Я слышу крик, вижу, как лобовое стекло превращается в сотни блестящих, безобразных осколков и вдруг падаю в ледяную воду. Она взрывается под моим телом, раскрывает объятия и тянет вниз. Все ниже и ниже – на самое дно. И сколько бы я ни пыталась шевелиться, сколько бы я ни пыталась кричать, делать хоть что-нибудь – все тщетно, будто я связана невидимыми силками, к ногам привязан мешок с булыжниками, и тонуть здесь, посреди темноты и холода – неминуемая участь. Именно то, чего я заслуживаю. Изо рта уходит последний воздух. Грудь разрывается от ужасной боли. Все тело вспыхивает, съеживается, а кислорода все так и нет. И тогда я все-таки кричу. Изо всех сил. Вода тут же проникает в горло, заставляет меня давиться, кашлять, и мне становится дико страшно от того, что, умирая, я ощущаю всю оттенки паники и ужаса, я ощущаю смерть. Маме было так же больно? Она мучилась? Не найдя ответа, я в ужасе распахиваю глаза и вдруг подрываюсь на кровати.
Лицо мокрое. Я прикасаюсь к нему пальцами и начинаю громко, тяжело дышать, будто только что пробежала несколько изнуряющих километров.
Мне жутко больно. Горло до сих пор сводит в судорогах, и я хватаюсь ладонями за шею, вспоминая, как давилась собственным криком. Паршивые кошмары. Даже если ты избавляешься от ужаса в реальной жизни, он продолжает преследовать тебя во снах, лукаво напоминая о том, что живет не вокруг нас, а в нас. В нашей голове.
Спускаю замерзшие ноги с кровати, откидываю в сторону покрывало и вижу два больших, корявых шрама на правом бедре. Отворачиваюсь и с силой прикусываю губу. Трудно поверить в то, что никакой аварии не было, когда напоминания повсюду. Даже на собственном теле. Мне почему-то хочется сорваться с места, подышать свежим воздухом, выпить ледяной воды, стать под теплый душ. Но едва я привстаю с постели, как тут же в голове что-то взрывается.
– О господи! – Я хватаюсь пальцами за лоб и стыдливо распахиваю глаза. Черт! Черт! О нет! Что я вчера натворила? Постанывая, горблюсь и неуверенно поворачиваю голову в сторону зеркала. – Господи, – вновь вырывается у меня, когда я вижу в тусклом отражении худощавое, взлохмаченное чучело. Даже в такой темноте заметно, что мое лицо смято то ли от подушки, то ли от вчерашних приключений. Во рту неприятный привкус. Я все-таки преодолеваю слабость, встаю с кровати и слабыми шажками тянусь в ванную комнату. Наверняка я лишь подтвердила, что являюсь именно тем человеком, за которого меня здесь принимают: неуравновешенной, заядлой алкоголичкой, как и моя провинциалка мать. Открываю кран с холодной водой. Лицо такое тяжелое, что мне хочется упасть им прямо в раковину.
– Доброе утро, пьянчуга! – орет голос прямо над моим ухом, и, взвизгнув, я подпрыгиваю, ударившись головой о стеклянную полочку. – Тише, тише, так ведь и весь дом разрушишь.
Поднимаю взгляд на Сашу и обиженно почесываю лоб, на котором теперь определенно появится небольшой синяк.
– Говори сразу, – хриплю я, – все очень плохо?
– Смотря, что именно ты имеешь в виду.
– Меня ненавидят?
– Прости, но тебя и до этого не особо любили. – Он начинает хохотать, а я недовольно пихаю его в бок. Отличная шутка! За такое хочется не только по животу взрезать. – Ладно-ладно, успокойся. С кем не бывает.
– Со мной, – я стыдливо закрываю руками лицо, – никогда раньше не напивалась. Никогда!
– Успокаивай себя мыслью о том, что ты не напилась, а обдолбалась…
– Замечательно.
– Тебя надули, как резиновую куклу. Ты ведь не сама наглоталась ЛСД.
– Черт, о чем я только думала? – перевожу взгляд на себя в зеркало и вижу бордовые от смущения и стыда щеки. – Все как в тумане. Я говорила с мужчиной, он заснул, я взяла его коктейль. А дальше… дальше все закружилось, и…
– Впервые принимала?
– Принимала?
– Ну, наркоту. Никогда раньше не пробовала?
Удивленно скрещиваю на груди руки и отрезаю:
– Вообще-то нет. Что за вопрос? Думаешь, если моя мать работала в клубе, я за углом школы раскуривала марихуану?
– Нет, Зои. – Саша закатывает глаза и протягивает мне две вытянутые синие таблетки: – Выпей. Станет легче. А я имел в виду то, что сейчас практически все что-то пробовали.
– И ты пробовал?
– Я – в первую очередь.
– С чего вдруг? – глотаю таблетки, запиваю водой из-под крана и вновь перевожу взгляд на брата. – Наркота идет в приложении с богатым отцом, шелковыми простынями и элитной школой?
– Не завидуй.
– Еще бы! Ведь именно о такой жизни я мечтаю.
– Сарказм свидетельствует об отсутствии чувства юмора, – так же язвительно парирует Саша и потирает веснушчатый нос. Его волосы растрепаны, под глазами темно-синие круги. Наверняка он не спал целую ночь. Может, еще и обо мне беспокоился? – По секрету: у меня есть зависимость куда более серьезная. По сравнению с ней, наркота – огромный пустяк.
Хмыкаю. Думаю, он шутит, но затем вижу за тенью улыбки какое-то странное волнение, будто бы Саша действительно не врет.
– Правда? – с любопытством пожимаю плечами. – И что за зависимость?
Брат смотрит на меня пару секунд и, кажется, вот-вот признается в том, что влечет его и пугает. Но затем его лицо озаряет вымученная улыбка и, встряхнув плечами, он отрезает:
– Прими душ. От тебя все также жутко несет какой-то дрянью.
– Спасибо.
– А чего ты ждала? Вы, мисс-само-очарование-и-что-такой-клуб-делает-в-такой-монахине, облевали мои белые конверсы! Теперь я никогда не буду с тобой милым, уж прости.
Усмехаюсь, вновь стыдливо ворчу и облокачиваюсь спиной о дверцы душевой кабинки: больше никогда не притронусь к алкоголю. Что на меня вообще нашло? Только подумать: меня ведь могли изнасиловать. Еще чуть-чуть, и… Внезапно в моей голове вспыхивает образ голубых, любопытных глаз. Почему-то становится неловко. Я хватаюсь руками за талию и задумчиво прикусываю губу: кто же это был? Почему помог мне? А я ведь даже не сказала спасибо. Пьяная дура. Хотя, возможно, сразил меня не алкоголь, а сильные руки, мужество, самоотверженность, с которой этот незнакомец сначала вырвал меня из объятий мужчины, а затем и довез до дома. И, конечно, глаза. Черт. Все в тумане, абсолютно все: и лицо того идиота, и сцена, и музыка, и танцы, но эти синие глаза… Наверное, я сошла с ума.
Саша уходит, а я виновато застилаю кровать. Затем стягиваю волосы в хвост, надеваю второй комплект школьной формы: гофрированную юбку, блузку, узкий жилет, и застенчиво замираю около двери. Смотрю на нее, будто на монстра, и нервно сжимаю, разжимаю пальцы: хочу ли я выходить? Хочу ли видеть осуждение и, возможно, разочарование? Нет, определенно не хочу. Но разве у меня есть варианты? Я подставила себя, конкретно подставила. Теперь надо исправиться и, главное, извиниться. Вот только простят ли меня?
Выхожу из комнаты, нерешительно вскидываю подбородок и вдруг слышу:
– Кость, мой телефон. – Голос Елены. Я недоуменно замираю и бросаю взгляд за спину, в сторону их спальни. – Я забыла его на тумбочке. Слышишь?
Но вряд ли он слышит. В коридоре ни души. И тогда в моей голове внезапно вспыхивает ярко-желтая лампочка: я неожиданно понимаю, с чего могу начать свои долгие и вымученные извинения. Нахожу черный, вытянутый «Блэкберри», глубоко втягиваю в легкие воздух и иду к Елене. Надеюсь, она не накинется на меня с кулаками. Или какое там оружие у богатых женщин? Длиннющие когти? Стучусь. Не дожидаюсь ответа, открываю белоснежную дверь и застываю на пороге. Идти дальше смелости не хватает.
Елена сидит на стуле перед высоким, овальным зеркалом. Она красит глаза, аккуратно выводя черные линии над ресницами, и, закончив, встречается со мной взглядом.
– Ты что-то хотела? – низким голосом интересуется она, но не оборачивается. Все так же испепеляет меня карими глазами в отражении.
– Я услышала, что вам нужен телефон, и… – кладу «Блэкберри» на столик, стоящий прямо около двери, – решила помочь. – Елена не отвечает. Продолжает смотреть на меня, молчать, и тогда я перехожу в наступление. – Я хотела извиниться. То, что произошло вчера…
– Зои.
– Но…
– Что ты делаешь? – женщина все-таки оборачивается. – Ты просишь прощения?
– Да, мне ужасно неловко, и…
– Никогда ни перед кем не извиняйся, – вновь перебивает меня Елена. Она встает со стула, нежно-розовый халат распрямляется на ее изящном, тонком теле, и я застываю, встретившись взглядом с черными, карими зрачками, полными уверенности, непоколебимости и какой-то напускной опасности, будто эта женщина способна на что угодно, лишь бы не упасть в грязь лицом. – Если ты ошиблась, будь добра – живи с этим. Но не приходи ко мне и не проси прощения. Думаешь, все изменится, едва ты покаешься? – Она хмыкает и шепчет: – Нет.
– Но мне правда жаль. Я поставила вас в неловкое положение.
– Так и есть.
– Поэтому простите.
– Зачем? – Елена подходит ко мне. Останавливается практически перед моим носом и вновь грациозно пожимает плечами. – Ты поступила так, как считала нужным.
Растерянно складываю перед собой руки. Странный разговор, и я понятия не имею, что говорить дальше. Может, просто сорваться с места и выбежать из комнаты?
– Вы… – Не знаю почему, но эта женщина внушает мне ужас. – Вы разочарованы?
Елена вдруг снисходительно выдыхает. Она поправляет темные, густые волосы и говорит:
– Возможно, однако не из-за того, о чем ты подумала.
– Вас не смутила моя поздняя вылазка?
– Нет. Я знала, что так будет. Все знали. Но меня расстроили твои слова. – Женщина возвращается к зеркалу. Садится на табурет и отрезает: – Я думала, ты сильнее, чем кажешься.
Что ж, это задевает куда больше, чем все сказанное ранее. А может, я просто разделяю ее мнение и тоже недоумеваю: когда я стала такой слабой, когда решила, что бежать от проблем – единственный выход.
Собираюсь уйти, как вдруг Елена восклицает:
– Подожди. Раз уж мы встретились и даже перекинулись парой слов… – она кривит губы и вновь оборачивается. – Во-первых, твоя одежда.
– Что с ней?
– Ее нет. То, что ты носишь – нужно срочно сменить. – Она не поясняет почему, а я не бросаюсь спорить, ведь знаю, в чем дело. – Во-вторых, уроки. Я говорила с директрисой, она записала тебя на дополнительные занятия по высшей математике, французскому, литературе и обществознанию. Будешь посещать их в зависимости от основного расписания.
– Как скажете.
– И, в-третьих, благотворительный вечер Школьного Фонда Искусств. Это традиционное мероприятие, на которое приглашаются те семьи, что числятся в комитете профсоюза и регулярно жертвуют деньги на развитие и рост лицея. – Она кивает. – То есть мы.
– И я?
– И ты. Предупреди Сашу. Он наверняка, как всегда, решил забыть и исчезнуть. Скажи, в этот раз я лично поведу его за руку. Как на первое сентября.
Она кивает, поворачивается к зеркалу, а я медленно выхожу из комнаты. Итак, отлично, из школы меня не выгнали. Интересно, почему? Еще более интересно, что я буду делать на благотворительном вечере, не имея ни гроша в кармане? И куда интересней, почему Елена не сожгла меня презрительным взглядом и не выкинула из собственного дома к чертовой матери?
Ладно. Будем считать, что мне дали второй шанс.
Я спускаюсь по лестнице, постанывая то ли от головной боли, то ли от коликов в боку: тот урод оставил парочку хороших синяков на моей талии, как вдруг вижу Константина. Он тоже меня видит и тут же, молниеносно, сводит толстые, густые брови в одну линию. Почему-то вспоминаю слова Елены и решаю не извиняться. Раз здесь такие правила, буду их соблюдать.
– Рад, что ты цела, – цедит отец и скрещивает на груди руки. – Голова болит?
– Немного.
– А что-нибудь еще?
Наверное, он имеет в виду совесть, так что я тяжело выдыхаю и киваю:
– Да, я оплошала.
– Ты ушла! Попросту сбежала! – скорее всего, в подобных ситуациях он никогда еще не был, потому что лицо у него удивленное и шокированное. – Зои, ты села на мотоцикл и укатила с незнакомым байкером! Вечером! Совсем одна!
– Издержки подросткового максимализма, – неохотно предполагаю я. – С кем не бывает.
– Это неправильно.
– Наверное.
– Впредь так не делай.
– Хорошо.
– Все? – Он пожимает плечами. – Ничего больше не скажешь?
– А что еще я могу сказать?
Константин опускает руки. Смотрит на меня разочарованно, выражая именно эту эмоцию. И неожиданно порицательно отрезает:
– Извинений было бы достаточно.
Он уходит, а я так и стою с открытым ртом, едва сдерживаясь от безумного порыва удариться головой о стену! Что за бред? Он ждал извинений? Тогда какого черта Елена их терпеть не может? Отлично! Просто замечательно.
Мы приезжаем в школу за пятнадцать минут до начала уроков, и я спокойно выдыхаю, обрадовавшись, что не буду вновь выслушивать тираду от директрисы насчет опозданий и тотального неуважения к старшим. Мы проходим около стенда с объявлениями, листовками, расписанием занятий, и я невольно останавливаюсь. На доске снимок улыбающейся девушки с кольцом в губе и сильно накрашенными глазами. Вокруг фотографий множество приклеенных маленьких листочков с пожеланиями, словами поддержки, и мне становится жутко неловко.
Похоже на мемориал.
– Кто это? – легонько пихаю Сашу в бок. – Неужели ее больше нет?
– Сложно сказать. Лиза пропала в позапрошлом месяце. С тех пор что только ее родители не делали. Бесполезно. Тело так и не нашли.
– Тело? А что, если она просто сбежала? Внешность у нее дерзкая, это кольцо в носу…
– Не думаю. Она неплохо училась, постоянно развлекалась на внешкольных вечеринках, а уходить ведь надо от чего-то, правильно? Просто так никто не исчезает.
Странно. Целый коттеджный город из богатых толстосумов, и никто не смог организовать серьезные поиски? С трудом верится. Возможно, я начиталась остросюжетной литературы, но интуиция мне подсказывает, что в таких местах люди находят все, что действительно ищут. Получается, Лиза не так уж и сильно нужна жителям этого райского местечка или же кому-то просто выгодно ее отсутствие.
– Я тут понял, что ничего о тебе не знаю, – внезапно протягивает Саша, и я вскидываю брови: интересное замечание. – Стоит это исправить.
– И каким же образом?
– Просто… поговорим, – неуверенно усмехается парень и потирает сонные, красноватые глаза. – Не знаю, как это должно происходить между сводным братом и сестрой…
– Определенно неловко.
– Точно. Значит, встретимся на большой перемене и попытаемся узнать друг о друге что-нибудь интересненькое. Звучит заманчиво!
– Ага, например, какой твой любимый фильм, любимая книга…
– Любимая поза в сексе…
Я толкаю Сашу в бок и закатываю глаза: великий шутник. А мне еще что-то рассказывал про сарказм. Возможно, это напускное, но я определенно влюблена в легкое отношение парня к жизни. Бороться с проблемами через улыбку – самый классный способ. Мне проще закрыться в себе, выстроить стены, абстрагироваться и не вылазить наружу. Саша же совсем другой, и я бы хотела перенять у него этот странный оптимизм. Кажется, идти по жизни и улыбаться гораздо приятнее, чем горбить спину и изнывать от одиночества.
Мы прощаемся возле гигантского розария. Я провожаю брата взглядом, поправляю ремень сумки и только делаю один шаг в сторону, как тут же оказываюсь прижатой спиной к ледяной, твердой поверхности стены.
– Доброе утро.
Поднимаю взгляд и едва сдерживаюсь от порыва закричать со всей мощи, когда замечаю опасную улыбку, копну густых волос и знакомую уже мне зубочистку в белоснежных зубах.
– Я не хочу опоздать, – выпрямляюсь и пытаюсь выглядеть решительно, словно не боюсь этого парня и не мечтаю сейчас сорваться с места и унестись как можно дальше. Однако вряд ли мой голос внушает опасность. Вместо того чтобы отойти в сторону, Дима лишь подходит ближе, и я чувствую запах сигарет, исходящий от его дорогой одежды.
– Не хочешь меня отблагодарить? – мурлычет он.
– Корсет мог бы отыскать получше.
– Опять лжешь. Я же видел, как тебе понравилось дефилировать в нем.
– Ты ошибаешься.
– Я редко ошибаюсь. – Дима разминает плечи и оценивающе пробегает по мне взглядом. Останавливается где-то на бедрах, хмыкает и тянет: – Какое на тебе будет платье?
– Что прости? – Наши глаза встречаются, и я буквально ощущаю, как внутри сжимаются все органы. Мне определенно не нравится этот человек. Я чувствую, он хочет от меня того, что я не смогу ему дать, и это сводит с ума, безумно пугает, ведь всем известно: Дима берет все, что желает, без проблем и без разборок. – Какое еще платье?
– Которое ты наденешь на благотворительный вечер. Пусть оно будет нежно-розовым.
– К счастью, тебя это не касается.
– Мы идем вместе.
Я едва не давлюсь собственным удивлением. Что? Вскидываю брови и неожиданно для себя усмехаюсь.
– Нет. Это вряд ли.
– Вряд ли бы ты осталась в школе, если бы я не поговорил с директрисой, – холодно чеканит парень и тут же улыбается, будто способен и радоваться, и злиться одновременно. – А вечер не обсуждается.
– С какой стати? – теперь я действительно чувствую ярость. – Я не хочу идти с тобой.
– Зато я этого хочу.
– С чего вдруг? Ты же собирался стереть меня в порошок, – я язвительно вскидываю брови и решительно подаюсь вперед, – что изменилось?
Дима игнорирует мое недоумение. Вынимает изо рта зубочистку и шепчет:
– Ты сделаешь так, как я скажу. Ты должна мне.
Меня буквально трясет от его уверенности, от его невозмутимого голоса и самодовольной улыбки. И, вместо того чтобы согласиться и продлить себе жизнь, я вновь рычу:
– Катись к черту.
Срываюсь с места, однако затем охаю и грубо отпружиниваю назад. Парень нависает надо мной будто грозовая туча, но на сей раз я не вижу в его глазах былого самообладания. Одной рукой он преграждает мне путь, другой – хватает подбородок. Он сжимает его так сильно, что мне становится больно, и я испуганно вскрикиваю.
– Отпусти!
– Ты портишь себе жизнь, маленькая лгунья. Не рискуй так, иначе мне придется изуродовать твое милое личико.
– Я не боюсь тебя.
– А стоило бы.
Дима грубо выпускает мой подбородок из оков, и я так сильно ударяюсь головой о стену, что стискиваю губы. Ошеломленно наблюдаю за его невозмутимой, кривой улыбкой и упрямо сдерживаю истерику. Все в порядке. Он тебя не тронет. Он не посмеет. Но внутри сгораю от страха. Что это было? Парень уходит, изящно переставляя ноги, а я так и стою, прижавшись к стене, соображая, что мне теперь делать. Сменить школу? Черт. Протираю руками вспотевшее лицо и с силой прикусываю губу.
Никогда не думала, что есть люди похуже наркоманов и заядлых алкоголиков. Видимо, от отребья отталкивает внешность, а от людей, подобных Диме, – природная натура. Если первые скатываются вниз благодаря своей бедности и нищете, то вторые – осознанно выбирают тот или иной способ существования. И факт, что Дима полностью отдает себе отчет во всех своих поступках, не просто пугает, он повергает в безумный ужас, ведь отыскать кого-то хуже психа, прекрасно понимающего, что никто не сможет ему ничего сделать, – вряд ли получится.
Я врываюсь в кабинет литературы со звонком. Евгений Петрович кивает, чтобы я как можно быстрее уселась на место, а затем говорит на весь класс:
– Мы становимся крепче там, где ломаемся. Чьи слова?
– Пушкина, – смеется кто-то с задних рядов.
– Еще варианты?
– Толстого?
– И снова промах. Автору присудили Нобелевскую премию по литературе! Сам писатель не смог присутствовать на вручении, но тем не менее зачитывалась его лекция, в которой говорилось, что «творчество – это в лучшем случае одиночество».
– Хемингуэй, – неохотно отрезает женский голос со второй парты, и я удивленно вскидываю брови. Миловидная блондинка – та самая, что талантливо вешала мне лапшу на уши в ду́ше, – пожимает плечами и повторяет: – Эрнест Хемингуэй. «Некоторые книги незаслуженно забываются, но нет ни одной, которую бы незаслуженно помнили».
– Отлично, Софья! – радуется учитель. Он гордо кивает и с интересом осматривает весь класс. Глаза у него бешено бегают от одного ряда к другому, выискивают провинившихся, и вдруг останавливаются на мне. У меня в желудке все скручивается. Я интуитивно ощущаю нечто паршивое. – В начале карьеры Эрнест не был популярен. Он всего лишь неплохо писал и горячо мечтал о славе. В конце концов Хемингуэй, сам того не ведая, воспользовался замечательным советом Антона Павловича Чехова: краткость сестра таланта. То есть: чем меньше слов – тем лучше! Вот, например, Зои, – непроизвольно выпрямляю спину, – опиши Софию одним словом.
– Одним?
Блондинка поворачивает ко мне свое идеально-ровное, ангельское лицо и пожимает плечами: мол, давай, рискни. А у меня, как назло, в голове вертятся лишь едкие замечания, по типу: ненастоящая, лживая, искусственная, сделанная, подлая. Я неуверенно откашливаюсь, пытаясь выиграть себе хотя бы пару секунд, туго соображая, что же такое можно сказать о человеке, едва его зная, но уже успев тотально в нем разочароваться.
– Возможно… – нервно прикусываю губу. Будь вежливой, Зои. Не стоит при всем классе обзывать блондинку лживой лицемеркой или пустоголовой дурой. – Возможно, начитанная?
– Интересно, – кивает Евгений Петрович. – Принимается! Теперь твоя очередь, София.
Девушка особо долго не думает. Поправляет медовые, густые волосы и восклицает:
– Чужая.
По классу проносятся одобряющие возгласы, посвистывания, и я задето хмыкаю, изо всех сил стараясь скрыть в себе эмоции и не выставить напоказ дикую обиду. Смотрю на довольную блондинку, вижу, как она снисходительно пожимает плечами, мол, извини, и буквально сгораю от желания хорошенько врезать ей прямо по идеально загорелому лицу. И вроде, что такого в этом безобидном прилагательном? Это ведь даже не ругательство, не едкость. Но меня будто кольнули в самое сердце. Приходится пересмотреть свои взгляды на многие вещи, и прежде всего на то, что миловидная София, прекрасное, чудное создание с медовыми волосами и длинными, пышными ресницами, – не такая уж и пустоголовая блондинка, как может показаться на первый взгляд. Несмотря на внешность, она отлично соображает и сумела вывести меня из себя, сказав лишь одно крошечное слово. Точный выстрел.
– Тише, тише, – командует учитель. Он широко разводит руки в стороны и прищуривает серые глаза, – это еще не все. Теперь я предлагаю каждому из вас написать на листочке лишь одно слово. Одно! Пусть оно выражает то, что вы сейчас чувствуете. То, что волнует вас или гложет. Станьте поэтами на несколько минут, – он раскладывает разноцветные листочки на парты и воодушевленно улыбается, – представьте, что от данного слова зависит все ваше настроение на дни, недели вперед!
– И что мы за это получим?
– Вы получите незабываемые впечатления, – саркастически отвечает на чью-то реплику Евгений Петрович и плюхается на кожаное учительское сиденье.
Кладу перед собой синий квадратик, достаю ручку и задумчиво осматриваюсь: интересно, только я понятия не имею, что писать? Класс просторный, светлый, с огромными стеклянными окнами во весь мой рост, но я все равно не могу нормально дышать. Такое чувство, будто после приезда я разучилась дышать полной грудью, словно после смерти мамы кислород потерял всякую ценность.
Через несколько минут Евгений Петрович собирает у нас листочки и тасует их, будто с десяток лет является самым заядлым картежником Санкт-Петербурга. Затем он облокачивается спиной о стол и говорит:
– А теперь самое интересное. – Его пальцы переворачивают первый розовый квадратик, и я чувствую, как вся моя кровь приливает к лицу. Господи, неужели он собирается читать их вслух? – Математика? Очень интересная заметка. Да-а-альше, танцы. ЕГЭ. Нирвана. Надеюсь, вы имели в виду группу. Тачка. Сестра. Карибы. Пенис – хм! О, а тут у нас что? – учитель широко улыбается и показывает всему классу, нарисованное на листочке кривое сердце. – Осторожно, кто-то среди вас безумно влюблен! – Ребята смеются. Я тоже усмехаюсь, однако не выпускаю из пальцев края стула. Так и тянет сорваться с места. О чем я только думала? Надо было написать какую-нибудь чушь, как, впрочем, все и сделали. Смотрю на то, как учитель переворачивает очередной листочек, на этот раз синий, и слышу, – мама.
У меня земля из-под ног исчезает. Я растерянно хмурю лоб и пытаюсь выглядеть как можно проще, но уверена, что каждый из одноклассников понял, кому именно принадлежит данный тупой квадратик.
– Лето. – Откашлявшись, восклицает Евгений Петрович. Я благодарна ему за то, что он не акцентирует внимания и продолжает пытку, иначе мы бы так и сидели в тишине до конца этого треклятого урока. – Бугатти. Еще один Бугатти. – Два коренастых парня пожимают друг другу руки. – Экзамены. Самоубийство – притворюсь, что этого я не заметил. Диета. Одиночество…
Учитель увлеченно читает дальше, а я непроизвольно замечаю, как вздрагивают плечи Софьи. Что? Медовая королева вместо SPA и солярия написала – одиночество? Не может быть. Удивленно вскидываю брови и вижу, как девушка кидает на меня настороженный взгляд. Она тут же отводит его в сторону, натянуто улыбается какой-то жирноватой брюнетке, но меня не обмануть. Записка действительно блондинки! Как же так? Неожиданно я понимаю, что не только меня подловили и обманом вынудили сознаться в чем-то важном. Возможно, не только я страдаю от чрезмерной доверчивости.
– «Может, сегодня счастье мне улыбнется, – торжественно цитирует учитель и бросает карточки к себе на стол. – День на день не приходится». Откуда строки? – На этот раз молчат все, включая Софию, хотя интуиция мне подсказывает, что блондинка отлично знает ответ. – «Старик и море»! Записали тему в тетради и приготовились к долгому путешествию с кубинским рыбаком – Сантьяго.
Остаток урока внимательно слушаю Евгения Петровича. Он рассказывает безумно интересно, а для занятий по литературе интерес, пожалуй, самое главное. Со звонком скидываю в сумку тетради, учебник, ручки и неуверенно бреду к учительскому столу. Преподаватель складывает все наши записки в верхний выдвижной шкафчик, затем кивает какой-то девочке и наконец переводит взгляд на меня. Его брови ползут вверх.
– Что-то случилось, Зои?
– Нет. – Смущенно улыбаюсь. – Я насчет дополнительных занятий.
– О да, точно! Вспомнил. Обычно я встречаюсь с ребятами раз, два в месяц. Не больше. Так что это никак не повредит твоему расписанию, не волнуйся. Мы уже выбрали несколько историй. Найдешь полный список на сайте лицея в разделе «Книжный день». Справишься?
– Конечно.
– Отлично. Сейчас мы взялись за Стивена Чбоски. Слышала о таком?
– Нет, к сожалению. – Мне внезапно становится жутко неловко, и я почему-то решаю оправдаться: – У нас библиотека в прошлой школе была очень маленькой.
– Не страшно. Думаю, ты его оценишь. Мы не работаем по программе лицея, пытаемся расширить кругозор. – Евгений Петрович почесывает шею и криво улыбается: – Ты ведь не собиралась засесть с Толстым и Гоголем, правда?
– Нет!
– Отлично! Следующий сбор через две недели. Напиши по книге эссе и составь короткий план. Договорились?
– Конечно. – Мы улыбаемся друг другу, и я вдохновленно шествую к выходу. Паршиво, конечно, что единственный человек, не попытавшийся вонзить в меня свои толстенные когти, учитель по литературе. Однако полное отсутствие союзников тоже не оставило бы меня равнодушной. Поэтому буду радоваться тому, что имею.
Выхожу из кабинета и вдруг вижу Сашу с каким-то кучерявым парнем около кожаного, черного дивана. Они оживленно болтают, эмоционально рассекают руками воздух, и что-то мне подсказывает, что тема для разговора у них отнюдь не веселая. Я подхожу к ним и недоуменно вскидываю брови:
– Все в порядке?
Светлый парень собирается открыть рот, как вдруг Саша нагло его перебивает:
– Конечно.
Они смотрят друг на друга немного дольше, чем положено, а затем со вздохом опускают одинаковые, худоватые плечи. Я хмурюсь.
– В чем дело?
– Как прошла литература? – вопросом на вопрос отвечает брат. Он подходит ко мне и заграждает друга тонкой спиной, но я все равно замечаю, как кучерявый парень закатывает серые глаза к потолку и цокает. – Не уснула?
– Да нет. Было даже весело. Я – Зои.
– Ярый.
Недоуменно переспрашиваю:
– Ярый?
– Да. – У кучерявого парня пухлый, смешной нос и толстые брови. Он небольшого роста, хлюпкий, но выглядит гораздо старше Саши, возможно, из-за слегка заросшего подбородка. – Вообще меня зовут Ярослав. Но это не имя, а клеймо какое-то.
– Чудесная логика. Вы в одном классе?
– К счастью.
Саша усмехается, поправляет ремень кожаной коричневой сумки, а я невольно замечаю, как сильно у него покраснела шея. Буквально горит красными пятнами.
– Тебе плохо? Ты весь пылаешь.
– Нет, – он отмахивается от меня ладонями, – что ты выдумываешь?
Но я вижу: творится нечто неладное. Сашу жутко трясет. Мне определенно не по душе его состояние, которое вот-вот да разорвет его на части. И поэтому я решительно стискиваю зубы, собираясь вытащить из него ответы любым способом. Однако внезапно над нашими головами разносится протяжный, неприятный звон, и брат вздыхает.
– Мы ведь увидимся на большой перемене?
– Конечно. Почему нет? Встретимся здесь же, договорились?
Он кивает. Убегает с другом в сторону второго этажа, а я не двигаюсь с места. Думаю, что так сильно его напугало? Почему он не сказал мне правду? Эти вопросы не покидают мою голову ни на одном из последующих уроков, и я испуганно слежу за часами, ожидая большой перемены со странным, неприятным ощущением. Интуиция приказывает сорваться с места и увидеть Сашу прямо сейчас. Однако я не прислушиваюсь. Высиживаю сначала французский, потом биологию, затем химию и сгораю от любопытства, отсчитывая каждую секунду во время истории. Будто одержимая.