«Нет героев от рождения —
они рождаются в боях»
Твардовский А.
Довольно часто, особенно в детстве, особенно после прочтения, взахлеб, очередной захватывающей истории, я задавала себе вопрос: а может ли обычный, совсем обычный, ничем не примечательный, человек стать героем?
Какие обстоятельства, какие силы могут пробудить в человеке героизм, храбрость, мужество, самопожертвование?
И почти всегда, покопавшись в памяти, я находила героев рядом с собой.
Вот и в этот раз моим героем стал человек, которого я хорошо знаю, который, после совершенного им подвига, прожил обычную жизнь.
Он был живым, веселым, слегка бесшабашным юношей. Как все.
Накануне войны закончил десятилетку. Учился легко и хорошо. Башка соображала нормально. Искал работу. Строил планы. В ходе репрессий потерял старших братьев и зятьёв.
Боялся. Как все.
Хотел счастья. Как все.
К началу Великой войны он вошел в призывной возраст.
И с первого дня – на фронт.
Эшелон их разбомбили сразу же.
Жара. Июль. Ленинградские болота. В этих редких чахлых лесочках находилось большое количество солдат и офицеров, пробивающихся к своим. И повсюду был враг, нагло, в открытую шагающий по нашей, по его, земле.
Наконец, пункт переформирования.
Бесконечное людское море.
Бреют, стригут, обрабатывают дустом, переобмундировывают в чистую форму.
И – выстроив в шеренгу, вызывают по одному, выясняя звание, род войск, образование, войсковое подразделение, чтобы отправить снова туда, на передовую.
Рядом с ним в строю оказался взрослый солдат, видимо, уже из добровольцев.
Вдруг он спрашивает, эдак, незаметно, не разжимая губ:
– У тебя, пацан, сколько классов?
Удивившись, но, не показывая виду, также тихо, он ответил:
– Десятилетка.
– А по математике что было?
– Оч-хор.
– Не вздумай сказать, что пехота, ляжешь в первом же бою, мы сейчас не люди, мы пушечное мясо.
Пауза…
И – он не успел ни услышать того, что выкрикнул офицер у стола, ни сообразить, что произошло – оказался вытолкнут из шеренги. Потом стало ясно – навстречу спасительной судьбе.
Так он попал в артиллерию. И тут же – на краткосрочные командирские курсы. Армия остро нуждалась в грамотном младшем офицерском составе.
И всю жизнь он считал того невзрачного, но мудрого солдата, своим первым ангелом хранителем на фронте, выбравшим ему дорогу к победе.
Долгие годы войны – у каждого они свои. И о каждом участнике военных действий – всех битв, всех сражений – можно писать отдельно.
Ведь жизнь сама по себе длинная повесть, или захватывающий роман, или торжественная ода, или короткий, как выстрел, стих.
Он шагал по этим дорогам, где один день был похож на другой… Шагал не раздумывая, четко исполняя приказы.
Иногда даже бывало весело, например, когда к другу из далёкого далека приехала девушка, и они сыграли фронтовую свадьбу.
Иногда бывало очень, непередаваемо страшно, когда, например, его батарея выполняла приказ создать отвлекающий от основного наступления манёвр, и их оставили наедине с превосходящим противником, без связи, без боеприпасов, с надеждой только на себя, на свои силы, на свою волю, смекалку и жажду жить.
Выжили.
Вывела их кривая… Не подвела и на этот раз.
Эпизодов хватит не на одного героя.
Опыт рос в геометрической прогрессии.
Но, когда ты в самой гуще событий, в самом пекле битв, тебе не до аналитики и размышлений – ты ежедневно и постоянно призван решать конкретные задачи: победить и выжить.
Нет, он не лежал раненый на поле боя, как Болконский, и уж, конечно, не размышлял о боге, о смерти, о любви.
Раненный, он продолжал командовать батареей, потому что полностью отдавал себе отчет: от действий его и его бойцов зависел исход сегодняшней битвы.
Ему никто этого не говорил…
Ему никто не отдавал такого приказа…
Но докуривая, накануне боя, уже в совершенно сгустившейся тьме ночи, свою папироску, пряча её огонёк в кулаке – может, последнюю папироску в своей непрожитой жизни – глядя в глаза таких же юных ребят – он очень хотел жить.
Просто жить свою обычную, не богатую, обыкновенную и такую бесценную жизнь.
Было ли ему страшно?…
Конечно. Ведь он так же, как тысячи других ребят, забывшихся тревожным чутким сном, знал: завтрашний рассвет может принести смерть.
Край неба только-только начал сереть. Над рекой клубами стал подниматься такой же серый, как небесный свод, морозный туман. Где-то раздавались одиночные выстрелы. В основном же стояла густая, грозная тишина.
Он шепотом отдал приказ: подъем.
Бойцы зашевелились как будто и не засыпали…
Откуда у людей столько сил: без сна, без отдыха, без хорошей еды?..
Что ими движет?
Желание победить.
И остаться в живых.
Вчера они с комвзвода разведали путь, по которому сейчас собирались перетаскивать на противоположный, вражеский, берег самоходные пушки своей батареи.
Переправу им предстояло осуществить тихо, незаметно, и – вручную, чтобы не привлекать внимание врага звуками моторов.
С вечера были приготовлены тросы, которые должны были выполнить роль упряжи – запрягшись с их помощью, как в плуги, люди потащат тяжеленные орудия по не очень прочному, по совсем ненадежному, январскому льду чужой реки.
Его бойцы доверяли ему, совсем юному комбату, не только выполнение задачи, но – свои жизни!
Без лишних слов они взялись за дело – вчера всё обсудили, каждый знал своё место и что ему надлежало делать.
Аккуратно спустили с берега первую пушку. В этом месте берега» у реки словно поменялись местами: скат был пологим, а вот на той стороне надо было тащить орудие на крутой подъём.
Первая самоходка пошла нормально…
Лёд ещё был хорошо прихвачен ночным морозцем.
Старший сержант, толковый, взрослый, старше старлея, дядька, остался на том берегу, начал укреплять и маскировать пушку.
Остальные потащили вторую.
За ней прошла третья.
Орудий было не по уставу: вместо четырех – пять. Пятая досталась от разбитой батареи его дружка, погибшего в прошлом бою. Не было ни времени, ни технического, ни человеческого ресурса укомплектовывать новую батарею, и уцелевшую пушку передали ему.
И, чёрт её знает, может, она устала воевать, только именно эта, пятая, пушка провалилась под лёд – сначала он тихонько застонал, потом закряхтел, потом начал заглатывать пушку, алчно причмокивая, словно какой-то ужасный злой великан.
Едва они успели отскочить, как полынья разверзлась и заглотила орудие…
Почти хором они произнесли одно и то же слово…
На раздумья времени не было.
За такой поворот событий – саботаж на передовой – трибунал, расстрел, без шансов…
Январь.
Утренний мороз.
Ледяная чёрная вода.
Самый молодой красноармеец, спортсмен и красавец, сибиряк, скинул сапоги и ватник, гимнастерку и галифе… За ним стал раздеваться его дружок, студент какого-то Московского института…
Когда командир взялся за пуговицы шинели, ребята молча остановили его: ты должен быть здоровым и сухим, тебе скоро командовать.
И они ныряли по очереди, чтобы закрепить два крюка. А потом, задыхаясь и чертыхаясь, тянули эту непомерную тяжесть.
Но не страх был их главным мотиватором. Нет! Они знали, что через пару часов будет важен каждый снаряд, будет бесценна каждая минута артиллерийского огня.
Ныряльщикам налили по полкружки спиртика. И ведь даже не чихнули ни разу! Какие потрясающие ресурсы имеет человеческий организм в экстремальных условиях. Удивительно!
Переправив и разместив батарею, буквально «шепотом» выкопав траншеи и замаскировав орудия, обговорив ещё раз с бойцами нюансы предстоящей боевой работы, он приказал полчаса передышки.
Скоро начнётся заварушка.
Он не знал, есть ли уже у него соседи слева или справа, удалось ли переправиться ещё кому-то – было принято решение соблюдать полную тишину и абсолютную секретность. Он просто ждал начала очередного боя. И знал, что от того как он прикроет переправу, сколько они с батареей продержатся – зависит исход очень важного сражения.
И вот забухала тяжёлая артподготовка. Орудийные расчеты заняли свои места. Напряглись и замерли лица бойцов. Ему подумалось: словно высечены из мрамора.
Выждав положенное время после артподготовки, он начал корректировать огонь своей батареи. Уже потом, когда командир полка писал представление его к званию Героя, и там четко описывалось, сколько вражеской техники и боевой силы противника ими было уничтожено, как долго его батарея – единственная – на многие метры вокруг – удерживала плацдарм для переправы основных частей танков и пехоты, только тогда он смог оценить великую точность работы фронтовой разведки, и героическую, профессиональную работу своих бойцов – все его приказы выполнялись быстро, четко, безукоризненно.
Практически, без промаха! Без остановки! Били и били! А ведь они находились под непрерывным ответным огнём противника.
Кричали, вслух повторяя цифры наводки, потому что глохли от разрывов. Матерились в азарте боя! Размазывали кровь и пот по прекрасным, молодым лицам! И орали! Орали юношескими неокрепшими голосами, орали от страха и от восторга победы!
Надо было менять позицию, надо было продвигаться вперед.
Он почувствовал резкую боль в правом сапоге. Останавливаться некогда и не до того.
Когда батарея закрепилась на новом, удачно выбранном, месте, он понял, что в сапоге хлюпает. Но разве он мог подумать, что это кровь… И продолжал командовать – без него некому было корректировать огонь. И только, когда он потерял сознание, стало понятно, что командир ранен.
Старший сержант, умелец на все руки, перевязал его наскоро, сказал: дело серьезное, надо в госпиталь. Через экипаж проходящего мимо танка передали в штаб донесение, но пока не пришёл ему на смену новый комбат, он находился на своем боевом посту.
Не помнил, как прощался с бойцами…
Не помнил, как его доставили в госпиталь…
Очнулся – гипс…
И ощущение: умираю…
Он не мог вставать. Он был абсолютно обездвижен и беспомощен. Температурил и бредил. И всё время твердил, сжав зубы: без ноги жить не буду. А тут ещё услышал, что в соседней палате безногий лётчик выбросился в окно…
И он готовился к такому же, последнему шагу.
Он сделал все что мог, считал молодой старлей.
А быть обузой, инвалидом?
Кому он нужен? Мама умерла в 42-м… Семьей обзавестись не успел… Да он и пожить-то не успел совсем…
Слабость? Об этом он не задумывался – просто вдруг сделался маленьким и беспомощным…
И вот однажды утром по госпиталю прокатился шорох: все что-то чистили, мыли, прибирали, перестилали бельё.
Оказывается, ждали нового главного хирурга.
И вот – обход.
Главный оказался крупной женщиной в чине майора медицинской службы, и не смотря на некоторую грубоватость, довольно миловидной.
Она спасла ему ногу, а, следовательно, спасла жизнь.
Всего-то надо было правильно наложить гипс на раздробленную осколками противопехотной мины ступню.
Он кричал, он не давался в руки санитарам, которые хотели переложить его на каталку, чтобы доставить в перевязочную, он вспоминал и крестил по матери всех, кого мог…
Он кричал на этого доктора в женском обличье, не веря, что это ещё один ангел хранитель пришел к нему на выручку после ратного подвига, чтобы еще раз спасти его во имя подвига жизненного…
Гипс исправили.
И вечером того же дня он уже курил со всеми вместе в курилке, стоя на костылях и ощущая легкое головокружение от вертикального своего положения, от давно не испытанной папиросы, и от всеохватного желания жить.
Она права, эта грозная баба-хирург: он еще станцует на собственной свадьбе.
А потом была Победа!
И звуки салюта, столь похожие на орудийные залпы, не пугали… Просто хотелось беспричинно смеяться и плакать, не стесняясь этих слёз.
И он танцевал танго – с самой единственной и любимой.
И нарожали они детей.
И жили свою счастливую достойную жизнь.
И, если кто-то попытался бы приписать ему героизм и нарядить его в образ классического героя – спасителя и защитника, он, тихонечко усмехнувшись, сказал бы: мы просто делали то, что должно…
Просто встали на стороне добра – и победили зло.
А говорить о героизме – это забота менестрелей и пилигримов – пусть поют и возвеличивают, пусть вещают миру, пусть знают люди, кому они обязаны своим счастливым бытием.
На дворе бушевало лето, июнь в самом разгаре. Леонид стоял у забора и курил. Он любил вставать рано, пока все еще спят. Выйдет, бывало, так, и стоит мечтает. Если бы вы спросили, о чем, то все просто: чтобы вернуть себе те владения, которые когда-то в свое время вынужденно продала его мать, чтобы выжить в тяжелые послевоенные годы. У них осталась малая часть огромного участка и дома. Теперь это был домик барачного типа, на трех хозяев, изначально он принадлежал их семье. Деревья стояли все в зеленом дыму, белые пушистые облака отражались в его душе. Мечты!