Сквозь строй ожесточенных гримас, озлобленных глаз, расплавленных, как металл, плевков, сквозь леденящий душу гул проклятий и заклятий – гул тяжелый и вязкий, точно стон подводного колокола – волокли Дьяченко. Люди, ряженые, с размалеванными ликами, встали тесным коридором – потеряв голову, они торопили палача. А тот без жалости и без ненависти тащил за собой чужеземца, не оглядываясь, тащил по кочкам и рытвинам – будто и не человека, а сдохшую тварь волок.
Внезапно бросил пленника, словно ему наскучило это дурацкое занятие. Да еще отвесил тяжелую оплеуху – Дьяченко с глухим стуком ткнулся мордой в холодную и скользкую, как кость, землю…
Неведомо сколько времени прошло, когда Валька, вновь придя в себя, оторвал от земли искаженный болью взор. Вгляделся сквозь еще неплотную завесу сумерек. Утренних ли, вечерних – а-а, один черт! «Как же больно! Что там еще за херовина маячит? У-у! Мать ее так! Мать! Матерь божия, спаси-помилуй мя!..»
Впереди, метрах в пятнадцати, встал громадный черный столб. Закусив нижнюю губу, слабеющим взглядом Дьяченко поднялся по столбу. Сверху на него было водружено неправильной, уродливой формы навершие, отдаленно смахивавшее на голову не то зверя, не то неведомого Вальке божества. «Кажись, башка золотая. А там кто его знает». Таинственная голова находилась примерно на уровне четырехэтажного дома. Основание столба скрывал от беспомощных Валькиных глаз невысокий вал, над ним курился сизый дым. Время от времени оживляемый проистекающими внутри волшебными процессами дым начинал переливаться мириадами мельчайших серебристых блесток, словно в него бросили щедрую жменю конфетти или взорвали хлопушку. К валу с трех сторон один за другим стекались люди. Встав на колени, опускали за тыльную сторону вала принесенные дары. Дьяченко удалось разглядеть лишь обезглавленных птиц. Кажется, это были куры. Серо-белые в сумеречном свете, в беглых всполохах огня шарики несколько вытянутой по оси формы запросто могли быть куриными яйцами. Желто-белые лепешки – сыром. А влага, проливавшаяся из случайно накрененных глиняных сосудов, – виноградным вином. С языческой непосредственностью и настойчивостью племя воков стремилось ублажить деревянного бога, пожертвовать ему то, без чего не могла обойтись их собственная плоть.
Вдруг Дьяченко ощутил резкий укол в правый бок – укол, от которого перехватило дыхание, но одновременно прояснилось сознание. Боль вмиг очистила Валькину голову от наносных, случайных мыслей – до него наконец дошло, что скоро ему конец. Вслед за ударом копья – Дьяченко догадался: били тупым концом – прогремел окрик Порка:
– Встань, жалкий раб! Царь подал тебе знак. Оззо близок. Он чует твою поганую кровь.
Проси, раб, очищения, как ты просишь пощады!
Дьяченко повернул голову влево – совсем немного, насколько это было возможно лежа на животе. Среди воков, жадным кольцом обступивших земляной вал с черным истуканом в центре, он разглядел одноглазого царя. Коло-ксай восседал на небольшом возвышении, покрытом роскошным ковром – густой темно-серой тенью, падавшей от деревянного бога Хорса. Эта же тень легла на чело Коло-ксая. Лишь белок единственного его глаза сейчас блестел, подобно семени, брошенному в сырой чернозем, выделяясь на фоне неподвижной прозрачной мглы. Но и одного сверкающего, горящего ока царя было довольно, чтобы вдруг понять, какой силой и решимостью наполнен его дух. И Дьяченко, встретившись взглядом с повелителем воков, тотчас сдался.
Поднявшись, качаясь, на ноги, Валька огляделся, пытаясь разыскать обещанного ему палача – единорога Оззо. Кровь тревожно стучала в левом виске, точно душа в маленький бубен. Словно вторя току крови, за Валькиной спиной внезапно заухали совами барабаны, зазвенели невидимые цепи… Или то ночные цикады, восстав из снега и мерзлой земли, перебивая друг друга, взялись предрекать пленнику скорую его погибель.
Два стражника – те самые, что схватили Дьяченко в царском шатре – подвели его к походному трону Коло-ксая. Не сводя с пленника единственного глаза, в ту минуту похожего на белый камень с черным отверстием посредине, царь подал знак – неуловимый и непредсказуемый, как смена милости его величества на благородный гнев. И в тот же миг на Дьяченко накинулись пять-шесть человек в грязно-серых плащах до пят, с рваными дырами там, где должно биться сердце, в остроконечных капюшонах, целиком закрывавших их лица. «Ну ни хрена себе! Куклус-Клан, что ли?» – пронеслось в Валькиной голове. Не то жрецы, не то палачи принялись спешно натягивать на Дьяченко какие-то лохмотья. Он не сопротивлялся – слишком нереальным казалось происходящее с ним. Бр-р-р! Передернул плечами, как от случайного прикосновения к гадкому, мерзкому. Замычав, мотнул головой – наваждение не исчезло. Его и не было, наваждения. Одна зловещая неизъяснимая реальность довлела над Валькиным сознанием, потрошила его дух, скоблила сердце. «Да быть такого не может!» – возопил было пленник… но даже шепот не исторгли потрескавшиеся, испачканные засохшей кровью губы. «Добить такого!..» – эхом отозвался страх в его голове. И распахнул ворота. Все, кто был поблизости, ломанулись в них – одноглазый царь, воины-язычники, черная зимняя степь, скупо припорошенная соленым, как кровь, снегом, грозный столб, в пугающих, хищных отблесках огня больше напоминающий ракету, чем непонятное божество.
Нацепив на жертву ритуальные одежды, умастив ее голову маслом, пахнущим полынью, жрецы увлекли Дьяченко к огню. Громадной рваной стеной костер встал вокруг мира, осью которого был златоглавый идол Хорса. Ощутив близкий жар бушующего, вздымающегося до ночных небес пламени, Дьяченко вдруг заупрямился, напрягся всеми мышцами, принялся неистово сопротивляться, упираться телом и душой. «Получай, сволочь!» – со смаком заехал головой в скулу одному, локтем – в пах другому, перекинул через себя третьего. Аж веселей стало!.. Но уже в следующую секунду получил в ответ мощнейшую затрещину по затылку. Немедленно обмяк, утратил волю к сопротивлению, сдался, беззвучно зарыдал…
Пленника волокли по снегу, оставляя на нем испачканную кровью борозду. В помутневшем от боли взоре плясали отблески жертвенного костра. Сейчас Вальку бросят в самое жирное пламя, вспыхнут волосы и одежда, сумасшедшая боль раскаленным обручем стиснет голову и сердце, глаза лопнут, как мыльные пузыри… Сейчас…
Внезапно в сплошной кроваво-оранжевой стихии возник черный проем, словно кто-то разорвал огненное кольцо, проложив в нем спасительный путь наружу. Дьяченко глядел на него отмороженным, бесчувственным взглядом – так не чувствует долгожданного тепла смертельно окоченевшее тело. Над разбитой в кровь головой гасли холодные искры, угасал рассудок, а спасение, казалось, вот оно – его нужно было лишь захотеть… Но спустя еще несколько мгновений-шагов стало ясно: черное пятно, как из-под земли возникшее на кроваво-красном фоне, вовсе не проход за пределы ритуального огня, а одна из стен небольшого, приземистого сооружения. То, что таки разглядел, совладав с болью и равнодушием, Валька, походило на шатер царя воков, разве что имело более непритязательный, убогий вид.
Два жреца, опередив остальных, продолжавших тащить обреченного пленника, кинулись к строению, о назначении которого можно было только гадать. Жрецы принялись споро скидывать черные шкуры и меха, которыми было плотно накрыто строение. Шкуры, несмотря на кажущуюся легкость, с шумом падали под ноги, поднимая брызги красноватого в отблесках огня снега. Наконец обнажился скелет хижины или шалаша – желто-серый, сплетенный из ветвей некогда живого дерева или костей безымянных зверей.
Зверь стоял в клетке. Испуганным взором Дьяченко встретил настороженный, выжидательный взгляд зверя – и ноги у человека подкосились. В клетке его ждал единорог. Пытаясь достать незнакомца, он просунул на волю рог, густо усеянный темно-красными, точно наполовину свернувшаяся кровь, каплями. Фыркнув, забил копытом мерзлую землю, поднимая фонтанчики грязного снега. В глазах единорога крепла ненависть к незнакомому человеку. А тот не на шутку струхнул, не смея ни пошевелить рукой, ни о чем-то смело подумать. Невольно на память пришли слова сурового Порка, назидавшего пленника очистить кровь перед смертью… Как вдруг за Валькиной спиной раздались тяжелые, как божья кара, слова:
– Сейчас, чужеземец, ты предстанешь перед Оззо. Запомни: тебе выпала великая честь возглавить спасение душ благородных воков. Наши славные предки – деды и прадеды – и те, кто лишь вчера отдал жизнь за свободу и святость народа нашего, – ждут тебя, чужеземец! Они зовут тебя из преисподней, о непостижимый моему разуму человек. Но не приведи господь обмануть мои ожидания!.. Для этого есть Оззо. Единорог, что состарился, ожидая тебя, – не кровожадный зверь и не орудие палача. Оззо призван первым испробовать твою кровь. И если она грязна – он очистит ее, отравлена – опять же очистит. Но если твоя кровь проклята и зачарована дьявольским шепотом Виораха, ты поплатишься за это своей душой, человек!
Коло-ксай смолк, и Дьяченко втолкнули в клетку.
Если бы не рог с бронзово-красным, словно закаленным в огне, грозным концом, Оззо можно было бы запросто принять за породистого жеребца. Благородного золотисто-медного окраса, с холеной холкой, тонконогий, с чувственными, живыми ноздрями, звероокий единорог одновременно приводил в ужас и восхищал. Но стоило лишь за спиной Дьяченко захлопнуться дверце, как Оззо набросился на пленника. Первым же ударом он едва не лишил Вальку жизни – тот даже не успел закрыть рукой лицо, как был поддет рогом. Единорог в яростном выпаде подбросил человека метра на два от земли. Падая, Дьяченко сильно ударился спиной о клетку и грузно повалился в вытоптанный копытами снег. Слезы брызнули произвольно, глаза залило кровью, сочившейся откуда-то со лба. Единорог фыркнул, почуяв свежий запах крови, вновь кинулся на человека. А в том вдруг проснулся инстинкт самосохранения: защищаясь, Дьяченко машинально выбросил вперед руку, сжимавшую бронзовую копию единорога. Рог разъяренного Оззо был уже на расстоянии двух рук от головы Дьяченко, жаркое дыхание пахло чужой плотью. Последнее, что успел разглядеть Валька, – крошечный янтарный наконечник на роге своего убийцы. Точь-в-точь такой же, как на сувенире, который он продолжал сжимать в вытянутой руке. Из янтарного наконечника Оззо струился светло-золотой свет, полный таинственных теней и мгновенных, как блеск молнии, всполохов.