Эта история началась славным июньским вечером. На парапете набережной, попивая кофе из бумажного стаканчика, сидел темноволосый парень лет двадцати с картиной под мышкой. Закатное солнце золотило воды фьорда, расслабленные туристы неторопливо прогуливались, наслаждаясь видами. Парень внимательно разглядывал отдыхающих, а затем, бросив опустевший стаканчик в урну, направился к пожилой японской паре. Пять минут улыбок, поклонов и расхожих фраз, и супруги стали владельцами акварельного пейзажа с видом на город, а юноша – обладателем небольшой, но приятной суммы наличными.
В тот момент никто не предполагал, как отразится на судьбе участников истории это простое, на первый взгляд, событие: ни шустрый паренек по имени Вальтер, продавший картину; ни его приятель Ларс, кисти которого принадлежала акварель; ни японская чета, купившая симпатичный рисунок в память о маленьком северном королевстве, в котором удалось побывать на старости лет.
Впрочем, все происходит так, как и должно произойти.
Несколькими часами ранее студент художественной академии Вальтер Кунц пребывал на склоне горы, с которой открывался замечательный вид на город. Шел третий день акварельной практики.
Его одногруппники разбрелись по склону в поисках интересных ракурсов. Вальтер, считая, что вид одинаково хорош отовсюду, устроился рядом с другом, мрачноватым белобрысым типом по имени Ларс Альберг. Тот, зная болтливость Вальтера, хотел было возмутиться такому соседству, но, когда друг поклялся, что болтать не будет, махнул рукой и углубился в работу.
Город, лежащий внизу, был похож на детский конструктор. Маленькие, утопающие в зелени домики с красными крышами, море с белыми росчерками катеров – все это худо-бедно перекочевало на лист. После этого терпение Вальтера кончилось, он зевнул, завалился в траву и принялся разглядывать облака. Когда и это наскучило, отправился взглянуть на труды коллег.
Ларс, пребывая в собственном мире, создавал очередной шедевр. Отвлекать его Вальтер не стал, посмотрел и тихонько удалился.
Староста и активистка Мириам, как всегда пышущая энергией, дописывала третий набросок и, судя по настрою, собиралась сделать еще штук десять. В ответ на ее замечание, что «кое-кому стоит заняться делом», Вальтер чмокнул подругу в щеку и двинул дальше.
Подружки-веселушки Эмма и Эва встретили его парой отменных пейзажей и порцией свежих сплетен. Здесь Вальтер задерживаться не стал, боясь попасть в словесный водоворот, грозящий любому, кто вовремя не исчезнет из поля зрения этих особ. Сам он тоже любил поболтать, но, по сравнению с ними, мог бы прослыть молчуном.
Самая далекая представительница группы, Тина, едва удостоила его взглядом. Работа ее тоже показалась Вальтеру недружелюбной, но он решил промолчать, понимая, что в его комментариях здесь не нуждаются.
И только одно творение осталось недоступно пытливому взору – красавчик Дэнис, как обычно весь в белом, с видом памятника самому себе, развопился, стоило направиться в его сторону.
«Ах, так!» – подумал Вальтер. И, возвратившись к своему этюднику, поглядывая на поганца, навалял рисунок №2, который получился намного интересней первого. Показать никому не успел – позади раздалось покашливание и саркастичный голос произнес: «Да, Кунц, как я погляжу, вы в своем репертуаре. Если уж вам захотелось изобразить своего сокурсника в столь первозданном виде, давайте поговорим об анатомии».
Что и говорить, профессор Хайнц не питал любви к студенту Кунцу. Зато боготворил анатомию, поэтому бедняге Вальтеру пришлось выслушать подробнейшую лекцию о том, почему его персонаж – уродец (с этим утверждением Вальтер спорить не стал).
«Живопись – серьезная дисциплина, – заявил напоследок профессор, и красноречиво добавил: – Не каждому она по плечу», – после чего с важным видом отбыл в сторону Ларса.
Ларс Альберг ходил у профессора в любимчиках, что тоже комплиментов не гарантировало, а дружба Ларса и Вальтера лишь подливала масла в огонь.
Глядя Ларсу через плечо, профессор долго разглядывал его рисунок, затем нехотя произнес: «В принципе, неплохо. Для вашего приятеля, но не для вас, Альберг. Я бы на вашем месте переписал».
Сказав это, он сдернул очки и, гордо задрав подбородок, двинулся инспектировать других студентов.
– Ну и кто из нас в своем репертуаре? – усмехнулся Вальтер, глядя ему вслед.
Он посмотрел на Ларса – физиономия того выглядела невозмутимой. Решив, что по шее получить не грозит, Вальтер приблизился, уставился на работу друга и принялся искать хотя бы одну причину, по которой рисунок стоило бы переделать. Не нашел. Ларс не зря считался лучшим студентом факультета.
– Если тебе «переписать», то мне не стоит и браться, – подытожил он.
– Это тебе и хотели сказать, дурень, – заявила возникшая рядом Мириам.
– Я-то здесь при чем?
– Хайнц считает, что ты на Ларса плохо влияешь.
Вальтер собрался ответить, но тут вмешался сам Ларс:
– Хватит.
Вальтер и Мириам замолчали.
– И что будешь делать? – поинтересовался Вальтер, выждав пару минут для верности.
Ларс пожал плечами и принялся снимать работу с планшета.
– Перепишу.
– А эту куда?
– Не знаю. Выкину, наверное.
– С ума сошел! – возмутилась Мириам.
– Точно, – поддакнул Вальтер. И тут ему в голову пришла восхитительная идея. – Слушай, а отдай ее мне.
Ларс посмотрел на него все тем же непроницаемым взглядом и ответил:
– Забирай.
Мириам уставилась на Вальтера как на сумасшедшего.
– Не примут, – заявила она, – и не надейся. Думаешь Хайнц такой осёл, что поверит, будто это ты рисовал? Да и память у него не настолько дырявая.
Улыбка Вальтера стала шире, в глазах заплясали чертики.
– Фрекен, вы держите меня за идиота? Поверьте, я найду этому шедевру более достойное применение.
Пока Ларс не передумал, он схватил рисунок, быстренько собрал свой этюдник и исчез, чтобы спустя несколько часов появиться на набережной, где и началась эта пока еще вполне обычная история.
Если бы профессор Хайнц знал, к чему приведут его слова, то в тот день обошел бы Ларса стороной, и еще большей стороной обошел бы Вальтера. Хотя обойти студента Кунца – задача не из легких. Парень был вездесущ, как дым от костра, куда ни повернись – всегда в глаза лезет.
Весь прошедший год учителя не знали покоя. В стенах академии то и дело происходили безобразия, автором которых, пусть и бездоказательно, являлся один и тот же человек – студент факультета живописи, юноша с дурным характером, первокурсник Вальтер Кунц.
С первых дней его появления преподаватели мечтали о том, чтобы возмутитель спокойствия как можно скорее покинул стены учебного заведения. Каждый приближал эту дату как мог – парня валили на просмотрах, топили на зачетах, душили на экзаменах, но хитрец умудрялся выйти сухим из воды. Его художественный талант был не настолько велик, чтобы устоять под напором преподавателей, зато советы Ларса, как спасательный круг, держали его на плаву. Слабые работы Вальтера к моменту сдачи уже тянули на твердый проходной балл, а теоретические дисциплины парень сдавал успешно. Поэтому отчислить его за неуспеваемость возможности не было.
Так что же настроило педагогов против этого славного на вид юноши? Почему даже профессор Бартниц, завкафедрой философии, единственный, кто оценил по достоинству гибкий ум студента Кунца, вздрагивал при звуке его имени?
Да кто его знает. Много разных историй произошло в академии с тех пор, как там появился Вальтер. Некоторые превратились в байки и кочевали из уст в уста, обрастая подробностями. К примеру, история про гроб, который похоронная контора принесла домой к одному из преподавателей (не будем называть его имени). Или ожившая статуя дискобола, которая довела другого преподавателя до нервного срыва. Или на глазах почерневшая от горя скульптура Венеры Милосской. Не было прямых доказательств, что это дело рук Вальтера, однако молва приписывала подвиги именно ему.
Отец Вальтера, почтенный владелец нескольких колбасных магазинчиков, узнав о творящихся в академии безобразиях, предпочел верить в то, что сын невиновен, поскольку любил его безмерно. Такая любовь грозила печальными последствиями, о чем не раз предупреждал его знакомый полицейский инспектор.
Когда после школы Вальтер решил стать художником (очередная авантюра любимого дитятки), отец возражать не стал. Во-первых, надеялся, что мир искусств разовьет в ребенке чувство прекрасного, и тогда устраивать каверзы станет не с руки. Во-вторых, полагал, что в творческой среде у сына меньше шансов попасть в плохую компанию. В-третьих, отговаривать Вальтера всегда было пустой затеей. И, наконец, в-четвертых, отец искренне верил в талант сына, храня все его детские каракули.
В своих надеждах Кунц-старший разочаровался быстро, едва пошли слухи о первых проделках отпрыска. «Горбатого могила исправит», – сказал на это инспектор, поведав наивному папаше о том, как проводит досуг местная богема.
Апофеозом стал задушевный разговор с профессором Хайнцем, посетившим родителя в конце сентября, аккурат после выходки с дискоболом.
– Я бы посоветовал вашему сыну поискать себя в другой сфере, где бы он смог лучше себя раскрыть, – заявил профессор. «Пойти разгружать вагоны, чтоб сил на пакости не осталось».
– Но мальчик хочет заниматься живописью. Возможно, его талант сразу не разглядишь, да ведь и не все художники были признаны при жизни.
– Может быть, может быть, – произнес профессор, с тоскою глядя на «шедевры» Вальтера, развешанные по стенам отцовского кабинета, – всякое возможно, – ответил он. «Уверен, это не Ваш случай».
Герр Хайнц не имел привычки общаться с родителями студентов, однако, в случае с Вальтером сделал исключение, думая, что зайти с тыла может оказаться полезным. Расчет не сработал – тыл у Вальтера Кунца оказался железный.
После этого разговора Кунц-старший вконец расстроился, ожидая от судьбы самого худшего. Но тут на небесах о нем неожиданно вспомнили, послав непутевому сыну в приятели Ларса Альбера.
Впрочем, кто кого и куда послал – это отдельная история.
Меньше всего Ларс хотел завести дружбу с таким дурнем как Кунц, однако жизнь распорядилась иначе.
На первом же занятии по рисунку Вальтер поставил свой мольберт по соседству, и все двенадцать часов, отведенные на постановку из геометрических тел, Ларсу пришлось выслушивать его болтовню. Когда на третьем занятии терпение подошло к концу, и он произнес единственное слово – «заткнись» – их обоих тут же выгнали в коридор за нарушение дисциплины.
Там Ларса прорвало. Он и сам не ожидал от себя такого богатого словарного запаса, да и по количеству сказанных слов за две минуты с лихвой перевыполнил годовую норму, поэтому Вальтеру досталось по полной. Напоследок, потеряв остатки здравомыслия, Ларс пообещал дать ему в морду, если не успеет сдать работу вовремя.
Первокурсник Кунц угроз не терпел, поэтому развернулся и засветил в глаз. Первокурсник Альберг, вновь удивив себя, размахнулся и двинул ему в ответ. После чего охрана выставила двух дерущихся первокурсников на улицу освежиться.
На улице их боевой пыл угас.
– И чего тебе вообще от меня надо, – пробурчал Ларс, отряхивая джинсы.
– Ну, я же не виноват, что у нас в группе не с кем поговорить: ты, я да девчонки. Да этот… как его… Дэнис.
Ларс хмыкнул, а потом не выдержал и улыбнулся, вспомнив недавнюю выходку Вальтера. Почему-то сейчас она показалась ему особенно смешной.
Кунц был прав, в их группе собралась не лучшая компания для бесед. Из семи человек четверо – девчонки, пятый – самовлюбленный павлин по имени Дэн, любитель перстней, белых рубашек и изящно подписанных работ. Именно его подпись «Denis» и стала объектом шутки. Однажды, вернувшись с перерыва, парень обнаружил, что какой-то вандал пририсовал к букве «D» палочку, превратив ее в «P». Когда, под хохот девчонок, изрыгая проклятья, Дэнис принялся стирать злополучную палку, через плечо ему заглянул Вальтер и предложил не стыдиться самокритики. Схватив первое, что попалось под руку (а именно – табурет), оскорбленный герой рванул за поганцем через всю аудиторию, опрокидывая мольберты и затаптывая упавшие с них работы. Попутно еще и постановку развалил. После чего был изгнан из аудитории с Вальтером на пару.
– Понимаешь, о чем я? – спросил Кунц, расценивая улыбку Ларса в свою пользу. – Ты, конечно, не подарок, но больше общаться не с кем. – Он уселся на газон и принялся зашнуровывать кроссовок.
– Ну спасибо за одолжение, – ответил Ларс. Затем, помолчав, добавил. – Ладно, пару-тройку месяцев я твое общество стерплю.
Вальтер удивленно поднял голову.
– Почему это «пару-тройку»?
– Потому что ты вылетишь на первой сессии.
– Ну, это мы посмотрим, – с хитрой улыбочкой ответил Кунц.
Ни друзей, ни приятелей у Ларса отродясь не водилось, и это его более чем устраивало. Ему и с самим собой было неплохо. Однако история с Вальтером почему-то крутилась в его голове в тот день всю дорогу домой.
«Интересно, что сказала бы мама об этом Кунце?» – думал Ларс под стук трамвайных колес. После того как родители покинули этот мир, он мог размышлять об этом до бесконечности без малейшего шанса получить ответ.
Единственным из семьи, кто мог бы хоть что-то сказать, был старший брат. Но Кристер не желал с ним общаться. Ведь Ларс не представлял из себя ничего выдающегося, не было причины, чтобы гордо сказать кому-нибудь из друзей: «Вот, это мой брат!» Кристер хотел бы о нем забыть, но видеться иногда приходилось, поскольку жили они в одном доме. Что, впрочем, тоже являлось формальностью, поскольку дом был давно разделен надвое и имел отдельные входы.
Их дед, Кнут-Улаф, строил его в расчете на большое семейство, но супруга произвела на свет лишь одного ребенка, мальчика, названного Йоном. Когда Йон вырос и женился, отец отдал ему половину дома, сделав отдельный вход, но оставил общую дверь на втором этаже, чтобы удобней было ходить в гости. Позже, когда появились внуки, Кристер и Ларс, а дед с супругой отошли в мир иной, их половина дома досталась Кристеру. Несколько лет назад Йон с женой погибли в аварии, и теперь Ларс владел второй половиной дома, а общая дверь на втором этаже закрылась окончательно.
Так что в поступках и выборе друзей Ларс был совершенно свободен. Плевать он хотел и на брата, и на какого-то осла, набивающегося в приятели. И на то, что жилище давно пребывало в запустении – обрывки бумаг, разбросанные вещи и толстый слой пыли везде, где только можно – подобные пустяки Ларса не трогали.
Последняя уборка произошла в доме где-то с полгода назад, во время очередного визита тетушки Кари, маминой сестры, которая считала долгом заботиться о «бедных мальчиках». Несмотря на то, что один из них уже имел семью, а другой, хотя и не имел, тоже был самостоятелен, и если мог умереть от голода, то лишь по причине собственной лени и нежелания идти в магазин за продуктами, оставленное родителями наследство обеспечивало ему вполне безбедное существование.
Ларс так устал от тетушкиной заботы, что теперь, оставшись один, вовсю наслаждался свободой. Бросив сумку у двери, он протопал на кухню, отломил кусок булки и, прихватив из холодильника пакет с молоком, поднялся наверх, в мансарду, где находилось самое лучшее место на свете – его мастерская.
Когда тетушка в последний приезд пыталась ворваться сюда с тряпкой наперевес, Ларс дал ей такой решительный отпор, что она отправилась домой со спокойным сердцем, поняв, что характер у племянника есть, а значит ребенок не пропадет. Теперь Ларс надеялся увидеть ее не скоро.
В мастерской, светлой комнате с огромным окном, было все, что нужно для счастья отдельно взятой личности: стеллаж для хранения работ, пара табуретов, стол, тумбочка, этажерка для всякой всячины и, конечно же, мольберт, за которым Ларс проводил все свое время (кроме тех минут, когда, любуясь морем и поросшими зеленью холмами, сиживал на подоконнике с кружкой чая). А еще мастерская сияла чистотой – оконные стекла были вымыты до блеска, пыли не было и в помине, каждый предмет находился в строго отведенном месте, здесь Ларс беспорядка не терпел.
В тот день, поедая булку и оценивая стоящее на мольберте творение, он не предполагал, какой сюрприз преподнесет ему любовь к рисованию на следующий день.
На следующий день Ларс пришел в Академию рано, чтобы доделать работу, прерванную дракой с Кунцем – сегодня работу предстояло сдать. Оказалось, не он один такой умный – в аудитории собралась вся группа, поэтому о тишине и покое пришлось забыть. Эмма и Эва как всегда о чем-то трещали, Вальтер носился от одного мольберта к другому, отпуская комментарии, Дэнис ругался, Мириам беседовала с Тиной.
Ларса шум отвлекал, да и натюрморт был скучный, поэтому мысли то и дело перескакивали на другое, в частности – на собственную картину, с которой он бился давно и без толку. Если бы не сегодняшний кафедральный просмотр, то вчера он опять засиделся бы за полночь.
А история с этой картиной вышла странная – как-то раз, в конце лета, Ларсу приснилась девушка со светлыми пушистыми волосами и дивной улыбкой, сидящая на подоконнике. Он чувствовал, что должен написать ее портрет, почему-то это было очень важно. Лицо он запомнил, а вот с позой оказалось сложнее – как Ларс ни пытался ее передать, что-то все время выходило не так. А что именно – было непонятно.
Поняв, что витает в облаках, Ларс нехотя вернулся в реальность и, бросив взгляд на лист с натюрмортом, решил оценить работу на расстоянии. Встал, чтобы отойти подальше, повернул голову… и замер. На подоконнике, болтая ногами, сидела Мириам. Пухленькая смуглая брюнетка ничуть не напоминала девушку из сна, но поза ее оказалась абсолютно идентичной.
«Не двигайся!» – крикнул ей Ларс. Заметался в поисках бумаги (как назло, ничего под рукой не оказалось), недолго думая, схватил свою работу и набросал Мириам с обратной стороны листа.
Поступок не остался незамеченным – рядом тут же возник Вальтер, следом подбежала Мириам, за ней – остальные. Даже Дэнис оторвал свой царственный зад от табурета и почтил Ларса вниманием.
– А ты темная лошадка, Альберг, – многозначительно произнес Вальтер, разглядывая набросок.
Больше никто высказаться не успел – к великой радости Ларса грянул звонок, вошли преподаватели и началось последнее занятие перед сдачей. На любопытный взгляд Мириам Ларс натыкался на протяжении всей пары.
«Так, всё, сдаем! – провозгласил профессор Хайнц, хлопая в ладоши, – Сдаем и выходим! Кунц, оставьте рисунок, перед смертью не надышитесь!»
Профессор на секунду замешкался, глядя в сторону преподавателей, которые, сбившись в кучу, разглядывали что-то на обороте одной из работ, затем выхватил лист из рук Вальтера и выставил парня за дверь, к товарищам.
Просмотр начался.
Когда студентов, умирающих от нетерпения, вновь запустили в аудиторию, оказалось, что большинство из них получили высокие баллы, остальные – средние. Единственным, кто схлопотал «неуд», оказался Ларс, хотя в ряду выставленных работ его натюрморт выглядел лучшим.
– Не понял, – возмущенно произнес Вальтер, останавливаясь напротив рисунка Ларса, – а почему «неуд»?
К нему присоединились и остальные, по аудитории пронесся недоуменный ропот.
– Объясняю для непонятливых, – профессор Хайнц перевернул работу Ларса, явив миру сидящую на подоконнике Мириам, – Альберг, ваш набросок? – Ларс кивнул, – Вот вам и причина, – Хайнц вернул лист в прежнее положение и ткнул пальцем в нарисованный натюрморт. – Это не ваш уровень. Можете лучше – делайте. Иначе в вашей учебе нет никакого смысла.
И началась у Ларса веселая жизнь. Даже обычных еженедельных набросков ему приходилось делать либо в два раза больше, либо в два раза лучше, обычно – и то и другое. А про работы на оценку и говорить нечего – на каждом просмотре на него сыпалась такая куча замечаний, что однокурсники только глазами хлопали, да посылали ему сочувственные взгляды.
Но Ларса это совершенно не трогало. Его устраивало такое положение дел, а комментарии Хайнца он находил полезными. Вот только возмущения Вальтера таким «несправедливым» положением дел немного выводили из себя. К счастью, тот со временем успокоился, решив, что если Ларсу не лениво всякий раз переделывать работы, то и ладно. «Каждый развлекается как может», – заявил он.
Сам Вальтер предпочитал иной подход к учебе и всячески его придерживался.
Вальтер, в отличие от приятеля, не имел столь фанатичной любви к искусству. Особенно к теоретической его части. Поэтому, если и удостаивал лекции своим посещением, то бессовестно дрых где-нибудь на заднем ряду.
Тревожил этот факт лишь старосту Мириам. Но если что-то тревожило Мириам, спокойствию окружающих тут же приходил конец. Первой жертвой ее тревоги стал Ларс, пойманный после занятий в тот день, когда Вальтер не появился в академии.
– Где твой друг? – произнесла Мириам, возникнув перед его носом, как айсберг перед «Титаником».
– Понятия не имею, – ответил Ларс. Попытался ее обойти, но староста вновь преградила дорогу.
– Нельзя быть таким равнодушным! Ты заметил, что Кунц стал редко бывать на занятиях?.. Не заметил?!
Ларс переступил с ноги на ногу.
– От меня-то ты чего хочешь?
– Надо к нему сходить!
– Ну так сходи, если надо.
Мириам вздохнула (какие непонятливые эти мальчишки).
– Если я приду к нему одна, он меня неправильно поймет, – сказала она с интонацией мамаши, объясняющей ребенку прописные истины. – Давай сходим вместе.
– У меня другие планы. И вообще… я понятия не имею, где он живет.
Мириам посмотрела на него с недоверием, но от комментариев воздержалась, вытащила из кармана листок.
– Вот адрес, идем!
– Ну не знаю… – начал было Ларс, но Мириам оказалась упрямей.
Вскоре они уже двигались по мощенной булыжником улочке с красноречивым названием Торговая, мимо аккуратных белых домиков с черепичными крышами, первые этажи которых занимали магазины, кафе и уютные ресторанчики. Попытка Мириам завязать разговор успехом не увенчалась, и они шли молча. Мириам разглядывала витрины, а Ларс думал о том, какие мотивы сподвигли ее отправиться к Вальтеру.
Версий образовалось три.
Первая, самая правдоподобная, это служебный долг. Водрузив на себя должность старосты – больше ни у кого в группе такого желания не возникло – Мириам взялась за дело с упорством бобра-трудоголика, успев за месяц устроить вечеринку в честь начала учебы, организовать экскурсию в Национальную галерею и сводить группу на фортепианный концерт, где Ларс отлично выспался. Кроме того, она зорко следила за посещением и успеваемостью. В этот контекст визит к нерадивому Вальтеру вписывался отлично.
Вторая версия, тоже не лишенная оснований, это личный интерес Мириам к студенту Кунцу, в котором не было ничего удивительного, поскольку Вальтер пользовался большой популярностью у девушек, и только Мириам упорно делала вид, что «этот балбес» ей неинтересен.
И, наконец, третья, самая отвратительная на взгляд Ларса версия, это личный интерес Мириам к нему самому. После истории с наброском она поглядывала на него странно, хоть Ларс и пытался убедить себя, что за этими взглядами ничего не стоит. Мириам ему не нравилась. Она хоть и была симпатичной, характером походила на тетушку Кари – ее тоже было слишком много.
Решить, что делать, если последняя версия окажется правдой, Ларс не успел. Мириам, дернув его за рукав, указала на дом с левой стороны дороги. Над входом в магазин красовалась вывеска «Мясные деликатесы». Сияли огнями витрины. Окна на втором этаже были темны, и только в мансарде на третьем горела лампа.
Мягкий свет и потрясающий запах окутали путников, едва они перешагнули порог, а горы эффектно выложенных вкусностей повергли Ларса в прострацию. «Сюда бы атласную драпировочку, да фруктов накидать – замечательный натюрморт будет», – пронеслось в его голове при виде сочного ломтя окорока.
Однако Мириам уже тащила его к прилавку, за которым продавец, мужчина средних лет в ослепительно белом фартуке, взвешивал кусочек буженины для покупательницы. Во внешности мужчины прослеживалось что-то неуловимо-знакомое. Когда он улыбнулся, подавая женщине сверток, Ларс, наконец, понял, что перед ними Кунц-отец.
«Здравствуйте, – произнесла Мириам, – нам нужен Вальтер».
Дитрих Кунц любил изучать людей, и хотя ему, как владельцу магазина, совсем не обязательно было стоять за прилавком, обычно сам обслуживал покупателей. И себе удовольствие, и бизнесу польза – он с легкостью делал так, что любой человек, случайно заглянувший в магазин, превращался в постоянного клиента. Как это случилось с профессором Хайнцем, который, хоть и не стал относиться к Вальтеру лучше, зато купить чего-нибудь этакого отправлял жену именно сюда.
Герр Кунц сразу понял, что парочка пришла не за покупками. Боевая девушка с примесью восточных кровей и флегматичный светловолосый парень, держащийся на расстоянии – вряд ли их связывало что-то, кроме общего дела. А если учесть возраст визитеров, то и гадать не надо, к кому они пришли.
Вопрос девушки подтвердил его догадки. Осталось только понять, с какими намерениями они пожаловали. Дитрих секунду поразмыслил, затем указал на дверь служебного входа: «Прямо и наверх».
Пройдя через дверь, Ларс и Мириам оказались в холле с широкой деревянной лестницей, освещенной лучами вечернего солнца, падающими из окна. Внизу на ступеньках лежал огромный плюшевый медведь с глупой мордой. Пролетом выше, возле двери, они наткнулись на мяч и коробку с игрушками.
– Странно, – сказала Мириам, нажав на кнопку звонка. – Насколько я знаю, братьев и сестер у Кунца нет. Он что, впал в детство?