Мы едем по шоссе на юг. Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем Тайлер снова заговорил.
– Эмбер, пожалуйста, – говорит он. – Не делай этого.
– Не делать чего?
Я сильнее сжимаю рукоять пистолета, его вес для меня непривычен и неудобен. Отец научил меня стрелять, когда мне было шестнадцать, исключительно в целях самозащиты. Но у меня до сих пор не появлялось повода взять в руки оружие. До сегодняшнего вечера. До того момента, пока это не стало для меня единственным выбором.
– То, что ты надумала сделать, – говорит Тайлер, искоса посмотрев на меня. Его зеленые глаза останавливаются на оружии, которое я держу.
– Просто поезжай дальше, – отвечаю я, глядя на длинное прямое шоссе, простиравшееся впереди.
Я была одна в доме тем вечером, когда стащила у отца со стола ключ от сейфа. Я стояла в его кабинете, ощущая холодную сталь в руке и говоря себе, что, когда я захочу разобраться с Тайлером, пистолет поможет мне оставаться сильной. Он напомнит мне, что, в отличие от той ночи, когда он изнасиловал меня, теперь я хозяйка положения. Я хотела, чтобы ему стало страшно. Чтобы его тело содрогнулось от ужаса, такого же, какой он заставил меня испытать тогда, в июле. Чтобы его охватил леденящий холод, чтобы его тошнило, чтобы он стал мечтать о том, чтобы все, что бы я ни задумала сделать с ним, произошло как можно быстрее. На самом деле это была глупая идея, потому что он не сможет почувствовать того, что ощущала я той ночью. Я не смогу отобрать у него то, что он отобрал у меня.
Я испытываю легкое головокружение, чувство, которое мне так нравилось прежде, но которое сейчас кажется осточертевшим. Я не могу выбросить из головы подробности той ночи. Битком набитый зал. Запах алкоголя и пота. То, как я танцевала. Количество выпитых рюмок текилы. И как Тайлер повел меня наверх. И даже в те редкие мгновения, когда мне удается забыть обо всем этом, мое тело продолжает помнить. Оно помнит, поэтому все повторяется снова и снова.
Я стараюсь сосредоточиться на том, что будет дальше. Я хочу заставить Тайлера отвезти меня в наш загородный домик на берегу реки Скайкомиш. Наши семьи отдыхали там вместе не один раз. Мы ездили туда по выходным весной, потом на уик-энд в День поминовения[7] и по меньшей мере на целую неделю летом. Мы подолгу ходили по лесу, а по вечерам разжигали костер и, сидя у костра, рассказывали страшные истории с привидениями. В доме не было ни электричества, ни воды. Это был бревенчатый двухэтажный дом с камином и уборной во дворе. Он находился в часе езды от цивилизации и достаточно уединенно, чтобы никто не мог услышать выстрела.
– Мне так жаль, – шепчет Тайлер. – Если бы ты могла…
– Могла что, Тайлер? – подняв голос, отвечаю я. – Простить тебя? Да будь ты проклят!
Даже выкрикнув это, я с трудом могу поверить, что это с ним я так разговариваю. Что Тайлер, тот мальчик, который после школы сидел рядом со мной в больнице три месяца кряду, заставляя меня смеяться и делая все возможное, чтобы я снова захотела жить, теперь был причиной того, что мне хочется умереть.
Я снова вспоминаю тот день, когда он пригласил меня на выпускной бал. Даже в самое мрачное время, когда я была под замком в больнице, меня не оставляло чувство восторга, что я буду одной из очень немногих второкурсниц, приглашенных на выпускной бал. И это чувство поддерживало меня, когда я была вынуждена ходить на групповое лечение и на занятия с психотерапевтом, Гретой, чья работа заключалась в том, чтобы помогать мне поправиться.
– Что так пугает тебя в еде? – спросила она меня в самый первый раз, когда я встретилась с ней.
Это была светловолосая, крепко сбитая немка с сильным акцентом.
– Не знаю. Я боюсь растолстеть, наверное.
– И что в этом будет такого ужасного?
Я пожала плечами:
– Никто не хочет быть жирным.
Располнеть легко, думала я. А чтобы быть худой, нужно приложить усилия. Для этого требуется мужество и целеустремленность. Та внутренняя сила, которой многим не хватает.
– Сомневаюсь, что большинство людей мечтают быть худыми настолько, что их сердце откажется работать, – сказала Грета, со значением посмотрев на меня. – Никто не захочет оказаться в больнице с поврежденными почками, низким давлением и с катетером, через который его будут насильственно кормить. – Она сделала паузу, чтобы я смогла осмыслить ее слова. – Тебе нравится находиться здесь? Пропускать занятия в школе? Не видеться с друзьями?
Я снова пожала плечами. Потому что, по правде говоря, кроме Тайлера у меня не было друзей. Хизер переехала в другой город, и я мало общалась с девочками из своего класса. По большей части они не любили меня. Я никогда не ходила с ними в столовую, потому что проводила обеденный перерыв в спортивном зале, делая приседания, прыжки и отжимания. И я не принимала редких приглашений вместе отправиться по магазинам или в кино, потому что в те часы, когда я не была в школе, я придерживалась строгого графика разнообразных упражнений. В их числе была пробежка на полтора часа, как только я возвращалась из школы, потом час или два ритмической гимнастики у себя в комнате, перед тем как выдержать пытку ужином в компании родителей. Со временем меня перестали куда-либо приглашать, и я решила, что девчонки просто завидуют моей худобе. И их зависть стимулировала больше, чем какая-либо еда.
– Что для тебя значит быть худой? – спросила Грета. – Что ты от этого получаешь?
– Просто я такая, – ответила я.
Я рассказала ей о своем рождении и о том, что поздно пошла в школу, и о том, что мне уделяли больше внимания и носились со мной из-за моей белезненной миниатюрности. И я рассказала то, как начала набирать вес и впала в панику.
– Итак, быть худой значило для тебя быть особенной, – подытожила она. – И может быть, лучше тех, кто не был таким худым?
– Наверное, – медленно выговорила я.
Меня смутило то, что она так быстро догадалась о моем самом большом секрете, которым я ни с кем не делилась.
– Ну, хорошо, – сказала Грета. – А можешь ты на минуту представить, что все это никакого отношения не имеет к твоему весу и к еде? Может быть, все дело в твоей самоидентификации? В том, какой ты себя видишь? По воле обстоятельств ты чувствуешь себя не такой, как все, и мысль о том, что ты станешь одной из них, безумно пугает? Может быть, когда ты боялась набрать вес, все дело было в том, что ты боялась потерять себя?
– Может быть, – прошептала я, уставившись в пол.
– Твои мысли гораздо сильнее, чем ты полагаешь, Эмбер. Ты привыкла отождествлять худобу и превосходство над другими. Чувство собственной ценности и озабоченность внешним видом – все это настолько переплелось в твоем мозгу, что ты стала воспринимать это как одно целое. Нам нужно постараться и разделить эти две концепции, а потом научиться думать по-новому.
– Похоже, это будет весело, – сказала я, симулируя беззаботность, которой не чувствовала.
– Это не весело, – возразила Грета. – Но это вопрос жизни и смерти. Нам предстоит сосредоточиться не на том, чтобы ты набрала вес, а на поиске эмоционального и психического равновесия. На поиске нового и правильного подхода к определению «быть сильной». – Она снова сделала паузу. – Скажи мне кое-что. Ты хочешь умереть или выздороветь?
Я не знала, что ответить. Я подумала о родителях и о Тайлере, о том, какими они были напуганными, когда в первый раз увидели меня на больничной койке. Я знала, как они любили меня, и какими несчастными они будут, если мое сердце откажется функционировать. Я подумала о ненависти к себе, которая не оставляла меня, несмотря на то, сколько бы времени я обходилась без еды или какой бы маленькой ни была цифра на весах. И я почувствовала отчаяние и желание попросить о помощи.
– Я не хочу умереть, – прошептала я, сдерживая слезы.
– Очень хорошо, – сказала Грета. – Я тоже не хочу, чтобы ты умерла.
И так началось мое выздоровление. С приглашения Тайлера на выпускной бал и с мягких, но настойчивых увещеваний Греты. Сначала мне приходилось нелегко. Особенно после того, как я познакомилась с другими девочками в отделении и поняла, что на самом деле я не была какой-то особенной. Что я была для врачей просто еще одной из «тех дурочек», которые попали в ловушку из-за неуемного желания быть худыми. Мне пришлось заново переосмыслить то, что я думала о самой себе. Понять, что быть миниатюрной вовсе не означает быть лучше других, особенно если ты становишься такой худой, что у тебя начинают выпадать волосы, а внутренние органы перестают работать. Я постоянно должна была сражаться с желанием ограничить потребление пищи, потому что чем голоднее я была, тем сильнее себя чувствовала. Я страстно хотела снова почувствовать превосходство над другими девчонками, вспоминая, с какой завистью они смотрели на меня. И я боялась, что мне никогда не удастся научиться глядеть в зеркало и быть счастливой тем, как я выгляжу.
После того как я вышла из больницы, мне пришлось постоянно бороться с собой, чтобы опять не сойти с правильного пути. Осенью я вернулась в колледж, чтобы снова начать учиться на втором курсе, который я почти весь пропустила. В конце сентября мне исполнилось семнадцать лет. Я была на два года старше одноклассников, отчего мне было еще сложнее завести друзей. Я чувствовала себя не такой, как все. Обособленной. Я была больной девушкой, которая была настолько глупа, что похудела до такой степени, что чуть не умерла. И поэтому я проводила все время за занятиями и общением с Тайлером, который к тому времени учился в Беллингхэмском техническом училище на парамедика. Мы по-прежнему по воскресеньям смотрели футбол с моим отцом и посещали все игры нашей университетской команды. Глядя на игроков, гонявших по арене мяч, я размышляла о том, каких диет они вынуждены придерживаться и какие физические нагрузки помогают им поддерживать в форме свои тела. И до меня наконец стало доходить то, о чем мне говорила Грета, – что я должна найти другое определение для понятия «быть сильной». Эти игроки вдохновляли меня, и, когда я отправлялась на пробежку или занималась поднятием тяжестей, я старательно заставляла себя не думать о том, сколько калорий я сжигаю, а вместо этого сосредоточиться на том, чтобы стать сильной и выносливой.
Но даже при всем этом только после того, как я окончила колледж, переехала в Пульман и прослушала первый курс по диетологии в университете, что-то начало меняться во мне фундаментально. Изучая то, как питание отражается на работе наших внутренних органов, я стала рассматривать тело как машину, которой нужно горючее, и полностью перестала воспринимать его как показатель моей личностной ценности. И постепенно навязчивые идеи о еде и физических нагрузках стали меньше беспокоить меня, и я смогла смотреть на них по-другому. Я перестала фиксировать свое внимание на том, чтобы стать как можно более худой, и вместо этого сосредоточилась на том, чтобы стать здоровой и выносливой.
Конечно, бывали времена, когда мне снова приходилось бороться с собой – когда брюки начинали с трудом застегиваться на мне или когда весы показывали, что я набрала несколько фунтов. В рефлексивной панике я переставала есть и увеличивала физическую нагрузку. Но чаще всего мне удавалось остановиться прежде, чем я заходила слишком далеко. Я смотрела по выходным дням все матчи местной университетской футбольной команды, либо на стадионе, либо по телевизору, и постепенно в моей голове зародилась идея стать тренером команды НФЛ. К тому времени, как я познакомилась с Дэниэлом, я уже училась на последнем курсе университета и гордилась принятым решением использовать свой самый горький опыт для того, чтобы учить других быть сильными, уравновешенными и здоровыми.
– Ты помнишь, что я надела на выпускной бал? – спрашиваю я Тайлера.
– Что? – говорит он, снова бросив на меня взгляд.
– Смотри на дорогу, – приказываю я, потом откашливаюсь. – Твой выпускной бал. Ты помнишь мое платье?
Ему не обязательно знать, зачем я это спрашиваю. Ему просто нужно ответить на вопрос.
Он кивает, следуя моему указанию смотреть на дорогу.
– Какого цвета оно было?
Я чувствую, как колеса соприкасаются с асфальтом, и их движение отзывается во мне вибрацией, но вместо того, чтобы, как обычно, успокаивать меня, этой ночью оно только усиливает выброс адреналина в кровь.
– Зеленого. Темно-зеленого.
– А ты помнишь, что случилось после танцев, в твоей машине?
– Эмбер, – начинает он, но я прерываю его.
– Ты помнишь, Тайлер? Отвечай мне. – Последние два слова я произношу сквозь сжатые зубы.
Он делает глубокий медленный выдох.
– Конечно. Мы разговаривали, и я… я поцеловал тебя.
– И что сделала я?
– Ответила на мой поцелуй.
– А потом?
– Оттолкнула меня.
– Верно.
Я думаю о том моменте, когда Тайлер наклонился и прижался губами к моим губам. Это был первый поцелуй в моей жизни. Сначала я не знала, как реагировать, и просто позволила этому произойти. Я закрыла глаза и разомкнула губы, позволяя ему проникнуть в мой рот и коснуться моего языка. Но потом в голове зазвенел звоночек, как бы предупреждая меня об опасности, о том, что все пошло не так, как надо.
– Не нужно, – сказала я тогда, положив ему ладони на грудь.
– Эмбер, пожалуйста, – ответил он, словно эти слова были молитвой.
– И потом ты сказал, что любишь меня, – говорю я. – Что ты влюблен в меня.
Я помню выражение его лица, беззащитность в его глазах.
– А ты сказала, что не любишь меня, – говорит он. – Не в этом смысле. И никогда не полюбишь.
– Но я любила тебя. Ты был моим лучшим другом. – Мои глаза щиплет от слез, и я с трудом сглатываю ком в горле, похожий на скрученную колючую проволоку. – Я сказала тебе это. Я объяснила, как много ты значишь для меня. Но ты все равно перестал общаться со мной. Ты не смотрел на меня, когда мы встречались в колледже, ты не приходил к нам все лето. Ты полностью вычеркнул меня из своей жизни. И понадобилось несколько месяцев, чтобы мы вернулись к прежним отношениям.
– Мне было больно, – говорит он.
Все мое тело напрягается. Я хочу сказать ему, что он не знает, что такое больно. Что такое испытывать такую боль, что тебе хочется соскрести с тела кожу, отделить мускулы от костей, чтобы добраться до черной, болезненной травмы и освободиться от нее.
– Ты что, старался наказать меня? – спрашиваю я вместо этого. Я снова повышаю голос, наконец подходя к тому, зачем я спросила его о выпускном бале. – Ты поэтому сделал это? Чтобы отплатить мне за то, что я отвергла тебя? За то, что я влюбилась в Дэниэла?
– Господи, нет, – отвечает Тайлер, и я слышу муку в его голосе. – Я не… я никогда не… я понятия не имею, как это случилось, Эмбер.
– Это случилось не просто так, Тайлер, – говорю я. Слезы катятся по моим щекам, и я ненавижу себя за это. Ненавижу, потому что это делает меня слабой. Но я не слабая. Я сейчас как бомба, которая вот-вот взорвется. – Это не было тем, чем ты не мог управлять. Ты сам сделал этот выбор. И тебе придется держать ответ за свои чертовы поступки. Будь мужчиной.
Я смотрю на его реакцию на те слова, которые любит произносить его отец. Те слова, которые, как мне хорошо известно, он люто ненавидит. Он не смотрит на меня, но его длинные пальцы сильнее сжимают руль. Его грудь вздымается, словно он старается контролировать дыхание. Словно он хочет найти подходящую фразу.
– Если бы можно было изменить прошлое, – говорит он наконец тихим размеренным голосом. – Ты должна знать, что я все отдал бы, чтобы этого не случилось. Я сделал бы что угодно.
– Слишком поздно.
Я поворачиваю голову к окну и смотрю в темноту, проводя пальцами по холодному стальному дулу пистолета. И думаю о том, что есть такие раны, которые нельзя залечить словами и мольбой о прощении. Я думаю об этом и думаю о Тайлере. О том, что некоторые вещи простить нельзя.