Бродяги прибыли вовремя, как их и ожидали – в полночь.
Заслышав скрипящие на снегу шаги, Грешник распахнул дверь проходной, загудевшую заиндевевшим металлом. Отступил в сторону. Шестеро человек, нагруженных увесистыми мешками, неторопливо, друг за другом, втянулись в просторный двор, огороженный глухим забором из гофрированного железа в три метра высотой – вполне надежная защита против незваных гостей, мечтающих полакомиться человечиной. Сверху двор перекрывала проволочная сетка, опираясь на каркас из сваренных металлических труб – преграда для летающих тварей. Только снег попадал внутрь беспрепятственно. Забор отсекал ветер, и снежинки неспешно вальсировали в лучах двух неярких прожекторов, свет которых резко выхватывал из клубившейся за воротами тьмы фигуры входящих. Потрепанное временем, но добротное снаряжение, в руках автоматическое оружие, лица защищены панорамными масками.
Бродяги щурились, прикрывались ладонями в теплых перчатках, отворачивали головы: после ночного путешествия свет был нестерпимо ярким для их глаз. Но как ни закрывайся, самое главное начальник охраны Бункера успевал разглядеть – все знакомцы, не один раз сюда хаживали, это успокаивало. В силу своей должности Грешник, а в миру – Сергей Поляков, не любил неприятные сюрпризы.
Впустив гостей, он захлопнул дверь, задвинул мощные засовы. Перехватив поудобнее карабин «Вепрь», немного понаблюдал, как бродяги снимают со спин мешки и с глухим стуком сваливают на грубо сваренный из металлических обрезков стол, где уже лежали приготовленные для обмена свертки.
Возле ворот его работа пока закончена, поэтому Поляков отправился на свой пост, скрипя ботинками по морозному снегу. От проходной до входа в бункер вела узкая дорожка, напоминая формой неглубокую траншею – зима в этом году выдалась щедрой на снегопады, и приходилось шуровать лопатой всякий раз перед приходом гостей. Добравшись до входа, он остановился рядом со своей неизменной помощницей – Фионой. Родная дочь. Теплая зимняя одежда – пестрой расцветки охотничьи куртка и штаны, скрадывала очертания и без того худощавой фигурки девушки, заставляя ее выглядеть низкорослым подростком. Голову Фионы защищала двойная вязаная шапка. На ременной петле, перекинутой через плечо и шею – пистолет-пулемет «Витязь». Дочь хмуро, с изрядной долей неприязни смотрела на гостей сквозь пластик панорамной маски.
Уже несколько лет подряд подобные визиты проходили по одной и той же схеме. Затворники заранее минут на двадцать врубали «пугачи» – направленные инфразвуковые генераторы кустарной сборки, чтобы расчистить территорию вокруг места встречи от случайного зверья. Затем впускали гостей. Упаковав во вместительные рюкзаки приготовленный для них товар, бродяги устраивались на отдых здесь же, во дворе. Вот и сейчас все шестеро расселись спинами к прожекторам, оберегая глаза от слепящего света. Короткие облачка пара, вырываясь из клапанов масок, взвивались в морозный воздух. Преодолев опасный многочасовой путь, эти люди вели себя спокойно, уверенно, не выказывая заметных признаков усталости или спешки. Крепкие, тертые жизнью мужики, но их внешнее миролюбие весьма обманчиво, учитывая, с какими опасностями им приходится постоянно сталкиваться в пути. Пока ведешь дела более-менее прилично, и они ведут себя ровно. Но отпор, в случае чего, готовы дать всегда.
Грешник криво усмехнулся, невольно завидуя выносливости и выдержке этих людей. Вскоре ему предстояло влезть в их шкуру и проверить на деле, чего стоит он сам. Ну а пока они с Фионой просто охраняли двор. Работа несложная, разве что зябко стоять без движения, ведь мороз, стервец, потихоньку достает сквозь одежду, студит суставы и холодит кровь. Да и чертов возраст дает о себе знать. Казалось бы, ерунда – всего сорок четыре, а пальцы теперь мерзнут даже в перчатках. В двадцать Поляков перчаток не признавал, хватало «батареек» собственного тела. Но все меняется, и не всегда это к лучшему, вопреки расхожей в прошлом, а теперь звучавшей весьма издевательски поговорке.
Ничего, терпеть уже недолго. Визит редко длился более получаса.
Оставаться в окрестностях убежища чужакам дольше не дозволялось. Мало ли какую заразу гости притащат в родные стены, да и сложно понять, о чем эти люди думают на самом деле. Может, воспользуются случаем и решат захватить жилплощадь. Можно торговать, а можно ведь и воевать. Впрочем, стычек с бродягами Сергей припомнить не мог. Никогда такого не было. Бродяги, конечно, прижимисты, но никогда не покушались на устоявшиеся порядки, не зарились на чужое. Всегда платили по счетам честно. Скорее это убежище пыталось их надуть, и не раз, повышая расценки.
Караванщики исправно платили затворникам той же монетой – недоверием. И никогда не рассказывали о своих делах и проблемах. Разве что изредка сообщали новости из Метро, где находились основные человеческие поселения и куда они временами хаживали для торговли. Бродяги даже имен своих не называли – только клички, больше похожие на маркировку роботов. Командир отряда у них – Первый, последний член отряда – Шестой. Простой набор цифр. Да и «бродягами» они называли себя сами. Или «дикими» – так о них говорили в Метро. В общем, парни не из разговорчивых, внутри их группы всегда чувствовалась жесткая дисциплина, а от лица всех говорил только Первый, остальные помалкивали. Какие на самом деле они преодолевали расстояния за ночь и где находись постоянные жилища этих необычных людей – не знал никто.
А убежищу от караванщиков нужно было только одно – свежее мясо.
Затворники ничего не выращивали и не охотились. Упустили они тот момент, когда можно было учиться охоте на расплодившееся на поверхности города невиданное зверье. Не поспели за стремительно набирающим обороты непостижимым эволюционным процессом, пугающе преобразившим когда-то знакомый мир. А потом, когда продовольственные запасы начали иссякать, учиться стало уже слишком опасно. Казалось бы, парадокс: свежее мясо бегает за воротами, выйди и возьми, зачем заказывать поставки черт знает откуда, да еще отдавать за это ценное барахло? Так вот, пробовали охотиться сами. И не раз. Да только зверье сплошь попадалось или зараженное какой-нибудь болезнетворной дрянью, или фонило радиацией так, что жрать такое – все равно, что добровольно подписать себе смертный приговор.
Многие и поплатились за подобные эксперименты, кто здоровьем, а кто и жизнью.
К счастью, вещевой склад до сих пор был забит, что называется, под завязочку. Имущества, удачно нахапанного с брошенных в округе складов, имелось столько, сколько жители убежища не растратили бы и за полсотни лет. А охотники, способные выслеживать и добывать «чистое» мясо на поверхности, нашлись и без них, убежищу оставалось лишь договориться о взаимовыгодном сотрудничестве, не рискуя своими людьми.
Поляков, забывшись, тяжело вздохнул. Стекло маски сразу же слегка запотело изнутри, впрочем, быстро очистилось. Не холод Сергея беспокоил на самом деле, а то, что предстояло сделать после ухода бродяг. Он знал, что мысли Фионы сейчас сосредоточены на том же. Знал, и на душе у него стоял такой же мрак, как за этим металлическим забором, куда не доставал свет прожекторов. Фи всегда была упряма, и если что-то решила, отговорить уже невозможно. Ей бы пацаном родиться, да угораздило девчонкой. Нередко из-за ее ершистого, неуживчивого характера возникали сложности.
Поначалу, когда Фи об этом заговорила, еще два месяца назад, Поляков от ее слов просто отмахнулся. Почти семнадцать лет, прожитых в убежище, просто так со счетов не спишешь. Эти стены давно стали их домом, а дом всегда тяжело покидать, уходить в неизвестность. Даже когда мрачная беспросветная атмосфера, воцарившаяся внутри надежных ранее стен, теперь пожирает нервы своих жильцов, словно грибковая плесень – выброшенные на помойку объедки. Да и Павел Храмовой – глава бункера и старый друг Полякова, его не поймет. Не пойдет навстречу. Он давно уже запретил уход, понимая, что если люди начнут разбегаться, то убежище протянет недолго. С людьми и так сейчас дефицит. У Храмового имелась теория, что для любого поселения существует некая критическая масса, ниже которой люди начинают быстро деградировать, сначала морально, потом и физически. Зависит, конечно, от многих факторов – не только от количества, но и от «качества» людей, которых волею случая судьба свела вместе. К примеру, скопище отморозков, тех, которые живут лишь сегодняшним днем и удовлетворяют только низменные потребности, но не способны в момент смертельной опасности, рискуя жизнью, прийти на выручку товарищу, – такие выродятся раньше остальных. Исчезнут в бесконечном противостоянии с опасностями окружающего мира, особенно такого гибельного, каким этот мир стал сейчас. Именно это в первые годы после Катаклизма и произошло. Много было банд, зверствовавших на поверхности, выживавших в различных схронах и подвалах за счет мародерства и убийств, да где они сейчас? Канули в небытие. Растворились, словно вода в песке. Но если у человека хоть что-то есть за душой, хоть какие-то моральные и нравственные ориентиры, за которые стоит цепляться, – такой продержится дольше. Продержится и сплотит против общей беды тех, кто слабее духом, поможет выжить и им.
Именно таким лидером стал для них всех Храмовой. Но тем не менее убежище уже достигло критической черты – осталось всего полсотни человек из ста, с которых колония начиналась. Каждый год, словно слепая и безжалостная автоматная очередь, уносил нескольких человек в мир иной – от болезней, от случайных травм, да и просто от старости и тоскливой судьбы без будущего. А бывали и проступки, за которые некоторым индивидам жизнь приходилось укорачивать насильно. Отчаянные времена диктуют отчаянные меры. Прошлым летом двое мужчин попались на попытке удрать из колонии втихую, и Храмовой долго не колебался. Он ведь тоже уже не тот человек, каким был двадцать лет назад. Прагматик в нем давно сожрал идеалиста. Несчастным устроили показательную казнь – вывели в этот самый дворик и расстреляли возле забора.
Казнь всегда вершилась руками Грешника.
Кровавая работа давалась ему без особых нравственных угрызений. Это не он такой моральный урод, считал Сергей, а жизнь такая. Без железной дисциплины и суровых мер за нарушение общепринятых правил колония давно бы развалилась. А так – столько лет прожили лучше, чем нищеброды из метро. На полном самообеспечении. И только когда заметно начали убывать запасы продовольствия – консервы и крупы, завели торговлю с бродягами.
Поданная дочкой идея оказалась заразна – она, словно вирус, постепенно укоренилась в сознании, проникая все глубже. Поляков уже почти склонился к мысли, что дочь права, и в убежище ни у кого из них нет будущего, когда Фи несколько часов назад просто поставила его в известность – она решила больше не выжидать. И уйдет с матерью сегодня. Согласен отец или нет, они здесь не останутся.
Женщины просто не оставили ему выбора этим чертовым ультиматумом.
Начнет на них шуметь, попытается остановить силой – чужие уши услышат, чужие глаза увидят, донесут людишки Храмовому. И никакие прошлые заслуги не помогут. Скорее, наоборот. Сколько для дружка-приятеля палачествовал, «успокаивая» неспокойных. Многие на него зуб точат и, образно говоря, осиновые колья держат наготове. Только власть Храмового и не позволяет своре недовольных его распять. А отпустить баб одних, на верную смерть, Грешник не мог. Все-таки, какие ни есть, а родные. Других нет. И не будет уже, наверное…
Поляков перехватил оружие левой рукой, а кисть правой засунул в карман куртки, чтобы согреть озябшие пальцы. Повел головой, разминая затекшую шею.
Тихо-то как. Все так же, медленно пританцовывая, падает снег, освежая мягким пухом слежавшуюся перину сугробов. И кажется, что кроме него с дочкой и караванщиков в этом мире больше никого не осталось – такое спокойствие разлито вокруг. Ни воя ветра, ни звериного рычанья.
Мир за забором словно исчез.
Инфразвук – страшная, неодолимая живой природой сила. Резонансные частоты воздействия, что на зверье, что на человека, давно уже все выверены методом проб и ошибок. Инфразвук способен ослеплять, останавливать сердца, разрушать мозг и внутренние органы, разрывать кровеносные сосуды. Неудивительно, что вокруг, в радиусе нескольких сотен метров, ни души – даже когда «пугачи» выключены. Все живое давно привыкло сторониться территории затворников – на ранних стадиях экспериментов в округе частенько оставались трупы. А иногда приходилось включать «пугачи» и против людей, как в той маленькой войне со сбродом с Печатников. Много было трупов, но зато отвадили желающих от дармовой кормушки надолго, а может, и навсегда. Людские потери в эти поганые времена восполнить очень трудно, практически невозможно – люди не кролики, так быстро не размножаются, и чем меньше остается здоровых мужчин, способных выживать на поверхности, тем в большей они цене. И тем реже метрошники рискуют жизнью, сдавая позиции профессионалам – к примеру, бродягам, привыкшим здесь, наверху, не просто выживать, а жить. Несколько лет назад именно Поляков встретил и привел бродяг к убежищу, чтобы наладить торговлю – сами бы они сюда не сунулись, давно прокладывали маршруты как можно дальше от смертельно опасного района.
Караванщики…
Нет, караванщики им не помогут.
Уже пробовали на прошлом обмене договориться, не вышло. Никогда не берут чужих. Тем более – «топтунов», тех, кто не умеет правильно ходить на поверхности. Они привыкли рассчитывать друг на друга, а слабое звено – угроза для всего отряда, и тут хоть золотые горы сули, караванщики будут стоять на своем. Чужак в отряде – по-любому не к добру. Не будет удачи.
Понять-то их можно, но простить этих гадов, отказавшим людям в помощи – не дождутся.
Сергей, хотя и выбирался из бункера не часто, сталкерствовать умел. Но уходить с женой и дочерью – это уже, как говорится, совсем другая разница. Хотя дочь неплохо обращалась с оружием, метко стреляла и умела действовать быстро, без раздумий, для поверхности этого мало. А жена, Майя, женщина простоватая и рассеянная, на поверхности и вовсе может стать обузой.
Караванщики и не подозревали, что на сегодня уже самое главное для будущих беглецов сделали – просто появившись в назначенное время. Ничто не говорило, что они успели поучаствовать в стычках со зверьем – предельное спокойствие, собранность и абсолютно целое на вид снаряжение. А значит – ночь спокойная. К тому же, по характеру заказа, дальше они явно отправятся в метро. Ведь не обязательно идти с ними. Можно схитрить, пойти следом, по проторенному маршруту…
Когда отпущенные полчаса отдыха начали истекать, Фи отстегнула ремни маски, сняла ее, вдохнула свежий морозный воздух полной грудью. Повернулась к отцу с заранее отчужденным выражением на лице. Заговорила тихо, почти одними губами, чтобы не донеслось до ушей бродяг:
– Па, что ты решил?
– Сговорились с матерью… За моей спиной…
– Ты сам нас вынудил. Ты не хотел меня слушать. Храмовой тебе дороже семьи.
– Мы слишком многим ему обязаны. И ты это знаешь не хуже меня.
– Хватит, отец. Мы не его рабы. И имеем право на собственную жизнь. Ты с нами? Или пойдешь к Храмовому и заложишь нас?
Лицо Полякова предательски дрогнуло. Ничего не хочет слушать. Вся в него. Не характер – упругий стальной прут. Ни согнуть. Ни сломать. Только убить. Пальцы на прикладе «Вепря» занемели от напряжения, но он сдержался. Сдержался, чтобы не рявкнуть дочери что-нибудь злое и обидное.
– Ты знаешь ответ.
Фиона кивнула отцу и пошла к караванщикам.
Услышав звук шагов, со скамьи поднялся Первый, обернулся навстречу, козырьком ладони прикрывая глаза. Прожектора никто ведь и не думал отключать. Ничего, бродяги уже привыкли к такому приему. Зато все как на ладони – если рыпнутся, крепко пожалеют. Перебросившись с девушкой несколькими короткими репликами, Первый кивнул своим, и те начали собираться. Закинули рюкзаки на спины, поправили маски, проверили оружие. Затем Фи выпроводила их за дверь и накрепко заперла засовы.
Всё, вахта на сегодня окончена. Мороженые туши заберут и без них. Поляков нащупал хитро спрятанную сбоку от входа в бункер кнопку электрического звонка, о существовании которой знали только свои, несколько раз коротко нажал, подавая условный сигнал. Они тут все давно параноики. Зато пережили многих, кто подобной осторожностью не обладал.
Щелкнул, размыкаясь, дистанционный замок двери.
Привычно миновав несколько пересекающихся коридоров первого подземного этажа, едва освещенных редкими и слабыми лампочками, Сергей и Фиона добрались до лестницы, ведущей еще ниже, и спустились в жилой сектор. Ненавистные маски сняли сразу, как только покинули двор, – их носили больше для порядка, чем по необходимости, так как счетчик Гейгера в окрестностях давно молчал. Да и лица от холода неплохо защищали.
Еще одна дверь – тоже стальная, с осыпающейся шелухой старой краски. Шлюзовая камера. Последние года три ее уже не использовали по назначению. Поляков несколько раз ударил прикладом «Вепря». Несильно, просто подал сигнал.
Петли заскрипели, в распахнувшую дверь выглянул завхоз Головин, отступил, освобождая проход. По комплекции Головин напоминал старого гнома из наивных сказок сгинувшей реальности – невысокий, коренастый, круглая голова вдавлена в плечи без малейших признаков шеи, крупные черты лица рельефно подчеркиваются игрой света и тени. Мощный горбатый нос утесом упирается в низкий лоб, маленькие бесцветные глазки подслеповато щурятся на окружающий мир из-под кустистых бровей, мясистые губы кривятся в вечной брезгливой гримасе. Портрет завершала лохматая седая шевелюра вкупе с короткой неряшливой бородкой, словно плесневая поросль неровными островками обтягивающая широкие скулы. А еще от него, мягко говоря, пованивало. Никто не знал, моется ли он вообще, но одежда на нем всегда была неизменной – засаленная до предела телогрейка, из дыр которой торчали бурые клочья ваты, и такие же заношенные ватные штаны. И ничего доброго в этом гноме, кстати, не было.
Та еще сволочь.
Молчаливый и замкнутый, Головин за свою рабскую преданность Храмовому давно заработал кличку Пятницы, а Храмовой, соответственно, по эстафете получил Робинзона.
Они ведь тут в бункере и в самом деле, как на необитаемом острове, усмехнулся Грешник. Никто не может к ним подступиться без согласия хозяев территории. Жизнь течет неспешно, серые дни похожи один на другой. Мелкие текущие заботы скрашиваются книгами из библиотеки, нахапанными из бывшего технологического колледжа по соседству. Впрочем, большинство затворников давно уже ничего не читают. Непонятно, что вообще творится у них в головах. Не люди – тени. И внешний мир их мало интересовал.
– Все в порядке, забирай товар, – проходя мимо, скупо бросил Поляков Головину.
– Заказ на следующий раз тот же, – сухо добавила Фиона, не удостоив завхоза, которого она терпеть не могла, даже взглядом.
– Грешник, – едва слышно проскрипел сзади Пятница.
Поляков, продолжая думать о своем, машинально обернулся. Завхоз пошамкал пельменями губ, будто силясь собрать разбегающиеся мысли. Вспомнив, кашлянул и добавил:
– Зайди к Робинзону.
– А я, по-твоему, куда направляюсь?
– Зайди, – упрямо нахмурился старик.
Поляков удивленно вздернул бровь, но переспрашивать не стал, зашагал дальше. Что-то завхоз сегодня слишком разговорчив. Обычно за неделю и слова не услышишь.
На ближайшей развилке Грешник с Фионой разошлись.
– Иди, готовься, я скоро, – негромко напомнил Поляков, предварительно посмотрев по сторонам, и убедившись, что их никто не подслушивает.
– Хорошо, па. – Дочка напряженно улыбнулась.
Грешник редко испытывал такие ненужные в нынешней реальности чувства, как жалость или сострадание, но сейчас, при взгляде на дочку, непривычно резануло по сердцу. Все-таки стареет. Становится сентиментальным. Как только Фи скрылась из виду, канув в темноту, Поляков еще раз огляделся. Экономили не на лампах, на складе этого добра навалом – на электричестве. Вытащил из ножен на бедре нож с широким клинком лепестковой формы – любимый «Каратель», когда-то доставшийся в наследство от погибшего фээсбэшника. Подцепил пальцем тянувшийся по стене провод, вытянул его немного из уходившего в кирпич канала. Аккуратно, чтобы не замкнуть, разрезал изоляцию между жилами, затем резким движением перерезал одну из них и утопил провод обратно в канал.
Пути отхода нужно готовить заранее.
Если в бункере спохватятся и врубят «пугачи» до того, как беглецы выйдут из зоны поражения, то в окрестности появятся три свеженьких трупа. В зависимости от того, какую частоту для казни выберет Робинзон – или взорвется сердце и полопаются кровеносные сосуды, или превратится в разжиженную кашу мозг. Спрашивается, на хрена им такие перспективы?..
А ведь когда-то Грешник сам сконструировал «пугачи» из подручных материалов. Да еще и Фи научил, чтобы помогала обслуживать главное оружие защиты бункера. Вот такая, греби ее коромыслом, ирония. Впрочем, это знание помогло ему и сейчас – он хорошо знал схемы электропроводки по всему убежищу, сам устанавливал и обслуживал. Как-никак бывший радиолюбитель. Пригодилось хобби далекой юности. Вообще, интересная тема. С инфразвуком Сергей экспериментировал еще до Катаклизма, а началось знакомство с этим явлением и его применением на практике с простейшего поиска в Google по ключевым словам. Помнится, как он был удивлен, насколько все это просто, и что можно слепить устройство буквально на коленке, владея элементарными навыками радиолюбителя… У тех устройств, что сейчас защищали бункер, конечно, давно уже не такие примитивные схемы, как те, что он нашел в интернете. Черт, как же давно это было. Google, Яндекс, Rambler… Когда-то такие обиходные, а сейчас мертвые, не несущие ни малейшего смысла названия поисковых интернет-систем…
Раздраженно тряхнув головой, Сергей быстрым шагом двинулся дальше, в северную часть убежища. Он действительно собирался на доклад к Храмовому, сейчас все нужно делать по обычному сценарию, незачем привлекать лишнее внимание. Странно, что завхоз ему об этом напомнил. Никак что-то случилось? Или у начальства все-таки возникли какие-то подозрения насчет своего преданного палача? Нет, это вряд ли. Разве что Майя… В дочке он был абсолютно уверен – слова лишнего не обронит, а вот с языка жены, хоть и предупредил, чтобы поменьше болтала, без всякого злого умысла могло что-нибудь сорваться.
Не дай бог, конечно.
Облупившаяся, осыпающаяся краска на стенах коридоров, запертые помещения, тусклый свет и затхлая вездесущая пыль, от которой першит в горле. Шаркают подошвы по выкрошившемуся бетону. С души воротит от всего, что попадается на глаза… а ведь как-то привык. Привык-то привык, но как выпадала возможность выбраться на поверхность – с радостью за нее цеплялся, подышать свежим воздухом, ощутить запахи настоящей жизни – хотя бы и внутри забора. Увидеть пусть и рассеянный, но настоящий лунный свет. Маленькие радости дерьмового существования.
Вот, к примеру, работа палача… это ведь тоже для души. Выпустить пар, разрядить постоянно копившееся внутри, сводящее с ума нервное напряжение. Хобби. В любом коллективе всегда нужен такой человек – сделать то, на что у других рука не поднимется. В молодости из-за этого едва не загремел по весьма неприятной статье – бес попутал скорешиться с нациками. Подвернулся им тогда ночью тот азиат под руку – компании из крепких ребят, ищущих адреналина после нескольких литров пивка. «Гость столицы» скончался в ближайшей больнице с проломленным черепом, пару отморозков менты схватили по горячим следам, а Поляков, моментально протрезвев, ушел, петляя по дворам и переулкам. Его не выдали, и он постепенно отошел от общих дел с «санитарами улиц». Устроился на работу в офис компьютерной фирмы, женился, родилась дочь, зачастил на дачу тещи с ее вечными сезонными хлопотами…
На какое-то время убийца в душе Полякова затих, затаился…
А потом мир перевернулся.
В один обычный, не предвещавший ничего особенного день он, жена и трехлетняя дочь после кинотеатра всей семьей добирались домой в метро. У Полякова выдался выходной, жена сидела на больничном после гриппа, вот и решили выбраться на прогулку. Тогда все и началось…
Один роковой день – рубеж разных эпох, словно дамоклов меч разбудивший жизнь на «до» и «после». Ничего привычного не осталось – социум развалился, законы и правила испарились вместе с породившим их обществом в пламени ядерных ударов по столице. И настало время волков и шакалов, гиен и львов, настало время силы и жестокости, время бесчеловечного беспредела. Убей, чтобы не убили тебя. Отними еду, чтобы не сдохнуть с голоду. Проломи исподтишка голову тому, кто нашел оружие и снаряжение для защиты от радиации – чтобы не искать самому, рискуя здоровьем и жизнью. Талант Полякова раскрылся в полной мере – талант защищать себя и свою семью, не считаясь ни с чем. Талант сворачивать шеи и пробивать головы тем, кто становился на его пути. Неудивительно, что и Фиона выросла волчонком – глядя на методы выживания папаши, волей-неволей многому приходится учиться и ребенку. Перенимать поведение. Выжил – значит, победил. Промедлишь из-за сомнения или жалости в решающий момент, не нажмешь на спусковой крючок – и проигравшим станешь ты. Окончательно.
Именно тогда и закрепилась за ним эта говорящая кличка – Грешник.
Три года спустя, когда в метро все еще царил хаос по переделу собственности, Поляков встретил Храмового – бывшего директора компьютерной фирмы, где Сергей до Катаклизма работал менеджером в отделе продаж. Храмовой вербовал людей в свою колонию, организованную на поверхности, да только мало кто решался идти с ним в пугающую до дрожи неизвестность. Как раз начали распространяться слухи о появлении жутких мутантов, словно мало было чудовищной разрухи и гибельной для всего живого радиации. А Грешник поверил, ушел, увел свою семью. Слишком уж много к тому времени было крови на его руках, слишком многих он разозлил, настроил против себя. Не прогадал. Семнадцать лет он с семьей прожил, не нуждаясь ни в чем – еда, оружие, одежда, снаряжение, более-менее комфортные условия существования, даже «квартирка» из двух комнат под землей – мало кто мог себе такое позволить в метро.
А теперь настал момент, когда в убежище для него снова стало тесно. Пора было возвращаться в «большой мир», где давно уже все обустроились, поделили территорию и собственность, восстановили хотя бы видимость закона и порядка. И где сейчас наверняка было не так психологически душно, как в бункере, обитатели которого, что называется, варились в собственном соку, сходя с ума от безнадежности существования, зверея от безделья и пугающей перспективы полного вымирания…
А те, кто знал его по прошлым грехам, или сгинули за эти годы, или наверняка все забыли.
Да, Фи права.
Ему снова придется спасать свою семью. Решение, навязанное волей Фионы, наконец окрепло в душе, как собственное.
Так будет правильно…
Грешник как раз проходил мимо общей столовой, когда учуял запах разогретого на сковородке жира. Опять кому-то не терпится продегустировать свежее мяско, доставленное бродягами, вот и полуночничают вместо сна. По идее, следовало зайти и разогнать всех по норам. Но мысленно он уже покинул убежище, сложив с себя обязанности начальника охраны…
Далеко уйти не успел – услышал приглушенный голос жены. Выругавшись, вернулся, зашел в хорошо освещенную столовую. Не показалось – возле ряда из трех электроплит и впрямь хлопотала Майя. В сторонке, за разделочным столом, испещренном отметками тесака, сидел Витя-Боров – вполне соответствующий своему прозвищу дородный пузан преклонных лет. Поверх когда-то синего, а сейчас застиранного до серости халата – грязный фартук, на голове сплюснутый в блин поварской колпак, руки-окорока лениво перелистывают страницы из кипы древних газет, глаза-щелочки подперты мясистыми щеками. Любимое занятие – разгадывать выученные наизусть старые кроссворды. У всех в башке, как говорится, свои тараканы.
Снова выругавшись про себя, Грешник быстро осмотрел кухонное помещение, затем молча подошел и выключил плиту. Повар, оторвавшись от газет, поднял на Полякова недоумевающий взгляд.
– Не спится, Боров? – буркнул Грешник. – А ты что здесь делаешь, Май?
Жена растерянно замерла. Время ее не пощадило: худая неопрятная старуха с морщинистым лицом, поседевшая раньше срока от пережитого за эти годы. Женщина, в которой лишь памятью молодости Поляков угадывал прежнюю большеглазую стройную красавицу. Вместо когда-то любимой до безумия подруги – лишь ее блеклая тень. Ну, какая уж есть.
– Так… мое же дежурство на кухне, – пролепетала Майя. – Витя приказал…
– Ты ведь плохо себя чувствуешь, – с непроницаемым лицом подсказал Сергей отмазку. – Иди домой, тебе отлежаться надо.
– Да как же отлеживаться, Сережа, нам же в дорогу…
Поляков окаменел – и лицом, и телом. Все-таки ляпнула. Иногда ему казалось, что она делает это специально. Хотелось ударить жену по лицу, закрыть ей рот пощечиной, но слово-то уже вырвалось. Застарелая ярость вспыхнула в груди, сжигая и без того обугленную давними воспоминаниями душу. Майя не всегда была такой дурой. И если бы он мог того подонка, который с нею это сотворил, убивать снова и снова, каждый божий день, он бы это делал, не задумываясь. Обстоятельно, неторопливо, с чувством исполняемого долга, с огромным удовлетворением. Но подонок давно мертв, а воскрешать людям не дано даже ради праведной мести.
– Иди домой, – сквозь зубы процедил Грешник. – Не спорь.
До Майи все-таки дошло. Ее и без того пергаментное лицо побледнело, как снег наверху.
– Да, да, Сережа, я поняла, уже бегу.
Она неуклюже выскочила из кухни, хлопнув дверью.
– Не понял, – Боров удивленно приподнял брови. – Вы это о чем тут говорите? Какая еще дорога? Тебя Робинзон куда-то посылает, что ли?
Грешник и не надеялся, что обойдется без вопросов. Стрелять нельзя, поэтому он отложил оружие на плиту. Жаль, Боров – один из самых безобидных придурков в бункере. Его и убивать-то не за что. И готовит хорошо. А сколько раз разговаривали по душам в полуночные часы, когда больше никто не слышал – с чистым, как слеза самогоном и нехитрой закуской…
– Ты что, Майю не знаешь? Вечно какую-нибудь чушь брякнет.
Тяжелая сковородка взлетела с плиты, разогретый жир выплеснулся и рассерженно зашипел на полу. Боров, хотя и попытался отшатнуться от удара, не успел – подвела массивная комплекция и малоподвижный образ жизни. Мерзко хрустнул череп, глаза повара закатились, тело завалилось набок и грузно упало на пол. Аккуратно поставив орудие убийства обратно на плиту, Грешник быстро огляделся. Так, куда же этого хряка… в морозильник нельзя, сейчас завхоз с помощниками притащат мясные туши, сразу обнаружат…
Он подтянул Борова к стенке возле плиты, приподнял и шаркнул раной на голове о грязный кафель, размазывая кровь. В толстую лапу повара вложил ручку сковородки. Ну, споткнулся человек, упал, расшиб голову. Бывает. Старость не радость. Внимательно осмотрел пол возле стола, растер подошвой ботинка капли крови, превратив их в грязные кляксы.
Через минуту он остановился возле жилища шефа.
Вторгаться с огнестрельным оружием к Храмовому было строжайше запрещено, возле входа даже специально тумбочка стояла – Грешник положил на нее «Вепря», проверил, на месте ли «Каратель». Ничего, если что, и ножик можно в дело пустить. Когда-то здесь и охранники дежурили, сменяясь каждые четыре часа, но Храмовой и это отменил, не доверял никому. Теперь о посетителях заранее сообщали установленные в коридоре датчики движения.
Чувствуя непривычное волнение, Сергей глубоко вздохнул и, постучавшись, вошел.
В ноздри ударил ароматный запах табачного дыма, дохнуло теплом хорошо прогретого воздуха.
Сразу за дверью располагался рабочий кабинет Робинзона, где он принимал посетителей. Яркая люстра под потолком освещала хорошо обустроенное помещение – начальство могло себе позволить любую роскошь, а расход энергии Робинзон для себя не ограничивал. На стенах, отделанных панелями песочного цвета, висели картины художников прошлого, полки застекленного книжного шкафа у правой стены пестрели корешками разнокалиберных бумажных томов. Пол застилал ковролин – хоть и порядком полинявший, но все еще пестрый, весь в рисунках давно исчезнувших цветов и зверей. На многочисленных полочках между картин – разные декоративные безделушки и горшки с геранью, фиалками и кактусами, а в большой кадке в углу даже чахнул разлапистый фикус. Не кабинет, а прямо оазис былой цивилизации. Боковая дверь справа вела в спальню, слева к основному помещению примыкал шикарный бар, совмещенный с кухней. В общей столовой Храмовой никогда не появлялся – да и зачем, если у него здесь и так все устроено по высшему разряду?
Утопая в мягком кожаном кресле, хозяин кабинета восседал за стильным компьютерным столом сложной конфигурации, с полочками и ящиками под разные повседневные причиндалы и канцелярские принадлежности. В правой руке Робинзона – сигара, из которой вьется сизый дымок, левая придерживает на колене стакан чая в подстаканнике. Глаза полузакрыты, на лице – выражение безмятежной отрешенности. От ушей, заткнутых наушниками-вкладышами, к нагрудному карману, где прячется флэш-проигрыватель, тянутся тонкие проводки. На специальной надстройке столешницы – распахнутый ноутбук. Храмовой любил убивать время на нежно любимый «маджонг».
Старше Полякова на несколько лет Робинзон все еще выглядел моложавым франтом. Холеное, с идеально правильными чертами лицо чисто выбрито, длинные черные волосы без единой седой пряди стянуты в хвост под затылком. Верхние пуговицы светло-серой рубашки расстегнуты до пупа, приоткрывая жилистую грудь, – спортзал, оборудованный в одном из помещений убежища, он посещал ежедневно, в отличие от бесславно почившего Борова. Из-под нижнего края стола видны лакированные кожаные туфли и небесно-голубые края джинсов. Одежды на складе и в самом деле завались, Робинзон мог себе позволить постоянно щеголять в обновках. Остальные затворники обычно занашивали вещи до дыр, прежде чем получить от завхоза новые. Или принимали в пользование после Храмового, который подобным франтовством словно пытался продлить ускользающую молодость. Но как ни наряжайся, а все-таки возраст сказывался и на нем – глубокие морщины на лице и шее, темные мешки под глазами, нездоровый цвет лица, обезображенного все сильнее проступающими пигментными пятнами – все это никуда не спрячешь, не затрешь выдохшимися кремами и лосьонами, не перекрасишь, как волосы.
Поляков почти бесшумно прошел по гасившему шаги ковролину.
Замер возле стола, кашлянул.
Храмовой вздрогнул, словно только сейчас заметил посетителя, распахнул глаза шире, сверкнув выцветающей синевой, губы сложились в привычную надменно-ироническую усмешку. Не надоедает ведь играть, хотя всем давно известно, что врасплох его застать невозможно. Под столом в специальных петлях крепится парочка дробовиков, при желании любого вошедшего Робинзон мог встретить сдвоенным залпом картечи, а выжить с развороченным нутром весьма проблематично. И был как-то случай – встретил. Еще лет десять назад. Один шустрый лейтенант из почившего вместе со всеми госструктурами ФСБ, затесавшийся в колонию, решил взять власть в свои руки, подначил парочку ребят и явился свергать Робинзона. Даже вахтенного склонил на свою сторону. Самоуверенный вояка и не подозревал, что отправился прямиком на подготовленную бойню. Робинзон прямо тут, в дверях, на минутку оторвавшись от очередной сигары и маджонга, нашпиговал всех троих свинцом. А Грешник, просчитавший заговор, подсобил с тылу – тихо вышел из комнаты через коридор напротив кабинета и выстрелом в упор разнес затылок предателю-вахтенному, который растерялся так, что никак не мог решиться – то ли сдаваться, то ли бежать. Ни то, ни другое он не успел. В тот день трофейный «Каратель» фээсбэшника достался бывшему представителю «офисного планктона», а женщины колонии долго и усердно отмывали кровь с ковролина, потратив на наведение марафета несколько пачек почти выдохшегося от времени «Vanish».
Люди после этого инцидента прониклись к Робинзону глубоким уважением, густо замешанном на крови и страхе. Ради этого, собственно, Храмовой и позволил карьеристу добраться до кабинета. Ведь можно было прикончить по-тихому, но раз выпала такая оказия, раз и навсегда закрепить авторитет, то грех ей не воспользоваться. В этом весь Робинзон – крайне предусмотрительный и расчетливый мужик. И опасный своей непредсказуемостью. Сколько лет его Грешник изучал, а до сих пор не мог с полной уверенностью сказать, что у того на уме. Понятно только одно: Робинзону нравилась власть. Он любил и умел руководить – это он понял еще до Катаклизма, успешно развивая свою компанию по торговле компьютерными комплектующими и аксессуарами. Теперь же бессменно руководил колонией второй десяток лет, с легкостью пережив единственное серьезное покушение.
– Ну, наконец-то явился, – обронил Робинзон, как-то по-особому взглянув на старого приятеля.
«Вдруг история в столовой – некая проверка? – мелькнуло в уме Грешника, внешне сохранившего привычное каменно-мрачное выражение лица. – Если это так, то из этого кабинета есть шанс живым не выбраться. Что ж… двум смертям не бывать, а одну я, может, еще и миную. Не впервой».
– Бродяги свалили, заказ не поменяли, – доложил Грешник, старательно делая вид, что все идет как обычно. Руки у него после убийства повара и впрямь не тряслись, привычка к душегубству сейчас работала на него. – Похоже, совсем туго у них с патронами, вот и ходят к нам за вещичками, которые пользуются спросом в метро. А уж там патронов немеряно, один только Бауманский Альянс со своими производствами чего стоит…
– Забудь про бродяг, Серёга, – согнав с лица расслабленность и враз посерьезнев, Робинзон со стуком водрузил подстаканник на столешницу, сигару бережно положил на специальную подставку из слоновой кости, пружинисто поднялся. Выдернул из ушей наушники и аккуратно сложил в карман. – Иди-ка за мной. Есть у меня к тебе дельце поважнее забот о бродягах.
Они прошли в спальню, где Робинзон жил с младшей сестрой Анастасией. То, что Робинзон с сестрой еще и спал, и от их противоестественной связи родился ребенок, уже мало кого волновало, а слишком болтливые и злые языки давно укоротили. Буквально. Для «Карателя» Грешника и здесь нашлось дело. Двое немых живы до сих пор – те самые помощники завхоза, Жердяй и Увалень.
Широкая двуспальная кровать, накрытая цветастым бежевым пледом, платяной шкаф, широкая тумбочка для постельного белья, журнальный столик, полочки под всякую бытовую мелочевку, мягкий рассеянный свет настенных бра. «Уютно, черт побери, – в который раз невольно оценил Грешник, бывавший в спальне начальства лишь в те моменты, когда нужно было что-нибудь отремонтировать из электрики. – Умеет Робинзон устраиваться. За счет всех остальных».
– Полюбуйся.
Робинзон небрежным движением отдернул ширму, за которой скрывалась узкая койка, со спящим пацаном.
Грешник невольно стиснул зубы. Твою же мать…
Ему сразу стало жарко, а воздух показался спертым, неживым. Он стянул с головы вязаную шапку, расстегнул молнию на куртке. Андрей, Андрюшка. Ему же всего восемь лет… Русые волосы, длинные, как и у отца, разметались по потемневшей от пота подушке, лицо бескровное, дыхание тяжелое, прерывистое. Сухие губы потрескались от обезвоживания. Запавшие глаза закрыты, но видно, как резко, интенсивно вращаются белки под тонкими, почти прозрачными от болезни веками.
Зло в чистом виде уже давно поселилось в бункере. Несколько лет назад оно тихо прокралось за надежные стены, которые не смогло взять штурмом ни мутировавшее зверье, ни озверевшие банды. Проникло и затаилось, осматриваясь, выбирая будущих жертв. А потом принялось за черное дело…
Вот поэтому Фи и решила уйти – из-за странной роковой болезни, которая может поразить любого в самый неожиданный момент, но чаще поражала детей. Новые давно уже не рождались, а те, что были, умирали. Один за другим. В убежище имелся врач, но знания Костолома оказались бессильны. От болезни не было спасения, и исход был всегда один – мучительная смерть. Любого, кто заболевал, на кого падало лишь подозрение, что в самом деле подхватил «заразу», а не обычную простуду, помещали в отдельное помещение на карантин. И как только диагноз подтверждался… Едва увидев, насколько нечеловечески жутко искажался облик зараженного, Робинзон без малейших колебаний ввел новое правило – инфицированный уничтожался, родственники к похоронам не допускались. От трупа избавлялась команда из проверенных людей, умеющих держать язык за зубами – выносили и оставляли на поверхности. «Лишняя паника в убежище ни к чему хорошему не приведет», расчетливо и дальновидно решил глава Убежища.
Конечно, такие изменения происходили не со всеми зараженными, нередко дети просто умирали, измученные «заразой», но оставаясь самими собой. Да только исключений из утвержденного раз и навсегда правила уже не было. Именно эту тайну затворники старались сохранить всеми силами – болезнь, которая медленно, но верно пожирала людей год за годом. Именно по этой причине и контакты с миром сведены к минимуму – Храмовой, обладая маниакальной подозрительностью, опасался, что если о них станет известно, как о носителях болезни, то их уничтожат другие, хотя бы из инстинкта самосохранения. И неважно, кто будет их палачом – бродяги или люди из метро.
Глядя на этого обреченного пацана, Грешник впервые в жизни почувствовал, что убийствами сыт по горло. Бог не дал Полякову сына, и мальчишка Храмового всегда был ему симпатичен – немало рассказов о прежней жизни Андрюшка услышал от обычно неразговорчивого начальника охраны убежища. Чувствуя расположение, и пацаненок тянулся к Полякову не меньше, чем к отцу…
Так вот почему он ни разу не видел пацана за последнюю неделю, заходя к шефу, запоздало осенило Полякова. Как же несправедливо… Несправедливо, что этим ребенком, как и другими, придется заняться именно ему, Грешнику. Недаром же отсутствует его мать. Робинзон, готовясь к визиту палача, предусмотрительно услал сестру с глаз долой. Женщина, наверное, сидит у подруг. А те, небось, сочувствуя лишь для виду, втайне злорадствуют, что и семью Самого тоже не миновала страшная участь. Нет, скорее всего Анастасия, или Настя-Язва, как ее называли за глаза гораздо чаще из-за желчной натуры, способной любому испортить настроение парой неприятных и весьма умело подобранных слов, сейчас торчит в оружейке. Она ведь помешана на огнестреле. Хозяйственных хлопот у нее нет и никогда не было, даже в квартире убирают и наводят порядок приходящие бабы. Так что Язва наверняка прямо в данную минуту с маниакальным усердием разбирает и чистит автомат, и лучше ей дорогу сейчас не переходить, чтобы не схлопотать очередь в живот. Эти Храмовые – та еще семейка.
– «Зараза»? – угрюмо уточнил Грешник, не глядя на Робинзона. – Точно «зараза»?
– Да, – резким, сухим голосом ответил отец мальчишки. – И вот что ты сделаешь…
– Сделаю аккуратно, ты меня знаешь. – Поляков выудил из кармана куртки проверенную временем удавку из черного синтетического шнура.
– Убери! – Робинзон вдруг пришел в ярость, его глаза налились кровью, губы раздвинул звериный оскал. Казалось, еще чуть-чуть, и он вцепится начальнику охраны прямо в глотку, вырвет зубами кадык. – Убери, пока я тебя самого не пристрелил, урод!
Шнур так же быстро, как и появился, исчез.
– Выйдем, – сквозь зубы процедил Храмовой, после чего бесцеремонно вытолкнул Грешника из спальни и плотно затворил дверь. Возле стола он с недюжинной силой вцепился в плечо начальника охраны, развернул его к себе лицом, уставился в глаза тяжелым немигающим взглядом.
– Вот что, Серёга… Думаю, как отец отца, да и как мужик мужика, ты меня поймешь… Как думаешь, сумеешь догнать бродяг?
Поляков удивленно вздернул брови, спокойно выдерживая взгляд «вечного» начальника. Дошло, что Храмовой задумал. Тот устанавливал правила проживания в убежище, он же их и нарушал, когда это ему было необходимо. Вот так оно и бывает. С чужими детьми он не колебался, а собственного сына пускать под петлю не захотел. Все познается в сравнении, да, Робинзон? Однако, это действительно к лучшему. Вот и оказия появилась – выбраться из убежища без стрельбы.
– Возможно, – осторожно кивнул Грешник, надеясь, что мысленная усмешка не отразилась на его угрюмом лице. – Снег все еще падал, когда я уходил, но после бродяг дорога должна быть протоптана – только слепой не увидит. Главное – поторопиться, пока следы не занесло.
– Хорошо. Настя сейчас у Костолома, обсуждает, что из лекарств может понадобиться. Сам знаешь, всего у нас навалом, а с аптекой не повезло. Отправляйся к себе и собирайся в дорогу. Список получишь у охраны на выходе.
– Паш, – Сергей доверительно понизил голос, – ты ведь знаешь, что опыта для прогулок по поверхности у меня не так уж много. Может, надежнее дать задание караванщикам в следующий заход?
– Забыл, сколько у нас времени? – Робинзон нехорошо прищурился. Возражений он не терпел, даже завуалированных под уважительные причины.
После небольшой заминки Грешник медленно наклонил голову, соглашаясь. Судя по тому, что творилось с пацаном, – трое суток, от силы – пять. Но и вопрос был задан лишь для виду. Если согласиться сразу и с явной охотой, то можно вызвать нездоровые подозрения.
– Ты прав. Да и нельзя чужакам доверять наши проблемы. Я все понял, Паш. Сделаю в лучшем виде.
– Ты, главное, дойди. И вернись. Это не увеселительная прогулка, сам понимаешь. Кого с собой возьмешь?
– А много ли у нас ходоков? Сам пойду. Один. Никто лучше все равно не сможет, а мне возиться с неучами некогда.
Робинзон с чувством хлопнул ладонью по плечу Полякова:
– Дело говоришь. Все, не задерживаю. Удачи, Серёга!
– Удача мне понадобится, – кивнул Грешник, торопливым шагом покидая кабинет и думая о том, что зря отправил к праотцам Борова. В свете полученного приказа неосторожная реплика жены теперь звучала совершенно безобидно. Вот только рука палача не знает полумер.
Само собой получилось.