За всеми этими изысканиями мы не заметили, как подкрался вечер. Солнце ушло за гору, и долина погрузилась в прозрачные дымчатые сумерки, растворяющие и делающие зыбкими все вокруг. Скалы, словно насупившись, приобрели расплывчатые очертания, деревья стали напоминать сказочные заросли, продравшись сквозь которые, можно было обнаружить волшебный замок со спящей царевной внутри. В траве застрекотали целые оркестры цикад, словно увертюра к предстоящему грандиозному концерту. Первые звезды зажглись на темнеющем небе. От небольшой речки потянуло зябкой прохладой.
Юрка сходил и привел Иннокентия вместе со всей поклажей. Ослик вел себя как-то настороженно, опасливо поглядывая по сторонам, стараясь при этом быть к нам поближе, что было и не удивительно. Наверное, боялся шакалов, которые начали подавать голоса откуда-то из-за речки.
Пока мы с Татьяной разбивали палатку, Юрок натаскал дров и развел под укрытием двух камней небольшой костерок. Подруга смело вызвалась сходить к речке за водой. Но эта ее инициатива выглядела как-то неуверенно, и поэтому Юрка вызвался ее сопровождать. Сегодня решили не ужинать, а только выпить чая. Да и какая могла быть еда, когда мы налопались до икоты спелого урюка?! Пока еще не настала полная темнота, я умудрилась насобирать немного барбариса для чая, или, скорее, для компота, потому как, ягод получилось почти на половину котелка. Ребята у реки задержались. Волноваться я не торопилась. Думаю, они там целовались. Хотя Танька, отвечая потом на мой вопрос: «Чего так долго?», смущенно запинаясь и даже слегка краснея, принялась мне лопотать что-то про «неудобный берег».
Напившись барбарисового отвара, решили укладываться на отдых. И то сказать, день выдался хлопотным и тревожным, не говоря уже о физической нагрузке после лазанья по горам. Юрка, как обычно, взяв гитару, решил дежурить первым, пообещав, что разбудит меня для смены на «посту» в два часа ночи. Но разве можно оставаться в палатке, пускай, даже и после трудного, утомительного дня, когда ночь поет на все голоса, дурманя сладкими запахами спелых фруктов и цветущих трав, звезды, такие близкие здесь, в горах, что кажется, встань на цыпочки, протяни руку и сумеешь дотронуться до их колючих и холодных лучей, светят голубоватым мерцающим светом, а рядом горит, уютно потрескивая костерок, и твой друг, взяв в руки гитару, тихонько перебирает струны, гармонично вписываясь незамысловатой мелодией в общее звучание ночи? Разумеется, сначала из палатки выползла Татьяна, и, сев рядом с Юрком, как-то совсем незаметно положила ему голову на плечо. Я, оставшись в одиночестве, покрутилась еще немного с боку на бок, одолеваемая разными мыслями, и тоже выбралась на волю, прихватив свое верблюжье одеяло с собой.
Сначала мы молча слушали как тихонько поет Юрка какую-то новую свою песню, которую он сочинил, судя по всему, прямо на ходу, поддавшись очарованию момента. Даже мое лихорадочное беспокойство, которое не покидало меня в течении всего дня, с того момента как я повстречала незнакомца, куда-то незаметно пропало. На душу снизошло успокоение, и я бы даже сказала, какое-то умиротворение. Песня закончилась. Мы еще немного посидели молча, словно стараясь впитать в себя те драгоценные капли маленького счастья, которое приходит ниоткуда, когда тебе только семнадцать. А потом заговорил Юрик. Наверное, и его тревожила тайна исчезновения белоголового человека. Но начал он издалека.
– Непонятно, чего все сторонятся этого места? Тут такая красота… – Прозвучало это высказывание в его устах как-то, мягко говоря, необычно. Я никогда не считала его особо склонным к подобной романтике. А он продолжил: – Конечно, странностей здесь многовато на квадратный метр, но все же… Я не чувствую в них никакой опасности. – И он вопросительно уставился на нас.
В общем-то, я была с ним в чем-то согласна. Опасности, как таковой, я тоже не ощущала. Но вот состояние тревожного ожидания меня никак не покидало. Но делиться своими, пока еще мне самой до конца, непонятными сомнениями, с друзьями не торопилась. Татьяна, убрав голову с плеча друга, пожала плечами.
– Согласна… Опасности я тоже особой не ощущаю. Только вон, посмотрите на Кешку… Он ведь привык вольно бродяжить. А сейчас что? От костра на два метра не отходит. Жмется к нам поближе, словно перепуганный котенок. Нет… Что-то с этим урочищем, и впрямь, нечисто. Потом, мужик этот… Кто таков? Откуда здесь взялся? И куда делся? И вообще, что с ним произошло, что он оказался в этой глуши. Сюда даже чабаны не забредают со своими стадами. Интересно все это до жути. А потом, вы не забыли о странном свечении с последующими звуками, напоминающими взрыв? Это тоже нуждается в объяснении. Хотя, боюсь, за одну ночь нам все эти тайны не разгадать. – А потом, уже обращаясь ко мне. – А ты чего-нибудь чувствуешь сейчас, ну, в смысле, взглядов там каких-нибудь из кустов или еще чего…?
Я пожала плечами.
– Да, вроде бы, ничего пока не ощущаю…
Юрик вступил:
– Так, может, тот мужик уже ушел отсюда? А мы тут его караулим?
Танька сразу вскинулась. Она терпеть не могла, когда какое-либо ее действие кто-нибудь (пускай и близкий друг, думаю, теперь, очень близкий) мог счесть бесполезным занятием. Поэтому она менторским тоном проговорила:
– Запомните: ничего не бывает просто так. Все для чего-то. Просто, мы пока не видим этого смысла, но он есть, я в этом уверена!
Незаметно мы переключились на глубоко-философскую тему поисков смысла вообще и нашей конкретной ситуации в частности. Время за беседой потекло, пожурчало спокойно и тихо, словно маленькая речушка, поток которой струился по урочищу. Иногда мы замолкали все вместе, чтобы обдумать услышанное, иногда горячо спорили тихими голосами, не соглашаясь с чьим-нибудь (догадайтесь, с чьим) безапелляционным суждением.
И вот, во время очередной такой паузы, во время которой я пыталась найти подходящий и веский аргумент, чтобы дать достойный отпор подруге, вдруг ощутила, что меня как-то уж очень внезапно стало клонить в сон. Руки и ноги стали тяжелыми, голова вообще казалась похожей на гирю, веки будто налились свинцом, а язык во рту еле ворочался, и я попыталась сообщить друзьям, что неплохо было бы немного поспать. Мне показалось даже, что пламя костра горит как-то лениво, уже не отбрасывая искр. И тут с удивлением обнаружила, что Татьяна, прислонившись к Юрку спит, сладко почмокивая во сне с какой-то блаженной улыбкой на лица. Да и Юрка тоже глаз не открывал, склонив голову к подруге. И мне это очень не понравилось. Не спрашивайте, почему. Не понравилось, и все тут! И вот это мое «не понравилось», заставило меня как-то встрепенуться. Немалым усилием воли, я поднялась на ноги, собираясь отправиться к реке, чтобы умыться холодной ледниковой водой. И… Замерла, словно статуя. Совсем рядом с костром, поглаживая нашего осла, как своего собственного, по лохматой челке, стоял мой недавний белоголовый знакомец, если его так можно было назвать, и, то ли с удивлением, то ли с какой-то затаенной усмешкой, смотрел прямо на меня.
На темном от загара лице ярко выделялись белки глаз, создавая немного жутковатую иллюзию. Я слабо дернулась и опять уселась на свое место, продолжая, дура-дурой, пялиться на незнакомца. Сразу же возникло желание задать ему большую кучу вопросов. Только все вопросы в моей тяжелой голове как-то странно перепутались, словно нити в клубке, который распотрошил мой кот Маркиз. И поэтому, ничего членораздельного я выдавить в первые минуты из себя не могла. Так мы и молчали: он, продолжая гладить Кешку, который, кажется, был рад этой нежданной ласке, а я, сидя на куске сухого лоха, хлопая на него глазами, будто заводная кукла, у которой вот-вот кончится завод. Зато, в эти минуты мне удалось его как следует рассмотреть. Ничего особо странного, (разумеется, кроме цвета волос и глаз) в его облике я углядеть не могла. Довольно худощавый на вид, с сильными жилистыми руками, крупными ладонями и удивительно изящными длинными пальцами, которые больше подошли бы какому-нибудь музыканту, или, на худой конец, дирижеру. Одет он был в коричневую безрукавку из валяной шерсти прямо на голое тело, и в какие-то узкие, но очень эластичные брюки из странной, слегка поблескивающей коричневой же кожи. Ноги обуты в короткие мягкие ичиги на довольно прочной подошве. А вот возраст его я угадать никак не могла. Ему могло быть как тридцать лет, так и шестьдесят. Скорее я склонялась к последней цифре. Глаза, а скорее, даже его взгляд, устало-тревожный и какой-то древний, никак не позволял отнести его к более молодому возрасту.
Наконец, я смогла как-то, преодолевая эту сонную одурь, раскрыть рот и с трудом из себя выдавить, забывая про все правила вежливости по отношению к старшим:
– Ты кто…?
Не отвечая на мой вопрос, он заговорил. Голос у него был под стать его взгляду, печальный, почти шепот, но, при этом, слышала я его очень отчетливо, каждое слово.
– Ты сняла барьер… и теперь они скоро будут здесь. Они пытались долго, но у них это никак не получалось. Мать не принимала их. И они не знали пути. Теперь, они думают, что смогут его найти. С твоей помощью…
Господи боже мой!!! Кажется, мы нарвались на сумасшедшего! Или он на нас нарвался, разница небольшая. Говорил он, вроде бы русскими словами, но для меня это все было какой-то тарабарщиной. Какой такой барьер я сняла? С чего барьер? Кто такие «они» и почему собственная мать не принимала их?! К моему запутанному клубку из ранее возникших вопросов, добавились еще новые, образуя в голове страшный хаос, разобраться в котором я, увы, не могла. Но, имея любовь к точным наукам и, как следствие, к логике, я понимала, что, для того чтобы во всей этой каше-малаше разобраться, нужно начинать сначала. И поэтому, я как заведенный попугайчик, упрямо повторила свой вопрос:
– Ты кто?
Незнакомец глянул с изумлением на меня, будто я спросила неимоверную глупость. Я надеялась, что с этого его ответа я могу завязать первый узелок, на который постараюсь намотать постепенно весь клубок своих вопросов в упорядоченном виде. И тогда, мне, возможно, станет хоть что-нибудь понятным.
Белоголовый, оставив наконец наглаживать Иннокентия, склонил голову на бок и принялся меня внимательно разглядывать. И от этого взгляда у меня, где-то, казалось, в самом мозжечке стало щекотно. Будто, кто-то легким перышком размахивал у меня внутри черепушки. Я даже головой потрясла, пытаясь избавиться от этого «перышка». Мгновение, и это, не совсем приятное чувство исчезло. А человек медленно, словно сомневаясь в правильности того, что он делает, протянул:
– Я – Койда, сын Окаба, из рода древичей…
Я от такого ответа опять глупо захлопала глазами. Это что еще такое?! Как прикажете это понимать?! А внутренний голос радостно прогукал: «Каков вопрос, таков и ответ…» У меня еще не было достаточного жизненного опыта для бесед со своим внутренним голосом. Но уже, где-то в глубине собственного сознания, я твердо знала, что свою интуицию стоит слушаться. Правда, подобное ехидное замечание вряд ли можно было назвать интуицией, но, так или иначе, внутренний голос принадлежал мне самой, так что…
В общем, поняв, что, задавая подобные вопросы, мы далеко не продвинемся, решила пересмотреть собственную концепцию по поводу того, что есть начало. И решила подступиться с другой стороны.
– Кто такие «они»?
Сразу все вопросы задавать поостереглась. Даже не потому, что этот белоголовый на них не сумеет ответить, а скорее, причина была во мне. Я опасалась, что не сумею переварить его информацию, если она будет в большом количестве. Неизвестное, так же, как и ядовитые лекарства, стоило принимать в микродозах.
Мой собеседник (если его можно было так назвать) опять склонил слегка голову набок, и принялся буравить меня своими черными глазами. От его взгляда мне сделалось как-то не по себе. Теперь мне казалось, что уже не перышко шурует в моей черепушке, а настоящий пылесос. Кажется, он пытался прочесть мои мысли, словно страницы в какой-нибудь книге. И, честно скажу, мне это жуть, как не понравилось! Я, конечно, читала про телепатию и все такое прочее, но на себе испытать подобного не доводилось раньше, и сейчас, вынуждена была признать, что эта процедура мне совсем не по нутру. Было ощущение, словно я совершенно голая стою перед ним, а он внимательно изучает все изгибы и линии моего тела.
Гипнозу я была не подвержена. Как-то, Танька меня затащила на подобный сеанс. Помню свое ощущение, словно кто-то пытался влезть в одежде и в обуви (причем в грязной обуви) прямо внутрь моих мыслей. Мое возмущение тогда сработало на автомате, будто воздвигнув какой-то барьер, напоминающий грубо сработанную кирпичную кладку. Я, кажется даже, ощутила некое возмущенное давление на эту стену, словно тот, кто пытался проломиться, был недоволен тем, что обнаружил на своем пути это препятствие. Тогда, многие зрители вели себя несколько странно. Кто-то смеялся, кто-то плакал, а кто-то вообще спал. Танька дрыхла, а потом, когда все закончилось, захлебываясь от восторга, рассказывала мне о чудесных видениях, которые она видела, пребывая в этом, на мой взгляд, похожим на обморочное, состоянии. Я, конечно, не была нигилистом, отрицая все, чего сама не испытала, или не видела. Но все ее рассказы мне тогда казались странными, а состояние – неестественным, сродни наркотическому опьянению. А еще с детских лет я твердо уяснила себе, что наркотики – это зло.
Сейчас я ощущала почти тоже самое, только, пожалуй, за исключением одежды и обуви. Теперешнее давление было тонким, я бы сказала, изворотливым, словно весенние ручейки, пробивающие талый снег. Но, все равно, мне это не нравилось. И я, уже более или менее осознанно, воздвигла барьер. Только на этот раз, это была не стена из кирпичей, а толстое стекло, из-за которого и я могла наблюдать, или даже слышать, что творилось в голове у собеседника. Но, человек, стоявший сейчас передо мной, был очень непрост, и, потому, многого мне ни увидеть, ни услышать не удалось. Только какое-то изумление, граничащее с радостным открытием. И все… дальше сразу глухая стена, словно бастион крепости, готовой ко вражеской осаде.
Вся эта, с позволения сказать, процедура заняла очень короткое время, можно даже сказать, какие-то мгновения, и я почувствовала, как давление отступает. Незнакомец (впрочем, чего это я? Он уже назвал свое имя, значит, знакомец) как-то очень скупо улыбнулся, и эта улыбка сразу сделала его лицо похожим на доверчивого, если не сказать, застенчивого ребенка, только очень взрослого ребенка. И сейчас, я бы не дала ему больше тридцати лет. Сделав несколько коротких, почти бесшумных шажков вперед, он опустился на корточки рядом с костром. И как-то непроизвольно, я проговорила, все еще продолжая обращаться к нему на ты:
– Барбарисового отвара хочешь? – И добавила несколько глупо в данной ситуации, будто оправдываясь и пытаясь скрыть свое непонятное смущение: – Очень полезно для здоровья… В нем витаминов много…
Он опять глянул на меня со своей загадочной полуулыбкой, и просто молча кивнул головой. Я принялась ему торопливо наливать в нашу единственную кружку густо настоявшегося рубинового отвара, стараясь не смотреть ему в глаза. Даже самой себе я не хотела признаваться, что его взгляд меня, нет, не смущал, а приводил в некий трепет, словно мне позволили увидеть нечто, чего простым смертным видеть и не полагалось вовсе.
Он, сделав несколько небольших глотков, одобрительно крякнул, продолжая смотреть поверх кружки на меня. Что он хотел увидеть, я не знаю, но судя по его взгляду, он этого не увидел. А, может, просто очень умело владел своим лицом, как индейский вождь из племени Сиу, о котором писал Фенимор Купер. На мой, казалось бы, простой вопрос, он отвечать не торопился, будто не решил, стоит мне выдавать какую-то информацию или нет. Но я настойчиво повторила:
– Так кто такие «они»?
Белоголовый тяжело вздохнул, откинул со лба прядь волос, кстати, вовсе не седых, а просто белых, как я успела рассмотреть в свете пламени костра, и, наконец, проговорил:
– Темные… те, кто рвется овладеть переходом… – И больше ничего. Вот же…!!!!
Складывалось впечатление, что он думает, будто мне все понятно. А мне ничего не было понятно! У меня даже закралось сомнение, что он душевно больной, настолько его речь казалась чудной. Или был еще один вариант: я свихнулась после удара электричеством на горе. Оба варианта мне не нравились. Не напоминал он, хоть убей, сумасшедшего. Они такими не бывают! Разумеется, я не была частым гостем в клиниках для душевно больных, да и нечастым тоже не была. Но в книгах и в кино их описывали с совершенно конкретными признаками, причем, очень красочно описывали. Ни под одно описание, или ни под один образ он не подходил. При этом, речь у него была правильная, я бы даже сказала, литературно-правильная. Только, говорил он медленно, словно пробовал каждое слово на вкус. Я посмотрела на него, словно дрессированная ворона, чуть наклонив голову на бок, и задала вопрос, который меня мучил последние несколько часов:
– Куда ты делся, когда я за тобой гналась? И почему ты убегал, когда сейчас, сам пришел к нам?
Он усмехнулся, опять глянул на меня испытывающе, и проговорил тихо:
– Я не делся, я спрятался в кустах. А тебе просто отвел глаза. Убегал же я по одной простой причине: как ты уже поняла, место здесь не совсем обычное, и гости в этом урочище не часто бывают. Обычно, люди обходят его стороной. Здесь случаются странные вещи. Зло проникло сюда еще очень давно, и прошли века, прежде чем оно, не получая пищи, ослабело. И мне нужно было убедиться, что вы не несете с собой зла, и не пытаетесь его пробудить. А пришел сейчас сам, потому что, должен был предупредить тебя о надвигающейся опасности.
Вроде бы, он ответил вполне исчерпывающе, но я все равно, до сих пор, мало что понимала. Было ощущение, что я попала из обычного, понятного, нормального мира, в какую-то другую реальность. Точно такое же чувство у меня было на вершине горы, когда на мгновение я увидела ту фиолетово-сиреневую планету с двумя светилами. Задавать следующий вопрос я не стала. Зачем? Все равно, мне его ответы были непонятны так, как если бы он говорил на китайском языке. Из всего им сказанного, уловила четко я только одно: какие-то люди, несущие в себе зло, придут сюда и чего-то от меня будут требовать. Но вот чего, я никак в толк не могла взять. Кто я такая? Обычная девчонка! Но в любом случае, желания встречаться с этими самыми «они», большого желания у меня не было. Кстати, маленького тоже. Вообще никакого не было!
Мне как-то стало не по себе, и несмотря на то, что костер, удивительным образом продолжающий гореть, несмотря на то что дрова в него уже давненько никто не подбрасывал, мне сделалось зябко рядом с его огнем. Незаметно для себя, я передернула плечами. Этот жест не остался незамеченным для Койды. Господи!!! Что за имя такое?! Он озабоченно посмотрел на меня и с легкой тревогой в голосе проговорил:
– Вижу, тебе страшно… Это хорошо. Значит, ты будешь осторожной.
И тут я не выдержала, сорвалась. Несколько раздраженно, позабыв, что громким голосом могу разбудить своих друзей, я воскликнула:
– Да в чем осторожной-то???! Что я такого знаю или умею, что должна быть осторожной в чем-то?!
Мой вопль души не произвел на него никакого впечатления. Его голос оставался таким же тихим и уравновешенным, когда он прошелестел в ответ:
– Что ты видела на вершине горы? Я ведь почувствовал очень большой всплеск энергии… Так что…?
От его невозмутимости мне, почему-то, стало стыдно. В самом деле, чего я ору на человека? Он-то в чем провинился? Он нас сюда не звал, сами приперлись. Урюка нам, блин, захотелось покрупнее!! Сбавив тон, я виновато проговорила:
– Прости… Но все, что ты мне тут наговорил – для меня звучало как абракадабра какая-то! Я словно в другой мир попала, словно оказалась в книжках Ивана Ефремова, черт! А мы ведь сюда пришли только абрикосов набрать, а не разгадывать какие-то там тайны!
Он заинтересованно посмотрел на меня, в его глазах мелькнуло детское любопытство, когда он спросил:
– Что такое абракадабра и кто такой этот Иван Ефремов? – Он немного запнулся на незнакомом слове.
А я про себя досадливо чертыхнулась. Нам такими темпами и всей жизни не хватит, чтобы понять друг друга! Но себя мне удалось сдержать, и я ответила почти спокойно:
– Абракадабра – это когда мы слышим что-то непонятное для нас, чему нет никакого объяснения, а Ефремов – это писатель-фантаст. Он романы пишет про будущее и про прошлое, но не реальные факты, а что-то, чего могло и не быть, и чего не будет. – И зачем-то добавила: – Очень популярный, между прочим, писатель.
Теперь Койда, совсем, как я недавно, стал хлопать на меня ресницами. Но, по-видимому, придя, как и я, к таким же выводам по поводу китайского языка и нашего понимания, решил тему не развивать, а настойчиво спросил:
– Так что ты видела?
Его упорство в достижении собственной цели для получения информации, вызывало уважение. Вот, мне бы так! А то мечусь мыслями, как кошка на пожаре, ни одного своего вопроса не довела до конечной, конкретной цели. Я вздохнула, и стала рассказывать, что я увидела в те короткие, незабываемые для меня мгновения. Собственно, мой рассказ занял не более минуты. Закончив, я уставилась на него в ожидании… Чего? Объяснений? Таких же, для меня непонятных, как и прежде? Но он, к моему изумлению, все-таки стал объяснять, причем, вполне понятным языком.
– Вот видишь… Не каждому дано проникнуть туда, где удалось побывать тебе. ОНИ пытались добиться этого много раз, но у них не получалось. Никогда не получалось. А у тебя вышло пробить барьер, закрывающий канал. Выброс энергии был такой мощный, что они не могли этого не почувствовать. Поэтому, они придут, и будут тебя искать. Речи и обещания их будут обольстительными. Они пообещают тебе исполнить все твои мечты и желания, лишь бы ты открыла еще раз канал для них. Но ты должна знать, что за все то, что они для тебя сделают, цена будет невообразимо высокой, такой, какой ты себе даже не представляешь…
Мне все это, включая и его слова про цену и прочее, напоминало, если не сон, то какую-то игру. Казалось, что достаточно поставить над головой ладошки шалашиком и сказать: «Я в домике…!», и сразу же все закончится. Мешало только одно: фиолетовая трава под светом двух светил. Я это видела, и никто бы меня не смог убедить, что мне это померещилось. И не просто видела! Я это чувствовала и обоняла! И что прикажете с этим делать?!
Я немного поерзала на сухом стволе, и вдруг задала ему вопрос, который, казалось бы, не имел ничего общего с темой, которую мы обсуждали (ну, если можно так было назвать нашу беседу):
– А скажи мне, Койда…, – я впервые назвала его по имени, даже почувствовать странный вкус этого необычного и непонятного имени…, – где ты живешь?
Он усмехнулся, как-то лукаво посмотрел на меня, и ответил очень просто:
– Я живу здесь…
Ну вот, опять началось!!! Я рассердилась, и готова была отгрызть свою собственную руку, если он надо мной не издевается! Хотя, скорее всего, он просто не хочет выдавать тайну своего жилища. А что? Имеет полное право. В конце концов, кто я такая, чтобы передо мной открывать все свои самые сокровенные тайны? Он видит меня первый раз в своей жизни! И на тебе!! Расскажи ей все, от начала и до конца! Тоже мне, выискалась…! Умерив свое раздражение, я стараясь придать своему голосу максимум благожелательности, спросила:
– И давно…? – Чтобы не вышло опять каких-нибудь кривотолков, или, чтобы он уже больше не сумел увильнуть от ответа, пояснила вопрос: – Живешь давно?
Он несколько секунд смотрел на меня пристально, а потом вдруг рассмеялся. Смех у него был, как и голос, тихим, и каким-то шелестящим. Словно ветром тронуло листву на деревьях. Закончив веселиться, проговорил довольным голосом, будто учитель ученице, которая, наконец-то, усвоила трудный урок:
– Вот видишь… Ты, наконец, поняла, что вопросы, если ты, конечно, хочешь получить на них исчерпывающие ответы, нужно задавать правильно. Это и есть – сила слова. И сила, должен тебе сказать, немалая. Во многих вопросах, если ты умеешь слушать, уже содержатся ответы. Так что, не стоит спешить со словами. – Я уже думала, что он не ответит на мой вопрос, а обойдется одной короткой лекцией о силе слова, когда, немного помолчав, он добавил: – Скажем так… Я видел эти горы молодыми.
Я опять фарфоровой куколкой захлопала на него ресницами. Вот же…! Вроде бы и ответил, только мне опять ничего не понятно! «Молодыми горы» – это как?! Миллион лет, или десять миллионов?! И что он этим хотел сказать? Что он столько живет?! Он, что? Опять издевается надо мной?! Я, было, открыла рот, чтобы потребовать от него объяснения, но он начал говорить, и я рот закрыла, предпочитая слушать. Вдруг что понятное для себя услышу.
– Когда-то, очень давно, здесь была большая плодородная долина, и горы еще не сжимали ее своими ладонями, превращая в узкую щель. Здесь жил мой народ. Звался он Чудь Заволочская. В незапамятные времена мы пришли с далеких северных земель, уходя от наступающих льдов, и остались здесь, покоренные красотой и благодатью этого места. А потом здесь появились темные. Сначала, они притворялись хорошими соседями. Шли дни и годы. Мы научили их всему, что знали сами, за исключением тех сакральных знаний, коими владел наш Род. Затем, мы поняли, что им этого было мало. Они хотели овладеть нашими глубинными знаниями. Мы не увидели подвоха, и стали обучать некоторых из них своим таинствам, посвящать их в самую суть мироздания. Но они не использовали это во благо. Их души были темны и беспросветны. Они извратили наши знания, начав их использовать во зло против нас. И в итоге, их хан, по имени Багыш, решив, что выведал все наши тайны, захотел уничтожить наш Род. Началась война. Она длилась бесконечно долго, истощая оба народа. Наши Старейшины не хотели применять … жесткие меры, которые бы обратили этот край в выжженную пустыню. Мы ушли под землю, оставив народ хана его судьбе. А его люди охотно разоряли наши брошенные дома, радуясь, что сумели изгнать нас с этой земли. Увы, путь ко злу всегда легче и приятнее, чем путь добра…
Он замолчал, уставившись на пламя костра неподвижным взглядом, словно видел в нем отсветы тех, давних пожарищ. На какое-то мгновение, мне показалось, что вокруг внезапно наступила зима. Молчание Койды угнетало. И, чтобы как-то скинуть эту тяжесть с души, я спросила:
– Так это правда…? Про Хана Багыша? – Он оторвался от созерцания огня и посмотрел непонимающе на меня. Взгляд его был пуст и тяжел, словно он не видел меня, все еще пребывая там, на полях невероятных сражений. Несколько смутившись, я пояснила: – Я имею ввиду легенду про хана и богатыря Тянь-Шаня и его жену Иссык.
Он встрепенулся, словно очнувшись ото сна, и проговорил с грустной усмешкой:
– Эти горы когда-то назывались горы Тарха. Племена темных стали называть их Тенгри-Таг, что на их языке означало «горы Бога». А легенда… Думаю, могли быть в те времена добрые семьи, которые извел хан Багыш. А люди потом сложили об этом красивую историю. – Он поднялся на ноги, и посмотрел на меня сверху вниз, проговорив: – Мне пора уходить. Скоро рассвет. И вам нужно уходить, пока не стало слишком поздно. Темные идут, и тебе не стоит с ними встречаться…
Я тоже несколько суетливо вскочила на ноги.
– Как, пора уходить?! Но ведь ты мне не рассказал еще многого! Что это за свет на горе был? Что это за барьер такой, который я, по твоим словам, открыла или нарушила?! Кто сделал эту тропу из камней? Почему в камне выжжен след неизвестно чего? И, в конце концов, как мне отличить этих темных от нормальных, обычных людей?! И как мне вообще, избежать с ними встречи??!! А главное, что мне делать, если они меня все же найдут??!
Я была в отчаянье, и вопросы сыпались из меня горохом. Но я уже знала, что не получу от него ответов на них.
Он печально посмотрел на меня, усмехнулся невесело и проговорил:
– Я тебе все рассказал, и даже больше, чем было нужно.
Я жалобно посмотрела на него. Как мне хотелось, чтобы он сказал: мол, ничего не бойся, сделай то-то и то-то, и тогда все будет хорошо. Но, в глубине своей души, я прекрасно понимала, что так не будет, и что мне действительно, все придется решать самой. И от этого понимания мне стало страшно и зябко. Не утерпев, я попросила, почти скуля, словно брошенный щенок:
– Посоветуй, что нам теперь делать? Как избежать опасности?
Он тяжело вздохнул и проговорил, не скрывая своего сожаления:
– Я не даю советов… Я только рассказал тебе, каково положение вещей. Но решать и выбирать придется тебе самой. – запнувшись на мгновение, закончил: – Только, очень тебя прошу, не ошибись с выбором. – Повернулся, чтобы уйти, но в самый последний момент проговорил сухо: – На рассвете вам лучше уйти. Но ты должна знать, что даже тогда ничего не кончится. Они уже вышли на след…
И пошел неторопливой и бесшумной походкой прочь от костра. А я, почувствовав себя маленькой девочкой, которую родители бросили одну, на произвол судьбе в дремучем лесу, и, как-то безнадежно, если не сказать, отчаянно, прокричала ему вслед:
– А как я могу найти тебя, если мне потребуется твоя помощь?
Из темноты до меня донесся его голос, больше похожий на шелест листьев под порывами слабого ветра:
– Просто приди к скале, и позови по имени, я услышу…
И все, наступила полнейшая тишина. Ни звуков журчащей воды, ни потрескивания дров в костре, ни криков ночных птиц, ни тявканья лисиц, ни воя шакалов. Совсем ничего. Будто я оказалась совершенно одна в каком-то пустом мире. На меня накатило такое чувство одиночества, даже какой-то утраты, что захотелось завыть волком. И я завыла. Тихонько и горестно, словно и впрямь, о какой-то невосполнимой утрате.
Но, это закончилось быстро. Словно мой вой разбудил вселенную. Тишина взорвалась звуками, хлынувшими в меня, словно я открыла какую-то дверцу, за которой и прятался известный и привычный мне мир. Пронзительно в ночи закричала сова, тихое потрескивали дрова в костре, журчала переливами близкая вода на небольших перекатах. И все эти звуки слились в неповторимо-прекрасную мелодию ночи.