Рано или поздно в жизни каждого человека наступает момент, когда приходится сталкиваться с трудностями и невзгодами. Проживание травматических событий – это неотъемлемая часть человеческого опыта. Доказано, что почти девяносто процентов людей на протяжении жизни столкнутся как минимум с одним травматическим эпизодом, но большинству суждено пережить несколько таких событий (Kilpatrick et al., 2013). Разумеется, не у всех, кто пережил травму, развивается ПТСР. Многие люди демонстрируют удивительную стойкость в тяжелые времена. Тем не менее в основном способность вернуться в норму после пережитого несчастья зависит от поддержки в достаточном объеме, которая исходит от любящей семьи или доброжелательного члена общества, который беспокоится о нашем благополучии (Matheson, 2016). Например, дети более стойко переносят длительный стресс, связанный с жизнью в нищете, если в их жизни присутствует хотя бы один неравнодушный и заботливый взрослый (Haggerty et al., 1996). Возможность с кем-то поговорить по душам помогает нам проанализировать свои мысли и ощущения относительно травматического опыта, а также убедиться в собственной важности.
В противном случае, когда рядом с пострадавшим нет человека, способного с эмпатией и пониманием отнестись к его внутреннему миру, у него в разы повышается риск развития ПТСР. Например, если дети растут в обществе незаинтересованного и эмоционально отстраненного значимого взрослого, они не могут удовлетворить свои потребности в принятии, любви и понимании. Кроме того, дети, которые постоянно подвергаются насилию без возможности спастись от этого опыта, длительное время находятся в состоянии страха и беспомощности. Опыт раннего детства может привести к состоянию выученной беспомощности и неверия в собственные силы, которые не покидают личность и во взрослой жизни. Тогда приобретенный опыт подкрепляется уверенностью в том, что никакие действия не возымеют эффекта на события их жизни.
Вдобавок к детским переживаниям, которые дают толчок развитию К-ПТСР, некоторые люди получают рецидивы травм и когда взрослеют. Например, становятся жертвами домашнего насилия, длительное время находятся в плену, сталкиваются с расизмом или переживают психологическую травму беженца. Давайте, например, рассмотрим случай женщины, которая страдает от манипулятивного поведения и вербального насилия со стороны мужа. Она боится уйти от него, потому что находится в финансовой зависимости или не может в одиночку обеспечить безопасность детям, поэтому она учится справляться с исходящей от мужа угрозой день за днем, в итоге распространяя страх и недоверие к мужу далее, на всех мужчин вообще. Или возьмем мужчину, американца арабского происхождения, который после трагедии 9/11 годами был мишенью для издевок и привык бояться за свою жизнь из-за цвета кожи. Он не знает, кому может довериться и не чувствует себя дома в своей стране, несмотря на тот факт, что он родился на территории Соединенных Штатов Америки и другой родины у него нет. Повторюсь: риск развития К-ПТСР серьезно возрастает, когда у человека нет возможности избежать травмы и нет доступа к системам внешней поддержки.
В этой главе я расскажу о симптомах острого посттравматического стресса, ПТСР, вызванного разовой травмой, и К-ПТСР. Также остановлюсь на различии в диагнозах между К-ПТСР и другими расстройствами, учитывая, что эти и другие состояния бывают коморбидными. Кроме того, я расскажу о том, как создать концептуализацию клинической картины с учетом социальных и культурных факторов. Поскольку создание чувства безопасности имеет первостепенное значение для работы с травмой, в этой главе вы найдете две полезные практики, направленные на создание безопасной среды во взаимоотношениях. Они познакомят вашего клиента с концепцией «окна толерантности». Эти практики помогут расположить клиента к сотрудничеству с вами на протяжении терапии. Наконец, психотерапевты, специализирующиеся на лечении комплексных травм, смогут оценить, какое влияние способна оказывать эта работа на их собственное психическое, эмоциональное и физическое здоровье. В этой главе я освобождаю пространство для саморефлексии, которая поможет найти ресурсы для поддержки клиентов в моменты беспомощности, отчаяния, неуверенности, разочарования и переживания горечи утраты.
Сокращенно ОСР – это психологический и физиологический ответ, возникающий после травмирующего события. Во время и после чрезвычайных ситуаций большинство людей испытывают чувство растерянности, печали, страха, тревоги, паники, раздражительности, возбуждения, гнева и отчаяния. Кроме того, часто возникают физические симптомы, в том числе учащенное сердцебиение, потливость, дрожь, тошнота или головокружение. Такие реакции могут длиться неделями, и такие симптомы уже вызывают достаточно беспокойств. Также перед терапевтом возникает опасность усугубить проблему, если присоединить собственные опасения к страхам клиента по поводу его эмоций или ощущений. Поэтому важно успокоить клиента и объяснить, что эти симптомы нормальны и ожидаемы.
В последнем пересмотре МКБ (11 версия 2018 года) ВОЗ описала такое состояние, как ПТСР вместо острой стрессовой реакции в МЕБ-10, а также симптомокомплекс перенесен из раздела патологий в класс факторов, влияющих на состояние здоровья.
Это подчеркивает преходящую природу переживания эмоционального потрясения после любого острого стрессового или травматического события.
Хотя острая реакция на стресс считается нормой, иногда физические и психологические последствия травмы могут разрастись в симптомокомплекс, сохраняясь в течение длительного времени. Как правило, это происходит, если событие ставит под угрозу выживание личности и подавляет ее способность справляться с трудностями. В этом случае травматический опыт может привести к развитию посттравматического стрессового расстройства (ПТСР).
Симптомы ПТСР делятся на три категории: повторное переживание, избегание и постоянное ощущение текущей угрозы (повышенная возбудимость). Повторные переживания навязчивых симптомов – они также называются инвазии или навязчивости – лишают клиентов способности чувствовать себя в безопасности и не дают расслабиться. Травматические события не просто напоминают о себе, они проживаются заново, словно ситуация все еще длится. Иногда эти симптомы проявляются в виде ярких образов, кошмаров или флешбэков, сопровождаясь сильными эмоциями и тревожными ощущениями. В других случаях симптомы повторного переживания связаны с превербальными событиями раннего детства, для которых не существует четких образов или воспоминаний. В сессиях клиенты могут сообщать, что их захлестывают эмоции и ощущения, причины которых неизвестны, также у них могут проявляться соматические симптомы, такие как хроническая боль и маркеры болезни, обостряющиеся во время стресса.
Симптомы избегания можно описать как определенные действия личности, которые предпринимаются, чтобы изолировать все, что напоминает о пережитой травме. Например, клиенты могут избегать некоторых ситуаций, мест, занятий или людей, которые ассоциируются у них с травматическим событием. Кроме того, они вытесняют напоминания о травме, идущие изнутри, в том числе мысли, воспоминания, эмоции и ощущения. Они даже могут отрицать тот факт, что в прошлом имели место определенные неприятные события, подавлять свои чувства или преуменьшать значимость перенесенной боли. В некоторых случаях пострадавшие обращаются к запрещенным веществам, «заедают» тревогу или слишком много тренируются, чтобы отгородиться от своей боли. Наряду с этими вариантами поведения в качестве избегающих симптомов могут выступать такие сравнительно безобидные и общепринятые занятия, как хроническая занятость, трудоголизм, длительное экранное время или гиперсомния.
Третья категория симптомов выражается в постоянном ощущении нависшей угрозы: пострадавшие сильно напуганы и демонстрируют избыточную бдительность. Человеку кажется, что он должен постоянно «быть начеку» и крайне чутко воспринимать перемены в окружающей обстановке. Они мгновенно улавливают язык тела других людей, считывают выражение лица и интонации. Кроме того, они вырабатывают специальные привычки, которые помогают им справляться с пережитыми событиями, например, войдя в кабинет, стараются расположиться ближе к выходу и/или постоянно смотрят на часы.
Кроме того, в диагностике ПТСР существует диссоциативный подтип. В отличие от традиционной диагностики, где уделяется внимание повышенной возбудимости, диссоциативный ПТСР сопровождается симптомами гиповозбудимости, диссоциацией, эмоциональной заторможенностью, деперсонализацией и дереализацией. В этом случае клиенты рассказывают, что временами теряют связь со своим телом, чувствуют, как будто оно не настоящее или окружающий мир не имеет ничего общего с реальностью. Они жалуются, что живут словно в дымке или в тумане, появление которого не обусловлено приемом лекарственных препаратов.
В отличие от сверхнастороженных личностей, клиенты с диссоциативными симптомами недостаточно реагируют на опасные ситуации или вовсе «замирают». В результате такого ступора они не предпринимают никаких действий для своей защиты, что может привести к повторной травматизации. Например, клиент не улавливает предупреждающих сигналов, которые возникают в момент угрозы, или сигналов об опасности, исходящей от романтического партнера. В итоге клиент попадает в группу риска жертв сексуального насилия или на долгое время «застревает» в абьюзивных отношениях. Более того, клиент с диссоциативными симптомами нередко с большим трудом может припомнить подробности травматических событий прошлого. В некоторых случаях внутри у таких людей формируется сложная система, где одни части сознания хранят воспоминания и эмоции, связанные с травматическим эпизодом, а другие используются для изоляции болезненных переживаний.
В целом, согласно общей тенденции, ПТСР диагностируется редко (da Silva et al., 2018). О наличии ПТСР узнают примерно от 8 до 10 процентов людей, если они обращаются за психологической помощью. По мнению же ученых, число людей, живущих с этим диагнозом, примерно на 15 процентов больше (Lewis et al., 2018). Как доказывают исследования, бо́льшая часть невыявленных ПТСР приходится на клиентов, которые получают лечение от других (не связанных с ПТСР) заболеваний. Это связано с тем, что врачи не заносят в документы информацию о пережитых клиентами травмах (Zammit et al., 2018). Вдобавок среди значительного числа клиентов распространен субклинический («подпороговый») ПТСР, который не полностью соответствует диагностическим требованиям данного расстройства. Тем не менее такие клиенты жалуются на нарушение социального или профессионального функционирования в результате психологической травмы и нуждаются в лечении симптомов для облегчения своего состояния (Franklin et al., 2018). Неудивительно, что распространенность ПТСР наиболее высока среди латиноамериканцев, афроамериканцев и американских индейцев, учитывая исторически обусловленный расизм и дискриминацию как в Соединенных Штатах Америки, так и по всему миру (APA, 2013).
В отличие от ПТСР, вызванного разовой травмой, К-ПТСР развивается в результате повторяющегося или постоянного нахождения в чрезвычайно опасной ситуации, из которой нет возможности выбраться. К-ПТСР отличается большей продолжительностью и высокой интенсивностью травматического стресса. К ситуациям, которые влекут за собой комплексную травматизацию, относятся пытки, длительное пребывание в условиях домашнего насилия, рабство, хроническая дискриминация, геноцид, неослабевающие страдания, которые испытывают беженцы, разлученные с семьей и родиной. Кроме того, К-ПТСР может появиться в результате травмы, полученной в ходе развития и становления личности. К таким травмам относится пережитое в детстве сексуальное насилие, физическое насилие, безнадзорность, домашнее насилие, взросление с родителем, который не лечил свое бесконтрольно протекающее психическое заболевание, злоупотреблял алкоголем и другими веществами.
Кроме того, дети с нарушениями обучаемости подвергаются большему риску жестокого обращения, что может повысить вероятность развития ПТСР. Например, в одном из исследований удалось выявить сильную корреляцию между дислексией и физическим насилием, причем 35 % людей сообщили о насилии, перенесенном в возрасте до 18 лет (Fuller-Thompson & Hooper, 2014). Есть предположение, что эта корреляция носит двунаправленный характер: родители, которых раздражают когнитивные различия или импульсивность ребенка, начинают жестоко обращаться с ним, и в результате хронического стресса в домашней обстановке у детей повышается риск возникновения проблем с обучением. Таким образом, можно говорить о замкнутом круге, в котором родители и дети реагируют друг на друга с усугубленной динамикой взаимной дисрегуляции.
Момент получения травмы в процессе развития и становления личности, судя по всему, тоже имеет значение. Дети проходят через ключевые периоды роста, во время которых они более восприимчивы к воздействию травмы. Один из таких периодов приходится на первые три года жизни, когда младенцы и дети ясельного возраста находятся на стадии развития привязанности. Когда мир младенца выглядит пугающим, непредсказуемым, угрожающим или не предлагает помощи и заботы, он не может сформировать надежную привязанность к значимому взрослому. В будущем этот шаткий фундамент может помешать малышу развить чувство собственного достоинства или создать значимые, здоровые отношения во взрослой жизни. Кроме того, подростки очень уязвимы для травм отношений из-за непредсказуемых физиологических изменений, сопровождающих этот период развития, и психологических задач, которые ставит процесс формирования идентичности.
Интенсивность и воздействие травмирующих событий усиливаются, когда накладывается дополнительный слой предательства (Courtois & Ford, 2009). Травма предательства возникает, когда жертву обвиняют в случившемся, когда другие вступают в союз с обидчиком или когда другие не могут защитить ее. Например, травма предательства может наступить в случае сексуального насилия в детстве, когда родитель говорит ребенку, что он сам виноват в этом, потому что был «слишком красивым» или вел себя «вызывающе». Предательство усугубляется, если другой родитель вступает в союз с насильником, веря ему вместо того, чтобы защищать ребенка. Травма предательства может также существовать в расовом или культурном контексте, когда страна и правительство не обеспечивают человеку безопасное убежище или не защищают его. Предательство предполагает бо́льшую склонность к диссоциативным симптомам.
В некоторых случаях клиенты испытывают постоянный стресс в нынешней жизни в дополнение к пережитой травме. У таких личностей взрослая жизнь отражает ту же нестабильность, которую они ощущали в результате детской травмы, и, в свою очередь, они нередко приходят на прием с повторяющимися критическими эпизодами, которые разворачиваются в настоящем времени. Например, они могут жить в условиях хронической неопределенности – без стабильного жилья, дохода или в домашнем насилии. Как, например, иммигранты, которые сталкиваются с угрозой депортации. Или как клиенты, страдающие хроническими заболеваниями, мучаясь от постоянных болей и других симптомов. Понимание ситуативного контекста имеет решающее значение для врача. В противном случае специалист может расценить это как слабость, чем вызовет у клиента чувство вины за свои симптомы.
В последнем издании МКБ (Всемирная организация здравоохранения, 2018) диагноз ПТСР включен в категорию расстройств, непосредственно связанных со стрессом. Диагностические критерии включают типичные симптомы ПТСР (повторное переживание, избегание и постоянное восприятие текущей угрозы), а также три дополнительные категории симптомов: трудности с регуляцией аффекта, негативная я-концепция и нарушения межличностных отношений (Böttche et al., 2018; McElroy et al., 2019). Давайте подробнее рассмотрим эту дополнительную подгруппу симптомов.
• Эмоциональная дисрегуляция. Хроническая травматизация часто приводит к глубокой дисрегуляции вегетативной нервной системы (ВНС). Она автономно, без сознательного участия человека, управляет такими функциями организма, как частота сердечных сокращений, артериальное давление, температура тела и дыхание. ВНС либо расходует энергию через симпатическую нервную систему (СНС), либо сохраняет ее через парасимпатическую нервную систему (ПНС). Сложные травмы связаны с дисбалансом функциональности как ПНС, так и СНС, что приводит к возникновению аффекта – паттернов эмоциональной дисрегуляции. У некоторых людей преобладает активация СНС, что приводит к состоянию гипервозбуждения, которое проявляется в виде повышенной реактивности, тревоги, эмоциональных всплесков и ярости. Такие клиенты склонны к безрассудному, импульсивному, чрезмерно рискованному или самоповреждающему поведению. Они также могут испытывать трудности с концентрацией и вниманием. У других людей, напротив, задействована сильнее ПНС, что способствует возникновению состояния гиповозбуждения, характеризующегося беспомощностью, безнадежностью, отчаянием и депрессией. Такие клиенты выглядят эмоционально оцепеневшими и страдают от сниженной способности испытывать удовольствие и положительные эмоции. В некоторых случаях состояния гипер- и гиповозбуждения перемежаются.
• Негативная я-концепция. Люди с посттравматическим стрессовым расстройством склонны к неадекватной оценке собственной значимости и с трудом формируют целостное представление о себе. Эти симптомы иногда называют изменениями в «системе личностных смыслов» клиента, которые можно определить как изменения в базовых представлениях о себе, мире и своем будущем. Когда люди не в состоянии убежать от насилия или дать отпор обидчику, они, как правило, чувствуют себя так, как будто потерпели неудачу. Их начинают сжигать чувства стыда, вины, самообвинения и отчаяния, сопровождающиеся убежденностью в том, что они допустили ошибку, бессильны, испорчены, хуже других или ничего не стоят. Кроме того, им трудно доверять другим, что заставляет их сомневаться в том факте, что другие люди способны быть хорошими, добросердечными или щедрыми. Некоторые испытывают глубокое экзистенциальное одиночество или чувство отчаяния по поводу состояния мира. В совокупности эти чувства мешают обрести ощущение смысла, цель или надежды на будущее.
• Трудности межличностных отношений. Наличие в анамнезе сложной психотравмы, особенно той, которая вызвана межличностными потрясениями, может заметно ослабить способность человека развивать доверительные отношения с другими. Страхи предательства, жестокого обращения и покинутости могут подпитывать модели избегания в отношениях или избыточную зависимость от других. Такие паттерны могут препятствовать способности формировать и поддерживать взаимность и здоровые отношения.
Хотя эти симптомы посттравматического стрессового расстройства отражают влияние травмы на психическое и эмоциональное благополучие клиентов, мы также должны учитывать глубокое воздействие травмы и на физическое здоровье. Как свидетельствует исследование «Негативный детский опыт» (ACE), люди с детской травмой особенно восприимчивы к целому ряду хронических болей и физических заболеваний (Felitti et al., 1998). В рамках исследования негативного детского опыта, которое провели Kaiser Permanente и Центры по контролю и профилактике заболеваний США, было опрошено более 17 000 клиентов. Они сообщили о неблагоприятных событиях детства, таких как жестокое обращение или отсутствие заботы, наблюдение за домашним насилием или взросление в неблагополучной семье, в которой имели место развод, психические заболевания, употребление психоактивных веществ или отбывание членом семьи тюремного срока. Было обнаружено, что негативный детский опыт прямо коррелирует с различными пагубными последствиями для психического и физического здоровья в дальнейшей жизни. В частности, наличие четырех и более баллов по шкале ACE (негативного детского опыта) значительно повышало риск развития депрессии, употребления психоактивных веществ, возникновения суицидальных наклонностей, ожирения, болезней сердца, легких, печени и онкологических заболеваний.
Зачастую прежде К-ПТСР было трудно выявить отчасти потому, что этот диагноз только недавно был признан и дифференцирован от ПТСР и пограничного расстройства личности (Cloitre et al., 2014). Иногда поставить точный диагноз бывает трудно, поскольку симптомы К-ПТСР могут быть похожи на другие расстройства, такие как тяжелое депрессивное или биполярное расстройство, генерализованное тревожное, паническое, обсессивно-компульсивное или расстройства пищевого поведения, неспособность к обучению, синдром дефицита внимания и гиперактивности, расстройства, связанные со злоупотреблением психоактивными веществами, диссоциативные (конверсионные) и психотические расстройства.
Поэтому при выявлении К-ПТСР специалист должен уделить достаточно времени тому, чтобы тщательно изучить симптомы своего клиента и соотнести их с контекстом прошлого травматического опыта и текущих стрессогенных факторов. Часто клиентов с такими особенностями неправильно понимают, им ставят некорректный диагноз, возможно, назначают неподходящие лекарства. Травмированные люди доверяют нам заботу о себе, поэтому с самой первой встречи с ними мы должны приступить к сбору информации об их жизни и опыте. Мы должны действовать деликатно, но вместе с тем скрупулезно. В дополнение к оценке по всем шести категориям симптомов К-ПТСР мы должны обратить внимание на диссоциативные симптомы (например, деперсонализацию и дереализацию), чтобы определить, может ли иметь место коморбидное диссоциативное расстройство. Кроме того, когда клиенты испытывают длительные трудности с нарушением регуляции эмоций – особенно когда это состояние сопровождается страхом быть покинутыми, трудностями межличностного общения, подавленным чувством собственного достоинства, суицидальными мыслями и импульсивностью, – мы можем рассмотреть вероятность коморбидности.
Также при анализе сообщений клиента о перенесенных травмах важно учитывать социальные факторы, особенности развития и культурную обусловленность. Например, важно понять, рос ли клиент в бедности, имел ли доступ к надлежащему медицинскому обслуживанию или здоровому питанию. Нам необходимо выяснить, подвергались ли клиенты расовому угнетению, дискриминации, домогательствам или угрозам. Если вы работаете с беженцами, крайне важно, чтобы вы осознавали, каким именно образом этих личностей предали другие люди. Вероятно, клиенты такого типа сталкивались с отчаянной беспомощностью и бессилием, которые привели к истощению умственных и эмоциональных ресурсов. Нередко бывает, что им практически не удается сохранить ощущение того, что они являются людьми, или поверить в то, что их действия способны повлиять на ход их жизни (Ehlers, Maercker, & Boos, 2000). Такого рода переживания могут кардинально повлиять на способность человека доверять другим людям или миру в целом (Мэтисон, 2016).
Включение социального контекста, особенностей развития и культуры клиента в концептуализацию случая (репрезентация связей) помогает нам избежать непреднамеренного обвинения клиента в его симптомах. Мы должны признать, что самозащитные реакции клиента могут по-прежнему быть ему необходимы для здоровья и благополучия. Если мы ставим перед собой цель в результате лечения помочь клиенту восстановить чувство безопасности и доверия, но не исследуем его системные проблемы, мы можем нанести ему вред. Например, рассмотрим женщину, которая борется с тревожностью и нарушениями сна, но вынуждена работать в неприятных условиях – начальник преследует ее больше года. Она не может позволить себе уйти с работы, потому что в одиночку воспитывает ребенка. В этом контексте ее страх и недоверие понятны, ведь текущие проблемы находятся вне ее контроля. Если мы будем лечить ее связанные со страхом симптомы без учета контекстуальных особенностей, она неизбежно почувствует себя непонятой. Таким образом, всегда необходимо учитывать ситуационные факторы при работе с любым клиентом, который в настоящее время подвергается жестокому обращению или дискриминации, особенно когда лежащие в основе предубеждения (такие как расизм, классовость или религиозная неприязнь) никак не разрешаются в окружающем обществе или социальном контексте.
Наконец, учитывая важность использования подхода к лечению, основанного на внутренней силе и жизнестойкости, также крайне необходимо провести тщательную оценку защитных факторов. Многие люди с комплексным посттравматическим стрессовым расстройством страдали от безнадзорности, жестокого обращения или постоянного присутствия угрозы, но при этом не имели защитных факторов, которые могли бы смягчить последствия этих событий. Как упоминалось ранее, одним из наиболее важных защитных факторов при детской травме является присутствие поддерживающего человека или сообщества, которые могли бы понять, воспитать и защитить ребенка. Дополнительные защитные факторы включают участие в мероприятиях вне дома и развитие позитивных отношений со сверстниками. Клиенты также могут накапливать защитные факторы во взрослой жизни благодаря опыту, который дает им ощущение силы и успеха, а также через формирование отношений, в которых присутствует забота. Такие позитивные моменты помогают людям развивать «выученную надежную привязанность», которая связана с приобретенным ощущением безопасности. Люди могут развить это необходимое ощущение во взрослой жизни, несмотря на недостаток в детстве заботы со стороны родителей или других значимых взрослых.
Мы собираем информацию об истории болезни наших клиентов, чтобы сформировать концептуализацию случая – нарратив, который помогает понять характер преобладающих симптомов и сильных сторон личности клиента в контексте социального и культурного аспекта. Однако клиническое интервью должно проводиться в таком темпе, который не приводит клиента в смятение, поскольку поспешность в процессе сессии может ослабить его желание продолжать терапию. Нередко в работе с клиентами, страдающими комплексным посттравматическим стрессовым расстройством, приходится ждать терпеливо и деликатно, пока клиенты почувствуют себя достаточно безопасно, чтобы суметь поделиться своей болью. Случается, что некоторые клиенты предоставляют связное повествование о пережитом прошлом, но при К-ПТСР такое встречается редко. Чаще всего нам приходится прислушиваться к подсказкам, собирать фрагментарные воспоминания, рассказы о провоцирующих ситуациях или обращать внимание на тревожные симптомы, чтобы составить представление о минувших событиях. Более того, клиенты бывают не в состоянии говорить о своем стрессовом переживании как о «симптоме», потому что связанный с ним набор чувств и поведение глубоко укоренились и сплелись с их личностью. Часто от них можно услышать следующий вывод о себе: «Просто такой уж я человек».