Гвантигуа – один из Малых Антильских островов, из группы Подветренных, что находятся к северу от Сент-Лусии. Вся Вест-Индия – это рай на Земле, и наш остров не исключение. Чудесный климат: температура редко опускается ниже 20 градусов и не зашкаливает за 30; бесподобные пейзажи, ослепительные цветы и бабочки с попугаями; величественная гора Голден-Маунтин, и вулкан Нурриальба, закутанный в вечные снега, ослепительно белый, с желтым ожерельем серы вокруг кратера; обглоданные ветрами и прибоем скалы на севере острова; горное озеро под названием Водяная Курочка, на дне которого покоятся древние сокровища… Однако я увлеклась.
Вы спросите, как наше семейство очутилось на Гвантигуа? Очень смешно. Ваш вопрос, я имею в виду. Два года назад Леонид Борисович, второй муж мамули, задумал эмигрировать; а чтобы мы все стали Бернштейнами и обрели право на поддержку и заботу зарубежья, он усыновил нас, Соболевых, – двадцативосьмилетнего Игоря и двадцатичетырехлетнюю меня. Ничего себе детишки!
Мы покинули Россию Бернштейнами, а в Нью-Йорке превратились в Бернстайнов. Там было скверно. Нью-Йорк – шумный, душный, раскаленный город. Слава богам, мы в нем надолго не застряли. Надо отдать должное папе Лене – он крутился как мог, и не успели мы глазом моргнуть, как он организовал переезд в Вест-Индию.
На Гвантигуа нас приняли с фанфарами. Сходу предоставили особняк с телефоном и мебелью, назначили пособие. Это был, конечно, политический жест, а вовсе не признание наших выдающихся заслуг. Год с небольшим мы как сыр в масле катались. Пять ленивых головок сыра в золотистом, растопленном на солнце масле. Ни один не озаботился тем, чтобы подыскать работу. Да и не больно ее отыщешь на крохотном островке, стотысячное население которого держится за свои места руками и ногами, и даже в сезон наплыва туристов работы на всех не хватает. Увы нам, увы – разжиревшим ленивцам. В один прекрасный день было объявлено: грядут выборы. Политика! Наше пособие отменили, за дом велели платить. И электричество грозились отключить, а это уже ни в какие ворота не лезет. В тропиках – без холодильника?!
Вот так и вышло, что мы с Игорем подрядились изображать зомби у ритуального костра и белую женщину – жертву покушения. Какой-никакой, а доходец. Но только – тсс. Папе Лене с мамулей – ни слова.
Валюха, наш бравый ныряльщик, спортсмен, у которого мозги отшибло при ударах о воду, тоже нашел занятие: он прыгает в кипящие волны в заливе Лебрада, а богатый приезжий люд глазеет, восторгается и выкладывает за экзотику гроши, каких не жалко. Львиную долю кладет себе в карман Валькин импресарио, который собирает деньги со зрителей. А Валька прыгает с немыслимой высоты в такую кипень, что и глядеть-то страшно. У него, видно, чувство страха отбито напрочь заодно с умом.
Мамуля – та вышивает, покачиваясь в гамаке или устроившись в гостиной. Ее кредо: «Обо всем должны хлопотать мужчины». Она могла бы организовать кружок вышивания для девочек, я сколько раз ее уговаривала, но мамуля ни в какую. Она даже не продаст вышивки любопытствующим туристам, так как бросает панно, не закончив. Не могу же я за нее вышивать самые сложные куски!
Папа Леня. Он считает свою миссию исчерпанной. «Я, – твердит он каждый день, – вывез вас из России и не дал протухнуть в Нью-Йорке. Теперь, молодежь, дело за вами. Добейтесь чего-нибудь от жизни, покажите свою стать.» Ну, мы и показываем, как можем.
Ах, вы еще спрашиваете, какого лешего я ввязалась в авантюру с эмиграцией. Я бы и не ввязывалась, кабы не разрыв с Сергеем. Когда в стране началась эта заваруха с перестройкой, мне страшно нравилось. Свобода, свобода! Что денег нет – не беда, эка важность. Поэтому когда Леонид Борисович развил активность, готовя семейство к выезду за бугор, я подняла мятеж и заявила, что остаюсь. Дескать, Россия мне мила, я патриотка и стану Сереженьке верной женой. И тут у нас с ним все развалилось. В один день. Бесповоротно. Всей памяти о нашей любви – «капитанский» белый материал, идущий на пошив кителей. Отрез мне подарила Сережина мать, а костюмчик вышел такой классный, что я до сих пор его таскаю, и сносу нет.
Да, кстати: евреев у нас – половинка с четвертинкой, потому как мы с мамулей чистокровные русаки, папа Леня полукровка, а Валька, само собой, «квартерон». Я уж молчу про Игоря. Он – безотцовщина, сын иностранного студента, внук африканского царька. Причем он даже не мулат, а невообразимый белый негр, с характерными чертами лица, шапкой черных волос и совершенно европейской, светлой кожей.
И этот вот белый негр, наш недоделанный зомби, в ту ночь не вернулся после спектакля домой.