Теперь, когда мы рассказали о том, как провели вечер два брата, нам, конечно же, следует сказать и о том, как он сложился для Буридана. Покинув особняк д’Онэ и улицу Фруадмантель, Буридан направился к Центральному рынку. Он думал о необычном свидании, назначенном ему незнакомкой. Впрочем, для себя он уже практически решил, что не пойдет к Нельской башне, и не потому, что у него имелись определенные подозрения насчет этой особы, которая называла Ангеррана де Мариньи своим врагом, а потому что заботило его сейчас совсем другое.
«Необходимо, – говорил он себе, идя широким шагом, – уже сегодня же вечером все урегулировать, чтобы освободить для себя день завтрашний. Если все закончу вовремя, отправлюсь в Нельскую башню, хотя бы ради того, чтобы просто познакомиться с врагом моего врага. Но вероятнее всего, раньше полуночи освободиться не удастся. Тем хуже! Тогда я туда не пойду… Завтра! – добавил он со вздохом. – Что же меня ждет завтра? Сообщит ли мне дорогая Миртиль, что ее отец, достопочтенный Клод Леско, согласен на мое счастье?.. Вот увидишь, бедняга Буридан, удача опять от тебя отвернется, так как ты родился под несчастливой звездой, как сказала та колдунья, что когда-то гадала тебе по руке… как же ее звали? Мабель!.. Да, именно так…»
Когда он проходил мимо позорного столба на Центральном рынке и разговаривал так с самим собой согласно древней привычке влюбленных в частности, а в общем-то, и любого, кому в театре либо же в романе нужно донести до публики свои мысли; словом, когда он говорил себе эти довольно печальные вещи, в душе, однако, теша себя тайной надеждой, какой-то человек вдруг преградил ему дорогу со словами:
– Счастья, почестей и процветания мессиру Жану Буридану!.. Имею честь низко вам кланяться, сударь, и принести самые искренние мои пожелания.
Человек был в лохмотьях, сдвинутой на бок фетровой шляпе и дырявом, обшитом бахромой плаще, из-под которого проглядывала огромная рапира.
– Ну и ну! – пробормотал Буридан. – Вот так и вечер встреч с людьми, которые знают меня, но которых не знаю я! Кто ты?
– Желаете знать мое имя или же занятие?
– Прежде всего – имя.
– Ланселот Бигорн.
– Красивое имя. А теперь – занятие.
– Приговоренный к смерти.
– Как-как?
– Я говорю: приговоренный к смерти через повешение, то есть к тому, чтобы болтаться с этим прекрасным пеньковым галстуком на шее в пустоте до тех пор, пока не последует смерть. Не далее как сегодня утром мне грозила беспримерная честь стать первой жертвой Монфокона.
– Ха-ха!.. Да, теперь узнаю: это тебя должны были вздернуть в присутствии короля, и, бежав, ты имел бестактность лишить Его Величество этого забавного зрелища.
– Вот именно, мессир! – восторженно воскликнул Ланселот Бигорн, коему эта мрачная шутка определенно пришлась по душе. – Мне не солгали, заверив, что Буридан – весьма веселый собеседник…
– И что тебе от меня нужно? Что ты хочешь мне сказать?
– Я хочу вам сказать, что хочу сказать вам тысячу вещей, и что если вы согласитесь меня выслушать, то никогда об этом не пожалеете… Пока же скажу лишь одно, – продолжал этот человек вдруг серьезным тоном. – Этим утром я спасся лишь благодаря вам. Когда вы помчались вслед за повозкой, в то время, как и за мной тоже кое-кто гнался, вы, на своей дикой лошади, раскидали по сторонам всех моих преследователей…
– Тех, которые хотели тебя повесить? Честное слово, я сделал это не нарочно.
– Гм! Следует ли мне вам верить?.. Да какая, в конце-то концов, разница! Я обязан вам жизнью – вот что важно! Как важно и то, что Ланселот Бигорн никогда не забывает ни оскорблений, ни благодеяний. Теперь же, сеньор Буридан, если вы изволите мне сообщить, где и когда я смогу с вами поговорить…
– Когда?.. Что ж: когда пожелаешь. Где?.. На улице Сен-Дени. Знаешь вывеску с надписью «Волхвы»?.. Да?.. Так вот, дом, стоящий рядом с «Волхвами», принадлежит госпоже Клопинель, особе зрелой, респектабельной и почтенной, которую уважаю и я, принимая во внимание тот факт, что живу я у нее, не внося плату за комнату. Там-то ты меня и найдешь.
Ланселот Бигорн глубоко поклонился и скрылся за углом улицы, тогда как Буридан, и думать забыв о сей странной встрече, продолжил свой путь, направившись к Гревской площади.
Там, в доме с колоннами, где собирались эшевены, между позорным столбом Гревской площади, у которого выставляли на всеобщее обозрение богохульников, и виселицей Гревской площади, где вешали едва ли не каждый день, так вот, там, как мы уже сказали, над витражной дверью прелестной наружности дома, на ветру, что шел с Сены, раскачивалась огромная вывеска. На вывеске этой была изображена лилия – эмблема французских королей. Соответственно, и в доме сем располагался трактир «Флёр де Лис», у владельца которого не было отбоя от постояльцев и просто завсегдатаев, в число коих входили молодые вельможи, богатые студенты и искатели приключений.
Буридан уверенным шагом пересек как всегда заполненный до отказа главный зал, где пили и играли в кости, в тот момент, когда хозяин заведения уже кричал: «Комендантский час! Выходим, милейшие! На выход, мои добрые клиенты!»
– Да порази тебя чума!
– Что б ты околел от лихорадки, мерзавец!
– Да уготовит тебе сатана самый кипящий котел!
Таковы были возгласы, которыми, наряду с другими любезностями, был встречен ультиматум трактирщика; но в целом, продолжая злобствовать, народ предпочитал повиноваться, и мало-помалу толпа рассасывалась.
Буридан же, вероятно, счел, что королевский указ касательно комендантского часа его не касается, так как, пройдя, как уже было сказано, через главный зал, он вошел в отдельный кабинет, где двое мужчин, имевшие вид кутил и прожигателей жизни, сидели за столом, заставленным остатками птицы, еще нетронутым пирогом с заварным кремом, множеством пустых бутылей и двумя-тремя еще полными.
– Привет Жану Буридану! – воскликнули мужчины, сопроводив свои слова поднятием кубков.
– Приветствую вас, Рике Одрио, король Базоши, Гийом Бурраск, император Галилеи!.. Ну и как, милейшие, с вами здесь обходятся? Ни в чем не знали отказа?
– Твои указания, Буридан, – промолвил Бурраск, – достопочтенным хозяином заведения были выполнены от и до, так что мы уже пьяны в стельку…
– Да, – добавил Рике Одрио, – но Буридан определенно пришел не для того, чтобы разделить с нами ужин, им же нам и предложенный, лучший из тех, что у меня был с последнего праздника шутов. Еды у нас уже не осталось…
– Зато есть, что выпить, – сказал Бурраск. – Выпей, Буридан, выпей, мой старый брат… за твое здоровье, держи!
Буридан бросил на двух пьяниц лукавый взгляд своих карих глаз и пробормотал:
– Похоже, они уже дозрели до великих решений!
И, одним махом осушив протянутый ему кубок, он облокотился на стол и проговорил:
– А теперь слушайте…
– Подожди, – пробормотал Рике Одрио, – подожди, пока я поделю этот пирон на три братские, то есть равные, части, ведь равенство является главным принципом братства… так, по крайней мере, написано во всех письмах Аристотеля…
– Ба! – ухмыльнулся Гийом Бурраск. – Так, полагаешь, Аристотель…
Остаток фразы потерялся в дружном гоготании, которое должно было быть взрывом хохота.
Эти два поборника Бахуса были персонажами важными и значительными.
Один был королем Базоши.
Другой – императором Галилеи.
Читатель глубоко заблуждается, если полагает, что то были ничего не значащие названия химерических королевств и воображаемых империй. Вскоре он и сам увидит, сколь могущественными сообществами являлись королевство Базош и империя Галилея. Пока же ограничимся констатацией того факта, что эти громкие названия были самыми что ни на есть подлинными, раз уж сам король Франции признавал их таковыми, раз у французской монархии ушли столетия на то, чтобы разрушить монархии Базоши и Галилеи, раз уж, наконец, эти две корпорации были вооружены опасными привилегиями, а их предводители обладали не меньшим авторитетом, чем парижский прево, епископы и Университет!
Вот уже четверть часа, как эти два монарха, которым, как мы видели, Буридан оплатил пирушку, были пьяны от вина, философских диспутов и умиления.
Гийом Бурраск, вопреки своей бурливой фамилии[7], вообще говоря был человеком внешне безмятежным, крупным, тучным, иногда (особенно в процессе переваривания плотного обеда) выглядевшим погруженным в глубокие размышления и тогда видевшим все в розовом свете, так как обычно на его пухлых губах блуждала блаженная улыбка.
Рике Одрио, хотя и был более худощав, сухопар, более раздражителен с виду, не подпустил бы, как тогда говорили, к себе и собаку – выражение, которое дошло до нас (и стало не менее актуально в наши дни) с давних времен, когда улицы буквально кишели бродячими собаками. Как и его друг Бурраск, Одрио любил хорошо поесть и весьма уважал питный мёд[8], разве что был он менее полным и отличался более беспокойным темпераментом.
Таковы были два персонажа, которым в этот памятный вечер Буридан рассказывал некие таинственные вещи в отдельном кабинете уже закрывшегося к тому времени трактира.
Что это были за таинственные вещи? О каких великих решениях говорил Буридан?
Вскоре вы это узнаете.
Пока же, желая оставить событиям их хронологический порядок, мы воздержимся от прослушивания того, что столь внимательно выслушали король Базоши и император Галилеи.
Но повод ли это покидать Буридана и его приятелей?
Предлагаем читателю представить – всегда можно представить все что угодно, – стало быть, вообразить, что он вместе с нами попивает небольшими глотками мёд в главном зале, где дрыхнет на скамье трактирщик, в то время как Буридан, Одрио и Бурраск разговаривают в кабинете.
Но вот дверь кабинета наконец открылась.
Появился Буридан, вслед за которым, в обнимку, выплыли император и король.
Буридан разбудил хозяина, расплатился, и после того, как владелец «Флёр де Лиса», поклонившись до земли, открыл дверь, король, император и искатель приключений вышли наружу.
В этот момент ночной сторож, с фонарем в руках медленно проходивший мимо причудливо смотревшихся в сумерках колонн, что поддерживали дом эшевенов, голосом суровым и протяжным прокричал в глубокой тиши:
– Одиннадцать часов! Спите безмятежно, жители Парижа! Все спокойно!
Словно в опровержение этой блаженной уверенности, которую сторож давал уже забравшимся под пологи своих кроватей буржуа, в углах улиц сновали мрачные тени, то тут, то там прорезали ночную мглу проблески стали, внезапно, далекими стонами, разрывали тишину крики ужаса.
– Караул! Грабят! Горим!
До возгласов подвергшихся нападению и обобранных до нитки редких прохожих никому не было дела, даже патрулям из десяти человек, которые, под надзором глав городских участков, ходили по улицам утяжеленным ввиду подступающего сна и доспехов шагом.
– Прощайте, мои дорогие друзья! – промолвил Буридан, остановившись неподалеку от Лувра.
Король Базоши схватил его за левую руку, а император Галилеи за правую.
– Как это – прощайте? Не бросай нас, Буридан! – взмолился Гийом Бурраск. – Не оставляй нас сейчас, когда меня так мучает жажда…
– Жажда? – пробормотал Рике Одрио, прыснув со смеху. – Ну, тогда и голод!.. Буридан, ты говорил, что мы проведем эту ночь в одной компании. Что до меня, то я голоден.
– Минут с пятнадцать назад прокричали одиннадцать. Пора спать…
Их величества возмущенно запротестовали.
Буридан уселся на косоугольную каменную тумбу, что стояла на углу улицы, и скрестил руки на груди.
– Буридан пьян, – произнес Гийом Бурраск.
– Его и ноги уже не слушаются, – добавил Рике Одрио.
– Мои дорогие друзья, – сказал Буридан, – дайте мне поспать. Вот, возьмите по экю на каждого, но, именем святого Лаврентия, который спал на рашпере, позвольте мне прилечь здесь!
– Так тебя не мучает жажда, Буридан? – вопросил король Базоши.
– Еще как мучает – аж в горле пересохло.
– Так ты не голоден, Буридан? – вопросил император Галилеи.
– Так голоден, Рике, что подойдешь ближе – непременно укушу.
– Из чего следует… – начал Гийом.
– Из чего следует, что голод и жажду я испытываю в равной мере, – прервал его Буридан.
– В таком случае, – пробормотал Рике Одрио, – раз уж ты так голоден, то пойдем на Гусиную улицу[9], в «Глоткорезку»; там подают обложенных ломтиками сала, начиненных каштанами, поджаренных до красновато-коричневой с золотистым отливом корочки гусей.
– Нет! – проворчал Гийом Бурраск. – Раз уж его мучает такая жажда, нужно идти в «Истинный Рог», где подают белые вена, которые пенятся, искрятся и восславляют божественного Бахуса…
– Послушайте, мои дорогие друзья, послушайте! – воскликнул Буридан. – Вот ты, Рике, скажи-ка мне, как далеко нам идти до «Глоткорезки», где такая славная пища?
– Триста туаз[10], если взять влево!
– А скажи-ка мне, Гийом, как далеко нам идти до «Истинного Рога», где наливают такое дивное вино?
– Триста туаз, если взять вправо!
– Bene!..[11] Из чего следует, что мы находимся на одинаковом расстоянии как от еды, так и от вина.
– Именно так! – воскликнули их величества.
– Bene! – повторил Буридан. – А теперь, вообразите, что я – осел.
– Осел!.. Ты?!.. – изумились Гийом и Рике.
– Да, осел – с длинными ушами, тонкими как спички ногами и облезлым хвостом, словом, обычный осел! Есть люди, которые являются львами, тиграми, волками… мне же нравится быть ослом. А теперь, друзья, вообразите, что этого осла в равной степени мучают жажда и голод. Вообразите, что он находится на одинаковом расстоянии от горки овса и ведра прохладной воды… Как по-твоему, Гийом Бурраск, что он сделает?
– Черт возьми! Пойдет прямиком к ведру, особенно если заменить воду вином.
– А ты как считаешь, Рике Одрио?
– Черт возьми! Пойдет прямиком к овсу, особенно если заменить овес птицей.
– Вы ошибаетесь, друзья! – проговорил Буридан. – Этот осел, мучимый жаждой в той же мере, что и голодом, осел, одинаково склоняющейся к овсу и воде, так вот, этот осел не сможет ни есть, ни пить! Так как, если он направится к воде, его убьет голод, если же пойдет к овсу, то умрет от жажды. Стало быть, ему придется умирать от голода и жажды на месте. Вот так вот.
– Пьян! – пробормотали их величества. – Да он пьян как сапожник!
– Я говорю, – продолжал Буридан, – что не в силах выбрать между пулярками «Глоткорезки» и белым вином «Истинного Рога», я говорю, что находясь на одинаковом расстоянии от одного и другого заведения, я не могу отсюда сдвинуться. Прощайте, друзья!..
И, устроившись поудобнее у каменной тумбы, Буридан захрапел.
– Прощай, – проговорил ошеломленный логикой Буридана Рике Одрио, – пойду в «Истинный Рог» пропивать твой экю. Прощай!
Король Базоши и император Галилеи, бросив последний взгляд на уснувшего Буридана, в последний раз покачав головами, разошлись каждый в свою сторону, но одинаково пошатываясь и пытаясь разобраться в парадоксе, где столь нелепую роль играл буриданов осел[12].
Не прошли они и двадцати шагов, как Буридан вскочил на ноги и, более проворный, чем когда-либо, удалился, даже ничуточки не пошатываясь.
– К черту этих пьяниц! – бормотал он себе под нос, ускоряя шаг. – Наверное, не избавился бы от них и к рассвету. Все-таки не мешало бы посмотреть, не дожидается ли меня кто, случаем, у Нельской башни. В конце концов, я опаздываю всего на полтора часа… Говорят, король Филипп, отец нашего сира, прибыл в Монс-ан-Пюэль с двухчасовым опозданием, что не помешало ему выиграть сражение…[13]
Втайне гордый таким своим сравнением с Филиппом Красивым, имея в запасе на полчаса больше, нежели монарх, Буридан прибыл на берег Сены, неподалеку от могучей башни Лувра, которая высилась почти напротив Нельской башни.
– Окна освещены! – прошептал он. – Стало быть, меня ждут?
Где-то вдали раздался голос ночного сторожа:
– Жители Парижа, полночь!..
Буридан подошел к кромке воды, где шуршали по песку небольшие волны. Там, на некотором расстоянии друг от друга, в землю были вбиты несколько крепких свай; с каждой их них свисала цепочка, конец которой был закреплен на корме лодки.
Недолго раздумывая, Буридан отцепил первый попавшийся ялик, запрыгнул внутрь и принялся грести, или скорее галанить, как тогда делали моряки на Сене. Стоя на корме челнока, он держал курс на Нельскую башню, с небывалым волнением глядя на ее мрачный силуэт, выделявшийся даже на фоне темного неба.
Откуда шло это, столь непонятное ему волнение?
А оттуда, что Буридан умел видеть, иными словами, умел извлекать из любого зрелища самую суть, необходимую часть восприятия. Существуют натуры, от которых восприятие сути ускользает, у которых оно притупляется, и, в общем-то, они из числа самых счастливых; есть и другие – такие, которые его получают, осмысливают и даже преувеличивают.
Буридан принадлежал к последним.
Вы когда-нибудь замечали, читатель, как благопристойный фасад приличного буржуазного дома, вполне спокойного, тихого, вдруг почему-то внушает вам инстинктивный ужас? Как на углу улицы, на опушке леса перед вами внезапно вырастает чья-то бандитская физиономия?.. Откуда идут эти впечатления? Живут ли они в вас сами по себе? Производите ли вы их неосознанно? Или же у всех вещей есть свое лицо – радостное либо же печальное? А что если все вещи имеют свою непроницаемую душу, которая хранит глубокие тайны и которая внезапно выдает их прохожему? Кто знает?
Почему, оказавшись на середине реки, Буридан почувствовал, как его охватывает оцепенение? Почему, кто скажет, почему перед этой Нельской башней, похожей на столько других башен, коих полно в Париже, в душе у него в этот поздний час вдруг поселились щемящая тоска и невыразимый ужас, от которого по спине бежали мурашки?..
Это ощущение было столь сильным, что Буридан уже собирался повернуть на другой галс…
В этот момент на правом берегу меланхолический голос ночного сторожа повторил:
– Спите безмятежно, жители Парижа… Сейчас полночь!
И этому крику на берегу левом ответил другой – более протяжный, похожий на погребальный плач… Словно то был вестник смерти, говоривший:
– Помолитесь за души умерших, жители Парижа!
В ту же секунду Буридан услышал у себя над головой, очень высоко в небе, приглушенный вопль, мучительный стон. Ему показалось, что то был крик агонии какой-нибудь смертельно раненной ночной птицы. И в тот же миг, когда, пораженный неким загадочным страхом, он поднял голову, то увидел некое огромное существо или предмет, который крутился в воздухе и падал… падал…
Он упал в двух саженях от барки, отчего ту резко качнуло… Повсюду разнеслись брызги… и наступила тишина.
Пустая лодка медленно поплыла по течению реки, затем, попав в водоворот, закружилась, но в следующее мгновение выровнялась.
Лодка была пуста…
Куда же подевался Буридан?
Буридан без раздумий, без колебаний прыгнул в воду!
В тот миг, когда падающий предмет достиг поверхности воды, Буридан увидел, что предмет этот был мешком. За какую-то долю секунды юноша услышал крик отчаяния, который мог исходить только из этого мешка!
И Буридан прыгнул!
Он нырнул в воронку, образованную мешком, в тот самый момент, когда та стала закрываться.
Неустрашимый пловец, Буридан пошел ко дну. Его падение и падение мешка слились воедино, и Буридан, вытянув руки, ощутил, как они вцепились в материю. Не разжимая пальцев, он начал погружаться вместе с мешком на дно Сены…
Ткань странным образом задергалась у него в руках. В мешке находилось живое существо! Еще живое…
Буридана охватила глухая ярость. Он вонзил в верхний узел мешка зубы и в таком положении продержался, сносимый подводным течением, порядка двух секунд. Этих двух секунд, пока руки были свободны, ему хватило, чтобы вытащить кинжал и прорезать в колыхающейся материи дыру. Произошли еще два или три толчка. Мешок разорвался сверху донизу… и в холодных ночных водах Сены забарахтались смутные тени…
С того мгновения, как мешок скинули с верхней площадки Нельской башни, прошло не более тридцати секунд.
Над водой появились три головы – лица смертельно-бледные, с блуждающими взглядами.
Буридан встряхнулся, отплевался, смахнул налипшие на лицо волосы и саженях в двадцати увидел свою уносимую течением лодку. Увидел он и то, что двое незнакомцев, помогая друг другу, держатся на воде довольно уверенно.
– Сюда! – прохрипел он.
Буридан поплыл к лодке и последним усилием воли настиг ее; приподнявшись на руках, совершенно изможденный, завалился внутрь. Почти тут же лодка качнулась влево, затем вправо. Юноша увидел, как сначала в один, а затем и в другой борт судорожно вцепились руки… и вдруг, у левого борта, возникло бледное лицо… затем у правого…
Буридан почувствовал, как страх остановил кровь в его венах… Эти два лица – он узнал их! Эти двое спасенных им мужчин – он узнал их!..
– Готье! – вне себя от изумления выдохнул юноша. – Филипп!
В мешке, брошенном в Сену с верхушки Нельской башни, были братья д’Онэ!.. Той самой башни, куда пригласили его! Как?.. Почему?.. Что же там происходит? Что за смертоносные чудовища обитают в этой башне?..
Ответа на столь ужасные вопросы в данную минуту не было. Братья, словно полоумные, похоже, его не узнавали! Возможно, они его даже и замечали.
Готье, воздев руки и пылающее лицо к небу, проревел:
– Есть еще справедливость на свете!.. Маргарита! Маргарита Бургундская, горе тебе, так как Готье д’Онэ еще жив!
Филипп же, обратив полный отчаяния взор на освещенные окна проклятой башни, шептал:
– О Маргарита, я жив! Ради тебя! Лишь ради того, чтобы спасти тебя, Филипп д’Онэ остался в живых!
И когда, в инстинктивном порыве, братья повернулись друг к другу, оба вздрогнули, так как поняли, что совсем разные чувства охватили их, возможно, разделив навсегда!