Наталья Михайловна откидывается на спинку сиденья и позволяет плечам расслабиться. В салоне душно и пахнет бензином. Обивка сидений в нескольких местах прожжена сигаретой. Такие же отметины на потолке микроавтобуса. Это сбивает с толку. Кому пришло в голову тушить сигарету подобным образом? Слишком часто люди гадят сами себе.
Как же трясет! На каждом повороте сердце заваливается – то вправо, то влево. Однажды Костик прочитал ей подробную лекцию про особенности амортизации в автомобилях разных марок. Сын вообще удивлял ее своими энциклопедическими знаниями из самых разных областей жизни: интересовало Костика все на свете. Часто Наталья Михайловна с гордостью и все же небольшой завистью думала, насколько кругозор выросшего родного ребенка превышает ее собственный, замкнутый исключительно в сфере врачевания. А теперь…
А что теперь? Можно подумать, что тромб безвозвратно уничтожил Костин интеллект! Чушь несусветная! Да, погибла часть клеток головного мозга. Да, нарушились каналы связи, отвечающие за речь и движение, но личность-то ее Кости не распалась, не исчезла. Пытливый ум сына сохранен. Вот только пока заперт, как в клетке.
Впрочем, это самое страшное.
Рессоры.
Рессоры в этом автобусе, судя по всему, не предусмотрены. Наталья Михайловна разглядывает туго натянутые жгуты, с помощью которых рабочие закрепили инвалидную коляску между сиденьями. Да нет, все надежно. Грузчики постарались. К тому же тряска, похоже, веселит Костю: он радостно хмыкает на каждой кочке, криво улыбается Кате, пытается поймать ее взгляд.
Да и вообще им повезло – и с размером этого автобуса, и с водителем, и с ценой. Места сзади как раз хватило, чтобы разместить все коробки и чемоданы, а паренек оказался бодрым, ловким, а главное, достаточно равнодушным (Наталья Михайловна уже не раз видела, как болезненно невестка воспринимает любой жалостливый взгляд со стороны). Ехать всего-ничего, часов семь – можно потерпеть и жару, и запах.
От мысли, что вся основная суета осталась позади, Наталья Михайловна испытывает нечто вроде эйфории. Женька-то какая молодчина, помогла со сборами не хуже иного взрослого. Послушная, энергичная, внимательная – откуда все это взялось? Внезапный холод пробегает по затылку. На мгновение Наталью Михайловну пронзает острый страх за внучку. Не находя для него причины, она смотрит на сидящую рядом девочку. Женька отвечает спокойным взглядом и сдержанной улыбкой.
Просто повзрослела.
И стала молчуньей.
Интересно, Катя осознает, что после инсульта отца девочка почти перестала разговаривать?
Удивительно, но ритмичные подпрыгивания микрика в итоге оказываются благотворными не только для Кости. Отбросив тревоги, Наталья Михайловна погружается в приятную дремоту, сонно перебирая в голове события последнего месяца.
Квартиры – ее и детей – были проданы в рекордный срок, благо один из пациентов оказался риелтором и помог выручить за сделки вполне адекватные деньги. Ну и по мелочи: гараж, Костина машина, мебель из медкабинета. Набранной суммы более или менее хватило, чтобы закрыть основные кредиты и раздать самые жесткие частные долги. Все сложилось настолько удачно, что даже не пришлось объявлять банкротом Костину фирму. Впрочем, если Наталья Михайловна правильно поняла объяснения зама Кости, деятельность компании в любом случае замораживается не меньше чем на год. Коллектив, естественно, распускается. Через двенадцать месяцев на счет фирмы ее сына должна поступить заключительная выплата по какому-то древнему контракту, да и Костя, возможно, оклемается, можно будет худо-бедно возобновить работу. Так предположил заместитель. Наталья Михайловна ничего не стала отвечать на его слова, а Катя порывисто отвернулась к окну.
Им надо продержаться всего лишь год.
Выключив эмоции (в этом она была специалистом), Наталья Михайловна передала коллегам всех своих пациентов, сдержанно выслушала десятки стонов-причитаний и откопала в комоде, под грудой папок с письмами и потертыми документами, ключ от дома в Лисичкино, деревне, в которой прошло ее детство.
Тот разговор с невесткой (к ужасу Натальи Михайловны) прошел проще, чем можно было ожидать. Катя смирилась с отъездом почти сразу – всего лишь раз прорвалась стоном ее правда: просто не выдержу… И все. Ярость сменилась покорным принятием.
А лучше бы Катя продолжала кричать.
Крионика души.
Бодрствующей комой называют подобное состояние психотерапевты.
Катя больше не спорила с Натальей Михайловной. Безропотно подписывала бумаги, готовила завтраки и ужины, мыла Костю. Вопрос о том, что из себя представляют Лисичкино и сам дом, задала всего один раз. Ответ не дослушала.
В итоге самым сложным во всем этом мероприятии оказалось разобраться с вещами. Жизнь человека накапливает кошмарное количество пыли. Год за годом искусным извилистым лабиринтом в наших чистых домах разрастается сеть укрытий, в которых собирает силы серое, неубиваемое чудовище. Раскладывая одежду по чемоданам, Наталья Михайловна с болью осознала, насколько пыль пугает ее. Нечто, наделенное сознанием, способное вступить в бой. В конце концов, пыль останется и после смерти Натальи Михайловны.
Так что судьба битвы предрешена.
Да и окончание ее не за горами. Не за горами, за… холмом?
Из Лисичкино Наталья Михайловна – тогда еще просто Наталья – уехала в семнадцать лет. Окончив деревенскую школу, резво порвала со всеми, с кем можно было порвать. Переругалась с родителями, робко восставшими против ранней самостоятельности дочери; бросила нежно любимого трогательного мальчика, мало что объяснив ему в утешение; выкинула из души всех этих пташек и лисиц, ручьи и деревья, солнце в полнеба, пряный запах травы и уютный скрип старой лестницы дома. Она хотела стать врачом – а значит, выбирать надо было холодную сталь необходимого. Шумный город, курсы, работа уборщицей, репетиторы, вуз, связи, дежурства до полуобморока, экзамены, риск, протекция, удачный брак с главврачом… Что еще?.. Она была максималисткой, и юность утверждала, что достичь мечты можно – лишь выхолостив все приметы устаревающей жизни. С возрастом очевидным стало, что она сама провоцировала бесконечный бой, думая, что счастье можно заслужить лишь в сражении.
Очнулась Наталья безнадежно поздно: родители умерли, как-то тихо, скромно, один за другим. Без драм, болезней и каких-то особых мучений. И без дочери. Умерли. Из Лисичкино к этому времени уехала большая часть жителей; не одна Наташа в послевоенные годы погналась за будущим. Школу закрыли за ненадобностью, осиротевшие дома потеряли окна. Разве что солнце, лисы да трава еще ждали свою соседку, впрочем, кто их знает, этих лис.
Наталья Михайловна не очень разбирается в животных. Ее покойный муж никогда их не любил, лишь однажды поддался на уговоры сына завести собаку.
А трепетный лисичкинский мальчик… Ее Витенька…
Однажды – она еще была в самом запале себяделания – Витя приехал в город, отыскал ее институт, что-то говорил, коряво подбирая слова. Наталья фыркала, стесняясь просторечия и робости бывшего возлюбленного. Витя замолкал и осторожно касался ее волос тонкими пальцами, Наталья невольно втягивала запах его запястья. Пугалась узнавания. Отстранялась. Как могла, спасала свое сердце, старательно подмечая провинциальность смущенного гостя.
Успешно наращивала кожу. В итоге справилась и с этим.
Витя уехал обратно.
Уже будучи дипломированным врачом, женой уважаемого всеми Степана Федоровича и матерью Костика, забавного деятельного подростка, Наталья решилась разузнать о судьбе своего деревенского суженого.
Оказалось, Витя тоже получил высшее образование, несколько лет по распределению работал учителем в дальнем северном городке, потом вернулся в Лисичкино, увлекся собиранием местного фольклора, вроде даже писал по этой теме какую-то научную работу. Женился…
Дослушивать Наталья Михайловна не захотела.
В Лисичкино после своего освободительного побега она была еще только один раз – вскоре после смерти отца (мама скончалась первой). Издалека пронаблюдала, как нанятый за бутылку рабочий заколачивает окна дома, скользнула взглядом по пустой вершине холма, усмехнулась суеверным мыслям, забрала ключ.
Всё.
Много работала. Восхищалась квалификацией мужа. Обожала сына.
Никогда не влюблялась.
Женька стала виртуозом в деле притворства. Час за часом, день за днем она делает вид.
Девочка помогает маме и бабушке собирать вещи. Девочка (вполне законно) грустит – из-за предстоящей смены места жительства и расставания с друзьями. Девочка крепко спит, набегавшись за день. Девочка с аппетитом ест фирменные бабушкины сырники. Читает запоем. Слушает внимательно. Улыбается искренне.
Девочка отлично справляется с ситуацией. Вот что значит— здоровая психика ребенка…
Статуэтку Оскара, пожалуйста. За роль второго плана.
Главные роли у мамы с бабушкой. Семья сплотилась перед лицом неприятностей. Узы, оптимизм, взаимная поддержка. Впрочем, мама часто переигрывает. Иногда забывает текст. Не слушает партнеров.
В целом, все они молодцы, конечно. Неплохие актеры.
Сейчас, например, Женька делает вид, что с любопытством смотрит в окно автобуса. Прижала нос к стеклу, щурится от яркости солнца. А сама исподтишка сквозь ресницы разглядывает сидящих напротив родителей. Мама и папа. Натянутая, будто звенящая от напряжения, струнка – молодая женщина. Бессильно растекшийся в закрепленном рядом инвалидном кресле кисель – молодой мужчина.
Больнее всего изучать выражение их глаз.
Папа растерянно таращится по сторонам, похож на трехлетку, первый раз отправившегося путешествовать. Испуг сменяется простодушной радостью, паника без всякой причины возникает следом за веселым возбуждением. Папа крутит головой, что-то мычит. Затихает. А потом вдруг из глубины папиных глаз всплывает все понимающая тоска взрослого человека.
Папа вот-вот заснет. Скорее бы.
Выражение маминых глаз? Его просто нет.
Ночью накануне, в очередной раз притворяясь спящей, Женька пыталась придумать, как помочь маме справиться с пугающим переездом в Лисичкино. Особых идей не возникло, так, стандартный набор: быть покладистой, веселой, исполнительной, послушной. Ну и, естественно, молчать. В тишине темноты спальни все эти планы не предполагали сбоев, идеально оттачивались, не давали заснуть.
Утром в грузовой микроавтобус садилась Женька-идеальная – девочка, преисполненная благих побуждений. Помогла затащить чемоданы, аккуратно пристроилась рядом с бабушкой, улыбнулась папе, надкусила яблоко, скромно отвернулась к окну.
Прищурилась.
Но пустота маминых глаз… Ее необходимо уничтожить. Еще до папиной болезни Женька вроде бы наловчилась выдергивать маму обратно в реальность. Это даже не рвущийся изнутри дракон, а сознательно оттачиваемое мастерство. Злость – отличный будильник. Довести маму до ярости – метод не самый приятный, зато иногда срабатывает.
Женька звонко обсасывает огрызок яблока, открыто смотрит в мамино отсутствующее лицо, разжимает пальцы, вслушивается в глухой звук падения. Медленно вытирает пальцы о джинсы. От толчка автобуса огрызок закатывается под инвалидное кресло. Мама вздрагивает.
– Подбери сейчас же.
Женька не реагирует. Шуршит пакетом, вытаскивает еще одно яблоко. С хрустом вонзает зубы в кислую до подташнивания мякоть. Недозрелый сок разъедает потрескавшиеся уголки губ. Женька сдерживает гримасу.
Рядом возится бабушка, ее можно почувствовать левым локтем.
– Наталья Михайловна! Не надо! Пусть сама поднимает!
– Да мне не сложно, Катюш, я ближе.
– Ну я же попросила! Она специально бросила, я видела!
– Не накручивай себя. Уже все убрано.
– В кого она превратится, если вы все будете за ней подтирать?
Мамин голос звенит. Женька вглядывается с надеждой: мама сжала губы так, что белыми штрихами выделились скулы, переплела пальцы, еще сильнее откинула назад плечи.
Выражение маминых глаз не изменилось.
Затоплены пустотой равнодушия. Наверное, так можно сказать. Мама выдыхает сквозь зубы, отворачивается к окну и закрывает глаза. Сеанс связи прервался, не состоявшись.
Женька чувствует, насколько пристально смотрит на нее бабушка. Оборачивается с вызовом, тут же распадается на обмякшие кусочки, ошпаренная ее сочувствием. Так они несколько секунд смотрят друг на друга: девочка и старая женщина.
– Посмотри, Женечка! Уже почти Лисичкино. Сейчас лес закончится, будет поворот… И увидишь.
Что тут можно рассмотреть? Ливень такой, что стекло напоминает прибой: дождевые волны накатываются одна на другую, ломают мелькающие силуэты гигантских деревьев. Когда он только успел начаться – этот тропический водопад? Периодически по автобусному окну хлещут лохматые еловые лапы – самозваные дворники, сгребающие излишки воды…
…Мы погружаемся на дно океана.
Интересно: чувствуют ли подводники, как замирает время в сдавленных толщей воды железных капсулах?
Женьке хочется стянуть с бабушкиного запястья часы и убедиться, что секундная стрелка все еще движется вперед.
– Странно. В Лисичкино редко бывали дожди. Я почти их не помню. Всегда ясно…
Женька недоверчиво качает головой.
В последнее время бабушкин голос изменился, добавился какой-то сиплый треск. Как будто каждое новое слово вынуждено ломать хрупкую корочку первого зимнего льда – пробивать себе дорогу. Женя представляет, как бабушкино горло полностью сковывается толстым слоем векового льда.
Очень страшно.
– Я же говорила! Смотри, Жень! Костик, Катя! Просыпайтесь! Смотрите, чудо какое!
Дождь и лес обрываются внезапно и одновременно. По обеим сторонам петляющей проселочной дороги расстилается бескрайнее дикое поле, залитое солнцем. Зелень травы рассечена золотыми штрихами – уцелевшими колосьями когда-то посаженной пшеницы. Синюю безоблачность неба пересекает гигантская дуга полноценной радуги – противоестественная в своей разноцветной совершенности. Даже потрепанный годами микроавтобус впечатлен открывшейся красотой: в недрах его двигателя что-то странно булькает, небольшой перебой, подобострастная попытка заглохнуть, чтобы вновь мужественно заурчать, восстанавливая ровность хода.
Но Женька почти не замечает радуги, она пытается осмыслить то, что увидела на выезде из леса, за мгновение до обрушившегося на них солнца. Растущее отдельно от леса дерево – черные голые ветви, переплетенные необыкновенным узором. Не дуб, не ель, что-то другое, жутковато диковинное. Отбросившее листья, лишь бы оголить красоту плетения. На одной из веток – огромная серая птица. Женька могла бы подумать, что это кукушка, она видела картинку в энциклопедии – точь-в-точь, но размер… Птица – больше орла. Провожая взглядом автобус, птица несколько раз открыла и закрыла клюв. Конечно, Женька ничего не услышала, но внутри головы отчетливым рефреном плескалось: «Ку-ку, ку-ку…»
Женька разворачивается к родителям, набирает воздух – почти решается рассказать им о странном видении – и осознает папино состояние. Агукающий в коляске восторженный малыш, ее отец возбужденно жестикулирует, показывая жене радугу. Глаза блестят, мычание невыносимо. Мама смотрит на него так внимательно, так странно. И вдруг – следуя направлению папиной неуклюжей руки – оборачивается к радуге. Пронзает ее отчаянным взглядом. То ли ненавидит, то ли сдерживает слезы.
Женька забывает про кукушку.
На родителей она смотреть больше не может.
Зелено-желтое поле вскоре остается позади. Дорогу автобусу преграждает бурлящая река, водопадом срывающаяся с отвесной стены то ли горы, то ли скалы. Даже находясь в отдалении от дороги, эта покрытая буйной травой махина перекрывает половину неба.
Автобус останавливается. Еще через секунду стихает шум двигателя. Салон наполняется тишиной, сплетенной с журчанием воды.
Мама удивленно смотрит на бабушку.
– Наверное, дальше уже не проедем, Катюш. Это же Лисий холм. Теперь пешком, я тебе рассказывала. Вон, видишь? Там по камням перейти можно. Пойдем налегке, автобус тут подождет, я договаривалась. А потом местные помогут… Сказали, там стройка какая-то. Много узбеков работает.
– Женя! Стой! Куда поскакала? Подожди! Осторожно, там берег высо…
Женька выпрыгивает из микроавтобуса, не дослушав маму. Уже забытая за это лето сила любопытства вышвыривает ее из духоты машины – навстречу холму, реке, небу. Ошеломленно замерев на краю берега, Женька жадно заглатывает куски непривычного пейзажа: серо-коричневая яростная пена внизу, манящие серые бока камней, тропинка, сбегающая вниз, – на той стороне. И зеленый луг, за которым тусклыми пятнами разбросаны старые дома деревни.
На лугу пасутся белые лошади.
Где-то вдалеке хрипло лают собаки.
Женька выдыхает.
Возможно, она задерживала дыхание весь последний месяц.
Маме далеко не сразу удается переправить папину коляску через реку, колеса то и дело застревают между камней, чемодан выскальзывает из крепления, чуть не падает в воду. Бабушка снует вокруг, безуспешно пытаясь замаскировать волнение.
Развернувшаяся суета не затрагивает Женькину душу. Замерев в отдалении от взрослых, Женька восхищенно разглядывает прекрасный табун. Ее завораживает грация животных. Две молодые кобылы затевают что-то вроде соревнования, вскидывают копыта, играют в догонялки, возбуждая остальных.
Почему, кстати, все лошади белые? И кто их хозяин?
Потом они долго пробираются по колдобинам деревенской дороги. Бабушка удивляет родных отнюдь не интеллигентным чертыханием, мама не издает ни звука – упрямо толкает перед собой буксующую инвалидную коляску, в которой папа кряхтит, обхватив руками доверенный ему чуть было не утонувший чемодан. Женька обреченно тащится следом, недоумевая, зачем маме вообще понадобилось нагружать всех этим несчастным чемоданом, если остальные вещи остались наверху, в автобусе.
Словом, та еще процессия. Жаль, оценить некому – пройдя чуть ли не половину деревни, семья так и не встречает ни одного человека. Лишь далеко за пастбищем бурлит жизнь: вгрызаются в землю черпаки экскаваторов, мельтешат крошечные фигурки рабочих.
Стройка настолько не вписывается в пейзаж Лисичкино, что Женька торопится отвести от нее глаза.
Наконец, бабушка замедляет шаг. Женька первый раз видит, чтобы старый человек так сильно робел. Бабушка шевелит губами, будто пытается поздороваться с покосившейся калиткой. Ну или что она там ей шепчет, извинения за вторжение? Деревянный забор – довольно высокий, даже привстав на цыпочки, Женьке не удается заглянуть во двор их будущего дома.
И тут соседний участок взрывается лаем. Десятки (или сотни?) собачьих голосов взвиваются в небо, подзадоривая друг друга, оглушают Женьку. От неожиданности она отпрыгивает в сторону и вжимает голову в плечи. Впрочем, это секундная реакция, просто эффект неожиданности. Любопытство превыше всего – и вот уже Женька делает несколько шагов к сетке забора соседей, мечтая увидеть стаю голосящих псов.
– Это еще что такое? Жень, стой!
Побледневшая мама выглядит очень испуганной; Женька никогда не могла понять, почему она так сильно боится собак. Скрип отодвигаемых ворот вообще заставляет маму попятиться, бросить папину коляску на произвол судьбы.
В проеме ворот – хмурая женщина средних лет: крупная подтянутая фигура, ежик коротких волос, тяжелый недобрый взгляд, синяки под глазами. В руках женщины огромный топор, рукава закатаны, жилистые локти. Мама рядом с этой великаншей – нежная хрупкая Дюймовочка. Вот кого следует опасаться, а совсем не повизгивания верных друзей человека. Впрочем, Женьке женщина даже нравится. Причина внезапной симпатии – небольшой кожаный мешочек, привязанный к ремню ее грязных джинсов. Женька знает, что в таких мешках носят специальный корм для дрессировки собак.
Женщина неторопливо разглядывает бабушку, слегка ухмыляется, задержав взгляд на ее элегантной соломенной шляпе. Долго смотрит на папу, шарит глазами по его коляске, прищуривается, видимо, законы приличий здесь никого не волнуют, разворачивается к маме.
Из-за спины суровой владелицы топора выпархивает волшебное существо, похожее одновременно на эльфа и принцессу диснеевского мультфильма: синие распахнутые глаза, до самого пояса золотые кольца распущенных волос. Красавица даже одета в сказочное платье: алая кружевная вышивка по белоснежному краю длинной расклешенной юбки. Раскрасневшись от смущения, девушка без умолку тараторит, стараясь развеять зависшую в воздухе неловкость.
– Добрый день! Ой, у нас, наконец, появились соседи! Анют, ты уже познакомилась? Вы не бойтесь собак – они все заперты. У нас тут собачий приют. Ну и дрессировка… Давайте я вам с чемоданом помогу? Как вы с коляской-то по всей этой грязи проехали? У вас есть ключ? Там, наверное, все заржавело. Это все ваши вещи? Нет? Ясно.
А вот и еще один житель громогласного собачьего участка. Неуловимым глазу движением между Женькиной семьей и их будущими соседями материализуется огромный черно-рыжий пес с маленькими острыми, как у поросенка, ушами. Женька признает в нем питбультерьера. Пес принимает боевую стойку, недвусмысленно защищая хозяек от незнакомцев: хвост едва заметно подрагивает, голова опущена, вздрагивают губы. И страшный рык, конечно. Парень явно мастак в деле устрашающих спецэффектов, Женька невольно ежится.
Мама тут же рывком дергает Женьку назад, пытаясь спрятать ее за свою спину, яростно набрасывается на растерявшуюся «принцессу».
– Вы это называете «собаки заперты»? Совсем с ума сошли? Выпускаете на нас этого убийцу! Немедленно уберите собаку! Тут ребенок! Нам потом что, уколы делать?
– Катюша, успокойся, видишь, он хвостиком виляет!
Неумелое заступничество бабушки только подливает масла в огонь.
– Наталья Михайловна, да подождите вы! Это же безобразие просто: какой хвостик виляет, он запросто может Женьку на части разодрать! Как можно бойцовых собак держать без привязи?
Женька ловит на себе взгляд стриженой. Та отводит глаза. Почему-то остается ощущение, что именно на нее, Женьку, только что была направлена необъяснимая ярость этой странной женщины. Женька вздрагивает от ее низкого, насмешливого голоса, источающего яд. Женщина растягивает слова, словно ленясь разговаривать с чужаками.
– Да будет вам известно, уважаемая, что псы виляют не только от радости. Подрагивающий кончик хвоста питбуля – предвестник нападения, часто с целью убийства. Чтобы, как тут выразились, разодрать на части врага. А ваше, женщина, знание бойцовых собак меня восхищает, жаль, что вы не можете при этом отличить суку от кобеля. Обратите внимание, у моей собаки нет яиц и члена.
– Да что ты такое говоришь, Анюта?
Раздавленная виной «принцесса» испуганно бросает на подругу непонимающий взгляд, пропускает свои прекрасные пальцы под ошейник затихшей собаки, заставляя ее сесть.
– Джерси никогда никого в жизни не укусит, ты же знаешь! Зачем ты? Она просто актриса у нас, понимаете? Я про Джерси. Любит строить из себя охранника, сама только лижется потом. Не бойтесь! Это все притворство ее, собачье. Ань, ну скажи!
Холодная вежливость маминого ответа – вырезанная изо льда фигура – обжигает, исключая близость:
– Послушайте, нам все равно. Уберите собаку немедленно. Пожалуйста. Нам не нужна ничья помощь. Не могли бы… вернуться к себе… э-э-э… домой. Наталья Михайловна, вытащите вы ключ уже, пожалуйста. Это дурдом какой-то просто.
Женька с сочувствием смотрит, как сникают плечи девушки. Заталкивая Джерси за ворота, та чуть не плачет. Помедлив, девушка вновь возвращается к Жениной маме, явно хочет вновь рассыпаться в извинениях. Но великанша перехватывает «принцессу» на полпути.
– Забей, милая! Видишь, у людей тут сумасшедший дом, они сами это признают. Иди-ка ко мне, малыш.
После этих слов женщина аккуратно кладет топор на землю, не торопясь обнимает девушку и страстно целует ее в губы.
Кто-то – то ли мама, то ли бабушка – сдавленно охает.
Притягивая к себе Наташу,
сжимая крепкими пальцами ее мягкие ягодицы,
страстно впиваясь в любимые губы,
настойчиво просовывая в податливый рот язык,
Анна невольно спрашивает себя, с чего это она проделывает все это именно сейчас?
Порыв желания? Нет. Срочная необходимость утешить расстроенную подругу? Возможность взбесить трусливую незнакомку? Нет. Нет. Демонстрация свободы?
Да нет. Все дело в чертовом ребенке.
Какого хрена они сюда приперлись?!
Наташка вырывается из ее объятий и поспешно убегает во двор. Анна поднимает топор, вытирает его о джинсы, затем вразвалочку следует за любовницей, даже не взглянув на приезжих. Без лишней спешки закрывая за собой ворота, она в последнюю секунду подмигивает опешившему инвалиду. Тот осторожно улыбается в ответ, удивляя этим Анну.
Надо возвращаться к дровам. Наташка теперь долго будет дуться – не любит ее малышка прилюдные нежности. Да и собаки буквально бьются в истерике. Пока она не займется каким-нибудь привычным для них делом, вой не утихнет.
Итак, ребенок. К ним в Лисичкино пожаловал ребенок. Девочка, родившаяся (навскидку) лет десять-двенадцать назад. Угловатая, угрюмая, длинные русые волосы скрывают половину лица, оставшееся на виду – калька с лица тощей. Правда, в отличие от мамаши не боится собак. Хорошо хоть, эта Катя не обмочилась при виде Джерси – Анна плохо переваривает изнеженных трусливых барышень, взвизгивающих при виде любой собаки размером больше болонки.
А мелкая-то… Разве что руку в пасть Джерси не засунула! Тоже мне, еще одна любительница питбулей.
Лезвие колуна предательски соскальзывает в сторону. Полено так и остается целым – тонкая щепка не спеша падает в песок. Анна в бешенстве пинает колоду, отбрасывает в сторону топор. Ее трясет от ярости и отчаяния.
Изо всех сил Анна пытается выкинуть приехавшую семейку из головы.
Понятно, что колбасит ее вовсе не из-за них. Это просто недосып.
До четырех утра Анна отбивалась в форуме от этого бреда про приют. В шесть уже встала отжимать парализованных собак. Бедолаги сами не пописают: у кого две, а у кого и все четыре лапы не работают.
А всякие уроды еще смеют говорить, что она – живодер и наживается на страданиях обреченных собак. Сволочи! Посмотрела бы она, как эти сердобольные блогеры прожили бы хоть денечек их с Наташкой жизни.
Подъем затемно, туалет паралитиков, порубить мясо, разнести еду по трем собачьим корпусам, капельницы больным, выгул здоровых, паралитики, дрессура, паралитики, мясо, кормежка, капельницы, паралитики, заготовка корма, выгул…
Это если ничего экстраординарного не произойдет. А хрень всякая случается каждый день: то драка с разорванными вдрызг ушами, то судороги. То связь с электричеством пропадают на несколько дней. То собака старая умрет. Или молодая. Пропади оно!
Анна закусывает губу, пытается успокоиться. Собирает куски поленьев – надо успеть оттащить их ко второму сараю прежде, чем Наташка выпустит на выгул собак желтого корпуса.
Что за бабье кудахтанье Анна с утра развела в башке? Она любит своих полудохлых псов, любит агрессоров и бестолковых лизунов, любит эту убогую деревню с десятком ее слабоумных жителей.
Любит Наташку, любит всю эту жизнь.
Наконец-то снова любит жизнь.
И плевать, кто теперь будет жить в доме по соседству.
Так что причина плохого настроения – всего лишь усталость.
Ну и Герта.
Герта появилась в Анниной жизни три месяца назад.
Наташка натолкнулась в сети на историю про старую парализованную борзую, которую собрались усыплять из-за целого списка диагнозов-приговоров.
В молодости псина была многократным призером охотничьих турниров – идеальная выучка, телепатическое общение с хозяином. Потом хозяин попал в аварию, уехал на реабилитацию в другую страну, остался в итоге там жить, забыл про свою партнершу по охоте. Герта старела на попечении его родственников, сдавала быстро и необратимо. Милосердное решение в данном случае – усыпить, чтобы не мучилась. О чем, собственно, и распинались в соцсетях племяннички, получившие в наследство бывшую собачью чемпионку. Ух, как же Анна ненавидела эти публичные псевдоугрызения совести! Душу они, видите ли, изливают. Страдают…
Короче, Анна забрала Герту к себе. Перевезти сорокакилограммовую тушку, неподвижную, но огрызающуюся, помог Андрей. Не сам, конечно, архаровцы его узбекские. Андрей – вообще неплохой мужик, хоть и коммерсант. Вернее, хоть и мужик. Понятное дело, его задвинутость на лошадях – та еще ахинея. Но животных любит, с этим не поспоришь. Кстати, даже любопытно, выйдет что из его затеи создать эко-отель в Лисичкино? Анна невольно усмехается – так нелепо звучит это словосочетание. Впрочем, за полгода с момента своего первого визита в деревню Андрей нехило развернулся: настругал конюшен, завез лошадей, достраивает деревянные коттеджи, луг разровнял и засеял. Ни камня, ни гвоздя, как говорится. Сплошная экология. Чудак еще тот. Лезет к селянам с финансовой помощью и деловыми советами. Вот только не ясно, надо ли это все деревне? Лисичкинцы привыкли быть отрезанными от мира дикарями-одиночками. Какой отель? Какая цивилизация? Туристы? Здесь только паломников зомбированных признают. Да и то… Лисий холм разжует и выплюнет этого простодушного отельера-мечтателя, сколько бы деловой хватки он ни выказывал. И колдун не отмолит…
Герта… Увидев, как болезнь уродливо испещрила шишками длинный рыжий нос, Анна вздрогнула. А потом встретила ясный взгляд собаки. И что, что четырнадцать лет и онкология? Псина явно хочет жить и готова ради этого потерпеть.
Герту поселили в доме. Наташка разложила на старом диване теплый потертый кафтан – куда там царскому ложу. Ни о каких уличных корпусах речи, конечно, не шло. Началась борьба.
Сколько таких битв они с Наташкой уже выиграли. Слишком уж часто современные ветеринары отправляют зверюг на покой, не давая шансов ни их характерам, ни самой природе. Которая, кстати, способна на чудеса. Аннины паралитики начинали бегать – пусть даже и с пристегнутыми к заднице колесами, дряхлые старики обретали вторую молодость и басовито брехали на охамевшую молодежь, эпилептики стойко переносили припадки, а через день сумасшедшими лосями носились по участку. Наташка считает, что собак лечит человеческая любовь. Ее девочка безнадежно романтична.
Трижды в день Анна ставила Герте капельницы с лекарствами, которые при каждой поездке в город коробками закупал новоявленный деревенский бизнесмен-меценат. Наташка блендером взбивала мясные каши, узкой ложкой вливала питательную смесь в пасть борзой. Герта смотрела на них ясными желтыми янтарями и слабо виляла хвостом. Каждый взмах Анна считала победой; пряча радость, ворчливо подбадривала собаку. Относила к временным осложнениям каждый стон – просто надо переждать, болезнь отступит.
Чуда не произошло. Любовь и природа в этот раз не справились. Не справилась и Анна.
Позавчера Герта умерла.
А следом началась травля в интернете. Аннин приют давно не дает покоя районным зоозащитникам. Пуская завистливые слюни на перечисляемые Анне пожертвования, любители сетевых склок кем только ее за все эти годы не обозвали: мошенницей, сумасшедшей, старой девой, калечащей животных.
Теперь вот смогли уверенно набрать на клавиатуре: «Садистка, ради денег издевавшаяся над умирающей собакой». Какой же вой поднялся! Заварили кашу, конечно, все те же племяннички. Анна была вынуждена сообщить им о смерти Герты (право собственности, то-се, обязательства, ответственность чертова). Они и заголосили. Еще бы, собственный стыд легко переплавляется в праведный гнев: борзая была обречена, Анна использовала ее, чтобы собрать с сочувствующих как можно больше бабла, да у нее в приюте половина собак – паралитики, и думаете, зачем они ей?
Этой ночью Наташа силой отнимала у Анны ноутбук, злясь на интернет, который обычно в Лисичкино вообще не работает, а тут на тебе, несколько суток подряд стойкая связь. Анна рычала на все и всех: на новые сообщения в сети, на упрямую Наташку, на путавшихся под ногами собак. Называла форумчан идиотами и беззвучно выла в туалете от правды написанного. Герта и правда была обречена. И только Аннина самоуверенность заставила собаку адски промучиться целых два месяца. С чего она решила, что сможет победить альянс возраста и метастаз? Зачем вообще ей эта бесконечная донкихотская борьба со смертью?
Нет уж, она не будет отвечать на этот вопрос.
В руку Анны мокро вставляется собачий нос. Снова Джерси. Самый неуправляемый питбуль в мире. Ее слабость. Богиня непослушания. И Анниной души заодно. Так ее Наташка и не привязала. Как ни вопили новоявленные соседи… Молодец, девочка. Надо, кстати, выбраться в город – купить Наташке новые ботинки на зиму. А то осень мигом пролетит. Да и скидки пока есть. С гортексом. А что? Да, деньги переводят на собак! На корм, лекарства, дрова… Так не подыхать же теперь! Другого заработка у них с Наташкой нет, а упахиваются они, уж поверьте, похлеще Андрюхиных узбеков. Ну вот… и тратят иногда на себя…
Затылок Джерси неожиданно напрягается, складки кожи между жесткими треугольниками ушей начинают вибрировать. В глотке питбуля зарождается хриплое рычание. И тут же ответом – очередная возбужденная какофония всех Анниных постояльцев. Что же это такое?
Анна прослеживает взгляд питбуля и сквозь сетку забора видит удаляющийся детский силуэт. Опять она. Подсматривала, конечно.
Анна больше не может врать сама себе.
Да, ей жаль Герту, ее бесят тупые завистливые писаки.
Но разрывает душу именно дурацкая маленькая девочка, которая любит собак.
Слишком долго Анна возводила эту стену, чтобы сейчас…
Верная Джерси проводит шершавым языком по сжатому кулаку Анны.