– Не смогли устоять перед древним зовом реки, да? – произнес знакомый голос.
Гид стоявшей передо мной группы сделал шаг ко мне; на нем были огромные, доходившие до колена резиновые сапоги и голубые резиновые перчатки.
– Судя по всему, не смогла.
Сказать по правде, я по-прежнему не догадывалась, чем мы собирались заняться у реки, но это меня отчасти и привлекало. Я невольно улыбнулась гиду.
– Мне тоже такие понадобятся? – Я кивнула в сторону его сапог.
Он покачал головой.
– Ваши кроссовки подойдут, но возьмите вот что. – Он вынул из рюкзака пару бывших в употреблении, заляпанных грязью резиновых перчаток, таких же, как у него. – Вы же не хотите порезаться. Идемте, мы там, подальше.
Он зашагал по берегу, потом обернулся ко мне:
– Да, кстати, я Альфред. Но меня все зовут Альф Холостяк. Смешно, если учесть, что я женат уже сорок лет. Но это старое прозвище, мне его дали за то, что я нашел кучу гнутых колец.
Заметив, с каким ошарашенным лицом я натягиваю перчатки, он продолжил:
– Сотни лет назад мужчины сгибали металлические кольца, чтобы показать, насколько они сильны, а уж потом просили руки дамы. Но если дама не хотела идти за мужчину, она, понимаете ли, бросала кольцо с моста и отказывала. Я нашел сотни таких колец. Похоже, много джентльменов ушло от этой реки холостыми, если вы следите за моей мыслью. В общем, странная традиция.
Я посмотрела на свои руки. Мое собственное кольцо сейчас было спрятано под грязной резиновой перчаткой. Мне традиция тоже на пользу не пошла. Несколько недель назад, прежде чем моя жизнь внезапно дернулась и замерла, я купила Джеймсу старинную шкатулку для новых деловых визиток. Шкатулка была жестяная, традиционный подарок на десятую годовщину, это должно было символизировать прочность нашего брака. Я заказала на ней гравировку с инициалами Джеймса, и посылку с ней доставили вечером накануне нашего предполагаемого отъезда в Лондон – как раз вовремя.
Но с тех пор все пошло наперекосяк.
Как только шкатулку принесли, я побежала с ней наверх спрятать ее в свой чемодан. Пока я возилась в гардеробной, нашлось несколько вещей, которые я еще не уложила: кое-какое белье, пара босоножек на каблуках, флаконы с эфирными маслами. Я перебрала их и отложила лаванду, абсолют розы и сладкий апельсин. Джеймсу особенно нравился сладкий апельсин.
Сидя по-турецки на полу в гардеробной, я подняла белье – не могла решить, брать его или нет, – клубок ярко-красной ленты, которая каким-то образом укладывалась вокруг попы и между ног. Я пожала плечами и бросила его в чемодан рядом с аптечным тестом на беременность, который я в то время отчаянно надеялась использовать в Лондоне, когда у меня не начнутся месячные. И тут я вспомнила: витамины для беременных. По рекомендации врача я начала принимать их, как только мы стали пытаться зачать.
Когда я пошла в ванную за витаминами, мое внимание привлекло жужжание – мобильник Джеймса на комоде. Я мимоходом взглянула на него без особого интереса, но он зажужжал снова, и я увидела две буквы: XO.
Вся дрожа, я наклонилась, чтобы прочесть сообщение. Оно было от кого-то, записанного в контактах Джеймса как «Б».
«Я буду так по тебе скучать», – это первое.
И дальше:
«Не пей столько шипучки, чтобы забыть, что было в пятницу. ХО».
Во втором сообщении, к моему ужасу, была еще и фотография черных трусиков в ящике письменного стола. Под трусиками я узнала яркий буклет с логотипом работодателя Джеймса. Судя по всему, фотография была сделана у него на работе.
Я в оцепенении смотрела на телефон. В прошлую пятницу я провела вечер в больнице с Роуз и ее мужем, пока Роуз рожала. Джеймс был в офисе, работал. Или не работал, как я теперь начала подозревать.
Нет, нет, это, должно быть, какая-то ошибка. Ладони у меня стали липкими. Я услышала, как Джеймс внизу ходит по кухне. Сделала несколько медленных вдохов и взяла телефон, сжав его, как оружие.
Я сбежала по лестнице.
– Кто такая Б.? – спросила я, показывая Джеймсу телефон.
По его лицу все было понятно.
– Кэролайн, – сказал он ровным голосом, словно я была клиентом и он собирался изложить мне анализ коренных причин. – Это не то, что ты думаешь.
Трясущейся рукой я открыла первое сообщение.
– «Я буду так по тебе скучать»? – прочитала я вслух.
Джеймс уперся ладонями в столешницу, подался вперед.
– Она просто коллега. Несколько месяцев, как запала на меня. Это предмет шуток в офисе. Серьезно, Кэролайн, полная ерунда.
Откровенная ложь. Я – пока – не обнародовала содержание второго сообщения.
– У вас что-то было? – спросила я, стараясь говорить спокойно.
Он медленно выдохнул, зачесал волосы пальцами назад.
– Мы встретились на мероприятии по продвижению пару месяцев назад, – наконец сказал он. Его фирма проводила обед для новых выдвиженцев в Чикаго; супругам тоже можно было прийти, за отдельную плату, но мы тщательно копили на Лондон, и я с легким сердцем решила не ходить. – В тот вечер мы поцеловались, всего разок, потому что слишком много выпили. У меня перед глазами все плыло.
Он шагнул ко мне, посмотрел мягким умоляющим взглядом:
– Я совершенно по-идиотски ошибся. Больше ничего не было, и с тех пор я ее не видел…
Новая ложь. Я снова ткнула в него телефоном, показывая пару черных трусиков в ящике стола.
– Уверен? Потому что она только что прислала тебе вот эту фотографию, попросив не забывать прошлую пятницу. Похоже, она теперь хранит в твоем столе свое нижнее белье?
У него заблестел от пота лоб, пока он придумывал объяснение.
– Это просто розыгрыш, Кэ…
– Вранье, – перебила его я, и по лицу у меня полились слезы.
В мозгу у меня нарисовалась безымянная фигура – женщина, которой принадлежали эти крошечные черные трусики, – и я впервые в жизни поняла необъятную ярость, которая доводит некоторых до убийства.
– Ты не очень-то работал в офисе в пятницу, да?
Джеймс не ответил; молчание было таким же признанием вины, как согласие.
Я поняла, что не могу больше верить ничему, что он говорил. Я подозревала, что он не только видел черные трусики своими глазами, но и сам их с нее снял. Джеймс редко не находил слов; если бы между ними не произошло ничего серьезного, он бы сейчас непреклонно защищался. Вместо этого он молчал, и на его потухшем лице большими буквами была написана вина.
Сам по себе секрет – то, что Джеймс мне изменил – был уже плох. Но в тот момент отвратительные болезненные вопросы о той женщине и серьезность их отношений казались не такими критичными, как то, что он несколько месяцев хранил эту тайну. А если бы я не нашла его телефон? Сколько бы он еще это от меня скрывал? Мы только прошлой ночью занимались любовью. Как он смел притащить в нашу постель тень этой женщины, в священное место, где мы пытались зачать ребенка.
У меня тряслись плечи, руки дрожали.
– Все эти ночи, когда мы старались зачать. Ты думал о ней, а не…
Но я подавилась словами, не в силах выговорить «обо мне». Я не могла связать эту пародию с нами, с моим браком.
Прежде чем он успел ответить, меня накрыла неукротимая тошнота, и я рванулась в туалет, захлопнула за собой дверь и заперла ее. Меня вырвало пять, семь, десять раз, пока совершенно не опустошило.
Рев лодочного мотора на реке выдернул меня из воспоминаний. Я подняла глаза на Холостяка Альфа – он смотрел на меня, разведя руки в стороны.
– Готовы? – спросил он.
Я смущенно кивнула и пошла за ним к группе из пяти-шести человек. Некоторые стояли на коленях, перебирая гальку. Я подошла поближе к своему гиду и тихонько сказала:
– Простите, но я не совсем понимаю, что такое мадларкинг. Мы что-то ищем?
Он взглянул на меня и рассмеялся так, что затрясся живот.
– Я вам так и не сказал, да? Ну, вот все, что вам нужно знать: Темза протекает через Лондон, и это довольно протяженный участок. Прямо здесь, в грязи, можно найти мелкие осколки истории, вплоть до римского периода, если достаточно долго искать. Мадларкеры с давних пор находят монеты, кольца, керамику, раньше они все это продавали. Об этом писали викторианские авторы – о бедных детишках, пытающихся заработать на хлеб. Но теперь мы ищем просто потому, что нам это нравится. Найденное оставляем себе, это наше правило. Смотрите, вот, – сказал он, указывая на мою ногу. – Вы почти наступили на глиняную трубку.
Он нагнулся и поднял ее. Мне она показалась тонким камешком, но Альф Холостяк улыбался во весь рот.
– За день их можно тысячу найти. Ничего особенного, если только ты не новичок. Вот сюда набивали табачные листья. Видите ребра вдоль корпуса? Я бы отнес ее к 1780–1820 годам.
Он замолчал, ожидая, как я отреагирую.
Я подняла брови и внимательнее взглянула на глиняную трубку, меня внезапно охватило волнение от того, что я держу в руках предмет, которого в последний раз касались столетия назад. Альф Холостяк уже сказал, что прилив и отлив каждый раз выносят новые тайны. Какие еще старинные артефакты могут оказаться неподалеку? Я убедилась, что перчатки плотно сидят у меня на руках, потом опустилась на колени; возможно, я найду еще пару глиняных трубок, или монету, или гнутое кольцо, как сказал Альф Холостяк. А может быть, можно снять свое собственное кольцо, согнуть его и бросить в воду, к прочим символам рухнувшей любви.
Я медленно осматривала камни и проводила кончиками пальцев по блестящей гальке цвета ржавчины. Но через минуту нахмурилась; все казалось таким одинаковым. Даже если бы в иле лежало брильянтовое кольцо, сомневаюсь, что я бы его заметила.
– А подсказку вы дать не можете? – крикнула я Альфу Холостяку. – Или, может, лопату?
Он стоял от меня в нескольких метрах, изучая яйцевидный предмет, найденный кем-то другим.
Он рассмеялся:
– Управление Лондонского порта, к несчастью, запрещает пользоваться лопатами, да и вообще копать. Нам разрешено только осматривать поверхность. Так что, если что-то находишь, это судьба; ну, по крайней мере, мне нравится так думать.
Судьба – или пустая трата времени. Но или берег, или холодная, пустая огромная кровать в гостинице, так что я переместилась поближе к воде и опять опустилась на колени, отмахнувшись от стайки мошек, вившихся у моих ног. Я медленно обвела взглядом камни и уловила блеск чего-то гладкого и зеркального. У меня перехватило дыхание, я уже готова была позвать Альфа Холостяка, чтобы показать ему свою находку. Но, подойдя поближе и потянув к себе тонкий блестящий предмет, я поняла, что ухватилась всего лишь за перламутровый гниющий хвост дохлой рыбы.
– Фу, – простонала я. – Гадость.
Внезапно за спиной у меня раздался взволнованный вскрик. Я обернулась и увидела, как одна из участниц – женщина средних лет, склонившаяся так низко, что концы ее волос почти касались мокрого песка под ногами – подняла белесый камень с острыми краями. Она яростно потерла перчаткой его поверхность, а потом гордо вскинула руку.
– А, фрагмент дельфтской керамики! – воскликнул Альф Холостяк. – И прекрасный, сказал бы я. Такого синего теперь не найдешь. Церулеум, открытый в конце восемнадцатого века. Теперь это дешевая краска. Посмотрите, – он показал взволнованной женщине узор, – похоже, это край каноэ, возможно, лодки-дракона.
Женщина радостно сунула фрагмент в сумку, и все вернулись к поискам.
– Послушайте, все, – пояснил Альф Холостяк. – Суть в том, чтобы дать вашему подсознанию уловить аномалию. Наш мозг заточен на то, чтобы выявлять сбои в последовательности. Это результат эволюции, мы стали такими много миллионов лет назад. Вы ищете не столько предмет, сколько нестыковку или отсутствие.
Ну, у меня в тот момент отсутствовало довольно много всего, не в последнюю очередь – ощущение безопасности или уверенность в том, что принесет мне остаток жизни. Когда я, узнав о Джеймсе, заперлась в ванной, он попытался туда вломиться, пока я лежала, свернувшись на коврике. Я умоляла оставить меня в покое; каждый раз, когда я просила, он отвечал какой-то мольбой, вроде «Позволь мне все исправить» или «Я всю жизнь буду это заглаживать». Я хотела одного – чтобы он ушел.
А еще я позвонила Роуз и рассказала ей обо всем этом кошмаре. Она совершенно ошалела, на заднем плане плакал ребенок, но она терпеливо слушала, и, когда я сказала ей, что не могу представить, как завтра полечу с ним в Лондон отмечать годовщину, она ответила:
– Так не лети с ним. Лети одна.
Жизнь у нас с Роуз в тот момент была совсем разная, но когда меня накрыло отчаянием, Роуз смогла увидеть то, чего не видела я: мне нужно было оказаться очень, очень далеко от Джеймса. Я не могла оставаться так близко к его рукам, к его губам; они будили мое воображение, и у меня снова сжимался желудок. И в этом смысле предстоявший мне полет в Лондон стал спасательным жилетом, брошенным за борт. Я отчаянно, яростно за него ухватилась.
За несколько часов до полета, когда Джеймс увидел, как я укладываю последние вещи в чемодан, он посмотрел на меня и молча покачал головой, выглядел он подавленным, а по моему измученному плачем, лишенному сна телу струилась горячая ярость.
Но, несмотря на то что мне нужны были время и расстояние, мне на каждом шагу напоминали, что Джеймса нет рядом. На регистрации в аэропорту сотрудница бросила на меня странный взгляд, постукивая по столу яркими оранжевыми ногтями, когда спросила, что с мистером Парсуэллом, вторым пассажиром, указанным в брони. Женщина в гостинице нахмурилась, когда я сказала, что мне нужен только один ключ от номера. А теперь я оказалась там, где совсем не ожидала: на грязном речном берегу, в поисках артефактов и, как сказал Альф, нестыковок.
– Доверяйте инстинктам больше, чем глазам, – продолжал Альф.
Обдумывая его слова, я уловила сернистый запах канализации откуда-то ниже по течению, и меня накрыло неожиданной волной тошноты. Я явно была не единственной, кого беспокоил запах, потому что некоторые вслух застонали.
– Это еще одна причина, по которой мы не копаем лопатами, – сказал Альф Холостяк. – Запахи тут не самые приятные.
Продвигаясь вдоль кромки воды в поисках нетронутых остальными участков, я оступилась и оказалась по щиколотку в мутной луже. Ахнув от внезапно хлынувшей в башмак холодной воды, я задумалась: что скажет Альф, если я сольюсь в самом начале? Даже если забыть про неприятные запахи, это приключение не сильно подняло мне настроение.
Я взглянула на телефон и решила, что потрачу на поиски еще двенадцать минут, до трех дня. Если до тех пор дело не пойдет веселее – не отыщется что-нибудь хоть немного интересное, – я вежливо извинюсь.
Двенадцать минут. Крошечная часть жизни, которой тем не менее хватит, чтобы все изменить.