Дверь открылась, и в кабинет к начальнику третьего отдела государственного управления контрразведки «СМЕРШ» полковнику Утехину седой старшина доставил арестованного.
– Побудь пока за дверью, – распорядился полковник, – когда будешь нужен, позову. А ты, – обратился он к арестованному, – садись вот на этот стул.
Арестованный сел на указанный стул, положив на стол большие крепкие руки, сцепленные наручниками. Был он высок, крепок. Взгляда не прятал, смотрел прямо, ожидая вопроса. В нем не было ничего такого, что могло бы вызвать антипатию, скорее наоборот, его внешность была весьма располагающей. Такие люди умеют нравиться, легко входят в доверие, и немецкое руководство прекрасно разбирается в людях, зная, кого следует отправлять за линию фронта. Диверсанту было под силу влюбить в себя неискушенную девчонку, найти кров у обездоленной вдовы, истосковавшейся по мужскому вниманию. У мужчин его внешность также вызывала расположение: выглядел он мужественно, руки имел сильные, привыкшие к тяжелой работе. От его облика так и веяло надежностью.
Арестованный чуть распрямил спину. Вот она и проснулась, спесь. Парню совершенно невдомек, что достаточно полковнику щелкнуть пальцами, как от его горделивой осанки останется только сгусток боли.
Пока не стоит горячиться, все зависит от того, как сложится разговор. Утехина заверили, что арестованный будет покладистым. Но для начала собеседника нужно к себе расположить, даже если это матерый враг. Пусть расслабится, почувствует себя в безопасности, а там и уязвимое место найти нетрудно.
Диверсант смотрел прямо в лицо Утехину, ожидая вопроса, и он последовал:
– Как зовут?
– Николай.
– Фамилия?
– Зотов.
– Звание?
– Старший сержант.
– Где тебя арестовали, Зотов?
– Под Загорском. Два дня назад.
– Как попал в плен?
Неопределенно пожав плечами, диверсант заговорил прежним, слегка размеренным тоном: ни дрожи в голосе, ни страха на лице, ничего такого, что отличало бы труса от солдата. Даже странно, что такой представительный экземпляр сидит по другую сторону стола в качестве заключенного. Его легко представить в окопе с противотанковым ружьем.
– Невеселая история, можно сказать, что не по своей вине.
– Как ни послушаю, вы все не по своей вине в плену оказались. И все-таки расскажи.
– Под Гродно это было, – после некоторого молчания заговорил Зотов. – В самом начале войны. Город взяли уже на второй день, а наш гарнизон просто рассыпался по лесам, толком не знали, в какую сторону идти, всюду немцы! Потом нас человек десять осталось, на всех только два автомата, и то трофейные, в которых по несколько патронов осталось… Вышли к одному селу, вроде бы пустое, никого нет, только женщины у колодца ведрами грохочут. Ну, я и сказал двоим, чтобы сходили в село и обстановку разузнали. Вышли они на окраину села, осмотрелись, вроде бы немцев нет. Вот и машут нам рукой, подходите. Зашли мы в одну хату, чтобы несколько картофелин на брата попросить, а тут мужики со всех сторон набежали: кто с дробовиками, кто с колунами. Понятно стало, что с такой оравой не справишься. Сказали нам: или мы складываем оружие, или они нас всех положат! Что тут делать? Отложили мы оружие в сторону, а они накинулись на нас всей гурьбой и давай дубасить чем ни попадя! Повезло мне тогда, живой остался, но голова после этих побоев месяц трещала… Потом связали нас всех и немцам передали.
– А дальше что было?
– Сначала привели в лагерь под Гродно. Потом отвезли в другой, большой очень. Назывался он фронтовой сборный пункт. Жрать нам там не давали, пить тоже… Даже не знаю, как и выжил. Судьба, наверное, многие там полегли… Дальше был пересыльный лагерь под Минском.
– Кто был начальником этого лагеря?
– Штурмбаннфюрер СС Шенеман. Меня записали в активисты.
– Что это давало?
– О! Преимущества были большие. Во всяком случае, появилась надежда выжить. Мы прошли двухмесячный медицинский и политический карантин, дальше была сортировка. Офицеров, способных к агентурной работе, отправляли в лагерь под Минск. Кавказских активистов – в особый предварительный лагерь в город Аушвиц. Уроженцев Средней Азии – в особый предварительный лагерь в Легионово.
– А ты куда попал?
– В Смоленскую диверсионную школу.
– Где она размещалась?
– В четырех километрах от города. Располагалась в бывшей машинно-транспортной станции.
– Кто был начальник школы?
– Начальником школы был зондерфюрер Обух. Та еще сволочь! Любил поговорить по душам, перековать в свою веру… И у него это получалось неплохо.
– Что его интересовало?
– Родные, биографические данные. Самолично все это записывал в личные дела.
– Как оформлялась вербовка агентуры?
– В первый же день заполняли специальную анкету, где указывали полные автобиографические данные. Потом под всем этим подписывались. Подразумевалось, что задания германского командования выполняются добровольно. Все разговоры с ним должны были хранить в строжайшей тайне.
– Как проходило обучение в вашей группе?
– Обыкновенно… Очень напоминает армию. Изучали диверсионное дело, стрелковое. Объясняли, как вести себя в тылу противника. В каждой группе два человека проходили подготовку на радистов.
– Назови преподавателей.
– В нашей группе занятие вел унтерштурмфюрер СС Шальке, а лекции читал штурмбаннфюрер СС Шлоссер.
– Как долго шла подготовка?
– От двух до четырех месяцев. У нас было два с половиной.
– Какую форму носила агентура во время учебы?
– Форму солдат войск СС, – прямо посмотрел Зотов.
– После школы куда попал?
– В «Абвергруппу-103», подчиненную «Абверу-1», немецкой военной разведке.
– Как экипировалась агентура перед заброской в глубь советской территории?
– По-разному, кто уходил в гражданской одежде, кто переодевался в военную форму.
– Какие у вас с собой были документы?
– Все зависело от поставленных задач… Справка из госпиталя, удостоверение личности комсостава, командировочные предписания, продовольственные аттестаты, выписки из приказов о переводе из одной воинской части в другую, выписки из госпиталей и отпуска после ранения, партийные и комсомольские билеты, наградные книжки, временные удостоверения о наградах. Да много чего… все сразу как-то и не упомнишь!
– Придется посидеть и подумать.
– Вспомню, – хмыкнул Зотов. – Теперь вроде бы торопиться некуда.
– Твоя задача в советском тылу?
– Их много. Внедриться на железнодорожную станцию близ Москвы. Сделаться там своим, чтобы ни у кого не вызвать подозрения. А потом наблюдать за передвижениями поездов.
– На что нужно было обратить особое внимание?
– На резервы, перебрасываемые к линии фронта. Отслеживать перемещение воинских эшелонов и всевозможных грузов.
– Режим агентуры в вашей школе?
– Ничего особенного. Размещались в казармах группами и ротами. Если нам вместе забрасываться в советский тыл, так и держаться старались вместе. Дисциплина жесткая, особо не побездельничаешь. Кто не выдерживал учебу, направляли обратно в лагерь. А туда не хотелось никому… Я до войны в техникуме учился, так вот, хочу сказать, я в техникуме столько не учился, сколько в разведшколе.
– Жить, значит, хотелось?
– Поначалу жизнь-то не особенно и ценишь. Думаешь: убьют, ну и ладно! На войне к смертям привыкаешь… А вот когда судьба предоставляет шанс выжить, так уже на смерть смотришь по-другому. За малейшую возможность хватаешься, чтобы хотя бы еще денек пожить. Просто так этого не понять, это нужно пережить…
– Ты мне вот что скажи: сколько групп было заброшено во время твоей учебы и куда?
– Таких группы было три, – немного подумав, ответил Зотов. – Первая группа – обершарфюрера СС Фридриха Яроша. Но куда их забросили, я могу судить только по косвенным данным… Вся информация была строго засекречена. Группа состояла из семнадцати человек, в основном в ней были эстонцы, среди них две девушки. Одна, кстати, весьма ничего… Я полагаю, что их сбросили где-то в районе Псковской области, думаю, что для каких-то террористических акций или диверсий.
– Откуда такая уверенность?
– Скажу так… У меня с одной из девушек был краткосрочный роман. Не хочу сказать, что у нас для любви было много времени, просто несколько раз удалось остаться вдвоем, вот она мне и шепнула, что скоро отправится домой, а ее дом в Пскове!
– Понятно. А твое увлечение никто не заметил? Там с этим строго.
– Может, кто и заметил, так помалкивал. Там один пытался язык распустить, так я подловил его в сортире и так башкой о стенку саданул, что сразу мозги ему на место вставил.
– Кто руководил второй группой?
– Вторая группа – ротенфюрера СС Иоганна Брынски. В ней было человек шестнадцать. Они как-то отдельно от нас держались. В их составе было три девушки, лет двадцати – двадцати двух. Имен я их не знаю, потому что все пользовались псевдонимами.
– Чем они собирались заниматься?
– Думаю, что тоже диверсиями. Слишком много времени в обучении уделялось диверсионному делу, а потом, в соседнем лесу они так гремели взрывчаткой, как будто бы собирались приступом Москву брать, – усмехнулся Зотов. – Думаю, что они сейчас где-то на железной дороге.
– Где предположительно? – поднял полковник со стола карандаш.
– Сказать навскидку сложно, но как-то в кабинете у Брынски я заметил участок железной дороги Индра – Двинск, и, видимо, это не случайно, в последние месяцы там как раз активизировались боевые действия.
Полковник Утехин сделал несколько пометок на листке бумаги.
– Что ж, все может быть. И какая третья группа?
– Третья группа состояла из двадцати литовцев. Руководителем этой группы был штурмбаннфюрер СС Озолиньш. Держались они от нас, русских, особняком, в беседы никогда не вступали. Собственно, и мы к ним тоже с разговорами не лезли. У них на роже было написано, как они нас не любят. Мне даже порой казалось, что, была бы их воля, они бы всех нас к стенке поставили. Так что еще немцам нужно спасибо сказать, что они между русскими и литовцами были. Себя считали белой костью, все очень идейные, все советское просто ненавидели, даже на красный цвет с презрением смотрели.
– Чем они занимались?
– Все тем же, диверсионной работой! Прилежания в этом деле им было не занимать. Готовились так, как будто собирались воевать с передовыми частями советской армии.
– А может, и в самом деле с передовыми?
– Не уверен, на этот счет у меня собственное соображение имеется. Думаю, их готовили, чтобы они организовали партизанское движение. Немцы прекрасно понимали, что прибалтийские территории им не удержать, и потихонечку внедряли туда свою агентуру.
– Возможно, так оно и есть.
– Мне сохранят жизнь? – сглотнув, спросил Зотов.
– Все зависит от того, как пойдет наше сотрудничество. Все сказанное мы самым тщательным образом перепроверим. Если увидим, что ты был с нами, скажу так, не до конца искренен… я ничем не сумею тебе помочь.
– Поверьте мне, я все сказал, что знал.
– Разберемся.
– И еще… Неделю назад я случайно услышал телефонный разговор начальника школы с каким-то бароном… Речь шла о том, что в Томилино, в лесной массив, завтра ночью должны сбросить двух агентов.
– Их задание?
– Они должны устроиться на железнодорожной станции в Люберцах и собирать информацию по проезжающим поездам. А также организовать диверсии на железнодорожных узлах.
– Если информация подтвердится, это тебе зачтется. – Вызвав караульного, полковник распорядился: – Старшина, уведи арестованного!
Оставшись один, он поднял трубку и набрал номер:
– Старший лейтенант Романцев?
– Так точно, товарищ полковник!
– Мне тут поступила информация, что в районе Томилино, в квадрате двадцать четыре, – это там, где лесной массив, – завтра будут сброшены два диверсанта. Их задача – организация диверсий на железных дорогах и сбор информации. Прими меры к их задержанию.
– Есть, товарищ полковник! Сделаем все как надо.
– И поаккуратнее там, мне они нужны живыми, – предупредил полковник и положил трубку.
Взглянув на настенные часы с кукушкой, висевшие над самым столом, Тихон поднялся – подошло время обхода железнодорожных путей. Привычно закинув карабин на плечо, он вышел из сторожки и неспешно зашагал по насыпи, слегка подволакивая покалеченную ногу. Несмотря на летнюю погоду, было по-осеннему свежо. Вокруг было тихо, лишь под сапогами негромко похрустывал гравий.
Ранение, полученное под Киевом в первые же дни войны, давало о себе знать при каждом шаге: раздробленная ступня болела, а кроме того, нестерпимо ныла голова – последствие тяжелейшей контузии.
После каждого обхода боль лишь усиливалась. Единственное, что его спасало, так это небольшой стопарик водки, после которого она как будто притуплялась, а в иные минуты даже казалось, что оставила его совсем. И только когда действие алкоголя проходило, болячки вновь напоминали о себе с новой силой.
Рука невольно потянулась к фляжке за очередной порцией «обезболивающего», но Тихон усилием воли сдержал желание, осознавая, что от обильного возлияния лучше не становится. Следовало перетерпеть и сделать следующий глоток, когда будет совершенно невмоготу.
Работенка у него была нехитрая – обходчик железнодорожных путей, благо, что этим же ремеслом он занимался еще до войны. Так что, можно сказать, вернулся на свое рабочее место. Первое, на что обращал внимание, – это на верхнее строение пути и земляного полотна. В прошлом месяце из-за нарушения искусственного сооружения с рельсов сошел товарный поезд, и неисправность пришлось потом устранять целой бригадой. Подобные нарушения часто связаны с диверсией, а потому следовало быть настороже, в какой-то степени железнодорожные пути – тоже линия фронта. Тихон шел медленно, постукивая по рельсам молоточком, проверяя их целостность. Особое внимание уделял крепежам узлов, стыкам.
В этот день все было обычно: ровным счетом ничего такого, что выбивалось бы из нормы. Правда, ночь благодаря полнолунию была несколько светлее, что значительно облегчало работу.
Уже возвращаясь в сторожку, Тихон услышал нарастающий гул самолета. Тяжелый, протяжный, какой бывает только у транспортных самолетов. И уже через минуту над лесом появился «Ли-2» без всяких опознавательных знаков, именуемый в войсках «Дугласом». Странно было то, что этот участок дороги размещался вдали от летных трасс. Даже если самолеты и пролетали, то, как правило, на очень большой высоте, совершенно не досаждая нарастающим гулом. Этот же летел буквально над верхушками деревьев, как если бы чего-то высматривал. Совершив круг над лесом, самолет вновь развернулся, словно искал подходящее место для посадки или для десантирования парашютистов. Не отыскав подходящего, полетел в глубину лесного массива. Некоторое время был слышен только гул двигателей, в зависимости от порывов ветра то резко нарастающий, а то вдруг звучавший откуда-то издалека, пока наконец не утих совсем.
Задрав голову вверх, Тихон попытался разглядеть удаляющийся самолет, но он уже исчез в черноте облаков, будто всего лишь привиделся. Странно все это…
Вернувшись в сторожку, Тихон записал в дежурный журнал о небольшом провале на железнодорожном пути, который можно было поправить собственными силами, и, подумав, написал также о странных маневрах самолета без опознавательных знаков.
Завтра об этом происшествии нужно будет сообщить в НКГБ, пусть они разберутся, что да как… Если ничего не выявится – хорошо! Но бдительность во время войны терять не следует.
Дождавшись сменщика, задержавшегося, по обыкновению, ровно на десять минут, Тихон поплелся в сторону трехэтажного желтого здания с белыми колоннами, где размещался Люберецкий горотдел НКГБ и третий отдел «СМЕРШ» по борьбе с агентурой.
– Куда? – строго спросил у него хмурого вида боец с карабином за плечами, стоявший у самого входа, когда он ступил на каменную ступень парадного крыльца.
– Мне бы к начальнику…
– Что за дело?
– Самолет тут подозрительный над лесом все летал. Думаю, что он диверсантов сбросил.
– Четвертая комната на втором этаже, – подсказал красноармеец, посчитав, что информация важная, и охотно отступил в сторону.
– Разберусь, – сказал Тихон и зашагал в открытую дверь.
Двое красноармейцев с небольшими котомками за плечами неспешно пересекли железнодорожное полотно и, поскрипывая галькой, попавшей под подошвы сапог, вышли к зданию вокзала.
Один боец был высоким брюнетом лет двадцати восьми в старой шинели и выцветшей гимнастерке. Другой – росточком пониже и белокурый – сержант лет двадцати пяти, в вылинявшей гимнастерке, на которой красовались орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Потоптавшись немного на перроне и раскурив по папироске, они направились к центру города.
– Служивые! – негромко окликнул их молодой безногий мужчина на костылях.
– Чего тебе? – дружно обернулись солдаты.
– Папироской не угостите?
– С превеликим удовольствием… Где ногу-то потерял? – участливо спросил белокурый, доставая из кармана галифе пачку «Казбека».
– Ах, это, – отмахнулся калека, – на Волховском фронте оставил. Осколком зацепило. Можно было ногу спасти, но как-то не до того было, немец на нас напирал со страшной силой, не было даже возможности голову поднять. Потом гангрена пошла, вот и оттяпали… Эскулапы! Ладно, что хоть живой остался.
– Тоже верно… Держи, – протянул сержант две папиросы.
– О, благодарствую! А вторую за что?
– За героизм и за то, что живой остался.
– Вот оно что… Первую папироску я сразу искурю, а вторую припрячу – не каждый день меня «Казбеком» угощают. Но я вижу, что ты сам парень геройский. Где медаль «За отвагу» получил? – чиркнул мужичок трофейной зажигалкой.
– Еще в начале войны дело было, – не сразу ответил тот.
– Видно, было за что, тогда не очень-то наградами разбрасывались, – подытожил безногий.
– Под Оршей дело было, в сорок первом, – уточнил сержант, – на Западном фронте. Против танкового взвода выстояли. Даже сам не знаю, как уцелел.
– Под Оршей? – удивленно протянул мужичок на костылях. – Уж не под командованием ли маршала Тимошенко?
– Точно так. Мы тогда предприняли наступление в Лепельском направлении, потом под Витебск отступили.
– И мы туда же! Я тогда в первой Московской мотострелковой дивизии служил. Там же и контузию получил… – Инвалид показал на две красные полоски на кителе. – Это потом меня на Волховский направили. Так вы из госпиталя?
– Из госпиталя. А как догадался? – удивился брюнет, стоявший прежде молчком.
– Ну-у, как вам сказать, глаз-то у меня уже наметан. Те, кто с фронта, выглядят по-другому.
– Это как же по-другому?
– Взгляд у них дерзкий, отвечают раздражительно, а вы вот даже папиросками угостили. А потом, они все худые, а вы, как я посмотрю, даже сальцо на щеках наели. Видно, долго лежать пришлось.
– Да уж… пришлось! Половину желудка вырезали.
– А сейчас куда?
– В комендатуру. Нужно отметиться по прибытии, а дальше опять на фронт.
– Ну, ладно, служивые, потопаю я. Спасибо за табачок.
Кивнув на прощание, инвалид заковылял в сторону привокзальной площади. Уже отступив на достаточно большое расстояние, он обернулся. Красноармейцы неторопливо шагали по улице, мало чем отличаясь от таких же солдат, как и они сами. С интересом посматривали на девушек, шедших им навстречу, несколько лениво, как и следовало фронтовикам, отдавали честь тыловым офицерам, одетым в до неприличия отглаженную форму. Один из красноармейцев что-то сказал проходившим мимо барышням, и те громко и заливисто рассмеялись, привлекая к себе внимание прохожих.
Дождавшись, когда красноармейцы свернут за угол, безногий заковылял в сторону трехэтажного здания с массивными белыми колоннами.
Старший лейтенант военной контрразведки Тимофей Романцев занимал небольшой кабинет на втором этаже. Единственное преимущество от прочих комнат заключалось в том, что окна выходили на центральную улицу, особенно многолюдную по вечерам, и он, имея привычку выкуривать сигарету у окна, всегда с интересом наблюдал за прохожими. О том, что в войне наметился перелом, чувствовалось в настроении людей, в их разговорах, даже в том, как они одевались, в некоторой расслабленности, чего не было еще с год назад. И это не могло не радовать.
Сейчас старший лейтенант выкурил две сигареты подряд, но желаемое успокоение так и не пришло. А все потому, что накануне вечером ему позвонил полковник Утехин и сообщил о том, что в залесенном массиве близ поселка Томилино, в квадрате двадцать четыре, должен быть выброшен немецкий десант, который следовало «принять» живым. Времени, чтобы основательно подготовиться к предстоящей операции, не оставалось: взяв с собой взвод автоматчиков, он немедленно выехал на место. Однако самолет так и не появился, данные оказались недостоверными.
Так или иначе, день считался провальным. Целую ночь Романцев со взводом автоматчиков рыскал по лесу в надежде отыскать следы ожидаемых диверсантов и, не обнаружив таковых, не возвращаясь домой, явился утром на службу. Самое время, чтобы завалиться на постель и поспать хотя бы пару часиков, но такой возможности ему не представилось. Уже минут через сорок позвонил рассерженный полковник и спросил, почему он не докладывает о результатах задержания диверсантов. И когда Романцев поведал о своих злоключениях близ поселка Томилино, тот малость пообмяк и велел, чтобы в дальнейшем немедленно докладывал о малейших ЧП. Не исключено, что десантирование произошло на соседней площади.
Потом подходили начальники подразделений и докладывали об обстановке в районе. Собственно, город и прилегающие территории поживали спокойной тыловой жизнью, мало отличающейся от других провинциальных городов России. И все-таки не следовало забывать, что Люберцы – крупный железнодорожный узел, и противник вряд ли откажется от затеи внедрить в его персонал своего человека.
Докурив сигарету, Тимофей потушил огненный ободок о донышко стеклянной пепельницы и отошел от окна.
Дверь после короткого стука приоткрылась, и Романцев увидел в узком проеме молодого безногого мужчину в гимнастерке и галифе, уверенно опиравшегося на костыли.
– Можно? – осторожно поинтересовался неожиданный гость, выжидательно посмотрев на старшего лейтенанта.
– У вас какое-то дело?
– Да.
– Проходите.
– Это ведь военная контрразведка? – с некоторым недоверием посмотрел безногий на эмблему танковых войск в петлицах Романцева.
– Именно так. Или вас что-то смущает?
– На петлицах у вас… танки.
– Ах, это, – понимающе кивнул Тимофей. – В прошлом году у меня на петлицах были пропеллеры… Однако это не меняет сути дела, мы все равно остаемся военной контрразведкой. Просто носим знаки различия той части, к которой прикреплены.
– Ну да, конечно…
– Садитесь. – Посетитель, поставив рядышком костыли, послушно сел. – Так что там у вас? Только представьтесь сначала.
– Меня зовут Степан Пахомович Селиверстов. Еще полгода назад рядовой пехоты.
– Два ранения? – посочувствовал Романцев, увидев знаки за ранение.
– Да, тяжелые…
– Где живете?
– На Пархоменко, четырнадцать.
– Итак, что вы хотели сообщить?
Селиверстов неуютно поерзал на стуле, после чего уверенно заговорил:
– Минут пятнадцать назад мне повстречались двое красноармейцев…
– И что?
– Вели они себя как-то очень странно… Мне кажется, что они – немецкие диверсанты.
– Вот как? И в чем заключается эта странность?
– Ну, например, пока я за ними наблюдал, они прошли мимо двух пивных и ни в одну не заглянули.
– Может, там очередь была? – нерешительно предположил старший лейтенант.
– Да не было там никакой очереди, – в сердцах отмахнулся Селиверстов. – А если бы даже и была? Что тогда? Мы фронтовиков без очереди пропускаем. Да со всем почтением! А эти двое как будто бы избегали людных мест.
– Может, они просто покоя хотели? Знаете, все-таки фронт, передовая, мало ли, что на душе у человека творится…
– Не так это! Фронтовик хочет наболевшим поделиться, просто среди людей постоять. Гражданской жизни немного похлебать, по себе знаю. А уж там можно и на фронт! Только ведь они и на фронтовиков-то не похожи. Морды так раскормили, как будто каждый день калачи с салом жрали! У нас даже в больничках таких рож не наедают! Не наш это харч!
– Та-ак, интересное наблюдение, – согласился старший лейтенант. – Что еще заметили?
– Я тогда к ним поближе подошел и папироску у них стрельнул.
– И что?
– Двумя папиросками «Казбек» угостили… Не пожадничали. А только когда он коробочку-то с папиросами достал, я увидел на ней печать минского ресторана «Нива». Вот только откуда у них эта пачка взялась, если сейчас Белоруссия под немцами? – слегка прищурился Селиверстов.
Неужели это те самые диверсанты, которых Тимофей пытался отыскать?
– А ты глазастый, – уважительно протянул он.
– Не без того.
– Как они выглядели? – стараясь сохранять хладнокровие, спросил Романцев.
– Один высокий такой, чернявый. Жилистый очень, – принялся вспоминать Селиверстов. – На физкультурника похож. Как-то он нехорошо все по сторонам посматривал. А другой поменьше росточком, стрижка у него короткая, сам белобрысый весь, даже брови у него белесые. Такие волосы бывают, когда на солнце выгорают. На носу веснушки крупные, лыбился все время, будто бы понравиться хотел. В основном я с ним говорил, а второй все больше помалкивал. И еще тут один момент имеется…
– Что за момент? – насторожился Романцев.
– У белобрысого медаль «За отвагу» на груди висела. Говорил, что под Оршей получил в сорок первом… А только медалька-то у него не с красной лентой, как раньше давали, а на пятиугольной колодке. Новая совсем! С нее даже серебристый блеск не сошел. В сорок первом году таких не было.
– Куда они пошли?
– Куда-то к центру подались.
– Узнать их сумеешь?
– Конечно! – охотно откликнулся Селиверстов.
– Дежурный! – громко выкрикнул Романцев. На его зов, громко стуча каблуками, заторопился старшина с кобурой на поясе. – Вот что, Сидорчук, возьмешь с собой двух автоматчиков – и жди меня у входа.
– Есть, товарищ старший лейтенант, только я хотел доложить, что к вам посетитель пришел.
– Что еще за посетитель? – слегка нахмурился Романцев. Не самое подходящее время заниматься посетителями.
– Говорит, что по поводу диверсантов. Звать его?
– Пусть заходит, – распорядился старший лейтенант. – Вот что, Сидорчук, бери машину и автоматчиков и с товарищем Селиверстовым покружи по району, пока я тут буду разговаривать. Может, отыщете этих диверсантов. Если найдете, без меня ничего не предпринимать! – Крепко пожав руку Селиверстову, добавил: – Ну а вам, Степан Пахомович, персональное спасибо.
Кивнув, Селиверстов бойко застучал костылями, направляясь к двери. Ему навстречу вошел уже немолодой человек, лет пятидесяти, сухой, как выжженная на солнце древесина, лицо тощее, покрытое мелкими морщинами, дряблые щеки уныло обвисли.
– Можно? – спросил он, перешагнув через невысокий порожек.
– Проходите. Представьтесь, пожалуйста, – попросил Романцев, указав на свободный стул по правую сторону от себя.
– Тихон Валентинович Гаврилов. Работаю обходчиком на Люберецкой станции. Работа несложная, обхожу участок, смотрю, чтобы все было в порядке, – принялся перечислять посетитель. – Мало ли чего бывает… Может, рельс где лопнул, а может, обвал какой-нибудь произошел. Еще смотрю, чтобы все узлы в порядке были. За линией связи слежу, а то, бывает, провода обрываются… Чтобы шпалы на дрова не растаскали. А то в нашем хозяйстве и такое случается…
– Так что вы хотели сообщить?
– Ну так вот, когда я в очередной раз обход совершал, уже за полночь было, в небе самолет увидел.
– Что за самолет?
– «Ли-2».
– Откуда такая уверенность? – засомневался Тимофей.
– А как тут не узнать? – искренне удивился обходчик. – Я его по звуку среди тысяч других узнаю! На фронте я целый год механиком на аэродроме работал. Потом пришлось уйти, контузию тяжелую получил, до сих пор не могу восстановиться. Вот пришлось обходчиком устроиться. Спасибо, что взяли, не отказали… «Ли-2» даже гудит как-то по-особенному, басовито что ли, мы его на аэродроме «Дугласом» называли.
– Хорошо, – кивнул старший лейтенант. – Что там дальше было?
– Присмотрелся я к самолету, а на крыльях никаких опознавательных знаков: не то наш, не то немецкий, не то еще какой… поди разбери! Я еще тогда подумал, если самолет немецкий, чего он тогда не бомбит? А он вдруг снизился над самым лесом и стал как-то непонятно кружить.
– И что вы думаете по этому поводу?
– Это ведь военно-транспортный самолет, а не истребитель какой-нибудь. На нем ведь десант сбрасывают! Вот он за лесок улетел и кого-то там сбросил. Только я уже не рассмотрел, далековато было.
– А еще что-нибудь подозрительное обнаружили?
– Кажись, ничего более. Я потом еще раза три на обход выходил, время-то тревожное, но ничего такого не заприметил.
– Спасибо за бдительность, Тихон Валентинович, – поднялся старший лейтенант. Когда гость ушел, он позвонил в оперативную часть: – В городе два диверсанта, сколько у нас бойцов сейчас свободно?
– Семнадцать человек, – уверенно ответил дежурный. – Прибыли на комплектование.
– Хорошо, больше не нужно, пусть подойдут в Красный уголок, я сейчас спущусь.
Еще через несколько минут в небольшой комнате, используемой под Красный уголок, собралось пятнадцать красноармейцев. Его встретили внимательные понимающие взгляды.
– Разбиться на три группы по пять человек. Старшими назначаются сержанты Анисимов, Круглов и Муртазин. Ищем двух сержантов-красноармейцев. Один – высокий брюнет, стриженный очень коротко, другой – поменьше ростом, белобрысый. По предварительным данным, немецкие диверсанты. Проявляйте бдительность и будьте начеку, враг вооружен и может выкинуть все, что угодно. Первая группа возьмет площадь и прилегающие улицы. Вторая – выезд из города. Третья – цементный завод с улицами, а я с остальными бойцами, как комендантский патруль, посмотрю в центре. Ну, чего сидим? Выполнять! – прикрикнул старший лейтенант.
В сопровождении двух красноармейцев Романцев шел по центральной улице, цепляя строгим взглядом каждую военную форму, оказывавшуюся в пределах видимости.
Первых трех красноармейцев они увидели около пивного павильона с кружками в руках. Прибыли явно с фронта, что было видно по их усталым осунувшимся лицам. Самый рослый из них, стоявший в центре, был гладко выбрит, а вот на щеках остальных отчетливо просматривалась трехдневная щетина. Выбравшись из-под опеки командиров в местечко, где не свистят пули и не разрываются снаряды, они чувствовали себя в относительной безопасности, посматривая на мужиков в гражданской одежде с откровенной неприязнью. На лицах так и было написано: почему мы воюем, жизни кладем, а ты за бабий подол прячешься?
Не отставляя в сторону кружки с пивом, они проводили хмурыми взглядами комендантский патруль, прекрасно осознавая, что дальше фронта их все равно не отправят. Старший лейтенант невольно отвел взгляд, встретившись с их сумрачными глазами. У парней всего-то пару дней, чтобы дождаться нового назначения, а дальше – опять передовая. Красноармейцы, закаленные боями, даже на комендантский патруль смотрят как на манекены с винтовками, годные только для того, чтобы стоять в карауле у административных зданий. И потому проверка документов не вызовет у них ничего, кроме кривых улыбок и ядовитого скепсиса. Он и сам был таковым всего-то полгода назад, пока не определили в военную контрразведку.
Уважительно козырнув, Романцев прошел мимо: пусть бойцы отдыхают. Заслужили!
Свернув на улицу Луговую, небольшую, как выдернутый из туловища аппендикс, упиравшуюся в железнодорожное полотно, старший лейтенант вдруг увидел молодых красноармейцев, стоявших у серого, промытого непогодой деревянного заборчика, и о чем-то между собой разговаривающих. Романцев даже не успел рассмотреть их лица, но каким-то чутьем вдруг сразу сообразил, что это именно те, кого они ищут.
– Будьте наготове, – не поворачиваясь, негромко произнес он. – Кажется, это диверсанты.
Бойцы не повернулись в сторону комендантского патруля – роскошь, которую могут позволить себе только фронтовики, недавно пришедшие из окопов.
– Комендантский патруль, старший лейтенант Романцев, – козырнув, представился Тимофей. – Предъявите документы.
Брюнет слегка повернулся. Мускулы на его шее напряглись, жилы натянулись до предела и грозились лопнуть, как это случается с плохо настроенным струнным инструментом. Белобрысый взирал безучастно, вот только пальцы нервно и без особой нужды отряхивали с папиросы воображаемый пепел. Он понимающе кивнул, всем своим видом демонстрируя, что подобная процедура для него привычная: прежде чем добраться в подмосковный городок, не однажды пришлось подвергнуться подобной проверке. В карман полез без особой спешки, как сделал бы на его месте всякий фронтовик, с некоторым пренебрежением ко всякому тыловому. Вытащил военный билет с вложенной в него справкой и протянул старшему лейтенанту.
Брюнет, напротив, охотно расстегнул верхнюю пуговицу накладного кармана гимнастерки и извлек из него военный билет с выпиской из госпиталя.
На первый взгляд проверяемая парочка походила на тысячи других бойцов, у которых по долгу службы приходилось проверять документы. Вот только разве что гимнастерка на них была чуток поновее, сапоги не столь разношенные, даже пилотка – не новая и не старая, но смотрелась так, будто никогда не знала пыли.
Старший лейтенант открыл военный билет белобрысого. Обложка выглядела невероятно свежо, да и сама бумага была немного иной, более качественная, что ли…
– Откуда направляетесь, товарищи? – равнодушным голосом спросил старший лейтенант, переворачивая страницу.
– В выписке из госпиталя все написано, товарищ старший лейтенант, – ответил белобрысый.
– Написано… Но мне бы хотелось услышать от вас.
– В отпуск по ранению, а через неделю в свою часть, – нахмурился сержант.
– Подлечились, стало быть, – перевернул Романцев еще одну страницу, внимательно вчитываясь в записи.
– Да, подлечились. Теперь как новенькие.
– А куда ранение получил? – посмотрел Тимофей на блондина.
– В ногу. Может, показать?
– Не нужно, – ответил старший лейтенант и положил военный билет в планшет.
– Что-нибудь не так? – встревоженно спросил белобрысый.
– Все так, товарищ Неволин, а только военный билет и выписка пусть пока у меня полежат.
– А вы, значит, товарищ Абрамов? – внимательно посмотрел Романцев на брюнета.
– Точно так, товарищ старший лейтенант.
Тимофей осторожно принялся перелистывать его военный билет.
– Уже год воюете?
– Да, с апреля сорок второго.
– И где же начинали?
– На Волховском фронте.
– При товарище Мерецкове?
– Именно так. А вы там бывали?
– Доводилось. Вот только что это у вас у обоих скрепки блестящие на военных билетах? – неожиданно спросил Романцев.
– А нам почем знать? – удивился белобрысый. – Ведь не мы же их себе выписывали. Какой дали, такой и взяли.
– Разумеется, вам выписывали… А вот я сейчас вам объясню, – поучительным тоном сказал старший лейтенант, посмотрев на патрульных, предусмотрительно отступивших на шаг. Теперь под их прицелом находились оба задержанных. Парни стояли грамотно, указательные пальцы покоились на спусковом крючке, в любую секунду они готовы вскинуть автомат. Вот один из них слегка качнул автоматом в сторону брюнета: можно не сомневаться, что в случае сопротивления «красавчик» умрет первым. Служба в комендатуре не прошла для них бесследно. – На советском военном билете скрепки из простого и недорого металла, непригодного для фронта. Из него лишь крыши латать да вот еще набойки на сапогах делать. А такой металл, как этот, блестящий да красивый, идет на фронт! Из него льют стволы для пушек, чтобы они точнее били врага. Вот только в Германии этого почему-то не знают и делают из него скрепки на военных билетах для своих диверсантов. И еще, в апреле сорок второго Волховский фронт был упразднен, поэтому руководить им Мерецков в это время никак не мог. Фронтовик это должен знать! Руки! – мгновенно выдернул старший лейтенант из кобуры «ТТ», заметив, как слегка распрямился белобрысый. – Выше подними!
Задержанные послушно вскинули над головой руки.
– Вы еще извинитесь за этот произвол, – пообещал чернявый.
– Вот даже как, – внимательно посмотрел на него Романцев. – Сержант, – обратился он к стоявшему рядом красноармейцу, – свяжи им руки.
– Есть, товарищ старший лейтенант! Не впервой! – Сержант подступил к брюнету и строго скомандовал: – Руки за спину! – Когда тот повиновался, ловко обмотал ему запястья веревкой, затем столь же расторопно связал белобрысого. – Ну что, попались, голубчики! Потопали! Чего стоим?
В этот же день Романцев привел Селиверстова в свой кабинет для опознания диверсантов. Посадил рядом с собой.
– Сидорчук, давай за задержанными. Произведем опознание.
– Есть, товарищ старший лейтенант, – охотно отозвался старшина и быстро вышел.
Еще через несколько минут в сопровождении часового он привел задержанных Абрамова и Неволина.
– Что скажете, товарищ Селиверстов? – обратился Романцев к инвалиду. – Они это или какие-то другие?
– Они самые! – скрипнул тот зубами. – Я этих фашистских тварей и через двадцать лет узнаю!
– Что же ты нас «фашистскими тварями» называешь, браток? – обиделся белобрысый. – Мы ведь тебя папиросами угостили.
– А только твой табачок-то на немецкой фабрике сделан!
– Вижу, что вы признали друг друга. Это хорошо. Признание будете делать? – посмотрел Романцев на диверсантов.
– Нам не в чем признаваться. Мы – бойцы Красной армии, – уверенно ответил блондин.
– Вижу, что разговор у нас пока не клеится, – с некоторым сожалением произнес старший лейтенант. – Ладно, у нас будет еще время поговорить. Старшина, уведи их. А тебе спасибо, солдат, за помощь.
Оставшись один, Романцев позвонил полковнику Утехину:
– Здравия желаю, товарищ полковник! В Люберцах мы задержали двух диверсантов. Не исключено, что это те самые, которые должны были десантироваться в двадцать четвертом квадрате.
– Все возможно… Ты их разговорил? – спросил полковник.
– Пока молчат.
– Вот что, старший лейтенант, у нас нет времени, чтобы дожидаться, когда они наконец соизволят разродиться. Идет война, каждый день гибнут люди, поторопи их! Или не знаешь, как это делается? Прими самые жесткие меры, никто тебя за это ругать не станет!
– Я все понял, товарищ полковник, – живо отозвался Романцев.
– Вот и славно, жду от тебя подробного доклада.
Подняв телефон внутренней связи, Романцев спросил:
– Что там с диверсантами, Сидорчук?
– Сидят, как кроты, – весело отозвался старшина. – Каждый в своей камере.
– Собери их в одной, – распорядился старший лейтенант, – я сейчас подойду.
– Сделаю, товарищ старший лейтенант!
Поднявшись из-за стола, Тимофей быстро вышел из комнаты и заторопился в подвал, где размещались камеры. У зарешеченной двери стоял красноармеец, который мгновенно отомкнул дверь:
– Проходите, товарищ старший лейтенант.
Старшина Сидорчук стоял в коридоре и дожидался Романцева.
– В какой они камере?
– Вот в этой.
– Открывай! – распорядился Романцев.
Старшина тотчас открыл дверь, туго заскрипевшую.
В центре каменного холодного помещения стояли диверсанты и выжидательно смотрели на вошедших.
– Вы думаете, что мы здесь с вами шутить станем? – произнес старший лейтенант. – Будем ждать, когда вы соловьями запоете? Не будем, игры закончились! Ждать я не намерен. Много чести! Вы для меня – никто. Предатели родины! Грязь под ногами… Даю вам минуту… Если за это время вы не заговорите, одного из вас мы расстреляем. Если не заговорит и второй, расстреляем и его. – Посмотрев на часы, Романцев объявил: – Ваше время пошло… Пятнадцать секунд… Тридцать секунд прошло… Осталось двадцать секунд… Десять… Теперь не обижаться… Старшина, расстрельная команда на месте?
– Так точно, товарищ старший лейтенант!
– Вот этого расстрелять, – показал он на брюнета, – а этот белобрысый пойдет со мной. Выводи своего.
– Есть!
– А этого я сам приведу.
Романцев привел арестованного в кабинет и приказал:
– Подойди к окну.
Белобрысый немедленно повиновался.
К кирпичной стене подвели брюнета с завязанными за спиной руками, потом подошел старшина с тремя красноармейцами, вооруженными карабинами, и просто скомандовал:
– Готовьсь!
Красноармейцы взяли на изготовку.
– Пли!!
Три выстрела слились в один. Брюнет, сбитый ворохом пуль, ударился о кладку и тотчас свалился на землю. Его правая нога неестественно согнулась, руки раскинулись по сторонам. Гимнастерка тотчас намокла от брызнувшей крови.
– Вот и все… У нас здесь все по-простому, – спокойно проговорил старший лейтенант. – Уговаривать не будем, вы люди взрослые.
Привычно, как это проделывали уже не однажды, бойцы уложили убитого на носилки и понесли в распахнутую дверь. Руки брюнета, безвольно свисавшие с носилок, раскачивались в такт шагов, как будто расстрелянный намеревался приподняться.
– И где его похоронят? – неожиданно спросил диверсант слегка подсевшим голосом.
– А что это тебя вдруг заинтересовало? – удивленно спросил Романцев. Белокурый лишь неопределенно пожал плечами. – Похоронных маршей не будет. Отвезут на грузовике до ближайшего оврага, там и закопают. Вот и все похороны! Говорить будешь? Или опять станешь играть в молчанку?
Блондин посмотрел на пистолет в руке старшего лейтенанта и прохрипел:
– Я все расскажу.
– Вот и славно. А теперь садись.
Романцев не торопился начинать допрос: пусть диверсант поерзает на стуле, помучается сомнениями, поразмышляет о собственной незавидной участи, посмотрит через окно на кирпичную стену, испещренную пулями. А когда вконец осознает, что дальше этой стены для него дороги не существует, вот тогда можно будет и поговорить.
Он делал записи по текущим делам, вдумчиво просматривал документы, по которым следовало писать докладные; перелистывал присланные записки, а когда заметил, что задержанного изрядно приперло, отодвинул от себя бумаги и задал первый вопрос:
– Твое настоящее имя?
– Копылов Геннадий Анисимович. Меня расстреляют?
– Все зависит от твоих ответов, Копылов. Если пойдешь с нами на сотрудничество, тогда, может быть, тебя помилуют. Если откажешься… тогда у тебя нет ни малейшего шанса остаться в живых.
– Понимаю.
– Кто в вашей группе радист?
– Я.
– Когда ты попал к немцам?
– В феврале сорок второго. Сначала попал в окружение под Вязьмой. Получил тяжелую контузию. Я мало что помню с того времени. Помню только, что меня несли на руках, потом сумел как-то очухаться, оказался в концентрационном лагере для военнопленных, а немногим позже меня перевели в сборный лагерь для военнопленных под Минском.
– Что это за лагерь?
– Обыкновенный сборный лагерь для военнопленных. Начальником его был гауптштурмфюрер СС Якоб Шиллер. Тот еще тип! Музыку любил, в особенности Вагнера. Так что я эту музыку на всю оставшуюся жизнь наслушался!
– Я бы на твоем месте так далеко не заглядывал, тебе бы до завтрашнего утра дожить. Как ты попал в сборный лагерь?
– Просто жить захотелось… Нас как-то выстроили на плацу и расстреляли каждого седьмого. Я оказался шестым… А потом спросили, кто хочет послужить великой Германии. Ну, я и согласился… Нас таких с десяток набралось. Думал, что при первой же возможности к нашим перебегу, однако не все так просто оказалось. Затем переправили меня в разведывательно-диверсионную школу в местечко Яблонь.
– Где это?
– На территории Польши, близ Люблина. Красивое такое местечко, яблонь там действительно очень много. Когда деревья зацветали, так благоухала вся округа. Местечко ухоженное, живописное, со старинным замком, никогда не думал, что в таком порядке люди могут жить.
– Ближе к делу, Копылов, – перебил старший лейтенант. – Что это за школа? Кого готовили?
– Готовили агентуру, в основном из русских. Активисты размещались в бывшем замке графа Замойского. Официально школа именовалась «Гауптлагерь Яблонь» или «Особая часть СС».
– Сколько человек было в этой школе?
– Где-то около двухсот активистов.
– Кто был начальником лагеря?
– Штандартенфюрер СС Рихтер фон Ризе. Он и сейчас там служит.
– Штандартенфюрер? Однако… Большой чин! Для начальника лагеря – это нехарактерно, наверное, его начальство очень ценит. Что тебе о нем известно?
– Известно мало… Знаю, что он из прибалтийских немцев. Отлично говорит по-русски. Я бы даже сказал, что он и мыслит как русский. Но вот русских ненавидит люто! Под Кёнигсбергом у него большое имение.
– Чем вы там занимались?
– Изучали ведение разведки в советском тылу, подрывное дело, радиодело.
– Как долго продолжалось обучение?
– Мы учились четыре месяца, но некоторые до шести. Было и два месяца… Все зависело от сложности программы.
– Куда направляетесь по окончании курсов?
– В группы «Абвер-2». Мы с Абрамовым попали в «Абвергруппу-204», размещавшуюся в Харькове, где тоже проходили подготовку.
– Каков ее распорядок?
– Он мало чем отличался от Красной армии. Мы были распределены по взводам, одевались в форму красноармейцев, вооружены были советским оружием. Даже в советский тыл нас забрасывали на самолетах «Аэрофлота»! В курс обучения входили подрывное, стрелковое дело, строевая подготовка и тактика. Потом нас разбивали по группам и отправляли в командировку на советскую территорию. Группы состояли от двух до пяти человек. В каждой группе непременно должен быть радист с аппаратурой.
– Куда вас забрасывали?
– Главным образом в район Москвы и Подмосковья. Знаю, что последние несколько групп были переброшены под Ленинград. Еще две группы на Урал.
– Какова их задача?
– Совершать диверсионные акты на железной дороге и оборонных предприятиях.
– А какова цель вашей группы?
– Мы должны были обосноваться в Люберцах. Завести знакомства с персоналом железнодорожной станции, а затем установить наблюдение за продвижением воинских эшелонов по Московско-Рязанской железной дороге.
– Что еще?
– Создать резидентуру из антисоветски настроенных граждан, работающих на железной дороге, а также среди тех, кто имеет непосредственное отношение к воинским перевозкам…
– Что у тебя там еще, не тяни! Или мне клещами из тебя все вытягивать? – раздраженно проговорил Романцев, заметив в глазах Копылова сомнение.
– В ближайшее время должен десантироваться отряд, нам следует его встретить.
– Вам сообщат по рации о его прибытии?
– Да.
Тимофей Романцев вспомнил, что с месяц назад в Люберцах работала радиостанция, но запеленговать ее так и не удалось: радиопередачи прекратились так же неожиданно, как и начались. Возможно, агент что-то почувствовал.
– Еще кто-нибудь, кроме вас, здесь есть?
– Резидент… В какой-то степени мы отправлены к нему на помощь, но где он и как выглядит, мы не знаем. Нам объяснили, что он сам нас найдет.
– С кем вы должны вступить в контакт?
– С одним чиновником… Он работает в аппарате Народного комиссариата путей сообщения. Весьма влиятельная фигура.
– Кто таков?
– Бургомистров Павел Андреевич, – ответил Копылов. – Хотели его привлечь к сотрудничеству. Его родной брат был завербован немецкой разведкой и сейчас проходит службу в «Абвергруппе-303».
– И как же вы собирались надавить на этого Бургомистрова?
– Показать фотографию его брата в военной немецкой форме. Он не посмел бы отказать в просьбе.
– Фотография при тебе?
– Да. За подкладкой гимнастерки.
– Давай ее сюда!
Вывернув наружу полы гимнастерки, Копылов нащупал небольшой картонный прямоугольник, аккуратно разодрал подкладку по швам, затем бережно извлек фотографию.
– Вот, – положил он на стол снимок.
Тимофей взял фотографию, с которой на него смотрел молодой мужчина в немецкой полевой форме армейского пехотинца и в пилотке на круглой голове. Взгляд настороженный, подозрительный, слегка затравленный. Он явно не походил на те плакатные фотографии, с которых молодые солдаты призывали соотечественников сражаться за идеалы рейха. Он был другой. Неужели этого не сумели рассмотреть сами немцы? Не было никакой гарантии в том, что парень после десантирования тотчас не явится в комендатуру. За время службы в контрразведке Романцев постоянно сталкивался с подобными случаями.
– А тебя не предупредили, что он может сдать тебя в «СМЕРШ» вместе с этой фотографией?
– Такой вариант не исключался, – сдержанно согласился диверсант. – Только ведь это еще не все. Его отец на Тамбовщине был крупным кулаком. Этот факт Бургомистров от Советской власти скрыл, а она обмана не прощает. А когда на Тамбове начались волнения, его отец примкнул к мятежникам. Есть несколько фотографий, где он запечатлен на групповом снимке с самим Антоновым.
– И где же сейчас отец?
– Неизвестно. По одним данным, он был взят в заложники подразделениями Тухачевского и расстрелян. По другим – перебрался куда-то в Сибирь. А вот один из его сыновей сумел сделать весьма неплохую карьеру в Наркомате путей сообщения.
– Каким образом вы должны были передавать добытые сведения?
– По радиосвязи в разведцентр.
– Когда ближайший сеанс?
Копылов посмотрел на настенные часы и сказал:
– Через тридцать минут…
– Где находится рация?
– В лесу, я ее надежно спрятал.
– Когда резервный сеанс?
– В это же время, через сутки.
Романцев достал папиросу, пустил прямо перед собой облако серого дыма. Еще через секунду оно уменьшилось в объеме, сделалось прозрачнее, а потом, вытянувшись в длинную кривую змейку, потянулось сквозняком в сторону окна.
Времени было достаточно, чтобы подготовиться к следующему радиосеансу. С немцами можно устроить радиоигру: для начала радист сообщит о своем благополучном приземлении, а потом можно будет подсунуть дезинформацию о переброске советских войск и военной техники. Немецкое руководство должно по достоинству оценить расторопность своих воспитанников.
– Думаешь, они тебе поверят, если ты запоздаешь с радиосвязью? – осторожно спросил он, взвешивая все шансы «за» и «против».
Затея выглядела весьма привлекательно.
– В нашей ситуации может случиться всякое, – разумно заметил Копылов, – поэтому и дается запасное время для выхода на связь. А потом, немцы мне доверяют…
– Чем это ты заслужил такое доверие? – стараясь скрыть откровенную неприязнь, спросил Романцев.
– Тут другое… Я ведь сам с Белоруссии, из оккупированной территории, и, по их разумению, должен вести себя примерно, потому что мать с отцом в Барановичах в качестве заложников остались. Правда, батя у меня своенравный мужик, Советскую власть не привечал. До сих пор удивляюсь, как его в лагеря не отправили…
– Было за что?
– Тут за один язык могли в Сибирь отправить! В нашем районе после двадцатых годов только одна церквушка осталась, да и ту потом разрушили. Вот он однажды при всех и сказал: «Пришли Советы, так даже помолиться негде!»
– А он верующий, что ли?
– Как сестра померла пять лет назад, очень сильно уверовал.
– А к немцам он как?
– А никак! Не скрою, немцев ждали. Всем хотелось каких-то перемен, потому что жилось очень плохо. И тут они объявились… Только хуже стало! Было одно ярмо на шее, а теперь сразу с пяток повесили. И если прежде свои как-то погоняли, так теперь еще и чужие. Признаюсь, у него на немцев большие надежды были, рассчитывал, что будет так, как при царе-батюшке. Он ведь зажиточным крестьянином считался. Мельницу имел… К нему со всей округи приезжали. А при Советской власти мельницу разрушили, только одни камни на берегу остались.
– А как он немцев встретил?
– Так же, как и многие у нас на селе… С почетом! Немцы приехали на мотоциклах, на машинах. А с ними бабы расфуфыренные были… Жены, наверное. Детишки с ними… Тут поселковые выскочили и орут: «Панночки приехали! Панночки приехали! Теперь жизнь наша наладится, совсем другой станет». Народ к ним навстречу вышел, и отец мой вместе с ними: в руках полотенце, хлеб-соль. Некоторые икону несли… А они построили всех, штаны сняли, облили всех из своих шлангов с головы до ног, похохотали, сели на свои мотоциклы и укатили… Вот такие нынче развлечения у новой власти. Поди пойми их шутки! Возможно, что в Германии это и смешно, вот только старикам и старухам, что вышли их встречать, как-то не до смеха было. Многие после того случая как-то сразу разочаровались в новой власти.
– Твой батя тоже?
– Он – один из первых.
– Интересные ты вещи рассказываешь, Копылов.
– Когда меня в разведшколу направили, так много пришлось о себе рассказать, о семье, об отце. Проверить им было несложно. Вот они и решили, что я именно тот человек, который им нужен.
– Ладно, разберемся, что к чему, – буркнул Романцев. – Караульный! – Когда в дверях предстал рослый красноармеец с карабином за спиной, он скомандовал: – Вот что, сержант, позови трех автоматчиков. Пусть обождут у входа.
– Слушаюсь! – взял под козырек дежурный и вышел из кабинета.
– Ну, чего сидишь? Поехали за рацией! Далеко отсюда?
– На машине где-то минут сорок будет.
До леса добрались за сорок пять минут. «Хорьх-108» показал себя с лучшей стороны. Дважды он мог крепко завязнуть в грязи, но всякий раз, напрягая цилиндры, выбирался из ямы. Далее двигались по едва заметной проселочной дороге, пока наконец Копылов не объявил:
– Дальше лучше идти пешком. Машина не пройдет, там начинается густой ельник.
– Сколько идти?
– Минут десять, – уверенно произнес диверсант.
– Далековато ты запрятал, – буркнул Романцев, отирая со лба пот.
Сначала повстречалась небольшая и светлая поляна, заросшая васильками, а вот дальше частоколом начинался густой ельник. Забравшись в самую глубину, Копылов вдруг остановился у поломанной пихты и произнес:
– Вот под этим лапником, – показал он на ворох сучьев. И принялся уверенно разгребать его руками.
Ранцевый общевойсковой приемник хранился в небольшом металлическом ящике с замками. На тыльной стороне закреплены кожаные мешки, весьма удобные при транспортировке. Вес рации небольшой, килограммов двадцать. Одна из последних разработок немецкой военной радиопромышленности.
Романцев посмотрел на часы. Время для связи было упущено.
– Чего стоим? Погрузили рацию в машину и поехали.
Один из бойцов, закинув автомат за спину, аккуратно взял рацию и уложил ее на заднее сиденье автомобиля.