Моя любимая дорога лежит вдоль озера Аусенальстер. Я с удовольствием прогуливаюсь здесь один-два раза в неделю. Обычно вечером после работы. Свой путь я начинаю на улице Шваневик, прямо у воды, и по ветру с озера узнаю, каков Альстер сейчас. Гладкий ли как зеркало? Или одна волна неспешно гонит другую? Или же озеро по-настоящему разбушевалось? Иду в северном направлении, мимо Гамбургского сената, где постоянно дежурит полицейский автомобиль. Полицейские частенько включают обогрев, и по запаху дизеля и звуку я распознаю их присутствие. Летом и когда светло, я иногда могу даже разглядеть машину – под определенным углом зрения и при соответствующем освещении. Далее прохожу мимо клуба по академической гребле, мечети и маленького парка. Потом дорога идет немного вверх. Затем меняется ее покрытие, и я ощущаю корни деревьев под ногами. Когда есть время, дохожу до большого моста, где легкий бриз доносит запах жареной картошки из ресторана неподалеку. Потом разворачиваюсь и возвращаюсь той же дорогой.
Обычно я неохотно рассказываю о таких вещах, потому что люди сразу думают: «Полный дурень! Почти слепой, еле ходит и разгуливает один в темноте вдоль Альстера!» А некоторые и высказывают свои мысли вслух. И наверное, их лица при этом выражают ужас, но, к счастью, я этого не вижу.
Мне каждый раз советуют: «Будь разумным, возьми хотя бы трость с собой». Как я должен на это реагировать? Я не хочу показаться циничным, но мне не остается ничего иного, как спросить: «Какую трость ты имеешь в виду? Для слепых или для ходьбы?»
Сейчас мой уровень зрения – пять процентов. В незнакомой местности мне действительно необходима трость для незрячих. Кроме того, оба моих тазобедренных сустава разрушены, за что я должен благодарить химиотерапию. В правом бедре уже давно стоит искусственный сустав, но он настолько изношен, что скоро его придется менять. Левый же еще не оперировали, но он тоже в очень плохом состоянии. Чисто теоретически разумно было бы пользоваться и тростью для ходьбы. Но практически это бред – одновременно использовать обе палочки. Даже если бы я так и сделал, они помешали бы мне насладиться прогулкой. Поэтому я отказываюсь от обеих.
Прежде чем я стал гулять по побережью Альстера в одиночку, меня сопровождал друг. За время наших совместных прогулок я запомнил, как меняется дорожное покрытие на протяжении всего пути: асфальт, плитка, гравий, утоптанный песок, трава. Это надежные ориентиры. Также полезно для ориентации, когда на асфальте местами встречаются кочки или мелкая плитка сменяется крупной. Все это я чувствую ногами, слышу по собственным шагам и по шагам прохожих. Моими ориентирами является все, что можно услышать, ощутить, унюхать: голоса, шум ветра в ветвях деревьев, звон стеклянных бокалов, музыка, шуршание велосипедных шин, рокот моторов, запах еды, ароматы, источаемые растениями… Кроме того, я запомнил, сколько шагов от одного примечательного места до следующего.
Когда я уверенно иду вперед, прохожие не замечают, что я – слепой. Бывало даже, что у меня спрашивали дорогу. То, что мне трудно передвигаться, тоже не сразу бросается в глаза. Даже мне самому. Конечно, я испытываю боль, но когда настроение хорошее, она ослабевает. К тому же в фитнес-центре я целенаправленно тренирую группы мышц, позволяющие разгрузить суставы. Может, порой я действительно веду себя как дурак, но пешие прогулки и спорт – для меня не сумасбродство, они мне жизненно необходимы. Для удержания равновесия. Душевного. Физического. Равновесия между телом и духом. Только когда все внутренние силы уравновешены, можно идти по жизни с гордо поднятой головой. А поскольку равновесие не было дано мне от природы, я поддерживаю его, бывая как можно чаще на свежем воздухе и ежедневно выполняя физические упражнения. Поочередно один день – силовая тренировка, другой – тренировка на выносливость. Каждая – по 45 минут. До недавнего времени я частенько бегал с приятелем по берегу, но после неудачного падения перешел на тренировки на беговой дорожке или в бассейне. Все-таки доля благоразумия во мне присутствует.
С тех пор как я начал следить за своим внутренним равновесием, мне стало легче управлять собой и справляться с жизненными вызовами. Я не отрицаю, что на сто процентов инвалид. Но это больше не стоит преградой на моем пути – ни вдоль озера Альстер, ни на жизненном. Я в ладу с собой. Я ставлю цели и достигаю их. И всякий раз убеждаюсь в том, что это совсем не сложно. Собственно, кроме обретения внутреннего баланса необходимо выполнить еще лишь несколько условий. Первое: не позволять навязывать себе цели, а ставить перед собой собственные. Второе: положиться на свое восприятие и в полной мере использовать те органы чувств, которые есть в твоем распоряжении. Третье: найти квалифицированных, надежных помощников. Четвертое: прилагать усилия. На мой взгляд, усилие – это самое простое во всем деле. У человека так много сил, и жаль, что часто они остаются нерастраченными.
По собственному опыту знаю, что подавляющее большинство людей считают невозможным то, что не поддается их представлению. Так они ограничивают себя и других в мыслях и действиях, не используют колоссальный потенциал. Они скептически относятся к таким, как я, кто проживает ту самую невозможную жизнь. Некоторые с огромным удовольствием пожалели бы меня за мою инвалидность. Их напрягает на равных общаться с человеком, профессионально успешным, с хорошо натренированным телом и, между прочим, парочкой физических недостатков.
Как бизнес-консультант, персональный коуч и тренер, я ежедневно много времени провожу с людьми. Все мои клиенты знают, что я слабовидящий, и это их не смущает. Они думают так: «У этого Кахаватте, пожалуй, есть проблемы, но это его проблемы, не наши. Мы платим ему за услуги, а он выполняет свою работу». Они не пустословят и не проявляют излишней тактичности, а думают о результатах нашей совместной работы. Только к цели! И это мне нравится.
Многим клиентам нет дела до моей слепоты – для них очевидно, что благодаря своему физическому недостатку я развил особые способности, из которых они могут извлечь собственную выгоду.
Я обладаю чрезвычайно тонким слухом и чувствую то, что ускользает от зрячих людей.
Вот говорят: глаза – зеркало души. Но не для меня. Для меня голос человека есть голос души. Кто пытается провести меня, изменив интонацию своего голоса, тот сильно просчитался. Страх, радость, ложь, искренность, неуверенность, бездушие, добросердечность, неприязнь, симпатия и прочее, прочее, прочее – все это я вмиг расслышу, даже если мой собеседник считает себя мастером конспирации.
Я не отрицаю, что на сто процентов инвалид. Но это больше не стоит преградой на моем пути – ни вдоль озера Альстер, ни на жизненном.
Недавно один коллега сказал мне: «Поскольку ты воспринимаешь окружающий мир через звуки, ты иначе усваиваешь информацию, иначе ее оцениваешь и приходишь к совершенно другим выводам. Это очень ценная способность. В твоем случае можно говорить не о недостатке, а о преимуществе».
Поступи я так, как советовали все сотрудники служб по делам инвалидов, сегодня я занимался бы тем, что мне вообще не по душе. Например, изготавливал бы щетки. Мне следовало получить «подходящее для человека с ограниченными возможностями образование», которое прямиком привело бы меня в цех для слепых. За такую перспективу от меня ожидали еще и благодарности, поскольку мое образование и мастерская, где трудятся слепые, стоят налогоплательщикам целого состояния.
Меня постоянно увещевали: «Будьте реалистом!» И я остался реалистом, но на свой манер. Я придерживался и продолжаю придерживаться мнения, что если образованный, многое умеющий и мотивированный человек прозябает за счет государства, это его личная катастрофа и ущерб экономике. На сегодняшний день я самостоятелен, независим и приношу доход государству. Я плачу налоги, предоставляю рабочие места и никогда не скучаю. Скорее наоборот, у меня довольно напряженная жизнь: двенадцатичасовой рабочий день, редкие выходные. Я не делаю ничего невозможного, но и не хочу беречь себя. Каждый день я получаю удовольствие от того, чем занимаюсь. Удовольствие почти настолько же важно, как и внутреннее равновесие. В нашем офисе много работают, но и много смеются. У нас молодая команда со свежими, оригинальными идеями.
Когда мне давали совет забыть свои мечты, скорее всего, не имели в виду ничего плохого, но было досадно. К чему бы я пришел в жизни? Как бы чувствовал себя? Отключить мозг? Намеренно создать себе барьеры? Для меня достаточно уже имеющихся физических ограничений.
Свои мечты мне удалось воплотить в жизнь. Даже те, о которых я думал с опаской. Отчасти реализовались и те из них, которые я и не осознавал. Я не собирался становиться предпринимателем и предоставлять услуги консалтинга организациям. Теперь я понимаю, что это мое призвание, желание, которое долгое время скрывалось в глубинах моей души.
Однако воплощению моих замыслов предшествовал долгий путь. Мне пришлось пережить не только кризисы, но и настоящие личные катастрофы. Изнуренного, меня одолевали страхи. Я шел по краю. Я ощущал себя бесполезным. Вместо того чтобы искать новые источники для восполнения утекающей энергии, я больше вредил себе. Много раз я плевал на себя и опускался так низко, как только может опуститься человек.
Мне пришлось преодолеть множество преград. Некоторые из них поставила передо мной судьба, другие я сам себе придумал. Какие-то создали мне недоброжелатели и люди, не желавшие понять меня. Кроме того, наша экономическая и социальная система не всегда гибка по отношению к тем, чьи органы чувств не функционируют привычным образом. Так, очень рано я выучил: кто борется, тот может и проиграть. Но если ты не борешься вообще, ты уже проиграл.
Свое первое значимое решение я принял в девятнадцатилетнем возрасте, когда, поступив на работу, скрывал слабое зрение от работодателя, начальства и коллег. Почти пятнадцать лет я играл роль зрячего. Отважно взбирался по карьерной лестнице: от стажера в гостинице до официанта и далее вплоть до управляющего. Я специализировался на высокой кухне и на управлении пятизвездочными отелями. Я никогда не получил бы возможности работать в этих сферах, если бы открыто заявил о своем недостатке.
Годами я жил во лжи, целенаправленно водил за нос огромное количество людей. Поначалу без всяких угрызений совести, а потом совесть проснулась. Но человек ко всему привыкает. Ложь приносила дивиденды, но и стоила мне немало: в какой-то момент физическое напряжение и моральный груз стали столь велики и тяжелы, что я сломался. Карты были биты.
Очень медленно мне удалось собрать себя заново. Имело ли все выше перечисленное смысл? Думаю, имело. Потому что обходные тропинки, которыми я шел, мелководье, по которому переходил вброд, привели меня в точку, где я в конце концов осознал, что на верном пути.
С тех пор как я перестал скрывать дефект зрения, привычным стал вопрос: «А что вы видите?» Трудно объяснить, но я пытаюсь: в центре моего поля зрения – где другие видят острее всего – большое серое пятно. Вокруг пятна я воспринимаю все как через тройное толстое светорассеивающее стекло. Эдакая колышущаяся каша. Цвета я едва ли могу различить, все в основном серое. Восприятие трехмерного пространства тоже мне недоступно. Визуально я пребываю в маленьком, сером, двухмерном мире. Движения я по большей части не распознаю, и чем они быстрее, тем надежнее ускользают из виду. Здания как таковые я иногда идентифицирую. А в зависимости от времени суток и освещения мне удается рассмотреть в общей каше некоторые детали, например: буквы на плакате. Как бы то ни было, но недавно, передвигаясь, собственно, по хорошо знакомой дороге, я наткнулся на фонарный столб. Было больно. Суммирую: по большей части я ничего не распознаю, а что не видишь, то не можешь и описать.
Так, очень рано я выучил: кто борется, тот может и проиграть. Но если ты не борешься вообще, ты уже проиграл.
Поэтому я не спрашиваю в ответ на навязчивый вопрос: «А вы что слышите?» Я же знаю, что люди слышат гораздо меньше меня, и мне действительно любопытно, что ускользает от их слуха. Задавая подобный вопрос, легко нарваться на грубость. Сдается мне, что хорошо видящие люди из всего изобилия информации усваивают ровно столько же, сколько и я. Много зрительной информации плюс мало звуковой равно мало зрительной плюс много звуковой.
Не хотелось бы приукрашивать, поэтому скажу конкретно: быть слабовидящим и с трудом ходить само по себе довольно скверное дело. Я бы не задумываясь от этого отказался. Но, с другой стороны, меня раздражают причитания политиков по поводу жалкого положения инвалидов. У меня, без сомнения, высокий уровень жизни. Интересная работа, милая небольшая квартирка. При всех своих проблемах со здоровьем я всем обеспечен, никто не спрашивает у меня кредитную карту, как в других странах. Когда мои дела действительно были плохи и впору было идти молиться в церковь, я получил от государства социальную помощь. Какая привилегия! В моей жизни столько счастливых и прекрасных сторон, что с полной убежденностью могу сказать: я – богатый человек. Я радуюсь каждому дню.
Учебный год скоро закончится. Девятый класс, география. Я выступаю с рефератом.
– Индонезия расположена в Юго-Восточной Азии, на экваторе. Страна включает в себя более 17 000 островов. Крупнейшие из них – Суматра, Борнео, Ява и Сулавеси. И, э-э-э…
Хоть я и мастер зазубривать тексты и не из робкого десятка, но выступления перед большой аудиторией не мое. На случай, если от волнения потеряю нить рассуждений, я сделал себе коротенькие заметки. Я порядком нервничаю. Беру листок с записями, поднимаю руку, поднося его все ближе и ближе к глазам, пока бумага не касается носа.
– Секундочку, э-э-э, итак… столи… э-э-э, столица – Дж… э-э-э… Джака… э-э-э…
Форменный идиот! Конечно, я точно знаю, что столица – Джакарта. Но я отвлекся. Ведь я не различаю букв в своей шпаргалке. Записи нечеткие, слова расплываются. Дрожащими, потными руками я сжимаю листок и продолжаю запинаться. Слышу, как одноклассники хихикают и перешептываются. Они принимают мой лепет за шутку, считают, что я рисуюсь. Учитель поднимается со своего места и прерывает мой доклад.
– Что, Салия, не можешь почерк разобрать? Послушай-ка: раз уж мама написала тебе реферат, ты бы хоть удосужился пару раз прочитать текст, а то бормочешь тут непонятно что!
Пораженный, я уставился на него, не понимая, что происходит. Теперь я весь дрожу и весь покрыт потом. Слабым голосом продолжаю доклад.
– Ты ведешь себя как шут гороховый! Уже не смешно!
Учитель начинает по-настоящему злиться. Я же не унимаюсь, мучаюсь, но читаю текст дальше. Закончилось тем, что за реферат мне влепили кол.
– Могу одно тебе пообещать: после такого я обязательно позвоню твоей матери и серьезно поговорю с ней!
Еще за несколько месяцев до того я сказал маме, что, кажется, стал хуже видеть. Мы сходили к окулисту. Врач сообщил о дефекте зрения и прописал очки. Хотя очки проблемы не решили, носил я их исправно. А вдруг поможет, думал я тогда.
После выступления с рефератом от стыда я готов был провалиться сквозь землю. Кроме того, меня посетило нехорошее предчувствие. Было неприятно, но я отмахнулся от этих мыслей и только сказал себе: врач-кретин выписал мне не те очки. Надо будет еще раз к нему сходить. Так некстати. Особенно потому, что с недавних пор у меня появилось два новых увлечения: во‐первых, я стал заядлым бегуном, ежедневно тренировался. Во-вторых, после стольких лет бездельничанья в школе я решил всерьез взяться за учебу и повысить свой средний балл. В обоих случаях хорошие очки мне очень пригодились бы.
В тот же день учитель географии позвонил маме. Она объяснила, что действительно помогала мне с рефератом, но шпаргалку я делал сам. Положив трубку, мама учинила мне допрос.
– Салия, в чем дело?
– Я не мог прочитать с листка. Я не видел слов, хотя на мне были очки.
– Да, но учитель считает…
– Кроме того, я нервничал. Ты же знаешь, я не умею выступать перед людьми.
– Знаю, но скажи-ка честно…
– Ой, мам, да ерунда! – перебил я ее снова. – Я просто не справился, все провалил. Отстань от меня, мне пора на тренировку.
Она отстала. А что еще ей оставалось? Я был пятнадцатилетним подростком – сложный период для мальчишки. А уж какой тяжелый для его матери!
Следующие недели я был сосредоточен на предстоящих юношеских играх. На тренировках мне с трудом удавалось разглядеть время на электронных часах. Несмотря на это, я вытеснял беспокойство по поводу глаз – и отмахнулся от намерения еще раз сходить к врачу. Это не входило в мои планы, я посчитал проблему несущественной. «Всему свое время» – с таким девизом жил я тогда и по сей день во многих отношениях придерживаюсь его.
В день соревнований я пробежал тысячу метров ровно за три минуты. Оглушительный успех. Когда мне вручали школьную грамоту, передо мной уже стояла новая цель – дистанция в десять километров. Теперь мне хотелось непременно принять участие в более масштабном уличном забеге.
Следующие летние каникулы мы провели не как обычно на Шри-Ланке, откуда родом мой отец, а отправились на юг Тироля, чтобы там побродить по горам. В походе отец обратился ко мне, кивнув на гору напротив:
– Глянь-ка, кабинка фуникулера заезжает на станцию.
Я напряженно вглядывался, повернувшись в указанном направлении.
– Да где же? – недоуменно посмотрел я на отца.
– Ну ты что, слепой? Вон там! – влезла сестра, тыча пальцем в сторону склона.
Я проследил за ее рукой. Ни станции, ни кабинки я не обнаружил.
– Да ничего там нет, обычная зеленая гора, – возразил я, чувствуя себя беспомощным.
Все члены семьи молча смотрели на меня.
– Салия, что-то с тобой не то, – наконец сказала мама. – Надо нам еще раз показаться окулисту. Причем сейчас же. Мы прерываем отпуск.
Поначалу я был шокирован таким поворотом событий, хотел запротестовать. Но все-таки подумал: на кой мне сдался Тироль, как по мне, можно и правда вернуться. Мне выпишут новые очки и, возможно, глазные капли или еще что. Я не был ни трусливым, ни склонным к излишней рефлексии, ни вечно сомневающимся. Я был оптимистом: будь что будет! Мама же была другой: она старалась казаться спокойной, но у нее плохо получалось скрывать озабоченность. Отец демонстрировал безучастность.
Обследования длились бесконечно. Мне постоянно закапывали в глаза какие-то жидкости, чтобы расширить зрачок. После них мир расплывался еще больше. Первый врач не смог поставить диагноз и отправил нас к другому. Процедуры пошли по второму кругу. Это меня раздражало. Отчетливое неприятное чувство я испытал, когда и второй врач, проведя все анализы и осмотры, выглядел нерешительным. Он отослал меня, чтобы переговорить с мамой с глазу на глаз. Обеспокоенный, я ждал на улице, пока меня снова не позвали в кабинет.
Сомнений больше не осталось, диагноз был поставлен: отслоение сетчатки. В короткий срок я потерял восемьдесят процентов зрения. Специалисты не смогли объяснить, почему заболевание развивалось так стремительно. Ясно одно – болезнь неумолимо прогрессирует.
«Всему свое время» – с таким девизом жил я тогда и по сей день во многих отношениях придерживаюсь его.
– И что теперь? – охваченный отчаянием, глядел я на маму.
– Не знаю… Надо идти в специализированную клинику и делать операцию…
Врач сказал, что если что-то и может помочь, то только лазерное лечение.
– В противном случае ты скоро ослепнешь.
У нас с мамой перехватило дыхание. Мы сидели неподвижно, как парализованные.
Цсс-вшш-цсс-вшш… Когда мы ехали домой, дождь лил ручьем. Звук автомобильных дворников по сей день стоит у меня в ушах. Всю дорогу мы молчали. У нас в голове, громко жужжа, роились вопросы, ответы на которые мы не находили. Да и могли ли быть ответы? С уверенностью можно было сказать лишь одно: по-прежнему уже ничего не будет. Впервые в жизни я не на шутку испугался. Мое настоящее заполнил страх перед будущим, страх неизвестности.
До тех пор о лазере я слышал только в кино: я смотрел фильм «Звездные войны», в котором Люк Скайуокер одолел врагов своим лазерным мечом. Но я с трудом представлял себе лечение лазером, в те времена такие операции были в новинку. Нам рекомендовали одну университетскую клинику, где мы узнали, что операция позволит частично обратить процесс отслоения сетчатки вспять или по крайней мере приостановить его. Но существовал риск, что лазер еще больше разрушит ткани. Однако выбора не было. Без оперативного вмешательства с высокой долей вероятности мне грозила полная слепота. Пан или пропал! Мама пробовала обратиться еще и к знахарю. Он вколол мне гинкго. За это мама вывалила кучу денег. Но без толку.
Примерно через три недели после постановки диагноза я сам превратился в героя фантастического кинофильма. Один зрачок мне зафиксировали, голову поместили в какой-то футуристический аппарат. Голубые блики, шипя, выстреливали мне в лицо. Я полностью пребывал в сознании и четко ощущал, как лучи проникают в глаз и мощными ударами отзываются в области темени. В конце концов у меня ужасно разболелась голова и трещала весь оставшийся день. Это было настоящее мучение.
Следующие несколько дней я провел дома в затемненной комнате. Сегодня мне это даже нравится, я люблю темноту. Но тогда я был еще «человеком с глазами» и существовал в режиме «смотреть». Поэтому просто сидеть в комнате, когда ни читать, ни смотреть телевизор, ни учить уроки нельзя, было ужасно! Кроме того, обнаружилась следующая проблема: мне нельзя было бегать.
Пока я сидел в комнате, меня посетила новая мысль: а что, если мне суждено привыкать к темноте, что, если это мое будущее? Но мне удалось справиться с отчаянием. «Лазерное лечение все исправит», – подбадривал я себя. Только так можно было примириться с мыслью, что предстоит еще раз подвергнуться пыткам. Четыре недели спустя подошла очередь второго глаза.
Видеть лучше я не стал, лечение дало незначительный эффект. По крайней мере, создавалось впечатление, что дегенеративный процесс приостановлен. Однако от прогнозов хирурги воздержались. Такая клиническая картина заболевания встречалась крайне редко. А поскольку, кроме лазерной терапии, другого способа излечения не существовало, глава под названием «Салия Кахаватте» для врачей была закрыта.
Мрачные перспективы. Но я заставил себя думать взвешенно. «Ты справишься, сконцентрируйся на учебе, на спорте», – внушал я себе.
Что касается школы, мне пришлось многое изменить. Раньше я любил сидеть за последней партой. Теперь пересел за первую, чтобы хоть как-то уследить за ходом урока. Но даже после этого мне лишь изредка удавалось разобрать, что пишет на доске учитель, поэтому я просил соседа по парте прочитать мне. Конечно же, и учебники перестали быть моими помощниками в деле учения. Часто я не мог рассмотреть слова даже под лупой.
Мама была абсолютно права: я упорно пытался убежать от своей проблемы. Наверное, если бы не школа, я оббежал бы весь континент, не хуже Форреста Гампа.
На тренировках меня поддерживали мать и сестра. Они ходили со мной на стадион, сообщали время, за которое я пробегал круг. Мое увлечение было спасено. Спорт стал для меня определяющим. Учился я для школы. А все остальное было не важно. Я перестал встречаться с друзьями, не забивал голову девушками. Наверное, они шептались у меня за спиной: «Этот Сали совсем чокнулся, только бегает как одержимый!» Ну, их же медом не корми, только дай посплетничать.
Летом 1986 года передо мной стояла конкретная цель – обязательно участвовать в уличном забеге и, разумеется, выиграть. Я самостоятельно разработал детальный план тренировок и с упорством отрабатывал его. Однажды ко мне подошел тренер и предложил взять под свое крыло. Я отверг его предложение. Иметь под боком человека, который будет говорить, что хорошо, а что плохо, я считал излишним.
Спустя много лет мама сказала: «Ты все бегал, и бегал, и бегал… как Форрест Гамп».
Мама была абсолютно права: я упорно пытался убежать от своей проблемы. Наверное, если бы не школа, я оббежал бы весь континент, не хуже Форреста Гампа. Так же как и в его случае, этот метод справляться с проблемой сработал: бег доставлял мне радость.
Во время своего первого серьезного забега я преодолел дистанцию в 11,5 километра за 42 минуты и оказался лучшим в своей возрастной группе. О моем успехе напечатали небольшую статью в местной газете. Господи, как я этим гордился и как был счастлив!
Проблемы? Не у меня! Я совершенно не замечал своего дефекта.