В этой книге Александр Матвеев являет нам свой лирический дар во всём богатстве интонационной и тематической работы. Понимание интонации как главного ключа для открытия индивидуальной образности делает тексты Матвеев по-хорошему гибкими, придает им нелинейность.
Конечно, Александр Матвеев плоть от плоти русской поэзии. Для него традиция – это святое, в ней он черпает не только вдохновение; она для него повод для творчества, попытка дерзновения, жажда дотянуться до лучших поэтических образцов. Чтобы понять стихотворения Матвеева, надо чётко определиться с позицией его лирического героя, который, как правило, идентичен образу автора. Герой Матвеева не растворяется в собственном тексте, не придаётся смазливому самолюбованию и даже не самореализуется, он кропотливо плетёт сладкий кокон из мыслей, вплетая в него и формальные приёмы, и ценнейшие крупицы человеческого опыта. Автобиографичность в книге заметна, но не выходит на первый план. Автор словно предлагает нам самим догадаться, кто он и к каким выводам его подтолкнула жизнь:
Возвращаюсь к небу
Детства моего
Чистому и грозному.
Возвращаюсь к небу
Юности моей —
Славному, морозному.
Я, старея, к небу
Чаще обращаюсь.
«Как мне жить!?» – у неба
Разузнать пытаюсь.
Впечатляет, как, находясь в одной лирической стихии, Матвеев умудряется разнообразить её предельно.
Мне б с горки кувырком скатиться,
От снега отряхнуться,
Лесного воздуха глотнуть
И всё вчерашнее забыть.
Забыть, что ты вчера ушла.
Но снег, наш первый снег, растаял,
И ничего нельзя вернуть.
Здесь один тон, сдобренный горьким отчаяньем, со свойственной русской поэзии слегка байронической позой. Видно, что свободным стихом Матвеев владеет с таким же совершенством, как и регулярным. Для выражения сложных многослойных эмоций автор использует простые слова и в этой простоте достигает значительного художественного эффекта.
Заботы мелкие, дела бумажные,
Страданья прошлые, обиды колкие
Смывает дождь.
«Что было важным мне, теперь – неважное»,
Прочь, мысли вязкие, прочь, чувства горькие, —
Убита ложь.
А это фрагмент стихотворного цикла, где ставка очевидно делается на мелодическую магию. Строки легко пропеваемы, в них явный мотив, и здесь снова поэт верен одной из определяющих русских поэтических мантр. Ведь для русского поэтического слуха музыкальность порой преобладает даже над смыслом, за эту инерцию и разгон строки мы иногда, как говорится, полцарства готовы отдать. Матвеев умело воплощает музыкальную суть русского стихотворчества.
Зима подкралась незаметно
И вот диктует мне, как жить…
Прогнать её – попытки тщетны,
За что же мне её любить?
Уныло небо, сердцу зябко,
И стынут мысли на ветру…
Схватить бы мне себя в охапку,
Умчаться в лето поутру.
В этих строках видно, как тонко Матвеев использует природный ландшафт для создания определённого настроения.
Вообще простота, я бы уточнил даже, не боясь преувеличения, – дорогая простота – для Матвеева имеет первостепенное значение. Изыски, поиск ради поиска, попытки произвести впечатление на читателя внешними эффектами Матвееву явно не по душе. Ему намного комфортней внутри канона, он ищет поэзию в себе, выуживает её из богатейших впечатлений жизни и долгих размышлений о смысле жизни. Эти раздумья далеки от самокопания, в них на первом месте человек во всём его многообразии и сложности, именно те люди, которых автор встречал на своём жизненном пути, в которых влюблялся, с которыми дружил, в которых разочаровывался, которых спасал он и которые спасали его. Это и есть предмет его вдохновения, с них всё начинается и ими же заканчивается. В стихах Матвеева всё происходит в хорошем смысле по-людски, без ржавчины пошлости, греховности нарциссизма и пакости духовного скопидомства. Открытая душа поэта наполняет его творчество живительным воздухом благородства:
Жаворонок в небе
песенку поёт,
В отдаленье хаты
белыми рядами
К речке устремились
вслед за облаками —
Словно лето детства,
предо мной плывёт.
На пруду лягушки
раскричались хором,
То ли рассердились,
то ль привет мне шлют?
На ветле засохшей
дремлет хмурый ворон,
Ты не изменился,
добрый старый пруд.
Но друзей не встречу,
хаты опустели,
Что с тобой случилось,
родина моя?
Ведь поют лягушки,
как и раньше пели,
Мир, наверно, прежний?
Изменился я.
В книге есть строки невероятной пронзительности. Многие поэты вспоминают детство, но Матвеев делает это с присущей только ему деликатностью, окутывая остроту переживания в почти символистскую дымку, – но за дымкой этой очертания весьма конкретны:
Я маленький и очень любопытный,
Я проверяю всё вокруг на первый зуб.
В руке надкусанный кусочек житный
Не сходит радость у мальчишки с мокрых губ.
Затем идти впервые я пытаюсь —
Ну до чего же неустойчива земля!
То плачу я, то щедро улыбаюсь —
Учусь выписывать ногами кренделя.
Мой первый шаг, картинки в первой книжке,
Обиды первые, жестокости урок…
Вы, взрослые, не слышите мальчишку;
Возможно, плач его услышит Бог?
Не чужд Матвеев и бичующей детали, иногда перо в его руках становится столь острым, что способно сковырнуть язвы нашего общества, показать человеческую изнанку.
Я говорю «До новой встречи»,
Ты говоришь «Прощай»
И смотришь сквозь меня
Куда-то вдаль.
Зияет раною кроваво-красный кетчуп
У толстого мужчины на салфетке
Он увлечён так шашлыком,
Что не до нас ему.
Желаю читателю получить от этой книги такое же эстетическое удовольствие, какое получил я.
Максим Замшев,
Главный редактор «Литературной газеты»,
Первый заместитель
председателя МГО Союза писателей России,
Член Совета при Президенте РФ
по развитию гражданского общества и правам человека