Когда он добрался до хижины на болоте, была уже ночь. Бросил на пол рюкзак, рухнул в постель, натянул повыше одеяло – и тут же забылся тяжёлым сном.
Проснулся оттого, что лапы замёрзли. Пошарил под кроватью, укрылся вторым одеялом, вздохнул. Огромная луна смотрела через окно прямо на него, одинокого ранимого лебедя.
– Мы с тобой похожи, – прошептал Иммануил, – щедро отдаём свой свет. И ничего не просим взамен. Ну, разве что толику благодарности и чуть-чуть уважения. Но нет, куда там… Они приучены думать только о себе, только брать!
Иммануил знал, что немного преувеличивает, но жалеть себя было чрезвычайно приятно.
Луна продолжала молча пялиться. Казалось, всем своим видом говорит: нет, дружок, не похожи. Я-то свечу, это да. А от тебя какой свет, жалкое пернатое? Какая польза? Одни стенания и пустые сотрясания воздуха.
Он вскочил, прошлёпал к окну, мстительно задёрнул занавески. Чихнул от поднявшейся пыли, пробежал обратно по холодным половицам, плюхнулся в постель и укрылся с головой.
Утром осматривал дядькино хозяйство: пыльную комнату и допотопную кухню. Дядя Эд всегда был со странностями: кубаток масса, а жил отшельником в скромной хижине посреди Фиолетовой топи. Тут же поговорить не с кем, одни жабы да пауки. Ну и другие всякие букашки.
Дядя был страстный жуковед. Мама говорила – чокнутый насеколог. Кружил по болоту с утра до ночи, ловил жуков да бабочек. Восхищался пауками. Говорил, они открыли тайну вечной счастливой жизни.
Когда Муля был маленький, дядька показывал ему свою коллекцию – пять огромных альбомов. Муля запомнил страшного жука-оленя и ещё уховёртку. Вроде как она может ночью через ухо прямо в мозг влезть. И оттуда толкать на всякие безумства. Дядя, подмигнув, сказал, что у него в голове живёт парочка. Муля тогда неделю в шапке спал – боялся, что заползёт. Дядя, как узнал, очень смеялся. И звал его с тех пор «лебедь-шапун».
Жил дядя Эд странно, а пропал ещё страннее: нашли на болоте только сачки да справочник «Жесткокрылые Свободного леса». Был лебедь – и нету. Искали следы, расспрашивали Крестовиков, но те отмалчивались. Так и сгинул странный дядька. Наверное, погнался за каким-нибудь плавунцом и в болото угодил. Зато Муля наследство получил: хижина, а в хижине – сундук кубаток.
Кубатки очень кстати пришлись, а про хижину на болоте он и думать забыл. А теперь вот вспомнил.
Иммануил придирчиво осмотрел вырезанный из цельной колоды стол (хм, почему бы и нет, весьма самобытно, стиль кантри), старые фигурные кресла в мелкий цветочек (тоже сойдут, винтаж нынче в моде). Шагнул к огромному, в потолок, книжному шкафу, провёл крылом по пыльным корешкам… «Остров чудовищ», «Дети лягуара Ланта», «Аист и Риорита». Когда-то он все их перечитал. У них-то дома книг почти не было. Отец говорил: лебедь – птица вольная, перелётная, нечего ему лишним хламом обрастать. А книги и у шурина взять можно. Мама читать обожала, а отец над ней подсмеивался: настоящие приключения книжными россказнями не заменишь.
Иммануил вышел на порог, оглядел болотный пейзаж. Это только в мае Фиолетовая топь выглядит романтично: от болотных фиалок земли не видно. В сентябре всё иначе: бурая трава, тусклые водные проблески, хилые осины, сухие стволы валяются там и сям. Мрачновато. Зато спокойно: никто не гогочет над ухом, не вопит про то, как лучше хвостом подруливать.
И в запустении этом болотном есть своя красота: зеленеет бархатистый мох, блестят на солнце абстрактные паутинные картины. Круг за кругом узор сужается к центру, пока не превратится в точку – исток всего сущего. Талантливо сделано, ничего не скажешь.
Конечно, Иммануил знал, зачем паукам паутина. Но мух наверняка можно ловить и менее изящным способом. А эти стараются, думают не только о пользе, но и об эстетике. Весьма достойно уважения.
– Эм-м-м… здравствуйте! – Иммануил осторожно тронул крылом блестящее паутинное полотно, натянутое между стеной хижины и сухой сосной. – Я, так сказать, на правах соседа… Хотел засвидетельствовать… выразить… и…
Паутина беззвучно качалась в пустоте. Лебедь вдруг почувствовал себя неуютно. Как будто его изучают, как жука, прежде чем накрыть сачком. Неуклюже поклонился и, пятясь, вернулся в дом.
Интересно, а где же дядькина коллекция? Был, кажется, какой-то сундук, какая-то кладовка… Но Муля тогда, кроме кубаток, ни про что думать не мог. Он оглядел комнату, поднял голову вверх: ну конечно! Чердак. Как он мог забыть?
Иммануил взлетел к потолку, приловчившись, сдвинул щеколду. Вовремя метнулся в сторону: тяжёлая деревянная дверца ухнула вниз, закачалась на петлях, открывая квадратный проём.
Наверху пахло старым нагретым деревом, сухой травой и ещё чем-то резким, сладковатым. Он огляделся: справа, под слуховым окном, дядька соорудил что-то вроде лаборатории. На полках – широкогорлые банки-морилки, огромные бутыли тёмного стекла, пинцеты, пушистые хлопковые шарики, сухой мох. На столе – деревянные бруски, утыканные булавками. Расправилки, вспомнил Иммануил смешное слово.