– Мсье Арден, причина смерти вашего друга Пьера Фонтанеля – информация конфиденциальная, и я не мо…
– Мне плевать на ваши регламенты, доктор! И если понадобится, я привлеку вас к сокрытию действий, квалифицированных как преступление. Ещё одно ваше слово и я подыму здесь такую шумиху, с прессой и телевидением, что …
– Хорошо, хорошо! Сбавьте тон и послушайте. Причиной случившейся трагедии с вашим другом была болезнь. Скорее даже, порок…
Услышанное о своём лучшем друге заставило на мгновение оторопеть разгорячённого Франка.
– Сердце?
– Не совсем… – доктор Боке не желал накалять ситуацию дальше, потому пытался немного увиливать от ответа.
– Вздор, у Пьера было всё хорошо с сердцем, чего не скажешь о его зрении…
– Мы говорим о разных вещах, мсье Арден. Под словом порок я имею в виду зависимость от алкогольных напитков на почве депрессии. Он совершил самоубийство.
Вот теперь Франк будто бы выпал в осадок: Пьер и самоубийство? Чем глубже заходил разговор с доктором, тем абсурднее были сведения. У Франка сжались кулаки и заходили скулы, после услышанного он не мог сказать и полуслова, но его испепеляющий яростный взгляд стоил тысячи угрожающих слов. Доктор Боке снова ретировался назад…
– Мсье Арден, я понимаю, что подобные сведения о вашем друге для вас неприятны. Но это доподлинные официальные факты, к тому же – подтверждённые следствием. И если у вас есть сомнения по поводу беспристрастности правоохранительных органов, я устрою вам личную встречу с комиссаром Конте – дело велось под его суровым надзором и скрупулёзной тщательности. По моей просьбе он безоговорочно ознакомит вас со всеми заключениями судмедэкспертов.
Не сказав ни слова, Франк Арден покинул кабинет врача Антуана Боке, который был близким другом семьи погибшего Пьера. Проходя длинный коридор, перед глазами Франка пролетали пёстрой кинолентой воспоминания дружбы, длиною в жизнь. Зачем? Почему? Молодой, талантливый, к тому же – признанный обществом гений, его имя последнее время было везде на слуху. Вопросы нескончаемым потоком теребили сознание человека, так внезапно потерявшего лучшего друга.
Франк прекрасно знал Пьера. Алкоголик? Он никогда не нуждался в одурманивающих разум веществах на постоянной основе. Нет, не потому что он их презирал или сторонился. Он предпочитал принимать удары жизни на трезвую голову, и даже былой раз любил подбросить побольше брёвен в огонь, хоть и знал, что сам стоит в центре костра со связанными руками.
Таков был Пьер Фонтанель – отчаянный мятежник со склонностью к тщеславию. Франк хорошо запомнил вечер пятницы на площади Пигаль в Париже пятнадцать лет тому назад. Тогда Пьер получил первую премию признания: его искромётную заметку напечатали в Фигаро, причём на самой первой странице. Именно тогда ему поступило идеальное по всем меркам предложение работы – критиковать послевоенное искусство за весьма солидные деньги в журнале одного богача, англичанина по фамилии Сомерсби. А Франк в очередной раз завалил вступительный экзамен в Пантеоне Сорбонны – карьера адвоката снова ему не светит… Полу трезвые, полу пьяные, волочились они улицами старого Монмартра, пытаясь фальшиво перепеть нашумевший хит «La Mer» мсье Трене… И так брели они весенними улицами Парижа, вдоль набережной Сены, до самого Менильмонтана, где получили нагоняй от некой злой разбуженной мадам, под чьими окнами вскоре капитально завалились: Пьер тогда завис на ставне, а Франк улёгся под старую облупленную дверь консьержки. Зато к утру оба уже как по струнке стояли с плакатами на пикете площади Согласия. В понедельник, испивший до самого дна бокал тщеславия Пьер на награждении лучших авторов статей не принял награду и даже не пожал руки человека, который бы мог устроить ему сытую и лёгкую жизнь – руку англичанина Сомерсби. Но Пьеру никогда не было интересным то, что можно было так легко получить. И нет, он не упал в депрессию и не вошёл в синий туман: всего за месяц он написал великолепную книгу с хлёсткой, но чертовски грамотной критикой на работы послевоенных мастеров живописи, экземпляры которой в мах разлетелись по всей Франции и даже далеко за её пределами. Да, не смотря на угрозу Сомерсби о всеобщем презрении, его снова опубликовали…
Франк, несмотря на свой привлекательный и достаточно презентабельный вид, которым часто выигрывал на фоне друга, по внутренней составляющей сильно уступал Пьеру. Нет, Франк вовсе не был тихоней: харизматичный, наглый, но в тоже время не лишённый такта, при том совершенно ветренный и пытающийся всё время самоутвердиться, хотя низкой его самооценку точно назвать было нельзя. В то время, когда Пьер начинал набирать обороты как критик, на него самого обрушились град и стрелы. Некий юный художник, Дамиан Маню, которому пророчили головокружительный успех, после критики Пьером его работ, поджог свою мастерскую вместе с полотнами, после – свёл счёты с жизнью, прыгнув с Моста Искусств. Тогда Пьера осудили не только художники Салона Независимых, но и его коллеги – мастистые искусствоведы. Многие тогда согласились, что он и вправду перегнул палку в своих резких изречениях. «Жестокий судья, не имеющий права судить, должен быть наказан самым строжайшим образом, тем, что для людей искусства хуже смерти – забвением. А имя молодого гения, так рано угаснувшего, должно звучать вечно. И лишь в одном случае он будет прощён – если покажет, что может писать картины, которые затмят самих Великих» – сродни приговору звучало требование интеллигенции, напечатанное не только в газетах, но и развешанное буквально на каждом столбу Монмартра.
Капризная дама по имени Удача отвернулась от Пьера на пике его славы. Переехав в родовое поместье в пригороде Парижа – Пуасси, он провёл в нём почти три года, ни разу не переступив порог. Многие судачили, что он прячется от нападок общества и пьянствует втихомолку, и что от талантливого критика не осталось и следа – теперь он самый обычный деградирующий пьяница, тянущий свой срок. Франк делал попытки вытянуть его из этой ямы, но дальше закрытых ворот поместья Фонтанель он не мог пробраться. На звонки, телеграммы также никто не отвечал. У самого Франка в то время настал более-менее стабильный период, он смог найти себя в ремесле журналиста и был принят в одну из новых, подающих большие надежды редакций – газету «Революционная Франция». Тогда же Франк открыл в себе талант проникать в любые щели и нарывать любую информацию – его интуиция и азарт частенько опережали действия полиции, за что ему не раз прилетало от власть имущих. Спустя год ему подвернулась действительно редкая возможность добиться успеха, в большей степени, финансового. Один тип, приближённый к бандитскому кругу Парижа хотел разыскать свою сбежавшую пассию – певичку по имени Соланж. Эта певчая птичка кабаре была скандально известна благодаря своим связям с криминальными авторитетами Парижа, но после череды разборок и погромов, она вдруг решила, что бриллианты на её шее сдавливают ей горло похлеще, чем хомут у скаковой лошади. За феноменальные способности Франка предлагали не мало – хватило бы на лёгкую и беззаботную жизнь до конца дней, где-нибудь на Лазурном берегу Франции. Что говорить, такая работёнка была очень в духе Франка, и он не мог упустить такой шанс, несмотря на тревогу о судьбе лучшего друга. Уплыв в Макао, он продолжал посылать письма и телеграммы, которые по-прежнему оставались без ответа.
Беготня в поисках Соланж была похожей на гонку за добычей, лакомым куском. Но так было сперва, до того момента, пока Франк не увидел её… Испуганные, но манящие васильковые глаза и сверкающие платиновые волосы, небрежными витками сползающие до плеч. Она оглянулась на него, прервав алый штрих помады на дрожащих губах – именно такой он увидел её тогда, и именно начиная с того момента в его грядущей безбедной жизни и даже в многообещающей карьере начался обратный отсчёт. Внезапно вспыхнувшая страсть затмила все возможные перспективы, и он пожертвовал всем, ради неё. Несколько лет удачливо водив за нос бывшего любовника Соланж, он потерял бдительность. И как только в Париже поняли, что к чему, в Макао бросились лучшие головорезов по указке своего главаря, чтобы поставить точку во всём этом водевиле, убрав предавшую подружку, и не оправдавшего доверие журналиста.
Скитания с одного квартала в другой, по грязным мотелям и трущобам, постоянные преследования и смертельная опасность, следующая по пятам – ничего не пугало и не останавливало Франка, даже если он и понимал, что так не может быть вечно. Но дурман любви не давал ему отрезвляющих передышек, и он начинал делать одну ошибку вслед за другой… В первые спокойные, сладостные годы в Макао Франк начал получать письма от Пьера, в которых узнал, что его друг ошеломительно вышел из тени. Оказалось, что все три года он безвылазно оттачивал мастерство живописца, чтобы обелить своё имя и репутацию. И у него получилось затмить Великих, представив на суд свои первые работы, посвятив их памяти утонувшему гению Маню, останки которого даже не смогли достойно предать земле – его тело пропало в водах Сены.
«Где угодно будет лучше, только бы вырваться из этой тюрьмы, куда угодно, только бы снова ощутить свободу» – всё чаще она шептала ему об этом.
В тот вечер они должны были быть на корабле «Дон Сантос», который сделал остановку в порту Макао и направлялся в Южную Америку, с остановкой на Филиппинах. И в тот вечер в истории длинною в пять нескончаемых лет была закончена последняя глава – он не смог её защитить. А она, умирая на его руках от пули, улыбалась, что наконец обрела долгожданную свободу…
Франк поклялся, что отомстит, но и этого он не успел – сам авторитет пал в том же месяце от пули своего приспешника, который и стал новым главарём. Следом за всеми переменами канула в Лету и редакция «Революционной Франции». А потому Франк не видел смысла возвращаться домой – его ничто не тянуло назад. Во Франции у Пьера был прорыв: его простили и признали, о нём несмолкаемо говорили и без устали писали, приглашали на радио и телевидение. Последнее письмо от Пьера Франк получил в декабре 1957-го, перед своим отплытием в Австралию, и уже сам не стал направлять ответ. Он хотел забыть обо всём, избавившись от любых напоминаний своей прошлой жизни. А в 1961-м мир облетела новость о гибели Великого из Великих…
«Может то, что сказал доктор Боке действительно правда? Может Пьер и впрямь лишился рассудка? У него слишком хорошо шли дела, чтобы покончить с собой» – Сомнения безжалостно терзали Франка, заставляя чувствовать свою вину. «Я должен был ответить на его письмо. Мог и должен был позвонить. Но чёрт подери, почему я этого не сделал? Горечь утраты, зависть, что ещё? Злость на его успехи? А я ведь даже не рассказал ему о случившемся. Ни разу. Прикидывался, врал, что всё хорошо, что устроился в портовую коммерческую компанию. В самый тяжёлый период для Пьера я просто взял и уехал. Нет, я не имею права называть себя его другом…».
Франк вспоминал, что последнее письмо было странного содержания – поздравления с Пасхой в разгар декабря. Но чёрт подери, оно было так в стиле Пьера!
Покинув кабинет доктора, осенний ветер ударил холодным бризом в лицо: Франк остановился на ступеньках и окинул глазами улочку. По мощёному тротуару волочил ногами шарманщик под звон колоколов базилики Сакре-Кёр, а на афишной тумбе улыбался портрет Далиды вместо Глории Лассо. Как долго он не был дома…
Проведя взглядом уходящий день за горизонт, медленным, неспешным шагом Франк Арден направился на кладбище Монмартр. Мимо него по мокрой мостовой катила тележку цветочница – ей удалось отыскать последний, слегка увядший букетик лилий. Буквально за поворотом, тротуар выводит вниз, на авеню Рошель, где на некогда бывших каменоломнях теперь находят свой покой Великие из Великих. Последний приют Пьера Фонтанеля утопал в цветах, посланиях и памятных лентах, потому отыскать его было совершенно не сложно. Скромный, потасканный букетик Франка выделялся среди всего помпезного убранства скорби.
Замерший у могилы друга в угнетающем молчании, Франк чувствовал себя не в своей тарелке, он не мог собраться с мыслями, будто находился среди галдевшей толпы. Так и не подобрав ни слов, ни мыслей, он также безмолвно направился в ближайшую забегаловку. Раскуривая сигарету на ходу, Арден надеялся, что бистро «У Стефана» всё ещё работает и осталась на прежнем месте.