Джордж Форос задумчиво смотрел на себя в зеркало. Старость не щадит никого. Все его деньги, огромные деньги, не могли продлить работу изношенных органов. Пересадка? Но после нее надо пить сильнейшие лекарства, понижающие иммунитет, иначе организм отторгнет чужеродный белок. А он не вынесет никаких лекарств. Бессмертия ему не достичь, не купить даже ценой всего своего капитала. Хотя… То, что ему недавно предложили, стоит его внимания. Он сначала не поверил – ведь такие опыты шли уже давно, но всегда, каждый раз кончались неудачей. Но ему обещали доказательства. Серьезные доказательства, против которых нечего будет возразить.
Наверное, каждому из нас случалось встретить в родном городе двойника. Сначала мы равнодушно проходим мимо незнакомого человека, затем вздрагиваем и оглядываемся. Как правило, встреченный незнакомец тоже глядит нам вслед, и во взгляде недоумение и легкий страх. Еще бы – до сих пор эти черты отражались лишь в зеркале. Но ступор длится недолго – каждый из вас успешно уверяет себя, что это лишь наваждение, кратковременный глюк. И на самом деле особого сходства между вами нет. Кстати, обратите внимание – в чужом городе шансы на встречу с двойником практически равны нулю.
И в глубине истории случались встречи двойников. Правда, заканчивались они всегда трагично.
Но исторические загадки, не имеющие объяснения, веками будоражили воображение людей. И мои статьи на эту тему вызвали большой резонанс в Европе и открыли мне дорогу в научный мир Франции. Именно они привлекли ко мне внимание Интерпола.
Дело в том, что после пропажи несчастного мсье Лемерье интерполовцы оказались в дурацком положении. Разумеется, под угрозой международного скандала на ноги была поднята вся городская милиция, затем ей на подмогу приехали высшие чины из областного центра, а потом и следственная бригада из самой Москвы. Приезжали и представители российского Интерпола, и даже бригада их французских коллег. Прочесали буквально весь город, но никаких следов несчастного ученого так и не на шли. Пропавшим ученым заинтересовалась французская пресса, и около месяца первую полосу «Гардиан» и других серьезных газет украшали заголовки типа: «Известный ученый исчез прямо из гостиницы», «Жив ли мсье Лемерье?», «Никаких следов генетика найти не удалось». Бульварная же пресса вспоминала детективы с запертой комнатой и даже бригантину «Марию-Селесту», которую в 1872 году обнаружили посреди моря с накрытым в кают-компании столом, но без экипажа на борту. Как известно, разгадать эту загадку не смогли за два прошедших века.
После всех этих публикаций провинциальный городок С-к приобрел славу российского Бермудского треугольника, и все более-менее вменяемые генетики из Европы и Америки наотрез отказались туда приезжать. Но всем было понятно, что дело тут не чисто и необходима повторная экспертиза. Пришлось обращаться к российским ученым. И вот тут вспомнили обо мне.
Я вновь перечитала документы, присланные Интерполом. Да, можно считать доказанным, что в последние несколько лет россиянки никак не могли встретиться со своими иностранными любовниками. И, по логике Интерпола, никак не могли зачать от них детей. Тем не менее эти дети были зачаты и независимая экспертиза подтвердила родство! Причем экспертиза не российская – ее-то можно было обвинить в продажности, а родная, англо-французская экспертиза!
И вот теперь заграничным умникам приходится обращаться к российскому генетику, мадам Неждановой. Я с удовольствием повторила последние слова вслух. Да, все же я многого достигла к 35 годам! Бывшие одноклассницы мне завидуют и при редких встречах даже не скрывают этого. Муж влюблен в меня со школьной скамьи, у нас двое прекрасных сыновей, я занимаю престижную должность в научном институте, у меня громкие звания, статьи в популярной прессе, и даже Интерполу без меня никуда. Истерический смех душил изнутри, вырываясь наружу нервным хихиканьем. Карьера удалась, что уж тут скажешь! Только вот зачем она мне?
А ведь так хорошо все начиналось. Биофак, крупная научная лаборатория, где стажировалась, аспирантура, кандидатская степень… У меня не было волосатой руки наверху, но и в биологию рвалось не так много девушек, и ученые мужи почему-то относились ко мне с явной симпатией. Так что я быстро прошагала вверх по узким крутым ступенькам высшего образования и наконец попала в лабораторию к профессору Даниилу Конькову.
Профессор занимался влиянием высоких температур на раковые клетки. Было установлено, что при температуре выше сорока двух градусов они гибнут. Проблема состояла в том, что при этой же температуре гибли и все остальные клетки живого организма. Необходимо было найти зазор буквально в сотую долю градуса, так чтобы здоровые клетки выживали, а измененные – нет. Искать этот зазор поручили мне.
Исследование тянуло на полноценную докторскую диссертацию, и я проводила в лаборатории дни и ночи. В конце концов нужная температура была найдена, я лично провела не меньше сотни экспериментов, в ходе которых убедительно доказала, что при нагревании в термальной ванне погибнут только пораженные клетки. Потом провела три десятка опытов на лабораторных мышах. И вот было решено провести эксперимент на реальном больном. Четвертая стадия опухоли прямой кишки, метастазы – шансов выжить у него не было. Он подписал все нужные бумаги, снимая с меня ответственность, и мы приступили.
В присутствии десятка экспертов несчастному больному дали наркоз и погрузили в термальную ванну. Включили термостат, и через несколько минут из ванны пошел густой пар. Я вскочила, что-то выкрикивая, но было уже поздно. Этого просто не могло произойти, но… Он сварился в этой ванне.
У меня начался такой нервный срыв, что родители вместе с удрученным профессором отправили меня от греха подальше в крымский санаторий, где лечились такие же нервно-сорванные. А пока я отдыхала от психической травмы и в кошмарах видела поднимающееся из кипящей ванны обваренное тело, остаткам моего душевного здоровья был нанесен новый, не менее сильный удар.
Мой жених Игорь, тоже выпускник биофака, работающий в соседней лаборатории над проблемами наследственности, решил отказаться от сомнительной невесты. Тем более на подходе была несомненная удача – дочка того самого профессора Конькова, двадцатилетняя студентка биофака Илона.
Игорь прислал в мой нервный санаторий письмо. В нем он подробно расписал охватившее его негодование, когда он узнал о кошмарном происшествии. Еще бы, сварить живого человека – такого себе не позволяла даже средневековая инквизиция! Разумеется, чувствительная натура, каковым является он, Игорь, никак не может вынести общения с такой законченной садисткой, как я. Поэтому он убедительно просит не звонить ему и не присылать эсэмэски, а то даже от воспоминаний обо мне у него поднимается давление и трясутся руки.
Я усилием воли отогнала мерзкое воспоминание и рывком поднялась на ноги. Ничего, я все выдержала, я не попала в психушку, я сильная, я собой горжусь. Скинув домашний халатик, непослушными руками попыталась натянуть на себя узкую серую юбку. Руки тряслись, юбка, казалось, сопротивлялась изо всех сил, боковые швы угрожающе трещали. Я рванула посильнее, и непослушная шмотка ответила радостным треском ткани. Ну вот, парадный наряд разошелся по швам. Подшивать уже некогда, придется вместо элегантного делового костюма надевать привычные джинсы и свитер. То-то в институте удивятся.
Я приехала в институт почти без опоздания. Прошла в свою лабораторию, достала последние отчеты по проблемам наследственности. На глаза попалась яркая розовая обложка маленькой книжки: «Любовь побеждает смерть». Да-да, это смешно, но на жизнь я зарабатывала не столько наукой, сколько нелепыми романчиками про огромную любовь. В них кареглазый герой с копной непокорных черных волос, так похожий на моего Игоря, спасал возлюбленную от разных напастей. И остановить его не могла даже смерть – он возвращался на землю в виде привидения. И уж тогда врагам героини точно было несдобровать.
Разумеется, я не позорила свою славную научную фамилию. Розовые книжонки были подписаны псевдонимом Аманда Бредшоу. Вот уж поистине бред-шоу. В реале кареглазый мачо давным-давно забыл про погибающую героиню, женился на миловидной толстушке, сделал неплохую научную карьеру и, кстати, сам изрядно располнел. Превратиться в привидение ему явно не грозило. Как говорится, не в этой жизни.
Сунув неуместную при серьезном разговоре книжицу в стол, я наткнулась на письмо от своего давнего оппонента – профессора Самойлова. В очередной раз он наголову разбивал мои доводы о приоритете наследственных признаков над приобретенными. По версии Самойлова, генная инженерия шагнула так далеко, что особого значения наследственность уже не имела. Я была куда более скромного мнения об успехах генной инженерии и писала в ответ язвительные письма, предлагая оппоненту доказать свою теорию делом, превратив какую-нибудь кошку пусть в самую захудалую, но собаку. Он отвечал, что такие простые эксперименты давно его не интересуют. Преодолеть такой простой межвидовой барьер совсем не сложно. Котопсы давно существуют и бродят по его дому, и теперь он проводит намного более сложные опыты.
Наша переписка длилась уже несколько лет и периодически попадала в популярные журналы, но самого Самойлова я не видела ни разу. Говорили, что когда-то он преподавал генетику в двух московских университетах, но после какой-то личной трагедии ушел от мира и теперь в полном одиночестве живет где-то в Швейцарии, в горах, где и проводит смелые опыты по скрещиванию разных видов живых существ.
В Швейцарии Самойлова действительно очень уважали, постоянно печатали его труды и давали огромные гранты на исследования, но вот жил ли он там – для всех оставалось загадкой. Как, впрочем, и суть его экспериментов. Результаты своих опытов он никому не предъявлял, и потому его смелые заявления не вызывали у меня ровным счетом никакого доверия.
Задумчиво просмотрев письмо, я положила его на место и взялась за отчеты. Но читать их пришлось недолго. Ровно в 15.00 по московскому времени дверь отворилась и вошел невысокий полный мужчина в костюме-тройке. Даже если б я не знала, что этот господин приехал из французского Интерпола, догадалась бы по тому, как при виде меня его лицо расцвело от неземного восторга. Церемонно поклонившись, на правильном русском языке с чуть заметным акцентом он представился мсье Дрюоном и сообщил, что счастлив познакомиться со столь очаровательной дамой и его счастье не может затмить даже то, что повод для свидания не такой уж веселый. Я предложила визитеру стул, села напротив и приготовилась слушать.
– Мадам Нежданова, я бесконечно благодарен за то, что вы согласились уделить мне немного вашего драгоценного времени! – По вкрадчиво-ласковому тону этого мсье было похоже, что я согласилась как минимум на сеанс орального секса. – Я даже не мог рассчитывать на такую любезность! Но значит ли это, что наше маленькое дело вас заинтересовало?
– Значит. – Я не хотела быть невежливой, но времени у меня действительно было мало и не хотелось его расходовать на бессмысленную светскую беседу. – Я заинтересовалась.
– Думаю, вы понимаете, какой вклад в науку сможете внести, согласившись на наше предложение, – уже более деловым тоном сказал визитер. – Это дело принесет вам всемирную известность! Ваше имя впишут золотыми буквами в анналы истории!
«Скорее криминалистики, – подумала я. – Стал бы он заботиться об истории или о науке».
– Что конкретно вам от меня нужно? – мой тон стал еще суше.
Мой визави погрустнел и безукоризненно деловым тоном изложил свою просьбу.
Оказывается, Интерполу нужно от меня совсем немногое. Я должна взять отпуск за свой счет («Разумеется, мы все оплатим, вы не беспокойтесь!») и отправиться в городок С-к. Там под прикрытием местной милиции надо отыскать гражданок Ромашову и Котеночкину и уговорить их пройти еще одну генетическую экспертизу вместе с грудными детьми. Результаты этой экспертизы, оформленные официально, и должны обессмертить мое имя и внести его в разные анналы.
– А если женщины откажутся проходить новую экспертизу? – задала я вертевшийся на языке вопрос. – Наследство они уже получили, и заинтересованности в новых разборках у них явно нет. Их ведь нельзя заставить? Получается, я поеду напрасно?
– Мы очень надеемся на наших русских коллег, – спокойно ответил француз. – Мы знаем, что они умеют правильно работать с населением. Им не отказывают.
– А почему вы не едете туда сами?
– Но Интерпол не может отправить туда официального представителя, – объяснил мсье. – Наши офицеры работали там два месяца после пропажи мсье Лемерье, но безуспешно. А дело по незаконно полученному наследству пока не открыто, поэтому допрашивать наследниц мы не можем. Есть только разные сомнения. Вот если они подтвердятся, мы откроем дело и в игру вступит наше российское отделение. Но, может, вы боитесь? Уверяю, я ни за что не подверг бы такую очаровательную даму малейшему риску. Мир не простил бы мне такого. Если вам покажется – о, только покажется! – что вам угрожает малейшая опасность, вы сообщите лично мне. Или вашему прикрытию там, в городе. И мы пришлем нашего человека на помощь, даже если придется сделать это неофициально. Вы не останетесь одна!
Я задумалась. Злополучному генетику мсье Лемерье местная милиция не помогла, так что такая уверенность в моей безопасности не слишком понятна. Впрочем, если уж не помогут местные, вряд ли спасет человек из Москвы или Франции. С другой стороны, я не единственный генетик в Москве. Зачем галантным французам обращаться к женщине? Я задала этот вопрос мсье Дрюону и тут же пожалела об этом. В течение нескольких минут я выслушивала восторженные панегирики своему ясному уму, здравому смыслу, огромному научному опыту, редкой храбрости и опять же неземной красоте. Выходило, что такого светоча науки не то что в России, но и во всем мире невозможно отыскать. И посему именно мне надо ехать в опасную командировку.
Все так же спокойно я повторила вопрос. Да, я довольно известна в научном мире, но все же – почему Интерпол не может послать в городок французских или английских ученых?
Еще более погрустнев, мсье Дрюон признался: Интерпол обращался во французскую Академию с такой просьбой. Но все ведущие французские генетики дружно отказались ехать в дикий город, откуда бесследно исчезают ученые. Возможно, за большие деньги они бы согласились, но Интерпол – не сообщество шейхов, золотые горы обещать не может. И самое главное, он не может гарантировать иностранным ученым полную безопасность в чужой стране. Нужен ученый из местных, который хорошо знает российские реалии. А в России исследователь такого уровня – я одна.
Мне безумно захотелось поехать. Кажется, я знала тот секрет, который не давал покоя Интерполу и генетикам из Парижа. Я знала, каким образом женщины родили детей от мужчин, с которыми не общались несколько лет! За последние годы я написала на эту тему несколько научных статей, которые опубликовали лишь узкоспециальные издания в Москве. Но необходимых доказательств у меня тогда не было, а вот после этой командировки вполне могли появиться.
С другой стороны, несчастный французский генетик пропал бесследно. Вполне вероятно, кто-то в городке очень уж не хотел проведения этой самой экспертизы…
Не в силах принять окончательное решение, я попросила пару дней на размышления. После нового приступа славословия в мою честь разрешение было получено и мсье Дрюон удалился. А я осталась сидеть, удивляясь самой себе. Ну почему я сразу же, услышав суть предложения, не послала галантного француза куда-нибудь в С-к или еще дальше?
Но ничего, еще не поздно это сделать. Завтра же я откажусь от столько лестного предложения, пусть ищут другую дуру. А я буду спокойно писать свои книжки и попутно исследовать парадоксы генетики по диссертациям таких же кабинетных ученых. Да сколько же можно сидеть в кабинете! Я могу сделать великое научное открытие, да что там, я его почти сделала! И только трусость может помешать мне добыть нужные доказательства.
Неожиданно накатила усталость. И, как много раз за последние годы, захотелось уехать куда глаза глядят, оставив все, что было, в прошлом. Хотя что я такое несу? Как можно оставить маленьких сыновей? Я же их люблю. А мужа? Нет, ему я просто благодарна.
Собственно, именно мужу я была обязана степенью доктора наук. Пока я «отдыхала», в институте срочно подписали приказ о сокращении моей ставки. Правда, при обследовании ванны оказалось, что виноват терморегулятор, проверять который должен был мой заведующий. Но не его же наказывать? Проще избавиться от меня. К счастью, мне об этом сообщили лишь дома. Когда то, что от меня оставалось, привезли из санатория на родину, именно Ромка собирал меня по кусочкам заново. Самым горячим его желанием было немедленно покалечить Игоря, но от этого мне удалось его отговорить. Зато к профессору Конькову он пошел, не предупредив меня об этом.
Разумеется, он беседовал с профессором тет-а-тет не на кафедре, а в полутемном подъезде профессорского дома. Легенда гласит, правда, что беседа проходила в обстановке не совсем полной приватности, то есть профессор-то был один, зато с Ромкой пришли двое его дружков. Результат переговоров впечатлял: приказ о моем сокращении был уничтожен и меня просто перевели на другую кафедру. Вернее, обменяли на моего бывшего жениха. Он пошел в помощники к будущему тестю, а я – на его место, изучать вопросы наследственности.
Время шло, мне стукнуло 26 лет. Кандидатскую диссертацию я защитила, пора было проверять вопросы наследственности на практике. Но кандидатов на эту проверку поблизости не было. Вот только Ромка… Он всегда был рядом. Но раньше я не обращала на это внимания.
Белобрысый Ромка Нежданов был классическим школьным хулиганом. Он шумел на уроках, бил девчонок портфелем по голове, подкладывал кнопки учительнице, а уж по части школьных драк в коридоре ему не было равных. Я же была тихой отличницей, «ботаничкой» во всех смыслах этого слова. Мало того, что зубрилкой и радостью учителей, так еще и биологию любила до умопомрачения. Все живое, неважно, летало ли оно, жужжало, ползало, лаяло или плавало, вызывало у меня умиление и горячее желание обогреть и защитить.
В седьмом классе у нас с Ромкой наступил конфликт интересов: его интерес состоял в том, чтобы бросать девчонкам за шиворот дождевых червей и радостно ржать, когда они с визгом носились по классу. А мне было жаль не столько глупых девчонок, которые боялись прекрасных извивающихся созданий, сколько гибнущих из-за Ромки червяков. И я, преодолевая страх перед хулиганом, кидалась в драку, пытаясь спасти Божьих тварей от грубого монстра.
В этих боях без правил я заработала кучу синяков и шишек, но и Ромкиной морде досталось изрядно. Ногти у меня были короткие, зато острые и крепкие. Наша война длилась около недели, а затем наш Великий и Ужасный хулиган, гроза девчонок, в меня влюбился. Недолго думая, он пересел на парту позади меня, постоянно дергал за косички или запускал мне в волосы больших майских жуков. Жуков я не боялась, но то, что в моих волосах они путались и ломали, пытаясь взлететь, крылышки, приводило меня в ярость. Я вновь кидалась в драку, но Ромка уже не давал сдачи, только со смехом уворачивался от моих острых коготков.
После восьмого класса он ушел в ПТУ, и майским жукам больше ничего не грозило. Зато почти каждый вечер он околачивался возле моего подъезда с неизменной папироской в зубах и кульком леденцов, подозреваю, одних и тех же, поскольку я подношения не брала. Назойливые ухаживания бывшего школьного хулигана бесили меня даже больше, чем жуки в волосах. Но никаких намеков Роман не понимал и даже на откровенное хамство снисходительно цедил сквозь зубы: «Ну-ну, все вы, девчонки, сначала ломаетесь. Мне пацаны и не такое рассказывали. Потом сама за мной бегать начнешь».
Так и не дождавшись обещанного дружками триумфа, Роман отбыл в армию. Оттуда писал мне письма, на которые я не отвечала. Хотелось бы сказать, что даже не распечатывала, но увы… Любопытство наряду с польщенным самолюбием сделало свое дело, и письма я читала, и даже не в одиночку. Кружок из закадычных подружек собирался у меня каждую субботу, и гвоздем программы было зачитывание писем Романа. С непередаваемым выражением, подражая телехулиганам, я тянула: «Вероничка, я все время думаю о тебе. Наверное, я как-то неправильно за тобой ухаживал. Но время еще есть, правда? Я скоро вернусь и все исправлю».
Девчонки хохотали, а я казалась себе такой крутой, что завидовали вареные яйца. И только получив в санатории гнусное письмо от любимого, я внезапно вспомнила об этих субботних чтениях. И меня затошнило от отвращения к себе. Тогда я впервые подумала, что жестокость всегда возвращается…