Море искрилось в солнечном свете. Большая хеландия[39], разрезая узким носом волны Понта Эвксинского, шла на всех парусах вдоль малоазийского берега Византии.
Пригнувшись при выходе из низкой кормовой надстройки, Светорада прикрыла рукой глаза от слепящего солнечного света. Только через миг она разглядела беседующего с капитаном Ипатия. У того был встревоженный вид. Он не зря зафрахтовал для переезда столь мощный корабль – слухи о волнениях в связи с мятежом Андроника Дуки беспокоили многих, ибо никто не знал, что может случиться в ближайшее время.
Светорада увидела под палубой слаженно налегавших на весла гребцов, сильные спины которых лоснились от пота. Но, тем не менее, многие из них подняли головы, заметив наверху нарядную молодую женщину в светлом, по восточной моде, тюрбане и разлетавшейся на ветру ярко-голубой легкой накидке. Лицо Светорады до самых глаз было прикрыто полупрозрачной вуалью, причем не столько от скромности – когда это красавица княжна смущалась мужских взглядов? – сколько для того, чтобы горячее солнце не сожгло кожу. Ей бы не хотелось приехать в столицу мира Константинополь загорелой, как какая-нибудь собирательница винограда.
Стоя у борта корабля, она вглядывалась в проплывавшие мимо них берега. Песчаные отмели у воды казались на солнце почти белыми. Мощные сторожевые башни из камня венчали округлые возвышенности.
К ней подошел Ипатий.
– На море все спокойно, душа моя, и вскоре мы войдем в воды Босфора. С Божьей помощью наше плавание пройдет спокойно.
Но все же Светорада спросила:
– Ты опасаешься, что мятеж этого Дуки и впрямь может привести к волнениям?
Патрикий кивнул.
– Я знавал этого Андроника Дуку. Очень умный, жесткий и властный человек. Он и с базилевсом держался, как с низшим, хотя, что там говорить, император Лев порой словно напрашивается, чтобы с ним вели себя дерзко, – столько в нем неуверенности и смущения, как будто вся империя держится не на его плечах, а он сам случайно оказался на троне. Из-за его робости им и помыкают все, кому угодно: то бывший тесть, то главный евнух Самона, то патриарх Николай. Вот Андроник, более способный, смелый и решительный, и возмечтал добиться трона.
– А такое возможно?
Ипатий хмыкнул.
– Такое в Византии не диво. Скажу тебе, что даже отец нынешнего императора пришел к власти, свергнув и убив своего предшественника Михаила Пьяницу[40].
Светорада передернула плечами, подумав: надо же, какое прозвище было у императора! Нынешний правитель Лев льстиво зовется Мудрым или Философом из-за своей учености. И все же он опасается за свой трон. А вот на Руси над всеми князьями стоит Олег по прозвищу Вещий. И хотя у Светорады остались о нем не самые приятные воспоминания, она ощутила гордость, оттого что Олег в далекой Скифии непреложный правитель. Взяв в свои умелые руки власть после смерти Рюрика, он расширил и укрепил Русь, да и вообще, правит так, что даже Игорь, сын и наследник Рюрика, не смеет противостоять его воле.
В Византии же… Она молча выслушала рассказ Ипатия о том, как произошло убийство Михаила Пьяницы. Ипатий говорил с ней на славянском – не только потому, что не хотел, чтобы их поняли другие, но и для того, чтобы сделать Светораде приятное. К тому же она – некогда легкомысленная девушка, а ныне подруга и советчица – была не из тех женщин, с которыми можно говорить лишь о нарядах и сплетнях. Светорада многое понимала из того, что происходило в Византии, вникала во все дела Ипатия. Он даже поведал ей, что когда фрахтовал в Ираклии корабль для переезда, то встретился там с самбазилевсом[41] Александром. И брат императора принял Ипатия, но держался с ним холодно. Причем среди окружавших самбазилевса патрикиев Ипатий увидел своего сына Варду. И понял, что Варда милости у кесаря Александра, поскольку тот улыбался молодому воину и то и дело обращался к нему. И видимо это Варда, непримиримый к отцу, настроил Александра против своего родителя, что весьма прискорбно.
Тем не менее Светорада уловила в голосе Ипатия и некую гордость. Сын все же… Хоть и непокорный.
– А Варда похож на тебя? – спросила княжна.
Ипатий потер седую щетину на щеке. Перед возвращением в Константинополь он решил отпустить бороду, так как большинство ромеев, стремясь походить на своего правителя Льва, отказались от моды гладко брить лица. Однако Светорада находила, что Ипатию это не слишком идет и заметно старит. Но сказать ему об этом не решилась.
– Варда стал очень хорош собой, – произнес патрикий опять-таки с гордостью. – Воинская служба явно пошла ему на пользу. Плечистый, сильный, он похож на греческое божество, как их изображают в статуях. А похож ли он на меня?.. Нет, пожалуй. По крайней мере у него такие же светлые глаза, как и у Хионии.
Светорада вдруг ощутила, как несколько раз гулко ударило сердце. И мелькнула подозрение: а не ее ли это Тритон?..
Задумавшись, она отошла от Ипатия, смотрела на море. Нет, не может быть, чтобы ее случайный любовник оказался сыном Ипатия. Судьба не должна так шутить с ней! Они никогда не виделись с Вардой, но княжна была наслышана, как грубо и непочтительно он отзывается о сожительнице отца. А тот, из моря, был так ласков… Нет и нет – она не желала верить, что хамоватый Варда и ее ласковый любовник одно и то же лицо!
Светорада вспомнила, как еще несколько раз ездила купаться на морское побережье под скалами у Пантелеймоновского монастыря. И каждый раз Тритон поджидал ее там. Они плавали в волнах, дурачились, смеялись, целовались, предавались любви… Ах, как это было похоже на любовь… Их безудержная, сводящая с ума страсть… Тритон был ласков и неутомим, и что только он не вытворял с ней! Какое это было восхитительное бесстыдное безумие!
Тритон всегда говорил, что его наяда дарит ему почти забытые ощущения желания и нежности. Но кроме как о своей страсти, они ни о чем больше не говорили, словно понимали, что это может разрушить дивное очарование их свиданий. И хотя Светораде было любопытно узнать, кто ее таинственный любовник, сам Тритон как будто стремился остаться неузнанным.
– Пусть я буду для тебя просто подарком моря, – сказал он в их последнюю встречу.
Последнюю… Ибо когда Светорада в очередной раз приехала на свидание… Тритон не явился. А она и не ожидала, что это настолько расстроит ее. Поэтому княжна приходила на их место еще пару раз, ждала. Его неожиданное исчезновение задевало самолюбие красавицы и привносило в ее жизнь некий отголосок одиночества. Неужели чуда больше не повторится и ее негаданная тайная любовь уже в прошлом?
Она перестала ездить на побережье. Сперва обида на Тритона удержала, потом отвлекли связанные с отъездом хлопоты. Тем не менее о Тритоне она думала чаще, чем ей хотелось. Их отношения напоминали княжне зарождение любви… Такой любви, от которой бьется сердце, путаются мысли, тысячи желаний и волнений переполняют душу. С Ипатием она жила в довольстве и покое – вполне достаточно, чтобы не вспоминать о страстях. Но вот поди ж ты… Вновь захотелось чего-то сладкого, запретного. Как в юности, когда она была совсем девчонкой и посмела влюбиться в того, кто не был ей предназначен.
От мыслей Светораду отвлекли громкие команды капитана. Громче ударили в било, задавая ритм гребцам, а тяжелые весла, поднявшись с одной стороны, с другой глубже ушли в воду, разворачивая корабль. Понт Эвксинский остался позади, синий и огромный; волны переливались вокруг, ни на миг не оставаясь без движения; вдоль бортов мелькали мокрые спины играющих дельфинов. Кормчие сильнее налегли на рулевое весло, направляя мощную хеландию в Босфорский пролив.
– Радуйтесь, Бог посылает нам попутный ветер! – воскликнул капитан.
Как всегда, в этом месте на корабль налетели чайки, крикливые, требовательные. Ипатий передал Светораде поднос с мелко нарезанными кусочками хлеба, и она стала кидать их прожорливым птицам. Чайки пикировали и ловили подачку прямо на лету, подбирали упавшие крошки с поверхности воды, зависали над палубой в ожидании очередной порции.
Светорада смеялась, а Ипатий неожиданно вспомнил, как любит это развлечение Глеб. Светорада промолчала. Именно Ипатию принадлежала идея оставить Глеба в поместье.
– Еще неясно, как у нас все сложится в Константинополе, – пояснял он, уговаривая возлюбленную не брать с собой сына. – Удержусь ли я на службе, ждет ли меня опала? А в Оливии Глеб под защитой, да и для его здоровья лучше побыть там до октября. Вспомни, как помогло ему пребывание в провинции в прошлом году. К тому же приглядывать за ним будут авва Симватий и наш верный управитель Роман.
Светорада уступила. Она понимала, что Глеб в том возрасте, когда мальчиков полагается освобождать из-под женской опеки и передавать на воспитание мужчинам, но ей не хотелось, чтобы наставниками сына стали монахи. Уезжая, Светорада дала строжайшие указания управляющему, чтобы тот проследил, дабы ее мальчик чаще оставался в Оливии, играл с местными детишками, больше отдыхал и резвился на воздухе, а не ходил по поводу и без повода в монастырь.
Светорада вздохнула при мысли, что долго еще не увидит своего малыша. Сына Ольги и Игоря, которого она назвала своим. И еще Светорада подумала, как бы сложилась судьба мальчика, если бы он остался с родителями, которые теперь составляли супружескую пару. Во всяком случае он мог стать законным наследником Руси. Теперь же Глеб для них безвозвратно утерян.
Вверху захлопал надуваемый ветром парус. Темно-синие волны Босфора вспенивались белыми гребешками, по обе стороны пролива зеленели холмистые берега, на которых виднелись окруженные каменными оградами виллы знати. Хвойные деревья и светлые строения придавали берегам удивительную живописность. А впереди уже сверкало на солнце Мраморное море – Пропонтида.
Царьград, словно дивное видение, возвышался на высоком длинном берегу, вырисовываясь на фоне солнечного неба своими куполами, дворцами, башнями. Стены, окружавшие город со всех сторон и проходившие над водами моря, высокие и мощные, зубчатые и неприступные, представляли собой самое надежное защитное сооружение. Но все же более всего притягивал взгляд огромный купол с крестом в вышине. Святая София! Храм, в котором Светорада впервые ощутила величие и мощь великого Бога христиан!
По мере приближения к Константинополю движение по Босфору становилось все оживленнее: мимо проплывали мощные военные дромоны и хеландии, проносились под склоненными парусами быстроходные галеи[42], скользили мелкие рыбацкие лодки. Большие корабли, проходившие мимо, были нагружены мраморными глыбами, тюками с товаром, жалобно блеявшим скотом, амфорами и пифосами с зерном, винами, благовониями. С каких только концов света не приплывали сюда корабли, обогащая столицу мира – Царьград, как называли этот город на Руси, богохранимый Константинополь, «золотой мост» между Европой и Азией. Из Африки сюда привозили слоновую кость, раковины-жемчужницы, золотой песок и белые алмазы, не слишком красивые, но совершенно необходимые для огранки драгоценностей. Из западных стран доставляли вино, олово, древесину, из Греции – шерсть и великолепных, спокойных, как изваяния, волов. Из Таврики в Константинополь шли корабли с кожами, вином, солью и соленой рыбой, из Хазарии привозили быстроногих коней, а из Скифии, то есть Руси, – меха, мед, янтарь и рабов… Приплывали из дальних пределов Индии корабли с серебром, металлами и драгоценными каменьями, из страны Синов[43] – с великолепным железом и великолепными же тканями. Персия продавала тут сладкие и острые пряности, благовония, а иные азиатские государства поставляли зерно, мыло, фрукты, лен-сырец и тоже рабов…
Надо отметить, что значительная часть товаров поступала в Византию в виде сырья, которое местные умельцы превращали в изумительные товары: украшения, ковры, ткани, мебель и великолепные дворцы. Предметы роскоши, изготовляемые в мастерских Константинополя, пользовались популярностью не только в самой Византии, но и во всем мире. И Царьград – столица мира, как о нем говорили, – богател и рос на торговле, становился законодателем мод, образцом для подражания, славился во всех пределах. Этот город был окружен завистниками и врагами, но смотрел на них как бы свысока, ибо ромеи считали, что только они одни находятся под особым покровительством Бога. Они – истинная цивилизация, сохранившая блистательную культуру греко-римского мира, а все остальные – варвары. И мир за пределами Византии – варварский.
Хеландия, маневрируя среди множества судов, вошла в воды залива Золотой Рог, где покачивался целый лес корабельных мачт. Едва судно причалило, Ипатий прочитал благодарственную молитву и они по сходням сошли на пристань в гавани Неорий. Здесь Ипатий нанял крытые носилки и их понесли по мощенным улицам столицы мира.
Дом патрикия Ипатия Малеила располагался в районе Эстратигиона и представлял собой небольшой, но элегантный особняк на тихой улочке за небольшой церковью Святой Анны. Бок о бок с ним возвышался дом ювелира, грека Макриана, имевшего клиентов даже в самом Палатии. При встрече Ипатий только слегка кивнул соседу, а вот Светорада была более любезна, с супругой ювелира Палладией даже обнялась, а потом пригласила их в гости на ужин.
– Ты чересчур с ними любезна, – заметил Ипатий, когда они вошли в ворота особняка.
Светорада ничего не ответила. Она уже знала, что византийцы предпочитают вести замкнутый образ жизни, однако у нее на Руси считалось, что добрый сосед зачастую важнее дальнего родича. Да и нравились ей Макриан и его супруга, у которых всегда можно было узнать свежие новости, поболтать о всяком, сходить с Палладией на рынок или в церковь, когда Ипатия задерживали дела при дворе, а она вынуждена была день-деньской проводить время за вышиванием, уединенно и скучно.
Городской дом Ипатия был построен, как принято у ромеев, с учетом того, чтобы оградить внутреннюю жизнь его обитателей от внешнего мира. Тыльной стороной он выходил на улицу, а вся его жизнь была внутри, во внутреннем дворике, куда выводили окна покоев, и где был небольшой бассейн с бьющей струей фонтана, дававшего в жаркие дни приятную прохладу. Вход в дом был под портиком, который поддерживали колоны, по которым вились побеги роз с нежно-розовыми бутонами.
Когда Ипатий только обустраивался тут, он во всем старался угодить вкусам своей княжны, стремился, чтобы все соответствовало ее желаниям, и теперь Светорада весело переходила из комнаты в комнату и бойко отдавала распоряжения: расчехлить мебель, проветрить комнаты, снять ставни с больших окон триклиния. Она любовалась облицованными ониксом мраморными полами, шелковистыми портьерами, занавешивавшими полукруглые переходы из покоя в покой, удобными сиденьями на изогнутых когтистых лапах, расставленными по всему дому.
Светорада сбросила накидку и свой дорожный тюрбан, ее уложенные в греческую прическу волосы чуть растрепались, и теперь изящные завитки красиво обрамляли нежное личико. Княжна тут же распорядилась и насчет ужина. Конечно, Ипатий предпочел бы в первый вечер отдохнуть с дороги, но раз уж Светорада решила принять гостей… Впрочем, патрикий привык потакать ее прихотям.
Вечером они с гостями расположились в триклинии, вкушали яства при свете ламп в виде стеклянных шаров. Макриан, пухлый, важный, отпустивший в подражание императору бороду, рассказывал, что, по его мнению, брак Зои Карбонопсины и Льва все же состоится, так как он получил заказ из Палатия: сделать для матери наследника роскошную диадему из перегородчатой эмали и темных рубинов – не иначе как к коронации. Да и в городе сейчас полным-полно латинских священников, кои привезли разрешение Папы Римского на брак императора. Говорят, будто патриарх Николай в гневе оттого, что император принимает их с великой милостью.
Обсуждая с Макрианом этот четвертый брак Льва, Ипатий заметил, если это бракосочетание состоится, то очень надеется и сам получить дозволение на развод. Пока они обсуждали тонкости законов о бракоразводном процессе, супруга ювелира поведала милой Ксантии, что супруга проэдра Анимаиса (одна из клиенток Макриана), несколько дней назад тоже вернувшаяся в Константинополь, и при дворе во всеуслышание расхваливала некий чудесный суп, каким ее угощали в имении Оливий. Анимаиса уверяла, что разгадала его рецепт и может дать наставления поварам имперской кухни. Это позабавило Светораду, но тут Палладия неожиданно заговорила о Варде:
– Варда был тут, я видела его подле вашего особняка несколько дней назад. Преданный Ипатию привратник не пустил его, ссылаясь на указания хозяина, но мы с дочерьми глаз не могли оторвать от него. Он был так хорош в своей лорике[44] стратилата! Его шлем был украшен каменьями лучшей огранки – уж я, как жена ювелира, смогла это оценить, – и плюмажем из белоснежных страусовых перьев.
– Опиши мне Варду! – вдруг попросила Светорада.
Палладия недоуменно посмотрела на княжну: разве она только что не сделала это? И повторила, что Варда очень хорош собой. Ну глаз не отвести!
Светораде стало тревожно. Не хватало еще, чтобы именно Варда оказался ее безрассудной морской любовью! Как бы ни любил свою княжну Ипатий, он не простил бы ей связи с собственным сыном. Патрикий вообще не простит ей измены – он так и сказал однажды, когда почувствовал, что силы его убывают и ему не всегда удается удовлетворить жадную до ласк Светораду.
– Если ты изменишь мне, между нами все будет кончено!
Да, этот добрый и внимательный человек придерживался суровых правил, когда дело касалось супружеской верности. Светорада понимала, что, женившись на ней, Ипатий даст ей полную гарантию покоя и обеспеченности. Но если… Некогда Светораде довелось хлебнуть горя в нужде, и она боялась чего-то подобного даже больше, чем смерти. Ибо незащищенность делала ее никем. Иностранка на чужбине, в стране, где на падшую женщину смотрят с презрением…
Эти мысли не оставляли Светораду, и, когда гости уже ушли, а она, переодевшись ко сну, вошла в примыкавшую к спальне молельню. Опустившись перед иконами на колени, княжна попросила строгую Матерь христианского Бога смилостивиться над ней и сделать так, чтобы ее морское прегрешение кануло в прошлое.
Когда княжна, осенив себя уже ставшим привычным крестным знамением, встала с колен и вернулась в спальню, она увидела, что Ипатий сидит на краю ее ложа в светлой домашней хламиде. Светорада откинула легкую ткань постельного полога и, грациозно опустившись, легла поперек широкой кровати. Какое-то время она слушала рассуждения Ипатия о том, как повлияет на их положение вмешательство папских легатов в брачные дела в Византии, как лично он сам постарается встретиться с кем-нибудь из них и попросит освободить его от уже давно недействительного брака с прокаженной Хионией.
Однако постепенно речь Ипатия стала замедляться, он делал все более долгие паузы и при этом не сводил взора с возлежавшей перед ним княжны. Она была его женщиной и он мог позволить себе любоваться небрежной грацией ее расслабленной позы, когда она слушала его, подперев рукой голову. Растрепанные золотые кудри обрамляли нежное лицо, пышной массой ниспадая на светлый шелк простыней, а легкие складки ночной сорочки соблазнительно обтягивали бедро, подчеркивая его крутой переход в удивительно тонкую талию, и не скрывали линии длинных стройных ножек. Ну а босые ступни с крохотными пальчиками, высоким подъемом и изящной щиколоткой и вовсе не были прикрыты тканью… У Ипатия пересохло в горле, кровь застучала в висках, и он, разволновавшись, стал торопливо расстегивать застежку хламиды на плече.
Светорада с готовностью обняла его, ощутив под пальцами сухую, вяловатую кожу. Да, Ипатий был не молод, но все равно оставался нежным и чутким любовником. Он никогда не спешил, сосредотачиваясь на легких, почти невесомых ласках. Его пальцы и губы, знавшие каждый изгиб этого нежного тела, умели возбудить в ней потаенную чувственность. Любить ее… Не скромницу, не суровую строптивицу, а покорную, чуткую женщину, возле которой он чувствовал себя полным сил мужчиной…
Светорада откидывалась, позволяя ему делать с собой все, что угодно. Ипатий получал удовольствие от ее чувственности, знал, что ей нужно в данный момент, и не оставлял ее в покое, лаская ее там, где ей нравилось, пока ее ноги и грудь не охватила дрожь, пока громкий крик не оповестил, что он довел ее до высшей точки блаженства. И только тогда Ипатий быстро лег на нее, двинулся раз, другой…
Светорада уже свыклась с тем, что для себя он оставляет самую малость. Потом Ипатий скатился с нее, дышал тяжело и глубоко. Она покорно склонила голову на плечо любовника, слушала, как затихают удары его сердца… И почувствовала внезапно нахлынувшую грусть. Увы, Ипатию уже за пятьдесят, и, вопреки всем ваннам и душистым мазям, запах старости становился все сильнее. В этой почти супружеской постели Светораду все чаще посещало единственное желание: увидеть рядом не этого мужчину, а гибкое молодое тело… ее Тритона, который так взволновал ее душу, ее естество. Грех, как говорят христиане? Но каким сладким был этот грех!..
Утром, когда Светорада проснулась, Ипатия уже не было рядом. Она долго лежала в постели, подремывая и вслушиваясь в долетавший извне гул большого города. Мысли были ленивыми, спешить никуда не надо было. Даже просьба Ипатия, чтобы его милая Ксантия сходила в порт Феодосия и узнала, не прибыл ли его херсонесский корабль с кожами, не была срочным делом. И вообще жизнь Светорады в Столице мира, некогда так поразившей и восхитившей смоленскую княжну, была неторопливой и даже скучной. Но лишенной проблем и бед. Можно жить. Вот только Светорада не могла понять, отчего ее то и дело посещает эта непонятная давящая тоска…
Когда Светорада, с кое-как заколотыми волосами, в легком льняном хитоне, спустилась в триклиний, Дорофея сообщила, что госпожу дожидается учитель музыки. Светорада только пожала плечами. Пусть ждет. Ей принесли завтрак: оливки, вареное яйцо, огурцы с зеленью в сметане. Рядом стоял кубок с легким разбавленным вином. Отпив из него, Светорада долго и внимательно рассматривала кубок. Он был украшен цветной эмалью, его ручки были в виде голубиных крыльев, а по ободу шла богатая чеканка: львы пробираются сквозь заросли тростника. Только византийцы умели делать столь изысканные и красивые вещи. Но и стоили они недешево. Однако Ипатию для его княжны ничего не жаль, да и средства у него на это имелись: он получал весьма неплохую ругу за службу, владел сдаваемыми в аренду многоквартирными домами в квартале Пульхерианы у Золотого Рога, а еще приторговывал, хотя и тайно: не спешил показывать, что все еще получает товары из Херсонеса и не платил налоги в казну.
Учитель музыки, юноша по имени Авип, терпеливо ждал госпожу, пока та соизволит выйти к нему. Он был беден и тайно влюблен в свою ученицу. Светораду несколько веселила его скромная влюбленность. Разговоры с ним она начинала игриво: то похвалит его новую тунику, то спросит, не нашел ли он наконец себе невесту, а то и попросту взлохматит его кудрявые волосы. Миленький мальчик, хотя и несколько длинноносый, что, впрочем, не слыло у ромеев признаком некрасивости.
Длинноносый Авип настроил для прелестной госпожи Ксантии кифару, хотя и вздрогнул, когда, поясняя урок, его пальцы коснулись пальчиков Светорады. Он начал заикаться, смущенный то ли веселыми взглядами Ксантии, то ли строгой, осуждающе молчавшей Дорофеей, но постепенно занятие вошло в нужное русло. Светорада хотела повторить прошлые уроки и, взяв в руки инструмент, почти час не выпускала его, сперва слушая советы Авипа, а затем пытаясь наигрывать что-то свое. Они долго перебирали струны, пока Дорофея не сообщила, что госпожу дожидается в прихожей учитель чтения.
За годы жизни в Византии русская княжна научилась и этой премудрости. И хотя учитель чтения был не так мил, как Авип – абсолютно лысый с вечным выражением уныния на лице (Дорофея даже подремывала под его монотонный голос), – Светорада занималась охотно.
– Сегодня мы почитаем про прекрасную Елену, – раскрывая дорогую книгу в тисненом переплете, сказал учитель и протянул ей стило, чтобы водить по строкам. Он был уверен, что его ученице будет так легче читать. Близорукий, он судил по себе, но Светорада уже довольно бегло читала:
Старцы, лишь только узрели идущую к башне Елену,
Тихие между собой говорили крылатые речи:
«Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы
Брань за такую жену и беды столь долгие терпят:
Истинно, вечным богиням она красотою подобна!
Но и столько прекрасная, пусть возвратится в Элладу;
Пусть удалится от нас и от чад нам любезных погибель!»
И тут старый учитель, сидевший с прикрытыми глазами, вдруг встрепенулся и посмотрел на княжну в немом восхищении.
– Как это верно: «…Истинно, вечным богиням она красотою подобна!»
На его лице появилось некое умильное выражение. Но тут же всполошилась Дорофея, заявив, что учитель – старый греховодник. Опешивший мужчина стал спешно собираться, а Светораду душил смех. Но когда учитель ушел, а Дорофея стала выговаривать госпоже за беспечность, дескать то и дело хихикает, а достопочтенные матроны так себя не ведут, Светорада холодно и резко оборвала ее. Бывали такие минуты, когда она могла поставить наставницу на место с такой величавостью, что Дорофея даже пугалась. Правда княжна вскоре сменяла гнев на милость и могла даже приобнять наставницу, что всегда и смущало, и умиляло немолодую женщину.
После занятий Светорада вызвала управляющего и потребовала отчет о тратах. В лице Светорады Ипатий, безусловно, приобрел прекрасную хозяйку, на которую всегда мог положиться, а управляющий его городским домом просто робел перед госпожой. Казалось бы еще не забыл, когда ее привезли в Столицу мира, еще полудикую иноземку, а вот же уже всем тут заправляет. И самое обидное, что не обманешь ее – она все видит сразу, так что нагреть руки ни на прокорме слуг, ни на положенной плате за уборку территории вокруг дома было невозможно. Однажды Светорада уличила управляющего в промахе, спокойно указав на допущенную оплошность, и добавила, не меняя интонации, что если подобное повторится, то ему придется искать себе иное место, да еще и без рекомендаций.
Зато домашние слуги княжну любили. Как и во многих цареградских домах, здесь было поровну свободных ромеев и купленных на рынках рабов – всего около полутора десятка человек. Они охраняли дом, следили за порядком, содержали конюшню и работали в кухне, чинили, ткали, стряпали. И при этом жили некоей замкнутой общиной, куда неохотно пускали чужаков.
Просмотрев счета, Светорада стала обсуждать, что приготовить на ужин. Она любила фантазировать на кулинарные темы, и в этот раз ей пришла охота приготовить новый соус из молока, яичных желтков, сахара, соли и петрушки с добавлением корицы, имбиря и… О, неужели в доме совсем нет шафрана? Нет, не следует никого посылать, и Светорада жестом остановила уже кинувшегося к выходу толстого управляющего. Ей самой захотелось пройтись по городу за покупками.
Это было важное дело – выход в город. Жителям Константинополя всегда полагалось выставлять себя с лучшей стороны, подчеркивая свое превосходство как друг перед другом, так и перед многочисленными приезжими. Поэтому Дорофея буквально извелась, выбирая, во что облачить госпожу. В итоге они с решили, что госпожа Ксантия оденет длинную столу из бледно-желтого шелка с затканным птицами подолом, поверх которой накинет легкий гиматий[45] шафранового цвета, один конец которого полагалось набрасывать на голову, как покрывало, а удерживать его будет позолоченный обруч с янтарными вставками надо лбом. Ну и украшения. Без них ромейские матроны не выходили даже в баню. Поэтому Светорада надела на шею плотное янтарное ожерелье, некогда приобретенное в Херсонесе, а в уши вдела золотые серьги в виде крестов на подвесках. И наконец, обулась в узкие башмачки на мягкой подошве с вышитыми на носах золотистыми завитками.
Во дворе управляющей уже распорядился приготовить носилки, но в этот ясный день госпожа Ксантия изъявила желание пройтись пешком. С благонравной Дорофей, верным Силой и парой служанок, чтобы нести корзины, если хозяйка пожелает что-то купить.
К Константинополю никогда нельзя было привыкнуть, настолько он был оживленным, постоянно меняющимся, людным и впечатляющим. Воистину ромеям было чем гордиться: огромные площади, украшенные позолоченными изваяниями на высоких столбах, триумфальные арки с бронзовыми квадригами наверху, широкие улицы, мощенные мрамором и мозаикой. А как украшают Столицу миру эти портики общественных зданий и богатых мастерских, а аркады тенистых переходов и дивные колоннады вдоль улиц!
Дома жителей были всегда многоэтажными со светлыми, пастельных тонов фасадами, но почти все с обязательной кирпичной полосой, проложенной между тесанным камнем. Как пояснили русской княжне, это не просто для красоты, сколько для прочности. А почему так, не пояснили. А еще в Константинополе было немало рынков, но и их окружали колоннады и величественные статуи.
Светорада вышла на широко раскинувшийся между строений знаменитый форум Константина. Эта площадь, имела овальную форму, на самом видном ее месте возвышалась восьмиугольная базилика церкви Богородицы, вокруг которой шла оживленная торговля свечников, продавцов ладана, благовоний и пряных специй. Здесь Светорада приобрела желаемые пряности, потом задержалась в лавке свечника и купила у него высокие витые свечи белого и розового цвета, которые служанка положила в корзину. Под соседним портиком княжна купила немного благовоний у арабского купца, причем пришлось поторговаться – не столько от жадности, сколько по обычаю: арабские торговцы почти всегда завышали цену, и сбивать ее считалось едва ли не обрядом.
В этой торговой кипучей толчее так и тянуло что-нибудь купить для собственного удовольствия. Поэтому Светорада не удержалась, чтобы не войти в лавку меховщика, взглянула на связки темно-золотистого соболя и куницы, огладила пушистый лисий мех. Купец всячески обхаживал нарядную покупательницу:
– Сейчас хоть и жарко, красавица, но за теплом всегда грядет холод, а цены ныне, после того как купцы-русы навезли столько отменного товара, самые умеренные. Но когда русы уедут, цены обязательно поднимутся. И произойдет это весьма скоро, учитывая нелады русских торговцев с нашим эпархом[46]. Так что не скупись.
Светорада почти не слушала его, поигрывая шелковистой шкуркой соболя. Меха из Руси всегда высоко ценились в Царьграде. А летом тут и впрямь можно было встретить приплывших из ее далекой родины торговцев. Это всегда волновало молодую женщину. Встретить своих, узнать вести с Руси… просто заговорить на родном языке… Светорада почувствовала, как заныло в душе. Молча вышла, не дослушав, что говорил торговец о ссоре русов с градоначальником.
Едва она прошла мимо гигантской бронзовой статуи языческой Геры, стоявшей на выходе с форума, как к ней привязался нахальный юродивый.
– Дай обол[47], девка, тогда я замолю твой грех! – не то канючил, не то требовал он. – Блуд-то морской волной не смоешь, его отмолить надо.
Светорада хотела обойти убогого, но он прыгал рядом, скалился гнилыми зубами, да и воняло от него ужасно. К полоумным и на Руси относились с брезгливым безразличием, а если надоедали, то и прибить могли, считая все едино ненужными ни для чего. В Константинополе же их жалели и даже почитали, прикармливали, а те порой они вели себя просто вызывающе. Однако обидеть такого наглеца считалось непозволительным, их терпели, к их разглагольствованиям прислушивались. Вот и Светорада замерла, слушая, как этот грязный бродяга твердит ей о блуде и морской волне… Ей стало не по себе.
– Сила, подай ему.
Сила лишь буркнул что-то, но подчинился. Нищий же при виде монеты довольно засмеялся:
– Так-так, добрым и Бог помогает. Вот только каждому надо помнить о Всевышнем. Ведь он единственный знает о всех тайных грехах.
Сила даже сплюнул от досады, оттого, что ему не разрешили наказать этого вонючего наглеца, а Светорада быстро поспешила прочь, в сторону Месы.
Меса была главной и самой роскошной улицей Константинополя. Прямая и широкая, полная народа, она простиралась среди храмов и дворцов с востока на запад, от площади Августиона, через форумы Константина и Феодосия и дальше разветвлялась на два одинаковых бульвара, один из которых вел к парадным Золотым воротам, а другой – на север, к воротам Харисия. И вдоль всей Месы стройными рядами высились колоннады и прекрасные, украшенные барельефами здания, то и дело били струи фонтанов и гуляла нарядная толпа. В этот знойный августовский день горожане Царьграда не сидели дома – они прохаживались под крытыми галереями или собирались у храмов, сидели на каменных ступенях или под навесами, где можно было выпить бокал вина, обменяться новостями с друзьями, поглазеть на прохожих. Порой мимо проезжали всадники в роскошных одеждах, шли отряды стражей веститоров в блестящих доспехах, сильные рабы несли носилки, в которых с важным видом возлежали или сидели, словно изваяния, знатные патрикии.
Впереди на Месе произошло некое столпотворение: трое носилок загородили центральный проход: носильщики знатного сановника, державшего у груди лохматую собачку в бирюзовом ошейнике, стремились пройти первыми, а рядом, чуть ли не сталкиваясь с ними, протискивались с позолоченными паланкинами рабы, которые несли двух матрон, переговаривавшихся на ходу и нимало не заботившихся о том, что их ощутимо потряхивает, а слуги едва не лягают друг друга.
Светорада заметила Дорофее:
– Вот, а ты пеняла мне, что я хожу пешком, вместо того чтобы возлежать на носилках. Милая Дорофея, когда вы, ромеи, поймете, что все решают наша воля, а не принятые традиции?
– Все надо делать как должно! – строго и назидательно подняла палец наставница.
Но Светорада только смеялась:
– Ну не знаю, что там должно, но ведь все поговаривают, что сам император Лев порой любит переодетым побродить по своей столице. Разве его подданные не должны равняться на повелителя?
Дорофея предпочла промолчать. Что ж, Лев Философ был мудрым правителем, хотя и со своими странностями. Всему городу известен случай, когда божественный базилевс, вот так, прогуливаясь переодетым по улицам, задержался допоздна и ночные обходчики, приняв его за бродягу, отправили светлейшую особу под надзор в одну из тюрем. Правда, там скоро разобрались, кто им попался, и базилевса освободили со всевозможными извинениями. И все же подобная причуда правителя показалась забавной, и многие знатные особы стали так же гулять пешком по столице. Но мало ли какие прихоти у власть имущих? Дорофея этого никогда не поймет.
Они прошли мимо огромных арок акведука Валента, питавшего Константинополь свежей водой с гор. Благодаря водоснабжению в столице было много фонтанов, вода поступала в дома по трубам и обеспечивала работу канализации. Правда, канализационные отверстия были не везде: когда женщины приблизились к портовому кварталу у Золотого Рога, им пришлось переступать через кучи мусора, дома здесь не походили на дворцы, да и обитатели – портовые рабочие, грузчики, проститутки, моряки – выглядели далеко не презентабельно. Но у самого порта стояли мощные стены, защищавшие столицу, на башнях несли службу военные в блестящих шлемах, а большая гавань залива была запружена судами, мачты которых напоминали густой лес. Здесь, как всегда, царила не прекращавшаяся во время судоходства суета.
Светорада быстро определила, где находится прибывший из Херсонеса корабль, даже понаблюдала за его разгрузкой. Дорофее не нравилось в порту, ей претили дерзкие взгляды и шутки моряков. Вскоре она стала просить Светораду уйти отсюда, ныла, что уже проголодалась. Чтобы успокоить наставницу, княжна дала знак Силе, и тот купил для нее жареных каштанов, которые готовили тут на противнях монахи из соседней обители. Их поливали медом или оливковым маслом, как было принято в Константинополе, однако древлянин Сила не представлял себе, как можно есть такую гадость.
– Вот если бы конопляным маслицем умастить душистую краюху хлеба, – мечтательно произнес он, – а еще чуток присолить, да с лучком зеленым. Мммм… – Он даже прикрыл от удовольствия глаза.
Светорада тут же подхватила его мысль: мол, а если хлеб такой пышный и душистый, как на Руси пекут, да с трещинками на корочке, а не как эти плоские пресные лепешки, какие тут продают, то… Они поговорили по-славянски, как на Днепре говорят, затем понимающе переглянулись и кивнули друг другу – госпожа и ее охранник-раб. Оба поняли, что думают об одном и том же.
Светорада повернулась к Дорофее и сказала, что отпускает служанок с покупками домой, а они с Силой наймут в порту лодку и отправятся за городскую стену, в предместье Святого Маманта, где обычно селились прибывшие из Руси гости. Однако Дорофея неожиданно встрепенулась и тоже выразила желание отправиться с ними.
– За корчмарем Фокой соскучилась, не иначе, – хитро подмигнул госпоже Сила.
Светорада улыбнулась, видя, как просияло смуглое личико ее солидной наставницы. Этот русский Фока, содержавший довольно приличную корчму в предместье Святого Маманта, давно жил в Константинополе. Но и считая себя уже ромеем, он не порывал связей с земляками. Свое славянское имя он давно забыл, и для всех был просто Фока из предместья. Корчмарь умел ладить со всяким, а строгую Дорофею обхаживал в столь игриво-веселой манере, что почтенная матрона, кажется, немного влюбилась в него. Она никогда не пеняла госпоже, если у той вдруг возникало желание отправиться в предместье, где селились русы. А такое бывало не единожды. Светораду, привыкшую к роскошной жизни, вдруг обуревала тоска по своим, начинали мучить воспоминания о прошлой жизни, о ее прекрасной былой любви… Тогда ей хотелось услышать славянскую речь, побывать среди русов, наконец, просто отведать стряпню русской кухни, какую специально готовили в корчме у Фоки для прибывавших с Руси.
Небольшое парусное суденышко быстро довезло троих пассажиров до предместья за огибавшую город с суши стену Феодосия[48]. Отсюда дорога вела мимо Влахернского дворца в сторону монастыря Святого Маманта Кесарийского. Так же называлось и все предместье – в честь святого. Здесь можно было услышать славянскую речь, увидеть светлобородых витязей, и Светораде по мере приближения к предместью даже казалось, что она уже ощущает запах свежеиспеченного ржаного хлеба. Они пошли по предместью, которое русские торговые гости ласково называли «У мамы».