Глава 2. Третий Китеж

Нечасто в последнее время бывал Лука в городе. После суеты улиц с их пестротой и шумом, старик медленно вошел в храм. Служба уже кончилась, но в церкви не было пусто. Запутавшиеся в горе, в боли, страхе люди судорожно, судорожно протягивали руки к строгим и глубоким глазам, глядящим со стен.

Старик поставил свечку и пошел к выходу. У церковных дверей толпились калеки и нищие. Две старухи пытались успокоить простоволосую женщину, которая закрыв лицо руками, горячечно шептала.

– Нет, не троньте меня, не троньте. Туга давит, криком тут стоит, – она схватилась рукой за горло, – по земле везде течет, разве вы не слышите, земля кричит.

Высокий, худой человек подошел к ней и попросил Луку..

– Помоги ей, отче.

– Бог в помощь тебе, дочь моя. Иди домой, милая, и Бог даст тебе покоя.

Старик благословил ее и как ребенка погладил по голове. Женщина вдруг замолчала, поклонилась ему и, тихонько всхлипывая, пошла от церкви. Высокий человек протянул вслед ей левую руку и оттого стало видно, что правой у него нет.

– Владыка Феодор мужа ее заточил, а жито их приказал пожечь. А Завид еще и дикую виру с их села взял. Ребеночек-то у нее с голоду и помер. Так у них горело, зарево было на все село. Вот забыть она и не может..Вирник вроде по закону виру присудил, но ведь вправду говорят, где закон, там и обид много. А ты слышал, Завида на дороге убили, теперь начнут всех вокруг мучить. еще и не того схватят, обид -то от Завида было много.

– Но уж вряд ли эта несчастная, что плакала, могла кому-то ответить. Не такие убивают.А Завид это тот вирник, у которого шрам на левой щеке?– задумчиво проговорил Лука , вспомнив встречу с Гостятой у ручья.

– Он самый, -проговорил подошедший к ним звонарь, краснощекий, курносый отрок с широко раскрытыми, будто удивленными глазами. – Я слышал про Завида, что раньше до того , как стал вирником, он был другим- книжником, учил детей боярских в Переяславле. Со многими так бывает, ведь и Феодор, когда князь поставил его владыкой, изменился. А потом Завид стал служить Никите переяславскому, чья жена, когда варила суп ,увидела в котле ,как руки ноги и головы варятся. Никита после того видения ушел в монастырь в затвор, а Завид к нам сюда перебрался.

– И каким он стал здесь?

– Ну , насчет вареных рук и ног -не знаю, а как он кричал на слуг- слышал. Я работал у его соседки , Агафьи, ту про которую Даниил говорит «зло зла злее жена зла, всех укоряет и всех осуждает». Приказала она мне забор передвинуть. Что тут началось! Стали они друг за другом следить, друг на друга наговаривать, и мне досталось, и до владыки Феодора дошло, Чем бы все кончилось, не знаю, если бы Завида не убили.А может потому и убили? Может быть хотел Завид откупиться, от Феодора , но не то подарил и не угодил. И слуги его причастны


– Отчего, скажи, отче, тут у нас такое творится, что произошло с епископом?– тихо проговорил подошедший к ним звонарь, краснощекиий, курносый отрок с широко раскрытыми, будто удивленными глазами. – Люди-то по разному думают. Может ищет владыка что тайное, клад какой? А кто говорит, по вере ревнует?

Однорукий пожал плечами.

– Тут что-то не так. Из-за веры не убивают. Истинная вера – она ясная. Много я на свете повидал и скажу тебе, отрок, тот, кто чисто верит, казнить не будет. За ним люди и так пойдут, с радостью. А мучают из-за чего-нибудь простенького. Из-за добытка, серебра, – Так я говорю, отче?

– Истинно это, по доброй вере, и добрые дела. А коли дела злы, то и вера неправедна. Что ж это за лихо у нас в городе? Опять Феодор. А ведь речист муж. Слышал я, как он владыку Леона упрел.

Краснощекий звонарь улыбнулся.

– Ну уж тот и придумал. Мясо по господским праздникам не есть. А теперь горше того стало. Владыка-то Феодор кого в работу кабалит, у кого оружие, коней отнимает.

– Это еще что, – лицо однорукого злобно оживилось. – Многого ты не ведаешь у себя в лесу, отче. Не только простецов, но и монахов, и игуменов и всякий люд немилостиво казнит. И все из-за имения , имения не сыт, как ад.

– И я слышал, – звонарь заговорил шепотом. – Дурное люди говорят. Будто построен терем его на проклятом месте. Стоны там из-под земли слышатся.

Старик строго взглянул на них.

– А не наговариваете ли вы оба на владыку? Он у вас будто второй Сатанаил.

Однорукий ухмыльнулся.

– Ты в своей благости да в лесной тиши, может, и не ведаешь, отче. Да у нас в городе вон смотреть тошно, сколько безбородых. Но кому он бороду порезал, хоть стыдно, да все ж не девки, вырастет, а уж у кого очи выжег или язык вырвал…

Тут звонарь дернул его за левую руку.

– Тише ты.

Мимо них проезжали бояре, дружинники в червленых корзнах, оксамите, позвякивали тяжелые златые гривны. Стоявшие у церкви люди в лохмотьях попятились от этого блеска.

А к Луке подошел отрок в богатом корзно и обратился к нему, указывая на юную княжну, скакавшую впереди бояр рядом с матерью.

– Позволь спросить отче, что ты знаешь про племянницу князя Андрея?

Лука внимательно и пристально посмотрел на юношу. У того был смелый и задиристый взгляд. Даже чересчур смелый, чувствовалась за ним то ли боль, то ли обида.

–Да, девица эта красавицей будет.

Действительно, казалось, в лице княжны Евфросиньи властная и какая-то жесткая красота ее матери Ольги Юрьевны соединялась со страстной натурой отца Ярослава, прозванного Осмомыслом. И это придавало ее взгляду изменчивость и задумчивость.

Отрок же, приехавший с боярином по поручению вдовы князя Святослава Ольговича, раньше редко выходил в город из палат боярина. Ходили слухи, что он его племянник, приехал поучиться посольскому ремеслу. А что ты уставился на княжну?

Плохо тебе удастся играть свою роль опять подумал Лука, но вслух сказал другое

–Говорят, что как и твой боярин, приехала княгиня просить заступничества у брата Андрея. Только дело боярина простое, а вот просьба сестры ему может не понравиться. Зачем ему осуждать Осмомысла за любовницу, когда и у самого в семье не все в порядке…

–Думается мне, лучше, когда князь жене верен,– сказал отрок

– По словам и по взгляду вижу, что не родственник ты боярину, не племянник, как он всем рассказывает.

–Ну, раз ты догадался, то и мне самому надоело скрывать это, как говорится, «Что мы не князья, что ли»

Только князь -то ты сейчас без княжества, подумал Лука, потому у тебя отрок и такой взгляд,

–А почему ты таил, что из младших Святославичей

_- Что скрывать ,из-за нее, из-за Предславы-Евфросиньи. Понял я, что не дадут мне с ней видеться, если откроется, что я тот самый княжич Игорь, отцу которого Святославу друг его Юрий Долгорукий пообещал внучку в жены для сына. Только теперь-то все по-другому.

Да, невеста твоя бывшая уже не про тебя писана, подумал Лука Про эту историю судачили много, даже и сюда во Владимир дошли слухи. Когда князь Святослав умер внезапно, вдова княгиня сидела, как напишут в летопили « в изумлении», но все же догадалась взять клятву с епископа, только не помогло, он все равно сослался с другими князьями, и в результате младшие ее сыновья Святославичи лишились княжеских столов, что были им раньше обещаны. Как говорит Даниил Заточник « Не лгал мне Ростислав князь, лучше мне смерть, чем Курское княжение, так и мужу, лучше смерть, чем жизнь в нищете.» Только княжичу Игорю даже нищего курского княжества теперь не досталось, Отец его дружил с Юрием Долгоруким, и еще давно сговорились они поженить в будущем малых детей. Но князь Юрий уже умер, или, как поговаривают, был отравлен. А боярин Святослава хотел напомнить о той дружбе и просил князя Андрея Юрьевича вмешаться. Но только зря.Не отдаст за него княгиня Ольга Юрьевна дочь могущественного князя, ведь сестры Евфросиньи уже были отданы за королей польского и венгерского.

Заметив, как сочувственно смотрит на него Лука, Игорь понял, что многие уже знают про его судьбу. Когда он упросил боярина взять его с собой, он хотел увидеть свою невесту, потому что он ее почти ненавидел за тот отказ, которого все ожидали. Кажется, ему хотелось высказать этой спесивой, как он думал., княжне свою злость. Но случилось все совсем по-другому.

Кем были те разбойники, которые напали на обоз княгини Ольги Юрьевны, они так и не узнали. Игорь кинулся в схватку как всегда безрассудно, но это и решило исход дела. Так вот они впервые встретились. И когда он увидел ее испуганные глаза , все изменилось. Заметив , как они смотрят друг на друга, боярин посоветовал Игорю не говорить княгине, кто он. И княгиня разрешила своим спасителям сопровождать их.

Он мог иногда видеться и разговаривать с Евфросиньей по дороге во Владимир. Плохо, что теперь была задета не только его гордость.

Ему было тяжело, когда он не слышал ее голоса. Как иногда для кого-то пение в церкви или прикосновение к святой иконе, так для него один голос этой обыкновенной по сути девушки изгонял печаль. Не то, чтобы вся тяжесть и боль кругом исчезали, нет, но все наполнялось какой-то легкостью, как запах первых весенних листьев, беспричинной и истинной. Хотелось смеяться, нет – улыбаться. Наверное, когда так любят женщины, им снится, что они летают.

Он же не мог быть в каменных палатах, в городе, он все время скакал по полям на коне, бродил по лесу. И тогда однажды он узнал как жгло ее воспоминание о нем, об их первой встрече…

Сейчас он надеялся, что никто не заметил его переживаний, так как наконец появился князь Андрей, скакавший рядом со своей княгиней Улитой, И все глаза обратились на них.

А однорукий вдруг выступил вперед из толпы, неотрывно глядя на княгиню. У нее было бледное, еще прекрасное лицо. Но губы ее были жестко сжаты, черные брови приподняты в каком-то изломе. Чудилось в этой красоте что-то сосредоточенное и затаенное. Она вдруг остановилась перед одноруким.

– Мне знакомо твое лицо.

– Да, княгиня, я был смердом твоего отца, а потом вот, видишь, монастырский холоп, да нищий.

Княгиня кинула ему монету и быстро поскакала дальше. Но князь, уже проехавший вперед, вернулся и посмотрел прямо на однорукого.

– О чем речь держал с княгиней?

– Милостыню она мне подала и про руку спросила.

Князю показалось, что он увидел, как глаза однорукого вспыхнули будто адским огнем. Но нет, наверное, почудилось, взгляд холопа снова был безучастным. Князь отвернулся, и поскакал вслед за княгиней.

– Так ты и вторую руку не убережешь, – звонарь покачал головой.

– Может и так. Однако вспомнила наша княгиня про своего отца боярина Кучку. Ради того и второй руки потерять не жалко. Грешное то было дело, да неправое. Может , оно не раз еще отзовется. Многое с ним связано.Завида убили, а ведь он из тех краев И мужа-то ее, князя Андрея, видать, мучают черные мысли.

– И тебе тоже почудилось? – звонарь снова заговорил шепотом. – Слушайте. Расскажу я вам. Шел я однажды ночью мимо церкви и вижу что-то будто светится, я подошел к двери, она приоткрыта, а там князь, один, зажег свечу, и смотрит, смотрит на лики. А на глазах у него слезы, так и текут. Что это было с ним, отче?

Старик задумчиво промолвил.

– «И разрасталась ненависть, и дети в своей судьбе несли ее.»

– Это так в твоих книгах, отче?

– И в книгах и вокруг нас, сын мой.

К ним шел Даниил.

– Что с ним створилось, – спросил их однорукий. Шаги Даниила были резкими, голова высоко поднята так, словно он никого не замечает. За ним еле поспевал Местята, боязливо оглядываясь по сторонам.

– Будь здоров, Даниил. Как тебе Бог помогает?

– Твоими молитвами, отче.

– Куда ж ты так скоро?

– Да уж, отче, коли у нас в городе каждый день будут убивать по два добрых человека, то и впрямь всем жить лучше будет. А уж если воспретить песни петь, какие кому любо, так и благолепие настанет. Прежде чем учить другого, научи сначала себя. Знаю я одну светлую заповедь, не буди жесток. Сегодня я к князю пойду. Но завтра и князь, коли заповедь преступит… – он сжал губы, а потом громко, словно не замечал людей вокруг продолжал. – А владыка Феодор, помяни мое слово, погибнет память его с шумом. А ну пойдем. – И стремительно зашагал дальше, а вслед за ним засеменил Местята.

– Вот уж чей язык многим хочется укоротить. Раньше Изяслав его любил, и никто тронуть не смел, а теперь…

– А куда это он пошел?

– Слышал я, будто владыке Феодору почудилось, что про Богородицу не так поют, да девки в хороводе, и скоморохи – все не то. А он скор на расправу. Да только на каждый роток не накинешь платок, всем языки-то не вырвешь. А Даниила, сами знаете, более всего злит, когда кому рот затыкают. Вот видно он и поспешил к князю Андрею. Князь ведь сам скоморохов и песенников жалует.

– Однако князь не в духе. Предупредить бы Даниила, отче.

– Пусть идет. У отца Василия бывают калики. Слышал я их пение. По правде его путь, Бог в помощь ему на доброе дело. Да и не остановишь его. А вот коли той, что сегодня так плакала у церкви, не станет легче, приводи ее ко мне. Может Бог даст успокоить хоть ненадолго ее горе.

Однорукий кивнул:

– Видать этой дорожке, отче, по которой жены к тебе со слезами ходят, не зарасти. Не почудилось ли вам сегодня, что может и княгине нашей того же надобно?

Звонарь досадливо покачал головой.

– Опять ты. Ох язык-то у тебя.

Старик прервал их.

– Пора уж мне идти, дети мои, ждут меня. Бог в помощь вам. Да оградит он нас от всякого зла.

С соборной площади по узким городским улочкам Лука дошел до ворот. За городскими деревянными стенами тянулись посадские избы, окруженные огородами и садами. Справа на холме у реки возвышалась просторная большая изба, оттуда доносились смех и песни. То была корчма. Старик свернул влево, где у леса виднелась деревянная церковь. Посадские люди, жившие здесь в избах, ютившихся между корчмой и церковью, испытывали гордость и почтение и к тому, и к другому и говаривали заезжим гостям и ремесленникам: «Приходите к нам, кому надо ума-разума набраться, у нас корчма – всем корчмам корчма, а церковь – всем церквям церковь». На самом деле церквушка была небольшой, с высоким крыльцом. Ее окружали кельи, к некоторым вплотную подходил лес. Одна из них была выше других, в два этажа, будто терем. Старик подошел к ней, поднялся в верхнюю келию, просторную и светлую. В стене, со стороны посада и реки было оконце. Из него далеко видно посад, корчму, реку, а рядом сбоку – деревянное крыльцо церкви с раскидистой елью около него. Откуда-то слышалось пение. Все казалось здесь спокойным и несуетным. У окна на лавке сидел монах с двумя отроками, Власом и Гийомом . Перед ними на ларе лежала большая книга. Монах обрадовался старику:

– Редко же ты заходишь к нам, брате.

– Прости меня, Василий. Но боюсь я оставлять ее одну. Тревожное у нее сердечко, так и мечется. Приходил бы ты ко мне.

Он сел на лавку.

– Приду, и с отроками. Давно я хочу, чтобы они увидели житие твое тихое и безмятежное.

– Что мое житие перед твоим трудом, расскажи мне, брате, про твой летописец.

Отец Василий покачал головой.

– Груб мой разум… Часто приходит ко мне страх, брате, что не смогу я жизнь нашу поведать истинно. Рука моя тяжела, но я знаю, если удастся мне найти слово, то, единственное. – Он вздохнул и в его спокойном лице появилось что-то тревожное. – Если бы… Вот и сейчас. Помнишь ли, как о давних летах, о Ярославе и Мстиславе дивно сказано: «И уста усобица и мятеж, и бысть тишина велика в земле русской.» И хочу я написать о годах наших тоже. «В лето 6672 тишина бысть» Сейчас и болгар победили, половцы редко приходят, а все же… Как думаешь ты. Правда ли это? Мнится мне прошло же то смятение великое, когда Изяслав Мстиславич и Георгий , отец нашего князя, ходили бранью друг на друга. Да ты ведь лучше меня о том знаешь, ты тогда бывал и в Киеве, и в Чернигове.

– Да, я помню, великий мятеж был и в земле, и в умах, и сердцах наших. Села горели, города. Горько было от града к граду, от веси к веси идти. Соберут князья внезапно рать, стоит себе городок малый, и вдруг… Страшно видеть христиан убиваемых, жен оскверняемых. Будто бы нет у человека дома, негде преклонить ему главу. Иное увидел я, чем раньше… И всё же приоткрылось мне, что есть тайна, которую я своим грубым умом не могу постичь. Ведь среди всего этого создается на земле «неизбывное» – храм , песня или, город чудный. И вспомнидось, рассказывал мне как-то Ростислав, воин из младшей дружины, как однажды княжич Изяслав вместо того, чтобы пойти по приказу отца на соседних князей воевать и жечь их города, остановился и основал городок малый. «Не по душе мне этот путь, – сказал он Ростиславу, – да уж, если ненависть, то её баюкают, словно ребенка, у груди держат. Глаза от неё слепыми становятся. Подожди меня тут».

Лука замолчал, вспоминая,а Гийом вдруг спросил:

–Отче, прости, что перебиваю, но ты говоришь о том самом городе, который люди потом прозвали Третьим Китежем? И ты встречал человека по имени Ростислав, который видел, как все произошло? И это не сказка, как тайный замок Мосальвеш? Мне очень важно это знать. А где же он этот городок?

– Найти тот городок нелегко,-задумчиво проговорил Влас_- даже имя его скрывают. Кто говорит, что называют его просто Городец, Градонеж, а кто-то, что, любя сказку про Соломона и дивья зверя Китовраса, назвал княжич Изяслав его Китежем.

– Помню я, будто бы слышал тогда в юности, говорят, что заложил Изяслав даже два городка, недалеко от еще одного, что основал его дед, Юрий Долгорукий, большой градостроитель.

– Было это в тот год, когда ослушался Изяслав отца и не пошел в поход на соседних князей. А иные сказывают, что имена у тех городков: Китеж, Малый Китеж. И Третий Китеж В одном из них будто бы спрятан дивный камень, что носил на гривне Изяслав. И будто бы там сейчас и живет новгородец Богша, что предсказал беду и скорбь великую.

–Некоторые говорят, что из-за пророчества Богши и город построили,что бы было , где спрятать что-то дивное и важное, когда придут злые времена

–И я о том слышал, и хочу доискаться до правды. Говорил Богша, что если люди поймут то, что произойдет через десять лет, в год 6682 , , только тогда найдут, где путь правды, а где лихо. Не будут княжить сыновья и внуки Андрея, а коли придёт к князю смерть в летний день от рук меньших людей, в такой же день та же злая гибель ждет последнего князя нашей земли через много веков. И будет великий мятеж. Там еще было о беде, что придет не через сотни, а через десятки лет . И реки потекут кровью. Тогда-то по молодости я не верил, а теперь…

– Как это было, когда Изяслав основал тот городок. Наверное совсем по-другому, чем у князя Юрия?

И Гийом вдруг представил, слушая Луку, что почувствовал княжич Изяслав тогда. Воин видел., как поднялся Изяслав на холм, что около озера, и лёг в траву.


Жить на этой земле людям бывало горько и больно. Мягкие её травы знали вкус и слёз, и крови. Когда их сжимали беспомощными пальцами, когда опускал человек в них горячее лицо своё, потому что нигде больше не находил помощи. Изяслав закрыл глаза. Травы знали обман, они болели, горели от ненависти. И всё же, когда человек приходил к ним, они доверчиво протягивали ему свои прохладные стебли, и когда он, как слепой шёл по лесу, он нащупывал рукой ствол дерева, прижимался к нему лбом… Земля умела любить, она знала, как прощают. Изяслав поднялся из дурманящего цветочного разнотравья.

– Не по душе мне этот путь. Вместо того, чтобы воевать, разрушать, срубим-ка мы лучше здесь городок малый. Место тут дивное. И назовем его как-нибудь сказочно, например, Китеж.

– Кажется, дед твой Юрий уже основал такой город.

– Сколько он их создал. Может и не один. А этот я построю.


На другой год князь Андрей послал на тех князей своего воеводу, пожег он их землю. А потом погиб от ран Изяслав , но городок тот остался.

–И верили люди пророчествам новгородца Богши, потому что и раньше бывали лихие времена, началось это еще при отцах и дедах наших. В то время дошло нестроение и до церкви божией. В Киеве князь Изяслав хотел поставить митрополитом не грека, а Климента Смолятича. Дивный брат сей мог потонку толковать Божественное писание, и от Омира, и от Аристотеля. Князь захотел ставить его не от патриарха, а собором русских епископов. И встала пря и среди владык. Нифонт новгородский отказался служить с Климентом, – старик вздохнул. Влас растерянно посмотрел на Луку кроткими и убежденными глазами.

– Дозволь спросить, отче, разве не для того уходят от мира, от этого многомятежного жития, чтобы обрести тихое пристанище, где нет страстей и злобы, и разве ни чем выше сан, тем святее должны быть мысли и дела отцов наших, откуда же эта гордыня и борьба за мирскую славу?

Отец Василий улыбнулся.

– Видишь, брат мой, чисты душой мои отроки. Когда, господь призовет меня, будет кому продолжить мой летописец. Ответь же ему.

– Говорят в миру, не помогут тебе ризы белые, не спасут тебя ризы черные. Когда-то и я с отцом Василием думал, что если тиха моя келья, если шумят над ней только деревья, то минуют ее страсти света сего. Но и к нам с ним стучится боль людская, и мнится мне не открыть ей сердце – великий грех. И скажу я тебе еще, сын мой, что подчас иногда бывает, чем выше палата, тем больше мучают грехи человека, будь он и в княжьих одеждах, и в митрополичьем клобуке. Да вот митрополит Константин, – не слышал ли ты о нем?

– Нет , отче.

– Велика тайна его смерти, до сих пор по-разному гадают о ней люди. Преставился он в Чернигове и, умирая, наказал епископу после смерти не погребать его тело, а извлечь за ноги из города и кинуть псам на съедение. И так створили, и все люди, увидев то, дивились, пока князь не велел похоронить его у Святого Спаса.

Оба отрока удивленно смотрели на монахов.

– Как же растолковать это, отче? Неужели черные грехи его мучили? И какие? Самого митрополита?

– Велика тайна сия. Вот и я до сих пор не знаю, что и думать. Или был я в великом монастыре Киево-Печерском. Где уж больше святости, есть там великие постники и братья, что годами из пещер не выходят, да о том вы, верно, знаете?

Загрузка...