Говорят, что Насер еще не родился, когда отец его купил дом выше Хасан-абада. Говорят, что отец Насера взял вторую жену и после этого вынужден был купить этот новый дом – «обновить свое ложе». В прямом смысле поговорки. Первая жена – на улице Мохтари, в старом, унаследованном от предков доме, и вторая – выше Хасан-абада, в армянском квартале.
Новая жена первыми родами произвела на свет мальчика, этого самого Насера. Дом ей супруг купил большой и красивый, в два раза просторнее старого. Не то чтобы он был так уж покорен красотой ее глаз и бровей; дело было скорее в дешевизне. В армянском квартале – расположенном всего двумя перекрестками выше площади Шахпур – земля стоила вдвое дешевле. В квартал этот, кроме гулящих пьяниц-холостяков, никто не заходил, причина тому: винный магазин и распивочная «крошки Петросяна». Поговаривали и еще кое о чем, кроме вина, хотя на самом деле армяне не очень этим увлекались. А если увлекались, то чужих к этому не допускали.
Поступок отца Насера не был лишен мудрости. Если бы вторая жена его осталась в прежнем квартале, она, несомненно, сделалась бы мишенью для порицания. И так уже и в кофейне Хосейна-турка Моуляви, и в «Сахарной мечети» Хани-абада (мечети Канд) этот второй брак стал притчей во языцех.
– Старик совсем стыд потерял.
– В таком возрасте – неприличный поступок.
– Однако же он – мужчина: сына смастерил. Надо бы зайти глянуть, какой аптекарь его пользует.
– А что сын? В таком возрасте – бахрома на гроб этот сын.
– А мамочка у сына молоденькая. Старик помрет, она дом сразу слопает и стаканом воды запьет.
– Нет, он по уму сделал: дом записал на сына. Если бы на свое имя, сыну бы ничего не досталось.
Дом был большой. В те времена в документах не писали площадь, лишь указывали границы. На севере – до церкви Девы Марии, на западе – до владения Стефаняна-повозочника. На востоке – до дома еще одного армянина. Если бы там всё не снесли, то сегодня владение бы насчитывало, вместе с участком, две тысячи квадратных метров.
Когда Насер достиг школьного возраста, мама записала его в школу Хакима Низами, расположенную ниже площади Шахпур. Очень долго приходилось мальчику идти, пока доберется до школы. На счастье, полпути он проделывал в компании мальчишек из своего квартала. Те, не доходя до Шахпура, сворачивали в «Школу падре Хакупяна», а Насер следовал дальше до школы Хакима Низами. И, как знать, может быть, именно с этих пор за ним закрепилось прозвище «армянин». Оно было не совсем беспричинным, ведь Насер, покидая школу, несся бегом к ребятам из своего квартала, чтобы вместе вернуться в Хасан-абад. Пару-тройку слов и по-армянски выучил.
– Пийтар барук ари, Хаким Низами!
И вот в своей школе его прозвали Насером-армянином. Его это не обижало, даже нравилось. Иногда он учил своих одноклассников армянскому языку. Нескольких самых отъявленных хулиганов научил сочным армянским ругательствам, и они преследовали соседей Насера аж до Хасан-абада, повторяя всё те же два-три армянских нехороших слова. По этой причине армяне осердились на Насера, и ему пришлось долго упрашивать их, чтобы с ним заключили мир.
Насера-армянина не сильно обижала его кличка. Может, потому, что в те времена у каждого было свое прозвище. Долговязого дразнили «двухэтажным», обладателя косой походки – «одноплечим». Того, кто часто ходил в гости, обзывали «дармовым». И Насер, видя, что его не зря так кличут, не злился и не протестовал.
Первый раз его обидела кличка, когда он предложил пирожное – баклаву[1] – сыну Хаджи, имама соборной «Сахарной мечети». И сын Хаджи без экивоков ему ответил: «Батька говорит, не приведи Аллах, чем-то угостишься у Насера-армянина. Они нечистые, очищению не подлежат. Если съешь баклаву – тут она тебе всем миром вспыхнет в животе».
– Папа твой так и сказал – про баклаву?
– Ага. Папа мой ни перед чем не остановится. Глаз у него зоркий. И про тебя всё знает, и про дедов твоих, и про отца-двоеженца.
Насер не смог ничего ответить. Может, потому, что с неармянами он не так часто и сталкивался. Он забрал пирожное, а, отойдя от сына Хаджи, буркнул под нос: «И не надо… иди к черту!»
Его это очень обидело; но это было только начало. Ему еще не исполнилось пятнадцати, когда учитель шариата отвел его в сторонку и сказал, что мусульманином надо быть до глубины души, именно с душой произносить исповедание. Насер расплакался. Пришел домой и нагрубил матери, она, в свою очередь, всю вину свалила на отца-двоеженца. Но, видя, что Насер действительно расстроен, дала ему сумму карманных расходов на месяц, чтобы он на эти деньги угостил одноклассников и чтобы они перестали называть его «Насером-армянином».
Он пригласил ребят на угол улицы Мохтари к мороженщику Акбару Машди[2]. Всем купил «молочного с морковью», потом еще по порции «мороженого-соломки». И все дали ему слово, что не будут его называть «Насером-армянином» – однако уже через пару-тройку дней это слово нарушили. Они только сейчас поняли, что он переживает из-за этой клички. И вот на третий день хулиганы из класса так переиначили известную песню:
– Мясо из конины! Насера-армянина!
– «Мороженку» переварили, а хлебушек выкакали.
– Мы хотим еще с морковкой, мы хотим «мороженку»…
– Люблю я «дашти»[3] Акбара Машди!
А потом хором пели, всё убыстряя темп:
– Мясо из конины! Насера-армянина! Мясо из конины! Насера-армянина!
Кто мог предположить, что простое прозвище столь радикально повернет судьбу человека? Но Насер за всю жизнь так и не освободился от проклятья этой клички. Конечно, он и сам был виноват. Когда отец умер, мать всячески настаивала, чтобы Насер продал дом, но он не согласился. Мать не нуждалась в этом доме, хотя не была она и совсем бескорыстной. После смерти отца Насера, едва закончился срок, когда по шариату запрещен повторный брак, она стала второй женой торговца из Мешхеда. И на голову Насера свалилось единоличное владение землей площадью в две тысячи квадратных метров. А у него еще и борода не росла. Если бы он в это время преодолел свою жадность и продал дом, то, возможно, освободился бы начисто от проклятья своей клички. Но он не продал, и кличка на нем осталась.
Квартал этот он почти полюбил. Его собутыльниками здесь были Петр, Эдвин, Армонд и прочие. В Тегеране того времени открылись и другие винные магазины и бары. Одно заведение в «квартале голытьбы», то есть в районе сегодняшних «Ворот Шемирана». Еще одно на – углу Арсенальной, ниже площади Шахпур, и еще две-три точки; но старожилы утверждали, что распивочная «крошки Петросяна» – это нечто особенное. Вино он делал сам, и его яблочное вино в Тегеране было вне конкуренции. Работники иностранных посольств и консульств все у него отоваривались. Говорили, что у него две большие винные бочки: одна для армян этого квартала, другая – для остальных клиентов. И пьющие ребята из района Мохтари бахвалились, что якобы однажды Петросян ошибся и налил им из первой бочки. И они не уставали рассказывать, как с одного стакана человек становится в стельку пьяным, и много чего еще прибавляли; однако пьяницы со стажем не верили: мол, невозможно, чтобы старый пес сделал такую ошибку.
Что же касается Насера… Всякий раз, как Насер-армянин приходил в лавку Петросяна, тот приносил ему арака из треснувшей бочки, которая не была ни первой, ни второй. Зелье из нее было еще качественнее, чем из первой, и продавалось оно лишь немногим особым клиентам, одним из которых был Насер. Щедрый и веселый, как все ребята в Тегеране, но, что важнее, еще и собственник владения в две тысячи метров посреди армянского квартала.
В двадцать с чем-то лет Насер, как и положено в этом возрасте, решил жениться. Вначале он хотел взять в жены сестру одного из местных парней – Эдвина; но родители девушки отказали ему. Они его даже в дом не пустили, передав, что армяне девушек за неармян не отдают!
Тогда Насер кинулся за помощью к соседу – священнику церкви Девы Марии. Он принял праведный вид и однажды после полудня попросил священника пожаловать ручку для поцелуя…
– Падре… Я твой слуга. Всю жизнь был тут вашим соседом, и тень ваша укрывала мою голову. Господь знает, что по воскресеньям я просыпаюсь под ваши молитвы, я плачу с вами (тут он начал всхлипывать) и воздеваю руки к небу. Вы знаете, что Бог есть Бог. Он не отличает армян от мусульман. И вы знаете, что все, и даже вы, падре, называют меня «Насер-армянин». Клянусь именем Девы Марии, но это несправедливо, это не по-соседски, и вообще…
И он припал поцелуем к большому перстню с камнем на руке священника. Тот раздраженно поднял голову Насера и резко ответил ему:
– Падре, падре… Устраиваешь мне цирк! Вставай и иди по своим делам. Армянин, тоже мне! Ты роняешь честь квартала! Ты мусульманин? Ты всех армян сбиваешь с толку. Молодежь вообще в храм перестала ходить. Ты у незаконнорожденного Петросяна первый и главный клиент… Если ты по воскресеньям просыпаешься в полдень от наших молитв, то мы в субботу всю ночь не спим от ваших криков и гульбы с Эдвином и этими, прочими… Вставай и иди восвояси! Гуляка бессовестный, тушэ ардумэ!
Насер вышел из церкви и даже не оглянулся. И после этого всякий раз, напиваясь в лавке Петросяна, пока держался на ногах и ворочал языком, не переставал поносить священника:
– Падре, падре… Да если бы мой отец и четырежды женился, всё равно не чета был бы этому придурку… Петрус! Он тебя называет незаконнорожденным. Подлец этот, чтобы тебе насолить, церковные деньги относит на Шахпур, покупает водку у Матеуса. Смейся-смейся! А он пьяница первостатейный, вне конкуренции. Этот подлец – мой сосед, и я его знаю. Мы с ним по пятницам пили, и я с ног падаю, а у него ни в одном глазу. Десять полных стаканов, говорит: мало. Он роняет честь звания святого отца! И не только этот грех. Знаешь, почему он не женат? Почему ему не разрешили в храме школу открыть? Храни Бог господина епископа! Это человек понимающий. А подлецу этому доверять нельзя, сам епископ сказал. Говорит, мальчиков наших нельзя ему в руки отдать!
Постепенно из-за таких речей Петросян был вынужден закрыть Насеру доступ в свой магазин. Треснувшая бочка куда-то пропала, и то же произошло с бочкой номер один. Осталась лишь бочка номер два, и, естественно, Насер-армянин, чтобы не угробить печень и зрение, переместился на площадь Шахпур, в бар Матеуса. Когда там напивался, говорил так: «Признаюсь вам, сестра Эдвина была не подарок. Моя мама, бывало, к зеркалу подойдет, скажет: армянки, пока молоды, ничего с лица. Но с возрастом такие, простите, рожи… Дорогие мои мусульмане! Матеус тоже мусульманин. Что касается незаконнорожденного Петросяна… Треснувшая бочка, и первая бочка, и вторая бочка – всё одна моча. Разницы нет… Дорогие мои мусульмане!»
В этом же баре он принял решение жениться на мусульманке. На дочери одного из виноторговцев, что держал лавку на рынке площади Шахпур. Отправился домой к своему отчиму – тому самому торговцу из Мешхеда – и попросил мать сопровождать его для сватовства. Но семья девушки решительно отказала ему.
– Если бы он был только пьяница, как-нибудь с этим бы сладили. Если бы только безработный – Хаджи нашел бы ему работу. Речь не об этом идет. Мусульманство его подозрительно, вот что. Ведь его же называют: Насер-армянин!
Его мать, не вступая в дискуссии, удалилась. А Насеру дала взбучку и все его неудачи объяснила его жадностью. Он не послушал мать и не продал дом, и за это Господь его наказал.
И Насер, не для того чтобы выполнить совет матери, а имея в виду свою женитьбу, раздробил свой участок для продажи. Разрезал его на десять частей по двести метров. Первым покупателем стал священник церкви Девы Марии, чья касса, видимо, была достаточна для этого. Много лет храму не хватало места для празднования Пасхи и Рождества, и они решили купить у Насера участок в двести метров и присоединить к своей земле. Насер сначала передал священнику, что интересующий церковь участок является жемчужиной его владений и продается по цене вдвое выше, чем остальные. Священник не отступил и согласился на эту цену. Насер думал три дня и принял решение. Он продал все участки, кроме именно этого, возле церкви. Выручил серьезные деньги и купил дом на улице Шахпур и лавку на рынке там же. Некоторую сумму отдал матери. Потом однажды на дневной намаз явился в «Сахарную мечеть» и подошел к мулле-предстоятелю. Рассказал о своей жизни и объявил, что для освящения имущества хочет отдать землю в вакф[4] для строительства новой мечети – между прочим, в армянском квартале. Да еще рядом с церковью Девы Марии. И мулла на виду у всех притянул к себе голову Насера и поцеловал его в лоб. Сказал, что хадисы гласят: в земле и владениях немусульман мечеть имеет особую ценность. И посадил Насера в первый ряд среди стариков. И Насер впервые в жизни с трудом прочитал свой намаз!
С того же дня он принялся за дело. Рабочие, фундамент, стройматериалы. Теперь его не видели ни у Матеуса, ни у Петросяна. Покупал спиртное фляжками и пил по-тихому дома. И все старики квартала при встрече целовали его в лоб.
– …Храни его Аллах. Молоком вскормлен чистым. Парень к корню своему вернулся.
– Если в таком квартале человек так проявился, это о многом говорит.
– Вот отец-то, выходит, мудро поступил, храни его Господь!
– Подумай только. Каждый полдень в центре кяфирестана, возле церкви Марьям, азан поет.
Не прошло и двух месяцев, как на участке выросла мечеть. Пол ее был каменный, стены украшены изразцовой плиткой. Купили готовую изразцовую панель, заметную издали, где красовалась арабская надпись: «Да освятится сия мечеть». Другой изразец сделали на заказ, там было написано: «Обращено в вакф». И еще один, издалека видный, на нем начертали «Насер»[5]. И мулла-предстоятель соборной мечети еще не открыл новую, когда произошло два события. Первое: умер священник церкви Девы Марии. И второе: Насер женился-таки на дочери виноторговца!
Насер привел в дом жену, двинулись и дела в его новом магазине. А не прошло и года, как Бог дал ему сына. Теперь он был – известная личность. «Тот самый Насер, который в армянском квартале отдал землю в вакф и построил мечеть». Зять известного хозяина бара на базаре Шахпур. Он всё еще оставался клиентом Петросяна, но часто вечерами ходил и в мечеть. А того, что у него в кармане плоская фляга, никто не знал. Дела его шли неплохо, но невезение проявлялось тогда, когда его хотели представить новым знакомым. В мечеть Канд явился новичок, и старики, занимавшие места в первом ряду, подвели его к Насеру.
– Знаком с Насер-ханом?
Новичок смотрел непонимающе.
– Нет. Не припомню как-то.
– И-и… Ну, Насер-хан! Тот, кто в вакф отдал мечеть.
– Мечеть? Где это?
– В армянском квартале.
Новичок с облегчением вздохнул и поцеловал Насера в лоб.
– Теперь понял! «Мечеть Насера-армянина»! Искренне рад! Так бы сразу и говорили: Насер-армянин! Простите, что не догадался. Очень, очень рад!
Насер пробормотал, что и он рад, и пошел по своим делам. Он уже сильно раскаивался в том, что отдал землю в вакф под мечеть. Вместо того чтобы поднять его в глазах людей, эта мечеть, наоборот, закрепила у всех на устах его кличку. И он говорил сам себе: завтра мой сын вырастет, и сможет ли он высоко нести голову перед соседями и посторонними? Его отца все называют Насером-армянином… Он вспомнил собственное детство, когда о его отце все говорили «двоеженец». И он бормотал: «Двоеженец – о ком же это? О мусульманине! А ведь Аллах разрешил брать четыре жены! Однако кличку „армянин“ не смыть даже водой из святого источника Каусар!»
В конце концов он до того расстроился, что не видел иного спасения, кроме беседы с предстоятелем мечети Канд. И однажды пришел к нему в полдень: «Хаджи… Вы хорошо меня знаете. Я пожертвовал землю под мечеть для того, чтобы освободиться от проклятия этого квартала и этой клички. Конечно, мне за это уже было воздаяние. По милости Всевышнего взял жену и имею ребенка, но от клички никак не избавиться».
Мулла зажал бороду в кулаке и сказал Насеру, что надо потрудиться для Господа. Если бы его душа была чиста, не было бы этих переживаний. И кличка бы отклеилась; все забыли бы ее. Но мулла не лишил Насера надежды, указал ему путь. Путь, сказал он, заключается в том, чтобы совершить паломничество в Мекку. Посетив Мекку, он станет «хаджи», и кличка слетит с языков. Его будут называть Хадж-Насер.
Насер-армянин в том же году выполнил совет, отложив на поездку сумму, равную обычным годовым расходам. И поехал в Мекку!
Предсказание Хаджи сбылось в точности. Теперь все называли его Хадж-Насером, и никакого горя он больше не знал. Жизнь его сложилась. Дела шли без проблем, и постепенно он сам забыл, что когда-то его звали Насером-армянином.
Однако жизнь не остается неизменной. Через два года Насер-шашлычник, чье заведение находилось на улице Мохтари, отправился в Мекку. В этом как таковом проблемы не было, проблема возникала тогда, когда начинали говорить о «Хадж-Насере»…
– Там комната на продажу выставлена, это чья?
– Какая комната?
– Рядом с лавкой Хадж-Насера.
– С лавкой Хадж-Насера?.. Ничего там не продается. Я вчера там шашлык ел.
– Нет, друг мой! Да помилует Аллах отца твоего. Я не говорю о Хадж-Насере шашлычнике…
– Тогда сразу и уточняй, который Хадж-Насер. Ты имеешь в виду Хадж-Насера армянина.
– …Не знаю я, кто там продает. Я как-то не заходил на этот базар в последнее время. Узнай у самого Хадж-Насера армянина!
С тех пор прошло лет двадцать. Два года уже, как Хадж-Насера армянина нет в живых. На базаре Шахпур взорвалась иракская ракета. Она попала точно в дом Хадж-Насера, и погиб и он сам, и его жена. Его взрослый сын был в отъезде, ему сейчас двадцать лет. Порой он появляется в мечети. Он парень покладистый и тихий; быть может, потому, что после Исламской революции не стало ни лавки Петросяна, ни Матеуса.
Порой мы вспоминаем покойного, например, проезжая через Хасан-абад мимо его мечети. Церковь рядом с ней снесли, и вообще в этом районе теперь живут не только армяне, мусульман тоже насчитывается немало.
Вот и недавно, месяца два-три назад, вспоминали его. Мулла «Сахарной мечети» – новый мулла, да помилует Аллах бывшего муллу – говорил о патриотизме. Говорил, что патриотизм – тоже дело веры. Он говорил и говорил, не обращая внимания на то, что утомил стариков. Мечеть до сих пор регулярно посещают и те, кто при Насере были ее завсегдатаями, им сейчас по шестьдесят-семьдесят лет, стали, можно сказать, аскетами и молитвенниками. И вот мулла говорил о патриотизме и о том, что многие пошли на фронт из патриотических соображений. О том, что не все герои, погибшие на войне, были мусульманами. Есть, мол, у нас и мученики-немусульмане.
Один из стариков, чтобы оживить собрание, выкрикнул из зала:
– Вроде Насера-армянина!
В этот день хорошо посмеялись и, как говорили старожилы, подбросили в старую печку новых дров. Ударились в воспоминания.
У стариков ведь других дел и нет. Каждый день они приходят в мечеть, полчаса терпят, пока прочтет свою проповедь мулла. Потом сидят и слушают выступающих из своей среды. Недавно, например, мулла говорил о хадже и о том, что он обязателен для каждого состоятельного человека. Сказал, что если кто-то состоятелен, но не выполнил этот долг, то он, умирая, не может считаться мусульманином. Сказал, что ему дают лишь выбор: умереть ли назарянином[6] или иудеем.
С этого дня среди прихожан начались не совсем обычные разговоры. Один говорит: я видел сон. Другой говорит: я видел вещий сон. Третий рассказал, что уже давно, не во сне, а наяву, к нему зашел некто и поведал то-то и то-то… Тут надо сказать, что сын Хадж-Насера очень нехорошо себя вел с прихожанами. С ним старшие здороваются, он не отвечает… Как бы то ни было, от Хасан-абада и ниже под гору, в районах Мохтари и Шахпур, рассказывали следующее. «Когда хоронили Насера-армянина, он был очень уверен в себе. Отдал землю в вакф под мечеть, совершил хадж, наконец, стал мучеником. Но вот он умер, и оба ангела, Накир и Мункир, явились к его изголовью. Да не постигнет вас беда в ваш смертный час! Да облегчит нам Аллах первый день после смерти. Не знаем ведь, что нас ждет. Да не увидят ваши глаза плохого дня. И вот явились два ангела и говорят: ни одна твоя заслуга не принимается. Ни одна! Ты, когда стал богатым, почему хадж не совершил? Насер-армянин говорит: я совершил хадж, все, мол, это знают, – но ангелы не соглашаются. Говорят: ты не для Бога это сделал. Ты богат был, а хадж не совершил. Теперь, мол, ты должен выбрать. Хочешь ли ты умереть назарянином или иудеем? Аллах велик! Да будет славно имя Его. Говорят, Насер-армянин задумался. Потом спрашивает у Накира и Мункира: назарянин и армянин – это одно и то же?»