– Так, Мсье Арден, давайте обсудим все правовые формальности по вашей доле наследства, – мэтр Лорье на выдохе снова опустился в кожаное кресло и принялся раскладывать пасьянс из всевозможных документов.
– Послушайте, мэтр, не пытайтесь подсунуть мне эти бумаги, я не намерен ничего подписывать, и уж тем более ничем управлять. Даже наперекор змеиным родственникам Пьера.
– Хорошо, хорошо. Давайте сделаем так: до следующего понедельника поставим наши с вами дела на паузу. Не зря же я потратил столько усилий, чтобы вас найти и исполнить последнюю волю вашего друга. Мне известно, что вы буквально вчера вернулись во Францию после длительного отъезда. Понимаю, всё это очень тяжело… Потому своим долгом считаю дать вам время на отдых и осмысление всего произошедшего в спокойной обстановке. Скажем, неделю. Встретимся повторно в понедельник, после полудня, и тогда уже вы скажете мне своё окончательное решение.
– Благодарю вас, мэтр, хоть это и напрасно, моё мнение не изменится ни при каких обстоятельствах. Да, это тяжело, узнать об утрате друга, с которым долгое время не имел возможности общаться. По прибытию в Париж я сразу пришёл в галерею на Елисейских, где выставлялся Пьер, оттуда меня направили к доктору Боке за всеми разъяснениями. Когда я услышал о самоубийстве, я не мог поверить в это… Поэтому, целью моего визита в ваш кабинет был разговор непосредственно с вами, мэтр. Вам что-то известно об этом? Действительно ли Пьер покончил с собой? Вы сказали, что он незадолго до своей гибели оставил завещание – заметили ли вы в нём тревогу или страх?
Мэтр Лорье снял очки и снова вздохнул, вспоминая день, когда последний раз он видел Пьера Фонтанеля живым.
– Вы знаете, мсье Арден, ваш друг Пьер Фонтанель мне симпатизировал. Как человек, он виделся мне добродушным и неотягощённым жизненными проблемами. Завещание он оставил, находясь в трезвом уме и добром здравии – это я вам гарантирую. А что у человека было на душе, одному Господу известно. Понимаю ваши сомнения, но версий о насильственном убийстве даже не было выдвинуто, как говорят, всё было на лицо…
– Он оставил перед смертью записку?
– Записку? Кажется, да. Вам лучше узнать этот вопрос у его родственников, хоть это и будет затруднительно. Но после того, как ваш друг оставил завещание, он был у меня ещё один, последний раз. За день до своей кончины. И он оставил письмо, адресованное лично вам. Содержание мне неизвестно – мы оговорили лишь передачу конверта лично вам в руки. – Мэтр Лорье достал из подготовленной заранее папки письмо Пьера Фонтанеля, и протянул его Франку. – Сделайте одолжение: откройте этот конверт наедине, в тишине и спокойствии. Независимо от его содержания, не спешите с выводами. Дайте себе время успокоить свой ум, скоропалительные выводы часто не являются верными, уж поверьте моему опыту.
Арден вышел из кабинета мэтра Лорье и направился в сторону Набережной Сены. Конечно, он непреклонно был уверен, что неделя на раздумья не поможет изменить его решения по поводу принятия наследства. Но это письмо от Пьера… Он не спешил его читать, так как корил себя, что это послание попало ему в руки слишком поздно. Положив письмо в карман пиджака, он закурил сигарету, дав себе несколько минут на передышку.
Побродив вдоль Набережной, Франк нашёл тихое место на мосту Пон-Нёф, вдали от шумных толп и уличных музыкантов. На обычном, маленьком почтовом конверте с обратной стороны была подпись: «для Ф.А». Распечатав конверт, Франк достал записку, написанную от руки и какую-то старую фотокарточку. Быстрым, едва различимым почерком левши, которым являлся при жизни Пьер, было изложено важное обращение:
«Дорогой Франк!
Твой лучший друг оказался в большой опасности, и даже если тебе кажется, что уже слишком поздно, то ты очень ошибаешься. Именно сейчас, ему нужна твоя помощь, и я надеюсь, что ты сможешь её оказать, оглядываясь на годы долгой и настоящей дружбы. Конечно, я не имею права просить у тебя этого в той мере, в которой прошу, но после получения этого письма, при первой появившейся возможности ты должен забрать мою картину «Ягнёнок и змея», после чего наедине вскрыть раму. Там я спрятал важные документы, которые нужно неукоснительно предать огню вместе с остальными картинами и проследить, чтобы всё было уничтожено до самого мелкого пепла. Прошу, сохраняй эти действия в строжайшей тайне. Прошу, твоему другу больше не на кого рассчитывать.
Искренне, П.Ф. 15 сентября 1961 г.»
Вложенная к письму фотокарточка оказалось самой обыкновенной почтовой открыткой, на которой был изображён композитор Бетховен на фоне нот. Возможно, Пьер собирался отправить письмо по почте, но понимал, что не успеет или письмо будет кем-то перехвачено, или как тогда – останется без ответа. Записка очень взбудоражила Франка и снова потянулся за сигаретой. Вдруг начался дождь, своими холодными, большими каплями он начал кропить мостовую. Внезапно появившийся ветер дерзким порывом ударил в спину, будто прогоняя прочь, чем заставил поднять воротник и ускорить размеренный шаг.
«Может ли эта записка быть доказательством убийства Пьера?» – Это сомнение всё больше и больше перерастало в мучительный, навязчивый вопрос, наотмашь бивший по вискам каждую минуту. Похоже, что ни одну из ночей до конца недели Франк не сможет смокнуть глаз. Раз за разом он перечитывал письмо и вспоминал лицо Пьера на той газетёнке в бистро. Слова неуравновешенного Гаспарда и злобной Денизы звенели у него в ушах, а перед глазами почему-то маячила слащавая улыбка доктора Боке.
Каждый день у Франка проходил одинаково: сигареты, хождение по кругу, бессонная ночь. Франк перерыл все вещи, в поисках писем, телеграмм, фотографий и карточек, когда-либо отправленных Пьером. Увы, сохранилось совсем ничего – одна общая фотография в бистро, и пару телеграмм, которые были совсем бесполезными, как и последнее полученное письмо. Вот и всё, что осталось от многолетней дружбы и от человека в целом. И ничего такого, что могло бы натолкнуть на подозрение совершения убийства или самоубийства.
Снова по стёклам непрестанно забарабанил дождь, Франк потушил свет и прилёг на край кровати: «Не верю или не хочу верить? Почему Пьер не скрылся у кого-нибудь из своих почитателей, если над его головой висел топор? Вместо этого, он запечатал конверт и передал мэтру Лорье на хранение. Неужели рядом не было никого, кому бы он мог доверять? И почему он пишет о себе, словно со стороны? Со стороны… Каким он был последние дни и зачем убил себя? За последние дни я обошёл все галереи, где выставлялись его работы. И все как один говорят, что ничего не знают об этих чёртовых картинах, никогда не слышали этих названий. Его знакомые отмечали, что последние дни он был скорее на эмоциональном подъёме, чем в угнетении и горечи. Что за документы? И почему сжечь, а не отнести в полицию? В голове просто каша… Нет, Пьер не убивал себя: скорее я поверю, что это было идеальным убийством. Клянусь, что я докопаюсь до истины, заставив убийцу взойти на эшафот».
Измученный рассуждениями Франк отключился под шум дождя. На утро он вновь навестил мэтра Лорье – на день раньше, чем договаривались. Всё та же миловидная секретарша Мадлен приветливо встречала на пороге кабинета.
– Вот таким вы мне сегодня нравитесь, – одобрительно заявил нотариус. – Вижу, что вы, как говорят в наших кругах, вышли из состояния временной недееспособности и вновь обрели здравый ум. Отдохнувший, уверенный, спокойный. И рассуждаете согласно здравому смыслу. С сегодняшнего дня, вы получаете полное право управлять половиной имущества покойного Пьера Фонтанеля. Не отрицаю, что вас ждут некоторые конфликтные ситуации…
– Благодарю вас, мэтр Лорье! О конфликтах не переживайте, ведь в этом некогда было моё призвание, так сказать, сущность газетчика. Я и сам не прочь подлить масла в огонь лишний раз по старой привычке.
– Желаю вам удачи, мсье Арден. И искренне вас прошу, не повторить судьбу Пьера. Он был приятным молодым человеком, таким же, как и вы. Как мне его жаль: такие яркие краски, а такой мрачный финал…
– Не беспокойтесь, мэтр, повтора не будет. Кстати, мэтр, я бы хотел получить список предметов искусств, которые мне оставил Пьер, на официальной бумаге и с указанием места их хранения.
– Конечно, мсье Арден, я приложу эти сведения ко всей остальной необходимой вам для вступления в наследство документации. Но место хранения совпадает с местом наследного имущества – он творил в своей части поместья, где обустроил мастерскую. Вероятно, они должны быть там. В любом случае, если возникнут неприятности, не стесняйтесь обращаться – закон на вашей стороне.
– Ещё раз благодарю. Но это уже сугубо моя война, которую я намерен пройти до победного.
Покинув кабинет мэтра Лорье вместе со всеми необходимыми бумагами, он первым делом заглянул в список передаваемого в его управление наследства. Открыв нужную страницу, он быстро нашёл глазами искомый перечень:
«…, также в пожизненное управление раннее упомянутому мсье Франку Ардену передаются следующие художественные полотна в законченном и незаконченном виде, относящиеся к различным циклам его коллекций. Библейский цикл включает: «Ягнёнок и змея» (законч), «Прозрение» (законч), «Смертный грех» (незаконч). Следующий цикл, Мифический, включает: «Пожар на Олимпе» (незаконч), «Свергнутый корифей» (незаконч), «Тантал прощённый» (незаконч). Также, две художественные скульптуры 50см и 55 см соответственно из гипсового материала, неуточнённого вида, под названиями: «Бессмертие» и «Прометей освобождённый». Указанные предметы искусства находятся в поместье семьи Фонтанель, по адресу: департаменте Ивелин, округ Сен-Жермен-ан-Ле, город Пуасси, ул. Корра…»
Луна вкрадчиво посмотрелась в окно квартиры на шестом этаже: открытый, потрёпанный чемодан лежал на кровати, а его хозяин снова расхаживал кругами, окутанный томными мыслями: «Даже если я избавлюсь от каких-то важных документов и этих чёртовых картин, чем это поможет Пьеру, если только не воскресит его? Бред. Худшее уже случилось. И оно необратимо. Но именно об этом и предупреждал Пьер в своей записке, продумывая заранее ход моих мыслей. А вообще, странный слог у этого письма, будто Пьер пишет о себе в третьем лице, меня постоянно это тревожит… Но почерк, даже такой неряшливый, в общем-то не вызывает у меня вопросов, кроме как одного – куда и зачем он так спешил? Может уже тогда над ним висела смертельная опасность? Мне предстоит выяснить многое в Пуасси…».
Действительно, мэтр Лорье был прав дав отсрочку Франку на раздумья. Теперь он точно имел веское основание принять наследство, более того, это уже было обязательством перед умершим другом. Чувствуя свою вину перед ним, за то, что не успел проститься, незаметно для себя Франк обрёл смысл дальнейшего существования – докопаться до истины и восстановить справедливость. К тому же, за что ему было держаться? Жильё – убогая нора, а в перспективе лишь посредственная работа и никаких дальнейших перемен. Но думал ли Франк о выгоде в этот момент? Скорее нет, чем да, хотя в такой ситуации об этом подумать было бы отнюдь не лишним. Собрав свои пожитки, он окинул взглядом комнату, и на мгновение застыл в лёгком удивлении: «Эй, а здесь ведь не так уж и плохо». Лишь покидая свою ненавистную нору, он впервые словил себя на мысли, что эти стены могли стать вполне себе таким уютным гнёздышком, если бы она была рядом… Тягостные воспоминания как снежный ком обрушились на Франка, и чтобы смахнуть их прочь, он привёл в действие патефон, который оказался не таким уж и сломанным: комнате полилась музыка из репертуара Роланда Жербо, несмотря на усиленный прижим иглы, которая подцарапывала винил.