Велик и знатен город Редькоград, только добраться до него не так-то просто. Не мутовку облизать. С севера, с востока, да и с юга вообще не подойдёшь: там горы высокие, пропасти широкие и леса такие непроходимые, что средь них не всякая змея проползет, а уж о конях с людьми и говорить не приходится. Крепка и надёжна граница с трёх сторон, а вот с запада к городу подойти можно, но и тут тоже: по болотам путешествовать – не сахар после бани лизать. Болота здесь на редкость мерзко противные, и живут в них постоянно только: тьма комаров, рать голосистых лягушек да две русалки преклонных лет. Комары – живые бойкие злые, кровь сосут из любого места за милую душу; лягушки, тоже энергичные – по ночам песни петь на редкость горазды, а вот русалки на болотах сонные и ленивые до безобразия. До того они любят в мягкой тине без дела полежать, что уж мох у них по всему телу пошёл, а местами и камыш заколосился. Целыми днями они в тине блаженствуют, даже на путников мужеского полу – ноль внимания. Оно, может быть, и к лучшему. А то вот такое дело однажды случилось…
Пастух Егорка ходил на престольный праздник в село Сиволапово. Оно как раз между кривым оврагом да гнилым болотом раскинулось. Зажиточное село, ничего не скажешь, народ там чай с сахаром почесть каждый день вкушает и девки в селе – на загляденье, правда, местами, но не в этом дело… Дело в том, что Егорка припозднился на гулянке и пошёл к Редькограду уже затемно. Шагает он в тусклом лунном свете сквозь болотный туман и песни протяжные поёт, не то, чтоб боязнь заглушить, а так – для души. Отчаянный пастух парень, только дурак первостатейный. Именно из-за дурости своей он и остановился послушать: а чего это там во тьме болотной забурлило внезапно. Был бы он поумней, так ноги бы в руки и… Но дуракам, как говорят умные люди, закон не всегда писан. Захотелось Егорке на бульканье глянуть своим собственным глазом и разнюхать: чего там да как. Пастуху даже луна с неба моргает, мол, ты чего, совсем с дуба рухнул, беги, а ему хоть бы хны. Раздвинул он густую осоку, в трясину по щиколотку зашел, пригнулся и… узрел глаз! Да какой! Будто в громадном изумруде сенной сарай от удара молнии полыхнул. У парня от того пожара мурашки по всему телу заскакали, как блохи на собачьем хвосте в предчувствии водных процедур. Все соки организма, за любовные страсти ответственные, защекотали приятной истомой соответствующие места самым неподобающим образом; со всего тела к низу живота благодать стремительно пошла на пару с томлением… Одним словом, влюбился пастух в это чудо глазастое с первого раза и с тех пор покою ему нет: и день, и ночь по болоту бродит парень да ищет чего-то, а руками всё жесты вытворяет противоестественные приличному человеку. Срамоту всякую, одним словом. Сказывают, что русалка его околдовала, а как там на самом деле: то кто ж его знает? Но это так, к слову. Не до влюбленного пастуха сейчас жителям Редькограда, беда тут случилась.
Началась та беда темной ночью на сорок третий день вдовства князя великого Симеона. Жестокая похоть одолела местного властителя. Не один день он ей противился и боролся всячески с подлым недугом, и вот не вынес напора бессовестного. Объявил наутро зело не выспавшийся князь о своем непременном желании жениться, как говорится, от греха подальше. Вот тут всё и началось.
Невест повезли со всех волостей и из-за границы. Глаза у бояр редьковских во все стороны разбегаются от этакого женской фестивали, но это не причина, чтоб обычаи старинные не блюсти. А раз так, то принялись бояре первым делом красных девок сортировать. Для этого случая в Редькограде с древних времен надежный способ имелся. Вот какой. Брали бояре девку под белые руки, надевали ей на голову холщовый мешок и заводили в баню. В бане же сидит нагишом городской дурачок Федул и матерные частушки бойко на балалайке наяривает. Но это только прелюдия, дальше интереснее. К нему как девку подведут, мешок с головы её сдернут, так Федул тут же перед ней в пляс. И такие коленца, стервец, вытворяет, что у-у-ух… То в такую позицию встанет, то в этакую; то этим делом тряхнёт, то тем… Бояре же момент ловят и внимательно на кандидатку в княгини смотрят: если зарделась только, в один сорт определяют, ежели икнула или лик руками прикрыла – в другой, а коли в пляс с дурачком пошла, так в третий. И набралось таких сортов семь или восемь, пока испытанию не прекратили. А прекратили её не по взаимному хотению, а из-за трагического инцидента: одна принцесса чернявая из дальней заморской стороны до того вдохновенно сошлась с Федулом в пляске лихой, что оторвала рученькой белой весьма важную деталь с тела дурачка. Федул вздрогнул, поперхнулся, потом чуть кровью не изошел, судорожно выкарабкиваясь с того света, встревожился от жестокой напасти и испытывать девок дальше наотрез отказался. Пришлось всех оставшихся товарок определить в единый сорт, как некондицию, но с правом продолжения участия.
Еще следует отметить, что не только приезжие красавицы бились за сердце князя, были красавицы и доморощенные. Особенно среди них выделялась дочь боярина Афинея – Афродита. И была она не только хороша собой на диво, но и неоднократно отличалась на пожарах, первой входя в горящую избу. Сами понимаете: в наших краях баб, желающих на пожаре отличиться – пруд пруди, наперегонки мчат, но дочь Афинея всегда в этой гонке на лидерской позиции. А один раз местные парни, по приколу, попросили красавицу остановить коня на скаку. Афродита просьбу парней выполнила, но с некоторым ущербом для коня: здорово повредив ему ладьевидную кость. Пожалев бедное животное, Афродита расстроилась до слезы и долго оглоблей гоняла парней – приколистов по орешнику…
– Вот бы нашему князю такую супружницу, – неоднократно вздыхали горожане, наблюдая за очередным подвигом красавицы. – Совсем бы другая жизнь началась…
Авторитет Афродиты в Редькограде настолько велик, что даже Федул-дурачок в бане надевал перед ней штаны и снимал шапку. Казалось бы, кого еще князю надо, но сердцу не прикажешь, и участвовала Афродита в конкурсе на общих основаниях, правда, по высшему сорту, наряду с девками королевских и прочих благородных кровей. Хотя и была у Афродиты мохнатая рука в образе княжеской няньки Ненилы, которая терпеть не могла всякую заморщину и ратовала только за своё отечественное, но фаворитом в гонке к княжеской постели считали её очень немногие…
Дальше стали бояре девок внутри каждого сорта смотреть наиподробнейшим образом: то в открытую, а чаще исподтишка. Разные жизненные ситуации принялись им устраивать, подвохи чинить. Некоторые некоторых и соблазнить пробовали, а иначе как стойкость амурную заценить? Короче, всю подноготную вызнали, а потом провели конкурс песни с пляской в три тура, но никак выбрать достойнейшей не получалось. Ну, все хороши так, что дальше и некуда, прямо-таки – одна к одной. Масть в масть. Может быть, и до сей поры, они бы выбирали, но князь Семион не вытерпел конкурсного регламента, ногой топнул и мгновенно положил глаз на ту самую чернявую, какая в азарте Федула аргумента лишила. Бояре наперебой Семиону опасения в ухо зашептали, мол, остерегись князь, целостность организма под угрозой, но тот – ни в какую: хочу Земфиру и всё тут! Стали к свадьбе готовиться.
На скорую руку палаты пировые возле лягушачьей озёрки возвели. Добротные палаты получились, и не скажешь, что деланы второпях, правда, пришлось крыльцо парадное маленько перестроить да стену западную заодно вновь возвести. А всё почему? Из-за недоразумения. Нельзя же в пировых палатах без столов. Когда столы дубовые сколотили, то неожиданно оказалось, что не проходят они в дверь. Старые люди, еще заранее говорили, что такой казус вполне может случиться, но кто ж слушает старших в момент деятельной горячки. Не до них, когда руки чешутся и в прочих местах зуд. А горячка такая случилась в те дни в Редькограде, что хоть каждого из бадьи водой студёной поливай. Всё и везде кипело. Всякому хотелось непременно перед князем отличиться. Через край и выше того бил фонтанми энтузиазм у всех без разбору.
Когда узкие двери палат дали столам от ворот поворот, попробовали те столы в окно сунуть, но и там засада. Не проходят. Архитектора палат – Тришку Ушлого, тут же стали всем миром на кол сажать, но тот парнем оказался вёртким, вырвался он из жадных рук земляков и помчал в лес, как лось к лосихе в момент наивысшего накала. Погоня за архитектором успехом не увенчалась, поэтому усталый народ загрустил, расселся на мягкой траве вокруг палат и стал думать над следующим шагом в сторону исправления ситуации. Думали долго, но безуспешно, а потому решили позвать Феофана-богатыря. Известная личность, его всегда в Редькограде зовут, когда ситуация тупиковая, и не было случая, чтоб он ту ситуацию не разрулил, правда, всегда получалось не так, как хотелось.
– Помоги нам надёжа-богатырь, – поклонился Феофану в пояс староста того городского конца, с какого палаты пировые возвели. – Подумай с нами, как нам столы дубовые в палаты просторные занесть.
– А чего тут думать? – торопливо потёр ладони деятельный богатырь, – Заносить надо!
Феофан схватил могучими дланями самый большой стол наперевес и ринулся к крыльцу, как хмельной ратник на ворога. Крыльцо испуганно затрещало, но с первого раза богатырю не поддалось. Феофан осерчал и стал атаковать крыльцо другой раз, на этот раз крыльцо пало, а вместе с ним и западная стена. Крышу с остальными тремя стенами удалось ловко подхватить подпорками. В образовавшийся проём внесли столы, Феофана наградили за труды великие и организовали экспедицию в лес для поиска сбежавшего архитектора. Нашли его сидящим в кроне столетнего дуба в окружении диких кабанов. Кабаны те приняли беглого зодчего за жёлудь диковинный и ждали, когда тот созреет, попутно слушая лекцию о зодчестве древних народов. Кабанов быстро прогнали, пали на колени перед архитектором и со слезой просили соблаговолить да войти в положение. Тришке уже давно надоело на дубе прятаться да с кабанами просветительские беседы вести. И поэтому на мольбу народную он сразу же откликнулся из густой кроны, с дуба слез, прослезился и тут же на радостях справил большую нужду, а через три дня палаты пировые стояли на берегу озёрки, как новенькие, в окружении голосивших от очередного удивления лягушек.
Людям же удивляться на пировые палаты было некогда, они удивлялись новой супружеской кровати князя, сработанной для новобрачных лучшими столярами округи. Кровать получилась столь огромной, что, пока охранявшие её дружинники завтракали, местные мальчишки взялись на той кровати в бабки играть. Мальчишек прогнали, и стали ложе супружеское в княжеские палаты заносить. С первого раза оно тоже не вошло. Не вошло и со второго. Как говорится, снова тем же местом да по тому же самому. Кто-то посоветовал позвать богатыря Феофана, но, тут же, несколько добровольцев разбили советчику лицо в кровь. Избитый советчик рыдал в голос, а народ, терзая ногтями волосья, а кого их нет – голую кожу, напряженно думал. Но что интересно, про Феофона никто больше не заикнулся. Значит, еще согревала надежда кое-как испуганные души задумывавшихся редьковцев. Не всё еще было потеряно. Часа через четыре решили кровать разобрать и занести по частям. Получилось. Столь славную победу отметили так дерзко, что кто-то умудрился сгоряча Феофану фингал под левый глаз засветить. Богатырь осерчал, загнал весь народ без разбору в болото и долго не выпускал его оттуда. Уж все протрезвели, а Феофан всё ходит по бережку и систематически тюкает оглоблей самых нетерпеливых по темечку. И лишь только тогда, когда все лягушки болота выскочили на берег и пали перед богатырём на колени, мол, избать от надоедливых квартирантов, чудо-богатырь, народу снизошло дозволение выйти и жить дальше в сухости. Когда грязные люди выползали из озера, богатырь Феофан присел огромный валун серого цвета в крапинку и стал думать. Любил он это дело, но частая потребность народа в его подвигах, к глубокомысленым размышлениям как-то не располагала. Надо было делать дело, и делать это дело быстро, а когда быстро, то думать некогда. Вот из-за многочисленных подвигов и сложилось мнение, что Феофан туп, как подшитый валенок, но это превратное мнение. Не давали богатырю развернуть во всю ширь залежи интеллекта в измученной подвигами душе. Вот и сейчас, только богатырь задумался о вечном, так сразу к нему подбежал худющий черный кот и, лукаво подмигнув желтым глазом, позвал к очередному подвигу силы…
А угощений на пир свадебный приготовили столько, что в процессе стряпни половина городских собак подохла от ожирения, а вторая половина, те, что похитрей, спрятали под заборами запасы на три года вперед. Убыли от собачьей хитрости никто не заметил, а вот с поварами дело оказалось хуже: троих кулинаров заподозрили в воровстве соли из княжеских запасов и засекли до критического состояния, но это дело житейское: лес рубят – щепки летят. Кто-то же должен был пострадать на радость народную.
– Так им и надо, – рассуждали редьковцы на площади в день экзекуции нерадивого поварского состава, – не умеешь воровать, так и не берись, а уж взялся на гуж, будь на выдумку дюж.
Любили редьковцы всякие поговорки с прибаутками, потому и жили временами счастливо.
А день свадьбы между тем приближался с неимоверной быстротой. Гостей в Редькоград приехало немереное количество. Всякого народу собралось: и степенные люди прибыли, и ни то ни сё пожаловали. Без хулиганов тоже не обошлось, особенно, со стороны невесты. Местные парни попробовали их приструнить, но гости заморские так просто не дались, и пришлось главному воеводе самым скорым образом вводить военное положение на центральной площади. Все недоразумения переместились на окраины городские, где они скоро и потонули: частью в болоте, а частью в серебряных чашах с кипящим пивом и вином. Установилось благодатное равновесие между «нашими» и «ихними» дня через три. Только один гость заморский никак успокоиться не хотел и всё норовил кого-нибудь плечом толкнуть или в глаза плюнуть. Ежедневно этот буян находил конфликт на самом ровном месте. Про таких у нас в народе говорят, что они без болезненной награды, как без пряников. Вот такой негодный человек и прибыл на свадьбу в Редькоград. Звали этого задиру – Радж Капур и был он нелюбимым сыном любимой жены главного визиря страны, откуда приехала черноглазая озорница – избранница князя. Знающие люди сказывали, что…, но об этом потом.
И вот, наконец, настал долгожданный для всех день. Выглянувшее из-за леса солнышко, словно по заказу, и засветило бирюзовым блеском не только город, но и всю близлежащую округу. Праздничным светом озарились леса, луга и даже бледно-зеленые трясины попытались тоже не ударить в грязь лицом. Сводный хор петухов дружно спел здравицу в честь брачующихся. То же самое исполнил бойким речитативом и ансамбль болотных лягушек под руководством жабы Василисы. Вслед за лягушками немного посолировал богатырь Феофан, у которого какая-то сволочь спёрла ночью почти новые сапоги. Завершили праздничную утреннюю программу четыре залетных соловья. Князь проснулся от соловьиной песни, сладко потянулся, сходил сперва на горшок, потом в баню с девками, завезенными из дружеского княжества, якобы, для выступлений с народными напевами, а на самом деле – ясно для чего… Не дураки, чай, а понимаем, что князь в очередной раз со свободой подобающим образом проститься должон. После бани надел правитель на распаренное тело штаны василькового цвета, новую рубаху белоснежную да алыми петухами расшитую, русы волосы взлохматил, зеленой лентой повязал и, поскрипывая сафьяновыми сапожками, пошел к гостевому терему за суженой.
Жители же города, выстроившись вдоль дороги, стали свежими цветами путь властителя выстилать и кричать разные напутственные слова насчёт техники исполнения супружеского долга. От некоторых из этих слов самих же крикунов вгоняло в густую краску, а заморские гости принялись уши пальцами затыкать да плеваться, словно вместо халвы отведали ненароком собачий кал.
На высоком крыльце терема встретили князя представители той заморской державы, откель принцесса чернявая приехала счастья попытать, стали требовать выкуп и поить его молоком дикой верблюдицы смешанным с чем-то желтым. Отпил для начала Симеон (как и полагается князю) с недоверием, которое скоро перешло в легкое удовольствие и закончилось громкой отрыжкой. Обрызгав заморскую делегацию белоснежной слюной, князь ткнул пальцем в сторону возов с дарами и самолично отпер большой висячий замок, на который принцессу замкнули во избежание, и решительно ступил за порог. Вот тут-то и началось. Раздался крик, до того оглушительный, что западная стена новых пировых палат стала угрожающе крениться и, если б, не проходивший мимо богатырь Феофан, праздничные скатерти пришлось бы раскладывать на траве.
– Беда с этими резонансами, – сокрушенно молвил богатырь, подставив свою могучую спину под кренившуюся стену. – Надо архитектору малость попенять…
А в это время по городу заметались и люди, будто растревоженная стая ворон.
– Где?! – орал князь благим матом, бегая по светлице девичьей, но только мохнатые пауки грустными вздохами отвечали ему из углов. – Где?!
– Где?! – вторили наперебой подданные и гости.
Пропала невеста. Из-под замка пропала, из-за решеток кованых на окнах исчезла без следа.
Нельзя сказать, что пропажа невесты – такое уж из ряда вон редкое событие в славном Редькограде. Пропадали здесь невесты сплошь да кряду, по три-четыре в год, но чтоб вот так – из под замка крепкого да от счастья великого. Такого еще никогда не случалось. Даже старики ничего подобного припомнить не смогли, хотя вспоминали всем скопом и усердно – до крику. Князь еще вопить не перестал, а самые смышленые из бояр побежали – к местной колдунье Марье Петровне.
Колдунья встретила мужей государственных на богатом крыльце с блюдечком горячего чая в руке и с хитрой усмешкой на лице полном счастливого румянца. Неимоверно блестящие глаза её, прямо таки, кричали изо всех сил: знаю, знаю, зачем вы пришли! Бояре поначалу растерялись от вопиющей проницательности знахарки, но быстро взяли себя в руки и наперебой поведали о страшном происшествии в центре града. Марья Петровна сразу же полезла в подпол, нашла там горсть мышиного помёта, потом, натужно кряхтя, села на пол крыльца и стала гадать: то рассыпая помёт по мелким кучкам, то собирая всё в кучу большую, то и дело пробуя приглянувшиеся катышки. Где-то, через час, Марья Петровна произнесла таинственным шепотом.