– Так и не приходили ещё, – сказала сонная служанка. – Ты, Миче, сам-то откуда? Почему ты их ищешь, если они у тебя?
Вот тебе и раз. Родители заночевали у меня, потому что кто же присмотрит за Рики в моё отсутствие. А меня всё нет, а они волнуются. Я побежал бегом. Из окна дома Мале меня окликнула мама Малька.
– Бежишь, Миче? Беги-беги. Где ты был?
– А где Лёка? – вместо ответа спросил я.
– Так у вас.
– Почему?
– Так все там.
Странно. Что там делают все? Вечеринка перешла в утренник?
– Я подойду попозже, – пообещала хозяйка дома.
Спрашивать: «Зачем?» – было бы невежливо. Я просто понёсся дальше. Но вот что интересно: дома никого не было. Совсем. И никакой записки. Наверное, мама и папа отправились домой и увели Рики, Малёк пошёл провожать Чудилу, и я со всеми разминулся. Но могли бы черкнуть пару строк. Я вздохнул. Сам виноват: не предупредил никого, что явлюсь лишь утром. Ха! А вдруг все ищут меня?
Устав биться над этой загадкой, и вообще, устав, я лёг и заснул, чтобы выспаться перед работой. Авось всё как-нибудь разрешится само собой.
*
– Спит, – сказали рядом со мной. – Просто невинный ягнёнок. Держи меня, Петрик, чтобы я его не побил. Я его побью.
– Погоди, послушаем, что скажет, – осадил Малька Чудила. – Эй, Миче, подъём!
– Чего? – спросил я.
– Мы тебя побьём, – сообщил мне Лёка.
– Не надо, – со стоном попросил я.
Я сел и схватился за голову. Все события этого утра и вчерашнего вечера вспыхнули в моей памяти обжигающим огнём. Это невозможно. Что творится!
– Ребята, что я наделал! Что я наделал, ребята, – запричитал я и даже побился немного головой о ковёр на стене.
Они переглянулись.
– Да ладно, – пожал плечами Малёк, – не так уж всё плохо. Хотя могло быть и хуже из-за твоей дурости, – добавил он.
– Я ему сто раз говорил: купи ребёнку ролики, – зачем-то вставил Чудила. – Говорил: купи и научи ребёнка кататься. Сам, говорил я, научи, чтобы было спокойнее. Чтобы дитё умело кататься и было как все. Я говорил: умение – это безопасность. Я даже говорил, что сам научу. Ты, Лёка, тоже говорил. Но Миче не разрешал нам купить Рики ролики, говорил, что поссоримся.
– Отстань, Чудила, – я повалился на подушку. – Ты всё об одном. Какие тебе ещё ролики?
– Кажется, он не о том, о чём мы ему толкуем, – догадался Малёк. – Кажется, с ним всё-таки что-то случилось. Ох, недаром Миче видели с Хротом.
– Да. Ещё ведь он подрался у Някки, на пристани, – напомнил Петрик. – Надо было доискать его до конца.
– Что я наделал? – спросил я у подушки.
– Слушай, говорят, Кохи очень сильно избит. Это ты его так?
– Вы спятили, да? – я снова сел. – Вы считаете, что я могу избить человека до такого состояния? Хотя нет. Могу. Его папочку.
– Ты был у Кохи? Ты его видел?
– Ты что, ходил туда с Хротом?
– И как он? Как Кохи?
Я застонал от жалости к своей вражине.
– Видал? – спросил Чудилу Малёк. – Вообще понять невозможно.
– И куда ты делся потом? – спросил у меня Петрик. – Где тебя только не искали!
– Зачем меня искать? – разозлился я. – Что я вам, дитё новорожденное? Куда я денусь? Я болван. Я идиот.
– Кто бы сомневался! – сказали мои дорогие друзья. – Конечно, болван. Драться на пристани! – они оба сели ко мне на кровать.
– Не дрался я!
– А что ты делал?
– Сделал предложение Нате!
– О! Ого! Ну и ну! – они пришли в восторг. – Наконец-то, Миче!
– Да, сделал, а потом не сделал!
Они опешили:
– Это как?
Пришлось рассказывать всё с самого начала, иначе они бы не отцепились меня. И когда я закончил, Малёк высказал своё мнение:
– Да. Идиот, – он сник и расстроился. – Обидел Нату и сам себе сделал плохо.
– Но как же мне быть?
– Есть только один способ. Броситься на колени и умолять о прощении. Всё объяснить.
– Но Корки… Пираты… Но я – анчу… Я боюсь… – лопотал я.
Чудила обнял меня и стал утешать, как я бы утешал Рики, если бы он совершил ошибку и плакал.
– Сколько я тебя знаю, Миче, ты всегда боишься, – говорил он. – Боишься и боишься, но живёшь нормальной человеческой жизнью. У тебя даже не получается как следует запугать Рики, потому что ты не веришь в плохое.
– Я верю. Я трус.
– Это не твоя вера, а вера твоих предков. Ната полюбила тебя за смелость.
– Нет, Петрик, нет. Откуда она, смелость-то?
– Читай выше, – хмыкнул Малёк и погладил меня по голове. Чудила напомнил:
– Смелость просто жить и всех считать хорошими.
– Я всех не считаю…
– Тс-с, – шепнул Петрик. – Брось это. Сегодня ты пойдёшь к Нате и помиришься. Или ты её не любишь? Может, просто ищешь предлог отвертеться?
Отвертеться? Ну уж нет. Я знал, что не могу без Наты. Не могу, не проживу без неё жизнь, даже если её, этой жизни, очень мало осталось. Я пойду и помирюсь.
– Может, сегодня сразу посватаюсь? – я вскочил. – Да. Сегодня. А вы будете сватами. Если сейчас пойти на рынок…
– Миче, сегодня не выйдет.
– Вы на службе? А почему вы не на службе?
Дзинь-дзинь!
– Ну вот, – сказал Малёк, глянув в окно. – Пытались предупредить. Но не успели. Сейчас он в обморок упадёт.
– Миче, – подскочил ко мне Чудила. – На самом деле всё нормально. Могло быть хуже.
– Хуже чего?
Я глянул в окно. Та мама и папа вкатили в ворота такой специальный стульчик на колёсах, а на стульчике сидел мой Рики. С забинтованной левой рукой, с перевязанной ногой и с головой в бинтах.
Ну и прав был Малёк. Я едва не хлопнулся в обморок.
*
В этот день я всё равно пошёл мириться с Натой. Но меня не пустили в дом! Дескать, барышня, меня видеть не хочет. Потом я подослал парламентёром Малька.
Ему было сказано, чтобы не лез, куда не просят.
– Ты объяснил ей хоть что-нибудь?
– Я успел вставить словечко, – кивнул Лёка. – Она ответила, что придёт навестить Рики. Всё.
– Если бы я снёсся раньше, мы бы сейчас не поссорились. Почему я не понимал, что люблю её? Я так сильно боялся? Но я и сейчас боюсь, – бормотал я себе под нос. Малёк на это реагировал болезненно. Он говорил Чудиле:
– Миче меня доведёт, и я его придушу.
Но Лёка ещё был самым милосердным из этих извергов. Все прочие ругали меня на чём свет стоит, и всё за ролики.
Может быть, кто-то не в курсе роликовой проблемы, так я расскажу.
Уже говорил, что наш город – это сплошные склоны. Он стоит на Иканке – такой широкой и низкой горе причудливой формы. Все улицы, даже поперечные, ведут вниз, и довольно круты. Иногда это сплошные трамплины, иногда вдруг упираешься в тупик – улица делает резкий поворот. У заборов ветвятся крыжовник, малина, ежевика, шиповник и розы. Всё чрезвычайно колючее. Есть такие места, где ты идёшь по дороге и видишь сверху дворы улицы, расположенной ниже. Представьте, как весело навернуться оттуда в чужой колодец. Взять, допустим, самокат. Запросто можно затормозить. А ролики? Как их остановишь? Ребята, гоняющие по улицам, как-то останавливают. Для меня это остаётся непостижимым. Спросите: «Миче, сам-то ты катался в детстве?» Нет, не катался. Ролики изобрели только что. Какому ослу это в голову пришло? Покажите-ка мне его.
А порой из-за поворота выворачивают повозки, выносятся всадники, выскакивают собаки. У оград торчат колышки – это бабульки привязывают к ним рогатых коз, саженцы и цветочки. Колышки бывают железными. Кое-где город заканчивается обрывом, крутым, каменистым, с узкими лестницами, ведущими вниз. Ну, и если мой очень младший брат не сумеет затормозить и свалится оттуда?
У всех приятелей моего Рики были ролики. Как их родители решились, я не знаю. Все эти дети лихо гоняли повсюду, а я обмирал от ужаса. Нет, нет и нет. Что бы ни говорили наши с Рики мама и папа. Папа, например, вообще на ровном месте упал. Я сказал, что поссорюсь с ними, если они купят ребёнку ролики, а старший доктор Шу, я знаю это, шепнул родителям, чтобы они не спорили со мной, не травмировали мою впечатлительную душу. Рики я велел смириться с тем, что роликов у него не будет, а друзьям пригрозил, если они вздумают подарить моему сокровищу этот кошмар, я не буду с ними водиться.
Ну и вот все они, кроме самого Рики, теперь зудели и ругали меня. Если бы я потратил пару дней на обучение ребёнка, забыв о нелепых страхах, ничего бы не случилось. А так он вчера втихаря поздно вечером встал на ролики соседского мальчишки и с непривычки, да ещё в темноте, навернулся как раз в том месте, о котором я рассказывал. С дороги в чужой двор, вниз. Результат – сломанная рука, сильно ушибленная нога, ежевичные колючки по всему телу, царапины, синяки и порез на макушке. Царапины я ему быстро заговорил.
Действительно, могло быть и хуже.
Даже ужасней.
Например, родители хотели меня проучить и отвезти моего Рики из Лечебницы к себе домой, но он поднял бунт и потребовал ехать к Миче. Мой ребёнок хотел показать, что не сердится на меня, а очень даже понимает и любит. Он заполз в мою постель, пригрелся и дремал себе. Очень моего ребёнка удручала мысль, что продолжение работы над серёжками для директора школы откладывается на неопределённое время из-за сломанной руки. Я обещал помочь, но Рики хотелось самому выполнить всё с начала и до конца. Тем временем мама и папа вытянули из моих друзей, отчего я такой совсем никакой, отчего где-то шлялся всю ночь и почему поссорился с Натой.
Ну всё, решил я, сейчас начнётся по новой. Но нет, родители, как и Натин папа, пожали плечами и сказали, что это моё личное дело. Никакого участия. Я вечно за них переживаю, а им всё равно.
– Это потому, – горько сказала мама, – что ты пишешь стихи и их же под свою же музыку распеваешь. Ты слишком чувствительный, прямо как девочка. Так нельзя. От этого твои несчастья. Дурь в голове.
Сговорились они, что ли, с дядей Тумой Мале? На днях я исполнял долг вежливости: по приказу отца навещал заболевшего начальника таможни. Пора запретить навещать болящих! Кашляя и чихая мне прямо в рот и в чай, который я для него приготовил, дядя Тума мне же ещё и выговаривал. Дескать, такой обалдуй я потому, что пишу стихи и клепаю золотые девчачьи цацки, и все мои несчастья от того же. Когда я спросил, где это у меня несчастья, и почему я их не замечаю, дядя Тума шумно высморкался раз пять и посоветовал мне не распускать сопли.
Можно углядеть высшую справедливость в том, что я не заразился и не улёгся в постель, и сопли не распустил.
– Клепаю золотые цацки, – подхватил я мамину мысль. – Да ещё и серебряные в придачу. Мужское ли это дело, мама? Или оно мужское только тогда, когда клепает папа, кормилец семьи?
От неё никак не ожидал обвинения в том, что писать стихи – это плохо. Помнится, она радовалась и гордилась, когда я притаскивал ей в коллекцию новый листок с рукописными четверостишиями, складывала в отдельный ящик. Может, мои стихи в последнее время недостаточно хороши? Но их с удовольствием печатает университетский журнал.
– При чём здесь твоя профессия, Миче? Ничего такого я не говорила. Но стихи и впрямь сочиняют странные люди. Однако, доктор Шу советует им потакать.
Вот как выбил маму из колеи несчастный случай с Рики. Вот до чего она на меня сердита.
Ловкач побыл у меня недолго. Пришёл, потолкался во дворе с сочувствующими соседями, послушал сплетни и испарился. Спешил куда-то. Он принёс хорошую новость: старый убийца Корк арестован за избиение старшего сына. Я очень сильно обрадовался: вот сошлют негодяя на каторгу – и никаких больше проблем. Может, моей семье не придётся покидать Някку.
Ловкач не выглядел довольным, когда сообщал мне такое прекрасное известие. Это отчего-то показалось мне подозрительным до последней крайности. Нет, я не сказал себе: «У Воки проблемы, оттого он так раздражён, сердит, даже груб. Отводит бегающие глазки, нервно поправляет очёчки и дёргает себя за белобрысые пряди. Помочь надо Воки». Я бы так сказал, если бы речь шла о Мальке, Чудиле или Шу-Шу. Но тут я подумал: «Дело нечисто. Всякий радуется, если негодяй получает по заслугам. Ловкач, похоже, не рад. С чего бы это?» Подумал, хотел попозже погадать, но меня отвлекли.
Вечером, когда все угомонились и разошлись спать, я выполз в свежий и влажный сад постоять и подумать в тишине. Голова у меня разболелась, и весь я был какой-то потрясённый и сам не свой. И, если я глядел на дом, то видел, что он горит, я видел пожар, и мне приходилось уговаривать себя, что это наваждение, мой вечный страх. Я отвернулся и стал смотреть на звёзды.
Отчего этот страх так усилился?