжения, и финансовые ресурсы. Фурман в ответ насмешливо заметил, что через Шалаева идут только рыболовные снасти и садовая рассада. Начальник СМЭ осторожен, как пустынный койот, и деньги принимает только от своих. Кто-то побывал у него дома ночью, договорился обо всем, и передал деньги, которые, в свою очередь, были получены от клиентов.

Продолжая играть свою роль, Андрей терпеливо объяснил, что за шесть лет не удостоился ни разу посещения жилища начальника СМЭ. Конечно, он мог пребывать там мысленно, – если не телом, то душой. Но этого недостаточно для того, чтобы передать деньги. Но зачем гадать, не проще ли у самого Шалаева спросить: у кого он сколько взял?

Это был непростительный выпад. Разумеется, Фурман никогда не пойдет к шефу и не потребует объяснений.

– Вы грубо нарушили существующий порядок, – холодно сказал заведующий. – Вы взяли деньги мимо кассы. Родственники погибшего напишут заявление в прокуратуру.

Санитар удивленно посмотрел на заведующего отделением. Это уже слишком! Люди едят из одной кормушки, а потом вдруг один едок, продолжая чавкать, начинает возмущаться, что эту еду у кого-то стащили. Впрочем, Фурман любил такие фокусы. Только как он собирается заставить Каданникова написать заявление в прокуратуру? Это будет шутка года, над ней будет смеяться весь Волгоград.

На лице Андрея промелькнула ироническая усмешка. Словно читая его мысли, Фурман объяснил, что напишет заявление вдова полковника Дубича.

Андрей нахмурился. Тут не до шуток. Полковника милиции Дубича вскрывал Фурман, а деньги с родственников брал Андрей. Фурман мог запросто поинтересоваться у родственников, сколько они заплатили, и поднять шум, что взято слишком много. Вдова полковника после такой обработки не ограничиться походом к начальнику СМЭ.

Помолчав, заведующий добавил со зловещим восторгом:

– Я намерен занять принципиальную позицию в этом деле. С Второвым отдельный разговор, к деньгам его не подтянуть, а ты попал. Советую рассказать все, как есть. Может быть, я передумаю, и гроза обойдет тебя стороной.

«Я уже попал в грозу», – подумал Андрей, и снова пустился в объяснения:

– Не понимаю, о чём вы, Борис Ефимович. Без разрешения эксперта я могу только принять и выдать труп. Всё остальное – по указанию дежурного эксперта, заведующего, или начальника СМЭ. Да и за что брать деньги, если родственники сами его одевали и обмывали.

Фурман не поверил. Он видел, что Андрей лукавит, но не мог распознать, в чем состоит лукавство. Заведующий сам не был ангелом. Случалось ему прикрывать друзей из УВД и «испарять» из крови погибших милиционеров алкоголь, или, наоборот, добавлять алкоголь в кровь пешехода, погибшего под колесами прокурорской машины. Все это делал он бесплатно, просто затем, чтобы при случае козырнуть близкими отношениями с «ребятами из УВД», или, чтобы, напившись где-нибудь и попав в отделение милиции за мелкое хулиганство, опять же, козыряя знакомствами, быть с почетом вызволенным. Выше мелкого служебного тщеславия не поднималась его душа. Он невзлюбил Вадима Второва за то, что тот купил новую машину, а Андрея – за желание начать свой собственный бизнес.

– Тебе нужно было пройти интернатуру и работать здесь экспертом, – сказал заведующий. – Квалифицированная работа помогла бы тебе стать человеком. Для тебя будет лучше, если ты немного отдохнешь, созреешь для принятия нужного решения, пройдёшь специализацию, – ещё не поздно. Тогда мы с тобой встретимся и поговорим.

Наконец мысли собеседников хотя бы в чем-то совпали. Но Андрею было обидно, что не он сам уходит, а наоборот, уходят его. Он начал сопротивлялся, изображая недовольство и отчаяние, просил, взывая к лучшим чувствам, делая тем самым процесс увольнения необратимым. Для Бориса Ефимовича Фурмана, по сути своей человека слабого и мягкосердечного, не было на свете более изысканного удовольствия, чем то, когда ему давали почувствовать, какой он злой. Когда он распекал подчиненных, то боль его истерзанной души расслышал бы даже глухой. Давая ему жесткий, эмоционально выраженный отпор, можно было загнать его в раковину и заставить пожалеть о своих действиях, вызвать раскаяние – если не сиюминутное, то запоздалое. Он часто менял свои жестокие решения, принятые в отношении людей со здоровой, не ранимой психикой. Но стоило Фурману подумать, что он делает кому-то больно, он уже не мог остановиться, и доводил экзекуцию до конца. Доставив ему такое удовольствие уже тем, что настаивал на несправедливости увольнения, переживая и расстраиваясь при этом, Андрей написал заявление. После длинной череды фальшивых заявлений настал черед настоящего. Театральным жестом бросив бумагу на стол, Андрей вышел из кабинета заведующего, хлопнув дверью.

Глава 8

Начинались уже сумерки, когда Андрей с Вадимом встретились на Площади Павших Борцов, у входа в ресторан «Волгоград». Широкий бульвар, в центре которого находится памятник героям Гражданской войны и Сталинградской битвы, был еще не полностью прибран после града, побившего ветви деревьев и разметавшего мусор.

Засмотревшись на почетный караул, маршировавший от Вечного огня через дорогу, Вадим Второв споткнулся о лежавшую на тротуаре ветку каштана.

– Мазафака!

Наблюдая за девушкой в зеленой униформе, руководившей движением четырех караульных, Андрей спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Хороша Маруся! Намять бы ей пилотку.

– Маньяк!

Они прошли в вестибюль ресторана и поднялись по широкой лестнице. В полупустом зале, огромном, с большими окнами, массивными хрустальными люстрами и аляповатыми картинами, их встретил администратор и проводил к столику.

– Помнишь, как мы тут офигительно погуляли, – зимой на втором курсе?!

В ответ Андрей расхохотался – конечно, было, что вспомнить. В этот пафосный ресторан они пришли компанией из десяти человек со своей водкой. Официантка заметила, и потребовала, чтобы студенты выбрали ассортимент на крупную сумму, иначе она позовет охрану. Она заставила взять черную икру и деликатесы. Легкомысленно все согласились, но, когда стали рассчитываться, оказалось, что денег не хватает. Был большой конфуз и разборки с охраной. Неожиданно всех выручила Маша Либерт – она увидела кого-то из знакомых и стрельнула денег. Потом выручали её…

– Сегодня мы без Маши, – заметил Андрей. – Нам есть, чем расплатиться?

– Не дрейфь, дружище! Сегодня я банкую.

Андрей взял в руки меню.

– Тогда я заказываю все самое дорогое.

– Мы бы заработали больше, если б не твой страх вагины.

– ?!

– Если б ты оприходовал Таньку, бюджет проекта был бы меньше. Мне пришлось платить Шалаеву.

– Не понимаю, о чём вообще речь.

Второв объяснил. По просьбе следователей начальник СМЭ дал согласие на ночное вскрытие Кондаурова и Савельева. Наутро Фурман начал выискивать, к чему бы придраться. На стол начальника СМЭ легла докладная записка, в которой заведующий подробно излагал нарушения, допущенные дежурным санитаром и экспертом. Фурман вспомнил все плохое, что знал о нарушителях, и присовокупил это к своему докладу. Получилась тяжелая телега. Шалаев вызвал к себе Второва, посмотрел на него красноречиво и широко развел руками: мол, придется поделиться. Пришлось отслюнявить ему немного денег. После этого Шалаев вызвал Фурмана, разложил всё по мастям, и докладная полетела в мусорное ведро.

Вот если бы Татьяна попросила отца как следует, тот по-другому бы решил вопрос. Сказал бы заведующему бесплатно, чтобы тот оставил в покое друга его дочери.

– Я так не могу, – возразил Андрей. – Видишь ли, я не жиголо. И, опять же, девчонке нужно ремонтировать квартиру. У неё даже дивана нет, и душ поломан.

Размахнувшись, Второв хотел хватить Андрея по плечу, но тот ловко увернулся.

– Мазафака! Я так и знал, что ты её тянешь!

Подошла официантка, и они сделали заказ.

– Открой страшную тайну: сколько ты отдал Шалаеву?

Второв демонстративно отвернулся:

– Спроси у Танечки.

Он оглядел беспокойным взглядом зал, потом добавил:

– Волнуешься, хватит ли ей на диван?!

Официантка принесла графин с водкой и разлила по рюмкам. Чокнувшись, они выпили.

– Последую твоему примеру, – закусывая соленым огурцом, изрек Второв. – Буду увольняться. Деньги уже не те.

– Придется, Кондауровых ведь мало в городе… Когда еще такой калым прибудет.

Пропустив мимо ушей колкость, Второв озабоченно протянул, что у него такие же заботы, как у Андрея: вынужденное увольнение, неопределенность и туманные перспективы впереди.

– И, между прочим, – заметил он, – следователь, расследующий убийство Кондаурова – очень толковый парень. Рашид Галеев его зовут. Он сразу выстроил всю цепочку и знает почти все.

Андрей кивнул. За последние три месяца девять одинаковых убийств. Все жертвы были убиты в машине, убийца при этом находился на заднем сиденье и стрелял оттуда. Киллер взял высокую планку. Все жертвы до Кондаурова – предприниматели средней руки. Поимка убийц стала задачей номер один для городской милиции еще до того, как был застрелен Кондауров. А после его убийства все просто встали на уши.

Разливая водку, Второв вздохнул:

– Но следователю будет не хватать одной маленькой улики… Но, ничего, он парень смышленый, найдет другие.

Заиграла музыка, и они отвлеклись от беседы, чтобы послушать. На сцене выступала группа, солист которой, щетинистый парень во всем джинсовом, хриплым голосом исполнял песни, которые успешно создавали благоприятную среду любому выпивающему человеку. Это была та музыка, над которой хотелось громко поржать вслух – именно поржать, музыка, состоявшая из впивавшихся в подсознание мелодий и эксплицитной лексики. Это были песни про пацанов, про пиво, баб, и папиросы, про подворотни и трамваи, про удар по морде кулаком и секс в подъезде. А соло-гитарист, подпевавший петушиным голосом, одним своим видом сельского юродивого с полным любви взглядом, вызывал приступы истерического хохота. Причем парни прославляли бытие в режиме «проснулся-проблевался-похмелился-и-нажрался» так заразительно, что хотелось немедля сгонять до ларька.

Если и были скучающие в зале, то сразу все развеселились. Кто-то громко хохотал, кто-то подпевал, кто-то выбегал к сцене, чтобы поплясать.

– Зажигают пацаны, – сказал покрасневший от смеха Второв. – Надо еще взять водки.

Возвращаясь к разговору, Андрей спросил о том, что его больше всего сейчас интересовало: чем заниматься дальше? Увольнение хоть и было желанным, но немного несвоевременным. Запасные пути не подготовлены.

– Если б ты меня послушался, – ответил Второв, – но ты всегда идешь своим путем. Звал я тебя в эксперты, ты отказался. Икрой предлагал заняться – ты сказал «подумаю». Ну, и думай сам.

И он снова заговорил о своих трудностях – нужно грамотно написать акты двух ночных вскрытий, грамотно отвязаться от заведующего, который, хоть и получил сатисфакцию, все равно будет преследовать, потом грамотно уволиться, чтобы мстительный Фурман не смог подпортить дальнейшие шаги.

В том, что Второв грамотно все сделает, Андрей не сомневался. Его интересовало, что это за дело, которым собирается заняться его школьный товарищ. И в которое его, Андрея, упорно не хочет с собой брать. У Андрея были грандиозные планы на жизнь: дом на побережье, дорогая машина, заграничные путешествия, но как этого добиться, почему-то не думалось. И сейчас, когда исчез единственный источник доходов, стало очень грустно. Особенно здесь, в ресторане, в обстановке ярмарочного веселья, когда все вокруг смеются.

Они ели – каждый своё: у Андрея был лосось с базиликом и овощи гриль, у Второва – эскалоп с картошкой; слушали музыку, любезничали с официанткой, рассказывали смешные истории.

Андрей вспомнил, как, дежуря ночью, пьяный, ездил на вокзал за водкой на похоронном автобусе, взятом в «Реквиеме». Эта колымага заводилась обыкновенными ножницами, была без номеров, и громыхала, как бронепоезд. Милиционеры, когда видели этот черно-жёлтый, как они называли его, «Фердинанд», тактично отворачивались. Круглосуточных магазинов тогда не было, ночью водку можно было купить только на вокзале, где на перроне стояли бабушки и продавали проезжавшим пассажирам продукты. Взяв несколько бутылок, Андрей вернулся на работу, где его ждали санитары – недопившие и злые. Они рассвирепели, когда, откупорив бутылки, обнаружили там воду. Старушки оказались мошенницами. Пришлось ехать всем вместе на вокзал и разбираться. Старые плутовки все еще стояли на перроне. Андрей еще удивлялся – как его, в окровавленном белом халате, приняли за пассажира, выскочившего на пять минут из поезда?!

Второв рассказал анекдот:

– Дружил мышонок со слоном. Однажды мышонок попал в яму. Выбраться не может, зовет на помощь: «Помогите, помогите!» Проходил мимо слон, услышал крики о помощи, подошел к яме, сунул туда свой член. Мышонок ухватился лапками за член, и слон его вытащил. Через некоторое время слон попал в яму. Мечется, выбраться не может. Стал он звать на помощь и трубить: «Помогите, помогите!». А мимо ехал мышонок на своей 500-сильной красной «Феррари». Подъехал он к яме, вышел из машины, вытащил трос. Один конец троса он зацепил за фаркоп, другой конец бросил в яму. Сел в машину, потихоньку тронулся, и вытащил слона из ямы. Отсюда мораль: если у тебя есть «Феррари», тебе совсем необязательно иметь большой член!

Рассказав анекдот, Второв сам расхохотался, и Андрей вместе с ним. Они снова выпили, и Андрей задумчиво проговорил:

– Что же делать все-таки? Жизнь начинается тяжелая – без постоянного источника доходов…

– А его, дружище, не бывает, – постоянного источника доходов. Бывают кратковременные схемы. Вот мы с тобой сработали, и схема закрылась. И моя работа в СМЭ тоже оказалась кратковременной схемой. Надо искать другие.

– А этот усатый друг шайтана – Еремеев, ты давно с ним знаком?

– Да, знаемся… Предлагает мне кое-что. Придется согласиться. Мудрость подсказывает: воспользуйся попутным ветром.

– Что такое? – спросил Андрей с деланным равнодушием. – Парусные суда или ветрогонные пилюли?

– Взаимозачетные схемы – химическое сырье, строительные материалы, и так далее, – быстро, скороговоркой проговорил Второв. – Если что-то получится, я тебя возьму в дело.

Спев «на бис» в последний раз, музыканты удалились. Еда была съедена, водка выпита. Встреча подходила к концу.

Еще раз проговорив свою теорию о том, что события – не данность, а функция со многими составляющими, и что факты значат только то, что из них можно выжать; закончив с обсуждением начальства и сказав, как он ненавидит Фурмана за его «жидомасонскую перхоть», Второв попросил у официантки счет. Когда она принесла, он, внимательно изучил его и, удивленно посмотрев ей в глаза, сказал:

– Придется вам проехать с нами. Судя по счету, вы в него включены.

Официантка смутилась и покраснела. Не отрывая взгляда от неё, Второв достал бумажник и молча расплатился, не забыв про чаевые. И протянул Андрею несколько крупных купюр:

– Бонус за хорошую работу. И за «не работу».

– Схемы, Андрей, схемы! – твердил Второв, пока спускались с лестницы. – Я ненавижу копить деньги, я предпочитаю их тратить много, и много зарабатывать!

Они попрощались у входа в ресторан – им надо было в разные стороны. Нагруженный деньгами и мудрыми словами, Андрей пришел домой и лег спокойно спать.

Глава 9

Глава 10

В комнате, занавешенной плотными шторами, было душно и темно. На письменном столе, который год уже не использовался по назначению, лежал свернутый надувной матрас, полотенце, и плавки. Дверца шкафа была открыта, оттуда виднелись небрежно набросанные вещи. На полках стеллажа в строгом порядке выстроились книги – их давно уже никто не читал. Постель была просто свернута и неубрана в кладовку, а половину дивана занимало то, что нужно выбросить. Количество хлама постепенно увеличивалось – Андрей избавлялся от всего ненужного, – вынимал из тумбочки, из шкафов, из-под стола старые тетради, записные книжки, иногда даже игрушки, старую одежду, и складывал все это в одну кучу. Находясь в кладовке, бросал оттуда вещи в комнату, и на полу образовалась новая куча. Радиодетали, микросхемы, шутовской наряд, в котором он развозил все это по магазинам, списки этих самых магазинов. Всё, всё это нужно выбросить. Выйдя, споткнулся о штангу, и чуть не упал. Выпрямившись, пригрозил маскам, изображенным на картине, которые, как ему показалось, вдруг заулыбались.

Собрав все в три больших пакета, Андрей отнес их на выход. Дома никого не было. Этим утром он собирался ехать за Волгу, но потом вдруг передумал, и решил избавиться от старых ненужных вещей. Сначала подумал, что за этим занятием ему придет озарение, чем заниматься дальше, после увольнения, но теперь был разочарован. Выброс старых вещей еще не означает приобретение новых. Сознание наполняла темнота и уныние, как полумрак наполняет занавешенную наглухо комнату, а будущее так же непроницаемо, как лица в масках на картине.

Андрей прошел в отцовский кабинет. Вот уже целое утро не заглядывая на часы, он потерял точное представление о времени. Через окно было видно, как по улице шли люди, ехали машины, – жизнь проходила своим чередом, в своем обычном ритме; но все, что касалось его самого, казалось ему странным, бесконечно томительным и долгим. Он посмотрел на небо, и представил, что следит откуда-то со стороны, откуда-то из этого воздушного пространства, за движением того невероятного множества самых разнородных вещей, – домов, растений, чужих воспоминаний, поворотов улиц, зрительных впечатлений; музыки, разложенной на атомы, и ясного света, образованного полнейшим слиянием составляющих его семи цветов; – всех тех вещей, в которых проходит его существование и жизнь других людей, его сограждан. Он видел мир не своими, а другими глазами, глазами некоего неземного существа, которое видит предметы, но не понимает, что это такое. Такое часто с ним бывало, и ему была непонятна природа этого явления. Иногда им не воспринимались предметы полностью, а видны только составляющие их части, не соединённые между собой; полная картинка почему-то не складывалась. В такие минуты он боялся, что сходит с ума.

Андрей вышел из отцовской комнаты и прошел в зал. Медленно рассекая горячую и сонную муть, вышел на балкон. Огненный диск, опаливший город, был высоко, воздух почти звенел от жары. Во дворе никого не было. На знойной земле черными пятнами лежали тени деревьев, неподвижных, как безмолвные статуи. В голубом воздухе дремали прозрачные ветви тополей. Ничем не нарушаемая завораживающая тишина наполняла двор.

В остановившейся вселенной Андрей был один, как путник, потерявшийся в пустыне. А зыбкий сладостный мираж – это обманное видение, завлекающее на верную погибель.

Нет! Это не мираж. Он почувствовал какое-то движение. Видение не исчезло, оно приняло отчетливые очертания. На соседнем балконе стояла девушка. Она улыбнулась прежде, чем посмотреть в сторону Андрея. Их глаза встретились, и сквозь наэлектризованное пространство до него донесся её голос:

– До мечты рукой подать?!

Это была Катя Третьякова. Последний раз они виделись семь лет назад. Тогда ей было пятнадцать.

– Привет! – услышал он собственный голос как будто издалека.

– Приветики.

– Давно приехала?

– Я никуда не уезжала.

Ему казалось, что все это привиделось. Она ласкала его бархатом своих глаз – полуобнаженная, в одной только легкой накидке. Словно ангел, спустившийся с небес на нежном белом облаке.

– Как жарко-то сегодня, – пробормотал Андрей.

Он услышал её смех. Она проговорила весело:

– Почему нигде не сказано, что делать с недогадливыми?

…Когда она открыла ему дверь, на ней была темная шелковая безрукавка и джинсы. Темно-каштановые волосы были прихвачены золотистым ободком. Он зашел в квартиру и сказал:

– Ты успела одеться.

– Ты считаешь, не надо было?

«Хорошее начало!» – подумал он.

Она провела его в зал. Это была обычная комната – пианино, стенка, мягкая мебель, ворсистый ковер, телевизор, развесистая люстра. На журнальном столике возвышалась хрустальная ваза, обвитая белой лентой, а в вазе – букет жасминов. Окна почти полностью занавешены, и в полутемной комнате витал запах свежих цветов. Повсюду он видел следы прошлого, со школьных лет тут ничего не изменилось. Они дружили с Катей, встречались во дворе, ходили на набережную, в кино. Пока… Пока она не уехала с родителями во Владивосток. А здесь, в этой квартире, осталась её бабушка.

Он вдруг почувствовал себя неловко. Вспомнился непростительный афронт, случившийся перед её отъездом. Андрей подозревал, что её отъезд был с этим связан.

Рассказывая о себе, о том, как окончила институт, и чем собирается сейчас заняться, Катя держалась уверенно и даже кокетливо. А когда она сообщила, что приехала к бабушке на пару летних месяцев, а осенью выходит замуж, ему показалось, что в её зелёных глазах заиграли искорки.

Андрей моргнул раз, другой. Планы рушились. А на что он, слепой ёж, собственно, рассчитывал? Они расстались, как друзья, они не давали друг другу клятву верности, они не общались семь лет! И он устыдился той поспешности, с которой примчался к своей соседке с этой бутылкой шампанского, которая, хоть и стояла рядом с благоухающим жасминовым букетом, но казалась неуместной для встречи двух «просто школьных друзей». Ему стало грустно. Катя легонько толкнула его кулачком в живот:

– Ты чего такой стал? Я это не поддерживаю. Разве тебе было сказано, что я не оставила тебе никаких шансов!

Поднявшись с места, она направилась к серванту и принесла оттуда два фужера и, ставя их на столик, задела жасминовую веточку. Цветы качнулись, источая головокружительный аромат. Катя опустилась на диван, подобрав под себя ноги. Когда Андрей разлил им игристый напиток, первой взяла свой бокал.

– Давай за встречу, – сказал Андрей. – Я вспоминал тебя. Мне все время казалось, что ты где-то рядом. Сегодня утром перебирал старые вещи, которые со школы остались, снова о тебе подумал. Просмотрел фотографии. Все это я положил поближе – чтоб было всегда на виду.

Катины глаза были серьёзны, она не улыбалась. Отпив глоток, поставила бокал на стол.

– Андрюша! Свежо предание, да верится с трудом. Говоришь складно, но ты ведь самый несерьёзный человек на свете.

– Дело не в этом, это я так, для поддержания разговора…

Он запнулся, не зная, что сказать. И заговорил об учёбе в институте. Всё больше вдохновляясь, становился всё увереннее. И, отдавшись очарованию этой почти дружеской встречи с такой знакомой, и такой вдруг незнакомой девушкой, осмелев, позволял себе изредка, как бы случайно, прикасаться к ней. Он рассказал о том, как, учась на первом курсе, после первой, зимней, сессии, устроился на работу в судебно-медицинскую экспертизу и проработал там почти семь лет. Почему туда? Потому что там помногу зарабатывают. Попасть туда было непросто. Пришлось ходить и уговаривать. Так получилось, что уволили санитара, и удалось устроиться на освободившееся место. Период адаптации прошел быстро – хватило двух недель. Специфика не смущала, вот только запах. Да, деньги оказывают серьёзное влияние на наши поступки. Понимаешь это, когда держишь их в руках. Имеется в виду, большие деньги.

– Ты считаешь, что деньги – это главное?

– Нет, я считаю, что деньги – это ответственность. Спускаешь ты их, или тратишь с умом – все это ответственность.

Он рассказал, как трудно ему приходилось, как дважды нападали на него – это только на основной работе. Были и другие дела, но про них было упомянуто вскользь. Катя заинтересовалась, он это понял по её вопросам и замечаниям. До этого она немного играла. Ему было легко рассказывать – так, будто семь лет готовился к этому разговору. Речь лилась сама собой, непринужденно. Он узнавал Катю. Это была та самая девчонка, с которой было интересно поговорить – понимающая, глубокая, остроумная. Подруга школьных лет. Но она повзрослела, и теперь стала интересна еще и как девушка.

Катя не могла не заметить его откровенный интерес, почувствовать обращённый к ней зов, скрытый обычной дружеской беседой, – сценой без репетиций и заученных слов.

– Ты возмужал, – вдруг сказала она. – У тебя хорошая осанка, нордические внешние черты, голубые глаза. Настоящий ариец. У тебя какая группа крови?

– Первая.

– Я так и думала. Стопроцентный норманн. У тебя красивая фигура. Ты занимаешься спортом?

– Да, рукопашным боем. Но… перестань меня смущать! Ты слишком привлекательна, чтобы делать комплименты мужчинам.

– Я не хочу выглядеть ледышкой и капризной недотрогой. И если я испытываю симпатии, то почему должна их скрывать?

Немного наклонившись вперед, она порывистым движением взяла бокал. Веточка жасмина вновь качнулась. Катя устроилась на диване более непринужденно. Она заговорила, и её грудной голос разлился стремительно, отрывисто, стаккато. Она спросила:

– Так ты считаешь, что деньги – не главное. Что же, по-твоему, главное?

Пригубив, она поставила бокал на столик. Потом взглянула на Андрея; она ждала.

– Деньги многое определяют, но не все. Я, например, заинтересован в деньгах, особенно в их количестве. Деньги нужны для того, чтобы наиболее полно ощутить вкус жизни. Это пошлый взгляд, у тех, кто так считает, деньги обычно не водятся. Обычно деньги водятся у тех, кто на первое место ставит выгоду, а всё остальное как-то размещает в этой рублёво-долларовой системе координат. Что лучше – об этом можно говорить вечно, и ничего не выяснить. Какое мировоззрение выбрать, не знаю; знаю только, что в деньгах нуждается человек. Вот я приложил все усилия к тому, чтобы уволиться с работы, которая приносила неплохой доход. Ушел, не обеспечив отступления. Пусть это неразумный шаг, но так было надо. То было не решение – ведь решение можно менять. То было нечто более серьезное – особое состояние души. Я иду своей дорогой с уверенностью лунатика.

Какое-то время Катя хранила молчание, не отрывая от него взгляда своих проникновенных глаз, и её ресницы трепетали. Потом спросила:

– В чем ты видишь главное, если не в деньгах?

И он, не побоявшись показаться нелепым и смешным, сказал так естественно, как было сказано все остальное:

– В любви.

Она встретила смехом эти слова. Тогда он, заявив, что хочет воспользоваться своим шансом, привлек её к себе и поцеловал долгим поцелуем. Она замерла, откинув голову, закрыв глаза. Ободок соскользнул, волосы рассыпались. Она прошептала:

– Мне не нравится то, что мне все это очень нравится.

Мягко отстранившись, продолжила:

– Может, я эгоистка. Я повела себя кокетливо. Я сделала все, чтобы ты пришел ко мне и повел себя так, как ты себя сейчас ведешь. Мое поведение внушило тебе мысли, которых иначе бы не было. Но… не знаю, может, это было слишком неосторожно с моей стороны.

Катя стала рассуждать. Она сомневалась, правильно ли поступает, и пыталась доказать сама себе свою правоту.

– Моя жизнь – сплошной мятеж. Я всегда бросаю вызов, всегда все испытываю на прочность. Наверное, нельзя достичь гармонии и порядка, не подобравшись к самому краю. Я многого добивалась, а, получив своё, тут же отказывалась. Вот этим летом: мой друг, с которым у меня все хорошо, пригласил меня на Фиджи… и получил отказ. Не объяснившись с ним, я уехала с родителями в Москву. Бывший сослуживец отца, он живет в Москве, предложил хорошую работу. В день собеседования мне вдруг пришло в голову сорваться, бросить всё, и уехать в Волгоград. И вот я здесь. Отец приехал вслед за мной повидаться со своей матерью, давно не видел. Со мной он даже не разговаривает. Сейчас они с бабушкой на даче. А мы тут. Мы можем оставить всё, как есть. Мною сделано всё, чтобы привлечь тебя: я сюда приехала из Владивостока, повела себя откровенно, когда тебя увидела. Если бы мы не встретились сегодня, это произошло бы в другой день. Но сейчас мне кажется: что-то здесь не так. Но все равно, хоть я не чувствую себя невиновной в случившемся, думаю, что это должно было произойти. А сейчас… мы должны остаться друзьями. Ты изменился. Ты стал другим. Думала об одном, а все получилось иначе. У нас все будет не просто так. У нас не будет просто близость, и это меня пугает. Мне страшно. Страшно, несмотря на то, что я никогда не боюсь. Давай оставим все, как есть. Пока еще не поздно…

С этими словами она поцеловала его легко, по-дружески. Он обнял Катю, и, опьяненный горячей упругостью её тела, крепко сжал, боясь, что вот сейчас все может кончиться. Откуда-то у него появилось предчувствие, что сегодняшняя попытка соблазнения – неважно, будет ли она успешной – запомнится ему на всю жизнь, что, когда бы ни стал он кого-то соблазнять ещё, тотчас оживёт перед ним этот день и этот час.

– Поздно! Ты меня заманила в царство надежд.

– Надежды, Андрюша, не всегда растут возле школьных подруг.

– Вблизи тебя растут желания – настоящие, сильные желания!

Она снова отстранилась, тяжело дыша, она горела, как солнце, брызжущее и ослепляющее.

– Может, подождем – неделю… несколько дней… Я не хочу, чтоб так все выглядело… будто я слишком легкомысленна. Что ты подумаешь обо мне?! Мне это очень важно; ведь я доверяю тебе не просто свое тело…

Он чувствовал терпкую сладость её губ, все вокруг поплыло и закружилось.

– Катя… моя Катя… – прошептал он, чувствуя, как сладкая мука срывает голос. – Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!

Она отдалась, уже не сопротивляясь.

Два часа спустя, когда она, приподнявшись на локте, хотела его поцеловать, то, бросив случайный свой взгляд на часы, и увидев, сколько сейчас времени, воскликнула:

– Андрюша! Давай скорей одеваться! Сейчас они придут – папусик с бабушкой.

И, выпорхнув из его объятий, стала убирать со стола фужеры и недопитое шампанское. Он медлил, любуясь, как она, обнаженная, мягко движется по ковру, слегка раскачивая бедрами. Оглядевшись вокруг, Катя подняла с пола майку и спросила:

– Признавайся, старый фетишист: куда подевал мои трусики?!

– Женские трусики – это моя страсть, – ответил он, оглядывая, в свою очередь ковер. – Правда, куда они делись?

Щелкнул замок входной двери, в квартиру кто-то вошел. Схватив джинсы, Катя стала их спешно натягивать, Андрей сделал то же самое. Откуда-то появилась коробка конфет. Когда в комнату вошел Катин отец, Андрей успел засунуть в рот конфету.

– Привет, пап! – сказала Катя. – Как съездил, что там на даче?

Андрей встал, чтобы представиться. Он смутно помнил её отца, и, если бы встретил на улице, то вряд ли бы его узнал. То был высокий, широкоплечий, внушительного вида мужчина с суровым обветренным лицом. Сейчас Андрею показалось, что перед ним не тот человек, которого он видел последний раз десять лет назад. «Может, отчим?» – промелькнула мысль. Он подал руку:

– Андрей.

– Сергей Владимирович.

Взгляд его не смягчился, когда он посмотрел на дочь:

– Чем вы тут занимаетесь?

– Пьем чай, – беззаботно ответила она, взяв конфетку.

На журнальном столике, кроме коробки конфет, ничего больше «чайного» не было, а букет жасминов в хрустальной вазе, своим душистым шепотом, казалось, доносил всю правду о том, что здесь происходило.

– Ну и как чаек? – задумчиво спросил Сергей Владимирович, поднимая с пола пробку от шампанского. – Вкусный?!

– Чай так себе, вот конфеты – вкусные!

Сергей Владимирович покачал головой и, подбросив пробку, на лету поймал её ладонью. Затем он посмотрел наверх, лицо его при этом вытянулось:

– А нижнее белье зачем висит на люстре? Чтоб «чай» удобней было пить?!

Они подняли головы – Андрей с испугом, Катя – с легким недоумением. На люстре, зацепившись за рожок, висели бежевые трусики.

Катя громко засмеялась. Откинувшись на спинку дивана, она смеялась, хохотала заразительно, так, что Андрей, сначала сконфузившись, вдруг глупо улыбнулся.

Красное лицо Сергея Владимировича еще больше покраснело.

– Ну… молодежь! – выпалил он в сердцах, и четко, по-военному, развернувшись, вышел вон из комнаты.

Катя толкнула Андрея локтем:

– Доставай скорее вещдок с люстры!

Андрей взобрался на столик, встал на цыпочки и потянулся. Катя вновь расхохоталась:

– Ты бы видел себя сейчас со стороны, у тебя такой серьезный вид!

– Сейчас, достану твой аксессуар, – пробормотал он, пытаясь снова встать на цыпочки.

Заметив летящий в него предмет, – пробку от шампанского, которую Катя запустила в него, – Андрей попытался увернуться, но, не удержав равновесие, свалился на пол.

Глава 11

За кормой пенилась легкая волна, широко расходясь по обе стороны и теряясь среди волжских перекатов. Разрезая воду, катер несся по реке. Справа проносились дубовые заросли острова Сарпинский, слева – песчаные отмели. Сидя на заднем сиденье, Андрей наблюдал за легкой фигуркой, скользившей по волнам на водных лыжах вслед за катером.

– Твоя девушка – настоящая спортсменка! – перекрикивая ветер, сказала Алина, жена Вадима Второва. Сам он, изредка поглядывая через плечо, находился за штурвалом.

Эти слова – «твоя девушка» – прозвучали для Андрея дивной музыкой.

«А если она отменит свою чертову свадьбу, – промелькнула мысль, – то станет для меня не просто девушкой!»

Приближаясь к отмели, Второв снизил обороты. Андрей наблюдал за Катей. Двигаясь всё медленнее, она постепенно зарывалась в воду. Наконец, отпустила фал.

Она ждала Андрея, пока он подойдет к ней.

– Ты молодец! – сказал он, поднимая лыжи. – Всем очень понравилось.

Увидев его восхищенный взгляд, она улыбнулась, глаза её засияли.

– Ты совсем не загоревший.

– Я не люблю загорать.

– Почему? Тебе бы очень пошел загар.

– Правда? А ты, мой нежный персик, идеально выглядишь и так, без загара.

– Пойдем в тень, а то испортится твой персик.

– Сейчас я завидую ветру, который тебя обдувает.

– А я нет – у меня руки свободны!

С этими словами она стала щекотать его живот.

Второв принес из лодки раскладной столик и начал его собирать. Алина сидела в шезлонге. Она сказала:

– На вас приятно смотреть. Вы словно голубки.

– У нас конфетно-букетный период, – ответила Катя.

– Сколько вы уже знакомы?

– Мы знакомы с детства.

– Ты слышал, Второв? – обратилась Алина к мужу.

– Они не видятся годами, а мы канаемся с тобой на ста квадратных метрах день и ночь, сутки прочь!

– Он ничего не понимает, – грустно вздохнула Алина. – Дальтоник, как большинство мужчин.

Она записала Катю в конфиденты и стала ей рассказывать о своих женских делах. Андрей с Вадимом направились к лодке, чтобы выгрузить оттуда все вещи. Пока носили сумки с продуктами, Вадим рассказывал, что нового на работе.

Фурман сделал еще один гнусный выпад – написал новую докладную. Шалаев пообещал ему, что тщательным образом проверит все факты. В ходе «проверки» выяснилось, что бюджет проекта исчерпан, и Второв ничем не может порадовать в плане денег. Тогда Шалаев вызвал к себе Фурмана и на сухую дал ему понять, что не усматривает в действиях судмедэксперта Второва каких-либо нарушений. Но, тем не менее, Второв собрался увольняться. То, что предложил Еремеев, гораздо интереснее работы с трупами. И, если дело пойдет так, как запланировано, то он, Вадим Второв, обязательно позовет своего школьного товарища.

Собрав дрова, они разожгли костер, чтобы сварить раков. Раки, еще живые, копошились в ведре среди стеблей укропа.

– … ребенок – это здорово, – говорила Алина. – Но представляешь, Кать, каково одной сидеть целыми днями в четырех стенах. Абсолютно не с кем пообщаться. Разве что с кастрюлями и кухонным комбайном. Второв, этот молчальник, когда приходит с работы, ничего мне не рассказывает, и меня не слушает. Спросит про ребенка, и начинается игра-молчанка. Живу с глухонемым. С галапагосским истуканом.

Катя понимающе кивала ей в ответ.

– Что надо делать? – переспросил Второв. – У Еремеева есть знакомый на химзаводе. Этот кадр будет отпускать нам сырье, сырьё мы будем отгружать на фармацевтические заводы – Белгородский, Пензенский, и другие – в обмен на их продукцию. На «химию» будет хорошая наценка, поэтому мы сможем продавать медикаменты по ценам ниже заводских. Понимаешь тему, да?

– Так все просто?

– Да, дружище, все офигительно просто. Самое сложное в этой схеме – выбрать сырье с химзавода.

Они сидели у костра и пили пиво. Андрей оглянулся, чтобы посмотреть на Катю, словно боясь, что она куда-нибудь денется. Она была на месте, смеялась, слушая то, что говорит ей Алина.

– Ты помнишь Женю Захарова? – спросил Второв.

– Рыжего? Летчика?

– Его. Он уехал в ЮАР на постоянное место жительства.

– Это была его страсть – куда-нибудь уехать за границу.

– Он там открыл фирму по обслуживанию аэропорта. Живет в собственном доме, до соседнего ранчо – три километра. Говорит, скучно, пообщаться не с кем. Дом – работа, работа – дом. В гости ходить у них не принято. Живут с женой, как отшельники.

– Помню, помню, с такими будками не то, что в гости, на улицу неудобно показываться.

– Я бы никогда не уехал из России, – сказал Второв. – И даже из Волгограда. Я патриот нашего города.

– Вы там еще не все пиво высадили? – спросила Алина.

Второв, не обращая внимания на вопрос, встал, чтобы проверить раков, тогда Андрей ответил, что пива полно. Раки оказались сваренными. Второв снял ведро с треноги, слил воду, а раков высыпал в таз.

– Готово, девчата! – сообщил он. – Пока раком не нагнули, раков ставлю я на стол.

Он ушёл за пивом, охлаждавшимся в реке, Андрей и Катя слушали Алину.

– Сейчас все бегут устраиваться медицинскими представителями в иностранные фирмы. Один наш знакомый – забыла, как его зовут – работает в голландской фирме, ничего, доволен. А что? Зарплата от пятисот долларов, еще дают машину. Начальство в Москве, он тут один, график работы – свободный. Ездишь, общаешься с народом. Нет, я обязательно добью Второва, чтоб он меня куда-нибудь устроил.

Вернулся Вадим с пакетом пива.

– Второв, что за парень у тебя такой… помнишь, мы обсуждали… похожий на крестьянку с недобрым мужским лицом… при этом он так и светится интеллигентностью.

– Офигительное описание.

– … с фамилией, похожей на название какого-то джина или таблеток от печени.

– Гордеев?

– Вот-вот, это он распространяет таблетки.

– Как раки? – спросил Второв.

– Изумительные! – ответила Катя за всех. – Все большие, один к одному. Это что, специальная селекция?

– Жена моего троюродного дяди, она из Калмыкии, – стал объяснять Андрей. – Муж её родной сестры ездит туда на охоту и на рыбалку. Его родной дядя работает в охотничьем хозяйстве – одним словом, главный браконьер Калмыкии. Он как раз организовывает моему дяде охоту и рыбалку. Эти раки – оттуда, из Калмыкии.

– Какая странная и длинная пищевая цепочка, – заметила Катя. – А почему раки все одинаковые? Твой дядя, он что, со штангенциркулем на рыбалку ходит?!

– А… размер, – рассеяно сказал Андрей. – Из целого мешка мы с Вадимом выбрали самых крупных, а мелочь оставили дома.

Алина забеспокоилась, как там их ребёнок, которого они оставили со свекровью. Второв вспомнил Шавликова и принялся склонять его по всем падежам.

– Ума не приложу, как этот сын осла подобрался к Еремееву. Как бы не спутал мне все карты. Всю дорогу висит на хвосте. Куда ни глянь, везде его уши торчат. И когда он избавится от своего цитатного поноса и этих своих речевых расстройств?

– Отрезание языка хорошо помогает, – философски заметил Андрей, разламывая рака.

Узнав о том, что Катя недавно приехала из Москвы, Алина воскликнула:

– Вот ты мне сейчас расскажешь про модные адреса! Второв обещал меня свозить в Москву за шмотками. Мне совсем стало нечего носить. Нужны сапоги на длинных каблуках и всякое другое. Знаешь, какая мне фирма нравится?

Она напряглась, пытаясь вспомнить название марки.

– Похоже на название затонувшего корабля.

– «Iceberg», – подсказал Второв.

Андрей посмотрел на Катю. Он любовался её нежным овалом лица, потом взгляд его заскользил ниже. Верх купальника темно-абрикосового цвета Андрей мысленно снял и представил то, что стал бы делать потом. Заметив его взгляд, Катя улыбнулась.

Второв рассказывал анекдот.

– Сын спросил отца: «Папа, что такое альтернатива?» Немного подумав, отец ответил, что понятие это сложное. И привел такой пример. Вот, говорит, представь: у тебя есть два куриных яйца. Ты можешь их съесть, но это будет туфта и лажа, потому что двумя яйцами ты не наешься. Вместо этого ты можешь отнести яйца в инкубатор, там из них вылупятся цыплята. Но это тоже – туфта и лажа, потому что сосед Петрович, если нажрется, спалит наш сарай, в котором цыплята будут жить. А теперь представь, что у тебя двадцать яиц. Ты можешь наесться до отвала, и еще останутся яйца, чтобы поместить их в инкубатор. Но это все равно туфта и лажа, потому что сосед Петрович, если нажрется, спалит сарай. Ему ведь все равно, сколько там цыплят, – два или двадцать два. Все спалит к едрене фене. Понятно? Сыну было непонятно. Он спросил: «Папа, а что такое альтернатива?» Отец ответил: «Альтернатива, сынок, это утки – они на воде живут!»

Где-то далеко-далеко, в безбрежных просторах, рождался ветер и, точно шум прорвавшейся воды, приближался и порывисто нёсся на камни. Огромные валуны, срываясь, устремлялись вперед, сбивали на пути другие, и, увлекая за собой каменные глыбы, образовывали плотную смертоносную массу, сметавшую на своём пути все живое. Накатываясь друг на друга, камни образовывали исполинские горы. Каменные руины заполняли все видимое пространство. Разобраться в рельефе невозможно – все однообразно, все затянуто густой дымкой. Горы привораживали взор непередаваемым хаосом. Они толпились, ненадолго уснувшие, со следами недавней катастрофы. Их вершины казались бесконечно старыми и уставшими. Нигде не видно ничего живого. Все желто-серое, безмолвное, умершее, прикрытое стареньким-стареньким небом.

Приближался адский рокот, и гигантское цунами, поднятое все тем же неутомимым ветром, стало сметать горные хребты, заполняя водой глубокие ущелья.

Стоя у воды, Андрей наблюдал за тем, как ветер играет песком, и мысленно увеличил песчинки до гигантских размеров.

– Алина называет мужа строго по фамилии, – сказала Катя. – Хочешь, я буду тоже тебя так называть? Буду говорить: Разгон, налей мне пива, Разгон, свози меня в Москву за шмотками. Хочешь?

– Тебе нравится моя фамилия?

– Да, хорошая фамилия.

– Хочешь такую?

– Да, хочу, – непринуждённо ответила Катя. – Я готова к тому, чтобы сидеть в четырех стенах, нянчить детишек, и причитать, что со мной никто не разговаривает.

– Я буду другим, вот увидишь.

– Мне все равно, лишь бы ты пораньше приносил с работы свою аппетитную задницу.

– Я безработный, – рассмеялся Андрей и провел ладонью по её лицу. – Поэтому смогу быть всегда рядом с тобой.

И подумал: «Надо же так влюбиться».

– Всегда быть рядом не могут люди, – задумчиво произнесла Катя, и, посмотрев ему в глаза, спросила, что это за вскрытие, «определяющее жизнь», про которое они так увлеченно разговаривали с Второвым.

– А-а… это Виктор Кондауров.

Она вздрогнула.

– Никак не могу освоиться с мыслью, что ты семь лет проработал в морге.

И попросила поподробнее рассказать о вскрытии Кондаурова.

Андрей рассказал про этот случай – в самых общих чертах, опустив все то, что с точки зрения закона и общепринятой морали считается недопустимым. Внимательно выслушав, Катя спросила:

– Что же такого определяющего было в этой истории, поражающей своей необычностью?

– Заведующий решил, что мы шибко сильно разжились капустой, и устроил допрос. Я ответил на понятном ему языке, что дело было не капустное, но разве иудею объяснишь. Ему везде мерещатся шекели. Он предложил написать заявление. Можно было пожаловаться начальнику, но я не стал. Всё это пустое, всё лирика.

– Но ведь Вадим тоже собрался уходить. Почему же он прикрывается шефом?

– Вадим – ходячий калькулятор, всё просчитывает. Сегодня так, завтра этак. Опять же, ему надо дописать протоколы вскрытий, там много всяких тонкостей.

– То самое – «определяющее» – вскрытие?

– И это тоже.

– И что, там много таких тонкостей?

– Не особенно, – там все просто и ясно. Огнестрельное ранение, что тут может быть такого сложного? Дело не в этом. Убит известный человек, поэтому все нужно сделать с особой тщательностью. Мало ли, какие проверки. Все может быть.

– Что же в нём такого значительного, в убитом?

Андрей объяснил. Удовлетворив свое любопытство, она спросила:

– Хочешь, расскажу стихотворение?

– Любишь стихи?

– Я их пишу.

Поймав его удивлённый взгляд, добавила:

– Пишу… и, забыла тебя предупредить, кроме этого, ничего не умею делать. Но мне на это всё равно. Вот, послушай.

Закончив, она спросила:

– Ты любишь стихи?

– Стихи – это моя страсть.

Она обрызгала его водой:

– Женские трусики, женские стихи… что у нас на очереди?!

– На очереди – приготовление еды, уборка и стирка. Ты ведь это не умеешь делать.

Светлое небо отражалось в воде, темная вода дышала, и солнце словно подпрыгивало на речной волне. Тревожно кричали чайки. Стремительно убегали вдаль песчаные отмели и заросли тополиного молодняка острова Голодный. Еще поворот, и словно из воды выплыл высокий береговой откос – правый берег Волги. Показалась центральная набережная с широкой лестницей, поднимающейся от воды, высокие ротонды с колоннами, поросший зеленой травой спуск, на котором по праздникам собираются люди, чтобы посмотреть салют. Вправо от центральной набережной береговой откос был сплошь заросший деревьями и кустарниками – вплоть до того места, где во время войны оборонялась дивизия генерала Родимцева. Однажды, во время бомбежки, в блиндаж, в котором находился штаб, хлынула вода, и вся канцелярия выплыла на берег. На военных картах шутники отметили место впадения родимцевского штаба в Волгу.

Черные волны шумели у бортов, низовой ветер ударил, завыл, подхватил брызги холодной речной воды. Катер приближался к городу. Андрей размышлял, куда бы ему устроиться на работу, и избавиться от чувства неуверенности, от беспокойства, охватившего его после увольнения. Будущее казалось зыбким. Где-то далеко простиралось прошлое, насыщенное потрясениями. Как назойливый призрак, преследовало воспоминание о последнем дежурстве. В свои двадцать три года он ощущал себя состарившимся на много-много лет.

А что сейчас?

Катя была рядом, он обнимал её упругие плечи. Ветер разметал её волосы, в уголках губ мелькнула улыбка. Сила молодости, безудержная сила, исходившая от Кати, передалась ему. И он уже спокойнее посмотрел на теплые волны, плескавшиеся за бортом.

Глава 12

Старший следователь следственного управления областной прокуратуры Константин Сташин остановил машину напротив магазина «Промтовары», вышел, и направился к входу. Капитан Зюбенко, сотрудник ОБЭП Советского района, уже ждал его. Сюда он пришёл пешком, это недалеко от его работы. Они поздоровались за руку, Сташин представился, назвав свою должность, и своё имя полностью.

– … вас по отчеству…

– Просто Валера.

Валерий Зюбенко, грузный мужчина с добродушным круглым лицом, посмотрел в глаза собеседнику, и добавил:

– Как водку пить – все простые, как дела делать, сразу буками становимся? Такое вот твоё братское сердце.

Сташин сдвинул брови.

– Не припоминаю…

– День милиции, день милиции, ресторан «Сам пришёл», «Сам пришел».

Сташин стукнул себя по лбу:

– А-а! Вспомнил! Извини, Валера, с этой работой…

Обменявшись повторным рукопожатием, они прошли в магазин.

– Как твоё драгоценное? – спросил Зюбенко.

– Портится от переработок, бессонницы, и неправильного питания.

– Всё это очень неправильно, неправильно.

В ожидании директора Сташин осмотрелся. Обычный промтоварный магазин. Тут и метизы, и бытовая химия, немного отделочных материалов, бытовая техника. Вышел директор и пригласил их в свой кабинет. Там он представился:

– Артём Говорухин.

И предложил присесть.

– Коллега из прокуратуры заинтересовался этим делом, этим делом, – начал разговор Зюбенко. – Жулики, которые тебя обули, засветились по-крупному. Вот так. Расскажи, Артем, как ты с ними познакомился, и как всё происходило, происходило.

– Первый раз они пришли ко мне, – начал Говорухин, закуривая. – Осенью прошлого года. Сначала был один, очкастый, смешной такой…

И он рассказал о первом визите «представителя канадской радиолектронной компании Sunrise Technology» и о том, как дальше развивались события.

«Представитель», назвавшийся Прокофием, предложил радиодетали, которые, по его словам, являются новейшей разработкой компании, и позволяют существенно расширить возможности обычной аппаратуры – телевизоров, видеомагнитофонов, и стереосистем. Для рядового потребителя это ненужная железка, но если специалист установит её в обычную аппаратуру, она, конечно, творит чудеса. Когда будет переведена на русский язык инструкция – а это сложный технический перевод – микросхему сможет установить самостоятельно любой человек, различающий, где «плюс», а где «минус». Прокофий сообщил, что в настоящее время работает над переводом, и налаживает каналы дистрибьюции. Чтобы пошли продажи, нужны сбытовые точки. Продукция должна быть доступна потребителю. Имея в арсенале магазины, где есть его товар, Прокофий сможет направлять туда своих клиентов – работников сервис-центров, технических служб, и так далее. В соответствующих изданиях размещена реклама. Скоро подтянутся продвинутые граждане, неспециалисты, и продажи возрастут.

Магазин взял на реализацию несколько микросхем. Прокофий назвал рекомендованную розничную цену – она была в три раза выше закупочной. Такая высокая дельта, сообщил он, предусмотрена специально для развития дистрибьюторской сети. Компания сознательно идёт на уменьшение потенциальной прибыли, чтобы в дальнейшем выиграть на массовых продажах нового продукта.

Детали были оставлены на реализацию и быстро распроданы. Потом взяли еще партию, потом еще… Продажи увеличивались.

Прошло около месяца после первого визита «представителя». В один из дней Прокофий привёз несколько ящиков своей продукции и оставил, как обычно, на реализацию. Уже под вечер он приехал и сказал, что вынужден всё забрать, так как другой магазин готов взять товар по предоплате. Ввиду растущих продаж московский офис компании принял решение об увеличении стоимости микросхем, и дистрибьюторы спешат раскупить их по старым ценам. Директор попросил не забирать всё, и оставить ему хотя бы половину. Тут вмешалась продавщица. Она заявила, что приходили покупатели, спрашивали микросхемы, некоторые готовы взять оптовую партию – буквально наутро всё будет распродано. Начались переговоры. Директор предлагал заплатить треть, и даже половину стоимости товара, а остаток денег отдать сразу по факту реализации. Прокофий колебался. Тот, другой покупатель, уже ждёт продукцию, а деньги надо утром отправить переводом в Москву. Начальство не погладит его по головке в случае сбоя. Артём подумал, что всё это рискованно. Но продавщица рассеяла его сомнения. Она настаивала: да, есть потенциальные покупатели, готовые забрать весь товар. Сомневаться в её намерениях не приходилось – продавцы получают процент от продаж, помимо фиксированного оклада. Конечно, она была заинтересована.

И Артём рискнул. Он выгреб все деньги из сейфа, оплатил товар, и ящики остались в магазине.

Они до сих пор тут находятся.

Впоследствии выяснилось, что продавщица была заинтересована не только своим работодателем. «Представитель» заплатил ей вперед за содействие, а после оплаты всей партии ей дали еще денег – как бонус. Она проболталась подружке, работавшей в магазине, а та донесла директору. Продавщицу уволили.

Анализируя свой промах, Артём Говорухин не мог взять в толк, как он так опростоволосился. Произошло что-то похожее на случай из фильма «Гений», над которым он смеялся. Как же так? Продажи микросхем он специально не отслеживал. Номенклатура большая, других вопросов много, планируется заключение договоров с крупными дилерами бытовой техники. Директор доверился мнению продавщицы, компетентной в этом вопросе. Возможно, его ввел в заблуждение внешний вид «представителя»: очки с толстыми линзами, небритость, прихваченная резинкой косичка, торчащая из-под грязной кепки, дешевая одежда с рынка, чудаковатая речь, изобилующая архаичными оборотами, стеснительность, угловатость, рассказы об учёбе на математическом факультете университета. Уникальный, долгожданный шанс – работа в иностранной компании. Типичный ботаник. Да, директор принял его за простофилю. Когда Прокофий приходил, над ним смеялся весь магазин. Досмеялись…

Говорухин обратился в районный ОБЭП. Зюбенко, принявший заявление, уже собирался «возбудиться» делом по факту мошенничества, но начальство его остановило. Где состав преступления? Это бизнес, нельзя запретить коммерсантам делать наценку на товар, какая бы она ни была. Вот если проследить весь путь реализации и доказать, что с прибыли не уплачен налог… А как? В бухгалтерии имеются приходные документы – накладные с печатями несуществующих фирм. Да еще расходники, на которых Прокофий расписывался в получении денег. Ищи ветра в поле. Можно предъявить за сертификат – наверняка он поддельный, но кто будет этим заниматься – рук не хватает предъявлять за поддельную водку, контрафактный бензин!

Так всё застопорилось.

– Вы говорили, был еще один участник схемы, – напомнил Сташин.

– Да, был. Бугай в промасленной брезентовой спецовке. Он привозил товар. Заносил ящики с черного входа.

– Какие-то приметы?

– Хоть убей, сейчас не помню. Обычный работяга.

– А приезжал на чём?

– Бежевая «шестерка» с транзитными номерами. Кажется, самарскими.

– Отличная ориентировка, ориентировка, – проворчал Зюбенко. – Машина «редкая», запоминающаяся. А бумажку на стекло можно налепить любую – хоть Самара, хоть Воркута.

– Ты думал, они приедут на «Линкольне» с номерами «три семёрки»? – иронично спросил Сташин.

Повисла пауза. Помолчав, Говорухин спросил, есть ли возможность компенсировать убытки – вернуть товар продавцу и получить обратно деньги. Старательно пряча улыбку, Зюбенко ответил, что ничего не обещает, но, возможно, что-нибудь получится.

Предупредив директора, что будут вызовы в прокуратуру в качестве свидетеля, Сташин попросил показать ему магазин и познакомить с людьми, контактировавшими с Прокофием и его подельником. Всё осмотрев, опросив продавцов, бухгалтера, и подсобных рабочих, Сташин и Зюбенко вышли на улицу.

– Всё, что могу, братское сердце. Теперь занимайся сам, мои полномочия заканчиваются, заканчиваются.

Поблагодарив Зюбенко, Сташин спросил, известны ли другие случаи подобных «сделок».

– Есть, конечно. Только никто не заявляет. Какой в этом смысл, смысл?

– Я тебя попрошу: составь мне списочек пострадавших. Мы должны сделать фоторобот. Может, появятся новые зацепки.

– Так что они там натворили? Убили кого-нибудь?

– Есть немного.

И Сташин рассказал о происшествии в городе Урюпинске. Загорелся магазин «Промтовары», и пожарники, тушившие его, обнаружили внутри два обугленных трупа – директор магазина и его заместитель. Смерть наступила от ожогов. У обоих пострадавших имеются повреждения черепа от удара тупым предметом. Всё это позволяет сделать следующий вывод: их ударили по голове, они потеряли сознание, и поэтому не смогли покинуть подожженный магазин. Продавщица показала, что в магазин приходил молодой человек и предлагал радиодетали. Директор отправил её на обед и попросил позвать в торговый зал заместителя. А когда она вернулась, то увидела уже горящий магазин и пожарников вокруг него.

Описание коммивояжера, которое она дала, примерно совпадает с полученными от Артёма данными. Косички, правда, не было, но остальное сходится. Она не заметила, на чём он приехал, но есть свидетели, которые видели бежевую «шестерку», подъезжавшую к магазину.

– Совсем оборзели, оборзели, – возмутился Зюбенко. – Лень было им кружить свою схему, решили всё сразу получить.

– Это нам неизвестно, – заключил Сташин. – А по факту обнаружения трупов мы будем работать.

Глава 13

Рекомендованная Трезором фирма называлась «Медторг». Он отозвался о ней таким образом: «Мы её когда-то крышевали. Директор как-то соскочил. Как соскочил? Да мутный он, надоело мне с ним возиться, я сказал себе: всё, хватит. Прессовать было жалко: доктор».

Офис компании «Медторг» занимал небольшое одноэтажное здание на одной из пустынных пыльных улиц, примыкающих к Волге. Андрея принял директор – Михаил Алексеевич Синельников – невысокий коренастый мужчина пятидесяти пяти лет. Внимательно выслушав соискателя, он спросил, нет ли знакомых в лечебных учреждениях среди лиц, принимающих решения по закупкам. Андрей признался, что таких знакомых у него нет. Тогда Синельников объяснил, в чем заключается работа, и предложил условия. Обязанности сотрудника отдела сбыта – реализация фармацевтических препаратов и предметов медицинского назначения лечебным учреждениям города и области. Если есть возможности в других городах – пожалуйста! Главное – это цифры продаж, потому что от них зависит оплата. Об окладе Синельников умолчал – видимо, как такового оклада не было, сотрудники отдела сбыта сидели на голом проценте. Рабочее место не предусмотрено, так как вся работа проходит вне офиса. Менеджер может появиться на фирме только для того, чтобы взять свежий прайс-лист, отчитаться в проделанной работе, организовать отгрузку, и получить зарплату.

На вопрос, большой ли коллектив менеджеров, Синельников ответил уклончиво: «трудятся ребята», из чего Андрей сделал вывод, что постоянных «ребят» нет, так как нет мотивации, чтобы их удержать.

Беседуя с директором, Андрей попытался выяснить, на какой ежемесячный доход он может рассчитывать. Это оказалось не так-то просто. Синельников не смог внятно ответить, сколько в среднем получают его работники. Он говорил о будущем; о том, что рынок огромный, а то ли ещё будет, возможности колоссальные, и потолок доходов недосягаем. За сверхдоходами гонятся временщики, а серьёзные люди строят свою карьеру шаг за шагом, постепенно. Для наглядности он двумя пальцами правой руки – указательным и средним – прошёлся по столу:

– Вот так, step a step.

Английский его прихрамывал – так же, как и разные по длине пальцы.

И все-таки Андрею удалось вычислить эту среднюю цифру – доход, на который он может рассчитывать. Это оказалось смешная сумма – половина того, что он зарабатывал за одно дежурство в судебно-медицинской экспертизе. Он терпеливо перенес разочарование перед этим умником, от которого ожидал получить удовлетворение всех своих материальных потребностей. Но, – принялся рассуждать Андрей, – других альтернатив пока что нет. Конечно, тех денег, что удалось заработать в бюро СМЭ, на первое время хватит. Можно отдохнуть, осмотреться, и спокойно приступить к поискам новой работы. Но он не привык просто так сидеть на месте. Начав работать с четырнадцати лет, свыкся с мыслью, что должен быть постоянно чем-то занят. Была другая перспектива – начать свой собственный бизнес. Но он не имел ни малейшего понятия, что и как делать.

Андрей торопливо попрощался с Синельниковым и заверил, что условия его полностью устраивают, и что он готов приступить к работе утром следующего дня. Немного позже, когда Андрей встретился с Трезором в ресторане «Волгоград», то выразил свое неудовольствие в следующих выражениях:

– Что за богадельню ты подогнал?! Тех денег, что мне предложили, не хватит на два комплексных обеда в этом кабаке.

– Как у них там? – поинтересовался Трезор.

Андрей описал, не поскупившись на смелые сравнения.

– Все так же, – покачал головой Трезор, поправляя тяжелую золотую цепь на могучей шее. – Бедненько, но чистенько. Доходы, как обычно, все идут директору в карман.

И он наморщил свой широкий лоб, пытаясь что-то вспомнить.

– Ты не помнишь такого Глеба Гордеева? Такой же дохтур, как ты.

Да, Андрей помнил этого рыхлого, с женоподобным лицом, хлопца. Он был старше на пять лет, а в институте учился тремя курсами старше – из-за армии.

– А что Гордеев… Ходячий студень. Хочешь сказать, он у Синельникова рубит капусту, что твой козел в огороде?!

– Э-э, Разгон, почему такой догадливый сегодня?! Синельников устроил Гордеева в иностранную фирму – это раз. В «Медторге» студень зарабатывать больше тысячи в месяц – это два. Итого получается от полутора до двух тысяч в месяц. Две тысячи, Андрей, две тысячи американских рублей в месяц.

– А ты откуда знаешь? Он тебе декларацию о доходах показывал?

– Мы с ним как-то выпивали, он по синьке мне все выложил. Если ты с ним знаком, то должен знать: ужратый Гордеев болтлив, хуже бабы. Правда, мало что я понял из его рассказа – очень хитрая у него механика, хитрее, чем в твоем морге. Поэтому тебе все как есть, передаю, весь х** до копейки выкладываю. Может, ты разберешься, и у нас там что-нибудь выгорит. Подумай, друг.

– Хрен лысый выгорит. А почему ты сам туда не устраиваешься – раз там так ловко?

В ответ Трезор разразился бурным хохотом.

– Ты шутишь, едрен батон! Я ж там всех распугаю своими манерами!

Немного успокоившись, он добавил:

– Это все от недостатка воспитания. А недостаток воспитания – от бедности.

На сцене разодетый балаган исполнял шансонный тыц-тырыц. Это были шизофренические звуковые нагромождения, поверх которых накладывались стилистически резко сниженные слова, не всегда друг с другом взаимосвязанные. Возле эстрады взрослые, прилично одетые люди, совершали странные телодвижения – кто-то хаотичные, кто-то более или менее упорядоченные. Наверняка они все думали, что им весело, и что они танцуют под музыку, и что завтра им будет что вспомнить.

Так ощущал Андрей окружающую обстановку.

Принесли горячее – мясо по-французски. Мысли о еде навели Андрея на мысли о работе.

– Сколько ж мне придется париться у Синельникова, чтобы выяснить секреты его кухни?!

– Думаю, ты выяснишь все быстро. На что тебе мозги даны?! Это я, неуч, ни хрена не понимаю.

Он отправил в рот большой кусок мяса, запил яблочным соком и грустно вздохнул:

– Это все от бедности.

Благодушное настроение товарища Андрей расценил как верный признак его улучшающегося материального положения.

– Ну а твои дела, Трезор, как они продвигаются? Не пора ли тебе взять меня на буксир?

Трезор в ответ признался: жизнь играет с ним плохие шутки. Каданников работой загружает по полной программе, пахать приходится от зари до зари, а на доходах это не отражается. Чего стоила поимка того зверька, который стрелял в Кондаурова – день и ночь выслеживали его в местах, адреса которых услужливо предоставила милиция. Кто бы что ни говорил, но, когда надо, милиция работает на совесть. Двое суток без сна и отдыха. Ну и что?! Поймали, стали спрашивать: кто послал, зачем. Только все зря: слабый оказался человек, уж слишком впечатлительный. Увидел свои кишки, и оборвалось вдруг его последнее дыхание.

И снова слежка, снова погоня. Сейчас все ищут охранника из «Волгоградского индустриального банка», который пропал в день похорон Кондаурова. Только где ж его искать, если удрал он с деньгами, которые вытащил из сейфа? Наверняка не три копейки Кондауров хранил в своем сейфе, и на эти деньги можно скрываться с комфортом, ни в чем себе не отказывая.

Прервав рассказ, Трезор подозвал официантку, и попросил, чтоб повторили коньяк. Потом он вспомнил про Гордеева:

– Он, кстати, на работе не сидит, все шарахается в пампасах. Тебе бы выяснить, куда он ходит и зачем. Потом расскажешь, мы с тобой разотрем все как следует, и что-нибудь придумаем.

И, опомнившись, спросил:

– Э-э, Андрей, почему такой трезвый сегодня?!

– Да так… у меня типа свидание.

– С кем?

– Так… с девушкой одной.

– Неужели?! – воскликнул Трезор с наигранным удивлением. – А я думал, с парнем.

И снова Андрей отметил про себя, что его товарищ стал вести себя, как человек, уже добившийся в жизни определенных успехов, взявший какую-то новую высоту. И в его голосе вместе с уверенностью появились хозяйские, барские нотки.

Когда прощались, Трезор напомнил про Гордеева:

– Выясни, чем он дышит. Хочешь жить – умей шпионить.

Глава 14

Андрей шел один по широкой улице, в сумраке, усеянном огнями. В освещенных окнах, закрытых занавесками, мелькали тени, у тротуаров хлопали дверцы машин, вспыхивали фары. До встречи оставалось тридцать минут, но все равно он торопился. Во дворе он сразу увидел её, узнал издали по ритму линий и движений, свойственных только ей. Возникнув из темноты, хотел появиться перед ней неожиданно и напугать, как они еще детьми пугали друг друга. Но в последний момент она обернулась.

Он подошел к ней и обнял за плечи.

– Ты все еще любишь меня? – спросила Катя.

– Я? Люблю?! – насмешливо бросил он. – Бог с тобой…

Затянувшись сигаретой, она внимательно посмотрела ему в глаза, потом выдохнула дым.

– Я не просто люблю тебя, – горячо прошептал он, не отрывая взгляда. – Я люблю тебя безумно, я тебя обожаю. Я люблю тебя так, как только мужчина может любить женщину, и даже больше.

– Артист.

– Катюша, бог мой, разве мои мысли и сердце не открыты перед тобой, как книга сказаний?!

На её груди сверкнуло изумрудное ожерелье, словно окаменевшие капли озерной воды.

– Верю. Я тоже люблю тебя. Но ты артист, каких мало.

– Ты вышла раньше времени.

– Я скучала. Я могла находиться только в том месте, где должна была увидеть тебя.

– Ты говоришь, что я – средоточие несерьёзности, – сказал он, играя камушками на её груди. – Соответственно, моих мозговых ресурсов недостаточно, чтобы завоевать тебя. Тут такой вопрос начинается: за что мне такое счастье?

– О, да! – перебила Катя. – То, что надо было сделать, сделала я сама. Не хотела признаваться, но обычно это заслуга девушки. Вот почему, что бы ни случилось, я не буду упрекать тебя.

И она испытующе на него посмотрела. Достаточно легкое испытание.

– Кать… ну в чем дело? Я, ты, твои заслуги, мои – всё это закончилось.

Она промолчала. На её губах заиграла довольная улыбка. Они поняли друг друга. Она взяла его за руку.

– Пойдём.

Ночь, как путник, нашедший золотые монеты, торопливо собирала звезды в невидимый кисет, отчего быстро светлело небо. Млечный путь пересекал черный бархат и манил тронуться в затаенную даль. Душистый запах цветов доносился из палисадника. Там, где раньше шуршали подошвы детских сандалий, теперь цокали каблучки Катиных босоножек. Они прошли под навес.

– Ты помнишь, как вы с мальчишками забирались на этот навес и дразнили нас оттуда?

– Сейчас другие ролевые игры – вы уже нас дразните.

Андрей вспомнил школьные годы. Его отношения с Катей нельзя было назвать любовными. Не было поцелуев и жарких признаний. Просто он общался с ней больше, чем с другими девчонками. В девятом и десятом классах у него были романтические отношения с одноклассницей, Таней Демидовой. Потом она уехала в Москву. В то лето, когда Андрей закончил десятый класс и стал готовиться к поступлению в институт, а Катя закончила девятый, случилось событие, которое, как предполагал он, подтолкнуло её к решению уехать во Владивосток, к родителям. Примерно за два года до этого её отец получил туда распределение по службе, там открывались хорошие перспективы карьерного роста. Катя могла остаться с бабушкой, но она неожиданно передумала.

Тогда, в один из жарких дней Андрей встретил во дворе Риту Воронину, Катину подружку. Она была старше его на год, и уже училась в институте. Они разговорились, Рита спросила, как продвигается подготовка к вступительным экзаменам, стала что-то советовать. Потом сказала, что у неё остался учебник по биологии, очень удачное издание для поступающих в медицинский институт, и если Андрею нужен этот учебник, она с удовольствием даст ему. Когда пришли к ней, то про учебник вспомнили в последнюю очередь. Отклонившись от учебных тем, общение пошло немного по другому руслу. В самый разгар в дверь позвонили. Раз, другой, третий – длинные, требовательные звонки. Рита быстро оделась и пошла открывать. Но не открыла. Вернувшись в спальню, сказала озадаченно, что увидела в глазок Катю, и передумала:

– Мы с ней поссоримся, если она увидит тебя здесь. Ты не представляешь, как она ревнует.

Через несколько дней Катя уехала. «Может, увидела, как я выходил, или входил в подъезд?» – гадал Андрей.

Любовных свиданий с Ритой больше не было, – она встречалась с парнем, за которого собиралась выйти замуж. Говорила, что переписывается с Катей, иногда созванивается.

– Андрюша! Скажи, что у тебя с ней ничего не было, – Катин голос вывел его из задумчивости; как странно, что она тоже сейчас об этом подумала. – Скажи, и мы забудем навсегда эту историю!

Он посмотрел ей в глаза и произнёс то, что она просила. Она ответила ему долгим молчанием.

У неё дома, на кухне, он пил чай. Она играла на гитаре. Её песни, это гипнотическое капание прозрачных звуков, плыли в ночной тишине, кружились в отсветах свечи, которые, играя, замирали в складках шелковых занавесок. Катя воплощала в звуках разряды сексуального электричества, казалось, играют струны её загадочной и замкнутой души. Сигаретный дым вился вокруг свечного пламени, сливаясь с золотистыми лучиками.

Воздух качался на золотистых подвесках. Недопитая чашка кофе стояла на столе. В пепельнице лежала истлевшая сигарета. Время в Катиной вселенной текло в особенном ритме, тяжелой, тихо-спящей волной. А её волшебный взгляд порой значил больше, чем звуки её неземного голоса. Так же, как и голос, он подчинял себе своим таинственным магнетизмом.

Тихо скрипнула входная дверь. В прихожей раздались голоса, чей-то приглушенный смех.

– Это папусик. Он посидит немного и уйдет, – предупреждающе сказала Катя.

Все вместе прошли в большую комнату. Сергей Владимирович был не один. Его друг, сорокалетний, круглолицый, усатый, с большим разбойничьим носом, представился Василием. Поздоровавшись с ним, Катя извинилась, что так поспешно уехала из Москвы, никого не предупредив, но «так было надо».

– Да, конечно, – ответил Василий тоном глубокого понимания и посмотрел на Андрея со значением. – Когда меняют решения на полпути, то делают это без предупреждения.

Сергей Владимирович сообщил, что «сегодня мы гуляем», скомандовал Кате, чтобы она «сообразила какую-нибудь закуску», и принялся устанавливать в центре комнаты раздвижной стол. Потом отправился на кухню сам – видимо, знал, как она «соображает закуску».

Когда зазвенели столовые приборы, на столе, сервированном на четверых, стояли блюда с салатами, мясное ассорти, рыбные консервы, привезенные с Дальнего Востока, и красная икра. Была бутылка водки и шампанское.

– В хорошей компании небогатый стол кажется изысканным, а в окружении нелюдей нежное мясо превращается в сено, – поднял Сергей Владимирович первый тост. – Сегодня у нас дома и компания хорошая, все свои, и стол небедный. Выпьем за то, чтобы так было всегда.

Василий сообщил Кате, что его старший сын ходил на концерт известной рок-группы.

– Пришлось ему идти – чтоб не пропал твой билет. Ему понравилось. Теперь он целыми днями слушает только эту группу.

В ответ Катя сказала, что ничуть не сожалеет о своем поспешном отъезде, ведь

– …у некоторых наших поступков тот же вид, то же лицо, что и у нас, они наши дети. Иные вовсе на нас не похожи. Как негритята, прижитые во время сна.

И выпила шампанского.

Сергей Владимирович заговорил о морских путешествиях. Хождение под парусом было его подлинной страстью. Его лицо, будь оно зеркалом, отражало бы лишь небеса, тихоокеанских чаек да созвездия Старого и Нового света.

– … мы были уверены, что возьмём кубок этой регаты. Почти вровень с нами шла «Надежда». Команда зеленых юнцов на ней выбивалась из сил. Мы наблюдали за тем, сколько лишних движений они делают. Отвязывают брасы, привязывают обратно, путаются в концах, в страховочных линях… Кто-то говорил, что не бывает КПД ниже, чем у паровоза. Скажу прямо: еще как бывает! То, что доставалось им с таким трудом, мы делали в лёгкую. Вот что значит опыт.

– Кто же пришел первым в этой регате, соревновании между упорной молодостью и опытной старостью?

– «Катрин», кто ж еще?

– Ваша яхта называется «Катрин»? – спросил Андрей.

– Папусик назвал яхту в честь меня, – гордо ответила Катя, передавая Андрею намазанный бутерброд.

Разливая водку, Василий обратился к Андрею:

– С Третьяковыми все ясно: отец носится по разноцветным морям, словно дельфин; дочь гастролирует по стране, срывает встречи и договоренности, а ты у нас чем занимаешься?

– На фирме работаю, – ответил Андрей, подхватив ложкой икринки, упавшие с бутерброда на скатерть. – Продажа фармацевтической продукции.

Василий, кажется, был чем-то удивлен.

– Да ну! – сказал он, подливая Кате шампанского. – А давно ты там работаешь?

– Только устраиваюсь. Недавно уволился из судебно-медицинской экспертизы. Там я проработал семь лет.

Андрей посмотрел на Сергея Владимировича, придерживая возле рта рюмку, не скажет ли он что-нибудь, но тот слегка повел плечами, мол, что тут говорить, и выпил. Все выпили.

– А почему ушел? – спросил Сергей Владимирович заинтересованно. – Хорошая работа. Слышал, платят там неплохо.

– Надоела трупная романтика. Всё это пустое. Когда учился, эта работа меня спасала. Теперь хочу заняться бизнесом.

– Почему же? Доктор холодного тела – тоже неплохая специальность, – заметил Василий. – Была, наверное, какая-то причина уйти оттуда, какой-то мотив.

Андрей вопросительно посмотрел на него, и Василий сказал, будто спохватившись:

– Я просто спрашиваю, мне интересно, как это бывает у людей. Я, например, после Афгана служил на Дальнем Востоке, потом уволился, обосновался в Москве. Торгую медицинским оборудованием. Каждый мой жизненный период резко отличается от предыдущего. Можно сказать, сейчас я проживаю третью жизнь. И мне интересно, как ты, вот, например, пришел к этому необоримому решению – изменить свою жизнь, перейти на другой уровень.

– На последнем дежурстве вскрывали одного известного человека. Это было ночью, все шло с подачи начальника СМЭ. А знаменитости у нас проходят через руки заведующего, есть такой Фурман, интриган и талмудист. Хорошего человека на «Фу» не назовут. Вот он на нас и залупился, что не поставили его в известность, чтоб он хотя бы свою закорючку нарисовал на акте вскрытия.

– Странно, зачем ему это? – поинтересовался Василий.

– Есть у него страстишка, любит в компании ввернуть для поддержания разговора, – мол, да, это я вскрывал господина N, все думают, что его задушили, а на самом деле он был удавлен.

Сергей Владимирович немного подался вперед. Его оловянные глаза вдруг странно заблестели.

– А что, тот, кого вы вскрывали, был задушен?

– Я образно говорю. Этот заведующий, ходячая бульварная газета. Любит козырять пикантными подробностями, любит похвастаться причастностью к чему-то там. А тут его обошли, не подпустили к телу. Такое он не прощает. Мог я сгладить острый угол, но не захотел. Воспользовался случаем, уволился.

– А Кондауров был застрелен? – спросил Василий. – Или его убили из пистолета?!

Андрей метнул быстрый взгляд в сторону Кати. Она рассеяно смотрела куда-то в сторону.

«Я же не называл фамилию. Она им всё рассказала, но зачем, и какое им всем дело до этого?»

– Кто-то сел к нему в машину и застрелил из пистолета, – ответил он.

– Бандитские разборки, передел сфер влияния?

– Ну… Сергей Владимирович… что называется, пообщались на языке, понятном друг другу.

– Дальнейшее нетрудно представить тому, кто привык к запаху жареного мяса, – вставил Василий.

Андрею не нравился этот разговор, не нравились эти пошлые ярлыки – «бандиты», «бандитские разборки», «передел сфер влияния», – и он ответил уклончиво:

– Да, говорят, есть жертвы.

– Туда им всем дорога!

– Папа!

– Наливай, Вась! – скомандовал Третьяков и обратился к дочери. – Я так считаю: любое дело должно быть доведено до завершения. Выбрал свой путь – иди по нему до конца. Кто-то считает себя умнее всех, а весь ум сводится к тому, чтобы найти кратчайшую дорогу в страну, откуда нет обратного пути.

– Папа!!!

Сергей Владимирович хотел сказать что-то резкое, но передумал, и выпил, не чокаясь. Потом стал петь под гитару. То были песни «Битлз» и Джо Дассена на их родных языках. Для исполнения он выбрал не абы что, но его хриплый голос ничуть не испортил блестящий оригинал. Резким и веским звуком он создал любопытную перелицовку известных вещей.

Когда они с Василием собрались уходить, он сказал:

– Эх, молодежь… Где мои двадцать лет!? Маленький совет: чтобы кровать не скрипела… поставьте её ножки в металлические кастрюли, и она будет грохотать!

Глава 15

В тот день им вздумалось сесть на теплоход, который она так часто видела из своих окон. Берега реки стали веселее, когда освободились от горячей пыли городских построек. Теплоход плыл мимо островков, где купы деревьев бросали тень на золотистые отмели, и браконьерские лодки взрезали гладь затонов. Вышли далеко за городом. Там, где Волга делает изгиб, образуя небольшой залив, была пристань, оборудованная под гостиницу. Они направились туда. То было двухэтажное деревянное строение, установленное на бетонном дебаркадере, оно дремало на волнах среди знойной тишины в ожидании субботнего дня, который наполнит его женским смехом, криками лодочников, запахом шашлыка и осетровой ухи.

Они прошли по трапу на пристань и по деревянной лестнице, напоминавшей стремянку и скрипевшей под ногами, поднялись на второй этаж. Им в номер принесли вино и легкие закуски. Кровать была накрыта шерстяным покрывалом. В углу стоял облезлый круглый стол, на нем возвышалась простенькая фаянсовая ваза с букетом полевых цветов. У стены находился старенький трельяж с запыленными, местами треснувшими, зеркалами. В открытое окно видна была Волга, зеленые скаты берегов, далекие холмы, окутанные дымкой, и солнце, уже склонявшееся к верхушкам тополей. Над рекой кружились в пляске стаи мошкары. И небо, и земля, и вода полны были трепетным покоем летнего вечера.

Катя долго смотрела на воду. Прошел теплоход, винтом разрезая воду, и струи, расходившиеся за его кормой, достигали берега, слегка раскачивая пристань.

– Я люблю воду, – сказала Катя, обернувшись к Андрею.

– Такая же песня. Мечтаю жить на яхте, которая никуда не торопится.

Помедлив, она добавила:

– У меня был знакомый, знаешь, что он мне на это ответил, – «любить воду свойственно человеческой природе, потому что человек на 90 % состоит из воды». Убийственно скучный, нудный тип.

Андрей смотрел на неё тем внимательным взглядом, который удивлял её всегда, и вместе с тем был предельно понятен и без слов. Губы их встретились.

Для них, погруженных в зачарованную бездну любви, время отмечалось лишь легким всплеском волн, которые, когда проходило судно, разбивались о пристань под приотворенным окном.

Катя приподнялась на подушке; не поднимая с пола нетерпеливо сброшенной одежды; увидев себя в зеркале, спросила:

– Каких ты любишь девушек?

– Я люблю тебя одну.

– Ну… я спрашиваю о предпочтениях – высоких, стройных, худых, полных. Ведь должны сложиться какие-то пристрастия.

Он усмехнулся.

– Мне нравятся стрёмные, старые, толстые бабищи, с двойными животами, тяжелым студнем на пояснице, и передними задницами, – это когда слои жира закладываются двумя полушариями в области между поясом и гениталиями. Что называется, курьёзы биологии.

Увидев её удивленный взгляд, добавил:

– Вообще не понимаю, о чём ты. Тебя полюбил первую, ты у меня одна.

– Забавный ответ. Так говорят прожжённые бабники, кобели в репьях.

– А ты откуда знаешь? Богатый опыт?

Катя промолчала. Она созерцала отражение своего тела, освещенного красными лучами, которые оживляли то золотисто-розовые, то светло-пурпурные тона щек, губ, и груди.

Андрей заговорил с ней о любви – словами, которые никогда никому еще не произносил.

Да, он любил её и сам не мог себе объяснить, почему любит её так безумно, с каким-то священным неистовством. Он любил её не только за тонкую, пленительную красоту. Ей присуща была красота линий, а линия следует за движением и вечно ускользает: она исчезает и вновь выступает, вызывая радость и взрывы отчаяния. Прекрасная линия – это молния, ослепляющая взор. Мы любуемся ею и поражаемся. То, что заставляет желать и любить, – сила нежная и страшная, более могучая, чем красота. Среди тысячи женщин мы встречаем одну, которую уже не в силах покинуть, если обладали ею, и которую вечно желаем, желаем все более страстно. Цветок её тела – вот что порождает этот неизлечимый любовный недуг. И есть еще нечто иное, чего нельзя выразить словами, – душа её тела. Эта душа – вселенная неповторимых образов и ощущений. И как планете не сойти с орбиты, так же неизбежно хранить любовь, – ту самую, одну-единственную. Катя была такой женщиной, которую нельзя ни покинуть, ни обмануть. Ни для кого на всем белом свете не забьется любовным трепетом сердце.

Она радостно воскликнула:

– Так меня нельзя покинуть, нельзя?

И спросила, почему Андрей не любит фотографироваться. А еще лучше, чтобы он заказал её портрет в образе великосветской дамы – в парадном платье, на фоне дворцового интерьера, как на старинной картине.

– Самый лучший наряд – твоё колье. Но в таком виде я тебе не позволю позировать. Никто не должен видеть то, что принадлежит только мне одному. Так что придется обойтись фотографиями.

– Я хочу, чтоб ты заказал портрет с моим изображением. Фотографии – это все не то. Фотографии – это банальный fiction. Живописный портрет создает образ. Художник запечатлевает на холсте свое видение и свои ощущения. Всякое человеческое существо по-разному представляется каждому, кто на него смотрит.

– В этом смысле можно сказать, что одна и та же женщина никогда не принадлежала разным мужчинам. – шутливо сказал он. – Но я тебя понял. Но где найти нормального художника?

– Ну, знаешь… Ты как скажешь что-нибудь. Найди. Если б ты меня сильно попросил что-то найти, то уверена: из-под земли б достала.

Андрей поспешил заверить её, что выполнит это.

– Представляешь, потом, когда-нибудь… где-нибудь далеко, мы посмотрим на эту картину, поражающую своей правдивостью и жизненностью, и скажем: да-а, было дело в Волгограде.

– Мы куда-то уезжаем?

– Да, мы уедем отсюда.

Удивленный, он спросил, куда.

– Сначала в Абхазию.

– Всего-навсего?! Нельзя ли куда-нибудь подальше!? – спросил он беззаботно, как будто речь шла о том, чтобы из этой гостиницы переехать в другую.

И добавил:

– Нельзя ли с этого места поподробнее?

– Не спрашивай. Лучше погладь мне спинку.

Глава 16

«Иногда и не собираются, а неожиданно умирают вовремя».

Иосиф Григорьевич Давиденко вспоминал своего бывшего шефа с неудовольствием, – никогда не дружили. Много раз он срывал его планы, и даже смертью своей расстроил тщательно выстроенную комбинацию. И только сейчас, через месяц после убийства полковника Дубича, когда Давиденко переместился в его кабинет и был назначен начальником областного управления ОБЭП, его осенило: все складывается гораздо лучше, чем было задумано.

Дверь своего кабинета Иосиф Григорьевич всегда держал приоткрытой. Когда он слышал шаги идущих по коридору людей, то всегда мог угадать безошибочно не только идущего, но и маршрут перемещения, и даже мысли этого человека. То был результат многолетних наблюдений, и большой опыт управления людьми.

– Звали, Иосиф Григорьевич?

В кабинет вошел Павел Ильич Паперно, старинный друг новоиспеченного начальника ОБЭП, а теперь еще и зам. Несмотря на небольшую разницу в возрасте и долгую дружбу, он называл Давиденко по имени-отчеству. Так получилось, что Паперно был всегда в подчинении у Давиденко. Войдя, он сразу изогнулся:

– На вашем столе всегда идеальный порядок.

Подобострастный намек на то, что у прежнего хозяина кабинета стол был вечно завален бумагами.

Иосиф Григорьевич вынул из тумбочки копии учредительных документов фирмы «Бизнес-Плюс» и начал их листать.

– Тут трое учредителей: Кондауров, Ефремов, и Усачев.

– Уже двое, – улыбнулся Паперно.

– Про Ефремова я знаю – это племянник Каданникова, а кто такой Усачев?

– Это родственник Солодовникова.

Иосиф Григорьевич задумался. Смерть Кондаурова также не входила в его планы, и в отношении этого события он еще не определился, как его можно обернуть в свою пользу. Кондауров был единственным из трех учредителей «Бизнес-Плюса», кто имел уголовное прошлое. Да и настоящее – пока был жив. Несмотря на то, что легализовался, стал заниматься законным бизнесом, у правоохранительных органов к нему было много вопросов. И, в отличие от остальных хозяев ООО «Бизнес-Плюс», не был дружен с начальниками силовых структур, держался особняком. Двое его официальных соучредителей – добропорядочные граждане, и, хоть они реально не участвовали в разделе прибыли фирмы, с точки зрения закона к ним не подкопаться.

– Наследники у Кондаурова есть? – спросил Иосиф Григорьевич.

– Жена и двое детей.

– Все не то. Даже если она войдет в состав учредителей, это делу не поможет. Кондауровых придется забыть.

– Не войдет, – покачал головой Павел Ильич. – Есть информация, что ей дали отступные.

– Много?

– Это неизвестно. Знаю только, что в деньгах она нуждается. В день похорон кто-то залез в их общую с мужем банковскую ячейку и похитил деньги.

– Много?

И снова Паперно признался, что не в курсе, и в милицию никто не заявлял. И даже об охраннике, пропавшем в тот день, никто не беспокоится – кроме «безопасников» и Солодовникова, друга семьи Кондауровых. Он иногородний, и родственникам, по-видимому, еще не сообщили о его пропаже. Формально ничего пока не произошло. Кроме того, что в службе безопасности банка появилась вакантная должность.

– Если мы его поищем, и нам повезёт больше, чем Солодовникову, – задумчиво проговорил Иосиф Григорьевич, – что нам это даст?

– Разложившихся трупов я вдоволь насмотрелся. Удовольствие ниже среднего.

Иосиф Григорьевич стал рассуждать – больше для самого себя, нежели в расчете на то, что услышит совет от заместителя.

– «Бизнес-Плюс» налоги платит, в махинациях не замешан. То, что деньги на покупку земли и оборудования добыты преступным путем, это мы не докажем. И дружбу Каданникова с зампрокурора пока никто не отменял.

– Раздружатся. Если кто-то не встречал людей, неспособных на дружбу, я бы советовал им сходить к заместителю прокурора.

– Да всё понятно, тот ещё изверг. Но сейчас они условно дружат, нет ни малейшего повода для ссоры. И учредители «Бизнес-Плюса» ведут себя прилично – и официальные, и неофициальные. Вот если бы кто-нибудь кого-нибудь убил… Тот пиндос, что стрелял в Кондаурова, его ведь кто-то подослал? Как бы это сейчас узнать?

– Убито пятнадцать человек. Оганесян погиб вместе с семьей. В ответ его люди расстреляли пятерых «офисных» в ресторане «Рассвет». «Офисные» расстреляли троих оганесяновских в «Закате». Те утрамбовали…

– Много трупов из ничего, – перебил его Давиденко. – От рассвета до заката. Будем посмотреть, как нам тут сыграть, когда дело дойдёт до логического конца. Тех, кого взяли по этому делу, ни в чем не признались. Крепкие ребята. Говорят, что стрелялись из-за взаимного неуважения. Не сошлись характерами, и все тут. Тесно им на одной земле. Ну и стали друг другу показывать дорогу в облака.

Грустно вздохнув, Иосиф Григорьевич продолжил свои рассуждения.

– Когда ясна цель поисков, проще искать виноватых. Если нельзя предъявить учредителям «Бизнес-Плюса» обвинение в вымогательстве, или чем они там промышляют, значит, должно быть громкое убийство. Такое, чтобы вызвало резонанс и дошло до Москвы. Тогда зампрокурора подтянут и заставят должным образом отреагировать. И я, со своей стороны, тоже смогу донести до его слуха некоторые сведения, касающиеся Каданникова.

Помолчав, он добавил:

– Раньше у меня таких возможностей не было – не тот был уровень.

– А Кондауров – чем не громкое убийство? У его соучредителей был прямой мотив к этому. Не думаю, что они по-честному рассчитались с вдовой.

Это мысль. «Бизнес-плюс» – первый совместный проект руководителей двух некогда противоборствующих группировок, «синяков» и «спортсменов». «Синяками» называли бывших зеков – из-за наколок, «спортсмены» – название говорит само за себя, это воспитанники спортивных секций, как правило, бокса и восточных единоборств. Кондауров и Солодовников были из «синяков», Каданников – «спортсмен». Когда-то они соперничали, потом объединились против кавказцев, и даже образовали совместные предприятия. Но, ничто не проходит бесследно, и, вполне вероятно, соучредители «Бизнес-плюса» могли избавиться от дольщика. Было что делить.

– Бесполезно, – поразмыслив, ответил Иосиф Григорьевич. – Кондауров не был дружен ни с прокурором, ни с его заместителем, недолюбливало его и руководство УВД. Поэтому его соучредителей никто не тронет, даже если обнаружатся доказательства, что они все вместе устроили пальбу возле дома Еремеева.

Иосиф Григорьевич задумался. Он вспомнил Арину Кондаурову. Это была красивая, эффектная женщина. Он видел её несколько раз. За всю свою семейную жизнь – а это уже восемнадцать лет – он ни разу не изменял своей жене. Не собирался изменять и сейчас, но… глядя на Арину… По крайней мере, он был бы не против, если бы они дружили семьями, иногда встречались, разговаривали. Разве не приятно пообщаться с умной, образованной женщиной? Мужчины многое теряют, отказываясь от такого общения.

В отличие от многих своих друзей, Иосиф Григорьевич допускал, что между мужчиной и женщиной может быть искренняя привязанность и дружба, без интимной близости.

Подумав об этом, он сказал:

– Вот что, Паша: найди мне следователя, который расследует убийство Кондаурова. Слышал, это грамотный парень. Я хочу с ним завтра увидеться, между четырьмя и шестью часами.

– Думаете что-то выжать из этого дела?

– Уверен: там не все так просто. И хочу выяснить, как было на самом деле: кто убил Кондаурова, и зачем. А потом будем решать, что с этим делать.

В пять часов с проходной позвонили – пришел посетитель. Услышав фамилию, Иосиф Григорьевич сказал, чтоб пропустили, и через несколько минут в кабинет вошел Моничев Николай Степанович, за которого звонила Григорьева Ольга Ивановна, заместитель начальника Центральной налоговой инспекции, и просила принять.

– Иосиф Григорьевич? Добрый день! Я от Ольги Ивановны.

– Здрасьте вам! – ответил Давиденко насмешливо.

То была его обычная манера общения. Своим дурашливым тоном он часто ставил в тупик знакомых, а особенно незнакомых людей.

– Надо же! Узнаю Ольгу Ивановну: всегда все говорит в последнюю минуту. Знал бы, что придет большой человек, одел бы новую рубашку!

Посетитель остановился в нерешительности, и Давиденко его подбодрил:

– Да вы проходите, присаживайтесь. Не бойтесь, я ж вас не на нарах приглашаю посидеть. Вот так. Удобно вам?

Посетитель поспешил заверить, что сидится ему очень удобно.

– Ну, рассказывайте – как обгоняли, как подрезали…

– Тут такое дело, Иосиф Григорьевич… Деликатное очень… Серьезное…

«Если коммерсанту срочно понадобился силовик, можно ручаться, что речь пойдёт о том, чтобы слить конкурента», – подумал Иосиф Григорьевич, вслух же сказал:

– Надо же! А я думал, вы мне хотите предложить на базаре семечками поторговать!

Посетитель смутился, не зная, как продолжить разговор, и Давиденко снова пришлось его немного подбодрить:

– Ну, рассказывайте. Смелее, вы ж не на допросе. Пока…

И Моничев рассказал, зачем пришел.

Он оказался директором и единственным учредителем компании «Доступная техника», занимающейся продажами бытовой техники. Фирма солидная, динамично развивающаяся, ей принадлежит несколько крупных магазинов. Подписаны дилерские договора с крупными производителями. Планируется расширить бизнес – открыть магазины в соседних городах. Есть идея открыть автосалон. Перспективы хорошие, вот только наемный директор мешает развитию, не мыслит он стратегически, вязнет на мелочах. Недальновидный менеджер, выскочка.

– Ну, так увольте его, найдите более продвинутого. Или вы хотите меня пригласить?

Моничев замялся.

– Тут такое дело… Не совсем простой он директор. Мы вроде как вместе начинали…

– А кончать хотите порознь?!

– Мне Ольга Ивановна сказала, что вы можете подсобить в этом вопросе…

– Это она правильно сказала, – уверенно ответил Иосиф Григорьевич.

Ему стало все ясно, и дальше можно было не рассказывать. И все-таки он дослушал до конца – может, будет что-то новое, интересное. Оказалось, что нет. Эти торгаши ничего умнее, чем расправа с надоевшим компаньоном, не могут придумать. Грызутся, как шакалы. Продажные души.

Артур Ансимов и Николай Моничев дружили с институтской скамьи. Окончив военно-строительный институт, оба служили в инженерных войсках. Карьера Моничева складывалась успешно – звания, продвижение по службе. На доходах, правда, это не сказывалось, но он был уверен, что со временем придут и деньги. Ансимов, напротив, не гнался за звездочками. Он занялся вопросами практическими – стал посредником между поставщиками строительных материалов и руководством службы снабжения военной части. Товар закупали по завышенным ценам, разница оседала в карманах участников схемы. Все шло успешно, пока одна из фирм, которой отказали в очередной закупке, не сообщила в соответствующие органы, что управление службы снабжения военной части берет взятки. Дело замять не удалось – была проверка, в ходе которой обнаружилась колоссальная недостача, и, как водится, посредника сделали крайним, а начальство осталось на местах. Ансимов ни в чем не признался, но всю недостачу, образовавшуюся в ходе деятельности группы из десяти человек, повесили на него. Значительную часть заработанных денег пришлось потратить на то, чтоб откупиться. Но все равно уголовное дело не закрыто, оно лишь временно приостановлено.

Уволившись из армии, Ансимов начал собственный бизнес. Он стал возить из Москвы бытовую технику и сдавать в магазины – как частное лицо, своей фирмы у него не было. Дело пошло настолько успешно, что очень быстро встал вопрос: нужна своя фирма, нужны сотрудники, нужен свой транспорт. Он вспомнил про институтского товарища и предложил ему стать компаньоном. Моничев уже успел разочароваться в армейской службе. Тем не менее, понадобилось время для того, чтобы уговорить его уволиться. Ансимов показал ему всю цепочку: возил его в Москву, вместе они ездили по сбытовым точкам. Моничев удивлялся, неужели все так просто: купил за рубль, проехал тысячу километров, и продал за десятку. Все обстояло именно так, и отлично работало.

Моничев уволился и открыл на свое имя фирму. Ансимов не мог быть соучредителем, так как уголовное дело в отношении него не было еще закрыто. Компания быстро встала на ноги. Бытовая техника уходила буквально с колес, причем с фантастической рентабельностью.

И теперь Ансимов, который не оформлен даже сам, стал вдруг не нужен.

Давиденко не хотелось ковыряться в помойных баках темной-претемной души своего посетителя, но пришлось все выслушать. Моничев стал объяснять, почему хочет избавиться от компаньона.

– …его идеи, методы работы, стали неприемлемыми… да, неприемлемыми, – говорил он трагичным тоном. – Он стал совершать неблаговидные поступки. Я должен сообщить вам кое-что шокирующее…

И он рассказал, как компаньон заставляет его уходить от налогов, как обсчитывает сотрудников, как изменяет жене и заставляет Николая, примерного семьянина, участвовать в пьяных оргиях. Рассказал, что тот якшается с «братвой», с разными аферистами, как обналичивает деньги через «помойки».

– …это ужасно. Должен признаться, он был в свое время хорошим товарищем. Но потом… потом что-то произошло. Возможно, всему виной наше неспокойное время… Не знаю, трудно объяснить. Многое перемешалось: власть, идеалы, новая мораль, понятие гражданского долга. У тех, кто быстро получил все сразу, появилось искушение быть богом. У таких людей перевешивает в душе то, что они долгое время скрывали, своеобразный нерастраченный потенциал. Конфликт есть в любом человеческом сердце – между тем, что разумно, и что нет. Вот я, например: я всегда подавляю в себе темные позывы – силой разума, силой воли. Артур пошел не по тому пути. И еще эта его гордость, пропахшая бараном, нежелание развиваться, нежелание подчиняться разумным доводам…

– А вы не обращались на Чуйкова, тридцать семь? – поинтересовался Иосиф Григорьевич.

– В «офис»? К Каданникову?

Иосиф Григорьевич кивнул: да, туда.

– Нет, не обращался. Я цивилизованный человек, у меня не может быть ничего общего с «братвой»!

Какое-то время Моничев, театрально жестикулируя, распространялся о том, что давно пора пересажать весь «офис», но Давиденко была ясна причина нежелания сотрудничать с Каданниковым – у Ансимова в «офисе» полно знакомых. Кто именно, Моничев не знал.

Предстоял самый важный, завершающий этап разговора, и Давиденко стал максимально вежлив, дружелюбен, он улыбался, подбадривал просителя, восхищался деловыми успехами, расспрашивал о заграничных поездках, о новых моделях автомобилей, о том, какие марки коньяка предпочитает владелец «Доступной техники».

«С жиру бесится, поганый лавочник!» – думал начальник ОБЭП, слушая предпринимателя.

Уразумев, что его здесь понимают, Моничев приступил к объяснению того, что ему нужно.

– Следствие по Ансимову не прекращено. Оно приостановлено, я узнавал. Преступление, которое он совершил, ужасно! Он мне всего не рассказывает, боится. Копнуть хорошо – много чего вскроется. На статью хватит.

Его интересовали сроки – когда Ансимова посадят, сколько лет дадут.

– Ответ такой: за это, Николай, вы можете не волноваться. Вы принесете нам все документы, я встречусь с нужными людьми, делу дадут ход. За это я не беспокоюсь. Уже вижу, как освобождается директорское кресло у вас на фирме, и заполняется койко-место на Голубинке. Это мы с вами, почитай, уже сделали. О другом моя печаль – о будущем.

Бегло просмотрев документы, услужливо переданные Моничевым, он продолжил.

– Вы же не хотите, чтобы вас докучала «братва»? Хотите спокойно развиваться, открывать автосалоны, филиалы в других городах? Хотите спокойно себя чувствовать в этих других городах? Хотите платить разумные налоги, не боясь при этом Управление по борьбе с налоговыми преступлениями? Уверен: вы, как серьезный руководитель, понимаете, что хорошо для вашего бизнеса, а что не очень.

Да, Моничев хотел развиваться, и не хотел платить налоги.

– … а гайки с каждым годом будут закручивать все сильнее и сильнее. Эпоха безвластия и беззакония уйдет в прошлое, станет историей. Не будет серого импорта. Теневая экономика выйдет на свет. У нас будет так же, как в Америке, где самое страшное преступление – неуплата налогов.

И он рассказал эту известную байку про Аль Капоне, который убивал, грабил, торговал наркотиками, возил контрабанду, и все ему сходило с рук. Но стоило ему не заплатить налоги, и его тут же накрыла полиция. Бред, конечно, полный, но эта, и подобные ей пропагандистские штучки почему-то всегда производят впечатление на таких, как Моничев.

– …поэтому, Николай, вы не можете не понимать, как важно предпринимателю вовремя сориентироваться в нашей непростой ситуации, и сделать правильный выбор. Вам нужно сотрудничать с нами. Всех, кто не успеет договориться, будут потихоньку выжимать. В открытую воевать никто не будет. Будет тихое торпедирование. На рынке останутся лишь те, кто платит администрации.

Моничев кивнул, – да, он понимает необходимость платить администрации.

– Мы заключим с вами договор, и вы будете платить нам ежемесячно, скажем, пятого числа каждого месяца. Договор, конечно, неофициальный, вы принесете нам свои учредительные документы, и мы с вами ударим по рукам.

Выждав паузу, Иосиф Григорьевич добавил:

– Если кто будет беспокоить, звоните сразу. Узнайте только личность сотрудников, – если это люди в форме, они вам обязаны представиться. Если придут от Каданникова, можете прямо сказать, что работаете со мной, и вопрос будет исчерпан.

И он вернулся к обсуждению даты ежемесячных платежей.

– Убедительная просьба: соблюдайте финансовую дисциплину! Объясняю. Как только мы заключим договор, я отзвонюсь всем службам – в налоговую, где ваша фирма стоит на учете, в УНП, в прокуратуру, Госсвязьнадзор, лицензионную палату, и так далее. Все эти люди будут получать деньги. Организация, заключившая договор, будет включена в список фирм, которые не надо трогать. Чтобы не было лишних трений, оплату нужно вносить вовремя.

В завершение Иосиф Григорьевич еще раз внятно произнес, словно предлагая собеседнику прочитать по губам:

– Во-вре-мя.

Моничев еще раз повторил свою просьбу: как можно скорее – желательно до конца лета – засадить за решетку Ансимова.

– Уверен, – сказал начальник ОБЭП, – сидеть ему в тюрьме. По поводу сроков ответ такой: чем быстрее будет заключен договор, тем быстрее преступник будет заключен в камеру.

Откинувшись на спинку кресла, добавил:

– Не медлите. Сейчас такое в городе твориться! Да вы, наверное, все знаете из газет. Бандиты беспредельничают, думают, что возвратят былые времена. А ваша организация – пальчики оближешь, мечта любого рэкетира.

С этими словами он согнул средний и безымянный пальцы правой руки, а мизинец с указательным пальцем поднял кверху. Получилось то, что дети называют «коза-коза», а взрослые – «распальцовка».

Моничев кивнул: да, он все понимает, все вырешено, осталось только узнать размер ежемесячной оплаты. Вырвав лист отрывного календаря, Давиденко написал на нем несколько цифр и передал его Моничеву. Потом откинулся на спинку кресла, скрестив при этом руки.

Увидев сумму, Моничев непроизвольно разинул рот. Затем вытер пот с затылка.

– Жарко сегодня… – пробормотал он.

– Сейчас кондиционер погромче сделаю, – откликнулся Иосиф Григорьевич и щелкнул тумблер.

Старенький кондиционер громко затарахтел. В кабинете запахло сыростью.

– Старая рухлядь, – заметил Иосиф Григорьевич извиняющимся тоном. – Вы там говорили, что кондиционеры возите хорошие…

Невнятно что-то промямлив в ответ, Моничев сунул свою липкую ладошку Давиденко и поспешил откланяться.

– Дверь не закрывайте до конца! – бросил ему Иосиф Григорьевич вслед, старательно вытирая руку дезинфицирующей салфеткой.

Глава 17

Ночь постепенно засыпала своим серым пеплом шеренги тополей, вытянувшиеся вдоль дороги. Мимо скользили мягкие линии долин и холмов, текли синие тени. Всё говорило о покое и забвении. Укрывшись пледом, Катя заснула на заднем сиденье. Василий, согласившийся отвезти их на море на своей машине, был за рулём.

Андрей проигнорировал недоуменные вопросы родителей: куда ты собрался, когда вернёшься, а не устроиться ли сначала на новую работу. У мамы к Третьяковым было предвзятое отношение. Их квартира находилась в соседнем подъезде, также на седьмом этаже, стена получалась общая. Беспокойные были соседи. Когда жили в Волгограде, громкая музыка звучала допоздна, из-за стены постоянно доносились крики, шум. То шумно веселились, то громко ссорились. Как-то раз мама ходила разбираться, мол, не даёте спать. Разговаривал с ней глава семьи, с его женой пообщаться не удалось. С маминых слов, это был неотесанный мужлан, грубиян и хам. Тем не менее, музыку они стали включать не так громко, как раньше.

Когда уезжали, Катя как-то странно посмотрела на Трезора, пришедшего проводить, а заодно поговорить о делах. Дорогой спрашивала, что это за парень, сказала, что он ей не нравится – какой-то мрачный громила, заплечных дел мастер. «Что ты, он преподает ботанику», – отшутился Андрей.

Из-за отъезда пришлось прервать начатое дело, которое уже не восстановить. Три недели он проработал у Синельникова, – наносил визиты к главным врачам больниц, их заместителям, старшим медсестрам, – к людям, которые в медицинских учреждениях принимают решения по закупкам препаратов. Ничего в этом сложного не было, Андрею даже нравилась такая работа – общение, новые знакомства каждый день. Но результат! Заказов немного, но даже если б эти люди закупали только у «Медторга», выплаченные дивиденды не устроили бы Андрея. Ему нужно гораздо больше.

Впрочем, в этот проходной двор под названием «Медторг» всегда можно вернуться. Это не фирма, а настоящая коммуна, бродячая энциклопедия карьер, судеб и околопрофессиональных отношений. Сотрудники в ней не сотрудники, а сподвижники. Синельников умел найти подход к каждому, чтоб уговорить поработать «за спасибо». Кому-то был нужен опыт, чтобы продолжить карьеру в более серьезной организации, кому-то была обещана диссертация, кому-то нравился весь этот социум. Оказалось, что Синельников преподает в медицинском институте и даже выполняет какие-то научные работы. Оттуда, из медицинского сообщества, он привлекал всех, кто был хоть как-то от него зависим. Были женщин пенсионного возраста, многие из них работали в других местах – жить-то как-то надо. Всю эту публику Синельников привораживал разъяснением некоей туманной цели, к которой надо двигаться, и под шелест цветистых фраз о том, что все надежды сбудутся, втолковывал одну-единственную мысль: искать клиентов и больше продавать. Что с оплатой? Там разберемся. Главное – двигаться, не останавливаясь.

С Гордеевым удалось лишь дважды встретиться. Он редко появлялся в офисе – оформить накладные и забрать товар, о чем-то за закрытыми дверями переговорить с директором. Андрей пытался самостоятельно прикинуть, где тут можно заработать настоящие деньги, и даже кое-что придумал. Довести до конца задуманное не удалось – Катя настояла на скорейшем отъезде.

Друзья его разочаровали. Второв сначала предложил вступить в дело. Не увольняясь из бюро СМЭ, он начал организовывать свой бизнес. Нужны были деньги, и он об этом прямо сказал: «Вноси тридцать тысяч долларов, и ты в теме». У Андрея таких денег не было, и Второв, подумав, предложил внести столько, сколько есть, и с этого получать доход. Тщательно всё взвесив, Андрей предложил большую часть денег, которыми располагал, но Второв неожиданно передумал. Сказал, что у него уже есть три компаньона, каждый из которых внес по тридцать тысяч, и что они против новых членов группы, тем более неравноправных. Все, что он может предложить – это работа на процент, то есть, такие же условия, как в «Медторге».

Трезор тоже не смог ничем порадовать. Занимаясь своими делами, он не предлагал никаких новых проектов, все больше выспрашивал про Гордеева – не пора ли его «пощупать за живое».

От Андрея не укрылось, что оба что-то тщательно скрывают, это обижало сильнее, чем то, что ему не предлагают ничего интересного.

И вот они с Катей едут на море. Василий везет их к своему родственнику, который живет в одном из пригородов Сухуми. Сроки никак не оговаривались – Катя сказала, что «будем жить, пока не надоест, разве плохо?!»

Ехали, нигде не останавливаясь. Андрей иногда подменял Василия, чтобы тот смог отдохнуть. За окном ломаными линиями тянулись горы, и небо наваливалось на них, как бы одним синим плечом. Дорога вилась серпантином, то взбираясь наверх, то спускаясь вниз, тянулась над морем, и, пройдя долиной, снова взмывала ввысь. С возвышенностей, поросших мелким лесом, открывались безбрежные дали, пересеченные линиями гор, строгих в своей законченности. Селение, через которое только что проезжали, оставалось внизу, скрываясь в зеленоватой дымке.

Долгие часы растаяли в мутных изгибах. Сухуми, охваченный мохнатыми горами, утопая в листьях пальм, тяжелых магнолий, пряных садов, сверкал в брызгах жаркого солнца.

Проехав Гульрипши и Агудзеру, Василий свернул с основной магистрали. Дорога шла в гору. Проехали санаторий, корпуса которого раскинулись на живописных холмах. За ним виднелись постройки, дальше шел лес, горизонт замыкали вершины гор.

Василий остановился у невысокой ограды, за которой находился одноэтажный дом с обширной летней верандой. Три помещения – кухня и две комнаты – выходили на эту веранду, все двери были настежь открыты. Сразу за домом начинался крутой склон, поросший мандариновыми деревьями. Влажный воздух, согретый щедрым солнцем и дышавший теплой негой, был насыщен тяжелым ароматом – где-то сушились табачные листья.

Василий открыл калитку и по-хозяйски прошел вовнутрь. Никого не увидев, громко крикнул:

– Иорам!

Никто не откликнулся, тогда он прошел через кухню в сад.

Выйдя из машины, Андрей осмотрелся. Домовладение находилось на отшибе, рядом с ним находилось точно такое же, примыкающее к обрыву – дом и террасами спускавшийся по склону участок. С другой стороны – хозяйственная постройка – ангар с большими воротами, и довоенной постройки двухэтажный дом. Чуть поодаль ограда, за которой, в окружении деревьев и кустарников, виднелись корпуса санатория.

– Больше суток, – сказал Андрей, разминая затекшие ноги, – уже больше суток я не спал, не ел, не занимался любовью, – словом, не жил.

– Больше суток, – ответила в тон ему Катя, – уже больше суток я не слышу от тебя слов любви. Ты не говоришь, что сильно меня любишь, жить без меня не можешь. Тебе что, все равно, что я у тебя есть?!

Тут их окликнул Василий. Они прошли на веранду, и он познакомил их с хозяевами. Иорам, который в свои пятьдесят пять был худосочен, юн и свеж, и Нина Алексеевна, его жена, полная и беленькая женщина, совсем как мама рядом с ним, – эти милые люди были искренне рады гостям.

Потом хозяева куда-то вышли, и Василий к ним присоединился, а гостям было предложено посидеть на веранде. В ожидании дальнейших событий Катя принялась дразнить Андрея упоминанием различных блюд. Сначала она осведомилась, под каким соусом он любит мясо, потом спросила, помнит ли он, какая была начинка у пирога, которым угощала бабушка, затем спросила, понравилось ли ему крабовое мясо и икра… На голодного Андрея обрушивались воображаемые куски жирной снеди. Наконец, он не выдержал, и пригрозил, что проглотит в сыром виде деревянный табурет по-абхазски, если не кончится пытка воспоминанием о еде, давно проглоченной.

Вскоре пришла Нина Алексеевна, а вместе с ней на столе появились легкие закуски – сыр, лаваш, зелень, бастурма, овощи. Катя попросила её не беспокоиться так сильно, потому что они с дороги совсем не проголодались, и Андрей под столом показал ей кулак.

После легкого обеда Иорам выдал ключ и, махнув рукой в сторону старенькой двухэтажки, лаконично сказал:

– Второй этаж, номер шесть.

Василий остался, а они, подхватив вещи, направились обживать свое временное пристанище.

Этот одетый зеленью домик хоть и являл вид разрушения, но дышал своеобразной прелестью. Потемневший кирпич, когда-то бывший красным, крошился в ожидании то ли капитальной перестройки, то ли сноса. Однако, в этом запустении, о котором говорили и стены, обвитые плющом, облупившиеся рамы и потемневшие стекла, и даже склоненный платан, облупившаяся кора которого шелухой покрывала густую траву, во всем этом чувствовался неизъяснимый шарм, который, за очень большие деньги пытаются воссоздать при постройке таверн «под старину». В доме было десять небольших квартирок, в них жили работники санатория.

– Мне тут нравится, – сказал Андрей, оказавшись в шестом номере. – Келья с белеными стенами.

Это была небольшая квартирка, точнее, комната с двумя узкими окнами, обстановка которой состояла из железной кровати, старого, довоенной поры, комода, заставленного смешными аляповатыми скульптурками того же периода, стола, двух венских стульев, и покосившегося шкафа. У входа висело старое мутное зеркало, изображение в котором расплывалось и терялось, казалось, что смотришься в колодец. Еще была тумбочка с облупившейся полиролью, а на ней стоял старенький черно-белый телевизор.

– Я думала будет хуже. Я ожидала увидеть поселок и глинобитный забор, а здесь горы и лес. До моря далековато, зато дорога красивая.

Она присела на краешек кровати. То была громадная железная конструкция довоенной сборки размером со средний авианосец. Металла в ней было столько, что можно было бы огородить если не городское, то, по крайней мере, районное кладбище. На такие мысли Андрея натолкнули завитки и завитушки на спинках кровати, напоминавшие украшения могильных оградок.

Подперев ладонью подбородок, Катя спросила:

– Ну, что? Жизнь налаживается!?

Андрей опустился перед ней на колени, обнял её ноги. Прежде чем он успел заговорить, она по его взгляду поняла, что он её любит и желает её.

– Ты всегда будешь со мной, – сказал он.

Она склонилась над ним, окутывая его теплотой своего тела, своей любящей души, и слегка взъерошила его волосы.

– Всегда быть вместе не могут люди.

Он ласкал её руки, точеные пальцы, слегка полные нежные ладони, пересеченные изящными, как арабески, линиями и переходящие у основания пальцев в округлые холмики. Очарованный, он не сводил с них глаз, пока она не прижала свои ладони к его щекам.

– Катенька… По твоей ладони я прочитал твою судьбу. Вернее, нашу судьбу. Мы всегда будем вместе.

– Ты так хочешь этого?

– Моё желание уже ничего не значит, – ответил он. – Тут так написано.

Её руки дрожали. Она слегка пошевелила ладонями, он поднял голову и увидел её влекущий, страстный взгляд.

– Андрюша… – едва слышно прошептали её губы.

Глава 18

Войдя в кабинет, Иосиф Григорьевич представился:

– Полковник Давиденко, областной ОБЭП.

Молодой мужчина, не старше тридцати пяти лет, высокий, темноволосый, встал со своего места и ответил на рукопожатие:

– Капитан Галеев. Присаживайтесь, Иосиф Григорьевич.

– Рашид… Анварович?

– Так точно – Рашид.

Усевшись на предложенный ему стул, Иосиф Григорьевич осмотрелся. Конторский стол, напротив него точно такой же, несгораемый шкаф, грубо раскрашенный под дерево коричневыми разводами, тумбочка, на ней электрический чайник. Обычная угрюмая казенщина.

– Итак, Рашид, что мне нужно. Мы занимались Кондауровым…

Галеев кивнул.

– … игровые автоматы, установленные в «Золотом Глобусе», были приобретены у фирмы-однодневки. Мы получили запрос из Москвы…

Иосиф Григорьевич увидел, что его собеседник чуть заметно усмехнулся. Ему и самому казалась нелепой эта версия. Бред полный: полковник Дубич, завсегдатай «Золотого Глобуса», «хороший знакомый» Солодовникова, выясняет, все ли чисто в этом самом казино. Тем не менее, Давиденко поведал до конца эту историю, и ею обосновал свой интерес к расследованию убийства Кондаурова.

– Насколько мне известно, убийца найден…

– И убит…

– Да все понятно, Рашид, найден исполнитель, доказана его вина, формально дело можно закрывать. Хлопцы ехали по улице на «девятке», увидели «Мерседес», остановились. Один вышел из машины, сел на заднее сиденье «Мерседеса», ему не понравилось, как с ним разговаривают, он выхватил ствол и открыл огонь. Те двое, что остались в «девятке», его прикрыли, начав стрельбу по охранникам. Вот и вся недолга. Так получается?!

– Иосиф Григорьевич… Для меня в этом деле очень много неясного. Больше, чем в каком либо другом. Но у меня нет возможности удовлетворять свое любопытство за казенный счет. Я не естествоиспытатель, и не ученая обезьяна.

– Ты можешь поделиться со мной своими сомнениями?

– У вас, я полагаю, есть какой-то особенный интерес, помимо выяснения, в ту ли сторону крутятся рулетки…

– Рашид, ты ведь знаешь, кто я такой, – веско проговорил начальник ОБЭП. – Можешь смело на меня рассчитывать. В любом вопросе.

– Хорошо, – ответил Галеев.

Он открыл железный шкаф, и, порывшись в нем, вынул оттуда нужную папку, и положил её на стол. Листая страницы, документ за документом, он восстанавливал всю хронологию событий, и перед глазами Иосифа Григорьевича пронеслась череда кровавых происшествий.

Четыре месяца назад в одном из гаражных кооперативов была обнаружена машина, на передних сиденьях – два трупа с огнестрельными ранениями. Убиты два брата. В ходе опроса родственников и близких погибших удалось выяснить, что три дня назад они собирались закупить партию шин. Уехали и не вернулись.

Через некоторое время в порту находят труп, также в машине, также с огнестрельным ранением головы. Убийца стрелял с заднего сиденья. В этот же день возле одной из заправок – то же самое. Труп в машине, убийца стрелял сзади. Спустя две недели еще два трупа – муж и жена. Так же застрелены в машине, убийца стрелял с заднего сиденья.

Все жертвы были застрелены из одного и того же оружия – из пистолета Макарова. Установлено, что все жертвы собирались покупать что-либо – партию шин, или партию цветного металла, и так далее, и приезжали к месту встречи с деньгами. Был составлен фоторобот двоих подозреваемых. Но дальше этого следствие не продвинулось.

В течение следующего месяца убиты еще трое – коммерсант возле заправки у плотины, и два человека – один из которых сотрудник ГАИ – в Котельниково. Последние двое ездили покупать автомобиль. Их застрелили, забрали деньги, и сожгли машину, на которой они приехали к месту встречи.

Милиция сбилась с ног, но все безрезультатно. На след преступников выйти не удалось. Дополнительно к имеющимся сведениям добавилось только то, что в состав преступной группы входила девушка. По описаниям, худощавая блондинка.

Следующими жертвами стали Кондауров и Савельев. Орудие убийства – все тот же пистолет Макарова. Телохранители, которых ранили на месте происшествия, показали, что стрелявший был лицом кавказской национальности. Правда, Галееву показалось, что насчёт кавказца они говорили как-то неуверенно. Тех двоих из «девятки», что открыли по ним огонь, они не разглядели.

Один из раненых утверждал, что убийца, выскочив из «Мерседеса», на какое-то мгновение задержался. Охраннику даже показалось, что тот собирается добить лежащих на земле раненых, он закрыл глаза и приготовился к худшему. Но этого не произошло. Когда охранник открыл глаза, «девятка» уже скрылась.

Никто не знает, что за люди приезжали на встречу, и с какой целью. Ни Еремеев, ни Каданников с Солодовниковым, не имеют понятия о том, с кем собирался встречаться Кондауров той ночью.

А на следующий день в поселке Ангарский, на берегу пруда, было обнаружено тело полковника Дубича с огнестрельным ранением головы. Следствие установило, что накануне вечером Дубич собирался пойти в «Золотой Глобус». Милиционеры отправились туда, и на стоянке перед казино обнаружили машину полковника. Опрос сотрудников казино ничего не дал. Никто не видел Дубича, камеры видеонаблюдения якобы не работали. Однако, милиционерам довольно быстро удалось развязать языки молчаливым. Все вдруг заговорили, и рассказали много чего интересного.

Оказалось, что, находясь в подпитии, Дубич проиграл крупную сумму в рулетку, потом еще более крупную сумму в Black Jack. Затем он снова выпил и начал приставать к девушке-крупье. Та вызвала охранников, и Дубичу посоветовали поискать счастья в других местах. Он не ушел. Вернувшись к барной стойке, снова заказал выпивку. Там же, у стойки у него завязалась ссора с двумя молодыми людьми. Ссора быстро переросла в драку. Охранники прекратили драку и вывели всех троих на улицу.

Осмотрев прилегающую к казино территорию, милиционеры обнаружили следы крови на асфальте и выбоину. Вернувшись в заведение, следователь продолжил беседу. Охранники «вспомнили», что слышали в ту ночь что-то похожее на выстрел, и указали время. Это время совпало со временем наступления смерти Дубича. А после углубленного допроса были названы имена тех молодых людей, что подрались с полковником.

Их удалось быстро найти. Это оказались члены одной из преступных бригад города Волжского. На допросе они признались в совершенном преступлении и рассказали, как всё произошло. Возле барной стойки они не поладили с Дубичем, который «начал задирать» их. Драка продолжилась на улице, куда их вывели охранники. Полковник, хоть и был пьян, успешно отбивался. Тогда один из молодых людей вытащил из багажника своей машины охотничий карабин «Сайга-20» и выстрелил в Дубича. Когда тот упал, стрелявший подошел к нему и произвел контрольный выстрел в голову. Пуля, пройдя навылет, оставила выбоину на асфальте. После этого они погрузили тело в багажник «Волги», отвезли на пруд, и там оставили. Ружье было выброшено на трассе.

– Согласен: неудачный выдался у Дубича денек, – заметил Иосиф Григорьевич, знавший наизусть эту историю. – Но какое это имеет отношение к убийству Кондаурова?

– Я излагаю весь ход следствия, как мы продвигались к разгадке, – вас ведь интересуют все подробности.

Давиденко кивнул, и Галеев продолжил.

Оказалось, были косвенные улики, позволившие предположить взаимосвязь этих двух убийств. Четверо из тех, кого убили в машинах, были жителями Волжского, место преступления – тоже город Волжский. Бармен слышал, как те двое, повздорившие с Дубичем, переговаривались между собой, и один сказал другому, что в скором времени должен поехать на важную встречу в частный сектор поселка Ангарский, и что здесь, в казино, он высматривает одного человека. Но тут произошла драка, и планы несколько изменились.

Установлено, кто из задержанных это говорил. Он, естественно, отрицал свою причастность к убийству Кондаурова и к предыдущим «машинным» убийствам, а про «встречу в поселке Ангарский» сказал, что это было свидание с девушкой. Его показания были проверены.

И снова повторные опросы сотрудников «Золотого Глобуса» – на роковую встречу Кондауров отправился именно оттуда. Медленно, по крупицам вытягивали из них информацию о том, что происходило в казино тем вечером – кого из посетителей они могут опознать, что делал Кондауров, с кем общался.

Тем временем убийца Дубича вовсю давал показания. Ему была обещана поблажка, если он начнет сотрудничать, и он её отрабатывал. В числе прочих откровений он сдал оружейного мастера, который изготавливал и ремонтировал огнестрельное оружие. К мастеру выехала оперативная бригада в рамках рутинного рейда по изъятию оружия. При обыске обнаружили боевые патроны, болванки для глушителей, оружейные запчасти. На допросе, среди прочего, мастер показал, что к нему приходил человек с пистолетом Макарова и просил починить. Пистолет оказался без ударника. Тот, кто принес, сказал, что ударник вылетел во время выстрела. По датам выяснили, что человек приходил на следующий день после убийства Кондаурова.

Следователь вздохнул с облегчением: вот она, зацепка! Объяснялось поведение убийцы, который, выскочив из «Мерседеса», не добил охранников: у него был сломан пистолет. Выяснив у мастера личность хозяина пистолета, и личность того, кто его привел, милиционеры выехали на задержание этих людей. И если второго удалось задержать, то с первым вышла незадача. Оказалось, что в милиции утечек больше, чем на чеченском фронте. Сподручные Каданникова добрались до него быстрее милиционеров, и расправились с ним. Исполосованное ножом тело Левона Мкртчана было обнаружено на берегу Волги на следующий день.

Итак, был задержан человек, приведший хозяина пистолета – Левона Мкртчана – к оружейному мастеру. Имя этого человека – Иван Глухов, по совместительству он работал охранником на рынке. Основное его занятие – разбой, грабежи, убийства. Он сознался, что являлся членом преступной группировки, совершившей девять «машинных убийств», и выдал всех своих сообщников. Их было пятеро, трое из них схвачены, двоим удалось скрыться. Скрывшиеся объявлены в розыск.

Про девушку никто ничего не сказал. И, хотя имеются свидетельские показания о том, что в состав преступной группировки входила молодая женщина, блондинка, задержанные упорно хранят молчание в отношении неё.

Следователи столкнулись еще с другими, более серьезными трудностями. Все четверо задержанных дают четкие показания по поводу «машинных» убийств, и отказываются брать ответственность за убийство Кондаурова. Выяснилось, что шестерых из тех девяти жертв застрелил Семён Никитин по прозвищу «Никита», оставшихся троих – другие члены преступной группы. После этого орудие убийства якобы продали Мкртчану, который не являлся членом банды. Кто он такой и с кем работал, неизвестно. Глухов показал, что Мкртчан работал на Оганесяна, лидера кавказской группировки.

Неизвестно, в чем признался Левон Мкртчан перед смертью, известны последствия: убит Оганесян вместе с семьей. Мотивов для убийства – масса, столько же, сколько для того, чтобы начальник ОБЭП заинтересовался деятельностью «Золотого Глобуса»…

Исполнители убийств задержаны, с ними ведется работа. Тех, от кого получены указания, они не выдают. Говорят, что пошли на дело из личной неприязни. При обыске квартиры Мкртчана обнаружен тот самый пистолет Макарова. А в «Мерседесе» Кондаурова нашли отпечатки пальцев – того же Мкртчана. Казалось бы, круг замкнулся.

Однако, оказалось, что у этой стопроцентной версии много слабых мест. Охранники – те, которых ранили во время нападения – не могут с уверенностью опознать Мкртчана. Говорят, что похож, не более того. Мкртчан, безусловно, личность неясная. Однако, при всем этом, принадлежность его к клану Оганесяна вызывает сильные сомнения. Единственное, что их объединяет – это национальность. Тем более, не тянет он на киллера. Да, его вина доказана. У него на квартире найден пистолет, из которого стреляли в Кондаурова. В салоне «Мерседеса» обнаружены отпечатки его пальцев.

Однако – слишком все просто. Доказательств достаточно, но знавшие Мкртчана люди говорят в один голос, что он не мог убить. Да, он был коротко стрижен, одевался во все черное, ездил на черной, наглухо затонированой машине, никогда не улыбался, вид имел суровый, таинственный и неприступный, скупо ронял отрывистые, многозначительные фразы, появлялся в местах, где предположительно появляются «бандиты», но сейчас такая мода. Половина города так делает. Современные молодые люди считают, что это круто – выглядеть, как «бандит». Пошло, но не преступно.

А согласно опроса людей, знавших Мкртчана, выясняется, что он просто мелкая шпана, попавший по жизни неудачник, идеальная подстава.

Есть другие детали. Может, они незначительные, и не имеют отношения к делу, но их совокупность заставляет задуматься, и, если по-хорошему, добросовестный следователь обязан их отработать. Во-первых, для того, чтобы отмести их на основании тщательной проверки, а не умозрительного предположения; а во-вторых, просто для очистки совести.

Вот эти детали.

Среди посетителей казино были люди, которых никто не знал – ни бармены, ни крупье, ни охранники. Более чем странно, так как с двумя из них общался Кондауров.

Во-первых, был высокий, крупный мужчина примерно тридцати пяти лет, рябой, одетый просто, и даже небрежно, – в отличие от завсегдатаев, одевавшихся пафосно, и ведущих себя вызывающе. За последний месяц его там часто видели. Побеседовать с ним не удалось: в тот вечер он скрылся, потом появился только один раз. Его перестали пускать, так как он ни разу не покидал казино без выигрыша. Удивительно, что ему позволили столько раз обчистить кассу.

Во-вторых, был еще один мужчина – крупный, с волевым лицом, загорелый, похожий на военного, в возрасте около сорока лет. В тот вечер он общался с рябым, потом видели, как он разговаривал с Кондауровым, а после этого исчез за дверями с надписью «Только для персонала». Этого мужчину видели всего один раз – в день убийства.

В-третьих, была девушка. Известно её имя – Катя. Она больше часа просидела за одним столом с Кондауровым. Никто её не знал, видели её первый и последний раз. Кондауров заказывал ей дорогое шампанское, очень мило с ней разговаривал. Никто не видел, как она ушла. Вот отзывы о ней.

Администратор (женщина):

– Простушка, шеф мог бы себе получше найти.

Крупье (девушка):

– Продуманная сучка, знает, перед кем ноги раздвигать.

Посетительница:

– Дешевка, лошица.

Охранник:

– Ох**нная баба, я б ей засадил.

Официант (молодой парень):

– Дорогая телка.

Объективно она выглядела следующим образом. Возраст: двадцать-двадцать два года, среднего роста, телосложение среднее. Волос средней длины, темно-каштановый, «шоколадный». Глаза – зеленые. Одежда: светло-голубые джинсы и темная шелковая блузка без рукавов, шлепанцы с камушками. Из особых примет: ожерелье из зеленых камней. Другие впечатления: замедленные движения, заторможенность.

Подытоживая рассказ, капитан Галеев сказал, что у него есть несколько версий того, как на самом деле развивались события, но, поскольку начальство считает, что сделано уже достаточно, то, хочешь, не хочешь, дело надо закрывать.

– Что-то не так? – спросил он, заметив отрешенный взгляд Иосифа Григорьевича, устремленный в одну точку.

Спохватившись, Давиденко улыбнулся и сказал, что все в порядке. Он вдруг подумал, что знает, о какой девушке идет речь. Он был уверен так, как был уверен в том, что он полковник милиции, а не рыночный гопник, – уверен в том, что если покажет её фотографию работникам казино, то они сразу опознают эту девушку.

Иосиф Григорьевич ничего не сказал Галееву, предпочтя оставить за собой преимущество быть хранителем тайны этой девушки. Он лишь усмехнулся, подумав, какие впечатления производит хорошенькое свежее личико на людей, привыкших лицезреть размалеванных шмар. Он спросил:

– Как же ты, Рашид, видишь реальное положение дел?

– Двух мнений быть не может – Мкртчана подставили. Я смогу это доказать, еще раз плотно пообщавшись с Глуховым: выясню доподлинно, когда и при каких обстоятельствах был передан незадачливому «бандиту» пистолет. А если поработать с водителем Кондаурова, или кто там обслуживал его машины, то можно выяснить, каким образом появились в салоне отпечатки пальцев Мкртчана. По цепочке выйду на организаторов убийства. Еще у меня вызывает недоверие личность Еремеева. Сам по себе он очень нехороший человек.

С этими словами Галеев вышел из-за стола и направился к железному шкафу. Какое-то время он рылся там среди бумаг, потом, найдя нужную папку, сел обратно за свой стол.

– Его моральный облик, – тут он поморщился – … кошмар! Не удивлюсь, если окажется, что это он забрал с места происшествия ударник.

– Какой еще ударник? – спросил Давиденко.

– Тот самый, от пистолета Макарова, который Мкртчан принес на починку мастеру. Дело в том, что мастер спросил насчет ударника – где, мол, родная деталь? Ему ответили, что потеряли. Пришлось вставлять новый. А на месте убийства ударник не был найден. Хотя облазили все четко – и салон машины, и все вокруг.

Выждав паузу, Рашид добавил:

– Я был на месте преступления и видел, как Еремеев крутился возле «Мерседеса». И оперативники тоже заметили. Надо было обшмонать его, поздно спохватились. Нет никаких сомнений, что члены банды связаны с организаторами убийства Кондаурова. Просто так паленые пистолеты не продают разным лопухам типа Мкртчана.

Затем он раскрыл папку на нужном месте и передал Давиденко.

– Посмотрите.

Иосиф Григорьевич присвистнул:

– Надо же! Вот так адвокат. Ад…вокат…

– Не верю, что Еремеев не знал, что за встреча у Кондаурова. И человек, ехавший с ними в машине, четвертый пассажир. Не верю, что адвокат его не знает. Мне б его на часик, он бы мне все выложил. Но… не дают мне его – ни на часик, ни на четверть часика.

И он, наблюдая за тем, как Давиденко изучает содержимое папки, еще раз проговорил все свои сомнения по поводу Еремеева и в заключение сказал, что обязательно побеседует еще раз с Глуховым по поводу пистолета. Возможно, те члены банды, что сейчас скрываются, смогут больше рассказать. Остается только уповать на то, что их быстро поймают. Больше нет возможностей как-либо пролить свет на это темное дело.

– И еще раз Еремеев. Каким-то непостижимым образом он каждый раз выкручивается. Непредсказуемый, как рубль, такие вещи вытворяет.

– От этого только смерть помогает, – спокойно произнес Иосиф Григорьевич.

Глава 19

Прозрачные волны, непрерывно набегавшие на извилистый берег, стелились там пенистой бахромой. Небо было безоблачно, море – безмятежно. Андрей и Катя, взявшись за руки, медленно шли вдоль берега; между этими двумя воплощениями бесконечности, двумя бескрайними синими просторами – один поверх другого. Казалось, что чувства их невольно сплетаются и сами уносятся в беспредельную синеву, как зачастую дети берутся за руки и пускаются бежать, сами не зная, куда.

– Посмотри, Андрюша: эти камни, они гладкие от бесчисленных ударов волн, но внутри сохраняют свою структуру. Немногие люди могут оставаться людьми под ударами судьбы. Я рада, что нашла тебя таким же, каким знала. И снова, как тогда, мне стало неинтересно все, что не связано с тобой.

– У меня замедленное, и своеобразное восприятие действительности. Часто я начинаю переживать события и осмысливать их через некоторое время после того, как они произошли. При этом понимаю, что действовал так, как нужно. А во время самого события я не чувствую себя участником, действую, как сомнамбул.

– А я медленно соображаю, но действую быстро и осмысленно.

– Как же твой приезд в Волгоград? – спросил Андрей.

– Мой приезд, поражающий своей спонтанностью… у меня даже потерялся дар речи… значит, он был обдуман заранее. Семь лет, это что, мало для обдумывания спонтанного поступка?

– Мне кажется, Катюш, тебя сковывает какое-то внутреннее напряжение. Взгляд какой-то тяжёлый. В этом мы с тобой похожи.

– Я хочу быть другой, более живой и непосредственной. Иногда у меня это получается. Но в такие моменты мне кажется, что теряю частицу себя. Как это объяснить… Чувствую, что я – это не я. Куда-то улетает муза, ничего не могу написать. А когда я, по своему обыкновению, мрачная, злобно-тоскливая, то у меня все хорошо получается. Строка сама ложится на бумагу за строкой.

– Легкость в мыслях необыкновенная!

Она засмеялась:

– Нет, Андрюша, я сама пишу свои стихи.

Набежавшая волна обдала их брызгами, они оказались по щиколотку в воде. Вода закружила мелкие камушки, зашипела, и схлынула, оставив мокрое пятно на камнях.

– Как здорово! – воскликнула Катя.

Посмотрев на него, спросила:

– Ты у меня голодный?

– Да.

– Ненасытный ты… обжора!

Выбравшись с пляжа, они пошли по дороге, тянущейся вдоль моря. По другую сторону были ограды частных домов. Андрей присматривался к ним, прикидывая, какой бы коттедж он себе построил, если бы сейчас у него была такая возможность. Он заметил, что многие дома здесь имеют как бы незаполненный первый этаж, и там находится открытая веранда. В России наоборот: веранда выносится за дом, она существует, как пристройка, и она всегда закрытая.

– Тут никогда не было Советской власти, – сказала Катя. – Люди здесь привыкли жить хорошо.

За оградой показалось строение с табличкой «Дом отдыха «Литературная Газета».

– Посмотри, как отдыхают литераторы. Опять же, тут неподалеку дача поэта Евгения Евтушенко. Когда ты будешь знаменитой, у тебя тоже будет дом на побережье.

– И нам не придется вышагивать по три километра, чтобы дойти до моря.

Ему нравилось, когда она так говорила – «мы сделаем», «у нас будет», имея в виду отдаленное будущее, в котором они существуют как одно целое – «мы».

Он остановился, чтобы получше рассмотреть приглянувшийся дом. Потом повернулся к Кате. В тот день на ней был коротенький топик, джинсовые шорты, и открытые туфли без задников, кожаные салатные ремешки которых украшали крупные темно-зеленые камушки. Она была хороша, овеянная тем легким воздухом, что ласкает прекрасные формы и питает возвышенные мысли. Андрей охватил взглядом её изящную грудь, немного полные бедра, смелый изгиб стана. Левой рукой она держала пляжную сумочку, а правой играла букетиком фиалок.

Чуть отступив назад, Андрей взглянул на её ноги. Он испытывал особое пристрастие к красивым ногам, любил их до безумия. Ноги представлялись ему столь же выразительными, как и лицо, имели в его глазах свой характер. Катины ножки восхищали его. В их наготе ему чудилось подлинное сладострастие. Все нравилось ему – чуть полноватые бедра, изящные голени, тонкие щиколотки.

Она посмотрела вдаль, мимо домов, мимо стройных рядов эвкалиптов, вытянувшихся вдоль дороги, и прочитала стихотворение.

Он был почти поражен звуками её глубокого, грудного голоса. Её голос изумил его, будто он никогда раньше его не слышал.

Они медленно пошли дальше. Увидев за низкой изгородью из грубых темных брусьев столики открытого кафе, зашли туда. Меню отсутствовало, заказали «поесть», выбрав из того, что было предложено на словах. Под навесом, возле открытого камина, обложенного неотесанными камнями, сидел повар, положив ноги на низкий табурет. В багряных прыгающих бликах лицо его то краснело, то синело, словно было оно не живым, а нарисованным тем художником, который верил в самые страшные видения ада. Официант передал ему заказ. В камин полетел ворох сухих кизиловых веток, и на каменной стене запрыгали тени, похожие на скачущих всадников. Две скрещенные сабли, висевшие на стене, зловеще заблестели.

Катя закурила.

– У поэтов тоска позолоченная, их не надо особенно жалеть: кто поет, тот умеет заворожить свое горе. Нет магии сильнее, чем магия слов. Поэты, как дети, утешаются образами. Я люблю свою тоску.

– И это наполняет твою поэзию черной меланхолией и неизбывной печалью, – подхватил Андрей. – Но я люблю твои стихи. У тебя своеобразный, неповторимый стиль. Твои книги, когда ты их издашь, не затеряются среди чудовищной груды испачканной черной краской бумаги, которая истлевает в безвестности у букинистов. Как варварская мозаика и дикарские наскальные рисунки, изумлявшие наших предков, до сих пор служат источником вдохновения для современных людей – от художников до модельеров. Точно так же, как умилительные черепа этих самых дикарей, воткнутые на шест, дабы на них отдыхал взор первобытных охотников. Сегодня мы любуемся и теми самыми черепами, и черепами тех, кто когда-то любовался этими черепами. А шкуры цвета ржавой крови…

Внезапно он осекся.

– Дьявол! О чем это я?

В Катиных глазах светился неподдельный интерес.

– Ну, ты чего? Продолжай!

– Мы говорили о поэзии, что-то меня не туда понесло.

Она тряхнула головкой, и на её шее, извиваясь змейкой, заискрилось изумрудное колье.

– Андрюша! Ты хулиган! Если ты возьмешь себе за правило останавливаться на самом интересном месте… Я перестану с тобой дружить…

– Каменный век! Бескрайние лесистые равнины, вправленные в строгую рамку первобытных скал. Темные хребты с острыми вершинами пересекают широкое пространство, поднимаются крепостными валами, грозными утесами, чтобы преградить путь первородной реке. Но не подкараулили они её, убаюканные весенними ветрами и долгими туманами. Проточила река гранит, раздвинула горы и вырвалась на простор. Начинаясь ворчливым ручейком, спускается она по террасам струистыми водопадами, вырывается на простор и убегает вдаль, меж темных хребтов, её текучий голубой хрусталь. Первобытные ели гостеприимно склоняют перед людьми свои зеленые кроны, на земле лежит толстым слоем годами осыпающаяся хвоя, а рядом пластами зеленый мох. Милые людоеды и людоедки блаженствуют на лоне природы, любуясь буколическим пейзажем. Они свободны. Им неведомы мрачные казематы душевного рабства, их мозги не засорены нелепыми логическими конструкциями, на которых зиждется мораль и законы – светские и религиозные, эти своды человеческих предрассудков. Их каналы восприятия не зашлакованы отходами массовой культуры. Их глаза, незамутненные низменными страстишками…

– …созерцают пирамиды из отрубленных голов, кисти рук, прибитые к забору. Широкими ноздрями вдыхают воздух, напитанный парами дымящейся крови…

– … а воины, поклоняющиеся чистому огню, нежной любовью любят своих женщин, этих вакханок…

– …похожих на мужчин, которые, в свою очередь, были похожи на зверей! – со смехом продолжила Катя. – А отсутствие элементарной гигиены и медицинской помощи делало их особенно «привлекательными».

– … эти лесные и пещерные люди, их поступками движут инстинкты, взращенные на древней почве: голоде и любви. Они – еще звери и уже люди. Им присущи влечения, которые в нас задремали, они знают уловки, неведомые нашей мудрости.

Тут появился официант, крепкий небритый мужик. Он спросил, не желают ли гости присоединиться к уважаемым людям, которые были бы рады угостить их за своим столом. Молодые люди украсили бы их общество. Он указал на дальний столик, единственный занятый во всем заведении, там разместилась группа мужчин кавказской национальности, все в белых рубашках и черных брюках, с золотыми цепями, которыми можно было бы пришвартовать океанский лайнер, круглолицые, толстощекие, с брюшками и залысинами.

– Они слишком высокого мнения о нас, – сказала Катя. – Мы недостойны этой чести.

Официант, видимо, не понял.

– Они платить. Я туда нести ваш заказ?

Андрей расправил плечи.

– Заказ нести сюда, приятель. А если они платят, сделай нам абонемент. Мы будем здесь обедать каждый день.

Нахмурившись, официант отошел, чтоб объясниться с «уважаемыми людьми». Потом вернулся, уже с подносом. Молча расставил блюда, разлил по бокалам вино из кувшина, и, слегка поклонившись, ретировался. Перед Андреем красовался сочный шашлык, у Кати была форель. Вся посуда, включая салатницы, соусницы, и чашки, была из темной толстой глины.

– К твоим глазам подходит это темно-синее поло, – заметила Катя. – Не представляю тебя в бледном, неярком цвете.

Андрей сказал, что любит черный цвет, но вынужден игнорировать его, потому что черный носят все, а он не желает быть таким, как все.

Она рассказала интересный случай. Отец договорился о встрече с неким Иосифом, работающим в областном УВД. Этот Иосиф был настолько любезен, что прислал машину. Он их встретил во дворе. Они застали его натирающим полиролью новенькую иномарку. Увидев их, он воскликнул: «Надо же! Уже приехали! Знал бы, что так быстро, оделся бы поприличнее!» Между тем, на нем была темная коттоновая рубашка, светлые льняные брюки, и черные мокасины – все дорогое и очень приличное. А прибыли на встречу даже с опозданием. Катя осталась возле машины, отец поговорил в сторонке с Иосифом, затем они вернулись к ней. При ней Иосиф держался немного неуклюже, неестественно. Говорил, используя молодежные неологизмы. Лучше бы оставался тем, что есть – он и так был достаточно интересен. Он спросил, чем же собирается заняться дальневосточная красавица. Отец ответил, что красавица уезжает в свадебное путешествие. Не увидев кольца, Иосиф поинтересовался, что это за мода такая – не носить обручальных колец. Отец ответил, что у молодежи нынче мода сначала ездить в свадебное путешествие, а потом уж играть свадьбу и надевать кольца.

– Получается, у нас с тобой тест-драйв, – сказал Андрей. – Ознакомление с тактико-техническими характеристиками.

– Да уж, – рассеяно ответила Катя. – И ты знаешь, этот человек и выглядит, как святой Иосиф. Он высокий, худощавый, у него строгое аскетичное лицо. А еще… еще он чем-то напоминает тебя. Правда, он лет на двадцать тебя старше. И глаза у него темно-карие. Не знаю… Вы разные, но в чем-то совсем одинаковые. Резкие формы рта, выражающие господство холодного рассудка, расчетливость, пренебрежение.

Андрей пристально вглядывался в её лицо. Он ревновал её. Ревновал, замечая, как мужчины откровенно смотрят на неё. Ревновал к тому, чего нет, и к тому, чего не будет.

– Уходя из дому, буду надевать на тебя пояс верности и сажать на цепь!

Она улыбнулась, её щеки слегка порозовели. Он ревнует! Ревнует, хотя она не дает ему ни малейшего повода для этого. Значит, сильно любит! Она сказала:

– Тебе незачем беспокоиться. Ты ни с кем не сравним. Я не смогу потерпеть другого после того, как узнала тебя!

– К тому же папусик, скажи ему «спасибо», – продолжила она, аккуратно разрезая ножом золотистую мякоть форели, – на твоей стороне. Ему не нравится мой жених… ну, тот, с которым намечалась свадьба. А ты ему приглянулся. Он говорит, что ты – настоящий.

Андрей подался немного вперед:

– Знаешь, я согласен с твоим отцом: мне этот жених тоже не нравится!

Не отрывая от неё взгляда, он откинулся на спинку стула и с ожесточением стал резать ножом мясо. Он спросил, была ли это единственная встреча с его двойником, «святым Иосифом». Она ответила, что да, то был один-единственный раз. Водитель, импозантный красавчик с лицом порноактера, отвез их домой, и больше они с Иосифом не встречались.

Андрей расхохотался.

– Порноактер, говоришь!

– Да, и фамилия у него странная: Пап… Поп… Не помню.

– Попенгаген, в общем.

– Папусик делает все с фанатизмом, – защебетала она. – Если ему что-то не нравится, он это ненавидит. Он идет войной на то, что ему не по душе. Он никогда не обходит препятствия, он их сметает своей мощью. Так же сильно отдается он любви. И страдает от ревности.

«Уважаемые люди», выпив, наверное, по двадцатой чашке кофе, чинно поднялись и направились к выходу. Один из них задержался, чтобы похлопать по спине Андрея и сделать Кате комплимент: «Какая у тебя красивая девушка, дорогой!»

– У меня! – ответил с вызовом Андрей. – Вот именно: у меня!

Они ушли. Андрей вспомнил анекдот.

– Баба Маня пригласила своих подружек на чашку кофе. Чтобы не забыть, зачем звала гостей, она прилепила на кухне, на видном месте большую записку: «Не забыть напоить гостей кофе!!!» Старушки пришли, она подала им кофе, а когда все выпили, она понесла чашки на кухню, и увидела записку. «Какая же я дура! – подумала она. – Совсем забыла про кофе». Сварила заново, и понесла гостям второй кофейник. Старушки выпили кофе, баба Маня понесла на кухню грязные чашки, и снова увидела записку. Её чуть инфаркт не хватил. «Старая кляча! – думает она. – Опять забыла про кофе!» И принялась варить по новой. Так продолжалось много раз. От неумеренного потребления кофе гости забились в тахикардии, глаза из орбит повылазили. Когда она варила очередную порцию, в гостиной одна старушка говорит другой: «Какая же она растяпа, наша Маня: пригласила выпить кофе, хоть бы чашку налила!»

Катя громко рассмеялась. Андрей присмотрелся к украшению на её шее.

– Эти изумруды, они так идут к твоим глазам.

– Мне это папик подарил, – сказала она, опустив глаза.

Официант принес кувшин вина. Андрей удивленно на него посмотрел, мол, куда еще, мы предыдущий не допили! Тот объяснил, слегка поклонившись, что уходя, «уважаемые люди» закрыли счет, и распорядились, чтоб «дорогим гостям» принесли еще вина.

– «Папусик», – поправил её Андрей, когда официант ушел.

– Да, – ответила она грустно, не поднимая головы. – Мой несравненный папочка… Папик…

Глава 20

Впервые он осмотрелся, оглянулся, и почувствовал, что чего-то не хватает. Не то, чтобы не знал точно того, что ему нужно. Иосиф Григорьевич знал это смолоду. Он к этому шел всю свою сознательную жизнь. Боролся, добивался своих целей, отстаивал свои интересы. Расталкивал локтями, рвал зубами, брал честным булатом. Устанавливал свои правила, подчинял своему влиянию. И вдруг оказалось – что-то упущено. Такое существенное упущено, что впору растеряться. И это существенное находилось совсем рядом, но всё-таки за пределами той самой, сознательной, правильной его жизни.

Он включил новый кондиционер, который установил недавно Моничев, и уселся в свое кресло. Под столом, рядом с тумбочкой, была сложена пирамидка документов, прикрытая сверху зеленой суконной тряпицей. В свое время ребята накрыли мебельную фирму, которая среди прочего изготовляла бильярдные столы. Брать было нечего, кроме каких-то там заготовок, да фургончика этой самой тканюшки. С паршивой овцы… Кто-то на дачу приспособил, кто-то мебель обил, а начальник прикрывает ею документы, которые не помещаются в тумбочку.

Интересно, возит ли «Доступная Техника» офисную мебель… Если хорошо попросить, привезет не только офисную!

Сунув руку под стол, Иосиф Григорьевич нашарил нужную папку, положил перед собой, открыл её. Он увидел фотографию молодого человека, голубоглазого, светловолосого, с мужественным, прямо-таки брутальным лицом и жестким взглядом. Не надо быть физиономистом и психологом, чтобы ощутить разницу между этим лицом и расплывшимся мурлом Николая Моничева с его мягкими, как гнилые маслины, глазами. И если бы кто-нибудь порекомендовал Артура Ансимова, то Иосиф Григорьевич был бы уверен на сто процентов, так же как то, что он полковник милиции, а не поганый лавочник, так же был бы уверен, что предложил бы этому человеку быть дольщиком в одной чрезвычайно выгодной сделке – покупке муниципальной недвижимости. Но, увы, нет гаранта, который бы его порекомендовал.

Он услышал шаги. Кто-то шел от лестницы. Иосиф Григорьевич вспомнил, что три минуты назад звонили с проходной. Надо же! Забыл. Ну, про такого человека грех долго помнить. И он убрал папку в тумбочку. Осталось тридцать секунд на то, чтобы придать лицу долженствующее выражение.

Постучались, а затем и вошли.

– Здрасьте вам, Николай Степанович!

– День добрый, Иосиф Григорьевич! Я смотрю, кондиционер работает.

– О-о! Это надо не смотреть, это надо чувствовать!

Поздоровавшись, Моничев вручил Давиденко бутылку французского коньяка.

– Вот это да! Ну… благодарствую, барин. По какому случаю?

– Да так. Думал, может, скучаете. Дай, думаю, заеду, проведаю.

– Ну, что вы. Не стоило так волноваться. Польщен вашим вниманием. Честное слово, вы молодец! Держите руку.

И, как бы в порыве благодарности, Иосиф Григорьевич порывисто встал и крепко пожал руку Моничеву, затем размашисто похлопал его по плечу.

«Все равно ладонь мокрой осталась!» – с досадой подумал Иосиф Григорьевич, сунул руку под стол, и вытер её о суконную ткань. Бесполезно, ткань слишком плотная.

– Ничего, что вот так нагрянул в гости?

– Гостей только бараны не любят, их три дня для гостей режут, – начал Иосиф Григорьевич светскую беседу. Моничев никогда не был приятным собеседником, а тем более желанным гостем, но разве где-нибудь сказано, что труд пастуха – увлекательное занятие.

Моничев заулыбался, до конца не уразумев своё место в пищевой цепочке.

Они заговорили. О разном: о погоде, о политике, о поездках. Выяснилось, что Моничев много где побывал, а Иосиф Григорьевич всю жизнь просидел на одном месте. На море выбирался всего два раза. Не потому, что нету средств, а потому что чувствует себя уверенно только в родных местах. На тридцатой минуте разговора Иосиф Григорьевич почувствовал себя плавучей субстанцией, болтающейся в проруби. Нужно было завершить ишачью беседу, и он сказал:

– Не слишком ли я тебя отвлекаю, Николай Степанович? Нам то что: солдат спит, а служба идет. А у вас ведь время – деньги. Вы, наверное, торопитесь…

– Нет же, я специально выкроил полдня, чтоб к вам заехать.

И полилась беседа снова. На счастье, заглянул Паперно, и на него удалось излить душу.

– Паша! С утра от тебя жду отчет по Гринвичу! Из-за тебя генерал меня хлобукнет!

То был условный сигнал. Через полминуты Паперно влетел с целым ворохом документов, стал их раскладывать, и что-то объяснять. Моничев все понял, встал со стула, и, подавая руку, тревожно спросил:

– Иосиф Григорьевич… как там, по моему вопросу…

– Это по какому?

– По Ансимову.

– Ты меня так не пугай, Степаныч! Я уж думал, беда какая стряслась. По этому делу ответ такой: все в порядке. Давным-давно документы твоего изверга отданы в работу. Жди скоро новостей.

– А как там что? Какая статья, и какой срок?

– Работаем, Степаныч, работаем. Ей-богу, в нашей системе…

И начальник ОБЭП подробно, терпеливо объяснил, что следствие и дознание проходит определенные этапы, и для достижения результата необходимо время. Такая вот государственная машина: схватить и посадить за решетку можно только террориста или преступника, находящегося в розыске. А если человек ничего не совершил, то извините, нужно время покумекать, за что его упрятать. Но для друзей нет ничего невозможного.

В подтверждение своих слов Иосиф Григорьевич приложил руку ко лбу и сердцу.

– Твой друг мне друг, твой недруг – мой недруг.

Начальник ОБЭП стоял перед директором «Доступной техники» чистый, как родник святой горы. Больше не хотелось ничего доказывать, его хронометр отсчитывал потерянные минуты. И он добавил уставшим голосом:

– Запытаем извергов так, что все шайтаны содрогнутся.

С этими словами он опустился в кресло и посмотрел под стол, на кожаный портфель работы Louis Vuitton, подаренный директором нефтяной компании «Волга-Трансойл». Моничев стоял, охваченный смущением. Наконец, пожелав Давиденко удачного дня, он удалился. Паперно, угадав настроение шефа, сделал то же самое.

Оставшись один, Иосиф Григорьевич встал, прошелся крупными шагами по кабинету, постоял возле окна. Подумал о том, что здание напротив, в котором в советские времена был ресторан «Острава», этот уникальный объект недвижимости, уплыл в чужие руки. Эх, тогда бы, в те времена, сегодняшние возможности! Поразмыслив, Иосиф Григорьевич пришел к выводу, что ничего-то в жизни не упущено. Он взял то, что считал нужным взять. Но сейчас, в деле Кондаурова все пошло не так, как было запланировано.

Он отдернул зеленую ткань и выбрал одну книгу из аккуратно сложенной стопки. Это было популярное пособие по психологии одного американского автора. Иосиф Григорьевич стал её листать. Пытался размышлять, вчитываясь в строки. Через пару минут он вернул её на место.

«Интересно, – подумал он, – сколько денег отхватил этот американский пиндос за свою мазню? Бред полный, вперемежку с откровенной банальщиной. Чтобы книга получилась более убедительной, автору нужно было добавить туда утверждения о том, что вода – мокрая, а песок – сыпучий. Наверное, об этом будет следующий том».

Книги, которые Иосиф Григорьевич покупал, польстившись на обложку, лежали под столом, и он не знал, что с ними делать. Такое впечатление, что авторы придумывают удачный заголовок, а к нему дописывают книгу. Если бы сейчас, как в далекие-далекие времена, существовала Академия надписей, эти люди поголовно стали бы академиками. Эпитафии, придуманные ими, были бы в цене. А их рассуждения о жизни, о человеческих отношениях, умозрительные жизненные законы, рассуждения о том, откуда мы и куда идем, что делать, как дальше быть, – все это напоминало бульканье нечистот в замкнутом коллекторе. Как, скажите, как высокоумный домосед, продавивший своей задницей несколько диванов, может что-то знать о законах волчьей стаи, о поведении акул, о жизни львиного прайда?

И почему, в конце концов, нигде не сказано, что делать с Ансимовым и Моничевым?

Иосиф Григорьевич открыл свой блокнот и начал его листать. Он не мог решить, куда позвонить. Наконец, на странице с буквой «Б», выбрал наугад телефон. Ему ответили. Услышав голос, он слегка опешил и снова заглянул в блокнот. Чертовщина какая-то. Почему стал путать телефоны, всегда точный был?! Начальник ОБЭП быстро нашелся. Он сказал:

– Здрасьте вам, Давиденко моя фамилия.

– Привет, Григорьевич, как твоё драгоценное, драгоценное?

– Не дождешься.

Они разговорились. Собеседник Иосифа Григорьевича – Валерий Иванович – работал в одном из районных управлений ОБЭП. Это был открытый, компанейский, свой в доску парень. Немного ограниченный, прямолинейный и не признающий полутонов, часто попадающий впросак из-за своей несообразительности. Но он был очень надежный и добросовестный исполнитель, на него всегда можно положиться: такой не подведет.

Они поговорили о кадровых перестановках. Иосиф Григорьевич сообщил, что освобождается перспективная должность в уголовном розыске, и он может туда продвинуть Валерия Ивановича, для которого это будет повышение в звании и благоприятные перспективы. Тот горячо поблагодарил и запросто сказал, что по такому случаю организует баню. Иосиф Григорьевич улыбнулся, зная, что это будет за баня, и какой там будет личный состав – очень женский и очень личный. И вежливо отказался. Тем не менее, он был польщен – эти эмоции искренние. Он сказал:

– Запиши, Валера, адресок, туда надо будет съездить. Фирма называется «Доступная техника».

– Что они натворили, натворили?

– Торгуют бытовой техникой.

– И это все?

– Найдешь что-нибудь. Фальшивые сертификаты, незарегистрированная на территории Российской Федерации продукция, подложные приходные накладные.

– Кто будет виноват, виноват?

– Учредитель, кто ж еще? Рыхлый обрюзгший пиндос под названием Моничев.

Больше ничего объяснять не требовалось. Перед тем, как положить трубку, Иосиф Григорьевич сказал, что с него бутылка, и добавил:

– Давай, Валера, хлобукнем эту суконную сотню.

Закончив разговор, он снова заглянул в блокнот и громко расхохотался. Фамилия Валерия Ивановича была Зюбенко. Её всегда путали и писали в приказах «Дзюбенко». Дзюба и Дзюбенко – распространенные украинские фамилии, а вот Зюбенко – редкость. Валерий Иванович возмущался, и все время повторял: пишите без «Д», моя фамилия пишется без «Д»! Так его и прозвали: «БезДэ». Говорили: позвони «БезДэ»; вон, «БезДэ» идет, сходи к «БезДэ». По этой причине в блокноте он был записан не на букву «З», а на букву «Б».

Иосиф Григорьевич встал со своего места и снова прошелся. Нужно было принять важное решение, а он никак не мог собраться с мыслями.

Он знал тех троих, что были тогда в казино, знал, зачем они приходили туда в день убийства. Это были обычные житейские дела, совсем не криминальные. Но он чувствовал, что это имеет какое-то отношение к разыгравшейся трагедии.

Третьяков искал своего знакомого, Владимира Быстрова, служившего когда-то на Тихоокеанском флоте. Это была причина обращения Сергея Владимировича к начальнику ОБЭП. Он прибыл в Волгоград, позвонил своему знакомому, Малышеву Дмитрию Анатольевичу, местному военкому. Давиденко и Малышевы дружили семьями. Дмитрий Анатольевич попросил Иосифа Григорьевича помочь в этом вопросе – знал, что у того везде все схвачено, и это будет самый короткий путь. Очень был нужен Третьякову Быстров. С таким рвением обычно ищут должников. Или выслеживают неверных супругов.

Быстрова разыскали без труда. Он был раньше прописан в Михайловке, там жили его родственники. Некоторое время назад родители продали дом и переехали в Волгоград. В настоящее время Быстров живет в собственной квартире – тоже недавно купил. Третьякову передали оба адреса – родительский и домашний. Он отзвонился буквально в тот же день, сказал, что нашел своего товарища, все в порядке, вечером они встречаются в казино «Золотой Глобус». Оказалось, что они просто разминулись – Быстров звонил Третьякову во Владивосток, а тот уже улетел в Москву.

Итак, понятно, что делали в казино те двое неизвестных – Быстров, «рябой игрок», и Третьяков, по описанию Галеева – «крупный мужчина с волевым лицом, загорелый, похожий на военного». У них там была дружеская встреча.

Катя Третьякова… У неё там тоже была встреча. Судя по всему, встреча личного характера. Интересно, как относился её отец к этой связи?! И о чем, интересно, Третьяков разговаривал с Кондауровым? Неужели строгий папочка делал внушение великовозрастному ухажеру?!

Иосиф Григорьевич достал из-под стола свой «Луи» и вынул оттуда фотографию. Третьяковы – отец и дочь – в гостях у «старого седого полковника», как называл себя Иосиф Григорьевич. Девушка посередине, мужчины по краям, фотографировала Лариса, жена Иосифа Григорьевича.

Катя! Из-за таких девушек сходят с ума, бросают семьи, совершают безумные поступки. Иосиф Григорьевич никогда не понимал людей, теряющих голову из-за женщин. Он любил свою жену, был верен ей, но не помнил, чтобы у них когда-либо разгорались страсти. Они были солидарны в том, что это лишняя трата энергии, которую необходимо употреблять на повышение благосостояния. Супруги Давиденко единодушно осуждали тех, кто тратит много эмоций на проявление чувств. Не было у них сцен ревности, не было бурных выяснений отношений. Не было дурацких, необычных поступков, направленных на то, чтобы вызвать у любимого человека изумление, какие-то положительные эмоции. Не было беспричинного хохота, не было многочасовых созерцаний друг друга, не было спонтанных поездок куда угодно, лишь бы побыть вдвоем. Взрыв чувств не считался событием, укрепляющим отношения, это был психотравмирующий фактор, нарушающий спокойное течение жизни.

Все шло по расписанию, своим чередом. Правда, Лариса возмутилась тем, что Иосиф, когда делал предложение, три раза посмотрел на часы, а еще она ворчала, что он никогда не купит цветов без напоминания. Но все это в прошлом. Сейчас в семье царит гармония.

А когда он увидел Катю, что-то вдруг проснулось в его душе. Беспокойные мысли роились, мешали работать. Нет, он не собирался изменять своей жене – ни с Катей, ни с какой-либо другой женщиной. Но… если он допускал мысль, что мог бы встречаться с Ариной ради общения и приятной дружбы, то в случае с Катей… его пугала одна мысль о том, что будет, если остаться с ней наедине.

И он задал себе вопрос: могла ли случиться трагедия из-за такой девушки? Ответ напрашивался сам собой: запросто! Тот, кто будет обладать ею, познает вершину блаженства и бездну печали.

Он набрал телефон Третьякова. Трубку взяла Людмила Николаевна, его мать. Она сказала, что Сережа уехал в Москву. А Катя? Катя отдыхает на море. Тут Иосиф Григорьевич вспомнил, что в одну из встреч Третьяков говорил, что дочь собирается поехать в свадебное путешествие. Интересно, кто этот несчастный?

Тогда Иосиф Григорьевич решил поговорить с теми, кто в городе. Он позвонил Павлу Ильичу, приказал разыскать Еремеева и вызвать его для беседы на завтра, между четырьмя и шестью часами.

После этого он вынул из-под стола бутылку коньяка, обещанную Валерию Ивановичу и поставил её на видное место – чтоб не забыть, затем вытащил из тумбочки папку с документами Артура Ансимова и положил её под сукно.

Глава 21

Не заладилось уже с утра. Катя заявила, что Андрей её совсем не любит. На завтрак не пошла, а когда он спросил, что ей принести, ответила, не все ли ему равно, будет она завтракать, или останется голодной.

Обычно столоваться ходили к Иораму. Он сказал, чтоб распоряжались в его доме, не замечая хозяев. Бывало, готовила его жена, но в основном приходилось делать все самим. Катя не была умелой стряпухой. Когда что-нибудь сготовит, то, даже не спрашивая, вкусно это или нет, говорила: ну и что, что невкусно, зато полезно! В основном предоставляла Андрею постоять у плиты, мотивируя тем, что «мужчина на кухне – это так сексуально!»

Вот и в этот день. Андрей принес ей в комнату бутерброды и кофе. Сначала она возмутилась: как это так, почему он всегда решает, чем ей завтракать! Потом молча кивнула: мол, оставь на столе.

После этого Андрей сходил в лес, набрал кедровых шишек, наколол орехов и принес ей. Она снова удостоила его едва заметным кивком. Что она собирается делать? Разве не видно: она лежит и думает.

Тогда он отправился на кухню и стал тушить говядину. Иорам, человек без определенных занятий, зарабатывавший в основном продажей цитрусовых, в тот день куда-то уехал. Нина Алексеевна была на работе. Пришлось готовить в одиночестве. Кухня, с её глиняной посудой, покрытой грубой глазурью, с большими медными кувшинами и шашками изразцового пола, походила на жилище эльфов. Все здесь было настолько необыкновенно, но вместе с тем так просто, что Катя могла запросто тут управляться, и Андрею было невдомек, почему бы ей не прийти и не помочь ему.

Через некоторое время он пошел в комнату, чтобы её проведать. Она лежала на кровати. Глаза её были закрыты. Он тихо спросил: «Ты спишь?» Открыв глаза, Катя ответила, что задумалась. Тогда он сообщил, что тушит говядину, и, если она что-нибудь надумает, то сможет найти его на кухне.

Она ничего не надумала. Когда все было готово, Андрей поднялся, чтобы позвать её на обед. Комната оказалась пустой. Он отправился на поиски в их любимые места – на опушку леса, куда они ходили обычно, чтобы посидеть на поваленном дереве; к заброшенной беседке, что возле старых ворот санатория, которые давным-давно заколотили, и этим въездом не пользовались; он даже спускался в низину, где рос бамбуковый лес и протекал ручей. Её нигде не было. Андрей вернулся к дому, поднялся в комнату. Пусто. Он увидел её туфли, один – на боку, другой стоял прямо, и, живо представив её ножки в этих туфельках, крикнул в сердцах:

– Да где же, черт возьми, она ходит!?

Андрей снова вышел на улицу. Вокруг – ни души, даже не у кого спросить. Буйный ветер, скатившийся с гор, настойчиво дергал ставню, словно пытаясь ворваться в притихший дом. Но старый платан, верный страж у окна, защищал его могучей грудью. Дерево гудело и стонало, и все настойчивей стучало веткой в ставню, словно звало на помощь. Андрей начал волноваться – у местных жителей кровь горячая! Он стал наугад прочесывать окрестности, периодически возвращаясь к дому проверить, не вернулась ли она. В голову лезли самые дикие мысли. Везде мерещились неясные тени и шорохи.

Белесоватые облака проносились в сторону моря. Они заполняли громадные пространства, сами превращаясь в клубящееся море, поглощающее горы, и лишь отдельные вершины торчали, как острова, сопротивляясь свирепой стихии. Андрей не видел неба, он чувствовал подземный гул, готовый вот-вот вырваться из раскаленных глубин и разметать все вокруг. И это буйство воздуха и огня усиливало чувство беспокойства, охватившее Андрея, ему казалось, что на этой земле в едином союзе действуют все нечистые силы.

Прошло три с половиной часа с тех пор, как обнаружилась пропажа.

Вдруг он увидел Катю. Она шла со стороны леса – бледная, белее облака. Андрей испугался. Снедаемый тревожными предчувствиями, он смотрел на неё широко раскрытыми глазами.

– Что случилось? – спросил он, когда она приблизилась. – Ты где была?

– В лесу, – ответила она апатично.

– Я тебя везде искал!

– Я была на холме.

– На кладбище?

Она ничего не ответила.

В лесу, на холме было кладбище. Оно никак не было огорожено – просто могилы, разбросанные между деревьями. Кладбище довоенное, и даже дореволюционное, ни одного современного захоронения. Видимо, сейчас запретили там хоронить. Многие могилы без оград – просто надгробные плиты, камни и памятники среди опавшей хвои, веток, и кустарников. Он живо представил себе её, бледную, растерянную, подавленную, одиноко бредущую среди огромных сумрачных деревьев, покрытых сизым лишайником, среди покосившихся крестов и поросших мхом надгробий. Ему стало жутко.

Они шли молча. Андрей разозлился: почему она не снизойдет до объяснения?

– Могла бы предупредить, – сказал он раздраженно. – Я чуть с ума не сошел!

– А ты бы мог сходить мне за лекарством в санаторий. Или куда-нибудь еще.

Она говорила странным, изменившимся голосом. Да, ему было известно, что у неё болит живот. Он переживал. Расстраивался, может быть, даже больше неё… Но она могла бы хоть как-то намекнуть!

– Сказала бы хоть что-нибудь, подала бы знак.

– Ты все прекрасно знал! Ты эгоист! Совсем не чуткий. Тебе одно только нужно. Интересуешься мной только в определенные моменты. Когда мне нельзя, ты не обращаешь на меня внимания, будто меня не существует.

Он заговорил примирительным тоном, пытаясь её успокоить, назвал себя болваном, сказал, что сейчас же сбегает за лекарством, и попросил не капризничать и не утрировать. Он ловит каждый её вздох – конечно, если она находится рядом, а не ходит дышать туда, где её невозможно найти.

– Это не каприз! Я вижу твое потребительское отношение.

– Сейчас сбегаю за лекарством.

– Спасибо, я уже сходила.

Они подошли к дому. Андрей сказал, что знает, кем будет работать – шефом, и зря вообще он пошел в медицинский.

– Это верно, шесть лет занимал чужое место. Никакой ты не доктор, фашист в белом халате, – буркнула она и первой прошла на кухню.

Обедала Катя без аппетита. От вина отказалась. Андрей пробовал пошутить – сказал, что вино повышает уровень гемоглобина в крови. Когда ей хотелось выпить, она всегда так говорила, и выпивала столько, чтоб наверняка… Она не отреагировала.

Тут появился Иорам. Он заглянул в холодильник, потом посмотрел на стол, и недовольно проворчал:

– Баба моя думает о гостях меньше, чем пчела о шашлыке. Вот у тебя, Андрей, хорошая хозяйка!

Катя благодарно посмотрела на него и улыбнулась. Когда он вышел, лицо её снова погрустнело. Андрей обиделся на то, что она приветливо посмотрела на хозяина, а на него смотрит, как на пустое место. До конца обеда они не разговаривали.

Иорам, этот балагур и весельчак, любил поворчать на жену, особенно, когда выпивал. Пьяный, он мог прикрикнуть на неё, мог говорить с ней пренебрежительно и грубо, она к этому относилась спокойно. Очевидно, у них было достаточно точек соприкосновения, чтобы оставаться вместе. Нина Алексеевна была у него чуть ли не десятой по счету женой. От предыдущих жен у него две дочери и сын, у неё – один сын. Когда Иорам сидел без работы, они жили на её деньги. Принадлежащая Нине Алексеевне квартира также приносила доход – её сдавали отдыхающим. В целом, они вполне устраивали друг друга. Нина Алексеевна была довольна тем, что муж, хоть и часто буянит, но не гуляет – отгулял уже своё, да и не на что. Сама русская, она была невысокого мнения о русских мужчинах: пьяницы, хозяйством не занимаются. Таким был её первый муж. Местных мужчин, абхазцев и грузин, она тоже недолюбливала: жен запирают дома, сами гуляют с русскими бабами, которых не уважают, и держат за проституток. Иорам был для неё как раз то, что нужно: не гуляет, а если выпивает, то держит себя в руках, пусть заработки нерегулярные, зато ведет хозяйство – поддерживает дом и участок.

После обеда они вышли на улицу. Катя стояла перед ним все еще бледная, осунувшаяся, с потухшим взглядом, устремленным куда-то вдаль. На ней была его футболка, которая была ей велика, в ней Катя казалась похудевшей и беспомощной.

– Что будем делать? – спросил Андрей бесцветным тоном.

– Ты обещал меня свозить на горную речку, – ответила она, не глядя в его сторону. – Прости, что напоминаю.

– Конечно, я не держу своего слова, – съязвил он. – Я ведь такой плохой.

И пошел к Иораму, чтобы взять ключи от старенькой «копейки», которую хозяин любезно предоставлял для разъездов. Через полчаса они выехали. Андрей вел машину, время от времени сверяясь со схемой, которую Иорам нарисовал на замызганном клочке бумаги.

Сначала ехали лесом, а там, где он редел, и дорога подбиралась близко к обрыву, горные хребты разворачивались грандиозной панорамой. Угрюмые цепи гор уходили в необозримое пространство. Пройдя над обрывом, дорога снова уходила в молчаливую лесную чащу, и остроглавые вершины то появлялись, то исчезали за деревьями. Ехали долго. Катя задремала. Мимо проплывали нерасчесанные вершины сосен и мутные валы далеких гор.

Андрей начал беспокоиться, правильно ли едет. Наконец, дорога пошла над ущельем, по дну которого текла река. Он успокоился: уже близко. Река в этом месте текла спокойно, величаво. А нужно было доехать до порогов, и, если удастся, до водопада. Ущелье все больше сужалось. Все больше подступали к нему высокие горы. Повсюду были видны набросанные с вершин камни. Края ущелья неровные, и дорога беспрерывно петляла, напоминая собой бесконечный лабиринт. Приходилось ехать осторожно – из-за поворота в любой момент могла показаться встречная машина. Неприветливо было в этой каменной щели. Иногда попадались одиночные деревья и заросли, скрашивавшие мрачный пейзаж.

Вскоре послышался отдаленный гул, и за очередным поворотом показался водопад. Дальше дорога уходила влево, совсем близко к водопаду было не подъехать. Подступы к нему преграждали хаотические нагромождения гор. Каким-то чудом над ущельем удерживались каменные громады. Кажется, дотронься до них, и всей тяжестью своей сорвутся они в пропасть. Андрей припарковался на небольшой площадке, заваленной обломками скалы, в нескольких метрах от края обрыва.

Они вышли. Серое непроглядное небо нависло над скалами. Прохлада исходила от них, а гул бурлящей реки отдавался в расселинах адским ревом. Змеиные водовороты зловеще засасывали тяжелую пену. На крутые берега свирепо набрасывались бушующие валы. Хаос коричневых волн разъяренно швырял камни и с неукротимым воем мчался вниз по течению. Тесно реке в крутых берегах, в тисках высоких гор. В бешеной злобе силилась она раздвинуть выступы скал, разметать стремительным потоком каменистые перекаты, срезать выступы.

Катя молчала. На лицо её легла белая тень. Неподвижно стояла она с остановившимся взглядом больших глубоких глаз. Тягостное молчание исходило от неё. Андрей не решался что-либо сказать, настолько непонятным казалось ему её настроение. Наконец, он горестно проронил:

– Бог мой, тебе плохо? Может, мы зря сюда поехали?

Катя подошла к нему вплотную и сказала:

– Почему нигде не сказано, что делать с недотепами?!

Она стояла перед ним грустная, несчастная, потерянная.

«Да что с ней сегодня такое?!» – мысленно воскликнул Андрей.

Он обнял её и крепко сжал, целуя её волосы, лоб, глаза. Она подняла голову, губы её были полуоткрыты. Он поцеловал их, она ответила на его поцелуй.

– Дождалась, наконец!

Они присели на камень и долго сидели молча, обнявшись. Потом она предложила отъехать отсюда – тут слишком громко.

Проехав километр, Андрей остановил машину возле леса, между двух развесистых деревьев. Глухой рокот доносился откуда-то издалека, как будто из подземелья.

– Мне нужен гемоглобин. – сказала она, когда вышли из машины.

Андрей с готовностью подставил свою шею под её зубки.

– Ты брал с собой бутылку, я видела!

Он вернулся к машине и достал с заднего сиденья сумку, куда положил бутылку красного вина. Взяв её, вернулся к Кате. Это было домашнее вино, ароматное и терпкое, Иорам заготавливал его декалитрами. Сделав пару глотков, она попросила Андрея что-нибудь рассказать – в этот день он прямо-таки измучил её своим невниманием. Он тут же нашелся.

– Знакомый отца, он москвич, как-то ехал по городу. Машину останавливает девушка и просит подвезти на Белорусский вокзал. Она опаздывала на Минский поезд. Еще эти пробки, они приехали впритык. Денег он с неё не взял – просто хотел сделать приятное. А телефон спросить постеснялся. Девушка взяла свои вещи и побежала на поезд. Уже выехав на Малую Грузинскую, он увидел, что она забыла сумочку. Вернувшись к вокзалу, взял сумочку, и побежал на перрон, но поезд уже ушел. Недолго думая, он на машине поехал в Минск и утром встретил её на вокзале – с цветами и с сумочкой. Они вместе провели неделю в Минске, и все у них было хорошо.

– А потом?

– А потом он подсел на это дело – разные девушки, разные вокзалы, разные города…

– Ну, правда, расскажи!

– Не знаю, если честно. Не слежу за его личной жизнью.

– Правда? – спросила она саркастическим тоном. – А мне так кажется, что ты какой-то летописец чужой личной жизни; все время рассказываешь про своих знакомых, и никогда – о себе. Когда твой рассказ предваряется этим вступлением – «один мой знакомый» – меня уже начинает трясти. Твоя личная жизнь до меня, – это что, военная тайна?!

Андрей был поражен её резким тоном. Впервые он видел её такой.

– У тебя что, язык умер?

Андрей не мог вымолвить ни слова. Тогда она сказала немного мягче:

– Говори, мои уши открыты для твоих откровений.

– Ты у меня первая, – выдавил он. – Ты – свет моей одинокой молодости.

– Ну, знаешь ли… – тихо проговорила Катя. – Ты решил поиздеваться надо мной?!

– Я самый неискушенный в мире человек, ты разве не заметила? Вспомни, как я себя повел тогда, первый раз. Как угловатый подросток, увалень.

– Что я, по-твоему, дура? Не могла ж я отдаться какому-то недоумку, да ещё в первый же день.

– То был не первый день нашего знакомства. Ты поступила очень осмотрительно.

Катя попросила его не уводить разговор в сторону – она сама как-нибудь разберется, осмотрительная она или легкомысленная, и аналитики ей не нужны, к тому же,

– …я поступила из гуманных побуждений. Я не могла отказать. Это бы разбило твоё сердце.

Помолчав, еще тише выразила свое неудовольствие:

– Ты совсем не дорожишь нашими отношениями. Если бы ты меня так о чем-то просил, то убеждена: я бы выложила все, что тебя интересует.

Его охватили сомнения. Может, рассказать что-нибудь?

– Но какое для тебя имеет значение сбор интимного анамнеза? – спросил он в надежде, что все-таки она не будет так настаивать. – Любовь не дает права вести разговор о том, что было до любви. Мне, допустим, безразлично… Было… и ладно. Главное, что ты теперь – моя!

– Ты что, намекаешь на моё прошлое, поражающее порочащими связями?

С этими словами она развернулась и быстро пошла в сторону тропинки, спускавшейся в ущелье. Андрей побежал вслед за ней. Что с ней сегодня такое?! Обогнав её, преградил ей дорогу, и заключил в свои объятия. Она безвольно прижалась к нему. Он почувствовал, какая она слабая.

– Бывает, женщины приходят к своим возлюбленным с гораздо более богатой историей, чем у меня. И никто их за это не упрекает.

– Давай, чего уж там, обвиняй меня, кидай мне все камни за пазуху. Невнимательный, нечуткий, теперь голоса тебе рассказали об упрёках.

– Расскажи! – капризно сказала она.

Катя упрашивала его ласково, целуя и прижимаясь к нему, надувала губки, умоляла, обижалась, приводила доводы. Увидев в его глазах сомнения, усилила натиск.

Он закрыл глаза. Вспомнил студенческие годы, пролетевшие, как ветер сквозь ярко-чёрные пряди Машиных волос.

– Хорошо.

И Андрей рассказал случай, произошедший с ним, когда к нему на дежурство приходила Маша. События той ночи навсегда врезались в его память. Только про Машу в его рассказе не было ни слова.

Это случилось на третьем курсе. Ночью привезли погибшую женщину, и, когда Андрей осматривал на улице лежащее на носилках тело, вдруг появился Захар, знакомый одного из санитаров. Он часто приходил в морг просто для того, чтобы посмотреть на трупы, обычно по ночам, – когда выпьет, или уколется. Ничего особенного, многие так делали. Сидят где-нибудь в компании, выпивают, тут кто-то вспоминает: у меня друг в морге работает, айда на экскурсию! Приедут, посмотрят, и веселье продолжается.

С Захаром было всё иначе. Он приезжал всегда один, просил проводить его в подвал. Подолгу осматривал мертвецов с каким-то странным любопытством, говорил, что делает это «для души», взгляд у него при этом был какой-то одичалый, кромешный. После «экскурсии» сразу уезжал, не оставаясь, как это все делали, чтобы выпить. Андрей поставил ему диагноз – хрестоматийный шизоид – и на своих дежурствах не пускал его.

В ту ночь Захар вынырнул откуда-то из темноты, подошел к родственникам погибшей, представился «сотрудником», участливо поговорил, помог занести тело в подвал. В его поведении не было ничего подозрительного. Он присутствовал в регистратуре при заполнении журнала, затем, когда родственники ушли, сам закрыл за ними дверь на уголок. Вернувшись, заглянул через плечо Андрея в журнал. Графа «ценности» еще не была заполнена.

Он начал что-то говорить, и Андрей не сразу понял значение его слов. Смысл сказанного медленно доходил до сознания. Захар предлагал вынуть золотые зубы изо рта погибшей. В журнал-то еще ничего не записано. А родственники уже поставили свою подпись.

Андрей покрутил пальцем у виска, оценивая Захара как противника – интуиция подсказывала неизбежность поединка. Он оглянулся на Машу, она сидела на диване у стены, с широко раскрытыми от ужаса глазами. В это время Захар взял со стола ключи и, развернувшись, направился к выходу. Андрей схватил его за руку, но тот с силой оттолкнул и направился в подвал, на ходу вынимая из кармана нож.