Доводилось ли кому-нибудь ехать на рассвете по ровной дороге навстречу солнцу? Машина мчится, сглатывая километры и, кажется, вот-вот врежется в сияющий оранжевый шар. Но солнце медленно и упорно поднимается вверх – вот оно уже над капотом, вот поднимается к крыше и машина не успевает, несмотря на скорость. Дорога слегка поворачивает, и солнце смеётся уже с левой стороны, крутой поворот – и солнце справа. Игра в догонялки. Бойся, дневное светило, бабушка за рулём.
– Бабушка, ты гаишников не боишься? – я волновался, что выскочит из-за кустов страж дорожного порядка с полосатым жезлом и радаром, остановит, и неизвестно, сколько времени мы потратим, прежде чем двинемся дальше. Бабушка же ехала, как ни в чём не бывало, тихо-тихо напевала себе под нос странную, тягучую, нескончаемую мелодию. Услышала мой вопрос и будто очнулась:
– Так я же сто тридцать иду.
– Бабуля, это не автобан – здесь девяносто!
– Ой, – взволновалась бабушка. – Спасибо, Алмасик. – Сбросила скорость и чинно покатила по трассе. Впереди блеснула вода – не голубая, светло-серая с блестящими золотыми и оранжевыми дорожками отражённого света. Капчагай, огромное рукотворное море. Не могу никак представить, что эту громадину сотворили люди. Ну, бассейн, это понятно, ну там пруд – рыбу разводить. Озеро, наконец, на лодках кататься. Но море?! На берегу даже город небольшой построили. Там раньше фарфоровый завод был, потому что рядом песок хороший, сырьё ниоткуда возить не надо – все своё. У бабушки есть чайник и пиалки с росписью: по белому фарфору синие виноградные грозди. Когда из этих пиалок пьёшь, даже ромашковый чай вкусным кажется. Я хотел разбудить всех – пусть посмотрят, но бабушка не позволила. Никуда Капчагай не денется, а когда с трассы свернем, на ухабах сами проснутся. И точно, проснулись.
Жёлто-зелёная равнина казалась бесконечной. Редко-редко появлялось одинокое дерево, с которого тут же с резкими криками взлетали галки и оставались позади чёрными точками на фоне голубого неба. Кривые глубокие колеи виляли, разбегались далеко по степи, потом снова сливались в одну, потом опять разделялись, взбирались на пологие холмы и устремлялись вниз, повторяя путь шальных весенних дождей. Глинистая мелкая пыль стелилась за машиной, плотно скрывая всё, что находилось позади. Я люблю степь, её простор, её неброскую красоту, её сухой, пахнущий полынью, ветер. В степи мне спокойно.
Есть у нас на Или своё постоянное место. Река делает небольшой изгиб и получается крохотный пляж с мелким песком. Вверх по течению – узкая полоска рогоза, а вниз – по берегу вдоль реки растёт несколько ив. Удобно и красиво. Обустроились мы быстро: натянули тент для машины, поставили палатку. Кострище уже готово – не первый раз здесь. Камни закопчёные и таганок для котелка в середине. Сделал дело – гуляй смело: кто купаться побежал, кто на песочке валяется, Петька с Жовхаром в футбол затеяли играть. Счастливые Мура и Коныр играли вместе с ними, громко лаяли и путались под ногами. А я пошёл на охоту. Точнее на рыбалку. Это невозможно объяснить словами, что происходит, когда достаёшь коробочки с крючками на разную рыбу: маленькими на лещей, побольше и «позаковыристей» на амура и сазана; пакетики с мормышками и блёснами. А какие у меня поплавки! Круглые, толстенькие, для ловли в быстротекущей воде, каплевидные – для медленного течения, универсальные «челноки» из сосновой коры, для стоячей воды – длинный красно-белый из иглы дикобраза. И мой любимый – из пробки от винной бутылки. Любимый потому, что это мой самый первый поплавок и смастерил я его сам. Нет, не рыбаку этого не понять. Когда снаряжаешь удочку и представляешь, какую рыбу на неё поймаешь. О! В общем, пока народ наслаждался жизнью, я за два часа наловил мелких карасиков, трёх судачков, пять лещей и очень приличного белого амура килограмма на полтора. «Добытчик», – похвалила бабушка.
Честно говоря, я бы наловил больше, но пока я разбирался со снастями, Граф Дракула не переставал причитать, что ему жарко, что он «погибнет от теплового удара», что крысам противопоказано солнце и, вообще, он не ест рыбу. Достал по-страшному. А когда я предложил ему отправляться в лагерь своим ходом, посмотрел, как вегетарианец на сервелат. Пришлось нести на руках. Устроившись на заднем сиденье автомобиля, Дракула потребовал воды, сыру, яблоко и сказал, что до вечера я абсолютно свободен. Мне было странно, как перед закрытой дверью, за которой скрыто что-то важное, но эту дверь страшно открыть. Любопытно, что ещё расскажет крыс и кто, в самом деле, приходил вчера к нам домой?!
Как мы варили уху – история отдельная и очень вкусная. Но когда всё было готово, уже настал поздний вечер. На небе высыпали звёзды, их было много, они подмигивали, будто знали какой-то секрет и готовы были поделиться этой тайной. Стрекот цикад прорезался острым и тонким вскриком ночной птицы. От реки тянуло свежестью. Звенели пока ещё немногочисленные комары. Петька лениво перебирал гитарные струны, – он на гитаре здорово играет, но петь стесняется, – поэтому мурлыкал вполголоса:
От моря и до моря
Плывёт рыбачья лодка,
А море беспокоится,
И нет ему конца.
Ни острова, ни паруса,
А ни звезды, ни месяца…
Фируза обняла Жовхара за плечи, и они сидели, глядя на огонь. Блики от костра играли на лицах, а мне отчего-то стало не по себе.
Жовхар появился в нашей семье недавно. Его отец, Рамзан, и отец Фирузы, дядя Аслан, были родными братьями. Рамзан, старший, с семьёй – женой Галей и детьми Жовхаром и Оксанкой жил недалеко от Грозного. Нам не сказали, что там произошло, но как-то зимой к дяде Аслану приехали мужчины в камуфляже и высоких папахах, привезли мальчика. Зашли на кухню и о чём-то долго говорили с дядей. Мальчика оставили в гостиной с тётей Бетой. Он, прижимаясь к стене, дошел до окна, сел на пол и вцепился рукой в стояк батареи. Тётя Бета пыталась его разговорить, мальчик смотрел в угол и молчал. В комнату вошли мужчины, тётя спросила, почему молчит племянник, а они сказали, что он теперь всё время молчит. Но – мужчина – не плачет. А родных больше никого нет. Попрощались и уехали. Бабушка Фирузу привела. Ей говорят, познакомься с братом, она ему ладошку протягивает, а он в стену вжался. Бабушка посмотрела и сказала, чтобы к нему не приставал никто пока. В доме тишина, все тенями ходят. Но Фируза долго молчать не может, начала потихоньку напевать – старинные песни, красивые, горские – дядя Аслан её научил, потом разошлась, да как запоет в голос украинскую «Нэсэ Галя, воду. Коромысло гнэцця…» и к окну идет. Тут Жовхар с места сорвался, кричит: «Падай, Оксанка, падай», толкнул её на пол, сам сверху упал, прикрыл. Никто не понял ничего, а это братишка опять прошлое пережил. Фируза ему Оксану напомнила. Ну, скорую, конечно, вызвали, увезли Жовхара – он долго в больнице лежал. Уже потом, после выписки, рассказал, как им в окно из гранатомета выстрелили. Дядя Рамзан в милиции служил, отомстили ему за что-то. Так вся семья и погибла. Только Жовхар выжил. Больше года уже прошло, а он по ночам часто кричит, маму и сестру зовёт. Бабушка Жовхара к психологу водит и говорит, что время лечит.
Макс достал из конверта карту, понизив голос что-то начал рассказывать бабушке. Она слушала, слушала, потом вздохнула, погладила брата по голове, как маленького. Тот надулся, торопливо запихал карту вместе с конвертом в рюкзак и тоже стал смотреть на огонь. Я подумал, как здорово было бы, если б с нами был дед. Сидел бы сейчас у костра, рассказывал истории, мы бы слушали, раскрыв рты, а бабушка смотрела на него влюблёнными глазами.