Крупный успех составляется из множества предусмотренных и обдуманных мелочей.
Всемерно осуждая непропорциональное применение силы, мы требуем от Советского правительства немедленного прекращения боевых действий, вывода войск на границу, подтвержденную международным договором, и начала мирных переговоров о компенсациях странам, пострадавшим от советской агрессии.
Как представители миролюбивого сообщества, мы также требуем незамедлительного начала уголовного разбирательства всех случаев нарушения законов войны и придания виновных строгому международному суду.
К середине ноября по всей линии фронта армии Польши и Балтийских государств были остановлены, а кое-где отброшены к границе.
Пока Ленинградский фронт был наиболее важным, и Бригада специального назначения готовила наступление советских войск по всей ширине перешейка. Но была у бригады еще одна задача, решение которой готовилось в глубоком секрете даже от служб обеспечения.
Двадцатого ноября батальон спецназа скрытно подошел к финскому берегу и начал высадку в пригороде Хельсинки. Береговые патрули уничтожались еще на подходах передовыми группами, а танкодесантные корабли уже выгружали бронетехнику батальона. Бросок в центр города был мгновенным, словно удар шпагой, и первым захваченным зданием стало здание Центрального телеграфа, где располагалась и телефонная станция. А потом в городе воцарился настоящий хаос. В отсутствие связи армейские подразделения финской армии метались по городу, чаще всего успевая лишь к месту пожара или попадая в грамотно устроенные засады.
Когда в полдень в эфир вышел президент Финляндии и объявил о безоговорочной капитуляции, фронт рухнул окончательно, и единственными, кто хоть как-то поддерживал порядок, были военные патрули Красной Армии и, как ни странно, финские полицейские, которых никто и не думал разоружать.
В этой истории граница пролегла точно так же, отсекая болотистые и труднопроходимые места, а все финское население было отселено. Кроме того, по репарациям у Финляндии забрали несколько важных производств, и была наложена контрибуция в размере двадцати миллионов фунтов стерлингов, в качестве компенсации за разрушенные поселения.
В Военную гавань Кронштадта чинно входила колонна кораблей. Впереди неспешно, как и подобает бронированным великанам, двигались два броненосца береговой обороны – «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен», – ощетиненные артиллерийскими стволами махины. На них были нацелены орудия фортов и стоявших тут же кораблей КБФ, но на высоких мачтах обоих броненосцев трепетали под ветром алые полотнища, а на корме гордо развевались флаги ВМФ СССР.
Следом, переваливаясь, точно утки, на седой ноябрьской волне, шли подводные лодки «Ветехинен», «Весихииси», «Ику Турсо» и «Весикко». Неуклюжие в надводном положении, они кланялись то на левый, то на правый борт, как будто униженно каялись перед своими недавними противниками и просили о пощаде. За ними, пыхая дымом, торопились четыре канонерки, на которых финские названия были грубо замазаны известкой, а рядом старательно, хотя и несколько кривовато красовались старые названия, данные им еще при царе: «Пингвин», «Голубь», «Филин» и «Чирок»[38]. Дальше тянулась вереница малых кораблей: два тральщика и два сторожевика с такими же замалеванными финскими и вновь написанными русскими названиями «Фортрал», «Защитник»[39], «Посадник» и «Воевода»[40], и несколько катеров. Замыкали шествие семь вооруженных ледоколов. И на каждом корабле вился и трепетал советский военно-морской флаг.
Броненосцы отдали якоря возле свободных бочек, подводные лодки, канонерки и прочие подошли к пирсам. Только теперь стало ясно видно, что на мостиках подошедших судов кроме офицеров финского военного флота стоят еще и крепкие парни в одежде необычного покроя и расцветки, с необычным оружием в руках. И в противовес хмурым финнам, парни улыбались, а некоторые махали руками собравшейся на причале толпе.
Внезапно на одной из канонерок заревел тифон[41], и тут же на «Вяйнемяйнене» развернулся огромный транспарант «Поздравляем с пополнением!». Буквы были слегка неровные, но чувствовалось – написано от души. Секундой позже на «Ильмаринене» заполоскался другой транспарант, на котором помельче, но вполне читаемо с берега было начертано: «Морякам КБФ от бригады спецназа!» Над Кронштадтской гаванью взлетело и поплыло протяжное «Ура!».
Грохнул орудийный салют с прибывших кораблей, эхом ему ответили встречавшие, и снова покатилось, загремело «Ура!».
– Подарок – царский, что и говорить. И обставлен соответственно, – произнес командующий Ленинградской военно-морской базы флагман 2-го ранга Кузнецов[42] и тяжело вздохнул. – Только вот хоть кто-нибудь подумал о том, куда этих финнов в Кронштадте девать? А?
– М-да… – согласился с ним командующий КБФ Левченко[43] и тоже вздохнул. – И тут еще эти, новиковцы-буденновцы. Как бы чего не вышло…
Перспектива встреч лихих и хорошо обученных парней из спецназа с не менее лихими, пусть и несколько менее обученными, но куда более многочисленными парнями в бескозырках была вовсе невеселой. То есть сперва они, конечно, будут брататься, но вот потом… В то, что спецназовцы не прихватили из Финляндии в качестве трофеев что-нибудь горячительное, верилось слабо. Да и на кораблях должен был быть запас. Теперь уже точно – «был». В этом красные командиры флота не сомневались. Как и в том, что ушлые краснофлотцы раздобудут в качестве ответного дара точно неизвестный, но достаточно значительный объем «шила». А вот когда и те другие подвыпьют…
Левченко снова вздохнул. В этой войне успехи балтийцев были более чем скромными: несколько обстрелов с кораблей финских береговых батарей да обеспечение десанта спецназа у Хельсинки – вот, собственно, и все. А за всю войну – ни одного награждения, ни одной благодарности. Разве что введут медаль «За победу над Финляндией», тем более что слухи об этом упорно муссируются в кремлевских кругах, но это когда еще будет. Зато чуть не в каждой «Красной звезде»[44] – перечень награжденных спецназовцев. «За отвагу», «За боевые заслуги», «веселые ребята», «звездочки», а то и «знамена»[45]. Трое вообще – Героями стали. Был, правда, рейд на Таллин, но это – другая война. Да спецназ там опять всю работу сделал. Как подвыпьют – начнут наградами щеголять да краснофлотцев подначивать. Тогда жди беды. Большой беды. А за такое можно и по всей строгости получить.
Обдумав все это, командующий флотом почел за благо запросить по прямому проводу Москву и попросить, чтобы спецназ выводили из Кронштадта сразу же по окончании выгрузки. Это не противоречило планам и Новикова, который поддержал просьбу Левченко. Так что все общение спецназовцев и моряков свелось буквально к нескольким случайно оброненным словам.
Тем временем с кораблей уже сводили финских моряков. Краснофлотцы и флотские командиры с любопытством разглядывали своих коллег-оппонентов, всматривались в их невеселые лица, сравнивали финскую форму со своей и про себя прикидывали: справились бы они с этими хмурыми ребятами, доведись им встретиться в прямом бою?
– Вань, – толкнул в плечо комендора Никулина его приятель и земляк Шаталин. – А тельняшка-то, пожалуй, пожиже против этого будет? – и указал рукой на финских моряков в свитерах «под горло».
– Дура ты, Лексей, – беззлобно хмыкнул Никулин. – Это ж, поди, катерники – вона этой мелюзги скока! Так и наши катерники в таких же ходят. А в машинном и в башне в такой хламиде враз взопреешь.
Шаталин согласно кивнул, продолжая пялиться на финнов, но тут прозвучала зычная команда, и краснофлотцы поспешили к катерам и шлюпкам. А минут через двадцать уже карабкались по штормтрапам на броненосцы. Здесь их разводили по боевым постам, где они сменяли улыбчивых, смертельно усталых спецназовцев.
Спецназ сдавал посты с видимым удовольствием, и когда Никулин и Шаталин подошли к спаренному стопятимиллиметровому орудию, крепкий парень-спецназовец с веселыми, чуть шальными, красными от недосыпа глазами тут же облегченно вздохнул и уселся прямо на палубу. Окинув друзей-приятелей внимательным взглядом снизу вверх, он присмотрелся к нарукавным эмблемам, заговорщицки подмигнул краснофлотцам и углом рта прошипел:
– Артиллеристы?
– Комендоры! – важно кивнул Никулин.
– А-а-а… – Парень чуть сник, но тут же вскинулся: – Слушай, земеля, артиллеристов позови, а?
Краснофлотцы хмыкнули, собрались было сказать что-то ехидное, но воздержались, увидев у спецназовца под распахнутой курткой в серых пятнах новенькую «звездочку». Лишь пояснили снисходительно, что комендор и есть артиллерист.
Парень ухмыльнулся, показав желтоватые крепкие прокуренные зубы, и, сделав таинственное лицо, шепнул приятелям:
– Пушку принимать будешь – не промахнись, земеля… Бывай, комендор! – Он поднялся, махнул рукой и произнес непонятно: – Я слышу шаги комендора…
После чего исчез из поля зрения дружков с такой быстротой, что те и спросить не успели, что спецназ имел в виду?
А спецназовец – старший сержант Соколов уже догнал своих друзей – Доморацкого и Геллермана и теперь на борту моторного катера держал перед ними ответ.
– Успел, Глебка?
– Ну так! – Соколов принял гордый вид. – Когда это я не успевал?
– Когда по часовому на этом «Ване-Мане» ножом промазал, – поддел Доморацкий. – Если бы не Моисей…
– Я, между прочим, тогда тебя через борт тянул, оглоедище ты неподъемное, – окрысился было Соколов, но, увидев, что Доморацкого эти слова задели, вовремя опомнился: – Ладно, Лех, чего там. Успел я, всё успел. Всё сказал.
Сам того не зная, Соколов кривил душой, ибо краснофлотцы так и пребывали в неведении. Пребывали до тех пор, пока Никулин не открыл затвор орудия, и оттуда не выскочило нечто. Иван еле-еле успел подхватить это нечто и, ощутив под рукой знакомые формы, мгновенно спрятать это под бушлат, пока не заметили командиры. Вот тогда-то он и вспомнил слова незнакомого спецназовца, о чем тут же сообщил своим товарищам. Детальный осмотр, проведенный всей артиллерийской прислугой, показал, что в каждом орудии среднего калибра лежат по две бутылки. И отнюдь не с лимонадом. На красочной этикетке каждой бутылки химическим карандашом было выведено: «Водоплавающим от неуловимых!»
Теперь, когда война с Финляндией закончилась, для поляков наступал не самый лучший момент. Войска начали перегруппировку, и против тридцати польских дивизий начала собираться не меньшая по численности, но гораздо лучше вооруженная и обученная армия.
Трудовые подразделения, срочно мобилизованные по всей стране, спешно рыли окопы, и противотанковые рвы, а в небе над Варшавой уже заканчивались бои с отважными и хорошо обученными, но малочисленными и плохо вооруженными пилотами Войска Польского.
Несколько раз Фелициан Славой-Складковский – премьер второй Речи Посполитой, пытался договориться с Молотовым о мирных переговорах, но в преддверии большой европейской войны Сталин хотел выдоить поляков досуха. А для этого было нужно, чтобы они «дозрели».
Ставшая уже своеобразной визитной карточкой бригады «Сталинская побудка» подняла польские части в пять часов утра первого ноября. Войска Белорусского и Украинского фронтов ударили сразу после подрыва диверсионных зарядов и артподготовки по разведанным позициям. Танковые клинья, глубоко врезавшиеся в оборону Войска Польского, рассекли его на три части и мгновенно замкнули линию окружения, введя в прорыв мотомеханизированные части. А уже пятого ноября, после трех дней непрерывной бомбардировки и артобстрелов, восемь польских дивизий начали сдаваться в плен.
К границам СССР войска вышли шестого ноября и уже седьмого, в день Октябрьской Революции начали боевые действия на территории Польши.
Праздник Кирилл Новиков встречал в своем передвижном КП, сделанном на базе трехосного грузовика ЗИС-6, и, выпив рюмку коньяка с ближайшими соратниками и друзьями, снова впрягся в работу.
Координировать действия бригады и приданного пятитысячного корпуса парашютистов было непросто, и его рабочий день легко переходил в рабочую ночь, и далее без остановок. Заместитель командира бригады Петр Вольский взял на себя всю оперативную работу, но планирование операций и согласование их со штабами фронтов оставалось на Кирилле. Глеб, занимавшийся тылами и контрразведывательной работой, тоже не скучал, постоянно мотаясь с взводом охраны по дорогам и отлавливая диверсантов и просто окруженцев, заплутавших в лесах.
Но настоящий ужас на поляков наводили снайперы бригады, которых уже прозвали «тихой смертью». Одетые в «лохматый» камуфляж и неразличимые буквально с пары метров, они выкашивали офицеров и сержантов армии Польши буквально сотнями, не давая покоя ни днем, ни ночью. Тихий хлопок из бесшумной винтовки не позволял определить место выстрела и, несмотря на огромную награду в сто тысяч злотых за голову снайпера, еще никому не удалось получить эти деньги.
Поляки пробовали было использовать для борьбы с красными диверсантами отборные части горных стрелков, но тут очень хорошо себя проявили полевые радиостанции, позволяя группам оказывать взаимопомощь во вражеском тылу, и частенько отряды охотников сами становились дичью, попав под удар нескольких подразделений или штурмовиков.
Поручик Анджей Гжибовский поднял руку, и взвод подхалянских стрелков[46] замер, словно увидев Медузу Горгону. Скривив рот, Гжибовский прошипел:
– Томаша ко мне!
Капрал Томаш Печка был в роте лучшим следопытом. Гуцул по матери, он всю жизнь прожил в Карпатах, и вместе с отцом грешил браконьерством. А потому не только видел следы, но и мог определить: где лучше спрятаться человеку или группе людей. Опыт богатый имелся.
Свистящим шепотом приказ был передан по цепочке, и через минуту Печка уже вытянулся пред поручиком.
– Томаш, – Гжибовский не смотрел на капрала, пристально вглядываясь в припорошенный снегом лес. – Что скажешь?
Печка внимательно огляделся, прислушался, сняв свою фетровую гуцулку[47], даже принюхался. Затем осторожно подошел к куче хвороста, накрытого белой снежной шапкой, и, крякнув, оттащил в сторону несколько валежин. Взору Гжибовского открылась неглубокая ямка, совершенно чистая от снега – несколько упавших с веток снежинок не в счет.
– Лежка, – произнес Томаш. – Здесь они пережидали.
По сигналу из тыла подхалянцев подтянулись трое жолнежей из бригады «Полесье»[48] – вахмистр и двое рядовых со служебными собаками.
– Прошу, Панове, – указал Гжибовский рукой на лежку.
Собаки покрутились, но довольно быстро взяли след и потянули проводников вглубь леса. Теперь уже подхалянцы не соблюдали тишины – все равно лай собак их выдаст, – и ломанулись сквозь чащу, точно стадо зубров. «Сейчас, сейчас, – думал Гжибовский на бегу. – Сейчас, краснозадые товарищи, мы с вами и переговорим!»
Группа, которую разыскивали подхалянские стрелки, уже отметилась в польском тылу двумя нападениями на штабы полков, разгромом тыловой колонны десятой пехотной дивизии и взрывами на железной дороге. Сейчас эта группа отдыхала после последней операции – взрыва склада горючего третьего авиадивизиона.
Командир группы, старший лейтенант Вастьянов, дремал, положив ноги на рюкзак. В ямке, вырубленной в мерзлой земле, горел маленький костерок, почти спрятанный под большим чайником. Вокруг расположились десяток спецназовцев, в числе которых были две девушки-снайперши. Все ждали кипяток, которым можно будет залить концентраты и чай. Еще пятеро спецназовцев были в охранении, но их не было не видно, не слышно.
Внезапно старший сержант снайпер Лисина насторожилась, подняла голову и прислушалась.
– Командир, – негромко позвала она. – Собаки.
Вастьянов одним движением вскочил на ноги.
– Снимаемся, уходим! Сто двадцать секунд – выход!
Подхалянские стрелки были, бесспорно, элитой польской пехоты. Они пробежали уже пять километров по заснеженному лесу, но усталости среди солдат не замечалось. С четверть часа тому назад они обнаружили место отдыха диверсантов – увы! – уже опустевшее. Но в заснеженном лесу нетрудно было увидеть «дорожку отхода – путь, по которому красные ушли со своего бивуака. И теперь поляки бодро преследовали «русских дьяволов», постепенно оттесняя их к позициям 13-й кавбригады. Стоит только большевикам выйти из леса – и тут же их в оборот возьмут уланы!
Впереди бодро гавкали служебные собаки пограничников, значит, со следа они не сбились. Вообще-то уже дважды русские пытались засыпать свои следы какой-то гадостью, которая начисто лишает собак обоняния, но большевики просчитались: недаром впереди вместе с пограничниками был карпатский браконьер Томаш Печка! Он и сам частенько засыпал свои следы табаком с перцем, спасаясь от лесников и жандармов, а потому внимательно всматривался в снег и в следы русских. Капрал успевал заметить темные крупинки, покрывавшие наст, и предупредить пограничников, чтобы те оттащили собак.
Гжибовский радовался своей удаче, что когда-то давно – целых пять лет тому назад, он – тогда еще подпоручик, принимая пополнение новобранцев, взял к себе этого хмурого карпатского парня. Не прогадал, хотя в первый год хуже солдата в его взводе не было. Вечно голодный, бормочущий что-то на непонятном языке, Печка был вечной головной болью вахмистров и капралов. И еду с кухни воровал, и дрался, и казенные башмаки из некрашеной кожи домой отправил. А вот теперь…
Размышления поручика были прерваны самым неожиданным образом. Громкий крик: «Ложись!», и тут же – грохот взрыва и дикий визг раненых собак. Гжибовский мгновенно рухнул наземь и перекатился в сторону – меткость большевиков и скорострельность их оружия были хорошо известны подхалянским стрелкам. Но лес молчал. Не было ни новых взрывов, ни выстрелов – ничего. Только какой-то негромкий голос что-то бубнил впереди. Поручик прислушался:
– Я ж тебе, дураку, сразу сказал – веревочка, – втолковывал кому-то Печка. – А ты что? Зачем собаку туда пустил?
«Какая веревочка? – подумал Гжибовский. – При чем тут веревочка?» Но тут же услышал продолжение:
– Это же как самострел: веревку потянул – обрез и выстрелил. Только тут вместо ружья – граната. Я ж тебе, дураку, говорил…
Анджей поднялся на ноги и прошел вперед. Обеих собак иссекло осколками так, что можно и не достреливать – сами сдохнут минут через пять. Вахмистру Корпуса охраны границ тоже досталось: ниже колен его брюки быстро намокали красным и красным был снег, на котором он лежал. Поручик со злостью сплюнул: с раненым им большевиков не догнать, можно и не надеяться…
Он не сразу понял, почему капрал Печка тянет его за рукав.
– Чего тебе?
– Вот, – Томаш показал ему на ветку дерева. – Вот…
Поручик пригляделся. На ветке бука виднелись странные отметины, словно бы кто-то осторожно поводил в нескольких местах острым ножом.
– Рация? – догадался Гжибовский. – Это следы от антенны, да?
– Проволоку бросали и натягивали, – ответил Печка уверенно. – И вон, смотри, пан…
На припорошенных мелким снегом опавших листьях можно было разглядеть место, где снежный покров восстанавливала явно человеческая рука. Почти идеальный квадрат полтора на полтора метра.
– Там радист сидел, – уверенно заявил Томаш. – Потом место прятали.
Анджей задумался. Если русские останавливались на радиопередачу, значит – ушли они недавно. И стало быть – недалеко. В таком случае шансы догнать чертовых диверсантов – вполне реальные.
– Вы двое, – поручик повернулся к пограничникам, – остаетесь с вахмистром. И пристрелите собак – зачем мучить животных?
Пограничники в своих странных круглых фуражках[49] дружно ответили «Так есть!», а Гжибовский уже поднимал своих стрелков в погоню.
– Дальше не пойдем, – выдохнул Вастьянов. – Они нас, подхалюки, на улан гонят. – Он указал рукой на небольшой овражек, выходивший на болото. – Здесь их держать будем. Пока наши не подойдут. Разбежались!
Полтора десятка спецназовцев споро, но спокойно заняли облюбованные каждым позиции и приготовились. Не наблюдалось ни суеты, ни нервного ожидания последнего боя, ни даже сколько-нибудь заметной тревоги. Во время недавнего сеанса связи командир сообщил капитану Свирину, что его преследуют. Предположительно – рота. А значит, капитан Свирин уже гонит все отряды на помощь. С учетом того, что у других есть якутские лошадки – в отряде Вастьянова их, к сожалению, не было – не открылся у проклятой «конюшни» один из парашютов! – ребятам и девчатам не придется тащить все на себе. Значит, скорость движения может быть повыше. Как бы ни километра на три в час! А раз так, то продержаться надо часа три, ну в крайнем случае – четыре. Всего-то и делов.
Первой приближающихся поляков заметила Лиса. Ее винтовка издала слабый харкающий звук, и шедший впереди нескладный парень в гуцулке и войлочном плаще подхалянских стрелков захрипел, схватился за простреленное горло и осел на землю. Винтовка с глушителем харкнула второй раз, свалив крупного детину с пулеметом «Браунинг» наперевес. Дольше оставаться на позиции было опасно, и девушка бесшумно перекатилась за высокое дерево и поползла, извиваясь по-змеиному, прочь от тропы, с которой уже беспорядочно захлопали карабины поляков. А в игру вступили пулеметы спецназовцев, накрывая тропу перекрестным огнем.
Анджей Гжибовский, стиснув зубы, смотрел, как на окрасившемся красным снегу умирает капрал Печка. Его длинное нескладное тело билось в судорогах, скрюченные пальцы скребли мерзлую землю, а из пробитого горла толчками выплескивалась дымящая на морозе алая кровь. Рана была смертельной, но Томаш очень не хотел умирать и цеплялся за жизнь с тем же упорством, с каким браконьер Томаш вцеплялся в добычу в Карпатских лесах. Прошло уже не меньше двух минут с начала боя, а Печка все еще был жив, и даже пытался отползти в сторону, уйти с простреливаемой тропы.
Поручик Гжибовский мысленно поклялся, что снайпер, сотворивший такое с его лучшим следопытом, дорого заплатит за этот выстрел. Десять раз по десять раз проклянет подлый большевик свою меткость! «Матка бозка, – взмолился Анджей. – Сделай так, чтобы я нашел чертова стрелка живым!»
Томаш дернулся последний раз и затих. Гжибовский скрипнул зубами и скомандовал второму взводу обходить овражек, приютивший красных диверсантов, слева. Распластавшись по земле, подхалянцы поползли, аккуратно таща за собой карабины и пулеметы…
Светлана Лисина – «Лиса» уже в шестой раз меняла позицию. Как говорила им верная подруга Стального Кира – Железная Надежда: «С одного места – не больше двух выстрелов!» И вот она снова перекатилась под облюбованную заранее ель с опущенными до земли ветками. Бесшумно поерзала, устраиваясь поудобнее. Пока на ее счету были всего семеро, а у подружки-соперницы Светки Самохиной – целых девять. Лиса сама видела, чего уж тут. Правда, в ее активе – первая кровь. Шедший впереди нескладеха-капрал в своей дурацкой круглой шляпе так удачно подставлялся под выстрел, что удержаться не было никакой возможности! Вот только из-за него ушел явный офицер – сабля на боку была. А вообще эти подхалянские стрелки – те еще подхалюки! Носят свои плащи дурацкие, а под ними погон не разберешь. Вот и гадай, а в соревновании с Самохиной унтер – как два рядовых считается, а офицер – как два унтера! Можно, конечно, и не соревноваться, но Стальной Кир пообещал двадцатке лучших снайперов на выбор – флакон настоящих французских духов или бутылку настоящего грузинского коньяку. Каждый бери и выбирай, что тебе больше по душе. Ну и как же тут удержаться?
За этими мыслями Лиса не забывала внимательно оглядывать местность. О-па! А почему это кочка заснеженная двинулась? А потому, что никакая это не кочка, а самая настоящая голова в подхалянской шляпе. А ну-ка…
Светлана прильнула к окуляру прицела и удивленно хмыкнула. Ну, то есть не хмыкнула, а так – выдохнула чуть громче, чем бесшумно. И ведь было с чего: это не поляк, оказывается, а самый натуральный немецкий фашист! Вон и свастику на шляпе[50] видать…
Фашист тащил пулемет. Лиса прицелилась. «Ну что, стрелки подхалянские, ловите пламенный коммунистический привет!»
Откуда прилетела пуля, никто так и не понял. Ослабленный глушителем звук выстрела еще и отразился несколько раз от деревьев, совершенно запутав поляков. Могло показаться, что выстрела и вовсе не было, вот только пулеметчик Януш лежит с простреленной головой.
Стрелки ответили залпом в сторону овражка. А оттуда – или не оттуда! – снова пуля. Хорунжий Вильмовский в землю лбом ткнулся. И снова непонятно – кто его достал? И где затаился?
Гжибовский быстро оценил ситуацию. Так дальше продолжать нельзя: по одному перещелкают.
– Залпами, повзводно! Цель – овражек! – сообразил Анджей отдать самый логичный в этой ситуации приказ. – С правого фланга – начинай!
Хоть и не видно, где большевики попрятались, зато залпами, по площади – глядишь, кого и зацепят.
Проклятые подхалюки принялись садить залпами. Сообразили, гады, что углядеть спецназовца в лесу – та еще задачка. Вот и решили, что залпом хоть кого-нибудь да зацепят. Правильно решили, между прочим. Вастьянов поморщился и саданул из своего пулемета очередью чуть не на весь магазин, точно из шланга водой полил.
– Остыньте, хлопчики, – прошептал он. – А то – ишь! – развоевались…
Длинная очередь действительно слегка поумерила пыл подхалянских стрелков. Но только слегка и только на пару минут. И снова загремели залпы. Максим увидел короткое движение слева и даже не услышал, а буквально почувствовал, как застонал смертельно раненный старший сержант Калюбакин, которому несколько пуль разворотили спину.
«Так, минус один пулемет», – подумал лейтенант. Поискал глазами, кого бы озадачить обязанностями пулеметчика? О, вот и кандидат – боец Андрианов. Максим невысоко поднял руку и слегка махнул вперед, в сторону осиротевшего пулемета. Илья Андрианов бестолковостью не отличался: понимающе кивнул и ужом пополз в указанном направлении. Через несколько минут второй пулемет ударил приободрившимся было полякам во фланг. Вастьянов облегченно вздохнул: теперь шансы дождаться помощи снова стали высокими.
– Давай, давай, муфлоны! – шипел на своих капитан Свирин. – Шевелись, гимназистки румяные!
В бригаде Михаил слыл эстетом, а потому лично изобретал новые названия и обозначения для нерадивых подчиненных.
– Чего ползете, как парнокопытные?! Там ребят Гарма кончают, а вы тут телепаетесь, как квагги[51] африканские!
Кто такие «квагги», капитан точно не знал, но словечко было походящим. Впрочем, в их батальоне старшего лейтенанта Вастьянова, оперативный позывной «Гарм», любили, и потому бойцы спешили изо всех сил. Даже пять якутских лошадок, точно проникнувшись общим настроением, рвались вовсю, так и норовя перейти с экономной рыси на скоростной галоп.
Всего в отряде капитана Свирина было пятьдесят семь человек. Без группы Вастьянова, разумеется. По меркам бригады спецназа это примерно равнялось общевойсковому батальону, так что Михаил гнал своих вперед, ничуть не опасаясь грядущей встречи с элитой польской армии. Их всего-то – рота, а у него – почти целых шесть десятков спецназовцев. Значит, перевес в силах – на его стороне.
Фланкирующий пулеметный огонь снова заставил подхалянских стрелков вжаться в землю. Гжибовский, шипя и поминая «курву мать», терпел бинтующего его санитара – пуля чертового снайпера зацепила его чуть повыше левого локтя, – и решал задачу: как подавить проклятые кочующие пулеметы? Отдать команду минометчикам?[52] А если русские отойдут от этого десять раз проклятого всеми святыми апостолами и отцами святой католической польской церкви овражка и закрепятся парой-тройкой километров дальше? Боекомплекта минометам хватит только на один полноценный обстрел, значит, если большевики отступят – повторить огневой налет будет попросту нечем. А до позиций 13-й бригады еще не меньше двадцати километров, так что рассчитывать на помощь кавалеристов не приходится…
И все же Анджей, на глазах которого были убиты еще двое стрелков, не выдержал и скомандовал вступать в дело минометчикам. Как ни странно, в этот раз фортуна ему улыбнулась: Вастьянов просто не мог отойти от овражка по вполне уважительной причине. На картах спецназа, отпечатанных на основе аэрофотосъемки с высотных дальних разведчиков АНТ-25 РД[53], точные координаты имел только этот овражек, и потому-то его и выбрали точкой рандеву группы с основными силами Свирина.
Первые мины ухнули в опасной близи от Андрианова. Он зло ощерился и быстро поменял позицию. Но, как оказалось, напрасно. Следующий залп получился у подхалянских минометчиков с явным перелетом и накрыл Илью. Скользящее осколочное ранение в бок не стало для спецназовца слишком большой бедой, но вот пулемет осколки искорежили безвозвратно. Шепотом пожелав полякам всего «самого наилучшего», Андрианов взялся за автомат.
Лиса аккуратно всадила пулю под обрез полей гуцулки и тут же сделала выстрел по второй цели. Досадный промах! Девушка обиженно наморщила носик, но исправлять свою ошибку с прежней позиции не рискнула. Слишком уж плотный огонь вели проклятые подхаляки! Дождавшись, когда очередной залп стрелков осыпал ее сбитыми с деревьев мелкими веточками и снегом, Светлана бесшумно поползла в переплетение веток. Ближе к противнику – метче выстрел. Именно так учит Железная Надежда. А ей стоит верить: все знают, что Железная самого Сталина спасла, да и Кира пару раз из передряг вытаскивала. Размышляя так, Лиса подняла винтовку, прильнула к окуляру и… и чуть не вскрикнула. Приближенный оптикой прямо на нее смотрел большой, налитый кровью глаз. Размышлять было некогда, и девушка нажала на спуск.
Санитар, бинтовавший руку поручика, вдруг отлетел на добрых полтора метра и рухнул наземь. Гжибовский вскинулся, схватился за пистолет, но тут же раздался тихий шепот:
– Ręke do góry! Zamkniesz, kurwa, bo strzelam![54]
Анджей увидел широкий ствол, замотанный бинтами, и понял, что перед ним тот самый красный снайпер, о встрече с которым он мечтал буквально час тому назад. Скрипнув зубами, он начал поднимать руки и… кинулся вбок, надеясь увернуться от выстрела красного. В тот же момент раздался харкающий глухой звук выстрела, что-то невообразимо тяжелое и невообразимо горячее ткнуло его в грудь, и Гжибовский завалился назад с пробитой грудью. Он еще дышал, когда залп его стрелков отшвырнул советского снайпера в сторону. К ним бросились подхалянцы из первого взвода, но тут зарычал пулемет красных, стрелки попадали, и больше Анджей не видел ничего. Никогда.
Вастьянов, увидел, как Лиса упала на спину, безвольно раскинув руки, и не выдержал. Вскочив и выпрямившись во весь свой немалый рост, Максим щедро полил бросившихся вперед поляков длинной, на весь магазин, очередью. Те залегли, и старший лейтенант поспешил последовать их примеру. Он рыбкой нырнул в частый кустарник и, проломившись сквозь мешанину веток, замер, ожидая дальнейших действий противника. Томительно потянулись секунды, и тут…
Грохот автоматных и пулеметных очередей с разных сторон не просто ошеломил, а прямо-таки деморализовал поляков. Свирин успел. Через десять минут все было кончено. Нескольких подхалянских стрелков, взятых живыми, уже допрашивали, гоня допрос в бешеном темпе, двое санинструкторов бинтовали Лисиной грудь и бок, а Вастьянов стоял навытяжку перед капитаном и докладывал о проделанной работе. Вот он закончил отчет и замолчал, ожидая реакции командира. Михаил помолчал, пожевал веточку:
– Всё?
– Да.
– Совсем всё?
Максим задумался, замялся. Но ничего нового не вспомнил и молча кивнул. Свирин вздохнул:
– Ну и дурак. А то, что усиленную горнострелковую роту в засаду завел – не в счет? Ладно. Летунов вызвали, сейчас паковаться будем.