Глава 1 Молли

Обычно если я была не в школе, то мы были вместе. И в этот раз мы с Молли – нашим скотчтерьером – несли дежурство на наблюдательном посту на широкой, идеально подстриженной лужайке перед генеральским домом в 225-м квартале Форта Гамильтон в нью-йоркском Бруклине. Хотя на самом деле наблюдение вела Молли, а я наблюдала за ней. К несчастью для терьера, выведенного для охоты на лис и барсуков, отыскать какую-либо добычу на военной базе крайне маловероятно. Каждый квадратный сантиметр там был вылизан, дикие животные на территорию не допускались. Тем не менее Молли иногда все-таки высматривала белку, за которой можно было погнаться. А поскольку дом, хотя мы в нем жили, принадлежал не нам, а армии США и мы не могли окружить его забором, Молли стали сажать на цепь, прикрепленную к колышку, врытому глубоко в землю. Я наблюдала за тем, как она изучает территорию, втягивая воздух своим мокрым черным носом и поворачивая в разные стороны острые ушки, и мечтала так же, как она, слышать и осязать присутствие где-то вдалеке других живых существ.

И вдруг она улетела, словно мохнатое пушечное ядро.

В мгновение ока Молли вырвала из земли полуметровый колышек и потащила его за собой вместе с цепью, неистово рыча от радости, через тисовые кусты, растущие перед одноэтажным кирпичным домом. Я попыталась разглядеть, за кем она гонится: кролик!

Я вскочила на ноги. Ни разу прежде я не видела дикого кролика. В Форте Гамильтон никто никогда ни о каких диких кроликах не слышал! Мне хотелось увидеть его вблизи. Но Молли гнала кролика вокруг дома, и я, второклассница на двух слабых ногах, обутых в лакированные туфли «Мэри Джейн», не могла бежать с такой же скоростью, с какой несли ее четыре когтистые лапы взрослой собаки.

На яростный лай скотчтерьера невозможно не обратить внимания. Вскоре из дома вышли мама и солдат – один из тех, что должны были следить за чистотой в доме генерала. Лес ног вырос вокруг меня: взрослые зигзагами гнались за нашим разъяренным терьером. Но, конечно, поймать Молли было невозможно. К этому моменту она уже освободилась от цепи, и колышек больше не мешал ей. Ее было не остановить. Удастся ей поймать кролика или нет, в ближайшее время, возможно до самой темноты, она не вернется. Домой Молли придет только тогда, когда сочтет нужным, и коротким лаем даст знать, что пора открыть ей дверь.

Когда я бежала за ней следом, то не для того, чтобы остановить ее. Я рвалась пойти с ней. Я хотела еще раз увидеть кролика. Вдыхать вечерние запахи. Встречать других собак, драться с ними и бегать за ними, засовывать нос в норы, вынюхивать, кто там живет, и находить сокровища, зарытые в мусоре.

Многие девочки боготворят старших сестер. Я не была исключением, но моей старшей сестрой оказалась собака. И стоя, беспомощная, в платье с оборками и ажурных носках, в которые меня одела мама, я мечтала быть такой же, как Молли, – свирепой, дикой, неудержимой.



Мама говорила, что я никогда не была «нормальным» ребенком. В доказательство она вспоминала тот день, когда они с папой впервые повели меня в зоопарк. Я тогда только начала ходить и, вырвавшись из рук родителей, двинулась к избранной цели: в загон к самым крупным и опасным животным, которые там обитали. Бегемоты отнеслись ко мне благосклонно и не стали раскусывать меня пополам или наступать на меня, хотя могли бы. Родителям удалось каким-то образом вытащить меня из загона целой и невредимой. Однако мама так никогда и не оправилась полностью после этого происшествия.

Меня всегда тянуло к животным – куда больше, чем к другим детям, или взрослым, или куклам. Я предпочитала наблюдать за двумя моими золотыми рыбками, Голди и Блэки, или играть с моей любимой, но невезучей черепахой, Мисс Желтые Глазки. (Моя мать была южанкой, и задолго до воцарения феминизма я переняла у нее южную привычку даровать всем женщинам почетный титул «мисс».) Как и большинство домашних черепах в 1950-е, Мисс Желтые Глазки страдала от неправильного питания и погибла от размягчения панциря. Чтобы утешить меня, мама вручила мне куклу, но я не стала в нее играть. А когда отец вернулся из поездки по Южной Америке и привез мне чучело детеныша каймана – разновидности крокодила, я одела его в кукольную одежду и стала катать в игрушечной коляске.

Единственный ребенок, я никогда не мечтала о братике или сестричке. Мне не нужны были другие дети. Большинство из них были шумными и буйными. Они не могли спокойно стоять на одном месте и наблюдать за шмелем. Они носились и распугивали голубей, разгуливающих по тротуару.

Взрослые, за редким исключением, тоже не представляли особого интереса. Я безучастно взирала на родительских знакомых, которых видела до этого много раз, не в силах вспомнить, кто это такие, пока мама или папа не напоминали мне, какое домашнее животное они держат. (Например: «Это хозяева Бренди». Бренди, кобель рыжей длинношерстной карликовой таксы, обожал валяться со мной в кровати, пока взрослые, уложив меня спать, наслаждались вечеринкой. Но я не помню, ни как звали его хозяев, ни как они выглядели.) Одним из немногих людей без домашних питомцев, кого я тем не менее привечала, был мой «дядя» Джек – на самом деле никакой не дядя, а командир полка, друг отца, который рисовал для меня пегих пони. Пока они с отцом играли в шахматы, я старательно раскрашивала пятна.

Научившись разговаривать достаточно хорошо, чтобы обсуждать такие вопросы, я сообщила родителям, что на самом деле я лошадка. Я галопировала вокруг дома, ржала и мотала головой. Папа согласился называть меня Пони. Но моя элегантная и честолюбивая мать, желавшая, чтобы у ее маленькой девочки хватало здравомыслия притворяться принцессой или феей, была обеспокоена. Она опасалась, что я «отстаю в развитии».

Военный врач успокоил ее, заверив, что стадия пони у меня пройдет. Так и случилось, потому что я решила, что на самом деле я – собака.

С моей точки зрения, проблема была только в одном: родители и их друзья с готовностью рассказывали мне, как должна вести себя маленькая девочка, но некому было показать мне, как должна себя вести собака. Однако, когда мне исполнилась три, мечта моей маленькой жизни сбылась: у нас появилась Молли.



На сайтах, посвященных породе, о щенках шотландского терьера пишут, что они «активные и смелые», а также «энергичные и своенравные». Характерные для скотчей упорство и независимость проявляются едва ли не с первых дней жизни. Это древняя порода, выведенная шотландцами для защиты домашнего скота от хищников. Скотчи – низкорослые черные собаки – настоящие воины-горцы. Они достаточно сильны и храбры, чтобы справляться с лисами и барсуками, и достаточно смышлены, чтобы действовать самостоятельно, без команд хозяина, и умудряться перехитрить злоумышленников. При росте в холке меньше 30 сантиметров и весе всего около 9 килограммов, скотчи «обладают компактностью маленькой собаки и отвагой большой» – так охарактеризовала их писательница и критик Дороти Паркер. По ее словам, «они отличаются такой исключительной стойкостью, что единственное, что может доконать их, – это если их переедет автомобиль, но только и ему тоже достанется». Щенок скотчтерьера похож на двухлетнего малыша-дьяволенка, сидящего на стероидах и наделенного сверхъестественной несокрушимостью.

Неудивительно, что, хотя мы росли вместе, упорная и смелая маленькая Молли была моей полной противоположностью.

Когда мне исполнилось два года и наша семья вернулась в Штаты из Германии, где я родилась, со мной что-то произошло. В Германии у меня была няня, а теперь я целиком и полностью перешла на попечение мамы. Позже мама рассказывала мне, что в раннем детстве я переболела мононуклеозом, которым обычно заражаются в более старшем возрасте. Но моя тетя, папина сестра, считала, что это неправда, и много лет спустя я не нашла в своих медицинских картах никаких записей о таком диагнозе. Тетя была уверена, что меня в детстве придушили, или как следует тряхнули, или и то и другое вместе, и, возможно, не один раз. Во всяком случае, я много плакала. И даже через много лет, когда я уже была подростком, мать продолжала жаловаться друзьям на то, что мой плач частенько прерывал ее коктейльный час. Вечерний прием мартини был для нее лучшим временем дня. Очевидно, коктейли скрашивали ее одиночество, когда рядом не было никого, кроме рыдающего ребенка.

Как бы то ни было, я очень долго не играла и не разговаривала. И не хотела есть. Мне уже исполнилось три, а я совсем не росла.

Мое состояние огорчало обоих родителей. Мама купила глубокую тарелку, на дне которой были нарисованы животные: я доедала кашу ради того, чтобы увидеть их. Еще она делала мне тосты в виде животных, вырезая хлеб формочками для печенья, а папа пытался соблазнить меня молочными коктейлями, в которые тайком подмешивал сырое яйцо. Видимо, вконец отчаявшись, ради того, чтобы поправить мое слабое здоровье, они и решили завести щенка.

В наши дни инструкторы по дрессировке собак и специалисты по воспитанию детей сказали бы, что это плохая идея. Кинологи считают, что скотчи – прекрасные собаки, но совершенно не годятся для малышей. Если ребенок наступит такой собаке на лапу или схватит ее за хвост, она терпеть не станет. Скотчтерьеры кусаются, а зубы у них большие, как у эрделей. Они исключительно преданные животные, но в то же время среди терьеров слывут самыми свирепыми. И сегодня большинство специалистов уверены, что собак даже самых послушных и терпеливых пород можно брать в семью, когда детям исполнится шесть-семь лет.

Но тогда никто ничего этого не знал – и вот эффектная эмигрантка с Кубы, которую я знала как тетю Грейс, подарила нам одного из своих трех породистых щенков.

На самом деле тетя Грейс не была моей тетей, а ее муж, которого я звала дядей Клайдом, не был моим дядей. Он был папиным лучшим другом, а тетя Грейс – маминой соперницей. Она укладывала свои длинные, черные как смоль волосы в замысловатые прически, ходила в сшитых на заказ платьях с глубокими вырезами и большими разрезами, носила высокие каблуки, подводила глаза черным и красила губы алой помадой. Моя мать считала ее задавакой.

– Как думаешь, какого цвета платье тетя Грейс надела к ветеринару, когда повезла щенков на прививки? – как-то спросила она меня.

– Черное? – предположила я. Лично я предпочла бы выглядеть, как все остальные члены семьи.

– Нет! – ответила мама. – Белое!

В комплекте с черными щенками белое смотрелось эффектнее.

Вскоре после того визита щенков к ветеринару Молли переехала жить к нам. И хотя этот день перевернул мою жизнь, я – из-за болезни или потому, что была слишком мала, – совершенно его не помню.

Однако эффект не замедлил сказаться.

Вскоре после того, как у нас появилась Молли, родители сделали черно-белую фотографию, где мы запечатлены с ней вместе. Это фото мать позже, за два месяца до того, как мне исполнилось четыре, разослала в качестве поздравительных открыток на Рождество. Судя по моим коротким пышным рукавчикам, на дворе лето, но у камина висят рождественские чулки, а рядом со мной на каменном полу стоит заводной Санта-Клаус, готовый зазвонить в медный колокольчик. Как и все мамины рождественские фото, это было хорошо подготовленным экспромтом. Но ликующее выражение на моем лице и на морде Молли совершенно неподдельное.



«Молли схватила папин носок!»

Как и большинство щенков, Молли обожала что-нибудь стащить, и особенно ей нравились папины черные носки, которые он надевал с генеральской формой. Когда Молли крала их, я, вовсе не для того, чтобы сдать ее, с энтузиазмом объявляла домочадцам о предстоящем зрелище. Эти представления всегда забавляли отца, любившего собак. Вытащив носок из его обычного места в корзине в спальне или из ботинка, где тот прятался, Молли, свирепо рыча, неслась с ним в гостиную, а там начинала трясти его с неукротимой восторженной яростью. Отнять носок было невозможно, пока Молли не уверялась в том, что свернула ему шею.

Щенком Молли не грызла вещи. Она их загрызала. Конечно, ей нравилось грызть косточки, но на отцовские носки она нападала не за этим. Я не помню, чтобы хоть одно животное стало ее жертвой, но она любила представлять предметы живыми и делать вид, будто убивает их.

Она любила загрызать мячики. Причем маленькие ее не интересовали. С бешеной энергией она преследовала большие, наполненные воздухом мячи, коварно скачущие прочь, догоняла и побеждала их. Рано утром я водила ее на поводке к теннисным кортам, пока там никого не было, чтобы побросать ей очередной такой мяч. Там я наблюдала, как она, с глубоким горловым рыком, эхом отдающимся в моей груди, несется по корту, а мяч изо всех сил пытается убежать. Но она всегда загоняла его в угол и прокалывала ему легкие своими длинными белыми клыками, после чего мяч сдувался, и она могла схватить его сильными челюстями и мотать им так, чтобы вытрясти из него всю душу. Когда же с ним было покончено, она разрешала мне поднять его и осмотреть. Мяч выглядел так, будто по нему били ножом для колки льда. И такое сделала маленькая собака! Это впечатляло: в моих глазах Молли была могучим созданием, заслуживающим глубокого уважения.



Видимо, другие на военной базе тоже так считали. Когда Молли подросла, мы отказались от колышка и цепи, и она часто уходила в ночь одна. Жители базы познакомились с ней. Во время одной из своих ночных вылазок она посетила казармы Женского вспомогательного армейского корпуса. (До 1978 года женщины служили в армии отдельно от мужчин.) В тот вечер несколько женщин были снаружи, и на следующий день до нас дошли слухи, что, увидев Молли, пробегающую мимо, они выстроились в ряд, она обнюхала их и продолжила свой путь, а они отдали ей честь.

Эта история вполне могла быть выдумкой. А может, они отдали Молли честь только потому, что она была генеральской собакой. Но могло быть и так, что эти сильные и храбрые женщины увидели и оценили независимость и мужество маленькой собаки. В давние времена другой генерал тоже признавал это качество в своих скотчах. В XVII веке у командующего шотландской армией генерал-майора Джорджа Дугласа, графа Дамбартона, была целая свора скотчтерьеров, которых он прозвал «неукротимыми». Эти терьеры вдохновили его на то, чтобы назвать в честь них свой любимый полк королевских шотландцев: «Неукротимые Дамбартона».

В полной мере обладая свойственной скотчтерьерам уверенностью в себе, Молли не нуждалась в том, чтобы люди говорили ей, что делать. И когда вечером мы звали ее домой, она не приходила. В конце концов мои родители стали просто включать и выключать фонарь на крыльце, чтобы просигнализировать ей, что мы хотели бы, чтобы она вернулась домой. Это был просто совет – так отец относился и к светофорам (красный свет он называл «всего лишь советом»). Молли приходила, когда считала нужным.

Это меня нисколько не тревожило. Я и не рассчитывала на то, что она будет подчиняться мне. С чего бы? Когда мне исполнилось пять, ей было всего два – но она была уже взрослой. Я не просто считала, что она главнее меня, – я стремилась подражать ей. Я даже не понимала, что мой взгляд на наши отношения не одобряется другими людьми, – до тех пор, пока моя мать не решила усмирить нас обеих.

Те самые качества, которые превращают скотчей в совершенно особенных собак, – их независимость и упорство – делают их и трудно дрессируемыми. На сайте одного инструктора по дрессировке написано, что знаменитое упрямство и самоуверенность скотчтерьеров «заставляют их думать, что слушаться хозяина не обязательно».

Тем не менее, в то время как наша Молли гуляла где хотела и рвала в клочья одежду и игрушки, моя гламурная тетя Грейс ухитрилась научить своих скотчей читать молитву и играть на фортепьяно.

Она купила маленькое черное детское пианино, похожее на то, на котором в «Мелочи пузатой»[1] играет Шредер. Позвав Мака, брата Молли, в гостиную, тетя Грейс отдавала команду: «Поиграй на пианино!» Пес садился перед инструментом и нажимал на клавиши попеременно то одной, то другой лапой. Мне в то время тоже давали уроки фортепьяно, и меня поразило то, что Мак научился играть двумя «руками» раньше, чем я.