Сын Сталина - читать онлайн

1

– Ап!

Резкий хлопок в ладоши, и короткая цепочка людей, бегущих вдоль Кремлевской стены, резко ускорилась. На ходу Александр Белов оглянулся: Василий и Артём держались за ним точно приклеенные, двое энкавэдэшников – Глудов и Филькин – тоже. А вот остальные растянулись. Непорядок. Разумеется, бежать по снегу труднее, чем по твердой земле, но не везде и не всегда есть твердая земля.

Где-то в середине строя бежала Светлана, присоединившаяся к тренировкам братьев ещё в октябре. Банзарагша специально для неё разработал особую систему тренировок, развивавшую связки и сухожилия, и работал в основном на гибкость и подвижность. Пока получалось не очень хорошо, но как непременно скажет один мудрый китаец, «дорога в тысячу ли начинается с первого шага»[1].

Занималась Светлана так, что первое время Банзарагша её постоянно осаживал, не давая перегореть, но всё равно девчонка словно упёрлась рогом. А вот вчера после школы явилась в тир, устроенный под одним из кремлёвских зданий, и, словно так и надо, приняла участие в тренировке.

Александр, конечно, дал сестре пострелять из «Вальтера» ППК, а после, навесив кобуру, заставил почти час учиться вынимать и вкладывать оружие.

Несмотря на то что Василий и Артём занимались уже давно, ни смешков, ни подначек с их стороны не было. Всё-таки Александру удалось выбить эту дрянь из их голов. Наоборот, оба постоянно подбегали к сестрёнке с разными советами и хвалили за успехи.

В тире, кроме детей Сталина, был лишь старик, выписанный Артузовым откуда-то из ведомства Димитрова, и вот этот-то старик и показывал настоящий класс скоростной стрельбы в движении. Показывал так, что Александру со всем его опытом и самомнением приходилось лишь внимательно смотреть и учиться у настоящего грандмастера.

После стрельбы все сели чистить оружие, и когда Светлана заикнулась о том, что стреляла совсем мало, Саша лишь улыбнулся:

– Даже если лишь достала из пирамиды – значит, использовала. А раз использовала – значит, нужно почистить. Понимаешь, Светик, чистка оружия – это во многом ритуал. Ритуал отношения к оружию и к процессу стрельбы. Отношения к тому, от чего зависит твоя жизнь и, возможно, жизни твоих близких. И кстати, – он с улыбкой посмотрел на сопящих и усердно работающих тряпочками братьев, – со дня на день привезут учебное оружие и защитную амуницию. Сможем пострелять друг в друга. Не здесь, конечно, – он кивнул начальнику тира. – Не будем разводить у товарища Гомеса разруху. Но вот в подвале большого дворца можно.

– И как у тебя всё так получается? – посетовал Василий, не поднимая головы от разобранного «браунинга». – Всё, за что берёшься, получается.

– Это, Вася, ты видишь только удачные работы, – хмыкнул Александр. – Знал бы ты, сколько всего не получилось…

Зимние каникулы заканчивались. Никаких особых мероприятий в Москве по поводу наступившего Нового года не было. За исключением одного: реабилитировали новогоднюю ёлку.

бойко продекламировала Светлана и вскинула руку в пионерском салюте. Вообще-то ей это было ещё рановато – в девять лет в пионеры не принимали. Но ведь октябрята – младшие братья пионеров, так чего ж тут такого?

Собственно говоря, читала эти стихи и отдавала салют девочка только по одной-единственной причине: в комнате сидел Саша. ЕЁ САША! Пусть он увидит, как она здорово подготовилась к концерту в честь завершения полугодия!

Но Саша, на которого было рассчитано это домашнее выступление, никак на него не отреагировал. Он вместе с Василием и Артёмом под присмотром Надмита Банзарагша затачивал выданные им бывшим монахом пхурбы – трехлезвийные тибетские кинжалы.

Надмит утверждал, что лучшего ножа не придумано с того времени, когда горы Тибета были дном океана, и потому ребята сейчас тщательно старались довести сходящиеся под углом лезвия до бритвенной остроты.

– Вот, а всякие ёлки дурацкие пусть буржуи наряжают! – заявила Светлана. – А то опять начнется, как у дяди Паши[3]: хороводы, стишки всякие дурацкие. Конфету с ёлки не достанешь…

– Почему? – спросил Белов, не отвлекаясь от ножа.

– А Кирка[4] в детстве конфету с ветки потащила, – Василий, старательно водя оселком по лезвию, усмехнулся, – и едва всю ёлку не опрокинула. Свечки попадали – чуть пожар не случился. Вот с тех пор они конфеты на нижние ветки не вешают, а выше Светка не дотягивается…

– Все равно, – надулась Светлана, – буржуйские обычаи.

И она принялась снова декламировать стихи к концерту. Но тут Саша поднял голову, пошевелил губами и вдруг продолжил это стихотворение:

Вирши получились кривоватыми, да и особенными художественными достоинствами они не отличались, но Василий и Артём заржали. Просто по привычке: Сашка-Немец особенных глупостей не присоветует, а интересного и полезного из его идей выходило преизрядно. Светлана задумалась, не стоит ли ей обидеться, но потом решила, что Саша смеется не над ней, а над автором стихов. Ну и пожалуйста, пусть смеется! Она тоже с удовольствием посмеётся над этим идиотом, который не любит новогоднюю ёлку.

Вера Степановна, вязавшая «шапочку для Светланочки, а то эти архаровцы опять девочку на катание потащат, а ей, бедняжке, и надеть нечего», вдруг отложила спицы и клубок и сказала:

– Может, и нам ёлку устроить? Я бы орехи покрасила и цветов из бумаги навертела… Пирог испечём, пряников…

Идея с пирогом понравилась всем, кроме равнодушного к сладостям Надмита, который, впрочем, тоже одобрил идею праздника. Как и всякий восточный человек, бывший монах очень любил красочные зрелища, а потому тут же предложил устроить фейерверк:

– Я, конечно, не смогу запустить настоящего «Великого Дракона», – сообщил Надмит задумчиво, – но сделать «Розу» или «Дождь в бамбуковой роще» смогу.

– Гирлянду электрическую сделать несложно, – заметил Белов. – Игрушки… Ну, сами сделаем… Дождь – из фольги…

– Снег – из ваты, – подсказал Василий, – серпантин… Нарежем серпантин.

– Конфетти можно легко набить! – вскинулся Артём. – Трубку стальную по краям заточить, лист в несколько раз сложить и молотком выбить…

– Только лист краской покрасить не забудь, – хмыкнул Сашка. – Хотя бы с одной стороны.

– А ещё можно тех куколок, что дядя Максим Горький подарил, на ниточку и на ёлку повесить, – вмешалась Светлана. – Я их сейчас принесу…

Она сорвалась с места и умчалась. А когда вернулась, то Александр удержался от смеха лишь ценой неимоверных усилий: оказывается, Горький подарил детям Сталина нэцке[5]. Удивительно подходящее украшение для новогодней ёлки…

– Ещё надо флажков из бумаги сделать, – сказал он. – Нанижем на нитку – будет гирлянда… Кого-нибудь надо Дедом Морозом нарядить и Снегурочкой…

– Точно! – воскликнул Василий. – Пойдет, и будет у нас ёлка – всем на зависть!

– Вот, полюбуйтесь, товарищи, – раздался глуховатый голос Сталина. – Мы тут строим новый мир, ломаем прежние порядки и создаем новые, а наши дети – наше будущее – что вытворяют? Возрождают религиозные праздники?

Рядом с Иосифом Виссарионовичем стояли Димитров, Буденный, Ворошилов и ещё какой-то незнакомый товарищ, за спиной которых маячили Власик и Галет.

Все замерли, но Белов, приглядевшись, заметил: глаза Вождя смеялись.

– И вовсе не религиозный праздник, – сказал Саша, – а нормальный Новый год. Земля сделала ещё один полный оборот вокруг Солнца, вот и решили отметить.

– А ёлка? – прищурился Сталин.

– На Новый год ещё Петр Первый повелел дома еловыми ветками украшать.

– А святочный дед?

– Кто? – остолбенел Сашка. – Я, дайде, про Деда Мороза говорил, так он – никакой не святочный…

– А какой? – резко перебил его Сталин. – Какой?

Белов напрягся, пытаясь вспомнить что-нибудь подходящее под описание Деда Мороза, но ничего, кроме песенки из веселого мультика «Дед Мороз и лето», на ум не приходило:

Голоса у Сашки ни в прошлой жизни, ни в этой никогда не было, но скороговорочный ритмизированный текст Иосифу Виссарионовичу понравился. Он пошевелил губами, проговаривая его про себя, и кивнул головой:

– Хороший такой дедушка получается. Трудящийся дедушка. Не религиозный. Не так ли? – повернулся он к незнакомому Сашке персонажу. – Что скажете, товарищ Постышев[7]?

Тот секунду рассматривал лицо своего Хозяина, потом радостно заулыбался и зачастил:

– Вот именно! Вот именно, товарищ Сталин! Вот была бы хорошая традиция, и народу понравится, а детям особенно принесла бы радость – рождественская ёлка. Мы это сейчас осуждаем. А не вернуть ли детям ёлку?[8]

Александр заметил, как Сталин слегка поморщился, но тут же снова принял весёлый вид и похлопал Постышева по плечу:

– Вот как раз товарищ Саша и займется ёлкой, раз уж он так её любит. А вы, товарищ Постышев, возьмите на себя помощь этой интересной и нужной инициативе. Поможете организовать выступление в печати с предложением вернуть детям ёлку, а мы уж всё поддержим.

Остальные дружно кивнули. А Буденный тут же подсел к детям и принялся объяснять, какие игрушки для ёлки делали на Дону в его детстве.

Вера Соломоновна Дризо – личный секретарь Надежды Константиновны Крупской – вопреки бытовавшему мнению, вовсе не была агентом НКВД или даже просто осведомителем. И дело тут вовсе не в том, что НКВД не присматривало за вдовой основателя Советского государства, а в том, что для этого присмотра вовсе не требовалось вербовать секретаря. Телефонные звонки, телеграммы, переписка и деловые бумаги шли через общий секретариат Наркомпроса, и любой сотрудник НКВД, имея на руках соответствующую бумагу, мог ознакомиться со всей входящей и исходящей почтой Наркомпроса, включая самого наркома – Андрея Сергеевича Бубнова.

В тот морозный день 16 декабря Вера быстро шла по коридорам Наркомата просвещения, прижимая к груди толстую папку с периодикой, письмами и документами, пришедшими на рассмотрение Крупской, и, успевая здороваться с идущими навстречу сотрудниками, всё крутила в голове телефонный звонок, поступивший к ней, как только она вошла в рабочий кабинет.

Голос товарища Постышева она, естественно, не узнала, но когда тот представился, сразу вспомнила моложавого мужчину с короткой щёточкой усов и высокой причёской светлых волос. Постышев имел репутацию простоватого и даже туповатого исполнителя, однако всегда тонко чувствовавшего все веяния политической обстановки, и к такому человеку следовало прислушаться. Конечно, кандидат в члены Политбюро мог позвонить непосредственно Крупской, но просьба его и вправду требовала более длинной цепочки согласований, а к таким тонкостям опытный аппаратчик относился очень ответственно.

Именно поэтому Вера Соломоновна летела из секретариата к себе в кабинет, едва кивая встречным сотрудникам, и всё обдумывала, как подать эту новость Крупской.

Надежда Константиновна, сильно располневшая в последние годы и одолеваемая многими тяжёлыми болезнями, подхваченными в ссылках и тюрьмах, уже снимала пальто, когда в кабинет ворвалась Вера Дризо.

– Верочка? – Крупская поправила на носу большие круглые очки и посмотрела на свою помощницу. – Какая-то вы сегодня… не такая. Что-то случилось?

– Почти… – секретарь сгрузила периодику на столик резного дерева английской фабрики Чиппендейла с криво прибитым инвентарным номером и отдельно положила папку с документами на рассмотрение. Последней на самый край рабочего стола легла укладка с письмами, которые Крупская просматривала перед обедом. – Мне звонил товарищ Постышев и просил вас принять сотрудника ЦК Александра Белова-Сталина.

– Кого?! – Надежда Константиновна грозно глянула на свою подчиненную и ещё раз прошипела разъярённой коброй: – Кого?!!

Ленинская вдова начала медленно покрываться красными пятнами, очки заблестели каким-то нездоровым, шизофреническим блеском:

– Да как он… Да как он смеет?!! Кого ещё выкопал этот горец?!! – Тут она задохнулась и совершенно нелогично закончила, срываясь на визг: – Кто это вообще такой?!

Вера Соломоновна быстро схватила графин с кипячёной водой, налила стакан, накапала туда валериановых капель и, предусмотрительно отставив графин подальше, зачастила:

– Я тут через Лидочку из секретариата… Это приёмный сын товарища Сталина. Учится вместе с Василием и Артёмом… Говорят – очень странный мальчик… – Тут она понизила голос до свистящего шепота и выдохнула: – Он с ним так носится, так носится… И говорят – глаза у них похожие…

Крупская, лязгая зубами о стекло, выпила валерьянку и уставилась на секретаршу:

– Учится? А как же сотрудник ЦК? Грузин уже так обнаглел, что решил цесаревича себе завести?!

Дризо только зябко передернула плечами, икнула и неожиданно бухнула:

– А ещё у него орден Красной Звезды, и его часто видели с оружием…

Надежда Константиновна выпучила глаза, уронила стакан и начала задыхаться.

Вера бросилась к ней:

– Товарищ Крупская, товарищ Крупская, что с вами?!

– Школьник? – только и смогла выдавить из себя Надежда Константиновна. – Это – школьник?

– Да… И ещё говорят… – Вера набрала побольше воздуха, – Лидочка вроде к нему подошла с каким-то документом, и говорит… чуть не грохнулась в обморок, так он на неё взглянул…

Наступила долгая пауза, прерывавшаяся только тяжёлым дыханием Надежды Константиновны.

– И… И что же нужно этому… – Крупская запнулась и перевела взгляд на окно. За стеклом, полускрытая снегопадом, шумела Москва. – Этому. Такому «обычному советскому школьнику»?

– Я… я не знаю… – Вера растерянно развела руками.

Надежда Константиновна молчала долго. Очень долго. Затем вдруг забарабанила пальцами по краю стола, посмотрела на башню больших напольных часов. Стрелки показывали пять минут девятого…

– Думаю, ему можно назначить на завтра на девять часов. Заседание методического совета ведь перенесли на завтра?

Вера Соломоновна кивнула.

– Я позвоню.

К грядущей реабилитации новогодней ёлки Александр подошёл ответственно и со всем тщанием, так как был уверен, что это одна из многих проверок, которые ему ещё устроит приёмный отец. Да и пора ему уже приобретать аппаратный опыт, которого он был практически лишён в прошлой жизни. Прочитав объективку спецотдела ЦК на Крупскую и её окружение, Александр составил психологический портрет соратницы Ленина, а на основании её публичных выступлений уточнил некоторые моменты психотипа.

Поскольку последнее время Саша каждый день прочитывал ведущие советские газеты, он был достаточно подкован в актуальной риторике и уже почти не сбивался в речи на артефакты из будущего.

Когда дверь в класс открылась и в щель просунулось широкое лицо Михаила Елистратова, преподаватель физики – недавно пришедший в школу Матвей Петрович Бронштейн – только вздохнул и кивнул Александру:

– Идите, Белов. И на завтра жду вашего доклада по теме.

– Хорошо, Матвей Петрович. – Белов, быстро сложив портфель, кивнул на прощание затосковавшим Артёму и Василию и вышел в коридор.

– Ну?

– К девяти ждут в Наркомпросе, – доложился Михаил.

– Чёрт! Переодеться бы… – бросил Александр на ходу.

– Так захватил я…

– Зелёный?

– Зелёный в чистке. Черный.

– Хрен с ним, пусть будет чёрный.

Александр хмыкнул, подхватил с вешалки пальто, не одеваясь дошёл до машины и быстро юркнул в нагретое нутро «бьюика»:

– Привет, Коля, – Белов пожал руку водителя и стал быстро переодеваться, – к сроку-то успеем?

– Успеем, – Николай уверенно придавил акселератор, и мощная машина полетела по заснеженным улицам Москвы.

Когда машина остановилась возле высоких дверей Наркомпроса, из салона вышел уже не ученик школы, а молодой человек в отлично сшитом чёрном полувоенном костюме со скромной Красной Звездой на груди и тонкой кожаной папкой в руках.

Внизу уже клубилась толпа просителей и посетителей наркомата, но пропускной системы как таковой не было, и Александр, предъявив удостоверение сотрудника ЦК, прошёл в наркомат.

В приёмную Крупской, где в очереди уже стояло десятка полтора человек, Белов прошел без двух минут девять и, встретившись глазами с сидевшей у дверей женщиной, коротко кивнул головой:

– Вера Соломоновна?

Женщина подняла глаза и невольно съежилась. Взгляд юноши, спокойный и уверенный, тем не менее словно приморозил её к стулу, словно оттуда на неё глянул Сам.

– Я Александр Белов. Мне назначено на девять ноль-ноль.

Машинально Вера кивнула, не в силах оторвать взгляд от странного светловолосого юноши в чёрном полувоенном френче и брюках, с орденом Красной Звезды на груди. Пронзительные синие глаза словно выворачивали душу наизнанку… – Проходите, товарищ Белов.

И только когда подтянутый и широкоплечий, словно кадет со старой фотографии, молодой человек скрылся за тяжёлой дверью, обитой коричневым дерматином, Дризо выдохнула и замерла, словно мышка, глядя остановившимся взглядом в пространство: «Вот это пионер!»

– Доброе утро, товарищ Крупская, – Белов улыбнулся и, как только встретился взглядом с Надеждой Константиновной, шагнул вперёд. Александр уже знал, что между ней и Сталиным давно не было не то что любви, но даже взаимопонимания, а лишь холодная вежливость товарищей по партии, и что часть этого отношения она наверняка уже примеряет к нему.

– Я не отниму у вас много времени, – он открыл папку и, не присаживаясь, взглянул на первый лист. – У спецотдела ЦК появился проект возвращения в новогодние праздники ёлки и всей новогодней атрибутики: Деда Мороза, Снегурочки, ёлочных игрушек, подарков и прочего.

– А почему спецотдел ЦК обратил внимание на этот вопрос? – Крупская, несколько опешившая от первого напора Белова, вскинулась, оскорблённая вмешательством в её епархию. – Спецотдел ЦК полагает, что нам необходимо восстановить религиозное воспитание вместо борьбы за юных коммунаров? Возврат к прошлому – шаг к могиле революции!

Белов увидел, как выпученные глаза Надежды Константиновны заблестели лихорадочным блеском. Старуха вдруг даже не закричала, а завизжала, словно циркулярная пила:

– Нам буржуазные пережитки прежнего строя не нужны! И их буржуазные праздники – тоже! Ясно вам?!

Саша терпеливо дожидался, пока пожилая, и не очень здоровая женщина закончит истерить, а затем спокойно произнес:

– Но, товарищ Крупская, ведь насколько я знаю из книг и мемуаров, вы вместе с Владимиром Ильичом сами устраивали Рождество. И даже ездили на ёлку в детский дом в девятнадцатом году. Или то, что пишут о Владимире Ильиче – неправда? Этого не было?

Тут он обдуманно умолк, но в воздухе явственно повис незаданный вопрос: «А как же вы, товарищ Крупская, допустили, что Владимира Ильича оболгали?..»

Крупская налила себе стакан воды и долго пила, выигрывая время. Мальчик действительно очень странный. А Белов тем временем решил продолжить:

– Кроме того, ЦК не считает возможным возобновлять празднование Рождества – действительно религиозного и, я бы сказал, одиозного праздника. А вот Новый год как раз был исключительно народным праздником. Конец сельскохозяйственного года, начало подготовки к новым работам и так далее. Не бояре же его праздновали, верно? – Он улыбнулся Крупской. – Да и не грех перехватить старый праздник и наполнить его новым содержимым. Вот, например, большевики вполне успешно заменили праздник начала весенне-полевых работ, переродившийся потом в Пасху, Первомаем. Собственно, ведь революционные маевки, которые в свое время организовывали лично вы, пошли от традиционных народных майских гуляний. Праздник в начале мая не просто так появился, а как настоятельное требование биологического ритма человека и важная веха в году. Точно то же можно сказать и о праздновании Нового года.

Надежда Константиновна слушала его молча, но Саше показалось, что в выпученных тусклых глазах промелькнула искорка интереса. Стремясь закрепить успех, он выложил ещё один заранее подготовленный аргумент. Он снова широко улыбнулся:

– Вот, кстати: система воспитания, принятая в НКВД, не предполагает никаких новогодних праздников, и что?

– Что? – заинтересовалась Крупская.

Она искренне ненавидела всех, кто вмешивался в её дела. Как в свое время она расчихвостила этого выскочку Макаренко[9]! Ей было приятно это воспоминание, и по бледным губам проскользнула тень улыбки. А он хитёр, этот молодой грузин. Или не грузин?..

– Вырастают бездушные автоматы. Те, кого с детства не научили радоваться, не могут ни сопереживать, ни сочувствовать, – Саша вспомнил нескольких бывших сослуживцев. Это были натуральные робокопы, машины для убийства… – Идеал нового человека-коммунара – человек-созидатель, человек-творец, но что он будет творить, не зная радости?

Белов осознанно кривил душой. Когда-то в далеком будущем он видел фильм о колонии Макаренко, и там вроде как праздники имелись.

– Нам не нужна буржуйская радость! – жестко отрезала Крупская. – У наших детей есть новые, свои праздники и своя собственная радость! Что вы собираетесь праздновать в свой Новый год?!

И она грозно сверкнула глазами из-под круглых старых очков.

– Да всё то же. Подводить итоги ушедшего года, что для нас с плановой экономикой достаточно важно, и намечать планы на год следующий. Ну, и немножко сказки. – Саша улыбнулся самой открытой, самой наивной улыбкой, которую только смог изобразить, – Дед Мороз и Снегурочка приносят подарки, наряжают елку.

– Все ещё помнят, что ёлка – символ Рождества!

– Но ёлка – это, прежде всего, место сбора всей семьи, трудовых и боевых коллективов, место, где дети встречаются со взрослыми и другими детьми, и так по всей стране! – незаметно для себя Александр начинал горячиться.

Крупская мгновенно заметила это и удовлетворенно хмыкнула: «цесаревич» у грузина ещё не слишком закалился в словесных баталиях. Но Саша уже взял себя в руки: несколько раз глубоко вздохнул и продолжил:

– Кроме того, ЦК считает необходимым разработать новую политику в проведении новогодних праздников. Сценарии должны носить политическую, пролетарскую окраску, а веселье и смех полезно будет направлять в нужную сторону. Как говорил Луначарский: «Смех представляет собой орудие, и очень серьезное орудие, социальной самодисциплины известного класса или давления известного класса на другие классы».

Эту цитату Белов подготовил заранее, помня о том, что с Луначарским Крупская всегда была в дружеских отношениях.

Но ничего не помогало. Крупская отвергала любую попытку войти в контакт, заведомо отрицая самую возможность совместной работы с креатурой Сталина. Саша пытался и так и эдак найти подход к этой «железной леди», но все было напрасно: Надежда Константиновна навстречу идти не желала.

В какой-то момент Белов внутренне уже махнул рукой и с мыслью: «Эту железную дуру проще сто раз завалить, чем один раз уговорить» резко сбавил напор.

Но Крупская неожиданно подумала о другом. Вдруг её остро пронизала мысль, что если бы у неё… у них… если бы тогда получился сын. Нет, он, конечно, был бы сейчас старше, ему уже было бы тридцать или даже больше, но тогда мог бы быть внук. И ему, наверное, понравилась бы эта идея с ёлкой, Новым годом и ряжеными.

Она уже по-другому взглянула на мальчишку, который мучился от того, что не может найти нужных слов, чтобы уговорить её – грозную и страшную. А ведь она совсем не страшная… и тоже когда-то любила ёлки.

– Значит, ёлка? – спросила она, перебив Белова на полуслове. – А деревьев-то не жалко?

– Жалко, – Белов энергично кивнул. Он встрепенулся, как боевой конь при звуках трубы, и тут же пошел в атаку: – Однако деревьев у нас много, а страна одна. Под это дело и специальных делянок насажаем и, кстати, вот у меня справка, – он положил на стол перед Крупской документ из Госплана. – Специалисты говорят, что торговля новогодними ёлками очень хорошо скажется на всей экономике СССР. Кроме того, это ещё и игрушки, которые можно делать всей семьёй и в школах, а на следующий год развернём производство игрушек на стекольных заводах из отходов товарного стекла, электрических гирлянд и прочей атрибутики. Примерная оценка экономического эффекта – сто тридцать – сто сорок миллионов рублей прибыли в год. Но это не главное. – Он замолчал, переводя дух.

– А что главное?

При этом она широко улыбнулась, показывая, что от первоначальной враждебности не осталось следа. Белов сделал вид, что поверил, и улыбнулся в ответ:

– Сказка. Ёлка как символ вечной природы, и Дед Мороз – приходящий к детям как исполнитель надежд и сокровенных желаний. Тот самый Мороз, которым издревле пугали всех захватчиков Руси, и тот самый, что закаляет наш характер. В той климатической зоне, где заканчивается наш юг, начинается их север. Нас не согревают тёплый Гольфстрим и тропическое солнце. Единственная наша надежда – это наши горячие сердца, крепкие руки и плечи друзей. Там, где мы строим города, в мире никто больше ничего не строит и даже не живёт. Дед Мороз – словно жёсткий, но справедливый родитель. Товарищ Крупская, вспомните людей Шушенского. Да, возможно, они не знают иностранных языков, и вообще плохо читают, но вот интересно, скольких партийных функционеров-перерожденцев вы бы лично заменили этими крепкими сибиряками?

– Хм, – Крупская опустила голову, но в глазах её Белов успел увидеть пляшущих бесенят. Именно эта горячность, так похожая на ту, ленинскую, ярость в спорах, почему-то тоже начала заводить Крупскую.

– Предположим, я с вами согласна, товарищ Белов- Сталин. И как вы предполагаете всё это организовать?

«Думаешь, что поймала? Ну, это ещё под большим вопросом: кто кого поймал, – подумал Сашка. – А я тоже молодец! Произвожу, однако, положительное впечатление на дам преклонного возраста».

– Вот проект редакционной статьи в «Правде», – Белов положил на стол перед Крупской листок, отпечатанный на машинке.

– Статья в «Известиях», – новая бумага ложится на стол.

– Запросы в Лесную стражу, Госплан и Пожарную охрану НКВД. В Межрабпомфильм и Москинокомбинат, чтобы начали подготовку к съёмкам фильмов на новогоднюю тематику. К этому празднику, конечно, не успеем, но вот к следующему – должны обязательно. Но вот что обязаны сделать, так это запустить в кинотеатрах и кинопередвижках наши советские комедии и увеличить количество сеансов. Так же в театрах устроить детские утренники. Это можно успеть. Ну и, пожалуй, самое важное, это циркулярное письмо по школам с нормативами организаций детских праздников, карнавалов и требований пожарной безопасности. Не приведи, начнут от усердия ставить на ёлку свечки. Я, конечно, наверняка многое упустил, но я в организационных делах ещё совсем не разбираюсь.

– Присаживайтесь, товарищ Белов, – Крупская, сделав вид, что спохватилась и извиняется за свою забывчивость, а Александр, коротко поклонившись, присел на краешек стула.

– Вера! – Надежда Константиновна отпустила кнопку звонка. – Принеси-ка нам чаю. – И уже в спину уходящей женщины добавила: – И скажи товарищам в приёмной, что до обеда приёма не будет.

Чаёвничать устроились у маленького столика возле окна. Надежда Константиновна расспрашивала Белова о родителях и вообще его жизни, и через полчаса они болтали словно приятели.

– Кстати, я не увидела подписи под статьями, – она снова наполнила фарфоровые чашки ароматным напитком и посмотрела Белову в глаза.

– А какие поставите, такие и будут, – спокойно ответил Белов и сделал крошечный глоток, чтобы смягчить горло. – Но, полагаю, что ваша подпись там будет смотреться уместнее всего. Правки, естественно, можете сделать любые, или вообще переписать статью заново. Но только ваш авторитет может сдвинуть дело. По сути, если товарищ Сталин олицетворяет мужское начало СССР, то вы – главная мама СССР. Мы все ваши дети, и кому как не вам должна принадлежать инициатива возрождения ёлки как главного символа праздника?

– Вам бы с трибуны выступать, Саша, – Крупская покачала головой. – Ничего, что я так по-свойски?

– Конечно, – Александр кивнул и сделал ещё глоток. – И у меня есть секретный план. – Он чуть понизил голос: – Сделать большую ёлку в Кремле и пригласить туда самых лучших пионеров и школьников нашей страны. Попросить кого-нибудь из именитых режиссёров сделать представление и организовать раздачу подарков. Времени, конечно, совсем мало, но если поднапрячься, можно успеть.

– Возьмётесь? – Надежда Константиновна, чуть прищурившись, посмотрела на Белова. – Пионер, орденоносец и, я уверена, отличник – прекрасный пример для молодёжи страны.

– Возьмусь, – Белов кивнул. – Но тут опять без вашего веского слова не обойтись. Потому что организацию школьников должны взять на себя Наркомпрос и пионерская организация. То есть саму ёлку как праздник я организую, а вот всё остальное…

Из наркомата Александр вышел словно патриций, покидающий форум, но стоило сесть в машину, как напряжение просто скрутило его в сильнейшем спазме.

– Черт. Миш, у нас есть чего выпить?

– Да, – Михаил торопливо нацедил в металлическую рюмку коньяка, и не успел ничего сказать, как Саша вытащил у него из руки флягу и сделал несколько больших глотков.

– Ты чего? Может, к доктору?

– Не… – Александр махнул рукой, – сейчас. Минут пять, и я в норме. Тетка уж больно серьёзная. Там, Миш, одно слово не так, один жест, и всё насмарку. Там такой гений интриги был рядом – не могла не научиться. Ну вот я под этот каток и влетел. Но вроде всё получилось, – он медленно разогнулся и сел поудобнее. – Вроде отпускает.

– Куда сейчас? – спросил Николай, трогаясь с места. – Домой?

– Какое там «домой»?! Поехали в Союз писателей. Будем искать автора для новогоднего праздника.

По такому поводу Максима Горького Белов решил не беспокоить, а обратился к секретарю Союза писателей Александру Щербакову.

Имея на руках внушительные бумаги из Наркомпроса и Секретариата ЦК, он легко пробился к Александру Сергеевичу, и тот прямо на месте начал обзванивать авторов, живущих в Москве, и попал на Алексея Толстого, который практически сразу согласился выступать автором сценария детского праздника в Кремле.

После были визиты к новому коменданту Кремля и ещё в десятки советских организаций и ведомств.

А на следующее утро вышла огромная статья в «Правде» за подписью Крупской: «Советский праздник». Статья Белова была полностью переработана и дополнена так, что в неё вошло и то, о чём говорили в кабинете, и то, что осталось «за скобками». А вот статья в «Известиях», за подписью главного редактора, прошла почти без изменений. Одновременно с этими главными залпами прозвучали выстрелы и потише. На следующий день в некоторых отраслевых газетах, таких как «Гудок» и «За Родину», а к субботе и в «Литературной газете», вышла развёрнутая статья Щербакова, посвящённая народным традициям празднования Нового года. И в который раз Белов подивился, как быстро реагирует система на изменение идеологической составляющей. Словно все статьи и выступления уже были написаны и только ждали своего часа…

Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку![10]

В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на Новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся детей богатеев.

Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны? Какие-то, не иначе как «левые» загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею.

Следует этому неправильному осуждению елки, которая является прекрасным развлечением для детей, положить конец. Комсомольцы, пионерработники должны устроить коллективные елки для детей. В школах, детских домах, в дворцах пионеров, в детских клубах, кино и театрах – везде должна быть детская елка! Не должно быть ни одного колхоза, где бы правление вместе с комсомольцами не устроило бы накануне Нового года елку для своих ребятишек. Горсоветы, председатели районных исполкомов, сельсоветы, органы народного образования должны помочь устройству советской елки для детей нашей великой социалистической родины.

Организации детской новогодней елки наши ребятишки будут только благодарны.

Я уверен, что комсомольцы примут в этом деле самое активное участие и искоренят нелепое мнение, что детская елка является буржуазным предрассудком.

Итак, давайте организуем веселую встречу Нового года для детей, устроим хорошую советскую елку во всех городах и колхозах!

П. Постышев

Газета «Правда» 28 декабря 1934 года

Увидев эту статью, Белов усмехнулся: Постышев, конечно, придал его черновику приличествующий этому времени вид, но с литературным дарованием у товарища явный пробел. Вернее, провал.

Впрочем, это было не важно: громкая фамилия сделала свое дело. На следующий день в той же «Правде» грянула статья о ёлке в Сокольниках. И тут же выяснилось, что чуть ли не в половине школ СССР полным ходом развернулась подготовка к новогодним торжествам и ёлкам. Саша понял, что идея вернуть ёлку вынашивалась и подготавливалась уже давно, не хватало только последнего толчка, импульса. Забавно, что именно он и оказался этим импульсом. Хотя, как и в прошлый раз, его имя не будет предано широкой огласке. Что, в общем-то, и правильно: нечего мальчишке лезть в большую политику!

Вообще-то москвичи устраивали ёлки и раньше, причем независимо от социального положения или партийной принадлежности. Но в этом году все словно проснулись: по Москве прокатилась самая настоящая «ёлочная эпидемия». После статей в «Правде» москвичи кинулись покупать и наряжать ёлки, устраивать домашние вечеринки и лихо отмечать приход нового, тысяча девятьсот тридцать пятого года.

По всей стране пошла волна детских ёлочных праздников. Одноклассники, соседи по двору, да и просто приятели звали друг дружку в гости «на ёлку». Угощение обычно было скромным: винегрет, студень, жареная картошка и пирог – сладкий или с капустой. Чай с покупными конфетами и домашним печеньем, вот, собственно, и всё. Но разве в угощении тут дело? Зато хоровод вокруг ёлки, какие-никакие подарки, шутки, игры, танцы под репродуктор, а то и под пианино или патефон – вот это и была настоящая ёлка!

В семье Сталина ёлку отметили дважды: для себя и для приглашенных ребятами приятелей. А потом начались ответные визиты…

…У Микоянов Белову не понравилось. Пять «микоянчиков» оказались шумными, приставучими и нахальными мальцами, которым доставляло неземное наслаждение дразнить и обижать Светлану. В результате все кончилось тем, что двое старших «микоянчиков» схлопотали по здоровенному подзатыльнику от Саши, третий огреб леща от Василия, а оставшимся двум Артём показал свой увесистый кулак и пообещал, что если они не уймутся, то им будет очень больно вспоминать о сегодняшнем вечере. Затем все трое принялись успокаивать всхлипывающую Светлану, за каковым занятием их и застали Сталин и Анастас Микоян.

Хозяин кипел плохо скрываемым негодованием: его сыновья ревут в три ручья. Василий, Артём и Александр старше, так что не будь они сыновьями Вождя – худо бы им пришлось. Но Сталин пожелал тоже разобраться в произошедшем, и теперь Анастасу Ивановичу приходилось сдерживать себя.

– Что тут произошло? – сурово спросил Сталин.

Все четверо молчали.

– Как не стыдно обижать тех, кто младше?! – Иосиф Виссарионович тоже начал закипать. – Воспользовались тем, что старше и сильнее?! С завтрашнего утра больше никаких занятий – никому! Саша, тебя это тоже касается! Не умеете пользоваться силой – значит, она вам и не нужна!

Светлана сжала губы так, что они побелели. Василий покраснел, Артём набычился, и лишь Александр стоял с видом независимым и скучающим. Это окончательно взбесило Сталина. Он прошептал какое-то грузинское ругательство и коротко бросил:

– Собирайтесь! Поедете домой!

Он уже отворачивался, когда услышал спокойный Сашкин голос:

– Товарищ Микоян, передайте вашим дочерям, что мы осознали свою вину и просим нас извинить. Все четверо.

– А у меня – мальчики… – не понял сперва Микоян, а потом вскинулся: – Издеваешься?

Сталин заинтересованно повернулся. Все с тем же независимым видом Белов продолжал:

– Ни в коем случае, просто констатирую факт. У вас – дочки, товарищ Микоян. Кстати, средняя – вполне ничего себе.

Светлана хихикнула. Алеша Микоян действительно был красавчиком: тоненький, с большими глазами, черными кудрями и удивительно белой кожей. Она ещё не поняла, что имеет в виду Саша, но Артём и Красный все поняли прекрасно и синхронно усмехнулись. А Василий ещё и решил добавить масла в огонь, гордо выдав:

– Подрасту – позову средненькую. – тут он замялся на секунду, но быстро нашёлся: – Алёну замуж.

Чем заслужил одобрительную улыбку Александра.

– У меня – сыновья! – закричал Микоян, наливаясь кровью. – Сыновья!

– Я к ним в штаны не лазил, – спокойно отрезал Сашка, – а воспитаны как девчонки. Светлана, когда её обижают, ищет защиты у своих братьев, а у ваших дочек братьев нет – они к отцу и побежали.

– Что у вас произошло? – спросил Сталин уже совсем другим тоном.

Белов пожал плечами:

– Дайде, если у Анастаса Ивановича действительно сыновья, то они расскажут сами, а если дочки, то нам очень стыдно, и мы едем домой.

Еще через четверть часа, после допроса, учиненного Микояном-старшим, «микоянчики», хлюпая носами, признали, что получили по заслугам, и праздник продолжался. Сталин улыбался в усы: Белов явно оказывал на его детей положительное влияние.

Следующая ёлка, на которой оказались дети Сталина, была в семье Гальских. Отец Нины – крупный инженер в Наркомате путей сообщения, узнав о том, что среди приглашенных будут дети Самого, устроил праздник с таким размахом, словно собирался затмить кремлевский новогодний банкет. В огромной шестикомнатной квартире Гальских был устроен настоящий пир с кучей домашних и покупных вкусностей, а в зале – танцы под редкую ещё в СССР радиолу. Ну, а кроме того – игры в фанты и загадки, в «лишний стул» и «кошки-мышки», в чехарду и «гоп-доп»[11].

Сашка с удовольствием съел кусок заливной курицы, до которой и в той, другой жизни, был большим охотником, проигнорировал жареную пахучую осетрину, которую никогда не любил, съел пару пирожных – эклер и корзиночку и отошел в сторону: ему было откровенно скучно. Попробовал было поговорить с Александром Николаевичем Гальским о тепловозах и перспективах их использования на советских железных дорогах, но быстро понял, что никакого разговора не выйдет: собеседник не принимал его всерьез, одновременно пытаясь лебезить перед приемным сыном ВЕЛИКОГО СТАЛИНА. В результате товарищ Гальский то цитировал Ленина, то нёс такую ахинею, что уши просто сворачивались в трубочку.

Белов уселся на диван и принялся следить за танцующими. Рядом с ним тут же устроилась Светлана и немедленно принялась обсуждать всех присутствующих девчонок с ехидной злостью будущей конкурентки. Сашка рассеянно слушал её едкие комментарии, изредка поражаясь тому, насколько точно Светлана подмечала недостатки той или иной его одноклассницы. Точно так же взрослые женщины шипят за спиной своих подруг, стараясь выиграть в вековечной борьбе самок за альфа-самца.

Внезапно к нему подошла Нина Гальская, лёгким движением головы откинула за спину косу и взяла Александра за руку:

– Саша, а ты умеешь танцевать вальс?

Белов вдруг с удивлением ощутил, как у него краснеют уши, но тут же восстановил контроль над организмом и, доверительно понизив голос, сообщил:

– На три такта – ничего себе, а на четыре не люблю – больно медленно выходит[12].

– Пойдемте, Саша… – Нина неожиданно перешла на «вы», отчаянно покраснела и потянула его за собой. – У нас как раз вальс на три счета.

Они мерно двигались по залу под музыку «Весеннего вальса», и девушка все сильнее и сильнее откидывалась назад, налегая спиной на руку Сашки, заставляя юношу крепче прижимать ее к себе. От этого где-то внутри сладко замирало, а в животе разливался приятный щекочущий холодок.

«Если бы спрятаться с ней… где-нибудь… чтобы не видели. – принялась мечтать младшая половина слегка дымящегося от гормонального шторма сознания, – и вот так её прижать… и поцеловать… и даже… вдруг… можно будет… нет, а вдруг? Вдруг она разрешит… потрогать… а?..»

«На! – коротко рявкнул сам на себя отставной полковник. – Ты что? Идиот? Светка тебе этого никогда не простит! И что это ты там трогать собрался, а? Там, милок, прежде чем трогать, ещё долго и вдумчиво искать надо – бюстишко-то пока между первым и нулевым размерами! Трогальщик нашелся!»

Танец окончился, и хотя Ниночка горела желанием продолжить, Александр твёрдо отказался. А чтобы смягчить отказ, на голубом глазу соврал, что по Ниночке уже давно сохнет Василий, и он никогда не перейдет дорогу своему названому брату и настоящему другу.

Несколько успокоенная Нина кинулась приглашать Красного, а Сашка вернулся к Светлане и следующий танец они танцевали вместе. И следующий – тоже. Потом Белов тихо и очень убедительно объяснил Светлане, что он просто обязан потанцевать с каждой своей одноклассницей, и начал приглашать прямо по алфавиту. Одновременно он любовался счастливой физиономией Красного, который просто-таки цвёл и пах в объятиях Ниночки Гальской.

Третья ёлка была для одного Белова – коминтерновцы пригласили его на вполне взрослый банкет, устроенный в здании секретариата ИККИ. Здесь всё было именно так, как привык в свое время полковник Ладыгин: хорошая еда, хотя и без особенных выкрутасов, много выпивки, много музыки и веселая раскрепощённая атмосфера боевых друзей.

– Юнак, а ты что ж не танцуешь? – поинтересовался Христо Боев, наливая Сашке лёгкого красного вина. – Или пока ещё к женщинам?..

Тут он осекся, испугавшись, что ненароком зацепил что-то, что может обидеть его молодого-старого товарища. Но Белов совершенно не обиделся. Впившись молодыми зубами в кусок истекающего соком мяса, он покачал головой:

– Так ведь, Христо, с кем же мне тут танцевать? Тут же самая юная молодка лет на пять меня старше будет. Нахрена ей с малолеткой-то вязаться?

Боев с секунду молчал, переводя услышанное на понятный язык, потом широко улыбнулся:

– Товарищ Саша, ты совсем глупый? Да если здешние момичетата[13] узнают, КТО их приглашает на танец – очередь будет до самой Волхонки стоять! – он ухмыльнулся ещё шире. – А если тебе придёт в голову сообщить, что с одной из них ты переспишь – они прямо здесь раздеваться начнут. На скорость!

Младшую половину моментально кинуло сперва в жар, потом – в холод. А старшая половина с улыбкой поинтересовалась:

– И от кого же это они могут узнать? Христо, ты мне по дружбе не расскажешь?

Боев промолчал, лишь стрельнул глазами куда-то в сторону. Белов проследил направление: там стоял веснушчатый Куусинен и что-то негромко растолковывал красивой крепко сбитой девушке лет двадцати пяти. Та недоверчиво повернула голову, неверяще тряхнула коротко стриженными белыми волосами, а потом просто-таки впилась в Сашку жадными глазами. Именно в этот момент музыка прекратилась, танцующие пары разбрелись по местам, а к Белову с Боевым подошел Димитров. Рядом с ним был высокий крепыш с суровым, каменным лицом:

– Товарищ Саша? Разреши представить тебе товарища Пика[14].

Крепыш пожал тонкую юношескую кисть:

– Вильгельм. Вы – тоже немец, Александер?

– Да. И горжусь этим.

– Это прекрасно, – Пик улыбнулся холодной улыбкой Каменного гостя. – Всегда приятно осознавать, что за нашу родину сражаются не только взрослые, – он кивнул на орден Красной Звезды на груди Белова: – Вы состояли в Юнгфронте?

– Не успел… – Сашка усмехнулся, – нос не дорос.

Последнее он произнес по-русски, и Вильгельм Пик глубоко задумался, пытаясь соотнести членство в коммунистической молодежной организации с размерами Сашкиного носа. Димитров хмыкнул и коротко пояснил значение русской поговорки.

Вильгельм Пик засмеялся:

– Ну, я полагаю, это не трудно исправить. Элеонора, – махнул он кому-то рукой. – Подойди на минутку.

Возле стола появилась та самая фигуристая блондиночка.

– Познакомьтесь: моя дочь, Элеонора[15], товарищ Александер Белоф-Сталин.

Девушка приятно покраснела, затем протянула Сашке свою крепкую сильную руку:

– Элеонора, можно Эли.

«Где ж твой Тотошка? – подумалось Белову. – Железный Дровосек, Страшила Мудрый, Храбрый Лев и всё остальное здесь найдётся в избытке, а вот с тихими, преданными щенками, пожалуй, будут проблемы».

Он тоже представился, и уже минут через пять они лихо отплясывали с Элеонорой танго. Организм дёргался, бледнел и краснел, когда партнерша прижималась к нему то грудью, то бедром, но разум ехидно усмехался: то ли ещё будет, малыш. Отставной полковник прекрасно видел, к чему идёт дело, но особенно не переживал: во-первых, гормонам действительно стоит дать разрядку, а во-вторых, такой роман продолжения иметь никакого не будет – партнёрша ровно вдвое старше Саши, а на престарелых красоток его никогда в жизни не тянуло.

Они выпили: Элеонора – грузинского коньяка, а Саша – легкого красного вина, потом снова танцевали, потом жарко обнимались в каком-то коридоре, потом оказались в чьём-то пустом и тёмном кабинете. Сердце буквально заходилось в экстазе, а руки в это время умело расстегивали блузку девушки, жарко впиваясь губами в липкий, пахнущий коньяком рот…

Домой Сашка вернулся поздно. На это никто не обратил внимания, вот разве что Светлана, которая все ещё не спала, ожидая возвращения «своего Саши», сонно пролепетала, что тот прямо весь светится. Да Вера Степановна, пригляделась, качнула головой, а потом вдруг хихикнула, прошептав: «Ишь, котофей! По сметанку сходил!»