В аэропорту я пролистал свой паспорт. В этом году я уже побывал в Африке, в Австралии, в обеих Америках, и мои визы были еще действительны. Я прислушивался к голосу невидимых стюардесс, не зная, что выбрать: рейс в девятнадцать пятьдесят пять на Камерун, в двадцать три пятьдесят на Эквадор, в двадцать два десять в Бразилию или, наконец, номер в отеле на Монмартре, где я мог бы запереться и спокойно ждать конца. Я выбрал ближайший рейс – девятнадцать пятьдесят пять, Яунде и тропические леса, поменял билет и вернулся на свое место. Бортпроводница, проходившая мимо, как-то странно на меня посмотрела. Наверное, узнала. «Не поверите, только что видела капитана Фолена… Сидит, весь насупился, небритый… Что это с ним?»
«…Я не хочу быть игрушкой, которую разбирают на части, Мишель. Не хочу опускаться до этого. В жизни наступает момент, когда встает вопрос достоинства. Так что уезжай, уезжай как можно дальше, ты обещал. Не теряй головы. Не зарывайся в свое несчастье, не думай постоянно обо мне, я не хочу, чтобы память изъела тебя… Я должна тебя оставить. Придет другая, и это буду я. Иди к ней, найди ее, подари ей то, что я оставляю тебе, это должно остаться. Без женщины ты не сможешь прожить эти часы, эти годы, эту скорбь, это безумие, которое так льстиво, так высокопарно называют судьбой. Я желаю так же сильно, как люблю тебя, чтобы ты поскорее встретил ее, надеюсь, она спасет то, что было между нами, что не может, не должно умереть. Не бойся, это не будет означать, что ты забыл меня, что ты «предаешь мою память», как благочестиво выражаются те, кто чтит только смерть и отчаяние. О нет! Напротив, это будет торжество верности, гарантия постоянства, вызов всему тому, что хочет нас раздавить. Утверждение бессмертия. Она должна помочь тебе развенчать несчастье, пора перестать его обожествлять. За долгие века своего существования человечество и так оказывало ему чрезмерные почести. Мы слишком покорно, слишком безропотно склоняем голову перед тем, что с таким безразличием принимает наши жертвы, так варварски расправляется с нами. Для меня это вопрос женской гордости. Продолжения жизни, если хочешь. Это бунт, сражение за свою честь, нежелание быть попранной. Иди к ней, к моей неизвестной сестре, скажи ей, как она мне нужна. Я, конечно, уйду, но я хочу остаться женщиной…»
Я прослушал объявление о посадке на рейс в Яунде, пошел обменял доллары, и вот я опять на шоссе, в такси, везущем меня в Париж. Говоря шоферу адрес, я машинально добавил: «Четвертый этаж, налево».
Он утвердительно кивнул.
– Точно, скоро так и будет, – сказал он. – Французы уже не хотят вылезать из машин. Пока, правда, не все для этого готово. Но, наверно, там есть лифт.
Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида, желая убедиться, что шутка удалась. Я рассмеялся.
Когда мы приехали на улицу Сен-Луи-анЛиль, уже стемнело. Я поднялся по лестнице и позвонил. Зря я отпустил такси: мог бы навестить сеньора Гальбу, который тоже ждал меня. Я уже собирался уходить, когда дверь открылась. При виде меня она изобразила насмешливое удивление, как будто еще нужно было что-то изображать.
– В чем, собственно, дело? Хотелось бы поточнее. Инстинкт охотника? Так вы не там ищете, если вообще стоит где-либо искать… Здесь вы не найдете ничего. Даже спасательного круга…
Я вошел, обнял ее. Ее ногти впились мне в затылок. Она рыдала. Не из-за меня, не из-за себя. Из-за того, чего каждый из нас лишился. Это был всего лишь момент взаимопомощи. Нам обоим нужно было забыться, переждать какое-то время, чтобы потом нести дальше свой груз пустоты. Нам предстояло пересечь эту пустыню, где сброшенная одежда, каждая вещь, что падает на пол, разъединяет, отдаляет, ожесточает, где взгляды избегают друг друга, боясь заметить наготу – не только телесную, но и ту, где безмолвие прячет свои камни. Два заблудившихся существа, которые поддерживают друг друга каждый своим одиночеством, и жизнь терпеливо выжидает, когда это кончится. Отчаявшаяся нежность, которая, в сущности, только потребность в нежности. Иногда мы искали друг друга взглядом в полумраке, чтобы преодолеть неловкость. Фотография маленькой девочки на ночном столике. Фотография маленькой девочки, которая смеется, – на камине. Портрет, нарисованный, вероятно, по памяти – линии неуверенные, неловкие. То, что было у нас общего, принадлежало другим, но объединяло нас на время этого бунта, этой краткой битвы против несчастья. Это было не между нами. Но между нами и несчастьем. Отказ ложиться под колеса, отрицание смирения. Я чувствовал ее слезы на своих щеках. Сам я никогда не плакал, и она своими слезами доставляла мне некоторое облегчение. Как только она опомнилась, почувствовав то ли сожаление, то ли угрызения совести, смятение, неловкость, вину, не знаю что, она поднялась, накинула пеньюар, села в кресло и вся съежилась, подтянув колени к подбородку. Еще ни одна женщина не смотрела на меня с такой неприязнью.
– Пожалуйста, уходите…
– Все… сейчас.
Мои вещи валялись на ковре, я стал собирать их.
– Не понимаю, почему я это сделала…
– Маленькое самоубийство, – сказал я.
Она попыталась улыбнуться:
– Да, наверное. Не сердитесь. Бывают моменты…
– Слишком много всего, в особенности того, что можно назвать ничем. Мы могли бы еще немного побыть вместе.
– У меня нет никакого желания быть счастливой.
– Кто говорит о счастье, Лидия? Но вот взаимная поддержка…
– Вы прекрасно видели, что я… ни на что не гожусь.
– Конечно, если делать это как с седьмого этажа бросаться…
– Не будьте так строги…
– Да что вы!
Я засунул галстук в карман. Так мерзко, когда после этого начинают завязывать галстук.
– Когда это случилось?
– Полгода назад. Но никак не проходит… Я иногда думаю, не продлеваю ли это сама… сознательно, чтобы превратить воспоминания в смысл жизни. Иначе… я не знала бы, зачем я вообще еще здесь. Были свидетели той аварии. Они говорят, что муж внезапно потерял управление машиной. Но ехал он с нормальной скоростью. Мне не в чем его упрекнуть. Он посадил малышку на заднее сиденье, как делал всегда… Может быть, уже до того между нами все было кончено, и я ищу предлог, чтобы обвинить его…
Она уперлась лбом в колени, и я видел теперь только ее седые волосы. Потом она подняла голову В глазах опять стояло выражение какой-то загнанности.
– В таких случаях нужно уехать куда-нибудь далеко-далеко, – сказал я.
Наконец-то мне удалось выманить у нее легкую улыбку.
– В Каракас?
– Хотя бы.
– Это слишком далеко, слишком внезапно, и, как вы сами сказали в кафе, потом все равно придется возвращаться…
Она сходила на кухню за бутылкой виски и стаканом.
– One for the road[3], – сказала она.
– Чин-чин.
Я выпил. Она смотрела на меня с дружеским участием:
– Давно?
– Что?
– Давно вы сиротствуете без женщины?
Я взглянул на часы.
– Вот уже скоро век, – сказал я и вышел.