К концу 1592 года вспышка чумы пошла было на спад, но не успели театры вернуться в город и снова начать давать спектакли, как к лету следующего года, страшная болезнь вновь заставила их уйти из Лондона. Уильям путешествовал по стране с театром Бербриджа, вместе со всей труппой проведя зиму в столице. Он опять сблизился с графом, но дружба их не была уже такой теплой, как раньше.
Анна безропотно оставалась в Стрэтфорде, понимая, что не имеет права подвергать детей опасности, которую таило в себе пребывание в Лондоне. Несколько раз Уильям заезжал навестить семью, но оставался в родном городе ненадолго, буквально через пару дней начиная тосковать по вольной жизни, по театру и своим друзьям.
Бывало из-под пера Уилла выходили сонеты, посвященные одной и той же женщине, царившей в его воображении безраздельно. Красотка, напуганная вспышками чумы, приехала в Лондон лишь однажды, была представлена Елизавете, но быстро уехала обратно во Францию. Граф успел с ней сблизиться. Они писали друг другу пылкие письма. Уильям, наверное, сошел бы с ума от ревности. И только то, что виделись они с Генри редко, спасало его сердце и душу от мучительных переживаний.
– Мой друг, на днях в Англию приезжает та, чей образ не покидает меня последние два года, – сообщил граф Уильяму в начале осени.
К тому времени Лондон ожил: во всю давали представления театры, в тавернах было полно народу, активно организовывались праздники на Темзе, с фейерверками, прогулками на лодках, музыкой и танцами. По улицам прохаживались дамы в великолепных платьях из бархата, парчи, расшитые серебром и золотом. Шляпы поражали воображение прохожих вышивкой и украшениями. Молодые вельможи порой могли перещеголять нарядами дам: расшитые золотом пояса, огромные гофрированные воротники, камзолы, усыпанные драгоценными камнями, сверкали в солнечных лучах.
Уильям все чаще посещал собрания у графа Саутгемптона, охлаждение между ними потихоньку проходило, уступая место прежним близким отношениям двух одинаково сильно влюбленных в искусство людей. Уильям продолжал посвящать свои сонеты графу, не решаясь признаться в том, что они на самом деле посвящены женщине.
– Я хотел бы, чтобы вы встретились, – продолжал Генри. – Ты почитаешь сонеты, а может быть, даже и напишешь пьесу к ее приезду, которую разыграют твои друзья из нового театра.
Уильям молча кивнул.
– Ты чем-то расстроен? – заметил граф.
– Нет, я просто подумал, что вряд ли успею дописать пьесу, которую задумал, – Уильям не мог откровенно рассказать графу о том, что чувствовал в тот момент. Его сердце разрывалось на части. Он страстно желал увидеть возлюбленную Генри, но в то же время понимал: у него нет никаких шансов на взаимность. Увидев ее воочию, он будет страдать еще больше. Шекспир был уверен – в жизни она окажется куда красивее, чем на том портрете, который ему показал когда-то граф.
– Ее зовут Элизабет Вернон, она будет фрейлиной королевы, – рассказывал граф, не замечая страданий Уильяма. – Граф Эссекс является ее кузеном.
– Ты можешь наконец на ней жениться? – спросил еле слышно Уильям.
– К сожалению, к тому слишком много препятствий, – вздохнул граф. – Во-первых, я обручен с другой. Тебе, мой друг, об этом хорошо известно. Во-вторых, я один из фаворитов королевы. А она не любит, когда ее любимчикам начинают нравиться другие женщины, особенно фрейлины. Если бы не покровительство Эссекса, то Элизабет навряд ли бы взяли ко двору. Она слишком хороша, чтобы находиться при королеве, не терпящей подобного соперничества.
День, когда к графу в гости приехала Вернон, запомнился Уильяму навсегда. С утра он не находил себе места, перечитывая отобранные для нее сонеты. В конце концов, когда он явился к графу, казалось, у него трясется каждая поджилкам, а сердце стучит на весь замок.
Уильям никогда не выезжал за пределы Англии, и смуглые, темноволосые женщины ему, как и большинству англичан были в диковинку. В моде на острове царил рыжий цвет волос и бледный цвет лица. Сама королева задавала тон этой моде, меняя один рыжий парик на другой и сильно напудривая лицо. Те из англичанок, кто обладал более темными волосами, старались красить их всеми сподручными средствами.
Элизабет Вернон олицетворяла своим внешним видом полную противоположность идеальной английской внешности. Да и одета она была по французской моде, что также отличало ее от окружающих женщин. Граф не отходил от нее ни на шаг. В какой-то момент он подозвал к себе Уильяма и представил их друг другу:
– Уильям Шекспир, выдающийся поэт и прекрасный драматург. Элизабет Вернон, самая красивая из всех женщин, которых я когда-либо встречал.
Вернон засмеялась, дотронувшись кончиками пальцев до руки Уильяма. По его телу пробежала дрожь. Он поклонился, не осмелившись ничего сказать в ответ. Уильям и предположить не мог, что обратил на себя внимание красавицы Элизабет. За годы, прожитые в Лондоне, играя в театре и вращаясь в высшем обществе, в который ввел его граф, Уильям сильно изменился, и совсем не был похож на приехавшего когда-то покорять столицу молодого человека.
Перед Элизабет стоял высокий, стройный мужчина с открытым лбом, тонкими чертами лица, обрамленного вьющимися темными волосами до плеч, аккуратными усами и бородкой. Он был одет изысканно, но не вызывающе. Его умные глаза словно видели ее насквозь, словно читали самые потаенные мысли, словно умели заглядывать в дальние уголки ее души.
Молодой, щеголеватый, белокурый граф рядом с Уильямом выглядел мальчишкой, впрочем, не лишенным обаяния. Элизабет перевела взгляд с одного мужчины на другого и все же остановилась на Уильяме:
– Почитайте что-нибудь, пожалуйста, – попросила она, и Уильяму показалось, что с ним говорит божество, не иначе.
– К вашим услугам, – промолвил он и откашлялся.
– Да, что с тобой, Уильям? – спросил насмешливо граф. – Ты теряешься перед красивой женщиной? Не стоит! Расслабься. Элизабет обладает снисходительным характером. Так что не будет ругать твои сонеты даже, если они ей не понравятся, – и он привычно расхохотался собственной шутке.
Шекспир начал читать. Строчку за строчкой, сонет за сонетом. Когда он закончил, Вернон внимательно посмотрела на него и спросила:
– Кому вы посвятили эти замечательные стихи?
– Мне, – встрял граф, – все сонеты посвящены мне.
– Граф, но они явно посвящены женщине, а не мужчине, – возразила Элизабет. – Кто эта женщина, которая пробудила в вас такие сильные чувства? – обратилась она снова к Уильяму.
«Вы», – чуть у него не слетело с языка, но он поймал местоимение на лету.
– Я не думал о конкретной женщине, когда писал сонеты, – заговорил он. – Иной раз, видишь чей-то портрет или перед тобой мелькает и исчезает лицо в толпе, а после нереальный образ витает у тебя в воображении. Когда я пишу, я представляю себе этот образ, не имеющий ничего общего с определенной дамой. В этом сила искусства. Если посвящать стихи какому-то вымышленному образу, то каждая конкретная женщина будет видеть в нем себя.
– Браво! – захлопала в ладоши Элизабет. – Как тонко вы выразились, Уильям!
– Думаю, у вас будет еще возможность встретиться, – раздался голос графа. – Уилл готовит к постановке новую пьесу. Специально к вашему приезду, мадам.
– О чем вы пишите? – спросила она.
– О любви, – просто ответил Шекспир. – О чем я могу еще писать в честь вашего приезда?
Вернувшись домой в тот вечер, Уильям долго не мог уснуть. Он ходил из угла в угол и думал о прекрасной француженке. К утру Уильям чувствовал себя разбитым, усталым и по уши влюбленным. До этого дня образ Элизабет был размытым, и обретал реальные черты лишь силой буйной фантазии. Теперь портрет вышел из рамы – перед его взором стояла женщина из плоти и крови, которая была гораздо красивее любой воображаемой картинки.
Уильям достал из ящика стола начатую пьесу, посмотрел на листки бумаги и засунул их обратно в стол.
– Не годится. Совсем не годится, – пробурчал он и вынул пачку чистой бумаги.
Он не выходил из дома в течение нескольких дней, исписывая страницу за страницей. Первую часть пьесы Шекспир задумал, как комедию, во второй части комедия уступала место настоящей трагедии: смех зрителей должен был смениться слезами. То, что вначале казалось беззаботным приключением двух влюбленных друг в друга молодых людей, в конце оборачивалось нелепой смертью обоих.
В театр Бербриджа Уильям пришел, шатаясь от усталости.
– Вот пьеса, – кинул он отцу Джеймса стопку страниц на стол. – Граф Саутгемптон просит ее поставить и сыграть для его гостьи в ближайшее время.
– Хороший заработок! – весело отозвался старший Бербридж. – Спасибо, сынок. Ты, как всегда, вовремя. Пьес не хватает, а зритель каждый день требует чего-нибудь новенького. Сначала сыграем для графа, потом настанет черед простой публики.
Перед замком была сооружена сцена, актеры усиленно гримировались в выделенной для них комнате. Особенно усердствовали те, кому предстояло играть женские роли. В передних рядах сидели граф и Элизабет Вернон. Неподалеку примостился и сам автор пьесы. Остальные гости беспорядочно расселись по всему саду, переговариваясь и по ходу дела просматривая программку.
«Ромео и Джульетта – значилось в заглавии, – автор: Уильям Шекспир, исполнители: актеры театра “Глобус”. Пьеса в двух действиях».
Уильям не написал, будет ли это комедия или трагедия, и хранил стойкое молчание по этому поводу. Как он и рассчитывал, в первом действии актеры веселили публику на славу. Конфликт между двумя итальянскими семьями, не дававший нормально встречаться двум влюбленным, вначале совсем не предполагал трагической развязки. Молодые люди тайно встречались, им помогали друзья и слуги, как это чаще всего и бывало в пьесах такого рода.
В перерыве Элизабет приветливо помахала рукой Уильяму. Граф оставил ее ненадолго и подошел к своему другу:
– Я думал, ты напишешь что-то более романтичное. Более трагическое, что ли, – с укоризной произнес он. – Я не предполагал, что ты будешь писать комедию. Уильям, мне хотелось заставить Элизабет рыдать в моих объятиях после спектакля. А она смеется и радуется каждой сцене, как ребенок.
– Не торопись, – грустно ответил Шекспир, – все еще впереди. Будет тебе и трагедия, и слезы.
В конце второго действия публика прикладывала платки к глазам. Как и обещал Уильям графу, трагедия началась практически сразу. Нелепые совпадения, которые довели влюбленных до могилы, вызвали в зрителях такую бурю эмоций, что в самом конце некоторые дамы даже упали в обморок.
Элизабет не сдерживала слез.
– Как это ужасно, – повторяла она, проходя в замок к накрытому столу, – как ужасно. После такого совсем не хочется даже притрагиваться к еде.
Несмотря на весь трагизм разыгравшейся перед ними сцены, гости не без аппетита приступили к трапезе. Уильям с удовольствием ловил на себе время от времени заинтересованные взгляды француженки. Отбить Элизабет у графа ему и в голову не приходило, но успех пьесы окрылял и давал надежду хоть на каплю взаимности с ее стороны.
В последующие дни Уильям все больше проводил времени дома или в театре. Возвращаться к графу не хотелось. Он боялся выдать ненароком свои чувства, посмотреть неподобающим образом в сторону возлюбленной Генри Ризли, сказать что-то, выдающее его с головой. Но вскоре ему принесли записку, дурманяще пахнущую духами:
«Вы давно не появлялись у графа. Я скучаю. Элизабет».
Уильям перечитывал несколько слов, написанных маленькой женской ручкой, и не знал, как ему поступить в сложившейся ситуации. Конечно, граф не был ему другом в полном смысле этого слова. Конечно, он не давал ему клятвы верности. Тем более, он не брал на себя обязательство не влюбляться в Элизабет Вернон. Но стать соперником графа? Уильям даже представить себе не мог, как он осмелится ухаживать за женщиной, которую так любил граф.
Тем удивительнее было событие, произошедшее сразу после этого. За запиской Элизабет последовала записка от Генри:
«Мой друг, извольте все-таки явиться ко мне в замок. У меня в гостях бывает известная вам особа, которая все более скучает по вам. Каждый раз появляясь в моем замке, она спрашивает, как поживает драматург и поэт Уильям Шекспир. Чтобы наиболее точно ответить на ее вопрос, лучше будет, если это сделаете вы лично. Генри Ризли, граф Саутгемптон».
Ну что ж, мосты были сожжены. Уильям облачился в свой лучший камзол, нацепил шпагу, надел сшитую по последней моде шляпу и выехал в сторону замка. По дороге он репетировал различные фразы, с помощью которых он будет оправдывать свое отсутствие у графа. Так, не переставая что-то бормотать себе под нос, он и въехал во владения своего высокопоставленного друга.
– Боже мой! Вы явились, наконец! – ему навстречу чуть не бежала самая обожаемая из женщин. Ее чудные, темные локоны развевались на ветру, карие глаза блестели, а изысканное платье облегало тонкий стан. Уильям спешился, но не осмелился подойти ближе.
– Без вас тут было скучно, – продолжала говорить Элизабет. – Граф обещал еще спектакли, но вы так и не явились. И ваш театр пропал совсем из виду! Уильям, так не честно! Вы очаровали меня своими сонетами, пьесой, в которой все главные герои, к сожалению, умирают в самом конце, не обретя счастья. Но вы не спешите очаровывать меня дальше!
– Я не смел являться сюда, – попытался найти себе оправдание Уильям. – Я думал, вы захотите больше проводить времени с графом. Я – лишь актер и весьма посредственный драматург…
– Не смейте говорить так о себе! – воскликнула Элизабет. – Вы гений! Вам нет равных! Поверьте! Я приехала из Парижа, где полно поэтов, пытающихся писать в честь возлюбленных возвышенные оды. Им не сравниться с вами.
– Вы мне льстите, – Уильям прикоснулся губами к ее руке, – но я готов слушать вашу лесть, сколь угодно долго.
– Лучше прочтите что-нибудь, – потребовала Элизабет. – У вас есть новые сонеты? Вы написали что-нибудь новое за эти дни? Или бездельничали, ожидая от меня письма?
– Бездельничал, – Уильям посмотрел ей в глаза смелее, – но я дождался того, чего хотел, не правда ли?
– А вы опасны, – Вернон не стала отводить взгляд.
И если бы не граф, появившийся в начале аллеи, Уильям совсем не был уверен, смог бы он сдержаться от того, чтобы не поцеловать Элизабет.
– Представьте, Генри, он ничего не писал все эти дни, – она кокетливо улыбнулась графу.
– Так бывает у людей искусства. Тем более, что новая пьеса потребовала от Уильяма больших усилий, – граф посмотрел в сторону Шекспира. – Чем же ты был занят все эти дни, что не писал, но и не радовал нас своим присутствием?
– Я размышлял о превратностях судьбы, – Уильям понимал: одно лишнее слово и Генри догадается о его чувствах, которые и так было сложно скрывать. – Жизнь порой сталкивает с такими людьми, которых и представить не мог рядом с собой. Например, мое знакомство с графом – разве я помышлял, что буду удостоен его дружбы?
– Уильям прав, – обратился Генри к Элизабет. – Увидев впервые ваш портрет, я тоже не мог не только мечтать о взаимности, но просто о знакомстве с такой женщиной.
Вернон обратилась к Уильяму:
– А что же вы? Считаете ли вы наше знакомство счастливым поворотом судьбы? Лично я никогда не мечтала о знакомстве с драматургом и поэтом, да еще таким талантливым, как вы.
– Ваша благосклонность, ваши слова – это наивысшее счастье. Мой скромный талант я готов целиком и полностью посвятить вам, – Уильям поклонился. – Если вы не против, я осмелюсь написать несколько сонетов специально для вас.
Беседа начала графу надоедать. Он чувствовал, что Уильяма и Элизабет странным образом влечет друг к другу. Он видел, как они обмениваются взглядами, как Уильям то краснеет, то бледнеет в ее присутствии. Вечером, оставшись вдвоем со своим другом, Генри спросил его:
– Скажи честно, ты влюблен в Элизабет?
Уильям смутился, но решил быть честен с графом.
– Да, к сожалению, это истинная правда, и я не в силах скрывать от тебя моих чувств. Если ты запретишь мне появляться в твоем доме, то будешь прав.
– Зачем же? – усмехнулся граф. – Пусть жизнь рассудит. Ты сам тут размышлял сегодня о превратностях судьбы. Я вижу, мы оба нравимся красотке Вернон. Что ж, она сделает свой выбор.
– Разве я могу быть соперником графу? Может быть, я нравлюсь Элизабет, но говорит ли это о чем-то? Пожалуй, нет. В любом случае, мы не сможем быть вместе.
– Уильям, ты сам знаешь, что любовь непредсказуема. И если женщина влюблена, то бывает способна на многое. Мне казалось, Элизабет проявляет ко мне благосклонность. Мы писали друг другу пылкие письма, хотели увидеться, и так оба ждали ее приезда в Лондон. Но женщины ветрены. Я вижу взгляды, которые она кидает в твою сторону. Я чувствую, она стала чуть более холодна ко мне. Мы будем ухаживать за ней оба, и я не собираюсь запрещать тебе здесь появляться.
– Ты очень благороден, Генри, – Уильям смутился. – Не знаю, чем я заслужил твое расположение.
– Не обольщайся, мой друг. Это не благородство, а простое желание одного мужчины доказать свое превосходство над другим. Это вызов. А с другой стороны, женщина не должна лишать меня твоего общества. Надеюсь увидеть еще не одну твою пьесу, поставленную на моей сцене. Да, между прочим, Элизабет теперь много времени будет проводить при дворе – она стала фрейлиной королевы. И мне надо быть очень осторожным, ухаживая за ней, чтобы не потерять расположения Елизаветы. Мы с тобой находимся практически в одинаковых условиях.
– И тем не менее, спасибо, граф. Я искренне благодарен вам за дружбу.
В полном смятении от обуревавших его чувств, Уильям отправился домой. Он искренне любил Генри, и был благодарен ему за то, что обаятельный граф делал для него. Но эта дружба порой начинала его тяготить. Уильям понимал: в только что разыгранной, как по нотам сцене, Генри лишь хотел казаться открытым и честным. Он был слишком уверен в своей победе в любовной схватке, поэтому проявлял снисходителен к Уильяму. Сын перчаточника из Стрэтфорда, пусть даже и ставший известным драматургом, никогда не сможет составить достойную конкуренцию богатому графу, фавориту самой королевы.
Уильям в который раз подумал о возвращении в театр. Джеймс Бербридж всегда был рад видеть его, и продолжал звать в «Глобус». Не то чтобы Уильям больше не имел к театру никакого отношения. Но, проводя массу времени в литературной гостиной графа, и участвуя в постановке пьес для него и его гостей, он не мог постоянно работать у Бербриджа. А если вернуться к постоянной актерской работе, то он будет реже бывать у графа, меньше видеться с Элизабет. И, может быть, даже сумеет совсем выбросить ее из головы…
– Ты снова с нами, и это здорово! – Джеймс был искренне рад возвращению Уильяма в «Глобус». Они сидели вместе с другими актерами в таверне и обсуждали новые постановки.
– Пьесы, как и раньше, театры нагло друг у друга крадут, – продолжил Бербридж, – поэтому все, что ты для нас пишешь, имеет огромную ценность. Ты знаешь, «Ромео и Джульетта» идет с огромным успехом, но не бросай, пожалуйста, исторические драмы. Публика на них ревет от восторга.
– То, что замешано на крови и связано с любовью и смертью, всегда будет иметь успех, – пробормотал Уильям. – В целом, жизнь человеческая скучна. Она лишена всех этих жутких драм…
– И Слава Богу! – встрял Джеймс.
– Да, но мы жаждем страстей, которые бы разрывали нам сердце. Посмотри, как мало сейчас на сцене разыгрывается комедий. Из десяти пьес, что я написал, всего четыре – комедии. И часто ли театр их ставит?
– Ты прав, гораздо реже, чем трагедии, – Джеймс почесал в голове. – Уильям, с тобой что-то происходит. Ты как-то странно выглядишь в последнее время. Вот и сейчас, ты рассуждаешь о том, что хочет видеть зритель, а сам явно думаешь о другом. Да и твое возвращение в театр, это скорее просто бегство от графа. Вы в ссоре?
– Нет, пожалуй, нет. Я сбежал от Генри, потому что влюбился в его даму сердца.
– Вот так дела! – воскликнул Джеймс и заказал еще эля. – А попроще никого не нашлось? Только дама графа?
– Я же не нарочно! Признаюсь честно, я увидел ее изображение еще два года назад. Все мои сонеты посвящены Элизабет, а не графу, – Уильям вздохнул.
– Можно было догадаться, что ты писал их женщине. Но я полагал, она – вымышленный образ. И что теперь?
– Теперь я здесь с тобой и снова работаю в театре. Я ей нравлюсь. Граф видит, что происходит. Он предложил честный поединок: мол, ты можешь приходить в мой дом, как и прежде. Пусть Элизабет сама сделает свой выбор. Но слышал бы ты, как он это говорил! Генри уверен в своем превосходстве. Фрейлина королевы никогда не выберет актера.
– Не забывай, Уильям, ты к тому же женат. А граф, кроме своего положения и денег, вполне может предложить ей руку и сердце. Любая женщина сделала бы выбор в его пользу, – Джеймс похлопал друга по плечу. – Не расстраивайся. Куда удобнее любить изображение на портрете, чем реальную женщину. Портрет молчалив, предан тебе, у него не меняется каждую минуту настроение.
– Портрет не дышит, не смотрит тебе в глаза, не дотрагивается до твоей руки, не смеется и не плачет. Если бы не увидел настоящую, живую Элизабет, я бы довольствовался портретом. Но увидев ее, я не смогу держать в памяти изображение. Я всегда буду помнить реальную женщину.
На улице стало совсем темно.
– Пожалуй, пойдем по домам, – предложил Джеймс. – Завтра днем спектакль. Надо выспаться, чтобы бодрее играть в любовь. Уильям, если она тебя так вдохновляет, люби. Главное, чтобы от этого не пострадали твои отношения с графом. Все-таки он покровительствует тебе и театру. Не надо разрушать из-за женщины то, чего ты добился своим талантом.
– Спасибо за совет, друг, – Уильям кивнул, в душе будучи, тем не менее, уверен, что готов бросить к ногам Элизабет все.
В спектаклях ему редко доставались главные роли. Вот и на сей раз, Уильям то и дело переодевался, изображая на сцене трех разных второстепенных персонажа. В главной роли, как обычно, блистал Джеймс Бербридж. Уильям с удовольствием писал пьесы специально под него: талант Джеймса был неоспорим.
Зал взрывался аплодисментами. «Как хорошо, что я вернулся, – подумал Уил. – Я и не думал, что так соскучился по обычной публике, которая готова стоять на ногах два часа подряд ради написанных тобой строк, ради игры Джеймса». Он вернулся на сцену, чтобы сказать очередные реплики, и вдруг увидел ее.
Элизабет сидела в ложе слева от сцены. На голове у нее красовалась прекрасная шляпа, украшенная яркими цветами. Из-под шляпы выбивались темные локоны. Уильям словно во сне произнес свои слова и остался стоять у края сцены, не в силах отвести взгляд от Элизабет.
После спектакля ему передали пахнущую духами записку: «Я вас жду у моста». Уильям вдыхал дурманящий аромат, исходивший от бумаги, и не мог тронуться с места. Наконец, он стряхнул оцепенение и, выйдя из театра, пошел в сторону ближайшего моста через Темзу. Из-за расположенной неподалеку ярмарки движение через мост было затруднено: телеги, экипажи, кареты, лошади и люди, передвигавшиеся на своих двоих, бурным потоком двигались и в ту, и в другую сторону. Уильям растеряно оглядывался, не понимая, как он сможет увидеть Элизабет в такой толпе.
– Садитесь, – раздался где-то рядом знакомый голос, – садитесь же быстрее.
Дверца остановившейся возле него кареты раскрылась и маленькая, изящная, женская ручка замахала ему, приглашая незамедлительно влезть внутрь.
– Почему я перестала вас видеть у графа? – Элизабет незамедлительно перешла к делу. – Я вам наскучила? Вам надоело мое общество?
– Ну что вы, что вы говорите! – пытался обороняться Уильям. – Я играю в театре, пишу пьесы. Мне просто стало некогда.
– Неправда, – громко шептала Элизабет, – вы все врете. Раньше у вас хватало времени. Просто теперь вы не хотите со мной встречаться.
– Вы не понимаете, Элизабет. Я вернулся в театр и даже вошел в долю, став пайщиком нашего театрального предприятия.
– Поздравляю, – сказала девушка, поджав губы.
– Вас любит граф. Я не смею с ним соперничать.
– А зря, – Элизабет посмотрела на Уильяма, – вы очень даже привлекательный мужчина. И пишите такие красивые сонеты! Неужели вы хотите сказать, что мы больше не будем видеться? Вы не можете соперничать с графом, а я не могу соперничать с деньгами, которые вы тут, оказывается, во всю зарабатываете вместо того, чтобы встречаться со мной! – она рассержено топнула ножкой.
– Я обещаю появляться у графа, – заверил ее Уильям, – реже, чем раньше, но обещаю приходить.
– Мне и самой сложнее будет бывать у него. Я вам хотела и об этом сказать, – призналась Элизабет. – Теперь я при дворе. В качестве фрейлины королевы приходить в гости к графу я смогу не так часто, как хотелось бы. Я приехала сюда убедиться, что не разонравилась вам.
– Элизабет, вы не разонравитесь мне до конца моих дней! – пылко заверил ее Уильям.
– Прекрасно, – рассмеялась Элизабет. – Тогда я буду присылать вам записки, чтобы вы знали, когда точно можете меня видеть.
– Спасибо, – произнес Уилл. – Я не смел надеяться вновь видеть вас.
– Как видите, зря, – Элизабет снова засмеялась. – Ну а сейчас выходите. Мне надо ехать, а как видите, это будет не просто, – она махнула перчаткой в сторону запруженного народом моста.
Уильям прикоснулся губами к ее руке и вновь оказался на улице. Его тут же оглушил шум толпы, проходившие мимо люди толкались, пытаясь проложить себе путь, лошади неожиданно начинали ржать прямо у него над ухом, из-под ног с лаем выскакивали собаки, во всю глотку кричали петухи. Но Уильям слышал только голос Элизабет, который чудной мелодией, звучал у него в голове…
С тех пор пахнущие духами записки, написанные впопыхах или, напротив, продуманные и нежные, стали частью его жизни. Он ждал их появления везде: в театре, дома и даже у графа, в доме которого, как и обещал, Уильям снова начал бывать. Кто только ни приносил ему письма: служанки, грязные бродяги, посыльные. А в замке Генри их тайно ему подсовывала в карман сама Элизабет.
Конец 1594 года запомнился Уильяму чередой спектаклей в «Глобусе», огромным количеством гастрольных спектаклей при дворе и постоянным ожиданием встреч с Элизабет. За тот год он написал три пьесы, которые с успехом шли в театре. Единственным человеком, портящим всю картину, был Джеймс, проводящий время от времени занудные, душеспасительные беседы с Уиллом.
– Ты все-таки пытаешься играть с графом, а игра эта заведомо тобой проиграна, – твердил он. – Элизабет интересно с тобой, но лишь потому, что ты человек не ее круга. Ты отличаешься от тех, кто ее окружает. Но, когда она привыкнет к тебе, то тут же перестанет тобой интересоваться.
– Я готов видеться с ней ровно столько, сколько она пожелает, – упрямо отвечал Уильям. – Как только Элизабет надоест вся эта игра, я уйду в сторону, и не буду настаивать на продолжении встреч.
– Это ты так сейчас говоришь, – спорил с ним Джеймс, – а стоит Элизабет исчезнуть из твоей жизни, как ты начнешь страдать и пытаться снова ее увидеть.
Уильям понимал, что его друг во многом прав, но не мог ни разлюбить ее, ни заставить себя с ней не видится. Его тревожили собственные мысли и чувства. В худшие моменты он садился писать сонеты, изливая в них свою душу. После он отправлял их Элизабет, которая неизменно хвалила Уильяма, отправляя ему в ответ очередную нежную записку.
Прямо перед Новым годом поздно вечером в дверь Уильяма раздался стук. Он не удивился, но сердце застучало сильнее – обычно по эту пору ему приносили записки от Элизабет Вернон. Он сбежал вниз по лестнице и открыл дверь. Перед ним стояла сама Элизабет. Несмотря на то, что ее лицо было закрыто маской, Уильям сразу ее узнал.
Девушка вбежала в дом, с трудом переводя дыхание.
– Я не стала подъезжать близко к вашему дому, – пробормотала она, снимая маску, – но я не знала точно, где вы живете, пришлось идти довольно долго.
– Это опасно Элизабет. Вам нельзя было так делать, – Уильям не верил своим глазам и думал, что все это ему снится. – По Лондону ходить одному в такое время опасно даже для мужчины.
– Мне было все равно! – она прижалась к нему, дрожа всем телом. – Теперь неизвестно, когда мы в следующий раз увидимся. Королева уезжает на праздники из города. Я должна ехать с ней. Граф тоже будет ее сопровождать. Елизавета любит спектакли. Я постараюсь уговорить ее пригласить вас дать представление во дворце. Но не знаю, не уверена, что у меня получится.
– Я готов ждать столько, сколько понадобится, – Уильям целовал ее волосы, вдыхая их аромат и пытаясь запомнить каждое мгновение этой неожиданной встречи. – Я буду ждать вас, вашу записку, что угодно. Главное, знать, что я по-прежнему вам небезразличен.
Они стояли, обнявшись, не смея оторваться друг от друга. Впереди маячила разлука. Мысль о том, сколько она может продлиться, была невыносима для обоих. Даже, если театр приедет давать спектакль лично для королевы, они смогут лишь обменяться взглядами, и только…
В те дни Лондон выглядел по-праздничному ярко и нарядно. Уильям потерянно бродил среди толпы, непроизвольно выискивая взглядом Элизабет. Утром в театре были репетиции, затем днем они давали спектакль. А вечером, отказываясь присоединиться к друзьям в любимой таверне, он упорно шел на те чистые, красивые улицы, по которым предпочитала прогуливаться знать.
Иногда Уильям заходил к Филду, чтобы послушать рассказы друга о том, как идут дела в типографии.
– К тебе не собирается приехать Анна? – как-то спросил его Ричард. – Ей в прошлый раз не очень повезло: из-за чумы тебе пришлось отвезти семью обратно в Стрэтфорд. Но сейчас в городе все в порядке.
– Я не уверен, что Анна вернется в Лондон, – покачал головой Уильям. – Слишком это трудно – путешествовать с детьми по Англии остается пренеприятным занятием.
– Просто, Уилл, тебе бы не повредило, если бы с тобой жила семья. Посмотри на себя. Вот и моя жена говорит: «Слушай, Ричард, Уилл совсем осунулся и сильно похудел. Ему нужна женщина, которая бы за ним смотрела».
– Спасибо за заботу. Но у меня все в порядке. Много работы в конце года, вот и не бывает времени нормально поесть и отдохнуть.
– Смотри, конечно, сам. А выглядишь ты, все-таки, не лучшим образом, – заключил Филд.
Возвращаясь домой, Уильям думал о разговоре с Ричардом. Друг напомнил ему о том, о чем вспоминать вовсе не хотелось. Уильям предпочитал поменьше размышлять о своей семье, оставшейся в Стрэтфорде. Изредка он получал весточки от жены, еще реже писал сам. Он считал, что, регулярно передавая им деньги, поступает честно и благородно.