Ерин Павел Николаевич
Учился я в школе, как обычно. Отец мой был не офицером, а тогда просто называлось: командиром. Служил, лейтенантом был, потом сразу с лейтенанта ему присвоили капитана. В полку, в военном городке жили. В школу ходил. Это в Энгельсе, город рядом с Саратовом. Там авиагородок был, авиашкола (не училища тогда назывались, а авиашколы). Вот там была школа 12-я, и в этой школе я и учился до седьмого класса, до 1941 года.
В 1941 году, когда на 1 сентября пришли в школу – нам объявили, что мы, такие рослые ребята, 7-классного образования… и нас мобилизовали на военный завод. В Энгельсе развернули завод по производству боеприпасов, снарядов 76-миллиметровых. Там обучились мы месяца три на токарей 3-го разряда, и – к станкам, по 12 часов. Понедельно: неделя – ночная, неделя – дневная смена. На работу ещё два часа ходьбы с военного городка, и обратно два. Итого16 часов на ногах, вот так.
Работали – нас было трое с нашего полка – дети офицеров. Значит, никаких выходных за 1941 год с сентября, 1942-й – это полный год, и 1943 год до сентября месяца: потом меня призвали в армию. Вот такая работа.
Сначала призвали нас в Увольск, это севернее. Там – школа младших авиаспециалистов. Приняли присягу – и вдруг нас погрузили в эшелон. Понадобились танкисты. И – в учебный центр Марийской АССР, станция Суслендер такая. Там была учебная бригада, в которой мы шесть месяцев обучались. На наших танках, конечно, «тридцатьчетверках». Т-34. По окончании, уже в 1944 году, в июне месяце нас повезли в Наро-Фоминск: там был советский автобронетанковый центр. А там оказались танки – прибыли с Америки – «Шерманы». Ленд-лиз. Да. М3А4.
Вот на них какая особенность: на них были уже зенитные пулемёты крупнокалиберные, 12,7 мм, а на наших – нет. Наши танкисты в стрельбе по воздушным целям не тренировались и не отрабатывали это упражнение, потому что не было такого на наших танках. А с Америки ещё три самоходные установки зенитные прибыли, и четыре спаренных: тоже зенитных. И нас обучали – и танкистом, и на этих – зенитчиком.
Да. Так что мы – «многостаночники» были. По окончании (мы там четыре или шесть месяцев находились) направили на 1-й Белорусский фронт. Там в Латвии, в направлении на Ригу, в общем, там наш 3-й Сталинградский гвардейский механизированный корпус, генерал-лейтенант Обухов командовал. Вот туда прибыли, там уже бои очень такие интенсивные не были… но одна дивизия танковая эсэсовская была против нашего корпуса. Я там в бою участвовал. И меня ранило там в бедро.
– Какая у вас воинская специальность была?
– Я командиром танка был. Мне не было ещё практически даже 18 лет. А экипаж состоял, значит: 1921 года рождения, 1922 года, и даже заряжающий был старше моего отца на семь лет – 1898 года! Он воевал и в Первую мировую войну. И он мне говорил: «Товарищ командир, вы меня очень не гоняйте: я всё знаю, как нужно делать». У него пятеро детей было, и он за мной просто вот… ухаживал.
Ночью, зимой, когда в Наро-Фоминске он был дневальным и отапливал там печку – взял мои портянки, постирал как-то, посушил. Я утром смотрю: портянки мои! Я ему говорю: «Вы постирали?» – «Да. Я хотел за вами поухаживать, вы такой молодой»…
Жалел, в общем, он меня, конечно. Грузили боеприпасы, снаряды для танков – и он надорвался, его списали, уволили. Ему сколько тогда, в 44-м году… считайте… было ему 46 лет!
Ещё такие были солдаты… Но они в основном, конечно, хозяйственные работы исполняли в полках, дивизии. Как бы «на второй линии» они обычно служили. Да, в боевых действиях не участвовали.
Ну, вот, и в одной атаке, значит, танк шёл слева мой… слева от батальона… и поле такое, трава… И механик-водитель не заметил: воронка от взрыва. И он танк развернул и подставил бок. А это – ни в коем случае, это самое уязвимое место! И немецкий наводчик, артиллерист, выстрелил. Но снаряд – болванка… слышали такой? Без взрывчатки. Да, не взрывается. Это не осколочно-фугасный. Этот снаряд – хорошо, вдоль танка укреплены ящики там, цепи, лопаты… И снаряд попал в это всё касательно – и погасил свою ударную силу. Если бы прямо в борт ударил, то с внутренней стороны так называемый осколочный поток бы весь экипаж поразил. А тут – удар, а вдоль бортов внутри – карманы! Там два ряда карманов, в них – гранаты Ф-1. Двадцать штук с правого борта. Что там оторвало… и ЗИПы ниже, тоже в карманах. Там ключи… кроме того – детали… и, видно, от удара их из этих карманов вырвало – и мне разнесло вот это бедро. Комбинезон прорвало…
Остановились, меня из танка извлекли. А медсанбат – за рекой, а через неё переправа шла, наступление же было, небольшое хотя, но подавали боеприпасы, топливо – и никого не пропускали. Капитан, хирург – она пошла туда и говорит, что вот, мол, у меня раненый, нужно… и всё такое, иначе у него гангрена будет. А там генерал стоял, он говорит: «Примите любые меры, но не можем мы сейчас. Нужны боеприпасы: и нам, и соседнему фронту, там тоже боевые действия». И меня не под местным, не под общим наркозом – живьём зашивали!
Вы представляете, что это такое? Значит, она мне – эта хирург, женщина, капитан – налила спирта. А я никогда не пил. Свернула такой жгут, сделала, тряпку в зубы… Я – сжал, иначе я мог себе ещё челюсть сломать. Я выпил – и две девушки, санинструкторы, здоровые такие – одна насела на меня, на ноги, и – держали. И она меня, хирург, так зашивала.
Я не знаю, было холодно… я замёрз было (а они раздели догола меня, чтобы я замёрз). После того как она мне это всё закончила, так с меня пар просто шёл. Но я ничего не чувствовал, хоть и боль, конечно. Вот когда с этой стороны мне… а когда с рваной стороны игла идёт, это – я не знаю!
В училище
Вот сколько нашим медикам рассказывал – они говорят: «Это просто невозможно». Я говорю: «Ну, молодой был, выдержал».
Так она зашила меня и говорит: «Молодец, гвардеец, выдержал. Долго будешь жить». Вот после этого мне уже в танк нельзя было залазить, потому что меня не положили в медсанбат, ничего. И я неделю так командовал зенитной этой установкой, насколько её знал. И всё: я – около штаба, штаб корпуса прикрывал от воздушного налёта. Хоть ни разу налёта и не было, но всё равно.
После окончания войны нашу роту отправили в Москву. Там был склад запасных частей для американской техники. И когда Парад Победы – там не хватило личного состава. Но не те, которые в пешем строю или в танках – а просто в буксиры артиллерийских систем. Идут для массы в кузове. Ну, мы сидели… одели нас в комбинезоны. Так что я в параде поучаствовал, увидел всех наших там руководителей. После того как кончилось это всё (парад, это 24 июня же было), корпус перебросили на Дальний Восток: Забайкальский фронт.
– Очень интересно. Всё же в деталях скрывается, поэтому подробно рассказывайте.
– Эшелоны с корпусом: танки были, бронетранспортёры… проходили через Московский железнодорожный узел. Вот то, что мы отгрузили в вагон – этот вагон прицепили, мы тоже сели. На Урале получили мотоциклы новые уже, М-72, по-моему, для разведбатальона. Были «Харлеи» английские (так в тексте. – Прим. ред.), они все уже были разваленные почти, всю войну прошли. Эти мотоциклы получили, тоже их загрузили. И мы проследовали до границы с Китаем. Хайларский, так называемый… Хайларское направление. Мы называли – 1-й Забайкальский фронт.
Значит, там я был переведён в 1-й гвардейский мотоциклетный батальон, это разведбат был. И сразу меня через границу послали в разведку. Офицер, старший лейтенант, с нами был. С разведотдела корпуса. И мы поехали посмотреть, где японцы. А они отвели свои войска от границы и сосредоточили в районе Хайлара. Это город, где дислоцировался штаб Квантунской армии. И мы так километров на 90 углубились. Местное население, китайцев, встречали и спрашивали, где японцы. Китайцы многие говорили по-русски: «Уже ушли, ушли куда-то». Всё: мы разведали, что чистая дорога.
Там неасфальтированные просёлочные дороги, озёра были, холмистая местность заросшая. Японцы там оставляли группы, которые обстреливали, если кто-то из наших двигался. Например, пехота. Значит, корпус наш границу пересекает – и проходит, сосредотачивается до этого… что я сказал – 90 километров… то, что мы разведывали. А японцы очень хорошо эти годы готовились. Все огневые точки артиллерии и пулемётные точки, окопы – всё очень тщательно замаскировали. И огневую систему их – наши не знали. Даже авиация не помогла. И решили провести разведку боем. Слышали такое? Это – практически смертники. Значит, выделили три танка, и меня посадили в один из них, как командира. И пятьдесят солдат.
– На какие танки посадили?
– Эти же танки, «Шерманы». И мы должны были изобразить вроде «наступление». Немного постреляла наша артиллерия: создали впечатление, что мы перешли в наступление. Ну, и артиллерийские разведчики в это время вели наблюдение с помощью оптических приборов – и засекали эти все объекты… Японцы, естественно, стреляли и артиллерия, и пулемётные точки. И обозначились окопы, которые тоже были замаскированы очень сильно. И мы уже дошли до них. Я первым дошёл на своём танке. Метрах в десяти – смотрю – с окопов поднимается солдат, и длинная палка у него: бамбуковый шест, и на конце взрывчатка. И смотрит он на правую гусеницу. Я стрелку-радисту, а он сидит тоже внизу, у него на лобовом – пулемёт. Я ему говорю: «Ишутин, видишь?» – «Вижу!» – «Огонь!» Дал короткую очередь – пули прошли у него над головой, он уже не поражаемый был. И в это время – взрыв. Он всё-таки подсунул. А американские танки – у них очень слабая ходовая часть. Все эти катки – все снаружи, небольшие. И значит, все пружины, все рычаги, если рядом снаряд взорвётся – всё, катки отлетают. Очень плохо. Ну, они только начали производить танки, ещё опыта у них не было.
У нас же – торсионный, у нас Т-34. Они все в корпусе спрятаны, они по дну. С левой стороны до правой стороны эта штангета, торсион. Мы, танкисты, уважали катки литые, чугунные: потому что они не рассыпались. Если штампованный – их деформировало от взрыва и они разрушали гусеницы. Поэтому это было заводу доложено, и они не стали штампованные выпускать.
А у американцев, в общем, они очень плохие были, и даже на ходу рассыпались шурупчиками, вставочками там всякими, всё это было сделано наживую. Учения когда были – обязательно нужно было ходовую часть ремонтировать.
Ну вот, взрыв – и я сразу приказал всем покинуть танк. В днище, в люк десантный, взять оружие. Ну, все натренированные, знали уже. Оружие взять, гранаты – и занять круговую оборону под танком, за катками: два человека справа и слева, пять человек экипажа было. И не подпускать ни в коем случае японцев, потому что они могут бутылками с зажигательной смесью забросать – танк запылает, и мы все там сваримся. А я сам выскочил через люк механика-водителя на лобовом. Хорошо, я пистолеты свои зарядил – и один в карман сюда вот в боковой сунул. Выскакиваю – смотрю – японец подбежал другой. А тому японцу, который подсунул – ему голову оторвало взрывом. Они смертники были. Сразу смертник, да. А тут новый подбежал – и карабин вот так поднял (Показывает.), и я даже вижу, как у него движется палец! Успеваю выстрелить – и попадаю ему прямо в шею. Просто доля секунды, наверное.
И в это время справа в меня очередь с пулемёта. И мне в пистолет попадает… а вторая пуля от взрыва – хорошо, крыло не оторвало, а вот так отбросило. Вторая пуля попала в это крыло, а там 3-миллиметровая сталь. Оболочка – и свинец в ней. Если бы пуля, то мне бы позвоночник разнесло. Меня сразу бы убило. И мне свинец – в шею. А вот от пистолета осколок (не от пистолета, а от пули) попадает мне в зрачок прямо. Вот это как-то толкнуло, боль такая. Здесь вот у меня, видите, мне потом зашивали, осколочки тоже были. Но вот то, что сюда – у меня в голове как будто взрыв, огненный шар. И я сразу потерял сознание и упал. И ребята говорят: «Ещё очередь давай». Но уже я, видно, когда падал, их не слышал. И я потерял сознание, конечно, от этого. Через минуты три пришёл в себя и спрашиваю: «Ребята, посмотрите, у меня глаз целый?» – «Нет ничего там». Под танком же темно. «Ничего нет». А потом уже, когда эта операция окончилась – мне врач, значит, достала. Торчал этот осколочек, его извлекли. Ну, ничего, зрение не нарушилось. Шрам был, вот и ребята мои тоже спрашивали: где, когда… И когда диспансеризации уже после войны – каждый раз мне: «А что это у вас такое?» И вот всегда я говорил, объяснял, что мне попал осколок.
Вот так, значит, корпус перешёл в наступление, и вот эту группировку, которая защищала город Хайлар и штаб – разгромили… ну, там дивизия, наверное, или две дивизии было. Меня эвакуатор, тоже танк, но только без башни, оттащил туда, в город Хайлар, где корпус обосновался, штаб, около штаба корпуса поставили танк этот. Оружие всё целое: охранять чтобы. Ну, и прислали катки, мы сами всё это дело отремонтировали. Там эта эпопея закончилась вот таким образом. Отвоевали. 3 сентября там закончили. В общем-то, 2 сентября, считается. За это вот меня командир корпуса наградил орденом Отечественной войны 2-й степени, вот за эту операцию. Всех наградил. Но знаки не вручили, потому что их не было в наличии. Приказ – был. И я – знаете, когда получил орден? Получил я в 1989 году.
Когда я прослужил, корпус вывели в Приморье, это Спасск-Дальний, город Ворошилов тогда назывался, а там – Спасск, Уссурийск. Там мы, значит, на одной станции перезимовали, а потом перевели нас в город этот Ворошилов. И начали увольнять. Рядовых увольняли весной, а сержантский состав осенью. Призывов не было, потому что 17-летними же нас призывали, а это по закону у нас, наверное, не было. Значит, 1926 год, я с 1926 года рождения, в 1950 году семь лет в срочной службе прослужил. В 1950 году меня и уволили. Я несколько раз просился в училище. «Нет, нам вот всех хватает, и всё».