1
Со стен маленькой крепости, в которой укрылись остатки пореченского войска, Невер смотрел на опустевший хазарский лагерь и не мог понять того, что же произошло. Из-за густого тумана рассмотреть бывшее место стоянки хазарского войска полностью было невозможно, но даже сейчас было видно, что враги покинули свой временный стан. На том месте, где вчера стояли шатры и палатки хазарских воинов, сейчас была пустота. Вокруг Невера и других защитников пореченского детинца, стоявших этой ночью в дозоре на стенах укрепления, собирались остальные славянские ратники. Они с удивлением осматривали покинутый лагерь, не веря своим глазам. И лишь когда туман полностью рассеялся, последние сомнения исчезли. Хазары ушли.
После того как Невер принес в славянский поселок тревожную весть о набеге степняков, и когда детинец был подготовлен к осаде, ему и нескольким другим молодым парням было поручено вести наблюдение со стен укрепления. Несмотря на то, что Невер, как и большая часть его невольных сотоварищей, рвались в бой, желая принять участие в битве, их мнение никто слушать не стал. Боряте даже пришлось прикрикнуть на разгорячившихся молодых парней, и те смирились со своей ролью праздных наблюдателей. Всю картину битвы, которая чуть было не переросла в истребление целого славянского рода, Невер и его соратники наблюдали с высоты холма. Из-за плотно подогнанных друг к другу бревенчатых стен пореченского детинца его защитники смотрели, как пали Рогдай, Бойкан и еще больше двух сотен их сородичей. Одним из первых в страшной сече пал и Ходота – отец Невера, осталась единственная надежда на то, что мать и две младшие сестры смогли уцелеть на болотах.
Невер обернулся. На стену детинца поднимался сам пореченский воевода.
– Ушли хазары-то, – рядом с Невером и Борятой оказался никогда не унывающий Ропша. – Глядишь, и кончились наши беды.
– Может, неспроста это али хитрость какая. Выманить нас небось хотят да напасть скопом, – вставил не столь оптимистичный Вилюй, стоявший невдалеке с другими белогорскими мужиками. – Что сам думаешь, воевода, как поступим?
Борята молчал, обдумывая увиденное. Почти отчаявшийся из-за принятого накануне решения о выплате дани и почти смирившийся с тем, что теперь его народ попадал в кабалу к слугам хазарского Кагана, воевода, обнаружив отсутствие врагов, поначалу тоже предположил какую-то хитрость с их стороны. Но поразмыслив, решил, что открытая местность не позволила бы хазарам спрятать большой отряд и напасть из засады.
– Гляди, гляди: вроде едет кто-то, – раздался чей-то голос с другого конца стены.
Все устремили взгляды вдаль, и многие тоже сумели рассмотреть одинокого всадника. Он не спеша ехал на мелкой лошаденке по направлению к крепости. Все, кто был рядом, тут же схватились за оружие, готовясь к самому худшему. Некоторые достали стрелы и луки.
– Кажись, наш это, не хазарин, да и без оружия он, чего переполошились? – прикрикнул на ретивых защитников крепости белогорский староста Неклюд.
– Это Радмир, – признал своего приятеля Невер, – а лошадка Зоркина.
Через некоторое время ворота детинца открылись, и людская толпа окружила въехавшего в крепость молодого всадника.
Невер выбежал вперед, и старые друзья обнялись.
– Зорко, что с ним, жив? – указывая на лошадь, спросил Невер.
– Нет его больше, да и всего поселка нет, не успел Зорко до Дубравного добраться, – и Радмир рассказал о найденном им несколько дней назад теле друга и о том, что стало с его родным поселением.
– Что про хазар скажешь, куда делись? – произнес, обращаясь к Радмиру, первые за это утро слова угрюмый Борята.
– Ушли они, воевода, совсем ушли, да только беды наши на том не кончились. Вслед им конные русы двинулись, думаю, не далеко хазары уйдут. Я тут в лесах уже несколько дней укрываюсь, да и с русами пообщаться пришлось, если бы не они, был бы я сейчас в плену у степняков.
– Так думаешь, нам русы не опасны? – спросил Борята. – Побьют хазар они, да глядишь, за нас примутся?
– Наверняка побьют и к нам придут, вот только вопрос, зачем. Тот обоз, что хан хазарский в свои земли отправил, русы уже захватили, всю добычу себе забрали, а вот пленных, что в обоих селах хазары повязали, русы на волю выпустили. В лесах они сейчас прячутся.
Все вокруг загудели, услышав такую новость, и бросились расспрашивать Радмира о том, не видал ли он кого из их близких.
2
Несколько дней радостные жители Поречного и их соседи, избавившись от грозного неприятеля, сновали вокруг своего поселения, убеждаясь, что опасность миновала. Первые освобожденные от хазарской неволи пленники стали возвращаться из лесов. Но думы о грозных русах не давали воеводе покоя, и поэтому, послав гонцов с вестями на болота, он приказал беглецам повременить с возвращением в поселок.
Но вот наконец-то пришли и посланцы от Киевского князя.
К воеводе прибежал молодой парень из тех, кто вместе с Невером в ходе хазарского набега отсиживался в детинце. Он с другими мужиками поутру ушел работать в поле и сейчас искал пореченского воеводу, чтобы сообщить ему новость.
– Русы пришли, дядька Борята, много, – взволнованно произнес запыхавшийся от длительного бега гонец. – Мужиков в поле окружили, спросили, кто у нас старший, говорить хотят. Вот меня к тебе послали.
– Окружили да повязали или как? Много – это сколько: два, десять, сто? Толком рассказывай, – проворчал недовольный воевода.
– Да нет, не повязали. Конные подъехали, человек двадцать, а может, больше, никого не тронули, велели вперед бежать, а сами сказали, что вслед поедут, со старшим нашим, с тобой то есть, говорить хотят.
Четверо вооруженных всадников въехали в поселок и направились к вышедшему им навстречу Боряте. Отовсюду к главной пореченской площади – месту встречи русов и воеводы сбегались любопытные поселяне. Всем хотелось взглянуть на славных воев, которые прогнали ужасных хазар, послушать, что они скажут. В одном из всадников оказавшийся поблизости Радмир узнал своего недавнего спасителя, назвавшегося Гориком.
– О, здорово, герой, как нога? – могучий рус ловко спрыгнул с коня, обращаясь к юноше, как к своему старому знакомому. – Я же тебе говорил, скоро бегать будешь. – Радмир на это только молча пожал плечами.
Окруженный толпой незнакомых ему людей рус совсем не испытывал страха.
– Ну, кто тут у вас за главного будет? – обратился к гудящей толпе княжеский посланец.
Спутники Горика находились поблизости и, не слезая с коней, наблюдали за происходившим.
– Ну, со мной говори, Борятой меня кличут. Я тут старший, верно говорю? – повернувшись к толпе, произнес вышедший вперед Борята. Все вокруг согласно закивали.
– Меня зови Гориком, мы люди Олеговы, князя Киевского младшая дружина21, – рус говорил громко, словно хотел, чтобы речь его была слышна всем. – Хазар тех, что вам ущерб принесли, мы побили, сейчас сам князь сюда идет с ратью своей. Коли дадите нам пищу и кров да тризну по убитым братьям нашим справите, не будет вам от нас беды и разора.
– Коли с миром идете, то мы вам не враги, – промолвил воевода с молчаливого согласия всех окружающих. – Только после набега богатых столов от нас не ждите, хаты наши – не хоромы княжьи, и половина, вишь вон, сгорела.
– Олег, предводитель наш, – воин, не неженка, шатров с собой не возит, да и мы, гридь княжеская, на землице спать привычные, в походах дичину да конину есть приучены, так что если крыша над головой есть да солома под боком – вот нам и хоромы. А если еще девку горячую под бок положить – так и одеял не нужно, – трое конных русов, услышав последнюю фразу своего товарища, дружно заулыбались в усы.
– Девок силком трогать не дам, а то не будет у нас с вами ладу, – тут же нахмурился Борята.
– Так мы ж не силком, а только по любви, вон Славко у нас до любви уж больно охочий, – Горик указал рукой на рыжеволосого молодого воина, и остальные русы громко заржали. – Любят его девки, как пчелки медок, а уж где у него самое сладкое место, он никому не сказывает, – услыхав эту шутку, заулыбались и сами пореченские мужики.
Через час почти две сотни воинов князя с десятком пленных хазар вошли в поселение. Борята, договорившись с княжьей дружиной, послал гонцов на болота с добрыми вестями и приказом возвращаться.
3
Злобно смотрели славянские мужики на приведенных русами пленных. В драных перепачканных одеждах, со связанными руками, когда-то грозные хазарские вои сейчас не выглядели такими уж и страшными, какими они предстали перед пореченской ратью несколько дней назад. Угрюмо смотрели хазары на своих недавних противников, кто откровенно дерзко, а кто с испугом. Но никто при этом не проронил ни слова – ни победители, ни побежденные. Русы заперли их в одном из сараев, предварительно развязав руки и поставив двух сторожей из отроков. Поселковым мужикам было поручено напоить и накормить пленных. Среди запертых в ветхом строении людей сидел и думал о своей незавидной участи бывший слуга убитого Буйука – буртас Тилмай – Кечайка.
К вечеру в Поречное вернулись женщины, старики и дети и все поселение наполнилось криками радости и громким женским плачем. Жены и матери, потерявшие своих близких в сражении с хазарами, не стесняясь выражали свои скорбь и горе. Почти в каждом дворе, каждом доме горе и радость слились воедино. Оплакивая погибших, воем выли бабы, плакали маленькие дети, а выжившие в бою мужчины не знали таких слов, которыми можно было бы утешить вдов и сирот.
Невер, обняв мать и сестер, поведал им о смерти мужа и отца и, увидев на их слезы, отвернулся в сторону. Неподалеку в одиночестве стоял Радмир, ему уже некого было встречать, он постоял, насупившись, несколько минут и, повернувшись, побрел прочь. Навстречу ему попалась дочь пореченского воеводы. Зоряна увидела Радмира, ее глаза засветились, но несмотря на то, что девушка рванулась к нему навстречу, Радмир сейчас не чувствовал радость от встречи. Он только кивнул остолбеневшей красавице и побрел дальше, озабоченный своими, лишь ему одному ведомыми мыслями. Многие знали, что Борятина дочь тайно вздыхала по парню, и даже суровый воевода давно уже подметил, что дочь перестала быть маленькой девчонкой. Зоряна, почувствовав холод, исходивший от парня, побледнела и замерла. Наблюдавший эту сцену Невер только в очередной раз тяжело вздохнул.
4
Наскоро возведенная курганная насыпь возвышалась посреди огромной поляны, окруженной лесом, и семь мертвых тел лежали в ряд на самом ее верху в окружении скопившихся вокруг них воинов-русов. Оружие и доспехи мертвецов были аккуратно сложены у них в ногах, здесь же лежали их седла, уздечки, какая-то нехитрая посуда, турьи рога и чаши, на дне которых было насыпано по несколько медных монет. У подножья насыпи, вознося руки к небу, монотонно рыдали четыре старухи, которых русы пригласили из числа пореченских жительниц для совершения поминального обряда по усопшим воинам. Вокруг небольшого кургана горели костры, на которых в чугунных котлах варились мясо домашних животных, дичина и другие яства, предназначенные для предстоящей стравы – поминального пиршества.
Все стоявшие вокруг дружинники были без доспехов и шлемов, в простых домотканых или богатых шелковых рубахах, в зависимости от степени знатности воина, его положения и уровня дохода, подпоясанные широкими золочеными поясами. Такие пояса отличали княжьего дружинника и выдавались при переходе из отроков в гридни. Из оружия они оставили при себе только кинжалы и мечи, с которыми княжья гридь не расставалась почти никогда. Луки, стрелы, копья и щиты, а также шлемы и кольчуги они оставили сегодня в домах, в которых расселили их пореченские жители. Все они, кроме небольшого, до зубов вооруженного отряда из тридцати облаченных в доспехи всадников, укрывшихся в лесу и выполнявших роль охраны, стояли с непокрытыми головами. Часть воев, с наголо бритыми головами, украшенными одной-единственной прядью волос, с длинными, свисающими ниже подбородка усами, представляли собой коренных варягов-русов из прибалтийских бодричей и верингов. Другие, бородатые и длинноволосые или постриженные «в кружок», были, в основном, из примкнувших к княжьей рати покоренных славян: кривичей, вятичей и древлян, а также ближних соседей радимичей – северян. Некоторые из дружинников были из мородово-мерянских племен, черемисов и бесстрашных, воинственных буртасов, часть воев были из степняков – угров и булгар – и для славян-радимичей они мало чем отличались от ненавистных хазар. Особняком держались немногочисленные скандинавы: рыжеволосые свеи, даны и угрюмые воины севера – нурманны, бородатые, с обезображенными шрамами хмурыми лицами. Но все это разноплеменное войско, присягнувшее великому киевскому полководцу, носило в ту пору одно имя – Княжья Русь.
Многие по привычке называли своего вождя по-своему, каждый на свой лад: князем, воеводой, каганом или конунгом. Многие с трудом понимали славянскую речь, но все они, связанные узами воинского дружинного братства, умели воевать и воевать так, что слава о них гремела от холодных берегов Балтики до жарких земель, населенных византийскими греками.
Перед насыпью в сероватой полотняной рубахе до колен стоял седовласый старик с длинными распущенными волосами и клиновидной бородой до самой груди. Глаза его, взиравшие на окружающих из-под нависающих кустистых бровей, были разного цвета, один – темный, почти карий, другой – бледно-серый с зеленью, что делало высокого старца неким подобием той сверхестественной силы, в которую верили и которой боялись многие люди той эпохи. Он руководил всем обрядом, исполняя роль языческого жреца. Он смотрел на опускающийся за вершины деревьев солнечный диск и, призывая божества в свидетели, громко, почти крича, нараспев произносил заупокойную павшим.
– Приди к нам, Стрибог, бог ветра, и раздуй огонь на костре прощальном, а ты, Хорс-солнце, доставь души витязей, славных и смелых, в великую обитель Перуновых воинов, Ирей наш небесный, – старик подал знак, и две молодые девушки в белых траурных одеждах, также приглашенные для обряда, подошли к насыпи и положили к ногам усопших букеты цветов. – Зрите, люди, Желю и Карину22, и пусть оплачут они храбрецов, павших в правом бою.
Обе девушки, отождествлявшие божества жалости и скорби, неспешно удалились, и под продолжающиеся речи жреца их сменили три другие женщины, которые молча возложили к насыпи кувшины с медом и мешочки с зерном.
– Пусть уста ваши насладятся медами сладкими, а чрева ваши не знают мук голода, – нараспев продолжал свою речь седовласый старец.
На смену женщинам вышли воины, каждый из которых нес жертвенное животное: петуха и собаку. Один из отроков вел коня-двухлетка. В руках старика появился нож, и несколькими минутами позже все три жертвы пали, окровавленные, к подножью маленького кургана.
Когда солнце исчезло за горизонтом, оплакиванье усопших переросло в тризну, состоящую из игр, плясок и состязаний в честь убитых воинов, сопровождавшуюся поминальным пиром. Вспыхнул прощальный костер, и подхваченные пламенем души мертвых вознеслись в Ирей под громкие песни восседавших за наспех сколоченными столами грозных воинов киевского князя.
5
– Ну так вот, решайте сами, быть вам под моей рукой или ждать, когда степняк придет, и под него ложиться, – князь восседал на своем статном вороном жеребце, в неизменно накинутом на плечи красном плаще, окруженный пореченскими мужиками во главе с Борятой.
Его щит с изображенным на нем парящим орлом, когда-то так напугавший Сар-Авчи Хана, держал стоящий неподалеку отрок – оруженосец. Толпа вокруг князя негромко гудела, напоминая потревоженный пчелиный рой.
– Соседи ваши, северяне, встали под мои знамена, теперь ваш черед. Везде, где ступало копыто коня моего, теперь моя власть, – Олег окинул гудящую толпу суровым взглядом.
– А сколько платить тебе, сказывай, а то, может, последние порты снять придется, нас-то вон как хазары потрепали! Пока теперь жизнь-то свою наладим! – выкрикнул кто-то из толпы.
– Платить будете столько, сколько с вас хазары запросили. На прокорм войска да постройку градов-укреплений, чтобы степняки к вам не сунулись. Пока дани с вас не возьму, платой будет та добыча, что я сам у хана хазарского взял, а через полгода, как отстроитесь, тогда и плату давать будете, какую установил, – князь умолк.
– Что ж, справедливо, – высказался кто-то из пореченских мужиков. – За защиту домов наших платить надо, не то ни домов у нас не будет, ни голов на плечах.
– А коли откажемся, что тогда сделаешь? – в говорившем Борята признал Вилюя, который до сих пор не вернулся к себе в Белую Горку, а гостил у родича в Поречном.
– Все равно заставлю, если надо будет, то и силой. Не любо мне кровь славянскую проливать, но для общего блага не грех и за меч взяться, – князь нахмурил брови, и Вилюй под этим взглядом поспешил скрыться за спинами сородичей. – В общем, решайте, по добру под мою руку пойдете или поневоле, а все равно быть вам под киевским князем.
Из общей людской массы вперед вышел Борята и поднял руку, требуя тишины. Гудевшая толпа сразу умолкла. За последние дни уважение к воеводе стало почти безграничным, и теперь все смотрели на него с какой-то трепетной надеждой.
– Когда опытный пахарь за плугом идет, лемех его, как масло, землю режет. Потому что рука у того пахаря твердая и умелая. Когда эта рука зерно в почву бросает, высокий колос над полем встает, и зерна в нем полные да зрелые. Когда матерый зверолов уходит в лес, чтобы медведя добыть, рогатина да нож в его руке не дрожат, а как влитые сидят, и зверь перед ним почти что сам ложится. Умелый охотник и зверя выследит, и с добычей в дом вернется, – воевода сделал паузу, давая слушателям осознать услышанное. – У опытного кузнеца из-под молота искры летят, а кроме искр, из-под его руки и гвоздь, и подкова, и меч и кольчуга выходят – ладные да крепкие. К знающему рыбаку рыба сама в сети плывет. Так было испокон веку, кто умел да ловок и дело свое знает, у того это дело и спорится. – Воевода снова сделал паузу. – Показали нам хазары, что не устоять мужику перед воем: ни пахарю, ни охотнику, ни кузнецу. Много крови пролито, много братьев наших теперь в земле лежат. Так пусть мужики землю пашут да хлеб растят, а те, кто в деле ратном силен да жизнь этому посвятил, пусть воюют да жизнью этой и рискуют. А за жизнь плата не может быть слишком большой, на то она и жизнь. Пусть князь Киевский правит нами да жизни наши стережет, таково мое слово, а уж вы решайте, как вам быть, под князем или под Диким Полем.