Не могу сказать, улыбается мне удача или, наоборот, покидает меня.
На дальнем конце пирса, выстроенного до середины большого озера, сидит Рэйчел и что-то рисует в своем идиотском блокноте.
При виде ее по моим венам разливается кислота. Я прищуриваюсь.
В голову приходит мысль, что во всех моих невзгодах виновата она.
В родительских ссорах.
В моих плохих оценках.
В моем дурном настроении.
В том, что я застряла в этом крохотном городке, где не к кому обратиться и никто не может помочь мне справиться с унынием. Стоит только увидеть Рэйчел, весь гнев и ярость, которые копились во мне в течение дня, выплескиваются на поверхность.
– Какого черта ты здесь делаешь? – выкрикиваю я.
Мой голос эхом разносится над озером, заставляя вспорхнуть стайку птиц. Вздрогнув, Рэйчел роняет ручку в воду. А обнаружив меня, хватает блокнот и плотно прижимает его к груди. Она не сводит с меня широко распахнутых глаз, словно загнанный в угол кролик, который ищет спасения.
Нетрудно понять, что нет никакого спасения. Озеро размером с пять городских кварталов, со всех сторон его окружают заросли деревьев. На дальнем берегу расположены доки, где местные богачи держат свои лодки. Но здесь, по эту сторону, мы одни. Совершенно одни.
Поскольку Рэйчел на пирсе, единственный способ обойти меня – проплыть.
Только вот мы обе знаем, что она так и не научилась плавать.
Рэйчел предпринимала миллион попыток, но у нее ничего не получалось.
Каждый раз, когда она пыталась, ее приходилось спасать. Мне.
Однако сегодня я точно не собираюсь спасать ее.
– Саманта, – произносит она дрожащим голосом, и пусть ничего больше не говорит, но в тоне слышится вопрос: «Что ты здесь делаешь?».
Или скорее: «Что ты собираешься сделать со мной?»
На самом деле даже хорошо, что она не спрашивает, поскольку мне нечего ответить.
И, если бы мне пришлось что-то срочно придумать, уверена, мой ответ бы ей не понравился.
Бросив рюкзак на траву, я устремляюсь к ней. Мои шаги эхом отражаются от деревянного настила, звучат, словно боевой марш. Отложив блокнот, Рэйчел поднимается на ноги и встает так, будто пытается защитить его от меня. Мне плевать, о чем она там пишет. Наверняка какие-то идиотские стихи или глупые рисунки.
Как же отстойно быть такой.
Но мне
все
равно.
Хочется обругать ее, но я не могу подобрать слов. От злости в горле встает ком. Впрочем, это нормально, ведь мы давно уже не разговариваем.
Теперь, когда мы с Рэйчел встретились, возникает ощущение, будто я должна была оказаться здесь с самого начала.
И эта мысль вызывает новый всплеск ярости. Она охватывает меня со сверхъестественной силой. Гнев уже не поддается контролю, призывая причинить кому-нибудь боль. И как можно сильнее.
Рэйчел до ужаса боится, и это доводит меня до белого каления, поскольку даже нынешний приступ гнева – исключительно ее вина.
– Саманта, – хнычет она, – мне очень жаль, что я забыла про эссе. Мой хомячок умер, и я…
В моей памяти на короткий миг мелькают кадры из прошлого: я стою на заднем дворе рядом с мамой, глаза наполнены слезами, в последний раз смотрю на Ном-Нома. Моргнув, я возвращаюсь в настоящее, и по какой-то причине еще более разъяренная, чем когда-либо.
– Мне плевать на твоего идиотского дохлого хомяка! – кричу я. – Это твоя вина. Это ты во всем виновата!
– Прости меня, – съежившись, извиняется Рэйчел. Ее голос по-прежнему дрожит. – Мне так жаль, я…
– Мне и на извинения плевать! – ору в ответ.
Я не хочу, чтобы она сожалела.
Я хочу, чтобы она дала отпор.
Я хочу, чтобы она накричала на меня, заявила, что я неправа, чтобы оправдала мой гнев своим собственным. Только вот Рэйчел стоит, глядя на меня так, словно я превратилась в монстра, и старательно избегает ссоры. Она совсем чуть-чуть склоняет голову, и я догадываюсь, что не добьюсь от нее противостояния.
По крайней мере, не таким образом.
Поэтому толкаю ее.
Просто легкий тычок. Достаточный, чтобы заставить ее ахнуть и пошатнуться.
– Давай, сопротивляйся, – подначиваю я. – Ты ведь хочешь этого. Хочешь сделать мне больно. Ты всегда хотела ранить меня. Даже больше, чем уже ранила.
– Я не собираюсь с тобой драться, – отвечает Рэйчел. – Мне жаль, что я когда-то причинила тебе боль. Нам не нужно ссориться. Мы не…
– О нет, мы подеремся, – возражаю я, снова толкая ее. – С меня хватит, Рэйчел. Это ты виновата в том, что я провалилась. Ты виновата в том, что я не поеду в парк приключений. Ты виновата в том, что мои родители… – я обрываю себя на полуслове. Рэйчел не знает о ссорах моих родителей, и нечего ей знать.
– Мне жаль, – повторяет она мягко, почти успокаивающе, так, словно пытается успокоить разъяренную собаку.
Но лишь вызывает во мне новую волну ненависти.
Я снова толкаю Рэйчел. В этот раз немного сильнее. Она отступает назад, чтобы вернуть равновесие.
Ее нога в паре шагов от края пирса.
– Тебе жаль? – кричу я. – Жалости недостаточно, Рэйчел! Жалости… – я тычу ее в плечо, — не… – толкаю в другое плечо, — достаточно!
Я толкаю ее в плечи. Сильнее, чем мы обе ожидали.
Отступая назад, Рэйчел спотыкается и размахивает руками в поисках равновесия.
Один шаг.
Два шага.
Нет…
Широко распахнутыми глазами Рэйчел ловит мой взгляд, и этого почти достаточно, чтобы подавить мою ярость.
Я никогда еще не видела ее настолько напуганной.
Плюх!
Прежде чем успеваю дотянуться до Рэйчел, чтобы остановить падение, она валится спиной в озеро. Я стою на пирсе и смотрю на поднявшуюся волну. Наблюдаю за легкой пеной. Дыхание со свистом вырывается из груди, в венах закипает кровь, и кажется, будто я вот-вот взорвусь.
Тот же самый тихий голосок, который я слышала и раньше, говорит, что надо помочь.
Я не помогаю.
Ничего с ней не случится.
Здесь даже не глубоко.
Я жду, когда Рэйчел всплывет на поверхность. На смену гневу приходит веселье. Домой она вернется промокшая до нитки. Ее одежда будет испорчена. Это, по крайней мере, загладит тот беспорядок, который она устроила в моей жизни. Смеюсь от этой мысли.
Да, я стою на пирсе и смеюсь.
Двадцать секунд прошло.
Рябь на поверхности улеглась.
Мое веселье начинает таять.
Тридцать.
Больше нет волн. И никаких пузырьков.
Сорок.
– Рэйчел? – шепчу я.
Шестьдесят.
СЕМЬДЕСЯТ.
Я осматриваю озеро, полагая, что Рэйчел выплыла недалеко от берега. Однако вокруг все тихо и спокойно.
Как будто застыло в ожидании.
Застываю и я.
Проходит еще три минуты, и, когда досчитываю до ста восьмидесяти секунд, я знаю, что больше не имеет смысла ждать.