В первые же дни войны фашистам удалось во многих местах прорвать оборону развернутых в спешке приграничных частей Красной Армии. В прорыв бросались танковые армады с крестами на бортах, которые ускоренными маршами по дорогам двигались на восток. В Западном Особом военном округе сложилась критическая ситуация. Излюбленные немцами «двойные клещи» охватывали советские войска с севера и юга. 2-я и 3-я танковые группы обходили наши войска с целью соединиться западнее Минска, образовав огромный «котел» на Белостокском выступе. Дополнительно 7 армейских корпусов и 20 пехотных дивизий гитлеровцев, сведенных в 2 полевые армии, вели интенсивное наступление с целью соединиться восточнее Белостока.
Отчаянный контрудар Красной Армии 24 июня в районе Гродно силами сводной конно-механизированной группы результата не дал. Господствующая в воздухе немецкая авиация начала бомбить атакующие войска уже на линии развертывания. Несколько попыток пробить подготовленную немецкую противотанковую оборону привели только к большим потерям корпуса без получения стратегического преимущества. Несмотря на отдельные удачные действия командиров, прорвавших оборону немцев и вышедших на окраину Гродно, это на общее положение наших войск не повлияло. Командир группы генерал-лейтенант Болдин отдал приказ к отходу на восток.
В результате уже к 25 июня 1941 года советскому командованию стало ясно, что охват гитлеровцами Белостокского выступа грозит полным окружением войск Западного фронта. Иного выхода, как только отводить войска на новые рубежи обороны, не было. 3-я и 10-я армии получили приказ отступать на Новогрудок и Слоним. Чтобы сохранить пути отступления армий, в арьергардные бои были брошены наиболее боеспособные части, вставшие заслонами в районе Волковыска и Зельвы и принявшие на себя страшные удары немецких танковых колонн.
Немецкие самолеты уже несколько часов добивали все, что оставалось от корпуса. Примчавшийся на бронеавтомобиле представитель штаба округа, который теперь назывался штабом фронта, имел на руках приказ перебросить танковую дивизию из состава корпуса генерала Казакова и всю тяжелую артиллерию, включая три батареи 82-мм минометов, на север, в район Слонима. Причем в приказе было указано просто дикое количество танков, которые генерал Казаков должен был передать под чужое командование. Дикое, потому что корпус не был укомплектован по штату военного времени, его подняли по тревоге и бросили на запад без боеприпасов, без горючего.
Из 105 положенных по штату тяжелых танков «КВ»: танковые дивизии имели лишь десяток, да и те стояли в ремонтных мастерских с разобранными двигателями и трансмиссиями. Из 210 средних танков «Т‐34» имелось только 80 машин. Подготовленные экипажи, уехавшие на завод получать машины, так и не вернулись. Некомплект был и легких «БТ‐7» и «Т‐26». Не укомплектована по штатам военного времени была и моторизованная дивизия. Фактически это была обычная пехотная дивизия со штатом мирного времени. До 60 % личного состава и до 40 % боевой техники.
Казаков получил корпус за месяц до начала войны, когда его перевели с Дальнего Востока в Западный Особый военный округ. Сформировать полноценный механизированный корпус он так и не успел. После нескольких дней боев, маневрируя, выводя свои части из-под ударов на новые рубежи, нанося удары ответные, Казаков сумел сохранить основные силы, хотя потери были понесены ощутимые. Особенно в танках и артиллерии. И вот теперь некий полковник с приказом в руках, продублированным приказом по радио, повел полученные части напрямик к Слониму и сразу подставил под массированный удар авиации на рокадном направлении. Генералу ничего не оставалось, как только стиснуть зубы и продолжать держать оборону на своем участке. Он получил сведения, что севернее вышла немецкая танковая группа, но разрешения помочь он не получил.
А под утро всем, что у него осталось, Казаков вынужден был контратаковать вместе с соседями с целью захвата Ивацевичей – крупного транспортного узла на пути на Минск. Остатки корпуса не успели выйти к шоссе, когда с фланга ударила немецкая механизированная группа, а с севера атаковала танковая армия, развернувшая острие своего ударного клина на юго-восток, чтобы замкнуть кольцо вокруг остатков советских дивизий в приграничных районах.
В результате корпус был буквально разрезан на части. Бригады и полки дрались в полном окружении, первое время поддерживая связь со штабом корпуса. Потом связь стала прерываться. Когда немцы вышли к Минску, от корпуса осталось не больше полка. Почти без артиллерии, с несколькими танками и бронемашинами, корпусу приказали встать заслоном перед Слуцком. Напрасно Казаков пытался доказать, объяснить, что позиция, выбранная наспех паникующим начальством, смертельна для остатков соединения. Что для обороны нужно отойти дальше, к Слуцку, оставив Лядно и Селище.
В чистом поле не успевшую окопаться пехоту просто давили танками. Сотни людей метались, отстреливаясь из винтовок, пытались контратаковать, но их давили и расстреливали в упор. Если бы перед Казаковым сейчас предстал хоть один из тех штабистов, кто отдавал последний приказ, он бы, наверное, застрелил его. Собрав в кулак всю технику, Казаков в нарушение приказа перешел в атаку, вывел остатки полка из боя и увел в леса южнее Слуцка. Держать оборону, когда за твоей спиной уже прорвались сотни танков и вышли на окраины Слуцка, было бесполезно.
Майор Штанге шел по лесу, постукивая веточкой себя по голенищу сапога и заглядывая в лица мертвых красноармейцев и командиров. «Кубики» на петлицах и у этого, и у этого тоже. У этого две «шпалы», как их называют русские. Вон еще майор, этот капитан. Да и по возрасту они слишком молоды. Генералу Казакову сорок два года, и, судя по фотографии, которая была у майора Штанге, тот имел внушительную внешность и сильное, волевое лицо. Нет, этот советский генерал не станет переодеваться в гимнастерку лейтенанта или капитана. Он будет умирать с генеральскими звездами на петлицах. Черт бы его побрал!
Лейтенант Вигман перепрыгнул через ручей, прошел осторожно между телами, вытирая ладони и шею носовым шелковым платком. Помощник майора был слишком большим любителем чистоты и очень боялся вшей. Поэтому и белье носил только шелковое. И этот платок…
– Представляете! – Лейтенант вытер шею платком и покачал головой. – Они добивают раненых.
Майор повернул голову на звуки редких одиночных выстрелов и автоматных очередей, которые были слышны из леса, и пожал плечами.
– Почему они должны возиться с ранеными, терять время, чтобы спасать жизни этих людей? Я строго приказал не добивать командиров без допросов и установления личности, а остальные… Вы, Вигман, слишком чувствительны. Это славяне, не стоит относиться к ним как к людям. Это низшая раса.
– Помнится, вчера вы мне говорили другое, – поморщился лейтенант. – Вы говорили, что у русских великолепная техника, что они кое в чем обошли нас. И с их разведкой нам придется серьезно повозиться.
– Да, – вздохнул майор. – Я это вчера вам говорил. Я вам еще скажу, что эта война не будет такой простой, как предполагалось. В отличие от поляков, чехов, французов, они не поднимают руки, когда захвачено их полковое знамя, когда попадают в окружение. Они дерутся как звери, хотя смысла в этом нет уже никакого. Умные французы сразу капитулировали, как только мы взяли Париж. Цивилизованная война, а здесь мы столкнулись с дикостью. Иногда, скажу вам по секрету, Вигман, мне становится страшно от таких огромных расстояний, с которыми мы столкнулись здесь, и от понимания того, насколько велики у этого народа людские ресурсы. Они могут бесконечно пополнять ряды своей армии.
– Мы можем лишить их ресурсов, и тогда армия станет бесполезной и небоеспособной.
– Да, – кивнул майор, – только до этих ресурсов еще дойти и доехать надо. Как бы у нас собственные не закончились к тому времени. Ну что, генерала Казакова здесь нет, надо полагать? Опять он со своим штабом ушел. Скажите, чтобы документы убитых русских сложили на заднее сиденье нашей машины. И не бледнейте так при виде окровавленной солдатской книжки, Генрих. Это просто неприлично для офицера абвера.
Штанге с усмешкой покровительственно похлопал лейтенанта по плечу и пошел дальше по лесу, где только недавно отгремел бой. Русские дрались ожесточенно, до последнего патрона. А когда патроны кончались, они бросались в контратаку. Почему? Этого майор понять не мог. Ведь проще же сдаться, проще остаться в живых. И кто когда узнает, как ты попал в плен? Сам поднял руки или тебя захватили насильно раненным, оглушенным. Да и кто будет доказывать, когда этой стране с коммунистическим режимом осталось существовать… Майор поморщился. Честно говоря, в последние дни он что-то стал сомневаться, что эта война закончится победоносно до осени. «Ладно, мне нужно искать генерала Казакова, а тактика и стратегия – это не для меня».
Младший лейтенант Алексей Соколов, сидя в люке своей «бетушки», как танкисты называли танки «БТ», стянул с головы шлемофон и рукавом вытер грязное лицо. Над лесом и полем висли тяжелые, мрачные тучи, готовые вот-вот разрядиться стеной дождя. Где-то за этими тучами садилось и все никак не могло сесть солнце. Темнота не наступала, она медленно наваливалась смертельной усталостью, вползала в воронки, перепаханные взрывами окопы. Соколов с сожалением смотрел на поле боя, где все еще дымили восемь немецких танков, восемь бронетранспортеров, а земля, изрезанная гусеницами и взрытая снарядами, была усеяна телами в чужих ненавистных мундирах. «Батальон мы их тут положили, не меньше», – подумал он.
Оставлять такую позицию было жалко, но и удержать ее было невозможно. Немцы обходили дивизию с флангов, судя по донесениям, танковый батальон Соколова во время контратаки потерял больше половины танков и сейчас отрезан от основных сил дивизии. Взвод химзащиты уложил на левом фланге обороны дымовые шашки, и теперь перед позициями поредевших рот плыл седой пеленой дым, скрывая все, что в спешке происходило на линии обороны.
Спрыгнув с танка на землю, Соколов встал перед люком механика-водителя и подал команду выезжать из вырытого танкового окопа. Машина заурчала двигателем и поползла по песку вверх. Неподалеку из окопов выезжали два других танка взвода Соколова. Ездовые выводили из леса лошадей и вытягивали с позиций две последние 45-миллиметровые пушки, на опушке спешно рыли братскую могилу для погибших. Первые пехотные колонны, грузовики и подводы с ранеными потянулись вдоль леса по проселку на восток.
«Сколько уже было таких позиций, – с тоской подумал Соколов, – сколько уже земли осталось за нами под фашистским сапогом, сколько уже похоронено погибших. И конца и края не видно!»
– Что, уснул, танкист? Поторапливайся!
Соколов обернулся и увидел командира стрелковой роты, капитана Яковлева. Перевязанная бинтом поверх грязной гимнастерки рука, копоть на щеке. Капитан хлопнул Соколова по плечу и пошел дальше, выкрикивая через плечо:
– Загони свои «коробочки» до темноты в лесок. А то налетят опять их самолеты и пожгут тебя.
Яковлев с остатками двух стрелковых рот оставался на разбитых позициях прикрывать отход полка. Меньше сотни человек, две пушки-«сорокапятки», с десяток противотанковых ружей, четыре «станкача» и столько же ручных пулеметов. Сколько они продержатся? Час, два, пять? Никто этого не знал. Они оставались для того, чтобы зубами, ногтями вцепиться в землю и дать отойти своим войскам, дать возможность дивизии закрепиться на новом рубеже, зарыться в землю и снова принимать на себя удары превосходящих сил противника.
Полк отдал ротам почти все свои боеприпасы и забирал с собой три последних танка. Все знали, что роты, скорее всего, погибнут здесь. Знали это солдаты и командиры, которые сейчас, пока еще было светло, зарывались в землю, откапывали стрелковые ячейки и пулеметные гнезда. Несколько человек на глазах Соколова поползли от окопов вперед с ящиками. Они постараются заминировать танкоопасные направления. А Соколову с его тремя танками было приказано уходить вместе с последним полком.
Всю ночь дивизия шла почти без остановок. Часть раненых отправили на станцию Узловую, где их должен был забрать санитарный поезд. Несколько машин сломались, и их оттащили на край дороги. Под утро в маленьком городке помпотех реквизировал пять полуторок для нужд армии.
Соколов сидел на башне, свесив ноги в люк головного танка, и тер глаза. От пыли они слезились и зудели, но боевой устав требовал на марше самого тщательного наблюдения за обстановкой. Механики-водители то включали, то выключали фары на своих машинах. В темноте танки клевали передней частью в большие ямы, и молодой командир беспокоился за подвеску. Кончалось горючее, боезапаса в танках почти не было, механики под утро устали так, что засыпали почти на рычагах своих машин. Соколов распорядился сесть за управление командирам танков и сам сменил своего водителя.
Самолеты налетели на рассвете. Небо только начало светлеть, над горизонтом сквозь облачность стало появляться небо, и сразу в низинках пополз туман. Две пары «мессершмиттов» шли над дорогой, и их было видно издалека. Тут же по колонне пронеслась команда «воздух». Ездовые били коней, пытаясь свернуть и укрыться с повозками в лесу, пехотинцы бросались врассыпную подальше от дороги, падая в траву, забиваясь в овражки.
Соколов увидел самолеты через открытый люк еще до того, как его заряжающий Луговой закричал в переговорное устройство:
– Товарищ командир, воздух! Спереди идут… на бреющем.
Соколов не видел, он скорее почувствовал, как сержант быстро сползает в люк и пытается его закрыть за собой.
– Куда, Никонов? Подать команду остальным! В лес, всем свернуть в лес! – кричал Соколов, разворачивая свой танк.
Командовать нерадиофицированными танками даже на марше, а не в бою было сущей морокой. Молодой командир столкнулся с этим сразу после танковой школы, откуда пришел в войска. В школе они обучались на машинах, в которых стояли рации, и командирам не нужно было появляться на башне и подавать сигналы своим танкам специальными жестами. Младшему лейтенанту пришлось учиться самому и учить командиров танков своего взвода полагаться на инструктаж и формулировку приказа, постановку боевой задачи перед боем. А во время боя полагаться на каждого своего подчиненного и верить, что он все запомнил и понял все правильно и ничего не перепутает в бою. Долго осваивать науку боя на танках с отсутствием в них УКВ-передатчиков не пришлось. Через месяц началась война.
Соколов, не форсируя двигатель, переехал рытвину на обочине дороги и вломился гусеницами танка в густой кустарник. Не видя с места механика-водителя, что творится на дороге, он даже сквозь лязг гусениц и рокот двигателя слышал разрывы небольших бомб, которые сбрасывали немецкие истребители. Вот, судя по звуку, две пары самолетов прошли над дорогой, поливая ее из пулеметов. Сейчас вернутся.
Открыв люк, Соколов выбрался наружу и присел возле левой гусеницы танка. Из-за крайних деревьев ему хорошо было видно, что творилось на дороге: лежали тела убитых красноармейцев, перевернутая повозка, возле которой билась раненая лошадь, чуть в стороне горела санитарная машина, из которой девушки-санитарки и несколько бойцов выводили и выносили раненых.
Рядом с командиром на траву опустились командиры двух других танков взвода. Коренастый смуглый Луговой, посасывая костяшки ободранных пальцев, тихо матерился, глядя на дорогу.
– Кто же проворонил самолеты! «Мессеры», истребители-штурмовики! Охотники! Так и рыщут по дорогам, наши колонны штурмуют постоянно. Ведь на марше всегда наблюдатели выделяются.
– А как ты их увидишь, когда они над лесом шли, только что по макушкам брюхом не чиркали, – возразил рассудительный сибиряк Доброжин. – Да и успей, поди скорость-то у ихних истребителей какая.
Гул авиационных двигателей нарастал. Где-то впереди начали бить зенитные пулеметы, слышались хлопки отдельных ружейных выстрелов. Соколов машинально подобрал под носком сапога сухую веточку и сломал ее со злостью.
– Хоть бы один сбили, хоть один, – процедил он сквозь зубы. – Другие не вели бы себя так нагло.
– Поди попади в него на такой скорости, – снова начал было Доброжин, но Луговой толкнул его в бок кулаком.
– Смотрите, товарищ младший лейтенант, наш! «Ястребок»!
Соколов вскочил на ноги и повернул голову в сторону, куда показывал сержант. Оттуда нарастал звонкий и такой родной звук мотора «И‐16». Тупоносый истребитель с красными звездами на плоскостях вынырнул из-за туч со стороны солнца. От него сразу протянулись в сторону немецких самолетов две яркие трассирующие полосы. Обе пары «мессеров» разошлись в разные стороны, набирая высоту.
– Давай, «ишачок», давай, родной, – чуть ли не приплясывал от возбуждения рядом с командиром Луговой. – Всыпь им по первое число!
Советский истребитель явно проигрывал немецким в скорости. Он тоже начал набирать высоту, но когда первая пара «мессеров» развернулась и попыталась атаковать его, «ястребок» упал на крыло и буквально на месте развернулся в воздухе, демонстрируя невероятную маневренность. Вторая пара проскочила над краснозвездным истребителем, и тут же ведомый подставил советскому летчику свой хвост. Немец попытался уйти испытанным способом: войдя в пикирование, набрать на снижении скорость и потом оторваться от преследователя с набором высоты. Но советский летчик, видимо, знал хитрости немецких асов. Он не пошел догонять «мессер» в пике, а дождался, когда тот стал выходить в вертикаль, и прошил его очередями из двух пулеметов.
«Мессершмитт» сразу потерял скорость, за ним потянулся белый шлейф, и он стал медленно терять высоту. Над дорогой поднялось невероятное ликование: красноармейцы подбрасывали в воздух пилотки и даже каски. Немецкий самолет все падал и падал, а потом исчез за лесом, откуда взметнулось огненное облако и раздался грохот взрыва.
А бой продолжался. Три немецких истребителя вытянулись в линию и атаковали краснозвездную машину один за другим. «Ястребок» крутился, огрызаясь короткими очередями, сам переходил в атаку из самых неожиданных для врага положений. И вот еще один «мессер» вдруг отвалил в сторону и на маленькой скорости потянул на юг над самыми верхушками деревьев. Видимо, у него были серьезные повреждения.
– Эх, суки! – закричал Луговой и грохнул кулаком по крылу над гусеницей танка.
Советский истребитель как будто натолкнулся в воздухе на невидимую стену. Из двигателя стали вырываться языки пламени, потянулся хвостом черный дым. Еще немного – и самолет клюнул носом и, вращаясь вокруг одного крыла, полетел к земле. Все, кто наблюдал за воздушным боем, замерли, но потом над дорогой пронесся вздох облегчения и ликования. Купол парашюта вспух над лесом белым облаком. Снова заработали зенитные пулеметы, и «мессеры» ушли за лес в южном направлении. Над дорогой послышались голоса командиров: «Отбой воздушной тревоги».
– Товарищ младший лейтенант, ну почему он был один, где наши соколы? – повернулся к командиру Луговой. – Ведь неделю, неделю уже отступаем, а где наша армия, где авиация? Ведь мы же должны железным кулаком… собраться… ведь как мы пели, помните…
Соколов видел, как наливаются слезами негодования глаза сержанта-сверхсрочника, как стискиваются его кулаки до белых костяшек пальцев. Надо было что-то отвечать, надо было как-то объяснить своим танкистам. Он же командир, он обязан все знать и поддерживать в них боевой дух. Хотя боевого духа как раз хватало. В бой танкисты вступили на следующий день после начала войны, 23 июня. После ночного марша они с ходу атаковали передовые части фашистов. Атаковали и отбросили. И, выполняя приказ, закрепились на этих рубежах. Это был первый бой молодого лейтенанта Алексея Соколова. Он был горд, что его взвод уничтожил два вражеских танка и несколько десятков человек пехоты. Они полдня выкапывали тремя экипажами танковые окопы, как и положено по уставу. И к полуночи, упав без сил, но полные желания по приказу командира корпуса вскочить и занять места в боевых машинах, они говорили и говорили о вероломном враге, о том, что сейчас Красная Армия соберется в кулак и вышибет обнаглевшего агрессора со своей земли. Но в час ночи пришел приказ сниматься с позиций и отходить на восток.
И вот неделя прошла, а корпуса и дивизии все отступают и отступают. Обливаясь кровью, хороня бойцов, оставляя сгоревшие танки, отходили, оставляя свою землю врагу, оставляя поселки, даже города. Вот уже сто километров от границы, вот уже двести… Соколов стянул с головы шлемофон, взъерошил свои светлые волосы и, откашлявшись, заговорил с интонациями, которые слышал у полкового комиссара за несколько дней до войны на собрании офицеров полка. Молодому командиру было трудно говорить, потому что и Луговой, и Доброжин, и даже механик-водитель Бурун были старше его по возрасту. Все они были сверхсрочниками, которые прослужили в танковых войсках по четыре и пять лет. Их должны были отправить в запас еще весной этого года, но в силу усложнившейся обстановки пришел секретный приказ танкистов в запас не увольнять.
– Это временная мера, Луговой, – заговорил Соколов. – Вы же не первый день в армии, вы понимаете, что раскрытой ладонью не бьют. Командование должно определить, какими силами и в каком направлении ведется наступление противником, определить направление его главного удара, а затем, собрав в мощный кулак все наши бронетанковые силы, ударить, ударить по флангам. Не просто остановить, а окружить и уничтожить врага. Нанести ему такой урон, такие потери, чтобы он в будущем сто раз подумал, прежде чем посягать на нашу Родину!
– Кулак, – тихо пробормотал стоявший рядом сержант Доброжин. – А от нашего кулака только три танка и осталось. Где наш батальон, который придали дивизии? Раздергали по частям наш кулак.
Соколов хотел было возмутиться и строго отчитать командира танка за такие мысли и тактическое непонимание. Доброжин и Луговой были командирами танков в его взводе или, как это звучало в уставе, командиры танковых отделений. На них он надеялся в бою как на себя самого. И то, о чем думали сержанты, было важно для боя, для командира. Как их убедить, что если командование приняло такое решение, значит, в этом была необходимость? Значит, это было единственно правильное решение в данной ситуации. Правда, сам он так не считал, но веру в командиров поддерживать был обязан. Но сказать молодой командир не успел. К танкам подбежал старший лейтенант в гимнастерке с порванным рукавом и следами крови на боку. Он пробежал глазами по лицам танкистов и спросил торопливо:
– Кто командир?
– Командир танкового взвода, младший лейтенант Соколов, – выпалил Алексей, чуть было не бросив ладонь к голове, как это принято по уставу, но вспомнил в последний момент, что шлемофон у него в руке.
Офицер с каким-то странным сомнением оглядел с ног до головы молодого танкиста в комбинезоне, потом разглядел видневшуюся на гимнастерке петлицу с одиноким кубиком и кивнул головой в сторону дороги.
– Бегом к командиру дивизии. Он тебя вызывает.
Во рту у Соколова мгновенно пересохло от волнения. Раз к самому командиру дивизии, значит, будет приказ. Боевой приказ. А он стоит тут и рассуждает со своими танкистами. А машины не проверены, никакого осмотра, как положено по боевому уставу, не проведено! Эх!
– Никонов, – крикнул Алексей в люк своего танка, – пилотку и фляжку с водой. Командирам танков провести осмотр и проверку машин, подготовить их для марша! Никонов, и планшет мой захватите из машины!
Соколов сполоснул лицо, вытер руки протянутым ему серым грязным полотенцем и сразу же представил, какого цвета у него подворотничок на гимнастерке. Наверное, такого же серого. «Эх, и влетит мне, – подумал лейтенант. – Командир, называется. Конечно, командир дивизии мне не прямой начальник, я прикомандирован к части на время, но пристыдить может и сообщить в корпус может о том, с каким внешним видом у них командиры». Носки сапог он протер о заднюю часть штанин комбинезона, схватил планшет с картой и побежал к дороге, где командиры приводили в порядок колонну и где другой машиной стаскивали на обочину горевшую полуторку.
И только выйдя на дорогу, Соколов понял, что не спросил у старшего лейтенанта, где же искать командира дивизии. Это большая ошибка, он ведь и так задержался, а в армии приказы положено выполнять четко и быстро. Разгильдяй, подумал о себе с горечью молодой командир. Пришлось на бегу расспрашивать красноармейцев и командиров, пока ему не указали в сторону березняка, где была натянута маскировочная сеть и стояли командирская «эмка» и несколько мотоциклов. Пробежав еще несколько метров, Соколов перешел на шаг, восстанавливая дыхание. «Еще не хватало перед командиром дивизии дышать, как запаленная лошадь. Еще подумает, что я волнуюсь или, того хуже, боюсь».
То, что Соколов увидел под маскировочной сетью, заставило его сердце сжаться. На носилках лежал комдив с перевязанными грудью и правой рукой. Лицо полковника было бледным от потери крови. Он что-то говорил начальнику штаба, в то время как начмед и медсестра делали ему укол в руку. Алексей подошел, медленно поднял руку к пилотке, отдавая честь, и растерянно посмотрел на старших офицеров.
– Вот он, – сказал слабым голос командир дивизии, – пришел. Поставь ему задачу, Николай Иванович.
Начальник штаба полковник Деев повернул голову в сторону подошедшего танкиста, поднялся с корточек, отряхнув колено, и коротко бросил:
– Идите за мной!
Слышны были команды, приказ отправлять колонну дальше, взревели мотоциклы разведчиков, которые унеслись в голову колонны. Деев остановился возле легкого раскладного походного столика, снял фуражку и устало потер руками лицо. Рядом стояли еще три офицера штаба дивизии, которых Соколов не знал. Зато он увидел летчика в летном комбинезоне и с поцарапанной щекой, который что-то быстро писал, положив листок бумаги с планшетом на колено.
– Как твои танки, командир? – спросил Деев, и Соколов увидел, какие у полковника красные усталые глаза.
– Танки в порядке, товарищ полковник, – бодро отрапортовал Алексей. – Необходимо пополнение горючим и боекомплектом. Экипажи здоровы и готовы выполнить любой приказ.
– Это хорошо, что здоровы и готовы, – кивнул полковник и повернул голову к майору с пышными усами. – Горючее и боезапас, что у нас осталось?
– Бензина совсем мало. Если заправить танки, то придется бросить четыре машины. Были бы «тридцатьчетверки», тогда еще ничего, для них солярка есть, а вот для этих «БТ» с бензиновыми двигателями… И с боекомплектом не очень. Бо`льшую часть резерва патронов мы передали группе капитана Яковлева. Можем выделить по двести патронов на танк. И по тридцать выстрелов – это все, что осталось от снарядов.
– Так. – Деев грозно посмотрел на майора, потом повернулся к Соколову. – Залить в танки горючее под завязку! Полный боезапас патронов к пулеметам. Вот со снарядами у нас плохо, всего сотня танковых выстрелов, это все, что осталось от запасов твоего батальона, танкист.
Соколов ничего не понимал, но взгляд полковника ему не очень нравился. Было в нем не сомнение – вряд ли Деев сомневался в молодом командире, он видел его в бою. Скорее в его взгляде было сожаление. Неуместное какое-то сожаление.
– Слушай приказ, танкист, – заговорил полковник тихим, но твердым голосом. – Пополняешь боезапас, заправляешься и через час выдвигаешься в сторону шоссе Ново-Михайловское – Поздняково. Летун, иди, покажи, где ты видел колонны.
Летчик уже застегивал планшет, отдав исписанный лист бумаги сержанту-связисту. Он подошел к карте, несколько секунд смотрел, ориентируясь, потом взял карандаш и стал показывать.
– Вот здесь, товарищ полковник. Шоссе поворачивает вдоль реки Свислочи и идет на юго-восток. Южнее Ново-Михайловского, в районе железнодорожного депо, колонна грузовиков и бронетехники втягивалась на шоссе. Я сделал два захода и успел насчитать около тридцати танков, два десятка колесно-гусеничных бронетранспортеров, до сотни грузовиков с пехотой, мотоциклисты. С юга к шоссе через поле подходила еще колонна танков. Шли ровно в три ряда. Всего около полутора сотен.
– Понял, танкист, чем дело пахнет? – спросил полковник, заглядывая младшему лейтенанту в глаза. – Дивизия обескровлена, личного состава осталось не больше полка. Почти нет патронов, артиллерии, на плечах висит обоз с ранеными. К вечеру эта механизированная колонна немцев выйдет с шоссе на оперативный простор, развернется и двинется на Минск. А нам нечем сражаться, мы даже не успеем занять оборону, окопаться. Вся надежда на тебя, сынок, понимаешь? Шоссе зажато лесами с двух сторон, вот здесь, в районе понижения, где шоссе спускается в низинку, их можно остановить, задержать. Понимаешь, танкист? Подбить головную технику, продержать совсем немного, не давая возможности отбуксировать подбитые танки и машины, освободив проход по шоссе колонне. Мы передали сообщение в штаб армии, мы передали результаты авиационной разведки. Нужно просто выиграть время! Не дать колонне выйти из лесов на открытое пространство.
– Приказ ясен, товарищ полковник, – неслушающимися губами ответил Соколов.
Он вдруг почувствовал, что взмок под гимнастеркой, под комбинезоном. Это был не страх, это было понимание важности задания, ощущение, что именно ему доверено, он может помочь не роте или батальону – он поможет целой дивизии, армии. Он может помешать немцам выйти в тыл отходящим войскам, спасти тысячи и тысячи жизней. Алексей буквально задохнулся от волнения, он готов был броситься сейчас же к своим танкам. Нет, страх был тоже. Страх, что вдруг не заведется какой-то танк, что они могут подорваться на подходе к шоссе на минах или попасть под бомбы немецких пикировщиков, которые прилетят добивать колонну, которую обстреляли «мессеры». Он может просто не справиться там, на шоссе.
– Я справлюсь, – уже совсем не по уставу и больше для самого себя, а не для полковника, ответил Соколов. – Я знаю, как это сделать, как построить бой.
– Не сомневался в тебе, сынок, – кивнул полковник по-отечески. – Я видел тебя вчера в бою, знаю, как ты раньше воевал. Мы послали бы с тобой еще кого-то, но смысла в этом нет. Там нужны только танки и больше ничего, а их у нас с тобой только три.
Алексей побежал к своим, слыша за спиной, как полковник Деев отдавал приказ заправить танки и сжечь бесполезные грузовики, как солдаты отправились в лес рубить жерди для носилок. Раненых понесут пешком на руках. Много еще каких приказов отдавал начальник штаба, но от каждого из них в душе молодого лейтенанта поднималось понимание, что остатки дивизии находятся в плачевном состоянии. Попади она под удар гитлеровцев – и все погибнут, потому что сражаться нечем. Только подняться в последний раз в штыки.
– Доброжин, Луговой! Доложить состояние машин! – подбегая к танкам, приказал Соколов, чувствуя, что от волнения его голос готов сорваться на мальчишеский фальцет.
Командиры машин переглянулись и стали докладывать и перечислять все, как и положено по уставу. «Так, – мысленно повторял про себя Алексей, слушая командиров танков своего взвода. – Состояние траков удовлетворительное, у Доброжина расход масла увеличен, но это сейчас неважно, не марш-бросок ведь намечаем. На несколько часов боя хватит, если дольем до уровня. Так, тягу правого фрикциона, ничего, заменить ее – дело пяти минут. Хорошо, пока все хорошо. Плохо, что машины не радиофицированы, ох как бы рация помогла в таком бою, когда все решает маневренность. А советские танки более маневренные, более скоростные, чем немецкие. На этом и надо строить бой. Ребята у меня толковые, не первый бой с ними принимаю, не подводили, храбрые, умелые».
Пока механики заправляли баки, а заряжающие принимали снаряды и патроны из подошедших к танкам полуторок, Соколов с командирами танков расстелил на траве карту, ставя задачу.
– Эх, вот придумали штабисты! – то ли возмутился, то ли обрадовался Луговой, но возглас у него был возбужденный. – Тремя танками остановить колонну? Лихо!
– Место хорошее, – пожевывая травинку, кивнул Доброжин. – Судя по карте, там кроме шести метров дорожного полотна еще метров десять в каждую сторону обочины с кюветами. Не особенно объедешь головную машину, если ее поджечь. А в низинке они вообще откосами будут зажаты. Жалко, что не ущелье, как в горах, перепад высот всего метра три.
– Да, – Соколов потыкал карандашом в горизонтали топографической карты, – 2,5–5 метров. А вот здесь как раз редколесье. Им наверх не подняться, а мы можем маневрировать на крыльях оврагов. Выскочил, выстрел, второй – и снова назад, главное механикам скорость не выключать. Выскочил на откос – и сразу заднюю скорость, и держать ногу на педали, держать, потом тычок сапогом ему в спину – не надейтесь на ТПУ [1], в грохоте боя частенько и не слышно друг друга. Больше надейтесь на жесты, на команды руками. Лучше их дублировать. И еще, ребята. Действовать придется каждому на своем участке в одиночку. Получается, что каждый воюет самостоятельно и решение принимает сам, исходя из обстановки на своем участке. По-другому никак. И еще там, в голове колонны, могут идти у немцев танки «Панцер III». У них броня толще, особенно лобовая. Не старайтесь пробить лобовую броню, бейте лучше по гусеницам, сбивайте их с катушек. Нам главное – остановить колонну. А если с порванной гусеницей танк повернется бортом, добивайте бронебойным.
– Это мы понимаем, – спокойно кивнул Доброжин. – Да вы не беспокойтесь, товарищ младший лейтенант, мы сделаем все, как приказано. Что тут хитрого-то?
– Раздолбаем за милую душу колонну, – оскалив зло прокуренные зубы, отозвался Луговой. – Горючку нам заливают, снарядов подбросят. Живем!
– Тогда слушайте приказ. Сержант Доброжин, вы…
Алексей понимал, что все три танка ставить на шоссе перед колонной нельзя. Через полчаса максимум их подожгут, и немцы пойдут дальше. Там он поставит одного Доброжина. Сибиряк спокойный командир, рассудительный. И экипаж у него такой же. Его задача: с ходу подбить головную машину, лучше две. Уходить за деревья и неожиданно возвращаться снова и стрелять, не давать растащить на буксире затор на дороге. Пулеметчика лучше из танка высадить и подготовить ему позицию у края дороги. Чтобы он не дал пехоте просочиться вперед. Самая трудная задача будет у Доброжина, но он справится. Только он и справится. «А мы с Луговым, каждый на своем склоне, будем маневрировать, менять позиции, показываться только на один-два выстрела и снова уходить назад. Немцы и не поймут, что их атаковали всего три машины. А когда поймут, то постараются нас обойти, а по лесу это не так просто. У них подвеска слабовата для пересеченной местности, у них танки проектировались под европейскую войну, под броски по дорогам и охватам по шоссе с покрытием. Проходимость у них слабенькая. А наши «БТ‐7» в этих условиях просто незаменимы!»
– Все понятно? – убирая карту в планшет, спросил Соколов. – Вопросы есть?
– Никак нет, товарищ, младший лейтенант. Задача понятна.
– И вот еще что, ребята. Нам приказано идти напрямик через лес, чтобы быстрее выйти к намеченному рубежу. Но мы через лес не пойдем. Опушкой леса выходим к шоссе и жмем на максимальной скорости по нему до развилки дорог, потом сворачиваем на северо-запад. Идете за мной как пришитые. В лесу пни и упавшие деревья, а у нас гусеницы все ресурсы выработали, лишних пятьсот километров уже на них отмахали. И других не будет. А на колесный ход в условиях боя перейти мы не сможем. Пока трансмиссию на колесный ход переключишь, пока руль установишь. Подожгут в два счета.
Последние напутствия позади. Танки, лязгая гусеницами и вырывая с корнем траву вперемешку с хвоей из лесной подстилки, пошли вдоль опушки на запад. Алексею это показалось почему-то символичным. «Вот, все отступают, идут на восток, а мы чуть ли не первые, кто повернул на запад». Хотя не первые. Сколько было контратак за эти дни, сколько ответных ударов! Внутри стало как-то неуютно. Молодой командир впервые почувствовал себя так.
Ведь все бои, в которых он участвовал, начиная с 23 июня, были боями в составе частей и подразделений. Никогда он еще не был один. А сейчас? С тремя танками он должен выйти против стальной армады врага и… наверное, погибнуть. А ребята понимают это? Конечно, понимают. Соколову стало даже как-то немножко стыдно, ведь его сержанты, командиры танков ничем не выдали себя, слушая, как он ставит задачу, а ведь понимали, на что идут. А он сейчас мандражирует. «Нет, – прикрикнул внутренне на себя Алексей. – Вся армия сейчас не щадит себя, каждый командир и красноармеец идет на смерть с готовностью и гордостью. И я так же! Это мой долг красного командира – защищать свою землю, свой народ. Пусть и ценой собственной жизни. Враг не пройдет!» Алексей, сидя в люке своего танка, обернулся и посмотрел, как легко идут две «бетушки» в поднятой его танком пыли. Хорошо идут, уверенно. Он сдвинул на затылок шлемофон, подставляя взмокший лоб свежему ветру.
Гул ощущался не только в воздухе. Старый потрескавшийся асфальт, казалось, дрожал под ногами. Соколов стоял и смотрел, как из танка Доброжина вытаскивают пулемет «ДТ» с металлическими дисковыми магазинами. Еще по десять пулеметных дисков передали с других танков. Так, позиция хороша. С одной стороны откос низинки прикрывает, с другой – полотно дороги на голову выше пулеметчика. И сам он лежит в небольшой канавке, почти в естественном окопчике, в пулеметной ячейке. Доброжин подбежал, бросил своему пулеметчику малую саперную лопатку:
– Держи, Сашок! Окопайся поглубже, пока время есть!
– Ну что, Доброжин, – Алексей подошел к командиру танка и взял его за плечи.
Много говорить не хотелось, не хотелось расслаблять сержанта, да и самому расслабляться.
– Нормально, командир, – не по уставу ответил Доброжин. – Задачу выполним. Остановим врага.
Они обнялись, и Соколов побежал к двум танкам, где его ждал Луговой. Сержант нетерпеливо топтался возле переднего люка своей машины и что-то втолковывал механику-водителю, поглядывая то на небо, то на шоссе, где в любой момент могли появиться вражеские танки.
– Не пора нам, товарищ младший лейтенант? – сразу же спросил он, когда подошел Соколов.
– Пора, – кивнул Алексей и протянул руку сержанту. Тот пожал ее горячо и широко улыбнулся.
– Вот это мне нравится, вот такую хитрость я одобряю. Они ведь не знают ничего, они прут и прут, лишь бы поскорее с дороги в степь выехать, из лесов бы выбраться. Они думают, что они самые хитрые. А вот им! – Луговой вытянул руку со сложенными в дулю пальцами. – Нежданчик им тут небольшой!
– Вы там поосторожнее, Луговой, – попросил Алексей и постарался улыбнуться как можно веселее и беззаботнее. – Не лезьте на рожон. Выскочили, встали, выстрел, поиск новой цели и назад. В другом месте выскочили и снова так же. Старайтесь не делать два выстрела подряд. Могут подбить, и тогда задачу мы не выполним. Мы сегодня должны о себе беспокоиться только потому, что если погибнем раньше времени, то немцы прорвутся. Понимаете?
– Так точно! – Сержант бодро вскинул руку к шлемофону, отдавая честь. – Есть не помирать раньше времени!
Танк Лугового развернулся и пошел по склону над дорогой. Все выше и выше. Вот он взобрался на самый верх откоса и скрылся за деревьями. «Ну, все, – подумал Соколов, – все на местах. Пора и мне». Он запрыгнул на борт, опустил ноги в люк башни, нашел разъем ТПУ и, прижав ларингофон к горлу, приказал:
– Вперед, Бурун, наверх.
Со скрежетом рычаг встал на нужное место, и танк, лязгнув гусеницами, пошел в сторону склона. Поднявшись на самый верх, Соколов осмотрелся, но так и не увидел танка Лугового. Молодец, сержант, мысленно одобрил он действия командира отделения.
– Бурун, на малых, – приказал Алексей механику-водителю, осматривая бровку склона и деревья поодаль.
Выскакивать на самый край нельзя – осыпается земля, там нет скалистой породы, только каменная мелочь. Загремишь вместе с машиной на дорогу. Придется точно командовать Буруну, а он может не услышать вовремя. Значит, по старинке: ноги ему на плечи и дублировать команды. И Никонову дублировать придется жестами. Там пехоты до черта вместе с танками. Придется стрелять, чуть ли не чередуя бронебойные снаряды и осколочные. Осколочных больше нормы, а бронебойных совсем мало. Мазать нельзя.
Тишина висела в воздухе тяжелая, как удушливый дым от горящего и чадящего танка. Соколов провел рукой по шее и расстегнул воротник гимнастерки под комбинезоном. Не по уставу, да не до этого сейчас. Он набрал полную грудь воздуха и с силой выдохнул. И тут прорвались звуки. Сразу много, как будто там вдалеке они все стояли и ждали, готовились. Шум моторов и лязг гусениц как будто вспучился и заполнил дорогу внизу. Сразу всю! По всей ширине и по длине до самого горизонта на западе. Соколов увидел их. Впереди шли пять танков, за ним несколько бронетранспортеров с крупнокалиберными пулеметами на турелях над головой водителя. Дальше тупорылые чужие грузовики с тентами над кузовами, а потом… Танки, бронетранспортеры, снова грузовики. И насколько глаз хватало, шло железо, урчало моторами. Пыхтело выхлопными газами. И все это смрадное чудовище перло на восток. И ждали их здесь в низинке да на склонах овражка всего три советских легких танка.
Первый выстрел прозвучал! Это пушка танка Доброжина. Потом еще один выстрел и еще. Что он делает? Три выстрела подряд! Сожгут же! «А может, он и прав, прав, сибиряк, а я не додумался», – спускаясь в люк, подумал с досадой Соколов. Пока его не ждут, пока есть эффект неожиданности, он поступил правильно. Три снаряда на расстоянии, как раньше в Мировую говорили на флоте, «револьверного выстрела», с 200 метров. Для танка это почти в упор. Прижав лицо к панораме, молодой командир сразу увидел, что снизу поднимается копоть, и услышал, что там поднялась стрельба. «Подбил ведь, сибиряк, подбил! Запер их. А теперь мы ему поможем».
Руки крест-накрест. Левая на механизме подъема орудия, правая на рукоятке поворота башни. В казеннике бронебойный снаряд, уровень ствола и поворот башни примерно такой, каким Соколов его определил, чтобы стрелять вниз по голове колонны. С первым выстрелом будет проще, с остальными можно и не угадать.
– Бурун, вперед!
Танк рванулся к обрыву, в перископе закачались деревья, пришлось вдавиться в мягкий нарамник лицом и гасить телом колебания машины на подвеске.
– Короткая! – крикнул Алексей и толкнул механика ногой в спину условным сигналом.
Танк почти сразу замер, «клюнув» передком, и закачался на подвеске.
– Дорожка! – последовал ответ механика.
«Черт, остановись же, родимый». На дороге первый танк дымит и полыхает, по асфальту растекается огненное пятно разлившегося бензина. Второй танк развернулся, наверное, от неожиданности, и подставил свой борт. Из бокового люка свисает мертвый танкист. На дороге еще несколько черных фигур распластались. Третий и четвертый танки расползаются в разные стороны и пытаются прикрыть пятый, который готовится отбуксировать подбитые машины назад, чтобы освободить проход для атаки. «Это не так быстро, ребятки», – злорадно подумал Соколов, удивившись, как много мыслей пронеслось в его голове, как много он успел увидеть и понять буквально за пару секунд, пока раскачивался танк и пока он доводил пушку.
Правая рука вращает механизм поворота башни, совмещая марку с целью по направлению, левая – механизм опускания ствола. Прицельная марка совместилась с целью по дальности. В прицеле борт дальнего от него танка, того, что обошел подбитую технику и держит под прицелом дорогу. «А вот получи сюрприз», – со злорадством подумал Алексей.
– Выстрел! – крикнул Соколов, нажимая на педаль спуска орудия.
Грохнул выстрел, горячая гильза выскочила из казенника, башня наполнилась пороховыми газами. Лейтенант успел увидеть, как борт вражеского танка полыхнул огнем и белым дымом. Попадание! Есть поражение!
– Назад, Бурун! – закричал Соколов и толкнул механика в спину. Танк лязгнул гусеницами и полез назад, ломая кустарник.
Было слышно, что еще стреляют пушки, но разобрать, кто и в кого, было сложно. Дав команду сместиться вправо, Соколов отсчитывал метры. Еще пять метров, еще немного. Хватит! Поворот. И снова команда «вперед», снова «короткая». Он после первого выстрела уже приблизительно наметил себе цель – первый бронетранспортер. Значит, башню по курсу, высота примерно та же. Снова снаряд в казенник и лицом к панораме… кашель душит, но Соколов не отрывается от перископа. «Выстрел» – и снова гильза полетела на пол, и снова вентилятор с натугой стал пытаться вытянуть из башни пороховые газы. Попадание! – борт машины вздулся огненным бугром.
Бурун, не дожидаясь команды, рванул танк назад. «Я виноват, – подумал со злостью Соколов. – Механик, если команды не было, действует после выстрела по своему усмотрению, а я забыл, что должен был дать ему команду. Теперь влево… назад, к первой позиции. Только теперь нас будут ждать: склон невысок, всего метра три, и они поднимут стволы пушек и будут нас караулить. Но они пока не знают, сколько нас. И бить надо по головным, по головным, запирать их и не давать отбуксировать подбитую технику в сторону и подбивать новые».
Грохот стоял такой, что закладывало уши. Было непривычно не видеть всего поля боя, не чувствовать, что ты командуешь взводом. Сейчас каждый танк сражался так, как будто он был один на всем белом свете. Соколов уже машинально нажимал сапогами на плечи механика, Бурун мгновенно реагировал, разворачивая машину, двигаясь то вперед, то назад. Выстрел за выстрелом грохотали в башне, оглушали, отдавались звоном в голове, в маленьком объеме железного пространства было уже нечем дышать. От пороховых газов слезились глаза, но молодой лейтенант упорно наводил оружие и стрелял, стрелял. Он бил болванками в борта танков, бил по каткам гусениц, он расстреливал поднимавшуюся для атаки вдоль дороги пехоту осколочными снарядами. Он слышал треск пулемета своего танка и скрежет гусениц по камням на склоне.
Сколько уже идет бой? На дороге все горело, но там еще шевелились и двигались бронированные немецкие машины. Башни вражеских танков задирали пушки и били по склонам, где на высоте метров трех над дорогой то и дело появлялись советские быстроходные танки, расстреливающие колонну. И в голове Алексея все чаще начинала болезненно и панически пульсировать мысль: а что делать, если кончатся снаряды и патроны? Если они кончатся, а немцы будут все так же упорно пробиваться сквозь огонь по шоссе? Он отгонял эти мысли, выхватывая из укладки снаряд за снарядом, видя, как все меньше там остается бронебойных.
А потом неожиданно Соколов увидел, что танк на противоположном склоне замер.
– Назад, Луговой, назад, – закричал лейтенант что есть силы, даже не думая, что командир отделения его не слышит.
Левая гусеница разматывалась, сползая с траков, в башне дымилась пробоина как раз на уровне белой цифры номера машины. Еще одно попадание, от которого «бетушка» вздрогнула, как живая, – и из нее повалил дым. А дальше произошло страшное, страшное еще и тем, что в глазах Соколова все происходило как на кадрах замедленного кино. Подбитая машина взревела, выбрасывая чадящие клубы дыма, бешено завращались ведущие катки, танк стал разворачиваться на самом склоне, все больше поворачиваясь боком к обрыву. Вот в его борт уже на уровне механика-водителя угодил еще один вражеский снаряд. Лейтенанту даже показалось, что он услышал в адском грохоте боя, как подбитый танк взревел раненным зверем и повалился вниз. Вниз, прямо на скопление подбитых и целых вражеских танков, на головы солдат. Машина вспыхнула еще в воздухе, а потом земля вздрогнула от удара, и в небо взметнулся огненный столб.
– Назад, Бурун! – Толчок в спину – и танк рванулся от края обрыва назад.
Осколочный, еще осколочный, хрипло командовал сам себе Алексей, обдирая пальцы о края металла. Он со звоном вгонял каждый снаряд в казенник пушки, командовал механику и снова наводил и стрелял. Туда, в огненную кашу. Туда, где горели грузовики и разбегались солдаты в чужих мундирах, где пятились танки и сталкивались бронетранспортеры. А потом удар, от которого танк Соколова вздрогнул так, будто столкнулся с поездом. Броня загудела, лейтенанта ударило по ногам, и он повис, вцепившись руками в нарамник перископа. Впереди край обрыва, внизу танки, а они стояли, и двигатель не работал. Танк умер! Это было понятно.
– Бурун, ты что? – крикнул лейтенант, посмотрев вниз, и увидел, что механик-водитель сидит, скособочившись в своем кресле.
Первым порывом было броситься в нижнее отделение, оттащить раненого или мертвого водителя и заводить мотор. Но он быстро понял всю безнадежность. Немецкая болванка прошла снизу вверх. Рваные кроя металла, обломки тяги фрикционов, погнутые рычаги и вывернутые педали. Окровавленная правая сторона туловища водителя и кровь, много крови, которой было забрызгано все вокруг, и даже сапоги самого лейтенанта. Болванка уже на излете угодила снизу в казенник пушки, заклинив его. Соколов дергал рычаг, но пушка не двигалась с места.
Никонов тряс головой, сжимая ее руками. Соколов схватил его за плечо и стал кричать, чтобы пулеметчик выбирался через люк, а сам стал вытягивать танковый пулемет из кожуха на лобовой бронеплите. Со звоном по башне чиркнула еще одна болванка. Спину Соколова осыпало осколками брони, даже на зубах скрипело от металлического крошева. Он вытянул все же пулемет и еще раз посмотрел в лицо мертвого механика. Тот смотрел в сторону, оскалив зло рот и вцепившись мертвыми руками в обломки рычагов.
– Сюда! Стреляй, стреляй вниз! – укладывая пулемет на траву и таща за рукав комбинезона Никонова, кричал Соколов.
Тот упал рядом, кивая и хватаясь за пулемет трясущимися руками. Парень был контужен, но не хотел сдаваться. Соколов прокричал ему, что посмотрит, что с пушкой и можно ли стрелять, но тут его «бетушка» вспыхнула, обдав обоих танкистов жаром. Дальше Алексей почти ничего не помнил. Он, кажется, тащил раненого Никонова подальше от горящего танка, потом сам стрелял из пулемета вниз по фашистам. Потом, кажется, из пистолета. Потом над головой пролетели два самолета с красными звездами на крыльях, и Алексей тряс за плечо лежавшего рядом мертвого Никонова и кричал: «Наши, наши!»
Когда генерал Тарханов – командир мехкорпуса, направленного для ликвидации прорыва немецких колонн на минском направлении со стороны Ново-Михайловского, вылез из бронемашины, то увиденное заставило его постоять молча несколько минут, созерцая страшную картину прошедшего боя.
– Кто-то живой есть? – спросил он командира батальона, первым прорвавшегося к месту боя.
– Только один, – кивнул офицер на верхний склон справа, где догорал «БТ‐7». – Лейтенант, мальчишка совсем. Два месяца как из танковой школы. Последний предвоенный выпуск. Там наверху сидит. Они до последнего из пулемета стреляли, когда их танк подбили.
– Пойдем, покажешь. – Прихрамывая, генерал двинулся наверх.
Он шел и осматривался по сторонам. Один танк с красной звездой на борту стоял посреди дороги, в двухстах метрах перед первым подбитым немецким танком. Стоял как-то гордо, наведя ствол пушки на врага, хотя обе гусеницы у него были разбиты, скомканы и застряли между искореженными катками. И в башне виднелись как минимум три пробоины. Почему танк не загорелся и почему в нем не взорвался боезапас, было непонятно. Прямо перед танком лежал на спине сержант-танкист. Видно было, что он пытался вытащить из люка механика-водителя, когда его спину прошила пулеметная очередь.
Чуть поодаль в кювете, присыпанный землей от взрыва, лежал еще один танкист. Рядом разбитый пулемет «ДТ», и все вокруг было усеяно гильзами от патронов. Долго он стрелял, хорошая была позиция. И пулеметчик он был тоже хороший. Ближе ста метров к своей позиции он немцев не подпустил. Вон их сколько лежит на дороге. А еще тела висят из танковых люков, на бортах подбитых бронетранспортеров.
Да, ребята грамотно действовали, молодец, лейтенант. Заперли они колонну на самом узком участке шоссе и расстреливали с трех сторон. Тот танк, что стоит внизу, держался долго. Видно по следам гусениц, что он успел раз десять выскочить из-за деревьев, выстрелить и снова спрятаться. Маневрировал. А может, и не десять, ведь на камнях следов мало остается. Генерал покачал головой, поднимаясь выше по склону. Теперь он видел, что второй советский танк рухнул со склона прямо на врага. Он подмял под себя один танк и один бронетранспортер. А сколько там погибло немцев от взрыва и огня, не посчитаешь. Вот он-то всех и запер: там столько огня было, что не подойдешь с буксировочным тросом. Герои ребята, ах, какие герои.
Третий «БТ» стоял у самого склона и догорал. Генерал обошел его и тут же увидел молодого танкиста с закопченным лицом и светлыми волосами, которые трепал ветерок. Он сидел, прислонившись спиной к березке, и смотрел куда-то вдаль. Генерал обратил внимание, что парень-то был явно не в состоянии шока. Он вытащил из танка механика. И второй член экипажа лежал рядом, и оба тела старательно накрыты брезентом. И пулемет на склоне лежит с пустыми дисками. Все патроны до железки ребятки расстреляли.
– А ну, герой, дай-ка я на тебя погляжу! – громко сказал генерал, подходя к танкисту.
Младший лейтенант, судя по его петлицам, как будто проснулся, он встревоженно закрутил головой, увидел генеральскую форму и поспешно вскочил на ноги. Шлемофон он так и не нашел и теперь стоял с непокрытой головой. Его рука все время дергалась, как будто хотела взметнуться к козырьку и отдать честь старшему по званию. Мальчишка, совсем мальчишка.
– Товарищ генерал-майор, – хриплым голосом начал докладывать молодой командир, – танковый взвод в составе трех танков удерживал шоссе по приказу командира дивизии, до подхода основных сил. Уничтожено восемнадцать вражеских танков, восемь бронетранспортеров, пять грузовиков и до батальона пехоты. Взвод потерял… три танка… вместе с экипажами. Командир взвода младший лейтенант Соколов.
– Сколько тебе лет, Соколов?
– Двадцать один, товарищ генерал, – ответил Алексей и закашлялся. – В сентябре будет…
Он сидел на заднем сиденье командирского броневика и на неровностях дороги стукался локтем о какую-то железку сбоку от себя. Хотелось есть и пить. И еще нестерпимо хотелось умыться. До пояса, потому что тело под одеждой стало липким. А генерал, не поворачивая головы, рассказывал:
– На станции сейчас помпотех разгружает прибывшие с завода «тридцатьчетверки». В училище вас учили на них? То-то же. Новенькие, этого года выпуска. Возьму тебя к себе взводным командиром. Как? Согласен, герой? Мне такие орлы нужны, мне всю армию прикрывать на этом направлении. С твоим переводом решим в два счета. Это дела бумажные, не переживай. Главное, ты-то согласен?
Соколов слушал, смотрел вперед, на поля и проселочную дорогу, видневшиеся через поднятый люк на лобовой броне машины. А перед глазами стояло другое видение: сгоревшие «бетушки», его ребята, лежавшие на земле, и горящий танк, валившийся с обрыва прямо на немецкую колонну внизу. Потом стали всплывать в памяти и другие картины, виденные Алексеем за эти первые дни войны. Кто и когда узнает имена и фамилии этих солдат, оставшихся лежать на брустверах окопов со связкой гранат в руке в чистом поле, так и не успев бросить ее под гусеницы вражеского танка? Сколько их осталось в полях среди нескошенной ржи вперемешку с чужими солдатами в чужих мундирах? Сколько их поднималось в отчаянные безрассудные контратаки и гибло, забирая с собой жизни врага?! Чем больше убить, тем меньше их пойдет дальше. Так сказал капитан-пограничник своим бойцам, оставаясь прикрывать отход войск. И такое было.
Нет, фамилии и имена вспомнят. «Что же это я, – горько подумал Соколов. – Есть списки частей, места боев – все это отражается в журналах боевых действий. И если рота погибла, то в полку знают место и штат пофамильно. И в дивизии знают, где сражался ее полк, и так далее. Нет, безвестным не погибнет никто. Всех и каждого будем помнить. Нам бы только победить сейчас. Устоять бы только!»