Дмитрий Захаров, недалекое будущее
Сидя за кухонным столом, Дмитрий неторопливо курил, прокручивая в уме эпизоды проигранного боя, неудачного, почти как и все предыдущие. Хорошо бы сыграть еще раз, однако с этим имелись определенные сложности. По известной только лишь им самим причине разработчики «ТС» установили некий лимит – не более одного виртуального боя в сутки. Если геймер пытался снова войти в игру, его аккаунт автоматически блокировался до истечения двадцатичетырехчасового срока. Конечно, это не останавливало более-менее шарящего в сетевых технологиях человека – в конце концов, динамические IP или программы-анонимайзеры, способные обмануть защиту игрового сервера, пока никто не отменял, так что варианты имелись. С другой стороны, динамический ипэшник можно при необходимости легко отследить, но ведь и он не пальцем делан, даром, что ли, местный политехнический почти что с красным дипломом закончил…
Отчего дело обстояло именно так, никто достоверно не знал, хотя на тех же тематических форумах и ходили упорные слухи, будто сделано это исключительно, дабы защитить разум игрока от чрезмерной психоэмоциональной перегрузки. В том смысле, что благодаря эффекту полного присутствия виртуальный бой ничем не отличается от боя реального, и сидящий за компьютером игрок испытывает такое же нервное напряжение, какое испытал бы, находясь внутри настоящего танка. Его разум на самом деле верит в происходящее, а тело, грубо говоря, просто не умеет сомневаться в решениях мозга. Ну, примерно так – Захаров никогда не имел к медицине и тем более к психологии ни малейшего отношения, однако с последним был вполне согласен. На себе, так сказать, испытал, особенно после первых виртуальных боев. Собственно, именно потому он и подсел на игру – исключительно от сумасшедшей, просто немыслимой реалистичности происходящего. Его разум – а следовательно, и сам он – искренне верил в происходящее, а большего ему и не требовалось, только эта реалистичность и искренняя вера в реальность происходящего. Спустя много лет он все-таки вернулся на свою войну…
Невесело усмехнувшись, Дмитрий затушил докуренную почти до фильтра сигарету в памятной пепельнице и бессмысленно уставился в распахнутое по летнему времени окно. Да, он правильно сформулировал – на игру он именно «подсел», словно на тяжелый наркотик. И, самое печальное – или, скорее, страшное? – абсолютно об этом не жалеет. Нисколечко не жалеет. Поскольку, как уже говорилось, по-настоящему он живет именно там, в игре, а вовсе не в этой, так и оставшейся чужой, жизни, где нужно либо тупо плыть по течению, довольствуясь крошками со столов более успешных конкурентов, либо переть по головам, не считаясь ни с чем, чтобы хоть чего-то добиться.
Раздраженно дернув щекой, Захаров решительно поднялся на ноги. Табурет противно скрипнул ножками по ламинированному полу, издав один из тех звуков, которые Дмитрий терпеть не мог. Не «железом по стеклу», как Владимир Семенович пел, конечно, но все равно коробит. Вот и снова его в философию с оттенком глухого самосожаления потянуло, а это – плохой признак, обычно заканчивавшийся двухдневным – по числу выходных дней – запоем. Но – не сегодня. Поскольку сегодня он однозначно сыграет еще раз. И победит. Наверняка победит: надоело проигрывать, пусть даже и в самой навороченной в мире компьютерной игрушке. Победит, как не удалось победить тогда, в восемьдесят девятом, на пыльном афганском серпантине. И как побеждал семь с лишним десятилетий назад его дед, прошедший почти половину войны, с сорок третьего до сорок пятого, и завершивший боевой путь возле Бранденбургских ворот, где выпущенный насмерть перепуганным фольксштурмовцем фаустпатрон попал в двигатель его танка. Случилось это второго мая. И как знать, не этот ли выстрел спас ему жизнь, поскольку из всех танков их роты до Рейхстага дошел лишь один. Так что до «логова фашистского зверя» дед с экипажем шел по Берлину пешком, точнее, двигался короткими перебежками в составе наспех сформированной из безлошадных танкистов штурмгруппы, оставив тем не менее автограф на одной из его изрешеченных пулями и осколками величественных колонн.
Затем было двадцать четвертое июня сорок пятого, Парад Победы, в котором Иван Захаров не участвовал, стоя вместе с боевыми товарищами (и запасными машинами, конечно) «вторым эшелоном», то бишь теми, кто должен был в случае чего заменить внезапно вышедшие из строя танки. Но ни одна из бронемашин не напортачила, так что старшему Захарову не довелось, к величайшему сожалению, прогрохотать гусеницами верной «тридцатьчетверки» по мокрой брусчатке Красной площади мимо Мавзолея, на трибуне которого стоял сам Генералиссимус…
Итак, решено: сегодня он сыграет еще раз, хотя до того ни разу не нарушал правил «Танковой схватки». В конце концов, должность «инженер по наладке оптоволоконных систем» подразумевает отнюдь не только механическую прокладку трасс и их подключение, но и настройку пользовательских машин. А значит, он просто обязан шарить и в этой области, что, собственно, так и есть. Шарит, разумеется. Уж что-что, а обойти защиту игрового сервера сумеет, даже не прилагая к последнему особенных усилий. Перекусить? Да нет, пожалуй, поесть можно и после – вряд ли он задержится в игре больше двух часов, ведь время «там» и «здесь» течет по-разному, в чем он не раз уже убеждался. Пара реальных часов вполне может равняться добрым суткам игры. Простейшая аналогия – обычный сон, ведь еще давным-давно физиологи доказали, что сон, события которого субъективно длятся многими часами, на самом деле занимает считаные секунды. Нечто подобное, надо полагать, происходило и здесь посредством мнемопроектора, принцип действия которого до сих пор являлся одной из наиболее охраняемых тайн разработчиков «ТС».
Усевшись за компьютер, Дмитрий, скривив губы в короткой ухмылке, запустил одну достаточно специфическую программу с порядковым номером на единичку больше, чем у «широко известного в узких кругах» аналога, который любой легко может скачать в Интернете. Ну, вот, собственно, и все. Можно играть, поскольку теперь никто уже не свяжет заблокированную на сутки учетную запись «Танкист_34» с уникальным цифровым идентификатором[5] его компьютера. Все гениальное просто, а простое, как известно, – гениально, ага…
Открыв игровой интерфейс, Захаров зарегистрировался как новый игрок «ДИМ-34-76» и, особенно не вдаваясь в подробности, выбрал танк, экипаж и год. Если теперь кто и попытается отследить по «ай-пи» его аккаунт, он как минимум отправится на один из адресов Иган Хай Скул, что в штате Миннесота, поскольку именно туда уведет преследователя хитрая программа.
Получив уведомление об активизации новой учетной записи – на абсолютно «левый» почтовый ящик, само собой, – он, не особенно вдаваясь в подробности, выбрал танк, привычную уже «тридцатьчетверку», экипаж и бой. Натянул перчатки и эластичный обруч мнемопроектора, расположив обрезиненные кругляши нейродатчиков на висках, лбу и затылке. И нажал замерцавшую на экране клавишу «ВСТУПИТЬ В БОЙ!». Мгновением спустя тело привычно расслабилось в кресле – как уже бывало десятки раз до того. Отныне его сознание более не принадлежало физической оболочке. По крайней мере до разрыва соединения с игровым сервером. Потому Дмитрий Захаров никак не мог видеть тревожной надписи, вспыхнувшей на поверхности экрана: «Критическая ошибка. Сбой подключения к серверу базы данных. Текущий статус игрока и тип ошибки не определены. Выполняется экстренная перезагрузка и сохранение данных. Необходимость в откате системы будет определена по завершении. Пожалуйста, до окончания процесса не пытайтесь войти в игру или выйти из нее. Дождитесь уведомления игрового сервера. До окончания перезагрузки осталось 10 секунд… 9… 8… 7…».
Неожиданно игровой интерфейс, не дожидаясь окончания обратного отсчета, мигнул и свернулся в трей, а еще пару секунд спустя компьютер, высветив классический синий с белым текстом «экран смерти», ничуть не изменившийся за последние полтора десятилетия, самостоятельно перезагрузился, уже не включившись вновь…
Западная Сибирь, полигон «объекта 873», 1984 год (продолжение)
«Пропавший» снаряд нашли быстро. Сначала убрали в сторону ненужный более щит, использовавшийся исключительно для наведения орудия в определенную точку, затем один из подчиненных Мякишева с пять минут побродил по склону с миноискателем и уверенно воткнул в землю щуп:
– Здесь. Глубина меньше метра, – и добавил, стянув с головы наушники: – Как говорит Саныч, требуется пара неумных, но выносливых ребят с лопатами. А вас аж целых трое. Копайте, короче, мужики, обед скоро.
Оживленно гудя и обмениваясь понятными лишь им одним шутками, бывшие «артиллеристы» принялись за дело, вспарывая усыпанный пожелтевшей прошлогодней хвоей, абсолютно нетронутый дерн остро отточенными лопатами. Не прошло и пяти минут, как чей-то инструмент скрежетнул об металл.
– Вот, собственно, и все. Хотите посмотреть? – Мякишев кивнул в сторону ямы.
Непонимающе пожав плечами, Сергей Владимирович подошел ближе и заглянул в неглубокую яму, обрамленную вывороченной землей. На дне лежал снаряд. Тот самый, что видел совсем недавно, когда его доставали из контейнера и заряжали в орудие. Вот только выглядел он сейчас так, словно пролежал под землей не одно и даже не два десятилетия. Серая краска почти сошла с проржавевшего корпуса, хотя нанесенную черными буквами маркировку «ОФ-462» еще можно было разобрать. На латунном пояске четко просматривались следы нарезов, убеждая, что снаряд действительно прошел канал ствола.
– Почти как новенький, – прокомментировал Мякишев. – Сейчас Леша фон замерит, и будем извлекать. И – в лабораторию.
– Это… как? – несмотря на серьезную должность, занимаемую в столице, растерянно пробормотал Акимов. – Хотите сказать, это тот самый снаряд?
– Конечно, никакого другого тут по определению оказаться не может. Вот только… – Мякишев с довольной ухмылкой поглядел на пораженного собеседника. – Вот только, пока он летел, постарел на полвека. То бишь, выстрелили мы им только что, а в землю он воткнулся году, эдак, в тридцатом – тридцать пятом.
– А дозиметр зачем? – окончательно сбитый с толку Акимов задал вовсе не тот вопрос, что вертелся на языке.
Впрочем, на сей раз собеседник ответил серьезно, словно ждал этого вопроса:
– Вместо тротила внутри снаряда герметичная капсула с радиоактивными изотопами с разным периодом полураспада. С их помощью мы сможем точно… ну, относительно точно, конечно, определить, насколько далеко в прошлое удалось его забросить. Это второй эксперимент, в первый раз наш «гостинец» «постарел» всего на пятнадцать лет. А для чего нужен радиометр? Теоретически капсула с долгоживущим изотопом могла разрушиться от перегрузки при выстреле или ударе о землю – видите, как смялась заглушка на месте взрывателя? Вот потому мы и проверяем, не произошло ли утечки. Пока ясно?
– Да, – с трудом выдавил сквозь внезапно пересохшее горло Акимов. – То есть… Сергей Николаевич, вы что же, нашли способ отправляться в прошлое?! Нет, мне, безусловно, говорили, правда, в очень общих словах, что ваша инициативная группа проводит некие эксперименты по изучению структуры пространства-времени, но чтобы настолько?!
– Товарищ Акимов, – тон собеседника внезапно стал подчеркнуто-деловым. – Вот о подробностях мы с вами поговорим чуть позже – и не здесь, договорились? Сами понимаете, всему свое время и место!
– Да, да, конечно же, я понимаю! Понимаю. Но это же поразительно! Это же…
– Когда я полностью введу вас в курс дела, поверьте мне, вы поймете, что не все столь радужно. Безусловно, это выдающийся прорыв в науке, но вот… впрочем, давайте не здесь. Ага, утечки радиации нет, отлично! Грузим нашего путешественника в контейнер и домой, в лабораторию. Там и продолжим разговор…
Москва, недалекое будущее
Поверхность массивного, сразу видно, директорского, стола была почти пуста. Плоский монитор с функцией 3D-мультимедиа, не особенно и навороченная беспроводная клавиатура и массивная хрустальная пепельница с единственным окурком. Да и весь кабинет выглядел под стать столу – огромный, почти двадцать квадратов, не отягощенный излишней мебелью и прочим «интерьером». Небольшой кожаный диван у противоположной от закрытого кремовыми ролетами окна, стол для совещаний, стоящий перпендикулярно к директорскому, четыре полукресла, по два с каждой его стороны, и офисный шкаф для документов за спиной. Последний, несмотря на весьма модерновый вид, выглядел жалко, будучи практически пустым – на полках покоились лишь три папки-скоросшивателя, невскрытая коробка с мини-DVD-R да какая-то дребедень, рассмотреть которую удалось бы, лишь подойдя вплотную и раскрыв дверцу из тонированного стекла.
Человек за столом поднял усталые глаза, не слишком дружелюбно взглянув на сидящего напротив подчиненного:
– Что значит сбой программы? В каком смысле сбой?
– В таком, в каком мы и представить не могли, – спокойно выдержав начальственный взгляд, собеседник, молодой человек лет тридцати, пожал плечами.
– А подробнее?
Снова короткое пожатие плечами:
– Я сбросил вам все материалы. Вы читали?
– Просмотрел, – человек устало потер переносицу. Неудивительно, впрочем, учитывая лежащие на столешнице очки, самые настоящие очки с толстыми стеклами в золоченой металлической оправе. И это во втором десятилетии двадцать первого века, когда даже те, кто не хотел носить контактные линзы, вполне могли позволить недорогую получасовую операцию компьютеризированной лазерной коррекции зрения! – Объясни сам. Хотя бы вкратце.
– Без проблем, – молодой человек в третий раз пожал узкими плечами. – Если кратко, то во время входа в игру одного из игроков не произошло штатной ассоциации его психоматрицы с разумом реципиента. В результате случайного сбоя сервера загрузки личностных баз данных имел место своего рода обратный эффект. В принципе теоретически мы знали, что подобное возможно, но абсолютно не ожидали, что произойдет на самом деле! Упрощенно говоря, он остался там, а реципиент, ну, то есть разум реципиента, перенесся сюда. Примерно так и произошло. Игрок там, в прошлом, а его реципиент – здесь, у нас. Все.
– Ну, и что теперь?
– Будем разбираться, хотя я и не представляю, каким образом можно осуществить обратный процесс. Для этого необходимо, как минимум, осознанное желание и донора, и реципиента, которого еще нужно найти. Если же он не захочет, то вернуть его окажется практически невозможно, даже накачав какой-нибудь транквилизирующей гадостью. Попытаемся, конечно, отследить по айпишнику, но проблема в том, что играл он анонимно, причем очень похоже, еще и применял программу, не позволяющую отследить адрес его компа…
Молодой человек внезапно замолчал, наткнувшись на тяжелый взгляд начальника:
– Игорек, ты хоть понимаешь, чем мы занимаемся и кто над нами стоит? Что за детский лепет – «будем разбираться», «попытаемся отследить», «играл анонимно»?! Он-то, может, и играл, зато мы не играем! Надеюсь, ты понимаешь, что может произойти, если ему удастся не просто остаться в прошлом, но еще и изменить историю?! Весь наш проект – и так балансирование на самой грани, и не мне объяснять тебе, сколько трудов стоило убедить их, – начальник коротко дернул головой в сторону потолка, – в необходимости реанимации «Прокола»? И что с нами всеми сделают, если все пойдет вразнос и наш «игрок» со всем своим послезнанием так и останется в сорок третьем году? Короче, у тебя и твоего отдела ровно сутки. Если не справитесь, буду просить помощи у кураторов. Хотя мне этого и очень не хочется, поскольку ты прекрасно понимаешь, чем это грозит…
Василий Краснов, недалекое будущее
Сознание возвращалось мучительно, словно после той памятной контузии и ранения зимой сорок второго, когда Василий почти полгода провалялся в госпитале. Ни эвакопункта, ни дороги в тыл он не помнил, очнувшись в бинтах и гипсе уже на больничной койке. И лишь позже узнал, что оказался единственным выжившим из экипажа – повезло, остальные так и остались навечно в машине. Но сейчас? Какая контузия, откуда? Два дня назад их после нескольких недель тяжелых боев, стоивших почти всех танков бригады, отвели на переформирование в тыл. Не в глубокий, как полагалось бы – откуда уж тут глубокому тылу-то взяться? – но все-таки. Семьдесят с лишком верст от передовой – и на том спасибо. Если немец внезапно не ломанется, не прорвет жиденькую и неустойчивую, честно говоря, линию обороны, можно успеть получить новую технику и изготовиться к боям. А контузия? Да откуда ж ей тут взяться-то? Сдавали немногие уцелевшие машины, матчасть, получали не дошедшую до линии фронта почту, а многие – и заслуженные награды. Вечером, конечно, отметили окончание боев да обмыли награды, но без перебора: будь ты хоть трижды заслуженный фронтовик, а нарываться, попав в поле зрения замполита, не стоило. Хотя последний и вполне нормальный мужик, не пьет разве что… Спать, правда, разошлись задолго после отбоя, но разошлись вполне цивилизованно и культурно, то бишь на своих двоих, а не на плечах более трезвых товарищей. Так какая ж, на фиг, контузия?!
Не раскрывая глаз, Краснов осторожно поерзал, пытаясь понять, где он находится. Под ягодицами и за спиной ощущалось нечто мягкое, упругое и весьма удобное. Явно не сколоченные из едва ошкуренных досок нары, накрытые шинелью, на коих он вчера и отошел ко сну. Да и не лежит он, собственно, а, как ни странно, сидит, точнее – полулежит. Или полусидит, как там правильно подобное положение называть-то? Странно…
Собравшись с духом, Василий приоткрыл один глаз. Затем второй. Торопливо осмотрелся, с трудом ворочая гудящей башкой, словно ошибочно прикрученной к чужому и непослушному туловищу. И немедленно снова зажмурился, поскольку увиденное осознанию явно не поддавалось. Не было ни вчерашней землянки с нависавшими над головой классическими «тремя накатами» (на самом деле саперы определенно схалтурили, накатов имелось всего два, да и толщиной бревна подкачали), ни нар, ни густого, хоть ножом режь, портяночно-табачного духа, обильно сдобренного дымом бензиновой коптилки и печки-буржуйки, изготовленной рембатовскими умельцами из бочки от американского машинного масла.
Несколько раз торопливо вздохнув-выдохнув, мамлей распахнул оба глаза «на ширину плеч» и снова огляделся. Он находился в просторной и очень светлой комнате, напомнившей ему госпитальную палату, разве что стены оказались не выкрашенными светло-серой масляной краской, а оклеенными веселенькими голубоватыми обоями с каким-то мелким рисунком. Под потолком – электролюстра на три лампы, перед ним – стол с чем-то непонятным на поверхности. Нечто не слишком большое, плоское, матово-черное, вроде грифельной доски в серебристой окантовке. Размерами, эдак, полметра на сорок сантиметров. Мела, правда, нигде не наблюдалось – чем же на ней писать-то?! Еще на столешнице обнаружилось странное устройство, отдаленно смахивающее на клавиатуру пишущей машинки «Ундервуд», виденной им в штабе, разве что не ступенчатую, а плоскую, и клавиш побольше. Да и значки на них отчего-то на двух языках, русском – и то ли немецком, то ли каком-то ином. Справа от «сплющенной пишмашинки» – еще более непонятная штуковина, овальная, с двумя кнопками и ребристым выступом между ними. Снова поерзав, Краснов сделал еще одно открытие. На его кистях оказались непонятного вида устройства, напоминавшие ажурные «сетчатые» перчатки: ни от холода защитить, ни от жара. А на голове – эластичный обруч с какими-то дурацкими кругляшами на висках, лбу и затылке, живо напомнившие ему читанные в школе научно-фантастические романы советского писателя Александра Беляева. Это что еще такое, интересно?! Не от этих ли штуковин то самое неприятное ощущение, словно после контузии? Вполне возможно, между прочим, поскольку враг, как товарищ политрук говорил, не дремлет!..
Василий торопливо содрал с головы странный обруч, а с рук – «перчатки», бросив непонятные предметы на стол. И внезапно замер, разглядывая свои собственные руки – ухоженные, белые, без въевшейся за годы войны в кожу и под ногти грязи, машинного масла и пороховой гари. Руки были определенно не его. Как и все тело, одетое в какие-то странного вида спортивные трусы, черные с белыми полосками и надписью по-немецки «айдидайс». Из прочей одежды имелась лишь майка, тоже черная, вылинявшая от частых стирок – уж в этом-то Краснов разбирался – и на сей раз без подозрительных надписей. Ноги, обутые в шлепанцы из непонятного упругого материала темно-синего цвета, тоже оказались вовсе не его: ни портянок, ни разношенных кирзачей, полгода тому выменянных у хитрого каптерщика на банку ленд-лизовской тушенки. Да и пальцы на ногах, кстати, слишком уж чистые да ухоженные.
Осененный внезапной мыслью, Василий зашевелился в удобном кресле. Если все в этом теле не его, то определенно стоит взглянуть и на лицо! Уж свою-то физиономию он всяко узнает! После недолгих поисков, в ходе которых выяснилось, что находится он в отдельной квартире на две комнаты с кухней, зеркало обнаружилось в уборной, не слишком просторном помещении. Обставленном тем не менее с поражающей воображение жителя коммуналки, где он жил с родителями до войны, роскошью. В наличии имелась эмалированная ванна со сверкающим хромом душем, белоснежная керамическая раковина и унитаз с непривычного вида сливным бачком. И ванна и унитаз выглядели вполне обыкновенно, разве что казались какими-то излишне новыми и чистенькими, без единого скола или желтого подтека, а вот раковина откровенно удивляла и приличными размерами, и материалом. Кем бы ни был владелец квартиры, особой бедностью он явно не страдал.
Не обращая внимания на множество каких-то флаконов, бутылочек и тюбиков на полочке под зеркалом, Василий уставился на собственное отражение. И едва не грохнулся в обморок, будто надышавшись пороховых газов в наглухо задраенной башне родной «тридцатьчетверки». Отражение тоже ему не принадлежало – покрытое слоем амальгамы стекло показывало абсолютно чужого, незнакомого человека! Вместо привычной чумазой и вихрастой физиономии двадцатилетнего младшего лейтенанта из неведомых глубин зазеркалья на него глядел сорокалетний мужик с характерным шрамом на виске. Коротко остриженные волосы были обильно тронуты сединой – с первого взгляда и не скажешь, чего больше, природного серебра или доставшейся от предков черноты. И – глаза…
Васька Краснов, начавший войну сержантом в сентябре сорок первого возле начисто уничтоженной войной деревеньки Видово, тоже немало повидал на своем невеликом, в общем-то, веку. Но глаза, ныне глядящие на него из зеркала, пожалуй, повидали куда больше. И, сморгнув, мамлей отвел взгляд. Отвел – и ощутил страх. Накатило, что называется. Кто он – и где он?! Как он сюда попал, в эту квартиру и в это тело?! Почему он осознает себя именно как младший лейтенант Краснов, одновременно прекрасно понимая, что это тело – вовсе не его собственное?! Что произошло… или все еще происходит?!
Умывшись и вдоволь напившись холодной воды из-под крана (вкус оказался так себе, вода отчего-то ощутимо пахла больницей), Василий на нетвердых ногах вернулся в «кабинет», как он назвал комнату, где десятью минутами назад пришел в себя. Тяжело опустился в удобное кресло, просевшее под его весом, скользнув пустым взглядом по поверхности стола. И внезапно наткнулся на более-менее привычную пониманию вещь – небольшой перекидной календарь на треугольном картонном основании. Заинтересовавшись, Василий наклонился вперед, всматриваясь. Итак, сейчас июнь, правда, непонятно, какое именно число и день недели. А где же год? Год почему-то не указан, только какое-то странное четырехзначное число в правом верхнем углу листка – две тысячи пятнадцать. Протянув руку, парень взял со столешницы календарь и перелистал страницы. Обычные месяцы, выходные дни и некоторые даты среди недели выделены красным, как, например, первое и второе мая. Ну, Первомай, понятно. А вот отчего и девятый день последнего весеннего месяца тоже красный – уже непонятно. И везде все то же самое число в углу. Ну, не год же это, в самом-то деле? 2015 – даже не смешно. Если б это оказался год, человечество давно уж жило при коммунизме и все наверняка оказалось как-то совсем… не так. Впрочем, как именно «не так» и чем ему, собственно, не подходит нынешнее «так», он представить себе не смог, поскольку пока даже не знал, где находится. Просто «не так» – и все тут…
Автоматически Краснов перебросил последний укрепленный проволочкой-пружинкой лист – и широко распахнул от удивления глаза. На картонной обложке, глянцевой и скользкой на ощупь, словно покрытой лаком или какой-то пленкой, было написано: «Настольный календарь за 2015 год». Ниже – отменного качества цветная фотография, знакомый любому советскому человеку московский Кремль, снятый со стороны набережной. На первом плане – величественная Водовзводная башня с рубиновой звездой, за стеной видна крыша здания Верховного Совета с обвисшим на флагштоке стягом и золотые маковки церквей. Вдоль реки идет широченная автострада, по которой несутся авто невиданных форм и расцветок, обтекаемые, похожие на ожившие стальные капли на колесах.
Медленно опустив руку с календарем, Василий сглотнул внезапно загустевшую слюну. Отчего-то он сразу поверил и надписи, и фотографии. Равно как и понял, что означали цифры в углу. Все-таки год…
Поднявшись на ноги, он медленно, словно скорость сейчас имела хоть какое-то значение, подошел к окну, не нормальному деревянному окну с форточкой, а изготовленному из какого-то гладкого белого материала. Повозившись несколько секунд с непривычного вида ручкой, Краснов распахнул створку. В лицо пахнуло жарким летним воздухом и бензиновой гарью – фасад выходил на оживленную улицу. Несколько минут Василий наблюдал за снующими по асфальту автомашинами, похожими на виденные на фото, – особенно его поразили троллейбусы, огромные, угловато-квадратные, сияющие здоровенными окнами и разукрашенные рекламными надписями, – затем медленно закрыл створку, разом обрубив поток идущих снаружи звуков и запахов.
Что ж, все верно, он в нереально-далеком будущем, за семьдесят с лишним лет от своего времени… и войны. В чужом теле, чужой квартире и чужом мире.
Обратно в кресло Василий садиться не стал, в смятенных чувствах отправившись бродить по квартире и поминутно делая какие-то открытия. Например, на кухне, кроме пусть непривычной с виду, но вполне узнаваемой газовой плиты на четыре конфорки, обнаружилась странная штуковина на вделанной в стену полочке, с открывающейся застекленной дверцей, назначения которой Краснов, разумеется, не понял. Хотя, судя по тарелке внутри, штуковина определенно предназначалась для приготовления еды. А вот назначение стоящего на полу возле окна квадратного агрегата из металла и того же, что и окно, гладкого материала, с забранной толстенным гнутым стеклом дверцей-иллюминатором наподобие корабельного, осталось вовсе непонятным. В углу помещения располагался еще один прибор, высоченный, из серебристого металла, подключенный к электросети толстым черным шнуром, в котором мамлей без особого труда опознал холодильный шкаф. Открыв негромко чмокнувшую дверцу, одну из двух, убедился, что не ошибся. Правда, еды внутри почти не оказалось, пара банок рыбных консервов, овощи, десяток яиц, крохотный кусочек сыра, початая бутылка водки да какие-то непонятные баночки-тюбики-пакетики на полочке в дверце – ну, чисто, как в уборной, где он недавно побывал! Кстати, насчет сортира – неприятные ощущения пониже пояса спортивных штанов определенно намекали на срочную необходимость посещения этого помещения. Что Василий и сделал, на сей раз открыв для себя еще одну поразительную особенность: из второго крана – в прошлый раз он крутил правый, а сейчас – левый, с красным ободком – шла горяченная вода, практически кипяток, хоть чай заваривай! Ну, насчет чая он, пожалуй, приврал для красного словца, но вода и вправду была горячей, аж рукам больно. Словно из закипевшего автомобильного радиатора.
Опытным путем выяснив, что при помощи обеих рукояток можно регулировать температуру воды, он еще раз умылся и вытерся хозяйским – или теперь его собственным? – полотенцем. Рассмотрел повнимательнее баночки и бутылочки, надписи на большинстве из которых оказались сделаны не по-русски, а все на том же похожем на немецкий языке. Интересно, у них тут, в будущем, что, сразу два языка в ходу? И, кстати, где он вообще находится, в каком городе? Со страной-то понятно, Советский Союз, разумеется, недаром же на столе календарь с видами столицы. Вот только как выяснить город, не выходя из квартиры и не привлекая к себе лишнего внимания?
А вообще, квартира богатая, спору нет – интересно, чем же это ее хозяин на жизнь зарабатывает? Ученый какой-нибудь или артист? Ученый, наверное, недаром же у него тот загадочный обруч на башке имелся и перчатки эти чудны́е – видать, эксперимент какой проводил. С другой стороны, столько лет прошло, наверняка уж давным-давно социализм построили, а то и вовсе коммунизм – может, в этом и причина? Бедных и малоимущих нет, вот и вся разгадка. Это для него квартира шикарной кажется, а у них тут подобное в порядке вещей. Да и какой смысл сравнивать с родной коммуналкой? Семь с лишком десятилетий – огромный срок и для людей, и для страны. Вон он поначалу даже банальный выключатель не мог отыскать – в его-то времени проводка прямо по стенам шла, и поворотные выключатели выглядели абсолютно иначе. А тут какие-то утопленные в стену квадратные пластинки, негромко щелкающие при нажатии. Ну, а нерусские надписи? Тоже вполне объяснимо: немца разгромили, Европу от коричневой чумы спасли – а там наверняка и до Мировой революции дело дошло. И произведены все эти склянки-банки-шампуни в какой-нибудь там Советской Социалистической Республике Британии, например. Эсэсэрбэ, ага. Логично? Вполне. Короче говоря, нужно обыскать квартиру и, как минимум, найти документы – уж паспорта-то, даже не глядя на построенный коммунизм, никак отменить не могли. Разве ж без паспорта можно нормально жить и людьми управлять?..
Слегка успокоенный подобными размышлениями, Краснов завернул на кухню и, приняв «для нервов» фронтовые сто грамм холодной водки (стаканы обнаружились в одном из подвесных ящиков, укрепленных на выложенной голубым кафелем стене), отправился на очередной, на сей раз детальный, осмотр квартиры. Начать решил с дальней комнаты, видимо, спальни, если судить по широкой кровати, застеленной скомканным бельем – да уж, никакой дисциплины, не то, что у них в училище, где за лишнюю складку на койке доставучий сержант Туробов мог впаять наряд вне очереди, что с превеликим наслаждением постоянно и делал.
Помимо спального места, в комнатке имелся еще здоровенный, во всю стену платяной шкаф с диковинными сдвижными дверями из цельного зеркального стекла и напольная двухъярусная тумба со стоящим сверху плоским прямоугольным устройством вроде той самой «грифельной доски» из кабинета. На второй полке располагалась серебристая коробка размерами с лист писчей бумаги и толщиной в пачку папирос, соединенная с «доской» разноцветными проводами. Никакой «сплющенной пишмашинки» рядом не было, лишь маленькая черная коробочка с множеством кнопочек, о назначении которой Василий даже и задумываться не стал – все равно не поймет. Мало ли чего выдающиеся советские инженеры за семьдесят лет понапридумывали? Куда уж ему, простому танкисту с семилеткой да военным училищем за плечами, догадаться! Он и со шкафом-то намучился, пока не допетрил, что это не просто зеркала, а именно двери, катающиеся на невидимых колесиках по металлическим рельсам на полу. Особенно копаться в шкафу не стал, убедился только, что там исключительно одежда да прочие тряпки – белье постельное, полотенца и прочее. Причем все мужское, хозяин квартиры женат явно не был. Потому, видимо, и холодильник пустой, как ящики с боеукладкой после боя.
Больше в спальне ничего интересного не обнаружилось, разве что выход на небольшой застекленный балкон за наполовину задернутой кремовой шторой. Повозившись с дверью – рукоятка оказалась точь-в-точь такой же, что и в окне, – Краснов вышел на балкон. Шкафчик, пара каких-то картонных ящиков на полу, небольшой откидной столик и плетеное летнее кресло. На столике – пепельница, наполовину наполненная сигаретными окурками с желтым фильтром, и еще одна привычная вещь, мало изменившаяся со временем, – спичечный коробок. Правда, картонный, а не из оклеенного бумагой тонкого шпона. Василий зачем-то потряс коробочку, убедившись, что спички внутри имеются, и автоматически запихнул в карман.
Осмотр кабинета занял куда больше времени. Во-первых, в столе с прямоугольной «грифельной доской» на поверхности имелось аж четыре выдвижных ящика. А во-вторых, всю заднюю стену занимали стеллажи с книгами в невиданных ярких обложках, которые, по мнению мамлея, тоже могли помочь определиться, где именно он находится и что происходит в стране и мире. Поразмыслив пару секунд, Краснов решил оставить ящики на потом, занявшись в первую очередь библиотекой. Увы, с книгами почти ничего не вышло: большая часть, судя по названиям серий на обложках – «военно-историческая фантастика» или «фантастический боевик», – являлась беллетристикой, которую Василий с превеликим удовольствием почитал бы на досуге – но не в этой ситуации. Часть посвящалась какой-то «Афганской войне 1979–1989 годов». Бегло проглядев парочку и углядев на фотографиях незнакомую военную технику и обмундирование бойцов, Краснов отложил их «на потом». Вот, значит, как – войны все-таки продолжаются? Точнее, продолжались, ведь с тех пор прошло уже больше четверти века. Интересно, с кем СССР тогда воевал? С какими-то очередными наймитами мирового империализма и прочего капитала, надо полагать? Остальные книги он и рассматривать не стал из экономии времени, поскольку уже окончательно понял, что ни названия, ни выходные данные издательств и года выпуска ничем ему не помогут.
Уже собираясь отойти от книжных полок, мамлей внезапно наткнулся взглядом на корешок, озаглавленный «Великая Отечественная. 1941–1945». Книга оказалась толстенным черно-белым фотоальбомом большого формата, изданным в Москве еще в восемьдесят четвертом году. На передней и задней обложках – фотография атакующих при поддержке пехоты родных «тридцатьчетверок» с шестигранными башнями-«гайками», тактические номера «01» и «02». Против воли прижав книгу к груди, Василий тяжело опустился на небольшой диванчик. Вот, значит, как – война аж в сорок пятом закончилась!
Не в силах сдерживаться, он торопливо распахнул альбом, бегло пролистал первую часть, посвященную боям сорок первого и сорок второго годов, затем стал смотреть подробнее. И – уже не оторвался, пока не дошел до последних страниц, запечатлевших невиданные прежде могучие тяжелые танки имени товарища Сталина и крупнокалиберные самоходные артустановки на фоне разрушенных немецких городов и, наконец, самого логова проклятого Гитлера, Берлина. Особенно его поразила фотография длиннющей колонны советских танков, замерших на немецкой улице. Ходовая была знакома до последнего трака – «три-четыре», что ж еще! – а вот просторные башни с мощной длинноствольной пушкой – нет. Торопливо нашел в описании снимка название – «Т-34-85». Ага, «восемьдесят пять» – это, нужно полагать, калибр орудия. Ничего себе! Да с такой никакой «Тигр» наверняка не страшен, даже в лоб! «Хотя в лоб вряд ли, – профессионально отметил мамлей самым краешком сознания. – У него там броня в сотню мэмэ, если и будет пробитие, то с дистанции метров в пятьсот, не больше. Ну, а он с такого расстояния «тридцатьчетверочку» насквозь прошивает, от лобовухи до двигуна…» А уж сколько было радующих глаз фотографий разбитой в хлам немецкой бронетехники, и оставшейся на полях сражений, и свезенной на заводы для переплавки!..
Вот только фотографий товарища Сталина он отчего-то ни одной не нашел, разве что в числе прочих, стоящих на трибуне Мавзолея – сначала в сорок первом году, затем – в сорок пятом, в июне, уже на Параде Победы. Странно…
Отложив фотоальбом, Краснов зачем-то погладил шероховатую матовую обложку с атакующими «тридцатьчетверками» и медленно побрел на кухню. Отчаянно хотелось курить, а там он вроде бы видел папиросы. Вернее, сигареты – Василий с вялым интересом повертел в руках непривычного вида пачку с откидывающимся верхом, наполовину наполненную сигаретами с уже знакомым желтым мундштуком. Там же, на кухонном столе, обнаружились пепельница и зажигалка.
В голове царил полный сумбур, и потому мамлей даже не удивился прозрачной, словно изготовленной из желтоватого стекла или целлулоида вещице с терочным колесиком сверху. Между стенками бултыхалась какая-то жидкость, видимо, бензин. А может, и нет: прикурив, Василий не почувствовал знакомого запаха. Наверное, еще с час назад он бы удивился, исследовав зажигалку поподробнее, но сейчас – нет. Внутри него в несуществующей, если верить товарищу политруку, душе словно сработал – или, скорее, перегорел – некий предохранитель. Сил удивляться больше не осталось… сил больше вообще ни на что не осталось. Будь младший лейтенант Васька Краснов человеком двадцать первого века и почитывай он современную фантастику, на ум пришел бы термин «футурошок». Но он родился в двадцатых годах ушедшего столетия, из фантастики читал лишь повести Беляева да один роман француза Жюля Верна, и тот без начала и концовки, и подобных мудреных словечек, выдуманных писателями-фантастами спустя шесть десятилетий после его рождения, разумеется, не знал. Зато хорошо знал, что такое отходняк после тяжелого, с мизерными шансами на спасение и победу, боя. И сейчас он испытывал именно этот самый отходняк, пожалуй, самый жесткий в его недолгой жизни…
Глухо застонав, парень бросил едва прикуренную сигарету в пепельницу и поднялся на ноги, отпихнув перевернувшийся от толчка табурет. Бутылка водки оказалась там же, где и полагалось, в холодильном шкафу.
В себя он пришел лишь спустя добрый час, сидя за столом перед пустой бутылкой и забитой свежими окурками пепельницей. Висящий под потолком сизый табачный дым лениво тянулся в сторону приоткрытого окна, за которым уже разливались синевой короткие летние сумерки. В голове было пусто и тихо, выпитый алкоголь помог справиться с первым шоком и исчез без следа – что пил, что не пил. Ни радости, ни похмелья. Зато горло отчаянно саднило от непривычного табака, пусть и куда более мягкого, нежели махорка или трофейные немецкие папиросы…