Все события в книге вымышленные. Любые совпадения случайны.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
За окном мелко моросит прохладный осенний дождь, осторожно смачивая пожелтевшую листву старых тополей. День с самого утра был грустным и пасмурным, лишь изредка сквозь плотные тучи пробивалось бледное солнце. Сегодня, девятого сентября, я выхожу замуж. Кто из девчонок не мечтал о свадьбе, представляя себя бесподобно красивой в белоснежном сказочном наряде принцессы, кто не мечтал о празднике, наполненном солнечным светом, музыкой, смехом и счастьем, когда двое навсегда соединяют руки, чтобы вместе пройти по дорогам жизни? Но жизнь так редко совпадает с красивыми сказками! Куда чаще в лицо заглядывает холодная реальность, по ходу действия освобождая мечтателя от наивных радужных иллюзий. И непогода за окном – самое маленькое из предстоящих разочарований. Куда больше я сожалела об отсутствии белого платья и фаты. Ведь без белого платья свадьба ненастоящая!
Свадьба… Если точнее – просто регистрация. Никакого белого платья, никаких гостей. Только я и мой будущий муж. О белом платье с фатой и говорить нечего, так как замуж я выходила, будучи изрядно беременной, до родов оставалось меньше месяца. В таком положении смешно даже и мечтать о свадебном наряде.
Регистрация назначена на два часа дня. С самого утра я вертелась перед зеркалом, наносила макияж, еще по-подростковому яркую боевую раскраску, раз двести причесывала волосы и поминутно расстраивалась из-за немалого восьмимесячного живота и отсутствия традиционного наряда невесты. Из глубины старинного, еще прабабкиного, трельяжа на меня смотрело лицо, на мой взгляд, вполне симпатичное – большие темно-карие глаза, прямой нос, яркие (от помады) губы, темные волосы до плеч. Лицо, в общем, ничего себе, если не заглядывать в боковые зеркала трельяжа. А вот если заглянуть… Господи, какой же у меня длиннющий нос! Потрогав его рукой, я впала в еще большее отчаяние. Хороша невеста! С животом, без платья и длинноносая! Какой ужас!
От огорчения у меня брызнули слезы из глаз. Ну, что это за свадьба?! Неужели я не заслужила большего?
Жених, увидев мои слезы и догадавшись о причине горя, ласково, необидно рассмеялся и обнял меня
– Малышка, да ты у меня самая красивая на свете! Ты очень красивая, ты же знаешь. А платье – ну, подумаешь! Зато я тебя люблю. И все у нас со временем будет, я тебе обещаю.
– Да-а, – проныла я, не желая так легко сдаваться, – потом-то, может, и будет, а свадьба – сегодня!
– А мы, когда станем богатые, потом обвенчаемся в церкви, и на венчание купим тебе самое лучшее белое платье.
– Ну ладно, – я протяжно вздохнула, хлюпнув напоследок носом, и прижалась к Пашкиной груди. – Если ты обещаешь, так и быть, поверю.
Он крепко обнял меня и, потихоньку покачивая, прижался губами к волосам. В его объятиях я от блаженства воспаряла в заоблачные выси, неизвестно откуда начинала звучать небесно-прекрасная музыка, за спиной словно вырастали крылья и поднимали меня на небывалую высоту. Все неприятности, какими бы кошмарными они ни были, в эти минуты уносились прочь, чтобы больше никогда не вернуться. Я знала, что именно он в случае чего убережет, оградит меня от всего чужого и страшного, ни за что на свете не позволит, чтобы со мной случилось что-нибудь плохое. Какое же это счастье, когда тебя так обнимают! Все будет хорошо. А все мои огорчения – Господи, ну какая мелочь! Подумаешь, нос, платье… Глупости все это. Зато меня любят, и я люблю.
Пашку я и в самом деле безумно любила, он казался мне самым замечательным и красивым. Высокий, стройный с пепельно-золотистыми волосами и яркими голубыми глазами. А уж улыбка… Широкая, белозубая, она практически не сходила с его лица. Правда, блондины не в моем вкусе, мне всегда нравились зеленоглазые брюнеты. Но любимый всегда смотрел на меня с таким безмерным восхищением, что очень быстро его голубые глаза стали для меня дороже всего на свете.
. Он всегда такой веселый, сильный, уверенный в себе, часто шутит и смеется, чем и меня заражает. До встречи с ним я была довольно унылым существом, без конца ныла и жаловалась, все мне было не так, все не нравилось. С Пашкой же у меня рот не закрывался от смеха, казалось, я заново родилась, стала совсем другой, намного спокойнее, веселее, увереннее в своей привлекательности, что для любой особи женского пола тоже немаловажно. Да и как можно было с ним грустить, если из глаз его лилась бесконечная любовь и безмерное восхищение мною. Нам постоянно хотелось быть рядом, вместе, прикасаться друг к другу, мы почти не разнимали рук при посторонних, а едва оставшись вдвоем, без конца целовались.
Жениху ко дню свадьбы едва исполнилось семнадцать лет, я была на год старше. Всего год, как закончила школу. Родители пытались настоять на получении высшего образования, кое-как уговорив меня поступить в пединститут, на дошкольный факультет. Подчинилась я с большой неохотой. Воспитателем в детском саду мне никогда быть не мечталось, а тут еще приключилась большая любовь, какая же может быть учеба? Я с радостью сбегала с лекций, улучала любую свободную минутку, чтобы оказаться в объятиях любимого.
Результатом наших уединенных встреч стала вполне закономерная беременность. В итоге, в конце первого курса я отправилась в академический отпуск. Расписаться же мы собрались только тогда, когда моя беременность плавно подходила к концу. Восемнадцать мне исполнилось три месяца назад, и зарегистрировать брак раньше мы никак не могли, так как для этого требовалось разрешение родителей. И если мать жениха вполне охотно дала ему официальное согласие на наш брак, то мои родители до последнего момента надеялись отговорить меня от такого ответственного шага, как создание семьи.
Их абсолютно все не устраивало в сложившейся ситуации. И то, что я фактически бросила институт (они прекрасно понимали, что если я так неохотно училась, то вряд ли вернусь в институт после рождения ребенка), и наш с мужем «сопливый» возраст («сами еще дети, а уже рожать собираются!»), и, самое главное, их не устраивала кандидатура на роль моего мужа. Они просто в ужас приходили при мысли, что придется принять его в качестве зятя.
Я всегда была тихой послушной скромницей, без «троек» закончила школу, с дурными компаниями не связывалась, где попало не болталась. Любимый же оказался полной противоположностью. Из многодетной, социально неблагополучной семьи, едва окончивший семь классов со справкой вместо аттестата, имел в наличии малолетнюю судимость с условным сроком (эта судимость уже была вполне им заслужена, и приговор был вынесен на вполне законных основаниях). Моим родителям он казался агрессивным диким хулиганом, к которому и подойти-то поближе страшно, а уж выдать за него замуж свою дочь… Такое им и в кошмарном сне не могло привидеться!
Чего они только не предпринимали, чтобы меня образумить, втолковать, что этот хулиган и задира мне не пара. В ход были пущены и жесткие запреты, и уговоры, и логичные спокойные рассуждения. Но какая же может быть логика, если у меня любовь? Я и в самом деле не замечала в своем избраннике каких-либо недостатков, а если мне указывали на них родители, считала, что они преувеличивают, не понимают ничего. Ведь они же не знают его так хорошо, как знаю я. Разве могут они знать, какой он нежный, любящий и заботливый! В моей строптивости было и желание сделать все наперекор, упрямо настоять на своем. Запрещают, – а я буду! Нельзя, – а я вот сделаю! Я ведь такая умная и взрослая, школу закончила, сама знаю, что нужно делать. И чем больше меня отговаривали от замужества, тем настырнее и упрямее я становилась.
Из-за резких разногласий с родителями, свадьбу нам устраивать было некому. Мама с папой, отчаявшись меня образумить, безмолвно и холодно отстранились, полностью игнорируя мои матримониальные намерения. Будущая свекровь такое расточительное мероприятие, как свадьба, при всем своем желании, одна не смогла бы устроить, так как ей еще приходилось содержать четверых детей на очень небольшую зарплату. Да и мы с Пашкой были совершенно несостоятельны в финансовых делах. Пока я прогуливала лекции, он прогуливал рабочие смены, и его прогулы весьма ощутимо сказывались на зарплате.
В ЗАГС мы отправились вдвоем, в обычной повседневной одежде. На улице было сыро и слякотно, дул противный ветер, но ни я, ни идущий рядом со мной жених совершенно не обращали внимания на какую-то там погоду. Ведь у нас свадьба, совсем скоро мы станем мужем и женой, и чьи-либо возражения нам уже не помеха!
Пашкины глаза просто сияли от счастья, как две включенные яркие лампочки. Но в мою голову по дороге в ЗАГС начали проникать первые, пока еще смутные, сомнения. Действительно, правильно ли я поступаю? Начинала пугать неотвратимость приближающегося события. Вот еще вчера можно было передумать, не пойти на регистрацию, а сейчас мы уже подходим к зданию районной администрации, и уже нельзя повернуть назад. Откуда-то возникло нелепое ощущение, что меня ведут в тюрьму. Но ведут не насильно, я сама – сама! – осознанно приближаюсь к тюрьме, я хотела этого, я мечтала об этом целый год! Что же я делаю?.. Мама, наверное, была права: рано, не стоит этого делать, не надо… Убежать бы куда-нибудь! А как убежишь? Разве могу я обидеть любимого? Как я посмею сказать, что НЕ ХОЧУ выходить за него замуж? Никак не посмею. Значит, надо идти. И молчать о своих бредовых мыслях, и улыбаться, делая вид, что счастлива. Но я не хочу, не хочу, не хочу! Боже, какая же я дура, что же я делаю?!
Мысли сумбурно метались в голове, не находя выхода в действии, а накатывающие волны страха и вовсе лишали сил. Ноги ватно подгибались и еле двигались, но я, как загипнотизированная, тупо шла вперед. На решительные действия не хватало смелости. И убежать страшно, и дальше идти страшно. И на месте стоять нельзя – опоздаем, а это все равно, что убежать. Ой, мамочки!
«Ну… Может, потом, когда-нибудь, в старости, лет в тридцать, можно будет развестись?» – осторожно мелькнула такая трусливая мыслишка. Я постаралась за нее зацепиться. «Ну, да-да-да. Если окажется потом совсем плохо, можно и развестись. Не в средние века ведь живем, когда замуж выходили на всю жизнь. Да как развестись?! Я же люблю его, жить без него не могу. Ну, а если будет плохо…»
Так я и спорила всю дорогу сама с собой. Не убежала. Пришли.
И вот мы заходим в ЗАГС, находим нужный кабинет, высокая полная женщина приятно улыбается:
– Здравствуйте! Проходите, пожалуйста. Как бы вы хотели: здесь, в кабинете зарегистрироваться или пройти в зал для торжественных церемоний? Там все-таки праздничнее, наряднее.
Пашка посмотрел на меня.
– Ты как хотела бы? В зал пойдем?
Господи, что ж они пристали-то? Надо расписаться побыстрее, и дело с концом! Ведь еще чуть-чуть, и я совсем в панику ударюсь и точно сбегу! Нет, не пойдем мы ни в какой зал, иначе я не смогу… Ну ее, эту торжественность.
– Здесь будем… – едва выдавила я сведенными судорогой губами.
Начали… Эта тетечка говорит что-то, так трогательно, проникновенно. Только я почему-то ничего не слышу, ни единого слова. Ах, да, в ушах же шумит от страха, что ж тут услышишь. Все слова, как через вату.
Спокойно… Я вцепилась в Пашкину руку, как утопающий за соломинку, и его рука, в ответ ласково сжавшая мою, немного привела меня в чувство. Все. Стой, где стоишь, приказала я себе. Надо было раньше думать.
Но в том-то и дело, что раньше подумать о том, что я сейчас делаю, возможности у меня практически не было. За минувший год мы с Пашкой практически не расставались ни на минуту. В его присутствии я никак не могла рассуждать трезво и здравомысляще, стоило только увидеть любимого, как все мысли тут же улетучивались неизвестно куда, и оставались только чувства и эмоции, неизменно возникало ощущение пьянящей легкости и эйфории. А стоило мне остаться без него, как на меня нападали родители, и я оказывала им сопротивление из чистого упрямства. Вот, не нашла времени раньше обдумать последствия своих поступков, теперь стой и не дергайся, так тебе и надо!
Вот и последние, заключительные слова: «Объявляю вас мужем и женой»… Свершилось. Я поставила свою подпись дрожащей рукой. Не сбежала, не отказалась. Теперь мы муж и жена. И никто больше не будет вмешиваться в нашу любовь, никто не будет ни от чего отговаривать, поздно! Дело сделано.
После всех формальностей и поздравлений регистраторша предложила нам поцеловаться. С некоторым смущением я подставила Пашке губы – теперь уже на совершенно законных основаниях. Надо же, как непривычно! Вот мы стоим и спокойно целуемся, а я так привыкла получать от мамы нагоняй за то, что мы «постоянно лижемся»! А сейчас целуемся – в государственном учреждении и никто нам не запретит! С ума сойти!
Только-только Пашка отпустил меня, как скрипнула дверь кабинета. Я оглянулась на звук, увидела молодого парня в костюме и с букетом цветов. Мелькнула мысль: «Наверное, следующий жених пришел… Ой! Это же Мишка!»
Взявшись за руки, мы с Пашкой вышли в коридор, где я сразу же угодила в объятия новоявленной свекрови.
– Как вы здесь оказались? – от растерянности задала я дурацкий вопрос. Понятно, как – взяли и пришли. Ногами.
– Чуть-чуть опоздали на свадьбу! – улыбаясь, сокрушенно сказала свекровь. – Мы подошли к кабинету, а вас там уже женят. Зайти мы не решились, боялись помешать. Поздравляю, Наташенька.
– Спасибо.
– И я, и я поздравляю, – подключились Мишка с Васькой (Мишка – старший Пашкин брат, а Вася – самый младший).
Мишка вручил мне огромный букет розовых гладиолусов и поцеловал в щеку.
– А я почему-то подумала, что ты следующий жених на регистрацию, когда увидела тебя в дверях.
– Значит, тоже скоро женюсь, – оптимистично заявил Мишка.
– Давайте посидим где-нибудь в кафе, – предложила свекровь. – Паша у меня ведь самый первый женился. Дай Бог, чтобы у вас все хорошо было, – и вытерла навернувшиеся на глаза слезы.
После свадьбы мы поселились у моих родителей. С появлением мужа в нашей «довоенной» семье все нарушилось. Раньше мы с мамой почти каждый день пекли пироги, торты, блины, часто готовили что-нибудь вкусненькое, каждый вечер собирались на кухне «пить чай», делились новостями о прожитом дне. Каждую субботу устраивалась генеральная уборка, в которой все участвовали даже с радостью, не отлынивая, так как всем нравилось, что к вечеру наш дом блистал чистотой, был наполнен уютом и покоем, и можно было спокойно отдохнуть с приятным чувством выполненного долга. К нам часто приходили в гости и друзья родителей, и родственники, и наши с сестрой подруги. Дом действительно был домом в самом хорошем и светлом смысле этого слова, нам всем было уютно и спокойно друг с другом.
Всегда нас было четверо: мама, папа, моя младшая сестра и я. А теперь стало пятеро. Вот уж действительно… Пятое колесо в телеге. Неписанный семейный уклад молчаливо разваливался. Не было больше вечерних посиделок, новости сообщались мимоходом, да и то, только в случае крайней необходимости. Часто возникали короткие конфликтные вспышки. Кто-то что-то не положил на место, кто-то сел на чужой стул, занял любимый папин диван… Мелочь, а напряжение в воздухе висело постоянно. Мама постоянно твердила, что лучше бы нам жить отдельно, муж, сжимая кулаки и краснея от ярости, кричал в ответ, что он и сам не желает жить с тещей, но каких-либо действий для жилищного отделения не предпринимал. Родители не приняли моего мужа, я приняла его сторону, и тем самым как бы поставила и себя вне семьи. Да и понятно, родители не обязаны любить моего мужа, он для них чужой, посторонний человек, который почему-то живет в ИХ доме.
Часто и мы с мужем ссорились. Пашка оказался бешено ревнивым, причем совершенно безосновательно. После регистрации запретил мне пользоваться косметикой, завивать челку, носить туфли на каблуках и короткие юбки. Все это позволительно, по его мнению, только проституткам, а у него жена «не такая». Без косметики я казалась себе похожей на облезлую мышь, и случайный взгляд в зеркало повергал меня в отчаяние и уныние, что никак не способствовало хорошему настроению.
Мне также было запрещено выходить без мужа из квартиры. Иногда доходило до идиотизма: для того, чтобы сходить со мной днем, когда Пашка на работе, в магазин, который находился через дорогу от нашего дома, из другого района города приезжала свекровь, дабы сопроводить меня за покупками. Идя же по улице с мужем, я не смела поднимать взгляд выше асфальта. Мои попытки смотреть прямо расценивались как намерение построить чужим мужикам глазки.
Вспышки ревности были безобразными и грубыми, успокаивался Пашка, только доведя меня до слез. Поскандалив, он затихал и заверял меня в своей непоколебимой любви, ревность же объяснялась страхом меня потерять. Но я и не собиралась «теряться»! Я любила мужа безумно, других мужчин совершенно не замечала! Заверив друг друга во взаимной любви, мы с наслаждением мирились.
В таких вот скандалах и прошел медовый месяц, он же – последний перед родами.
Третьего октября у нас родился сын. И кто только выдумал, что все новорожденные страшненькие и красные? Мой сын сразу показался мне очень красивым, уже на второй день краснота почти сошла, и кожа была розово-смуглой. Мне вообще-то очень хотелось девочку, дочка всегда ближе к маме, но я с самого начала чувствовала, знала, что будет мальчик. Ну, кто родился, тот и родился, я его все равно люблю. И еще мне хотелось, чтобы ребенок был похож на Пашку. А сын, когда родился, был очень похож на дедушку, моего отца, просто уменьшенная копия, даже волосы такие же черные. Глазки, пока еще свинцово-темные, неопределенного цвета, тоже обещали стать карими, а не голубыми, как у мужа. Мне и назвать его очень хотелось так же, как звали мужа, до того я была влюблена. Но и с именем пришлось отступить: еще во время беременности мы с мужем договорились, что, если родится мальчик, то называет Пашка, а девочке я придумаю имя. Пашка решил назвать сына Дмитрием, в честь своего уже умершего отца. Мне это имя вначале не очень нравилось, но ведь договорились…
До рождения сына я и представить не могла, насколько большой и сильной может быть любовь. Любовь к мужу до рождения ребенка казалась мне невероятно огромной, думалось, невозможно любить сильнее. Но когда у меня появился сын, я поняла, что любовь к ребенку по своей силе и огромности просто в принципе несравнима и не сопоставима ни с какой другой любовью, даже и к самому замечательному на свете мужчине. Такое у Димки все смешное и маленькое! Крохотное, с нежной, тонкой кожицей личико, на нем носик-пуговка, круглые щечки, малюсенькие пухлые губешки, а глазки!.. Когда сын смотрел на меня, мне казалось, что этот новый, только что появившийся на свет, человечек, все-все понимает, все про меня знает, вот только сказать пока ничего не может. И взгляд ребенка вовсе не был бессмысленным и глупым, нет, он только был очень свежим, как еще не прочитанная новая книга.
Мне хотелось бесконечно его целовать и прижимать к себе, не отпуская ни на минуту. Вдруг с ним что-нибудь случится, пока меня не будет рядом! Ведь столько вокруг всяких пакостей и напастей, начиная с ужасных детских инфекций и не говоря уж обо всем остальном! А он еще такой маленький…
Но, слава Богу, за неделю, проведенную в больничных стенах, ничего страшного не случилось. Из роддома нас с Димкой забирали мама и муж. Пашка, отпросившись с работы ради такого события, с самого утра околачивался возле больницы, нетерпеливо дожидаясь, когда нас выпишут. Но выпиской с утра врачам заниматься некогда – обход, консультации, чьи-то очередные роды, которые нужно принять, поэтому выписали нас только в шестом часу вечера.
Я с трудом сползла со второго этажа на первый, переоделась и вышла к маме с Пашкой. Объятия, поцелуи, слезы… Пашка от радости чуть не задушил меня, зацеловывая все лицо. Да и я рада была не меньше него, соскучившись до невозможности. Со дня нашего знакомства эта недельная разлука оказалась самой долгой, в течение всего предыдущего года мы и на день не расставались. После поцелуев он торжественно протянул мне букет из девяти огромных темно-бордовых роз, весь увитый золотистыми тоненькими ленточками. Я поблагодарила, поинтересовалась, почему именно девять роз?
– А их девять было, таких больших и красивых, я и забрал все! Я б и еще прикупил, в другом киоске, но боялся опоздать к выписке. Жду тут, как дурак, весь день! Знал бы, что вечером выпишут, я б еще за розами сгонял.
– Что ты, и так много! Они же, наверное, дорого стоят!
– Для тебя и сына мне ничего не жалко!
Но вот вынесли белый кулек, перевязанный синей лентой. Пашка осторожно и напряженно принял его на вытянутые руки и – задрожал.
– Ты что? – спросила я.
Пашка ответил севшим голосом:
– Боюсь. Скользко на улице, подморозило уже. Вдруг уроню.
Мама засмеялась.
– Не уронишь! Держи крепче свое сокровище. Мы потихоньку пойдем, осторожно. Давайте хоть посмотрим на него, интересно же.
Мама отогнула уголок одеяла. Димка спокойно спал, тихонечко посапывая.
– Какой хорошенький!
– Сразу видно, на меня похож! – гордо заявил Пашка.
– Ну да, – поддержала мама. – Ты у нас тоже красавец.
– А что, не красавец, что ли? – Пашке почудилась насмешка в мамином голосе.
– Да я же и говорю, что ты очень красивый, – улыбнулась мама. – Я вполне серьезно, нисколько не шучу.
Пашка радостно заулыбался, прикрыл Валерке лицо уголком и двинулся к выходу. Но у самой двери снова вдруг остановился и растерянно повернулся в мою сторону.
– А тебя кто держать будет? Вдруг ты упадешь? А у меня руки заняты!
Мама слегка подтолкнула его, успокаивая:
– Иди, иди! Я ее под руку буду крепко держать, не упадет.
И мы, наконец, двинулись. Впереди Пашка с Димкой на руках, а мы с мамой чуть сзади. От свежего воздуха у меня чуть закружилась голова. Целую неделю я провела взаперти, не выходя на улицу, и только сейчас, покинув стены роддома, я почувствовала, как же мне там надоело! Так здорово просто идти по улице, рядом с мужем, который несет на руках нашего ребенка.
Было прохладно и влажно. Все казалось вокруг чуть подзабытым, словно я куда-то надолго уезжала, а теперь вот вернулась, заново узнавая тысячи раз пройденную улицу. Или это я так сильно изменилась всего за неделю?
Идти нам было совсем недалеко: еще один больничный корпус, небольшой скверик и – дом. Наш дом. Мой дом!
Вернувшись из больницы домой, я поняла, что дом все-таки остался для меня домом. Несмотря на все семейные бури, разрушения, скандалы, что-то еще теплилось в самих стенах дома, какие-то остатки доброго безмятежного прошлого еще бродили в комнатах, как забытые привидения умерших близких.
В нашей с мужем маленькой комнате все стало розовым. Моя бабушка подарила нам розовое шелковое покрывало и шторы из такой же ткани. На прикроватной тумбочке мягко светилась купленная мной незадолго до родов настольная лампа с розовым абажуром. У стены «новая мебель» – детская кроватка. Чистота и тишина в ожидании того, кто сегодня первый раз появился в этом доме, кому от роду только неделька. Всего неделя, а он уже есть…
И снова жизнь круто меняется, никогда она уже не станет такой, как была ДО появления ребенка. Теперь начнется совсем новая, незнакомая жизнь, я уже мама, и это до самой смерти. Если с мужем еще можно развестись, в случае брачной неудачи, то ребенок – это на всю жизнь со мной. Это – мое навсегда. Нельзя перестать быть мамой.
Муж тоже проникся ролью папы. Во время прогулок, крепко держа упакованный кулечек с ребенком, он важно насупливал ровные дуги бровей, выступал степенно и медленно. Когда я спрашивала о причине насупленности, важно отвечал, что он теперь отец и выглядеть должен солидно и серьезно. От его объяснения мне становилось смешно – как будто роль папы заключается только в том, чтобы все время ходить с грозным видом. По ночам Пашка мешал мне спать куда больше, чем ребенок. Он каждую ночь по несколько раз вскакивал проверить, дышит ли сын. Ему казалось, что не дышит, и он с ужасом будил меня. Приходилось тоже вставать, подходить к кроватке, настороженно прислушиваться к тоненькому дыханию сына и успокаивать мужа.
Я училась быть мамой: кормить, купать, пеленать, петь колыбельные песенки. А так как у меня отсутствовала координация между слухом и голосом, то это занятие было для меня поначалу тяжким. Хорошо тем, у кого голос со слухом в ладу! Если совсем нет слуха, то человек и не слышит, как он фальшивит во время пения, просто поет, довольный собой. Хорошо и тем, у кого есть в наличии и слух, и голос – получаются красивые песни. А мне что досталось? Слух есть, а голоса нет. Когда я начинаю петь, фальшь просто режет ухо, но спеть правильно очень нелегко. Но я не отступалась от колыбельных песен, и через месяц ежедневных тренировок дело потихоньку пошло на лад. Сыну же, похоже, и с самого начала мое, даже фальшивое, пение доставляло удовольствие, он намного быстрее засыпал, когда я начинала петь.
Но особенно радовались появлению ребенка в доме наши две собаки. Одна – восточно-европейская овчарка, вторая – потешный скотч-терьер, Джим и Малыш. Когда я несла выкупанного сына из ванной в комнату, Джим все время норовил облизать ему торчащие из полотенца голенькие пятки, а при пеленании, когда ребенок лежал на нашей с мужем кровати, подскакивал Малыш и облизывал лоб и макушку. Сын против такого дополнительного мытья не возражал и собак нисколько не пугался.
Через несколько дней после выписки из роддома в гости заглянули мои подруги-одноклассницы: Поля и Люба. Принесли в подарок маленького резинового крокодила и пеленки с распашонками. Из нашего класса я родила первой, и девчонкам все это – и замужество, и ребенок, – казалось любопытным и интересным. Я же чувствовала себя скованно и напряженно, еще не полностью поправилась после родов и выглядела настоящей страхолюдиной – худая, изможденная, бледная, и меня это угнетало и нервировало.
Девчонки весело поздравили нас с Сашкой с прибавлением в семействе, попросили показать Димку. Он как раз проснулся минут за десять до прихода гостей, и я вынесла его из нашей комнаты.
Полина, сидя в кресле, положила сверток в зеленой фланелевой пеленке к себе на колени и с любопытством разглядывала крохотное серьезное личико.
– Ой, какой хорошенький! А можно его размотать? Хочется посмотреть всего, целиком.
– Ну, размотай, – я улыбнулась. – Но, если намочит тебя, не обижайся.
Девчонки засмеялись.
– Ладно, не обижусь, – заверила меня Поля, разматывая пеленку. – А он часто плачет?
Я призадумалась. С чем мне, собственно, сравнивать? До Димки у меня детей не было, так что откуда я могу знать, часто он плачет или нет? Неуверенно ответила:
– Да нет, в общем-то, спокойный ребенок.
– Да? – Поля снова рассмеялась. – Сейчас проверим. Ну-ка, Дима, поплачь!
И Дима, как по команде, залился басовитым плачем. Полька от неожиданности испуганно ойкнула, и теперь уже я рассмеялась. А Люба прокомментировала рев:
– Конечно, пришли тут незнакомые тетки, сидят, разглядывают! Заплачешь тут.
Я осторожно взяла Димку на руки, замотала пеленку, потихоньку покачала. Когда он совсем успокоился и перестал плакать, я отнесла его в нашу комнату и попросила Пашку уложить ребенка спать. Сама же я осталась посидеть с девчонками.
Говорила, в основном, я одна, хотя раньше мне было совсем не свойственно захватывать инициативу в разговоре. Но сейчас мне не терпелось поделиться ужасами беременности и родов, пожаловаться на кошмарные условия в роддоме. Люба меня поддержала в жалобах на больницу:
– Да, я слышала, что наш районный роддом самый плохой в городе. Я, например, ни за что там рожать не стану!
– А ты что, уже собираешься?.. Ты беременная? – удивилась я.
– Да нет пока, – засмеялась Люба, – но когда-нибудь, наверное, соберусь.
– И есть уже кандидатура на роль папы? – несмотря на желание продолжить свой рассказ, меня одолело любопытство.
– Ну… – Люба замялась, – не знаю, как насчет папы… Мы пока просто дружим.
– Да с кем дружишь-то?
– С Витей. Мы вместе учимся в СМИ, в одной группе.
– А, – вспомнила я, – это с ним я тебя в марте видела возле кафе? Такой – симпатичный, с темными волосами?
Люба на минуту задумалась, вспоминая случайную встречу полугодовой давности, потом кивнула:
– Точно. Ты тогда с Пашкой шла. Да, это он.
– Девчонки, хватит отвлекаться! – нетерпеливо перебила Поля, и обратившись ко мне, попросила: – Ты лучше дальше рассказывай! И про Пашку расскажи.
– А что про Пашку рассказать?
– Ну как – все! Классно, наверное, вместе жить?
Я вздохнула.
– Классно… Только ссоримся иногда.
– Милые бранятся – только тешатся, – отмахнулась Поля. – Все равно ведь, замужем здорово, да? А когда вы расписались?
Я продолжила рассказ, заодно поныв и о том, что не было белого платья.
Часа через полтора девчонки засобирались по домам, пообещав еще как-нибудь заглянуть в гости.
Декабрь… Холодно и снежно, как и положено в Сибири. Приближается Новый год Первый Новый год в жизни сына. И хотя он еще очень маленький – всего три месяца отроду – надо обязательно и ему купить подарки, так же, как всем остальным близким.
Дарить подарки друг другу на Новый год в нашей семье заведено было Бог знает, с каких времен. Сколько себя помню, в ночь с тридцать первого декабря на первое января Дед Мороз нам с сестрой подкладывал под елку подарки. Среди игрушек обязательно оказывались и мандарины (по килограмму каждой), которые в советские времена появлялись в магазинах почему-то только в конце декабря. Как будто росли мандарины зимой и поспевали только к Новому году, а не летом, как и положено уважающим себя фруктам.
Подаренными Дедом Морозом мандаринами мы очень любили угощали родителей. Родители наши угощения потихоньку припрятывали, делая вид, что съели, а потом мама нам же с Олеськой их и скармливала.
Став чуть старше, мы начали изготавливать в детском саду к Новому году в подарок родителям всякие поделки-самоделки.
Когда в доме появился Пашка (еще в качестве моего жениха), то, несмотря на не слишком доброжелательное отношение к нему родителей, и его без подарков не оставили.
Елку мы всегда покупали самую что ни на есть настоящую: живую, пахнущую смолой и хвоей. Мама, правда, принималась иногда мечтать – вот, надо бы купить искусственную елку, меньше мусора будет, но мы с Олеськой в два голоса начинали отговаривать.
Игрушки на елку вешались самые разнообразные: какие-то оставались еще из нашего детства, какие-то потихоньку прикупались каждый Новый год взамен разбившихся, а три или четыре были совсем уж древними, купленными лет сорок назад, – их давным-давно дарила мне бабушка.
Этот Новый год мы встречали без особого буйства, ни на минуту не забывая, что в соседней комнате спит ребенок.
Как же быстро изменилась жизнь всех в нашем доме! Все вдруг стало подчинено самому маленькому, тому, кто еще не умеет ни ходить, ни говорить.
Мы и елку-то в этом году купили только из-за Димки. Как раз в прошлый Новый год родители решительно заявили, что «ставим елку в последний раз, вы с Олеськой уже большие». А в этом году мама сама же и переменила свое решение.
– Надо елку купить, у нас ведь теперь ребенок!
Я попробовала возразить:
– Мам, он же еще маленький. И не понимает, и не запомнит…
– Ну и что! Купим елку. Ребенку нужен праздник, а что за Новый год без елки?
И елку купили. Для самого маленького.
Наряженная игрушками и опутанная разноцветными гирляндами елка упиралась макушкой в потолок, растопыренные ветки были облиты серебристым дождем и мишурой, а мы все – и родители, и Олеська, и я – старались лишний раз заглянуть в комнату «к елке».
Больше всего подарков под елкой оказалось для Димки. Чего там только не было! Ползунки, распашонки, маечки, носочки, крохотные вязаные костюмчики, куча погремушек и всевозможных резиновых пищалок – всего и не перечислить. Сразу видно, кого больше всех любит Дед Мороз.
В марте Димка заболел.
Вначале заболел муж, подцепил где-то вирус гриппа. А так как спали и жили мы втроем в одной комнате, то заразились и мы с Димкой. Из-за болезни ребенка о своем недомогании мне пришлось забыть. Все вытеснила тревога за сына. Малыш не спал почти трое суток, температура поднялась до тридцати девяти, и сбить ее не удавалось никакими силами.
Глядя на страдания такой маленькой беспомощной крохи, я сходила с ума, проклиная свое безответственное желание иметь ребенка, совершенно не думая о последствиях!
На третьи сутки пришлось вызвать «Скорую помощь», и меня с сыном увезли в седьмую детскую больницу. Там, даже не осмотрев ребенка, нас в общей толпе затолкали в инфекционное отделение и благополучно забыли до следующего утра.
Нас поселили в боксе, разделенном стеклянной стеной на две части. Какой идиот придумал для больницы подобную планировку? Все отделение было битком забито больными детьми. Дети без конца плакали, капризничали, возле них в панике метались мамашки. Едва одной маме удавалось усыпить своего ребенка, как за стеклянной перегородкой бокса, словно нарочно, во весь голос начинал плакать другой младенец, там загорался свет, и тот ребенок, которого только что с огромным трудом усыпили, тут же вздрагивал от шума и света, просыпался и тоже подключался к общему плачу. И так без конца, всю ночь – один уснет, другой заревет, будя всех. Мне казалось, что я попала в ад, наполненный маленькими детьми. Ни врача, ни медсестру ни одной маме ночью найти не удалось, хотя мы все по очереди отправлялись на их поиски, бестолково блуждая в длиннющих лабиринтах больничных коридоров.
Утром заявилась врач, ухоженная рыжая женщина лет тридцати пяти. Покрутив Димку из стороны в сторону, она заявила:
– Ребенок совершенно здоров! Не понимаю, зачем вас сюда привезли, вполне можете отправляться домой. А что температура держится – так все дети болеют, что ж вы хотели, мамочка!
Нас отправили домой. Но к вечеру снова пришлось вызывать «Скорую», сыну становилось все хуже, он начинал задыхаться, часто кашлял. Когда врачи со «Скорой» предложили госпитализацию, в седьмую больницу я ехать отказалась. Что там делать, если лечения никакого не назначают и говорят, что ребенок здоров? Врачи посовещались, и предложили взамен шестую больницу, которая находилась рядом с нашим домом.
В шестой детской, несмотря на ночное время суток, сыну тут же сделали рентген легких, взяли кровь на анализ, поставили укол. От всей врачебной суеты мне стало немного легче. Хоть какие-то действия! Дежурный врач, с вкусной фамилией Борщ, просмотрев снимки, сообщил, что у нас правостороннее воспаление легких и запущенный бронхит. А в седьмой больнице это называется «ваш ребенок совершенно здоров»!
И, слава Богу, здесь были обычные маленькие палаты, разделенные непрозрачными кирпичными стенами! Я и не подозревала, какое это счастье, когда у тебя есть стена!
В шестой больнице мы провели две недели. Муж и мои родители навещали нас каждый день, закармливали меня фруктами, часто приезжала свекровь. Медперсонал аккуратно делал все, что положено, старались, как могли, но все равно, в первые дни нам было очень нелегко. Потом, постепенно начинали действовать назначенные лекарства, и сын потихоньку пошел на поправку.
Меня по-прежнему мучило чувство вины за мое безрассудное, эгоистическое желание иметь ребенка, и я ничего не могла с этим поделать. Я прекрасно понимала, что ребенкины болячки только начинаются, что дальше может быть еще хуже, что существуют еще миллионы всяких кошмарных заболеваний, и что в самом безобидном из тех, что достанутся моему сыну, виновата буду только я одна. Я ответственна за его появление на свет, значит, я заранее виновата во всех его будущих страданиях. Конечно, бывает в жизни и счастье, но много ли на свете счастливых людей? Горя и страданий в мире все равно неизмеримо больше, и нет оснований считать, что они благополучно минуют моего сына. Мало кто может сказать родителям «спасибо» за то, что родили, не спросив его на то согласия.
За то время, что мы провели в больнице, между родителями и мужем, благодаря совместным переживаниям и беспокойству за Димку, наладилось более или менее терпимое отношение друг к другу. После нашего возвращения мы снова стали собираться на кухне по вечерам, теперь уже все вместе. Ссоры и конфликты стали случаться гораздо реже, жизнь постепенно налаживалась.
Пашка работал на заводе посменно, по «железнодорожному» графику: в день, в ночь, отсыпной, выходной. Меня это вполне устраивало, я не сидела все время одна с Димкой. Да и детским питанием проблем не было. У меня молоко пропало, когда Димке исполнилось четыре месяца, приходилось каждое утро ходить в молочную кухню за кефиром. Эту обязанность Пашка полностью взял на себя, и с посменным графиком всегда успевал сходить за кефиром либо до рабочей смены, либо заезжая сразу с работы.
Придя с ночи, Пашка спал два-три часа, просыпался, завтракал, и мы шли все вместе гулять. Нам обоим нравилось чувствовать себя родителями, по очереди катить перед собой коляску, а когда Димке надоедало лежать в ней, Пашка с удовольствием брал его на руки. Возвращаясь с прогулки, Пашка укладывал Валерку спать, а я в это время готовила ужин и для нас, и для родителей.
Вечерами все вместе ужинали, я рассказывала о Димке, чему за день научился, что случилось смешного. Во время ужина Димка, если не спал, то категорически не желал оставаться один в комнате, возмущенным плачем настойчиво требовал, чтобы его взяли в общую компанию. Маме становилось жалко «брошенного» ребенка, она вытаскивала его из кроватки и устраивала его у себя на коленях, приучившись ради внука есть одной рукой.
Если Пашкины выходные совпадали с субботой и воскресеньем, то, чтобы поспать утром подольше, он всегда в эти дни пускался на хитрость. Когда просыпался Димка, а это было часов в семь утра, не позже, Пашка меня уверял, что сам посидит с ним, а я могу еще поспать. Я доверчиво падала на подушку и тут же снова засыпала. Но и Пашке хотелось спать. И для этого он, взяв Димку на руки, тихонько относил его к дверям комнаты бабушки с дедушкой, опускал его на пол и тихонько подпихивая, приговаривал:
– Дима, ты же хочешь к бабушке? Она уже, наверное, проснулась.
Приоткрыв дверь, Пашка осторожно заглядывал, и видя, что теща уже проснулась от производимого им же самим шума, с невинным видом сообщал, что ребенок хочет к бабушке. Мама недоверчиво тянула в ответ:
– Ну-ну… Слышу я, как он хочет! Это ты его под дверью подговариваешь.
Пашка делал страшные глаза:
– Что вы! Он сам! Сказал, что хочет к бабушке с дедушкой!
– «Сказал», – ворчливо передразнивает мама. – Он еще говорить не умеет.
– А я по глазам понимаю, – оправдывался Пашка. И спихнув Димку к бабушке, торопился назад в кровать.
Мама же, хоть и ворчала, что снова не дали выспаться в выходной, Димку никогда не отправляла из своей комнаты и меня не будила. Жаловалась мне на Пашкины хитрости только во время завтрака.
Подрастая, Димка постепенно становился все больше похожим на мужа. Внешнее сходство меня радовало, но когда он начал перенимать и привычки мужа… Вот тут мне в очередной раз пришлось признать мамину правоту – думать надо, от кого рожаешь ребенка!
Как-то мы с мужем разговаривали у себя в комнате, а ребенок чем-то был занят у бабушки. Потом я вышла из комнаты и едва не споткнулась об лежащего на полу как-то боком игрушечного медведя. Спросила у мамы, во что они играли. Мама рассмеялась:
– А это Дима через нижнюю щель в двери подглядывал за вами и медведя положил, чтобы тот тоже посмотрел.
Ответ поверг меня в шок. В нашей семье такого просто в принципе быть не могло! Никто никогда ни за кем не подглядывал и не подслушивал, ни у меня, ни у сестры подобных привычек не было! А вот в большой семье мужа это занятие вполне практиковалось, там все дети подглядывали друг за другом! И условия у них позволяли: в квартире свекрови щель между полом и дверями комнат была просто огромной, сантиметров двадцать, так что подсматривать было очень удобно, стоило только лечь на пол, именно в ту позу, в какой лежал злополучный медведь.
Второй «замечательной» привычкой в семье мужа было использование кухонного тюля в качестве полотенца или салфеток: все дружно вытирали руки только так. Муж и в нашем доме, забывшись, иногда проделывал это действо, за что я получала нагоняй от мамы. Правда, мне удалось отучить его от этого еще до родов, и сын уже не видел папиной некультурности. И, тем не менее, как-то после ужина, сидя у бабушки на коленях рядом с окном, Дима вдруг резво разворачивается и… недолго думая, вытирает испачканные ручонки об кухонную занавеску! Вот что значит – наследственность. Великое дело! Мне-то раньше казалось, что наследственность – это только цвет глаз, волос, как у мамы или папы. Но чтобы и привычки вот так передавались, я и представить не могла!
Иногда приезжала в гости свекровь, привозила внуку подарки, охотно возилась с ним, старалась помочь, чем могла: погулять со мной и Димкой, если Пашка работал в дневную смену, простирнуть пеленки-распашонки, пока я укладывала Димку спать или посидеть с ним, если нам с Пашкой требовалось куда-нибудь сходить вдвоем.
На праздники мы с мужем и сыном сами ездили в гости к свекрови. Приезжали чуть раньше остальных гостей, свекровь меня просила помочь нарезать на стол колбасу и сыр, «потому что у нее так тоненько не получается», а я очень даже красиво все режу, Пашка вертелся на кухне, стараясь исподтишка утащить кусок чего-нибудь вкусного. Свекровь ловила его на месте преступления, преувеличенно сердито ругалась и выталкивала из кухни в коридор. В разгар застолья заглядывали в гости соседки, и свекровь с гордостью демонстрировала им Димку и предлагала полюбоваться, какая у ее Паши красавица-жена.
Так прошел целый год – мирно, тихо, спокойно.
В октябре отметили первый ребенкин день рождения. Купили торт, зажгли одну свечку, надарили подарков.
Димка к этому времени уже вовсю пытался разговаривать. Первый раз «мама» он произнес месяцев в восемь, к году освоил еще около десяти слов, самым любимым из которых у него было «на», но вовсе не из желания чем-либо поделиться. Наоборот, Димино «на» означало «дай».
Ходил он еще не очень хорошо, зато много и быстро ползал, сверкая голыми пятками по всей квартире. Ползунки Димка терпеть не мог и стягивал их минут через пять после того, как я его одевала.
Завидев ползущего в коридоре Димку, обе собаки тут же радостно подскакивали, начинали его обнюхивать и облизывать. Дима их гладил, затем раскрывал Джиму (здоровенной овчарке) пасть и тянул его за язык, заодно пересчитывая пальчиками все собачьи зубы. Джим терпеливо сносил варварскую экзекуцию и ни разу не попытался уклониться или как-то выразить недовольство подобным обращением. Затем Дима начинал таскать собак за хвосты по всему коридору, против чего они тоже не возражали. Вся эта возня могла длиться часами, до тех пор, пока не наступало время Димкиного кормления или прогулки.
После новогодних праздников моя младшая сестрица преподнесла нам сюрприз: последовав моему примеру, привела домой мужа. Официально они не регистрировались, решили жить гражданским браком, но маме от этого было ничуть не легче. Она вообще с трудом переносила присутствие в доме чужих людей, только-только притерпелась к моему мужу, а тут и вторая дщерь подселила еще одного жильца.
В последние годы мы с сестрой слегка отдалились друг от друга. Когда я влюбилась в Пашку, мне стало совсем не до сестры, да и ни до кого другого не было дела. То есть, мы с Олеськой, конечно, не ссорились, жили вполне мирно, но общались мало. Да и до Пашки мы сильно дружили только до того, как я пошла в первый класс. Жили мы тогда еще в большой коммуналке, вчетвером в одной комнате. Вот в то время мы с Олеськой были не разлей вода. Вместе боялись большущих черных тараканов, нагло заползавших иногда в нашу комнату, обе ненавидели ходить в детский сад, вдвоем гуляли во дворе. У нас и «жених» был один на двоих, соседский мальчишка, белобрысый и худой Игорь Смирнов.
Когда мне исполнилось семь лет, мы переехали в нашу нынешнюю квартиру, и здесь впервые начали ссориться. У обеих в новом дворе появились свои подружки, и вот по их поводу между мной и Олеськой возникли стойкие разногласия. Олеське не нравились девчонки, с которыми играла я, а ее подружки казались мне не заслуживающей внимания мелюзгой. И пошло: «Ты с Аленкой не играй!», «Ага, какая хитрая! А ты с Настей не играй!» Дальше – больше. Ссорились, кто больше наводит в комнате беспорядок, кому что убирать… Но, в очередной раз поссорившись, мы довольно скоро мирились, и если кому-то из нас было плохо, то обе горой стояли друг за друга, на время забывая обо всех разногласиях.
К восемнадцати годам Олеська превратилась в настоящую красавицу. Светло-русые, коротко стриженые волосы она еще больше осветлила (тогда это было очень модно, весь город ходил с выжженными перекисью волосами), носила мини-юбки или очень короткие шорты, начала пользоваться косметикой. Густые длиннющие ресницы, покрытые черной тушью, выгодно оттеняли большие серо-голубые глаза, помада изящно подчеркивала изгиб чуть припухлых губ. А уж ее нос был моим самым большим предметом зависти. У меня нос совершенно прямой и чуть длинноват, из-за чего в подростковом возрасте я пролила немало слез, а у сестры нос был словно вылеплен, как по заказу – средних размеров и самую капельку вздернут кверху.
Парни гонялись за Олеськой толпами: и совсем молодые, и постарше, и женатые, и неженатые, и страшненькие, и симпатичные. И из всей этой пестрой толпы Олеся выбрала Сережку, который, на мой взгляд, ничем особенным не выделялся.
Мальчишка был темноглазый, черноволосый, высокий, худенький и с крупным длинным носом. Поселился он у нас тихо и незаметно. Просто один раз засиделся допоздна, автобусы уже не ходили, а до дома добираться Сережке было далеко. Сестра оставила его ночевать. Мама наутро шипела втихаря на Олеську, как разозленная кошка, у Олеськи же вид был виноватый, но довольный.
На следующий день Сережка тоже не ушел, как же можно расстаться, когда у них большущая любовь, хочется ведь все время находиться рядом друг с другом! А еще через день перевез к нам свои вещи. Мама была в трансе, снова надолго впала в депрессию, а мне Сережка понравился. Ничего плохого он не делал, старался со всеми быть вежливым и предупредительным, гулял с собаками, когда нам было лень лишний раз выходить на улицу, помогал носить из магазина тяжелые пакеты с продуктами, никому не хамил и не грубил.
Теперь нас стало семеро в трех комнатах, да еще две собаки в нагрузку. Правда, квартира у нас немаленькая, но и мужья нам с сестрой достались не из мелких. Дом почти превратился в общежитие. Олеська с Сережкой постоянно хохотали, как и мы когда-то с мужем, без конца играла музыка, приходили друзья…
Незадолго до того, как Димке исполнилось два года, снова пошли по больницам. Легкий простудочный насморк неожиданно быстро перешел в тяжелый гайморит. Нас опять отправили в седьмую больницу, на этот раз в лор-отделение. Врачи, на удивление, оказались вполне нормальными, старательно лечили наш заложенный нос, благодаря чему удалось избежать прокалывания гайморовых пазух, отделались промыванием носа «кукушкой» и инъекциями антибиотиков.
Вылечив нам гайморит, лор-хирург заявил, что нам необходимо удалить аденоиды. Ну, надо, значит, надо. Будем удалять. Меня в малую операционную, естественно не пустили, почему-то даже не позволили донести до кабинета ребенка на руках. Пришлось ему идти одному, а я стояла и смотрела, как мое чудо шлепает по коридору в красных колготках и растерянно и испуганно оглядывается на меня. Через минуту сквозь дверь операционной раздался его плач, и я со стоном зажала уши руками. Проходящая мимо медсестра, очевидно, сразу поняла, в чем дело, и, ругаясь, прогнала меня в палату. Через пятнадцать минут мне вернули мое истошно орущее сокровище. Носишко весь был в крови, но по Димкиному плачу я сумела понять, что ревет он не от боли, а больше от страха. Оторвали от мамы, полезли страшными железяками в рот – тут кто угодно испугается! Я взяла его на руки, прижала к себе, потихоньку покачала, и понемногу сын затих и уснул.
Выписали нас из больницы первого октября. Хорошо, что Димка успел выздороветь до своего дня рождения.; хоть он еще и маленький, а обидно было бы отмечать день рождения в больнице.
Второго октября мы с Пашкой весь день мотались по магазинам. Подарки для сына на Новый год и день рождения – это святое. Необходимо было отыскать что-нибудь особенное. Задача осложнялась тем, что на все праздники и мы, и бабушка с дедушкой дарили не по одному подарку, а по три-четыре. Да и без праздников, в течение всего года, игрушек покупалось море. Ни у кого из детей во дворе не было такого огромного количества игрушек. Всевозможные машинки различных моделей и размеров, роботы-трансформеры, самолет на батарейках (только при включении он почему-то не летал, а ездил по полу с зажженными лампочками, издавая при этом дикие звуки), куча мягких игрушек, пластмассовые человечки… Всего и не перечислить. Ну и что тут можно еще подарить?
Не лучше дела обстояли и с детским угощением. Самое главное – большой торт, сделанный на заказ. На маленькие магазинные тортики Дима и смотреть не хотел. Но заказной торт – не проблема, пока мы лежали в больнице, Пашка торт уже заказал; по Димкиному желанию «большой-большой, чтобы можно было съесть весь крем!», оставалось только забрать его из кондитерской. Но что еще купить вкусненького? Фрукты, соки, чипсы, шоколадки, киндер-сюрпризы он тоже получал в обычные дни сколько угодно. Доходило до того, что в магазине мы с мамой подводили Димку к витрине, сами уже не зная, что выбрать, и спрашивали:
– Димочка, что ты хочешь? Какие чипсы? Может, конфеты или шоколадку? Выбирай.
Дима, чуть ли не с отвращением глядя на витрину, вяло отвечает:
– Не знаю… Ну что-нибудь…
– Что, совсем ничего не хочешь? – бабушка продолжает допытываться, надеясь на более конкретный ответ.
– Хочу… Что-нибудь купите…
– Ну что, Дима?
– Ну… Может, киндер-сюрприз…
– Может, просто шоколадку?
– Не-ет… В киндере игрушка есть.
– Валерочка, да у тебя целый ящик игрушек из киндер-сюрпризов. Уже стали одинаковые попадаться. Ты, наверное, скоро все киндер-сюрпризы в городе съешь.
– Ну и что… Я не знаю, что еще хочу. Купите киндер.
В итоге, после такого бессодержательного разговора покупались, как обычно, еще и чипсы, и кока-кола или фанта, несмотря на то, что упаковки с недоеденными чипсами валялись по всей квартире, а от газированной воды ребенку уже делалось просто дурно.
Чупа-чупсы, конфеты-тянучки-шипучки и прочие тоже уже надоели. Мороженое нам нельзя. И что вот купить вкусненькое для ребенка?
Объехав весь город в поисках подарков, к вечеру мы все-таки кое-что купили. В одном из магазинов в центре нам попались большущие ананасы, и я решила купить один. Консервированные ананасы Димка очень любит, а свежий, в чешуйчатой кожуре и с жесткими зелеными листьями, еще ни разу не видел. Единственное, что меня немного беспокоило, так это то, что, насколько я помню, свежий ананас сильно разъедает десны и язык, а уж это вряд ли понравится ребенку, да еще такому капризуле.
Помню, в детстве отцу иногда удавалось достать замороженные ананасовые дольки, на которые мы с Олеськой накидывались, не дожидаясь, пока они хоть немного разморозятся. Необычный вкус желтых замороженных колечек нравился нам до невозможности (консервированные ананасы в то время нам и не снились), и мы съедали все до последнего, не обращая внимания на разъеденные десны и языки. Но то мы – неизбалованные совковые дети, а то Димка, закормленный фруктами и ягодами до отвращения. Ну, посмотрим… Не понравится ему, сама съем.
Из игрушек мы купили большой строительный кран, в башенке которого сидел крошечный крановщик, и гоночную машину на батарейках. Машина была двухсторонней. Доехав до препятствия, она вставала на дыбы, опрокидывалась «вверх ногами», превращаясь из красной в зеленую, из нижней части выскакивала фигурка гонщика, точно такая же, что и сверху, и машина ехала в обратную сторону. Еще был приобретен игрушечный музыкальный фотоаппарат с разноцветными мигалками. Хотя, если честно, все эти брякалки и музыкальные пищалки лично мне до того уже осточертели, что и не передать словами. А Диме нравится…
Третьего октября, в день рождения. С утра выяснилось, что кое-что из продуктов мы с Пашкой все-таки забыли купить, несмотря на заранее составленный мамой список. И о хлебе никто не подумал. Вернее, дома хлеб был, но на стол, для гостей, его бы никак не хватило.
В магазин пришлось пойти мне с мамой, так как Пашка поехал в кондитерскую забирать заказанный торт. Димка запросился с нами. Мне не очень хотелось брать его в магазин, но и отказать в день рождения в такой пустяковой просьбе тоже не могла. Еще закатит рев с утра пораньше, полдня потом не успокоишь.
Мы прошлись по близлежащим магазинам, нагрузились, как вьючные верблюды. У каждой получилось по четыре больших пакета плюс Дима, уцепившийся за мой палец. Мы уже направились в сторону дома, как вдруг наткнулись на арбузы, которые продавали прямо на улице. Очевидно, вывезли последние остатки, непроданные летом.
Дима сразу же начал канючить:
– Хочу арбуз, мама, купи арбуз.
Я попыталась возражать.
– Дима, ты же видишь, у нас с бабушкой руки заняты, как мы его понесем? Вот придем домой, и папа или дедушка сходят потом за арбузом.
– Не-ет, хочу сейчас, ну ма-ама, купи-и… – ныл Димка.
Я решительно потянула его за руку. Мало того, что сам по себе арбуз – тяжеленный, так еще и руки действительно заняты. На голове его, что ли, нести?
– Нет. Пойдем, потом папа купит.
Димка уперся ножками в асфальт.
– А-а-а, не пойду домой без арбуза-а-а…
Димку неожиданно для меня поддержала бабушка.
– Наташ, потом их могут раскупить, это же последние, смотри, как мало осталось, а народу вон сколько.
– Ну, еще и очередь…
– Да она быстро идет.
– Мам, ну как мы понесем его? И так все руки заняты. Я же не из вредности не хочу покупать и не из жадности.
– Я как-нибудь понесу. Ты же знаешь, я не могу слушать, как наш Димочка плачет. Тем более, у него сегодня день рождения. Давай купим ребенку арбуз!
– Ладно, – пожала я плечами.
Очередь и в самом деле двигалась быстро, и не прошло и десяти минут, как мы получили вожделенный арбуз. Наконец, двинулись к дому.
Я решила, что проблема решена, но не тут-то было, рано я обрадовалась! Только мы отошли с арбузом от продавца, как Дима снова принялся гундеть. Видно, настроился покапризничать подольше, а уж повод найти всегда можно.
– Хочу арбу-уз…
– Ну вот же, купили, – показала я на арбуз, – сейчас придем домой и будешь есть.
– Не-ет, хочу сейчас! Зде-есь!
– Дим, ты что? Как я тебе сейчас его отрежу? Ножа нет, да и где резать, на дороге?
– А-а-а, – Димка затопал ногами, раскрыл пошире рот и залился слезами. – Хочу арбуз!!! Сейчас!!!
– Дима! – Я уже начала злиться и слегка шлепнула капризулю по попе. – Быстро пошли домой!
Я попыталась двумя свободными пальцами утянуть в сторону дома отчаянно орущее чадо. Метров двадцать так протащить его мне удалось, но тут до Димки дошло, что так мы и до дома дойдем, там ему отрежут арбуз и капризничать больше будет не из-за чего. А покапризничать, видимо, еще хочется. Чтобы оттянуть приход домой, он вывернулся из моих пальцев и сел прямо на асфальт, в грязную лужу.
– А-а-а, отрежьте арбуз, никуда не пойду!
Мама измученно посмотрела на меня.
– Надо было там у продавца отрезать ему кусок. У них же всегда есть нож, надо было попросить…
– Мам, ты что? Он уже всякую ерунду придумывает, а ты изобретаешь способы, как бы ему угодить! Все равно уже ушли оттуда, теперь что до продавца идти, что до дома – одинаково.
• И что с ним делать? Не идет ведь!
Я кое-как вытянула Димку из лужи и пообещала дома всыпать ремня. Димка продолжал орать, а я продолжала его тащить в сторону дома, уже не обращая внимания на его рев. Ближе к подъезду ребенок начинает понимать, что расправа неминуемо надвигается с каждым метром и постепенно затихает. А потом начинает снова канючить:
▪ Мамочка, я больше так не буууду, только не надо ремня.
Ну пришлось все-таки простить, не бить же ребенка в день рождения!
На работе у Пашки начались неприятности, вернее, не только у него одного, а почти у всего населения страны – зарплату сначала задерживали, а потом и вовсе перестали платить. Кое-как мы протянули полгода, а потом на помощь пришла свекровь. Она работала кочегаром в небольшой котельной, начальник которой часть здания сдал в аренду под станцию техобслуживания автомобилей. На станцию требовался автомеханик, и свекровь сумела договориться с хозяином, чтобы на эту работу приняли Пашку. После месячных раздумий и сомнений, надежд, что, может быть, на заводе начнут во время платить зарплату, Пашка согласился заняться ремонтом машин.
Станция открылась одной из первых в городе, работы было очень много, и муж пропадал на станции день и ночь, иногда прихватывая и выходные. Приходя домой, он замертво валился от усталости, но зато и денег стало ощутимо больше, и выплачивались они сразу же, за проделанную работу. Первое время я радовалась приличным суммам денег, которые приносил муж, а дней через десять затосковала. Мы практически перестали видеться, намного меньше общались, и я очень по нему скучала. Единственный плюс состоял в том, что мне было разрешено самой ходить по магазинам. Раньше Пашка работал посменно и мог всегда сопровождать меня, теперь же, почти не бывая дома, ему волей-неволей пришлось снять часть своих запретов.
Оказавшись впервые за несколько лет одна на улице, я ужасно растерялась. Боялась переходить через дорогу, мне казалось, машины мчатся со всех сторон сплошным потоком, нервно озиралась по сторонам, опасаясь неизвестно чего, в общем, вела себя, как деревенская дурочка. Как же я одичала, сидя дома и не выходя никуда без мужа! Но за пару-тройку дней я вполне привыкла спокойно передвигаться за стенами квартиры, не впадала больше в панику посреди проезжей части, и мы с Димкой бодро шлепали по магазинам. Приходилось, правда, брать с собой коляску, так как он иногда начинал капризничать и наотрез отказывался передвигаться самостоятельно, а возвращались домой мы еще и доверху нагруженные покупками. Все это мне предстояло поднять на пятый этаж, без лифта, что не особенно радовало.
Иногда в моем ребенке вдруг просыпался альтруизм, и он старательно помогал донести два достаточно тяжелых пакета с продуктами. Со стороны, вероятно, это выглядело очень комично: двухлетняя кроха, важно сопя, несет два здоровущих пакета больше него ростом, но меня радовало желание ребенка быть полезным.
На новой работе муж продержался почти до конца июля. А потом сорвался. Может быть, сказалось невероятное напряжение всех этих месяцев, может, что-то еще послужило толчком, но вся наша жизнь просто полетела кувырком в один далеко не прекрасный день.
Как-то он не пришел домой ночевать. Иногда такое случалось, когда было много работы, но муж всегда находил способ предупредить о том, что задерживается. В этот раз никаких предупреждений не последовало. Он просто не появлялся двое суток, и не давал о себе знать. За двое суток его отсутствия я чуть с ума не сошла, в голову лезли мысли и о том, что с ним что-то случилось, и были, пока еще не ясные, подозрения, что муж просто где-то загулял. У свекрови телефон не отвечал, поехать на работу к мужу я не могла, в то время я еще не знала, как можно добраться до станции.
Почти все время отсутствия Пашки я провела, сидя на подоконнике, выглядывала, не появится ли на дороге знакомая фигура. Но ночной двор, залитый мертвым голубым светом фонарей, был тих и пуст, его сонную тишину нарушал только шелест густой тополиной листвы. И не было слышно шагов, любимых знакомых шагов, направляющихся к нашему подъезду. За двое суток я извелась донельзя: выпила два флакона валерьянки, выкурила бессчетное количество сигарет, обревелась, исстрадалась. То злилась на него, то тревожилась.
Но оказалось, что беспокоилась я совершенно напрасно: действительно, загулял. И это было только начало.
Как он потом рассказывал, к нему на станцию приехал «друг» с бывшей работы на только что купленной машине и предложил покупку обмыть, чтобы хорошо «каталось». Вот они и обмывали. С какими-то знакомыми парнями и «их девчонками». Не знаю, как, каким-то шестым чувством, мне стало ясно, что были не только «их» девчонки, наверняка что-то перепало и мужу. В тот день я впервые сама устроила Пашке скандал, из ревности, раньше эта тема была исключительно его прерогативой. Да и вообще, до этого случая я никогда не повышала на него голос. Муж клялся и божился, что абсолютно ни в чем не виноват, но я ему не поверила, потому что вид у него как раз и был очень виноватый.
С того дня все понеслось под гору, стремительно и быстро. Работу муж почти забросил, и хозяева станции целыми днями разыскивали его по всему городу, не желая искать замену, так как механиком Пашка оказался очень даже талантливым. Чередой шли бесконечные пьянки, гулянки, пикники на природе, и, конечно, девочки. То какой-то «жене» друга приспичивало прополоть на даче морковку, и муж, вырядившись во все белое (белые брюки, белая майка, белые носки, светлые бежевые туфли), отправлялся «на прополку» дня на два. То требовалось знакомой девчонке помочь сделать ремонт, то еще что-нибудь случалось душещипательное.
От выкрутасов Пашки я просто места себе не находила. И ревновала безумно, и чувствовала себя униженной, и мечтала развестись, чтобы раз и навсегда избавиться от подобных переживаний. Ведь если мы разведемся, это будет уже не мой муж, и все его поступки меня совершенно не будут касаться. А в теперешней ситуации – это МОЙ муж, и он мне ИЗМЕНЯЕТ, тем самым оскорбляя меня, выставляет дурой. Но о разводе Пашка и слышать не хотел, и запугивал меня тем, что, если я сама подам на развод, то он заберет у меня ребенка, не обращая внимания ни на какие законы. А то, что мужу на законы наплевать, это я знала прекрасно, и нисколько не сомневалась, что он вполне может совершить обещанное, хотя бы мне назло, а вовсе не потому, что ему так уж нужен ребенок.
Но в результате наших беспрестанных ссор, мне удалось отвоевать право пользоваться косметикой и носить обувь на каблуках. Надевая туфли на сплошной подошве, мне казалось, что я выгляжу, как древняя бабка, которой уже нет дела до того, как она выглядит, лишь бы было удобно. Я ненавидела обувь без каблуков и свое лицо без косметики! И вот теперь я всеми правдами и неправдами вынудила мужа не спорить больше со мной по этому поводу. Единственное, в чем он по-прежнему не уступил, оставил непреложный запрет на мини-юбки. Но из-за коротких юбок я уже и не очень-то спорила. К этому времени я уже очень сильно похудела, и больше всего мне не нравились собственные худые ноги. Никакой красоты в них больше не было, а значит, и ни к чему их выставлять на показ. А похудела я опять же вследствие Пашкиных гулянок. У меня есть одна особенность – когда я нервничаю, я совершенно не могу есть, в горле возникает чудовищный спазм, и я не в состоянии проглотить ни кусочка. И результат не замедлил сказаться: я выглядела так, словно сбежала из концлагеря. Какие уж тут мини-юбки!
Глава вторая
Естественно, разгульная жизнь до добра еще никого не доводила. В начале декабря Пашку арестовали за кражу. Работать он больше не хотел, а регулярные пьянки и девочки бесплатными не бывают. Вычислили его с друзьями практически сразу, буквально на четвертый день после совершенного «подвига».
О надвигающихся неприятностях я была предупреждена заранее. После того, как они с друзьями «сходили на дело», муж два дня ходил сам не свой. Видя его в таком непривычном состоянии, я хорошенько поднасела на него, и вынудила признаться, что такое страшное у него случилось. То, что я услышала, меня ужасно потрясло. Как можно пойти на криминал, если у тебя есть маленький ребенок! Муж ведь вовсе не был прожженным уркой в законе! И ему ведь не пятнадцать лет, чтобы списывать свою глупость на малолетство! В изменах муж, конечно, не признался, но мне и без его признаний было понятно, на что потребовались деньги. Мне он денег не приносил давно, и если бы не мои родители, и я, и ребенок уже умерли бы с голоду, дожидаясь папиной «зарплаты».
Однако беспокойство за Пашку на время отодвинуло даже ревность. Надо было срочно что-то делать. А что? У меня совсем нет опыта в подобных делах, в семье у нас уголовников никогда не было. Нанять адвоката? На это нужны деньги. Что же еще?
– А если тебе куда-нибудь уехать? – спросила я у мужа. – Это может как-нибудь помочь?
Пашка призадумался.
– Вообще-то, можно, наверное. Если уеду, кража повисит, повисит, и забудут. Если, конечно, сам ментам не подвернусь под горячую руку.
– Ну так уезжай! – я обрадовалась хоть какому-то шансу избежать тюремного заключения.
– А куда? – муж растерянно посмотрел на меня. – Как я оставлю тебя одну, неизвестно на сколько? Вдруг ты мне изменишь?
Я фыркнула:
– Вот уж, глупости! Нашел, о чем беспокоиться! Если ты гуляешь направо и налево, то не надо думать, что все такие. А поедешь ты к своему деду, в деревню. Даже если тебя вычислят, все равно, вряд ли менты попрутся до этой деревни, до нее пешком придется идти пятнадцать километров, на машине зимой там не проедешь, сам знаешь.
Муж обещал подумать над моим предложением.
Но раздумывал он непростительно долго. Третьего декабря его арестовали. Около десяти утра в дверь раздался звонок. Милиция. Пришедшие незваные гости очень обрадовались, застав Пашку дома. Мне же все происходящее казалось невероятным, нелепым кошмаром. Вот на муже застегнули наручники, вывели за дверь. Я кинулась к окну, увидела, как довольно бесцеремонно его затолкали в машину. Поехали. В тот день я еще не подозревала, что самое страшное меня и сына ожидает впереди. Я так до конца и не поверила в происходящее, не понимала, насколько все серьезно.
В этот же день приехала сестра мужа, Люся, пригласила нас в гости к их младшему брату на день рождения. Заливаясь слезами, я рассказала ей об утреннем аресте, объяснила, что мне сейчас не праздников. Она немного меня успокоила, сказав, что, возможно, Пашку все-таки отпустят, хотя бы до суда. А так как увезли его в их РОВД, то все равно лучше поехать к ним в гости. Там можно будет заодно сходить в милицию и узнать, отпустят сегодня мужа или нет. Все лучше, чем сидеть одной дома и реветь. Эти доводы меня убедили, и я согласилась поехать к свекрови в гости.
Дома у свекрови мои новости никого особо не огорчили, дело привычное, подумаешь, – посадят! Выйдет. А день рождения бывает только раз в год, и нельзя его не отпраздновать. Весь вечер я сидела, как на иголках, не находила себе места, бесцельно слоняясь по огромной четырехкомнатной квартире, ужасно нервничала, совершенно не могла есть, мне просто кусок не лез в горло.
Только часов в десять вечера мне все же удалось уговорить свекровь дойти до отделения милиции. Дежурный опер разговаривал с нами грубо и резко, зловещим голосом обещал, что мужа завтра отпустят. Мне это показалось немного странным, даже за хулиганство дают пятнадцать суток, а здесь – уголовное дело. Кто же выпустит пойманного подозреваемого на следующий день? Но, несмотря на мое недоверие, больше никакой информации в милиции не получили, и нам ничего не оставалось делать, как отправиться домой. Идя обратно, я рыдала взахлеб, не обращая внимания на удивленные взгляды редких припозднившихся прохожих, а Мишка, старший брат мужа, пытался меня утешить, заверяя, что Пашку непременно выпустят, если не завтра, то очень скоро.
На следующий день нам очень не повезло. На шахте, находящейся в их районе, произошел большой взрыв, погибло около ста пятидесяти человек. По причине этого несчастья в отделении милиции оказались закупорены все входы-выходы, и внутрь здания никого не пускали, посоветовав сквозь приоткрытое небольшое окошко в двери подойти завтра.
Свекровь все же немного настырно поскандалила с дежурным у двери, благодаря чему тот выдал «секретную информацию»: муж уже переправлен в КПЗ, но ехать туда не надо, если мы хотим его увидеть, то завтра всех задержанных по этому делу доставят снова сюда, в милицию. Во сколько их привезут, неизвестно, но не раньше восьми утра, это точно. Я твердо решила появиться возле дверей милиции ровно в восемь, чтобы иметь возможность хоть ненадолго увидеться с мужем. Что мне декабрьский мороз? Я ДОЛЖНА его увидеть, я просто не могу без него жить!
Я так и сделала, с утра заступив на пост. Свекровь изъявила желание поморозиться вместе со мной, чему я была рада. Опыта общения с милицией у меня не было никакого, милиционеров я боялась до одури, а для нее все эти дорожки были хожены-перехожены. Она знала, к кому из милиции по какому вопросу можно обратиться, а с кем даже и разговаривать не стоит, все равно ничего не скажет. Нам обеим за прошедшие дни пришлось выслушать немало грубостей и оскорблений в свой адрес, но может, так оно и положено? Как родственникам преступника.
Дежурили мы возле дверей ровно четыре часа. Свекровь давно уже подпрыгивала на месте от холода, жалела меня, так как я вообще была в осенних сапогах, а мороз был градусов тридцать. Но я холода практически не чувствовала, ноги у меня нисколько не замерзли, потому что с момента ареста мужа ледяной холод был у меня внутри, вот от него я просто изнемогала, уже который день, а на внешние физические раздражители практически не реагировала.
Наконец, привезли задержанных. Прежде, чем вывести их из машины, охранники с автоматами отогнали нас метров на пять от двери, чтобы мы, не дай Бог, не напали на них, здоровенных вооруженных мужиков, и не отбили арестованных. Кто нас знает! После этого разгона дверца машины открылась, раздалась какая-то команда, и из машины несколько человек быстро проскочили в здание. Пашку я успела увидеть только мельком, буквально на три секунды, после чего он тоже скрылся за дверью. Дверь здания тут же захлопнулась перед нашим носом. Вот и все. От обиды и разочарования меня затрясло. Я умирала без мужа, не могла дышать без него. А его со мной не было.
Через два дня после ареста мужа рано утром ко мне приехал Мишка. Сообщил, что сегодня Пашку повезут на санкцию к прокурору, и если я хочу увидеть мужа или передать ему хотя бы записку, нам стоит тоже туда поехать. Естественно, я хотела!
– Тогда нам надо побыстрее туда отправиться, – сказал он. – Сегодня будут хоронить шахтеров, и похороны будут двигаться как раз из нашего района в ваш. Дороги все будут забиты, ведь только покойников сто пятьдесят человек! И у каждого из них есть родственники, это же просто громадная толпа получится. Даже не представляю, как мы доберемся.
Мишка как в воду глядел. Движения в их район не было вообще никакого, убрали весь транспорт. И мы с ним пошли пешком. Меня не остановил ни сорокаградусный мороз (с каждым днем почему-то становилось все холоднее), ни то, что пешком предстояло пройти более двадцати километров. Я боялась только одного – не успеть дойти к назначенному времени.
Из прокуратуры я вышла снова вся в слезах: мужа «закрыли» до суда. Ноги просто подкашивались, я не знала, как дожить до суда. Да и что – суд? Ну, посадят Пашку лет на пять, легче мне будет? Однако родня мужа заверяла меня, что вполне могут дать условный срок, надо только найти адвоката. Адвокат, – это, конечно, замечательно. Но хороший адвокат и деньги берет хорошие, а где мы их возьмем? У свекрови сроду лишней копейки не водилось, а я теперь и сама нищая. Муж деньги давно не приносил, я сама и не работала, и не училась, Пашка ведь об этом и слышать не хотел. Ну, и где, спрашивается, брать деньги?
Три месяца я жила, как в тумане. Мне действительно, даже физически, было очень плохо без мужа. Я умирала оттого, что его нет рядом, вся высохла, почернела. Черным было все внутри меня, и вокруг все было черным. Тоска, тоска, бесконечная тоска…
Переделав домашние дела, часов в пять вечера я с сыном отправлялась гулять во двор. На улице, как и у меня внутри, тоже было стыло и холодно. Как раз в это время люди возвращались с работы домой, я смотрела на них, с глупой надеждой выглядывая в каждом проходящем мужчине Пашку, хотя прекрасно понимала, что он никак не может появиться СЕГОДНЯ в нашем дворе. Не придет. Но я все равно ждала, ждала, ждала… Иногда мне хотелось, чтобы пришел хоть кто-нибудь. Потом вдруг вспоминала, что скоро появятся с работы родители, и вздыхала с облегчением. Это замечательно, что есть кто-то, кого можно ждать. Было бы совсем невыносимо, если бы мы с сыном были только вдвоем, одни в целом мире. А так – придут родители, начнется в доме жизнь, на кухне загорится свет, зашумит чайник, они меня о чем-нибудь спросят, я отвечу, и этот призрачный разговор ни о чем хотя бы на мгновение заслонит бесконечную тоску… Как же плохо тем людям, кому некого, вот совсем некого и неоткуда ждать! Это, должно быть, ужасно! Страшно быть одиноким.
Хуже всего было по ночам. Днем хоть как-то отвлекал ребенок, вечером приходили с работы родители, а ночью подступала бессонница. Почти до утра я ревела и перечитывала письма мужа. Письма были ласковые, но с кучей всевозможных ошибок, и иногда это смешило и немного снимало уже приевшуюся горечь.
Многие знакомые советовали развестись с мужем, пока не поздно. Срок, мол, все равно дадут немалый, вряд ли я стану дожидаться несколько лет. А сейчас и сын еще маленький, легче привыкнет к новому папе, и я сама пока еще молодая, чего же ждать? Зачем мне рецидивист-уголовник? Но отказаться от Пашки я не могла. Да, уголовник, да, гулял, попивал, изменял. Но это беспутное создание – мое, родное, почти такое же близкое, как сын. Я уже настолько срослась с ним, что не мыслила отдельной от него жизни, именно поэтому мне было так тяжело. Казалось, что чья-то огромная черная ладонь зажала мне рот и нос, перекрыв доступ кислорода и навсегда погасив свет солнца.
Ребенку тоже приходилось несладко. Я часто бывала злой и раздраженной, а он, как назло, подворачивался под руку. И по отцу он очень сильно скучал. Как-то я занялась уборкой в нашей комнате, и Димка кинулся мне помогать, хотя обычно не заставишь убрать даже игрушки за собой. Я поинтересовалась, почему он мне решил помочь. Ответ сына меня просто убил.
– Вот, папа придет, увидит, как у нас чисто, и никогда больше не уйдет от нас. Ему ведь не нравилось, когда я игрушки раскидывал… – В этом месте голосок у него задрожал, но он сдержался, не заплакал. – Ты скажи папе, что я больше не буду наводить бардак, пусть только он не уходит.
Я не выдержала, выронила тряпку, схватила ребенка на руки, прижала к себе и разревелась. Как же мне его жалко! Мне тяжело, а каково ему, трехлетнему малышу? В этот момент к моей любви прибавилась еще и жгучая ненависть к мужу. Как он мог так с нами поступить?! Особенно, с сыном! Если у тебя маленький ребенок, ты не имеешь права влипать в подобные неприятности! Это хуже, чем просто бросить, самое настоящее предательство! Если бы он меня бросил, ушел к другой женщине, все равно ведь к сыну бы приходил. А так – его просто нет. А мы должны жить, как можем. Ненавижу! Ненавижу, за то, что о нас не подумал, за то, что мне плохо, и больше всего за то, что плохо моему ребенку!
После новогодних праздников назначили, наконец, дату суда. Со страхом и надеждой, вместе со свекровью мы отправились на суд. Но волновалась я зря, суд в этот день не состоялся. Наша адвокатесса сломала мизинец, поэтому не могла присутствовать на слушании дела. Мне это казалось странным, она же не мизинцем будет защищать мужа, а язык она, вроде бы, не ломала. Но, как бы там ни было, разочарованные, мы вернулись домой.
Сына я оставила у свекрови дома со старшим братом мужа. Брат помогал мне, чем мог, особенно управиться с ребенком. У него оказался настоящий педагогический дар! Он, как никто, умел, не повышая голоса (в отличие от меня!), заставить Димку делать все необходимое. Руки мыть после прогулки, с дядей Мишей – пожалуйста! Пообедать, лечь спать вовремя, если рядом дядя Миша – без проблем! Мне иногда даже завидно становилось: посторонний человек куда легче, чем я сама, находит общий язык с моим сыном. Но в то же время я, конечно, и радовалась их общению. Сын в это время казался совершенно счастливым и, хоть и ненадолго, забывал, что папы нет рядом. Что бы я делала без Мишки, не знаю. Он и кормил Димку (а это всегда было тяжким занятием, сын очень часто отказывался от еды), и купал его, и гулял с ним, и укладывал спать.
Я же частенько кричала на ребенка, за что потом себя ненавидела и терзалась чувством вины. Ну как можно кричать на трехлетнюю кроху? К тому же, Димка такой хорошенький, миленький и ласковый! Залезет на колени, обнимет ручонками за шею и целует, стараясь меня успокоить. Я старалась держать себя в руках, не срываться, но мне это плохо удавалось, пока я не прочитала, кажется, у Сухомлинского, что самое главное, что необходимо родителям – это терпение, терпение и терпение. Фраза почему-то очень сильно на меня подействовала, я поняла, что это и в самом деле так, и стала как-то гораздо спокойнее, намного реже повышала голос.