Что слаще халвы? Дружба после вражды.
(арабская пословица)
Жарко. Даже куры, обычно устраивающие на пыльной дороге переполох, попрятались в тень. В конце деревенской улицы на крыше одного из домов виднеются силуэты мужчин.
– Сева! Балабол ты колченогий! Пилу держи! Панамку надень, лысину-то припечет! – то ли с иронией, то ли с заботой откуда-то снизу кричит женщина.
У Севы одна нога своя, вторая – нескладный деревянный протез. Он аккуратно семенит на нем к краю кровли и, щурясь от слепящего солнца, смотрит вниз, пытается разглядеть жену с пилой. Тянет к ней руку.
После дождя в доме течет – где-то прохудилось, и мужчины занялись ремонтом крыши. Петр снимает кусок старого настила, Сева пилит рейки.
Дом принадлежит моей прабабке. Сева и Петр – мужья ее дочерей, сестер моей бабушки.
Всего их пятеро, и на выходные, собрав мужей, детей, сумки с гостинцами, они приезжают к своей матери в деревню. Без дела никто не сидит: мужчины красят, копают, латают; женщины прибираются, лепят пироги и непременно хвастают друг перед другом зарплатами мужей, оценками детей, путевками или дефицитными заказами. Ребятня, сверкая чумазыми пятками, носится по огороду и грызет с куста недозревшую ягоду. Делают они это втихаря, чтобы не навлечь бабушкин гнев – та бережет урожай на варенье. Но когда детей много – не уследишь!
Моя прабабушка Вера Михайловна вышла замуж удачно, но не по любви. Впрочем, в конце XIX века браки не всегда предполагали романтический флер и взаимность. Пару молодым нередко подбирали родители, оценивая репутацию, связи, имущество семьи, с которой планировалось породниться. Народная мудрость гласила: «Не впрок и добрая душа, коли нет ни гроша»[1]. Брак в первую очередь был протекцией и некой гарантией дальнейшего благополучия собственной жизни. Симпатия между молодыми иногда возникала, но в пару выбирали не конкретных Петра или Клавдию, а абстрактный образ, обладающий требуемыми характеристиками: доброе имя, здоровье, работоспособность, имущественный достаток.
Прадед Иван Федорович в те времена занимался деревообрабатывающим ремеслом, имел небольшую столярную мастерскую и слыл человеком небедным. Своей «ненаглядной Веруше» ни в чем старался не отказывать. Баловал. Из города привозил то наряды, то бусы, и обязательно – халву. Бабушка вспоминала, что халва в те времена продавалась «в ларце». Позже, будучи под впечатлением от рассказов о столь изысканной упаковке, не без помощи интернета я выяснила, что «ларец» представлял собой вполне обычную жестяную банку, украшенную витыми узорами.
Восточное лакомство, привезенное прадедом жене, дурманило ароматом семечки и патоки. Бабушка говорила, что им, детям, страсть как хотелось попробовать сладость, но гостинец предназначался исключительно матери. Ценность детства как социокультурный феномен появилась гораздо позже, а в те годы баловать было не принято, авторитет родителей оставался непререкаем. Лишь однажды, когда бабушка поймала сорвавшегося из денника жеребца, мать отрезала ей кусок халвы и похвалила: «Ох, и шустрая ты, Катя».
Уклад в семье Веруши и Ивана был традиционным: женщина рожает и ведет хозяйство, мужчина – содержит и защищает семью. Дети воспитывались во властной заботе, а требовательность считалась проявлением блага. Родительскую милость необходимо было заслужить полезными делами, послушанием и старанием.
А чувства… они, конечно, были, но «где-то очень глубоко». Во-первых, потому что времена стояли непростые: в пропитанной трудом жизни помочь можно было делом, тут уж точно не до тонких эмоций и саморефлексии. Спасибо в карман не положишь. Любишь, скучаешь, грустишь – как это измерить? Непонятно. Да и какая с того польза, неясно. Если она ему щей горячих на ужин наварила, сшила рубаху, а он – люльку смастерил и подарков из города привез – другое дело. Вполне осязаемая система координат: можно потрогать, воспользоваться, потешить себя, ощутить свою принадлежность, значимость.
Во-вторых, в браке без любви всегда найдется место для невыносимых обиды, горечи, грусти, которые психика аккуратно вытесняет из сознания, увлекая за собой, увы, и приятные нежность, радость, интерес, умиление. Старинные пословицы говорят: «Стерпится – слюбится», «Худ мой Устим, да лучше с ним», то есть как бы нелюбо ни было, надо договориться с собой и жить с человеком дальше. В наше время встречаются вариации «Вышла замуж – терпи», «Неси свой крест», «Ну какая еще любовь? Тебе, что, денег мало?» Смысл остается прежним: чувствовать слишком больно, просто убеди себя, что ты и так счастлив/а.
Ни в коем случае не хочу сказать, что все страдают в таких союзах, просто о чувствах особо не думают – отношения строятся преимущественно на выполнении функциональных обязанностей каждым членом семьи.
Принцип «функциональной любви» (уж не знаю, вышел ли он из матримониальных устоев или из эволюционного учения) базируется на том, что ценить человека можно лишь за полезные дела, на поиске выгоды «ты – мне, я – тебе». Он неизбежно подразумевает сравнение, из-за которого, как следствие, возникает соперничество между членами семьи. Сделал то, что я хочу, что мне нужно – люблю, не получилось – не люблю.
Бабушка и ее сестры твердо усвоили это правило и, став взрослыми, продолжали участвовать в невидимом стороннему взгляду соревновании. Поэтому по выходным сопровождали мужей, состязающихся в мастерстве столярного, кровельного и печного дела – «посмотрите, мой-то каков»! Закупали огромные сумки дефицитных гостинцев – «ты гречки привезла, а мы – сгущенку». Все сражались за звание «лучшей дочери», «образцовой семьи» и просто «любимицы судьбы».
Стремление быть первым, обладать всем возможным в превосходной степени передавалось по наследству. «Четыре? Почему не пять?» – разочарованно спрашивала мама. «Мам, это алгебра, я в ней вообще ничего не понимаю. Четыре – это еще большая удача», – говорю я, умалчивая, что добрую часть контрольной решил сосед по парте. «Не знаю, ты же отличница», – огорчалась мама. «Сын тети Ани поступил в МГИМО» означало «Ты должна – не меньше МГУ». Если учиться, то только с медалью, заниматься танцами – обязательно побеждать в конкурсах, замуж – непременно за дипломата или доктора наук. Не останавливаться на достигнутом, идти и идти вперед.
В современных статьях по психологии, да и часто в социальных сетях встречается термин «достигаторство». «Достигатор» получает удовольствие не от результата, а от процесса движения к цели. О «синдроме» или даже «неврозе» достигаторства упоминают всегда в негативной коннотации. Вы, наверное, уже поняли, что это подвид конкуренции, тоже уходящий корнями в семью. Бежишь марафон длиною в жизнь с ощущением, что тебе дышат в спину и вот-вот обгонят. Огорчаешься, когда видишь, как кто-то бежит в новых кроссовках, а ты – в стареньких кедах. А кого-то и вовсе везут к финишу на лимузине.
Трасса порой начинается еще до рождения, когда ребенка только планируют: пусть будет мальчик, а не девочка; только бы здоровенький; главное, чтоб не была лицом в бабушку и не лысый как дядя Коля и т. д. От нас ждут, что мы появимся на свет какими-то особенными: крепкими, умными, счастливыми и будем радовать близких. Тот случай, когда ты еще не родился, но уже должен.
В защиту достигаторства хочу сказать, что это мощная движущая сила. Именно благодаря ей я многого достигла в жизни и откровенно этим горжусь. Но благодарность возникает потом, когда понимаешь, где твои сильные стороны, и можешь управлять ими. Иначе постоянное соперничество с незримым противником напоминает прогулку к горизонту: сколько ни делай, сохраняется ощущение, что мог бы лучше, и на место удовлетворения от достигнутого приходит досада.
Домов моих прадедов уже 20 лет как нет – на их месте стоят коттеджи. И бабушки нет в живых, но до самой старости халва оставалась ее любимой сладостью. Она называла ее на свой манер – не «подсолнечной», а «пансолнечной»[2]. Пишу и кажется, что неправильное произношение словно подразумевает превосходство лакомства над другими за счет приставки «пан-». «Царь-вкусность» – всем удовольствиям удовольствие. А еще – символ невысказанной, недополученной любви, за которую приходилось бороться.