Чей был молот, цепи чьи,
Чтоб скрепить мечты твои?
Кто взметнул твой быстрый взмах,
Ухватил смертельный страх?
Стены окрасили рыжие лучи. Был закат. Над головой замигали лампочки, отбрасывая бело-зеленый свет на руки Карлотты. В окне появилось искаженное отражение ее самой, в пиджаке и юбке, пока она то сжимала, то разжимала руки.
Послышался гул голосов. Открылась дверь. Карлотта обернулась. Вошел высокий парень в белой куртке. У него были длинные темные волосы, которые спадали на воротник. Он закрыл дверь.
– Я доктор Шнайдерман.
Он улыбнулся. Поверхностной, отрепетированной улыбкой. Он указал на стул перед письменным столом. Карлотта медленно села, когда он зашел за стол, аккуратно подтянул брюки на коленях и сел сам. Он наклонился вперед. Красивое лицо, мальчишеские серые глаза.
– Я один из штатных психиатров клиники. Сегодня вечером дежурю в неотложной помощи.
Шнайдерман наблюдал за ее лицом. Все оно было покрыто тонкими царапинами. На подбородке расцвел синяк. Ее глаза были темными, она смотрела на доктора, как испуганное животное. Казалось, она вот-вот потеряет самообладание.
Карлотта прищурилась, словно вглядываясь сквозь туман. Время от времени она резко поворачивала голову. Может, в этом крошечном кабинете есть кто-то еще? А где все те люди с бумагами? Она забыла, как попала в клинику.
– Думаю, мы с вами поладим, – сказал Шнайдерман.
Карлотта перевела на него подозрительный взгляд.
– Вам холодно? – спросил он. – Иногда здесь дует из коридора.
Карлотта рассеянно покачала головой. И повернулась. Дверь все еще была заперта. В комнате больше никого не было. Карлотта повернулась обратно к Шнайдерману. Она задумалась, куда делся доктор. Вместо него тут сидел мальчик со сдержанной, искусственной улыбкой.
– Вы раньше посещали психиатра?
– Нет.
Тот факт, что она ответила, обрадовал врача. Он прочистил горло. Он не совсем понимал, как продолжать. Он отодвинул стул из-за стола, чтобы сесть поближе.
– Как мне вас называть? – спросил Шнайдерман.
– Кар… Карлотта.
– Карлотта. Хорошо. Замечательно.
Внезапно снаружи послышался шум. Из коридора доносились голоса. Там кто-то был. Медсестры? Карлотта смотрела на дверь.
– Карлотта, – сказал врач.
Ее кто-то звал. Она повернулась. Кто этот мальчик в белом пиджаке? Откуда он ее знал?
– Карлотта, нам нужно поговорить. Вам нужно рассказать, что случилось, чего вы боитесь. Только так мы поймем, в чем проблема.
Карлотта странно на него посмотрела. Она прикусила губу, думая о чем-то другом. Затем ее что-то испугало, потому что она повернулась на стуле и уставилась в окно.
– Где вы сейчас, Карлотта?
– В клинике.
– Да. Хорошо. Зачем вы сюда пришли?
Карлотта медленно повернулась назад. Тело казалось тяжелым. Все болело после аварии, сковало от страха, лицо горело под синяками. Пальцы были онемевшими, белыми и холодными.
– Потому что они были со мной, – отчаянно ответила Карлотта.
– Кто?
– В машине.
Шнайдерман кивнул, но она упустила этот жест. Ее внимание захватили собственные пальцы. Сомкнув их на коленях, она крутила ими туда-сюда.
– Вы можете рассказать мне об аварии, Карлотта?
Она разжала пальцы. Выпрямилась на стуле. Перед ней сидел молодой человек в белом пиджаке, наклонившись вперед. Она изучала его лицо. Квадратное, напряженное, без морщин. Моложе, чем ее.
– Карлотта?
– Что?
– Можете рассказать, что случилось в машине?
Медленно, очень медленно, как вода по холодной земле, ее глаза заволок туман. Ноздри раздулись. Если она заплачет, то расслабится. Но она лишь покачала головой.
– Вам сложно рассказать о том, что было?
Женщина кивнула.
– Ничего страшного, Карлотта.
Она вдруг осознала, что теперь в безопасности. С чего бы? Потому что дверь заперта. Потому что здесь тихо. Здесь все по-другому. Доктор смотрел на нее ободряюще, с профессионализмом, дружелюбно.
Палец Шнайдермана, медленно обрисовывающий трещину в столешнице, был единственным признаком того, что врач чувствовал себя неуютно в этой тупиковой ситуации. Затем он перестал. Сел совершенно неподвижно, на лице застыла маска непроницаемой компетентности. И все же его мысли неслись вперед, пока он наблюдал за женщиной.
Карлотта опустила взгляд на свои колени. Голова была тяжелой, как у человека, который давно не спал. Она чувствовала себя в ловушке. Не могла рассказать доктору о том, что произошло, но и уйти не осмеливалась.
– С вами в машине кто-то был?
– Нет… сначала нет…
– А потом?
Карлотта кивнула. Когда она подняла взгляд, он улыбнулся, скупо и привычно. Она ему не верила. Она представляла себе кого-то совершенно другого. А это все равно, что говорить с Билли.
– Через какое-то время они оказались с вами в машине? – спросил врач.
– Да.
– Они с вами говорили?
– Да.
– Можете повторить, что они вам сказали?
Она покачала головой.
– Вам будет тяжело это произнести?
– Да.
– Ничего страшного, Карлотта.
Кажется, она расслабилась. По крайней мере, ее тело больше не было напряжено. Карлотта начала осознавать, что это не обычная беседа. Доктор не слезал со своего конька. Он манипулировал Карлоттой с помощью слов.
– Может, голоса были по радио?
– Нет. Радио было выключено. Они были вокруг меня.
– Понял.
Она достала из сумки мятую салфетку. Ей было так стыдно. И страшно смотреть на Шнайдермана.
– Они хотели убить меня, – наконец прошептала она.
– Но им не удалось. И мы сделаем так, чтобы они не вернулись.
– Да.
– Хорошо.
Впервые Карлотта почувствовала контакт с фигурой в белом. С кем-то за маской, за картиной. Казалось, ему было не все равно. Она посмотрела на него внимательнее. Правда. Его маленькие серые глазки с беспокойством наблюдали за ней.
– Такое случилось впервые?
– Нет. В первый раз все было по-другому.
Вена на шее пульсировала. Кулак смял салфетку в крошечный шарик. Дыхание задрожало.
Шнайдерман наблюдал за ее красивым лицом. Темные глаза, полные страха. Когда-то сверкавшие темным огнем, страхом и враждебностью, теперь они превратились в два глубоких колодца, ведущих вниз, в ее личное страдание.
– Вы можете рассказать об этом?
– Мне не нравится об этом говорить.
– Это непросто?
– Да.
– Но это кабинет врача. Здесь нет секретов.
Карлотта вздохнула. «Они слушают, – подумала она. – Они снимут одежду и будут щипать и тыкать». Сейчас она была отделена от всего мира. Она медленно повернулась обратно к доктору.
– Меня изнасиловали, – беззвучно сказала она.
Ее глаза словно подернул туман. Карлотта подняла лицо к Шнайдерману. К мягкой, белой фигуре.
– Меня изнасиловали, – повторила она, не зная, услышал ли он.
– В вашем доме? – мягко спросил врач.
Удивившись, что кроме этого он ничего не сказал, она лишь кивнула. Она внимательно его изучала. Кажется, за маской он не изменился. Карлотта снова поняла, что это не просто разговор.
– Вот как, – сказал Шнайдерман, рассматривая ее.
Она прикусила губу. Пыталась не расплакаться. Но бесполезно. Ее лицо лишь исказилось гримасой раскаяния. Словно черный поток, все выплеснулось наружу: ужас, отвращение, унижение. Она попыталась закрыть лицо руками. Ей хотелось, чтобы доктор не смотрел на нее, но с этим ничего нельзя было сделать.
– Это было так отвратительно, – рыдала женщина. – Так мерзко!
Она судорожно дышала. Уродство окружало ее. Она чувствовала его, ощущала его вкус.
– Я такая грязная! – сказала Карлотта.
Скомканная салфетка бесполезно промокала ее глаза. Карлотта обмякла в кресле, беспомощно рыдая. Укол жалости пронзил сердце Шнайдермана. Изящная женщина, похожая на леди, исчезла. Превратилась в слабую девочку.
Она перестала. Понемногу. На стене гудели часы. Шнайдерман ждал, уже сидя на углу стола. Растущая тишина окутала обоих, объединяя их.
– Я просто хочу умереть, – тихо сказала Карлотта.
Шнайдерман открыл рот, но молчал. Он решил подождать еще немного. И поздравил себя с тем, что все это время сохранял полное спокойствие.
– Вы обращались в полицию?
– Я не могла. В комнате никого не было.
Шнайдерман был застигнут врасплох. На секунду маска слетела. Он смотрел так, будто совершенно не понимал. Постучал пальцем по губе и слегка откинулся назад. Затем изо всех сил постарался снова натянуть на себя маску врача.
– Вы можете рассказать, что случилось?
– Меня изнасиловали. Что еще тут рассказывать?
Доктор тихо прокашлялся. Его брови сосредоточенно нахмурились. Перед ним открывалась тысяча вариантов. Нужно действовать аккуратно.
– Вы были одна в спальне?
– Да.
– Кто вас изнасиловал?
– Я… я не знаю… – Длинная пауза. – Там никого не было.
– Скажите, Карлотта, когда вы говорите «изнасиловали», что вы имеете в виду?
– Я имею в виду изнасилование.
– Можете сказать точнее?
– В смысле «точнее»? Все знают, что такое изнасилование.
– Иногда люди выражаются метафорично. Меня изнасиловали этой сделкой или типа того.
– Я говорю не об этом.
Теперь Шнайдерман не возразил. Так она поймет, что он на ее стороне.
– Вы можете рассказать, что случилось? – мягко спросил доктор. – Это сложно, но я должен знать.
Карлотта отодвинулась. Ее голос затих, потерял гибкость. Она стала холодной. Безразличной к себе.
– Я расчесывалась, – сказала женщина, – перед зеркалом. Кажется, в темноте…
– Так.
– И он схватил меня.
– Кто вас схватил?
– Я не знаю.
– Что было потом?
– Что было? – горько повторила она. – А вы как думаете? Мне казалось, что я умру. Он душил меня.
– Обхватил вас руками?
– Нет. Подушка. На моем лице была подушка. Я не могла дышать!
– Вы сопротивлялись?
– Пыталась. Но он слишком сильный.
– И он над вами надругался.
– Я уже говорила. Да.
– Полностью.
– Да.
– И что потом?
Глаза Карлотты злобно сверкнули.
– Что потом? – переспросила она. – Что потом?! Когда он использовал меня, изнасиловал, то исчез.
– Он сбежал?
– Нет, его просто… просто… не стало.
– Вышел за дверь?
– Нет. Дверь была закрыта. В одну минуту он был на мне, а в другую пропал. Потом пришел мой сын.
Шнайдерман отстраненно кивнул. И ненадолго задумался. Затем снова повернулся к Карлотте, скорее слушая, чем наблюдая за ней.
– Ваш сын, он кого-то видел?
– Только меня. Он забежал в ванную. Я кричала.
– Что случилось потом?
– Мы все, и девочки тоже, остались в гостиной. Я испугалась.
– Вы боялись, что он все еще в доме?
– Нет. Его не было.
Теперь врач смотрел на нее в тишине. Карлотта видела, что он не знал, как это воспринимать.
– Скажите, Карлотта, – медленно начал Шнайдерман, – почему вы думаете, что вас изнасиловал не настоящий мужчина?
– Он просто… испарился, когда Билли включил свет.
– Может, он вылез в окно.
– Нет. Окна были закрыты. Он исчез.
– Но вы его чувствовали?
– Определенно.
– И это был мужчина?
– Большой мужчина.
– Вам было больно?
– Да. Конечно.
– Ладно. Что произошло после?
– Той ночью уже ничего. Но следующей…
– Это повторилось?
– На этот раз сзади.
Шнайдерман потер бровь. Теперь он казался еще моложе, чем в начале. Карлотта подумала, что он, должно быть, очень умен, раз так рано стало врачом.
– Что подумал ваш сын?
– Он пришел с соседом. Они решили, что у меня галлюцинации.
– С чего бы им так думать?
– Потому что я кричала, но там никого не было.
– Вы когда-нибудь принимали наркотики?
– Никогда.
– Хорошо. А что подумали вы?
– Я… я не знаю. Я… точно чувствовала боль. Внутри все горело. Такое не спутаешь. Я чувствовала на себе его запах…
– У него был запах?
– Да. Мерзкий.
– Понятно.
– Я не уверена, что он…
– Эякулировал?
– Да… Кажется, да. Но когда включили свет, я словно проснулась. Вынырнула из тьмы. И больше никто не испугался. Никто не думал, что в комнате был посторонний.
Шнайдерман кивнул. Кажется, он смог разговорить Карлотту. Теперь он снова наблюдал за ней: за мимикой, языком тела, тоном голоса. Ему нужно было подтверждение тому, о чем он думал.
– Вы сказали, это произошло в третий раз.
– Не совсем. Я услышала, как он идет. Почувствовала запах. И выбежала из спальни.
– Что было потом?
– Я схватила детей и убежала как можно быстрее. Мы поехали к моей подруге.
– А потом?
– Ничего, – пожала плечами Карлотта. – Мы неделю жили у Синди. Мне стало лучше. Да всем нам. Но я не могла там остаться. Вчера я вернулась домой с детьми. Синди ночевала у меня. Все было хорошо. Я проснулась, мы позавтракали, а потом я села в машину. Поехала на свои курсы секретарей в западном Лос-Анджелесе.
– И тогда вы услышали голоса в машине.
Карлотта кивнула. Ее глаза, как у кролика, время от времени ловили его взгляд в поисках какой-то поддержки.
– Ну, что вы думаете? – спросила она. – Отвечайте честно. Говорите.
Она достала сигарету. Зажигалка дрожала в руке. Шнайдерман подождал, пока она затянется. Ему нужно было сохранять ее доверие. Не врать.
– Карлотта, – сказал он, – разумеется, все очень серьезно.
– Думаете, я сумасшедшая?
– Сумасшедшая? Все воспринимают это слово по-разному.
Он ей улыбнулся. Но Карлотта видела, что он не поддался. Он все еще оставался профессионалом, скрывал свои чувства. Не расслаблялся.
– Кто-то может остаться с вами? – спросил доктор.
– Мой сын, Билли.
– Сколько ему лет?
– Пятнадцать.
– А что насчет вашей подруги, Синди?
– Не сегодня. Может, через несколько дней.
– Я хочу, чтобы с вами кто-то был, Карлотта. Все время. Вы не должны оставаться одна.
– Хорошо.
– Нам нужно провести анализы. Психологические тесты. Это не больно.
– Сейчас?
– Можно завтра.
– Мне нужно идти на курсы секретарей. Я на соцобеспечении, там отмечают посещения.
– Поговорим с медсестрой на выходе. Обычно мы можем договориться с обеспечением.
Карлотта затянулась наполовину выкуренной сигаретой.
– Значит, вы ничего не можете сделать?
– Нет, пока не определю, в чем именно проблема. У меня есть версии, но нужны тесты, чтобы убедиться.
– К тому времени я уже умру.
– Нет. Я так не думаю.
– Сегодня они пытались меня убить.
– Думаю, если вы останетесь с кем-то, все будет хорошо.
Карлотта откинула волосы со лба. За дверью слышались отдаленные голоса.
– Я не знаю, что делать, – просто сказала женщина.
– Вы уже поступили правильно, обратившись к врачу.
– Вы так считаете?
– Конечно. Это первый шаг. И самый сложный.
Наступила зловещая тишина. Они немного подождали. Карлотта молча встала, распрямляя юбку. Они вышли за дверь.
Когда дверь открылась, ярко заблестел лабиринт коридоров. Карлотта не помнила, чтобы видела их раньше. Слева была приемная. Шнайдерман наклонился вперед, разговаривая с медсестрой. Карлотта не помнила и приемную.
Доктор вернулся к ней по оранжевому ковру. Внезапно он стал для нее единственным знакомым лицом во всем мире.
– Вот визитка, – сказал он, – на ней номер клиники. Здесь найдут меня, если я вам понадоблюсь. В любое время суток.
Карлотта положила визитку в сумочку. У нее были манеры воспитанной молодой леди, но при этом она была на соцобеспечении. Шнайдермана это заинтриговало.
– Спасибо, доктор, – тихо сказала она.
– Шнайдерман, – дополнил он. – Давайте я напишу на визитке.
Потом он наблюдал, как она уходит, неуверенно пробираясь по коридорам с полосками цветной ленты на полу. Она исчезла. Шнайдерман наконец выдохнул. Он так устал.
– Долго же вы там сидели, Гэри, – сказала медсестра.
– Что? А! Слушай, ты уверена, что она не обращалась к психиатрам?
– Она так написала.
– И не принимала.
– Если ей верить.
– Удивительно.
Он налил себе кофе в одноразовый стаканчик. Его сознание все еще занимала Карлотта.
– Я буду в библиотеке, – сказал он. – Мне надо все записать.
Шнайдерман быстро шел по коридору, прихлебывая кофе. Под мышкой у него была черная виниловая папка, пока без единой заметки. Его шаги эхом отдавались по пустынным плиткам клиники.
Шнайдерман закурил сигарету, выдохнул облако дыма и снял пиджак. Закатал рукава, обнажив мускулистые предплечья. У него была превосходная память. Весь визит отпечатался до последней детали. Он все записал в черную папку, подписав ее именем.
Вдалеке другой человек корпел над несколькими большими текстами, столь же безразличный к Шнайдерману, как и Шнайдерман – к нему.
Они сидели в огромной старой библиотеке с плиточным полом и деревянной резьбой на дверях и лестницах, ведущих на верхние этажи. Было тихо. Поздним вечером в этом крыле медицинского комплекса почти никого не было. Шнайдерман встал, поставил ногу на стул, наклонился и просмотрел, что записал.
Она обратилась сама. Не домохозяйка с неудавшейся карьерой. Не секретарша с ожирением, чье одиночество переросло в переедание или булимию. Другие пациенты Шнайдермана вылетели из головы. Он почти не мог поверить в то, с чем столкнулся. Доктор хотел пока поработать над этим сам, обдумать перед тем, как рассказать другим. Он дрожал от волнения.
Шнайдерман достал книгу с верхней полки и отнес обратно к столу. Одновременно зрительные, тактильные, слуховые и обонятельные галлюцинации – большая редкость. Скорее всего, это проявление либо психоза, либо истерического невроза. Шнайдерман был доволен, что смог успокоить Карлотту, унять истерику и дождаться, чтобы она не пошла на контакт. Он добился от нее связной речи, хотя сомневался, что это возможно, когда впервые увидел ее, потерянную и беспомощную, стоящую посреди кабинета.
Он знал, что ему предстоит много работы. Придется поискать в классических исследованиях наиболее полные описания таких множественных галлюцинаций. Затем он сверился со своими записями. Ее голос звучал безжизненно, когда она описывала нападения, будто они произошли с совершенно незнакомым человеком. Следовательно, имела место диссоциация. Возможно, обычная истерия. В остальном ее эго казалось нетронутым – она вернулась в реальность, когда он ее успокоил.
Следующий вариант – психоз. Галлюцинации были настолько сильными, а бред – настолько поглощающим, что она потеряла связь с реальностью. Но чем дольше она говорила, тем больше успокаивалась, тем более рациональной становилась. Он решил повременить с этим диагнозом до тех пор, пока не узнает больше о ее истории. Признаки психоза и шизофрении обычно проявляются к двадцати годам.
Его любопытство росло, вызывая беспокойство. Психическое насилие части над целым, попытка реорганизации в новую констелляцию. Но зачем? Почему именно сейчас, в тридцать два года? Перед ним открывался широкий простор, неизведанный континент, и ему не терпелось начать.
Теперь, когда он был один в библиотеке, ему вдруг пришло в голову, что на большее он и не мог надеяться. Лечить сломленных и больных в области, которую он глубоко уважал, еще и в наилучших условиях – на ум сразу пришел образ отца. Сморщенный, подавленный человек с пропахнувшими чистящим средством руками. «Что это, если не милость Божья? – подумал Шнайдерман. – В чужом городе, среди незнакомых людей найти то, что перекроет все эти мысли».
Он потер глаза, закрыл учебники и выбросил стаканчик в мусор. Заставил себя сосредоточиться на пациентке, но из-за усталости мысли разбегались, без толку перетекая одна в другую. Он взял папку и вышел из библиотеки.
Одиночество психиатров-ординаторов – секрет для всех, кто не связан с профессией. Изоляция, пустые официальные коридоры, безвкусные залы для семинаров и чисто профессиональные отношения, а конкуренция не отпускает ни на минуту. Когда Шнайдерман шел по пустынному двору с выключенными фонтанами, шум города жутко отзывался в ночи. Он шел в свою квартиру, думая только о Карлотте Моран.
Билли склонился над ее плечом. Он прикоснулся к ее коже маленьким полотенцем, смоченным перекисью. Ее шея была испещрена нежными розовыми полосками, будто порезанная невидимым когтем.
– Чудо, что ты жива, – сказал Билли. – «Бьюику» досталось.
– Ты сможешь его починить?
– Да. Наверное. Если докупить детали. Вентилятор просто развалился.
Карлотта вздрогнула, когда он коснулся рваных ран у нее за ухом. В зеркале на его лице отразилась нежная забота. Она наблюдала за ним, а позади него было видно, как через открытое окно уличные фонари заливают пустырь ярким светом. Рядом высились желтые сорняки, шелестя на ночном ветру.
– Сколько все это будет стоить? – спросила она.
– Парочку сотен.
– Которых у нас нет, – простонала Карлотта.
Девочки стояли и наблюдали из проема двери. Их глаза горели от удивления.
– Доктор тебя обидел? – спросила Джули.
– Нет, милая, что ты. Вовсе нет. Мамочка просто с ним поговорила.
– Ты пойдешь снова? – спросил Билли.
– Завтра. После курсов.
Она жестом попросила Билли остановиться, а затем встала.
– Слушайте, дети, – сказала Карлотта, – на столе визитка. Там есть номер клиники. Если что-то случится – звоните. Ладно? Врача зовут, – она посмотрела на визитку, – Шнайдерман.
Ким рассмеялась из-за глупой фамилии.
Через час дети легли спать. Карлотта спала на диване. Билли распилил широкую доску и cунул под подушки. Поверх подушек они положили старый наматрасник Джули. Такая конструкция закрывала выпуклости и впадины. Не идеально, но она смогла поспать. Не крепко, зато ничего не случилось.
Первую ночь она провела в странном царстве искаженного, где все перевернуто. Удивительно, что врач все подтвердил. Тревога походила на темное облако, которое надвигалось до тех пор, пока Карлотта не забыла, какой жизнь была раньше.
– Билли, – тихо позвала она.
Наступило утро. Билли сел в постели, солнце освещало смятые простыни.
– Что?
– Если Джерри позвонит, бога ради, ничего ему не говори. Понял? И убедись, что девочки тоже это поняли. Мне очень это нужно.
– Значит, он вернется?
Билли выпрямился, полностью проснувшись. Враждебность, растерянная, но явная, лилась из него рекой. Он сидел, прислонившись к изголовью кровати, руки свободно свисали по бокам. Но его красивое лицо было лицом мужчины, абсолютно серьезным, а коренастые плечи распрямились.
Карлотта шагнула к нему. Ее голос был нежным.
– Послушай, Билл, я знаю, что ты чувствуешь. Но пойми кое-что. Мне нравится Джерри. И он пытается понравиться тебе. Ты многим ему обязан. И вообще, твое мнение здесь не имеет значения. Он мой друг. Понимаешь? Мы хорошая пара. Может, так будет всегда. Подумай об этом. Потому что это вполне возможно. И пока ты живешь здесь, придется приспособиться. Ты согласен?
– Ты ошибаешься, ма.
– На этом и сойдемся. Это моя ошибка. А я позволю тебе совершать свои.
Билли взял клетчатую рубашку со стула. Он сел на край кровати и оделся, избегая маминого взгляда.
– Мне пойти с тобой? – спросил он.
– Спасибо, Билл, но это всего лишь школа.
– Уверена?
– Да. Что может случиться? Поеду на автобусе.
– Ладно.
Билли встал, взял штаны и натянул их, а потом застегнул ремень.
– Так-то я могу взять машину. Джед уже водит. Скажи, если тебя надо довезти до дома.
– Ладно. Посмотрю по самочувствию.
Он дошел с ней до выхода. Карлотта несла в руках папку.
– Пока, мам, – сказал Билли.
Она его обняла, а затем вышла на солнце. На конце Кентнер-стрит лениво завернул за угол автобус. Заплатив за проезд, Карлотта увидела, что Билли все еще стоит в тени двери. Затем он печально повернулся, зашел в дом, и дверь закрылась.
– Вы хорошо спали?
– Нормально.
– В спальне?
– На диване. В гостиной.
Шнайдерман кивнул. Она казалась гораздо спокойнее, словно доверилась ему. Это его крайне радовало. Сейчас доктор хотел как можно быстрее начать лечение. Все шло спокойнее, чем вчера, и Шнайдерман поспешил этим воспользоваться.
– Кошмаров не было? – спросил он.
– Нет.
Он улыбнулся. Кажется, искренне обрадовался. Она сразу же это заметила и решила отдать ему контроль.
– Это хорошая идея, Карлотта, – поспать на диване.
Похоже доктор запомнил все, о чем они говорили вчера.
– Вы здесь одни? – спросил он.
– Да.
– Я бы хотел, чтобы кто-то ходил с вами. Например, сын.
– У него до середины дня школа.
– Мы можем встречаться в другое время. Например, в четыре. Вам подойдет?
– А вам?
– Я изменю расписание. Так можно.
Карлотта кивнула. Она не знала, доверять ли ему. Ее напрягала его юность. Он должен быть старше лет на двадцать.
– Тогда встретимся в четыре, – сказал Шнайдерман.
– Завтра?
– Каждый день.
– Это обязательно?
– Да.
Она не рассчитывала на такое постоянное лечение.
Шнайдерман покопался в бумагах на столе. В Карлотте не чувствовалось ни капли вчерашнего напряжения.
– Вчера я говорил вам об анализах, – сказал он. – Эти вполне обычные. Вы уже такие сдавали. Кровь, моча и психологические тесты. Психиатр покажет вам картинки. Вам нужно будет придумать к ним историю. Что-то вроде того. Ничего болезненного. Ничего неожиданного. Вы готовы сдать все сейчас?
– Ну да. Если нужно.
– Хорошо. Идем.
Шнайдерман быстро встал. Карлотта немного испугалась резкости всего происходящего. Она поднялась медленно и взяла с пола сумку.
– Я отведу вас в лабораторию, – сказал доктор. – Это большое здание, вы можете потеряться.
Они вместе вышли за дверь и зашли в шумный лабиринт, Шнайдерман кивал врачам и медсестрам. Они прошли несколько вестибюлей и несколько лабораторий. Шнайдерман был высоким, из-за длинных ног он быстро несся вперед, за ним было трудно угнаться. Они завернули за угол, встали перед дверями лифта и начали ждать вместе с собирающейся толпой.
– Вы не настоящий доктор, да? – спросила Карлотта.
Шнайдерман покраснел и рассмеялся.
– С чего вы взяли? Я ординатор, а значит, врач. Но у меня есть руководитель.
– Вы просто очень молоды, вот и все.
– Не настолько.
Лифт открылся, из него вышли пациенты и мужчины, доставлявшие медикаменты. Пара вошла. Шнайдерман нажал на кнопку. На первом этаже он провел ее по ряду коридоров и через вращающиеся двери. Вдоль стен стояли несколько пожилых мужчин и женщин, кашляющих в инвалидных креслах.
– Это миссис Моран, – сказал доктор медсестре за окошком. – Из НПИ. Нужно полное физическое обследование. Оранжевый, зеленый и желтый.
Медсестра хихикнула.
– У нас есть и другие цвета.
– Мне нужна вся радуга.
Сестра заполнила несколько столбиков в своем бланке.
– Пусть посидит. Мы будем готовы через минуту.
Шнайдерман вернулся к Карлотте. Ее нервировал незнакомый запах химикатов. На первом этаже было холоднее. Повсюду на стеллажах стояли инструменты, пробирки и трубки. Внезапно в ее разуме они начали становиться все больше. Ее как будто уменьшал металлический и стеклянный блеск комнат и больные в коридоре.
– Не волнуйтесь, – сказал доктор. – Понимаю, место не самое приятное. Тут как в гараже. Но вы ведь уже сдавали кровь, да? Больнее не будет. Врать не стану, в основном это просто скучно. Займет где-то два часа. Попытайтесь не заснуть.
Карлотта нервно улыбнулась.
– Я буду наверху, когда вы закончите. Если захотите меня увидеть, попросите проводить до НПИ.
– НПИ?
– Нейропсихологический институт. Тут знают.
– Ладно.
Он развернулся. Затем повернулся обратно. Карлотта все еще переживала. Она не хотела, чтобы он уходил.
– Я буду ждать, и мы сможем поговорить, если захотите. Решать вам. Смотрите по самочувствию. Ладно?
– Да.
В кабинете, несмотря на молодость, в нем чувствовался авторитет. А с медсестрой он показался мальчишкой. Карлотту нервировало, что он с ней флиртовал.
– Миссис Моран, – позвала сестра, – пожалуйста, заходите.
Карлотта смирилась. Она вошла в комнату, заставленную трубками, пробирками, бутылками с густыми и отвратительными жидкостями. Вращающиеся механизмы внутри стальных контейнеров издавали жужжащий звук. Техники передвигали по прилавкам банки с кровью. Карлотта вздрогнула. Она стала обесчеловеченной, частью огромной медицинской машины. Даже свет здесь был зеленым и холодным. Все выглядели странно. Медсестра отодвинула занавеску. Карлотта вошла внутрь и разделась.
17:30, 2 ноября 1976
Снаружи дома на Кентнер-стрит слегка моросило. Карлотта еще не вернулась из клиники. Темные птицы пели грустные песни, снова и снова, спрятанные в деревьях. В доме было холодно и как-то пусто.
Билли стоял у раковины, почти не обращая внимания на отражение в черном окне. С тех пор как Карлотта заболела – или как еще это назвать, – Билли сам мыл посуду, одевал девочек и готовил себе обед. Он знал, что совсем скоро от него потребуют большего, но пока он делал все, что мог, – мелкие дела, которые упростят маме жизнь.
Билли считал, что нет ничего постыдного в ментальных заболеваниях. Ими люди болели так же, как простудой и десятком других болезней. Только от этого не придумали лекарств. Это нельзя изучить под микроскопом и отделить плохие клетки.
Лицо Билли напряглось. Мысль о микроскопах напомнила ему о школе, биологии и всем, что он ненавидел. Классы воняли как тюремные камеры. Странные учителя радовались, когда позорили детей перед всем классом – мелочные идиоты, проживающие свои маленькие жизни без надежды на лучшее. Он их терпеть не мог.
Билли не ходил в школу уже больше недели, но его это не беспокоило. Плевать, что ему скажут или предъявят. Да и вообще, что они могут? Скоро ему будет шестнадцать, и тогда он сможет уйти насовсем.
И все же Билли снедало беспокойство. Все так не вовремя. Особенно сейчас, когда заболела мама. Он не хотел доставлять ей хлопот. Но если честно, что она о нем знала? О чем он думал, о чем мечтал? Что вообще знают родители? Мама знала лишь то, что он обожал тачки. Даже шутила об этом с Синди. А ему нравились не просто гаечные ключи и масло. Он не собирался подаваться в гонки. У него была цель. Большая цель. И машины – лишь одна крошечная ступень.
Взгляд Билли затуманился. Руки застыли в мыльной воде, пока он обдумывал будущее – даже лучше, чем у дяди Джеда, Стю. Вот это история успеха. Ему нет и сорока, а он уже единственный владелец крупнейшего автосалона подержанных автомобилей в Карсоне. Участок площадью шесть акров с фантастическим оборотом. Иногда за одни выходные там продается более сотни машин. Дядя Стю сколотил состояние, просто сидя за столом, покупая и продавая. Да, именно этого и хотел Билли – однажды открыть свой автосалон. И не в Карсоне. В Брентвуде, Вествуде, может быть, даже в Беверли-Хиллз.
Билли выглянул в окно. Сквозь морось, струившуюся по стеклу, он увидел, как за угол повернул синий автобус. Никто не вышел. Мальчик посмотрел на часы. Уже почти шесть. Почему она так долго? Он надеялся, что с ней в автобусе ничего не случилось. Типа припадков и видений. Как ужасно таким болеть. Билли слышал истории о том, как менялся характер больных. Добрые и нежные становились безумными, молчаливыми и угрюмыми, терялись в тенях своего дома, переставали выходить, даже начинали вонять. Это кошмар: не сама болезнь, а перемены в человеке. Близкие становились другими, и ты мог их возненавидеть, желать отстраниться от тех, кого когда-то любил.
Билли выкинул эту мысль из головы. Он никогда не бросит маму, что бы ни случилось.
Его лицо скривилось, когда он подумал о Джерри. Чертов неудачник. А ведет себя так, будто крутая шишка. Мотается по стране, как артист из Вегаса, заезжает на одну ночь и использует его маму, как… Да, как шлюху. Почему она такое позволяет? Что, черт возьми, она в нем нашла? Что ее так привлекло? Хренов грязный…
Тарелка разбилась о линолеум.
– Твою мать!
Билли наклонился, чтобы подобрать осколки. Они были острыми и холодными. Он собрал их в пакет и выбросил в мусорку возле плиты. Затем поискал другие осколки.
Разбилась вторая тарелка.
– Боже!
Что за чертовщина? Он быстро сложил осколки на какую-то газету. Они были ледяными. Еще и подпрыгивали, почти невесомые. Билли бросил их в банку. Они звякнули и осели с небольшой вибрацией. Он плотно закрыл банку крышкой.
– Билли!
Он повернулся. Джули смотрела на него из тени гостиной.
– Что?
– Посмотри на меня!
Джули вышла к двери между кухней и гостиной. Глаза у нее были странные, как у феи. Волосы стояли дыбом.
– На хрена ты это сделала? – недоумевал Билли. – Иди причешись.
– Это не я. Они сами.
Билли грозно на нее уставился.
– Ну конечно, – ответил он. – Иди расчесывайся. Я не в настроении играть, и мама уж точно не будет, когда вернется.
– Я не…
– Джули!
Джули обиженно посмотрела на брата. Затем ее глаза заблестели. Она показала на Билли.
– У тебя тоже такое, – захихикала она.
Билли потянулся к своим волосам. Они завились и торчали во все стороны.
– Ты похож на клоуна, – смеялась Джули.
– Хренов дождь, – пробормотал он, причесываясь.
– Ты такой смешной.
Билли схватил Джули за руку, привел к раковине и намочил расческу. А затем принялся грубо расчесывать сестру.
– Ай! Билли!
Входная дверь открылась, и вошла Карлотта. Она выглядела усталой, все ее тело осунулось, с пальто и лица капала вода. Впадины глаз будто затерялись в тени. Она попыталась улыбнуться, но не смогла.
– Извините, что я так поздно, дети, доктор…
– Ничего, мам, – перебил Билли. – Я купил замороженных равиоли. И молока.
Карлотта устало кивнула в знак благодарности. Она сняла пальто и тяжело опустилась за кухонный стол.
– Как дела, куколка? – спросила она Джули.
– Хорошо, – ответила Джули, поймав предупреждающий взгляд Билли. – Мы с Ким играли.
– Хорошо, хорошо, – рассеянно пробормотала Карлотта.
Она вспоминала бесконечную череду медсестер, врачей и техников, ходивших вокруг нее, пока сама она лежала на холодном кожаном столе, ожидая непонятно чего. Карлотта была рада вернуться домой. Дети придавали ей сил. Но она смертельно устала и едва могла сосредоточиться на своей еде.
Карлотта медленно жевала, почти не ощущая вкуса. Тьма у окна росла. Девочки жаловались на сельдерей – подарок из сада миссис Гринспан. Карлотта наклонилась, чтобы утихомирить их, но внезапно замерла.
– Вы слышали? – прошептала она.
Вилка Билли замерла на полпути ко рту. Он внимательно прислушался.
– Нет. Что?
– Под домом. За полом.
Джули с Ким посмотрели на маму. Они гадали, не новая ли это игра, но быстро поняли, что нет.
– Я ничего не слышал, – повторил Билли.
Где-то в фундаменте послышался низкий стон.
– Мне точно не почудилось, – сказала Карлотта слегка истерично.
Они вышли на улицу. Вода капала с карнизов, деревянных досок и подоконников. В темноте дождь устрашающе сверкал. Вода бурлила под домом, где фундамент поднимал ее из ила.
Под домом с сырых стропил свисала плесень, сгнивший картон и мокрая веревка. Билли скорчился в узком проходе; луч его фонарика пробивался сквозь трубы и цементные блоки, выхватывая куски проволоки и насекомых, попавших в ловушку яркого света.
– Здесь ничего нет, мам!
Он засунул сгнивший картон в те места, где трубы касались друг друга. На лоб ему посыпались опилки. По предплечьям стекал пот. Мальчик поморщился, когда до его рук добрались насекомые.
– Звучало так, будто это было под спальней! – крикнула Карлотта. Билли зашел в темноту. Он отодвинул от себя кирпичи, металлические пружины и ржавые трубы. Прислонился к опоре. Весь дом сотряс низкий металлический стон.
– Билли! Ты там цел?
– Да, мам! Это опоры под спальней!
Он наклонился, пытаясь найти, где соединяются трубы и опоры. Билли засунул туда старую газету и куски картона. Затем прислонился к опоре. Ничего. Ни звука. В темноте было мертвенно тихо.
Через полчаса его рубашка промокла насквозь. Лицо было покрыто пылью и паутиной. К брюкам прилипла странная плесень, пахло чем-то чужеродным, вроде пыли от металла. Он с трудом выбрался и встал под зонтиком, который держала Карлотта. Дождь лил вокруг, удерживая их в своем тихом, монотонном стуке.
– Что это было? – спросила Карлотта.
– Трубы на опорах. Я оперся, и они загремели, – ответил Билли.
– Тогда что было на них до этого?
Билли пожал плечами, вытаскивая паутину из волос. Миловидное лицо Карлотты смягчалось светом далеких уличных фонарей, падавшим под углом на ее лоб. Она сняла мокрый кусок картона с плеча Билли. Тот внимательно вгляделся в ее лицо, в ее глаза, в их выражение. И начал осознавать всю глубину того, через что она проходила.
– Это старый дом, мам, – сказал он. – Наверное, что-то дрогнуло.
– Звучало так, будто въезжают новые жильцы, – нервно ответила она.
Билли засмеялся.
– Там воняет, – продолжил он. – Крыса сдохла. И что-то гниет.
Они зашли в дом. Билли помылся и переоделся. Все казалось другим. Дом изменился. Теперь они были не одни.
Карлотта поцеловала девочек на ночь. Проводила Билли до спальни. Она не могла избавиться от навязчивого ощущения, что теперь все изменилось. Атмосфера казалась более плотной, даже заряженной.
Она выключила все лампы, кроме одной. Юбка и блузка соскользнули с ее тела. Доктор просил ее спать как можно дольше. Это оказалось несложно. Ее будто отлили из свинца. Карлотта забралась под простыни и закрыла глаза.
Постепенно она расслабилась. Усталость, как наркотик, делала ее конечности еще тяжелее, а мысли – медленнее. Страх дома все больше отдалялся. Только обогреватель время от времени издавал шум. Тени быстро проплывали в ее сознании. Странные тени, искаженные и сердитые.
Карлотта погрузилась в самую суть себя. Люди, которых знала, вещи, которые совершала, всплывали вокруг, вырисовывались силуэтами, искривлялись, тянулись к ней. Ее охватило изнеможение. Она знала, что они ищут ее. Внизу, в коридорах и пустых дворах, кто-то искал ее. Она видела его лицо, очерченное странным светом. А он увидел ее, подошел к ней, улыбаясь… позвал по имени…
– Карлотта! – сказал Франклин Моран. – Ну, как тебе? Не густо, зато наше!
Теперь они были официально женаты. Карлотта оглядела крохотную комнату, под окнами стояла огромная кровать, а сбоку торчала кухня.
– Иди ко мне, детка! – сказал мужчина. – Давай отметим!
– Господи, Франклин! Сейчас половина третьего…
– Ха-ха-ха-ха-ха-ха.
Он игриво повалил ее на кровать. Ей было всего шестнадцать. Иногда его руки были грубы. Суровое лицо, уже покрытое морщинами, квадратное и жесткое, становилось чужим на ее глазах. Это почти ее пугало.
– О, детка, – вздохнул он позже. – Ты такая…
– Ш-ш-ш. Не говори так.
Он ухмыльнулся. Его мускулистая грудь равномерно вздымалась и опускалась в золотистом свете. В такие моменты она безумно любила его. Ей нравились его жизнелюбие, его уверенность в себе, его скорость.
– Ладно, – ухмыльнулся он снова, поглаживая ее. – Но это правда. Ты такая.
Там было два окна, оба с трещинами. Стояло лето, и шторы были опущены. Внутри было темно, но при этом жутко жарко. Франклин любил ходить в шортах. Снаружи доносились звуки молотков, сварочных горелок и радио, которое никогда не умолкало.
– Как тебе здесь, детка? – спросил Франклин. – В сто раз лучше Пасадены, да?
– Да. Я же говорила.
– Тогда почему ты такая грустная?
– Я не грустная. Просто…
– Что?
– Ничего. Деньги. Откуда нам их взять?
– Не волнуйся, – рассмеялся он. – Разве я хоть раз тебя подводил?
– Нет, но…
– Доверься мне, – сказал он, и его глаза сверкнули.
Карлотта поняла, что ей лучше ничего не говорить. Когда ему было хорошо, он легко мог разозлиться, если ему перечить.
Ванная находилась за сараем с ацетиленовыми баллонами ниже по лестнице. Чтобы туда попасть, Карлотте приходилось проходить между стеллажами и тряпками и сносить пристальные взгляды двух механиков. Она постучала в стену, прежде чем завернуть за угол, потому что они часто не закрывали дверь.
Потом она забеременела, и у нее раздулся живот.
– Привет, дочь священника, – сказал Ллойд, механик в шерстяной шапочке. – А тебя точно не целовали?
– Ей всего шестнадцать? – спросил механик пониже ростом.
– Франклин оттяпал себе молоденькую киску, – услышала Карлотта.
Она быстро поднялась наверх. Прошло три месяца с тех пор, как она уехала с Франклином из Пасадены. Тогда ей это казалось авантюрой. Но два механика внизу ее напугали и даже Франклина втянули в грязь, которая угрожала забрать и ее саму.
Франклин должен был доставать подержанные детали. Затем они чинили крупные запчасти для автомобилей и продавали как новые. Для этого приходилось быстро оценивать потенциального клиента и прикидывать, можно ли его одурачить.
По мере того, как рос живот Карлотты, она все чаще оставалась дома. Беременность приковывала ее к постели на все более продолжительные периоды. Франклин нервничал. Он скучал по своей девочке. С ней не было весело. Она не соглашалась по-другому, а как обычно теперь не могла.
– Эй, – упрашивал Франклин. – Иди ко мне, крошка.
– Нет. Я не могу.
– Почему?
– Врач запретил.
– В жопу врача. Ты не настолько беременна.
– Настолько. Хоть этого и не видно.
– Да что с тобой? Ты никогда такой не была.
– Все изменилось, Франклин…
– Уж это точно.
Это даже стало облегчением – отдалиться от него таким образом. И все же, когда он разделся в золотистом свете, струившемся сквозь закрытые шторы, она не могла не восхититься. Крепкие плечи, мощная шея и массивная голова. Его ноги были длинными для такого торса, руки большими и сильными, а гениталии тяжелыми. Ей нравилось водить пальцами по его груди. Нравились перемены, которые она вызывала в нем.
Но беременность давалась ей тяжело. Врач сказал, что надо было подождать пару лет. Она чувствовала себя так, будто в нее вторглись, раздули изнутри. Будто превращается во что-то другое. Временами она не выносила, когда к ней прикасались.
Постепенно Франклин становился все более вспыльчивым. Она почти начала его бояться. Карлотта вдруг поняла, что он знал и других девушек. Но что ей оставалось?
Однажды вечером он, пошатываясь, вошел в комнату.
– Дочь пастора Дилворта, – проговорил он, – мне надо вам кое-что показать.
Карлотта сразу поняла, что он пьян. Или и того хуже.
– Ты нажрался, – сказала она с отвращением.
Франклин разделся. И явно гордился своей эрекцией.
– Как тебе? – спросил он, покачиваясь. – А?
– Ты посмотри на себя. Едва можешь говорить.
– Ну давай, детка. Я хочу с тобой…
– Отстань от меня. Думаешь, я смогу вытворять такое на восьмом месяце? Так, что ли?
– О господи, – сказал он, споткнулся и свалил лампу, а потом рассмеялся над звоном. – Я женился на фригидной.
Карлотта прислонилась спиной к стене. Впервые вид мужа, сидящего на кровати, готового к любви и обнаженного, вызвал у нее отвращение. Он был таким гротескным, отталкивающим. Внезапно ей захотелось домой. Но у нее больше не было дома.
– Иди ко мне, Карлотта, – заныл Франклин.
– Нет, я не могу. Отстань…
– Боже, – сказал он и вдруг лег на пол.
Мужчина стянул с кровати одеяло и натянул на плечи.
– Фригидная, – пробормотал он. – Она фригидная, Франклин. Бедный Франклин.
Постепенно он погрузился в глубокий сон. Карлотта почувствовала, как в ней зашевелилась жизнь. И это тоже ощущалось гротескно. Она оказалась в ловушке. Вся ее жизнь внезапно превратилась в тупик без будущего.
Напротив мастерской была пыльная дорога, а рядом – бетонная канава шириной в двадцать ярдов. Берега были залиты бетоном. Вода текла только в скользкой зеленой канавке посередине. Именно здесь Франклин забирал деньги. По субботам они участвовали в мотогонках за пятьдесят долларов, и Франклин обычно выигрывал. Единственной проблемой оставалась полиция.
Однажды к Ллойду пришли двое патрульных. Его подозревали в торговле амфетамином. Был выдан ордер на обыск. Ллойд прислонился к тискам, крутя ручку, пока полиция обыскивала ящики. Там была вереница шкафчиков и папок, не говоря уже о шурупах, болтах, запчастях и тряпках в огнеупорных банках.
Карлотта слышала голоса, пока лежала в своей кровати.
– Проверим наверху, – сказал один патрульный.
– Еще чего, – ответил Франклин. – У вас ордер только на мастерскую.
– У нас ордер на все здание, пацан.
Франклин бежал впереди.
– Свалите из моего дома, уроды!
Карлотта услышала, как один патрульный сказал другому:
– Мне это не понравилось. А тебе?
– И мне. Слушай, шпана. Либо открывай дверь, либо я сам пробью ее твоей головой.
Внутри было сыро, темно и пахло прокисшим пивом. На полу валялась одежда, бутылки, перевернутая пепельница и обертки готовых ужинов. Карлотта с кровати увидела, как полицейские пытаются приспособиться к темноте.
– А это кто?
– Моя жена.
Патрульный распахнул дверь шире своей дубинкой. На кровати, вся в поту и продрогшая, Карлотта села, прислонившись к изголовью.
– Она же еще ребенок.
– И что мне с этим делать?
– Ты и ее подсадил?
– Она беременна.
Второй полицейский зашел в комнату и вгляделся во тьму. Он улыбнулся Карлотте, которая попыталась улыбнуться в ответ, но не смогла.
– Франклин? – спросила она. – В чем дело? Почему здесь полиция?
– Ни в чем, мэм, – ответил патрульный. – У нас ордер на обыск. Мы вас не потревожим.
– Думаю, ее надо в больницу, Рой, – сказал другой.
Второй патрульный шагнул ближе к кровати. Он посмотрел на ее лицо. Ее зрачки расширились, а лицо исказилось от болевого спазма.
– Вызывай скорую, – сказал он.
– Это моя жена! И она останется здесь!
– Заткнись, пацан.
– Все хорошо, Франклин, – слабо вмешалась Карлотта. – Не спорь с ними.
Она увидела, как Франклин закипал от злости, зажатый между двумя полицейскими. Карлотта поняла, что ее куда-то несут. Ей показалось, что она видела его в машине скорой помощи. Но она ни в чем не была уверена. Вокруг выли сирены.
Франклин поднял малыша высоко над головой. Вся комната воняла подгузниками и блевотиной.
– Боже, – сказал мужчина. – Это я сделал?
– Не сам, – ответила Карлотта.
– Я сделал самое важное.
Франклин уткнулся носом ей в шею.
– Шучу, – добавил он.
– Эй! Что ты делаешь? Я кормлю малыша!
– Ну, ему нужна только одна, так ведь?
– Франклин, ты хоть когда-нибудь повзрослеешь?
Внезапно улыбка застыла на его лице. Он понял, что шесть фунтов извивающейся, беспомощной плоти на груди его жены встали между ними. Навсегда. Карлотта была такой яркой, такой живой – той, кого он год назад выделил из всех. Теперь она вся провоняла ребенком. Как и вся комната. Его ошеломил кошмар собственной ловушки.
– Куда ты? – спросила Карлотта.
– Туда, где нет детского дерьма, – ответил он в дверях. – Нет дочери священника, копов… ничего.
Он хлопнул за собой дверью. Карлотта знала, куда он пошел. Амфетамин. Вот что его поддерживало. Она ненавидела его вид, сверкающие глаза, быстрые, отрывистые движения, обостренное чувство юмора.
Он был груб с Карлоттой, когда она его не поддерживала. Потом был нежен. Он хотел, чтобы она отдала всю себя. Ему нужна была та девочка, которая спала с ним на пляжах. Которая каталась с ним по улицам Пасадены, шокируя всех прохожих, а лысые старики хлопали глазами от никчемного желания. Но она ускользнула от него. Что-то изменилось навсегда. И что бы Франклин ни делал, все пропало. А Карлотте оставалось только сидеть в стороне и молча наблюдать за гибелью их отношений.
Франклин стал зависимым от наркотиков. Его нервная система сдавала. Всего за несколько месяцев он похудел на двадцать фунтов. В каком-то смысле Карлотта держала перед ним зеркало, в котором отражалась его душа, и Франклин чувствовал лишь отвращение.
Денег становилось все меньше. Франклин все чаще проигрывал гонки, больше рисковал, начал торговать наркотиками. Все больше отдалялся, допоздна засиживался в барах, пил пиво и шутил там с девушками, синяки под его глазами становились все глубже. К тому времени, когда наступила осень и пыльная прохлада превратилась в раздражающую сухость, Карлотта отчаянно мечтала сбежать.
– Тебя поймают! – кричала она. – И что мы тогда будем делать?
– Да не поймают.
– Повзрослей, Франклин! Ты в этом доме не один!
Франклин подошел к холодильнику и достал банку пива.
– Если будешь мешать наркотики и пиво, тебя найдут и…
– Вонючая сраная дыра! – внезапно заорал он со слезами на глазах. – Вот чем ты всегда была!
Карлотта посмотрела на него с ненавистью; все тело дрожало от эмоций. Внезапно она пожелала Франклину смерти. Он беспомощно смотрел на нее в ответ, потерявшись в своем отчаянии.
– Что с тобой стало? – завопил он еще громче. – Ты была такой классной девчонкой…
– Все кончено, Франклин! Как до тебя не дойдет? Веселье прошло! Билли…
– В жопу этого ребенка, лучше бы он не родился…
– Лучше бы ты не родился! Хотела бы я…
Внезапно в комнате стало тихо. Карлотта держала Билли на руках. Франклин стоял, солнце очерчивало его тонкие руки и квадратную голову золотым ободком. Он был силуэтом, двадцатипятилетний подросток. Он выжег себя, пытаясь остаться молодым, и ничто не могло вселить в него жизнь. Карлотте показалось, что он уже мертв.
– Вонючая сраная дыра! – крикнул он.
Внезапно он пришел в ярость. Швырнул пиво в стену, расплескав на них обоих. Сорвал шторы с карниза. Отпихнул стул через всю комнату, а потом снова, пока тот не раскололся о дверь.
– Черт… хренова жизнь, – ныл он.
Франклин медленно повернулся, весь напряженный. Он указал пальцем на Карлотту, смотря в ее напуганные, темные глаза.
– Ты за это заплатишь, – тихо сказал он. – Я тебе покажу, что ты со мной сделала.
Франклин пошел к двери. Затем остановился и снова посмотрел на Карлотту. Казалось, он вот-вот снова заплачет.
– Я покажу тебе, Карлотта. – повторил он. – Я тебе покажу.
Пошатываясь, он вышел и хлопнул дверью.
Карлотта села на край кровати в слезах. В таком возрасте она не знала, что женщина может дать мужчине, чтобы наполнить его уверенностью и любовью к жизни. Она поняла гораздо позже. Но тогда, держа Билли на коленях, она могла только ненавидеть Франклина и желала, чтобы он отправился куда подальше. Она молилась лишь об одном – начать все сначала.
Он не вернулся в ту ночь. Как и на следующую. На третий день она спросила механиков. Ллойд сверкнул глазами, изучая фигуру под блузкой. Франклин уехал на гонки. «Хотел всем показать» или типа того. Да, Франклин был пьян. Карлотта вернулась наверх и заперла за собой дверь.
На четвертую ночь Франклина так и не было. В полночь Карлотта окликнула из окна Ричарда, который оторвал взгляд от токарного станка. Нет, Франклин не звонил.
Карлотта дрожала всю ночь. У нее было ясное предчувствие чего-то ужасного. Она не могла выбросить эту мысль из головы. Проснулась вся в поту, но никто ей не позвонил. Известий не поступало.
На пятый день, ближе к вечеру, она была уверена – что-то не так. Ричард и Ллойд стояли на пыльной дороге, их лица были белыми и пепельными. Время от времени они поднимали глаза на квартиру. Затем Ричард поднялся по шаткой лестнице. Он тихо постучал. Карлотта долго колебалась. Затем, пробравшись через беспорядок, открыла дверь.
– Франклин разбился, – почти невнятно выговорил Ричард.
– Что?
– Он мертв…
– Ты больной, Ричард. Что за шутки?
– Нет, это правда. Он сломал позвоночник…
Все ее конечности онемели. Как бы плохо ни было до этого, теперь ее жизнь скатилась в глубокую пропасть. Она видела Ричарда сквозь черный туннель, с трудом разбирая слова.
– Он слишком рисковал, на него не похоже. И он… он будто спятил…
– Ричард…
Ричард поймал ее. Карлотта поняла, что упала в обморок. Он отнес ее к креслу. Она потрясла головой, пытаясь избавиться от кошмара. Но когда открыла глаза, Ричард стоял перед ней на коленях с растрепанными волосами.
– Он все гнал! – плакал он. – И не останавливался!
Ее тело вдруг словно наполнилось камнями, и она, слишком юная для такого кошмара, погрузилась в темные воды. В комнате будто потемнело, ее засосало в пустоту.
– Господи, Ричард, не плачь. Что мне делать?
Карлотта неуверенно стояла, оглядывая комнату, хаос, в который превратилась ее жизнь. Ей было невыносимо думать о похоронах Франклина. Похоронах всего, во что она когда-то верила. Она закинула какую-то одежду в сумку. Взяла Билли на руки и в последний раз оглядела крошечную, промозглую квартирку. Теперь в ней стоял пыльный запах осени, похожий на плесень. Карлотта отступила назад, на деревянное крыльцо. И закрыла дверь. Закрыла главу с Франклином. В комнате стоял неприятный запах амфетамина, мескалина и гашиша. На стенах и под заляпанным ковром пролегали трещины. Громкие споры, ненависть и ревностные обвинения остались за дверью. Все там, заперто. У нее появился шанс освободиться.
– Ричард, – сказала она, – отвези меня в Паса-дену.
Ричард поднял взгляд.
– Ты уверена?
– Абсолютно. Идем к машине.
Карлотта вернулась в дом на бульваре Оранж-Гроув. На этот раз с ребенком. Семья, как и прежде, сидела за обеденным столом. У них, как и прежде, были воскресные бранчи. Но она с ними не разговаривала. И они ненавидели малыша. Хотели отдать его на усыновление. И быстрее. Но Карлотта все еще видела Франклина во снах. Он проезжал по бульвару, чтобы постучать в ее дверь, такой грозный, но такой мальчишка. Хотел поговорить с ней. Но он умер. Как-то раз она видела мотоцикл, перелетающий через бочки на краю поля. Он катился и катился, запутавшись в спицах и пыли, постоянно кружась. Ей снились такие сны почти год. Потом она видела только вонючую квартиру, то насилие, что происходило в темной комнате далеко отсюда. Затем Франклин совсем исчез из ее памяти, образовалась странная пустота, и в конце концов он полностью перестал существовать.
Земля задрожала.
Карлотта, пробуждаясь от крепкого сна, скорее почувствовала, чем услышала странный металлический грохот. Она знала, что это не землетрясение. Затем осторожно открыла глаза.
Стена будто светилась. Издалека в темноте раздался одинокий гудок поезда. Карлотта медленно поднялась с дивана. Свет завис на стене, переместился, а затем заскользил к окну. Поезд яростно взревел, как огромное раненое животное.
– Билл! – прошептала Карлотта.
Ответа не было.
Она повернулась к коридору. Там было темно. Билли либо спал, либо до сих пор был в гараже. Она встала и попятилась к дальней стене, подальше от света.
– Билл!
Область света задрожала и расширилась. Доползла до окна. Лампа на столе засветилась. Прямоугольник света неподвижно висел за ней примерно в трех футах над полом.
– Боже правый! – прошептала Карлотта.
Лампа взорвалась, погрузив комнату в темноту. Голубое свечение начало формироваться, пока не зависло над сломанным проволочным каркасом абажура. Оно росло и переформировывалось, как шарик желе в черноте.
Карлотта закричала.
Два огонька перетекли друг в друга. Они образовали нечто вроде зеленого потока между стеной и столом. Комната наполнилась жутковатым сиянием. Карлотта увидела, как ее руки светятся в холодном воздухе.
Затем огни медленно погасли. Стали тоньше. Прозрачнее. Затем исчезли. Комната погрузилась во мрак. Дверь комнаты Билли с грохотом распахнулась, ударившись о стену.
– Что такое, мам?
Карлотта вдруг осознала, что прижимается к дальней стене, не в силах говорить. На лбу выступил холодный пот.
– Где ты, мам? Я тебя не вижу!
Карлотта повернулась, дрожа, и заглянула в коридор. Где-то там был черный силуэт ее сына.
Включился свет. Билли заморгал от яркости.
– Что такое, мама? Это опять случилось?
– Ничего не было.
– Я слышал грохот.
– Это лампа.
Карлотта вышла из состояния шока и увидела, как Билли тянется к обломкам на полу.
– Не трогай!
Но он поднял разбитую лампу.
– Она холодная, – удивился он.
Карлотта вдруг почувствовала мороз и задрожала.
– Передай мне одеяло, ладно, Билл?
Мальчик накинул одеяло ей на плечи.
– Мне позвонить врачу?
– Нет, я уже в порядке.
Билли вдруг стал выглядеть неуверенным, смущенным.
– Точно?
– Да. Все хорошо. Иди спать.
– Ты уверена?
Билли пошел по коридору в спальню. Но оставил дверь открытой. Карлотта попыталась уснуть, сидя в кресле и завернувшись в одеяло, лицом к разбитой лампе на полу.
Шнайдерман поджег сигарету для Карлотты и положил зажигалку обратно в карман. Сейчас она казалась спокойнее, чем в начале сеанса. Она была умна. Теперь он знал, что ее IQ − 125. Ее черные глаза следили за каждым его движением, не зная, чему верить. Он говорил очень непринужденно, как ни в чем не бывало. Так можно унять ее беспокойство.
– Каждый когда-нибудь оказывался в ситуации, которую мы называем паникой, – сказал он. – Например, когда вы попали в аварию. Вы сказали, что все вокруг словно зависло перед ударом. Это типичное восприятие при панике.
– Да. Я помню.
– И когда вы проснулись ночью, вы пережили паническое состояние. Ну, это то же самое. Мысли бегут с невероятной скоростью. Очень четкие. Все кажется замедленным.
Карлотта медленно затянулась. Ее глаза четко выражали недоверие. И все же за этим фасадом Шнайдерман видел, как она жаждет объяснений.
– Помните, что вы мне сказали? – спросил доктор. – Вы сказали, раздался какой-то звук.
– Нет. Кажется, я закричала.
– До этого.
– Я не помню.
– Подумайте. Вы сказали, как только пришли. Звук, когда погасли огни.
– Это было животное. Далеко.
– Нет. Вы описали его иначе.
– Я сказала, это был одинокий звук, как у поезда.
– Именно.
– Ладно вам, доктор Шнайдерман! Даже вы в это не верите.
– Обдумайте эту версию. И не забывайте о вашем состоянии.
Карлотта пожала плечами.
– Ладно, – согласилась она.
– Вас разбудил этот странный звук. Грохот под ногами. И включилось ваше сознание. Мысли неслись со скоростью света.
– И что?
– Так вы это описали. Это ваши слова, когда вы ко мне пришли.
– Хорошо, продолжайте. Я слушаю.
– В западном Лос-Анджелесе много поездов?
– Нет. Мало. Их почти не бывает.
– Видите? Раз в столетие. Кажется, они выезжают из фабрики.
Шнайдерман наблюдал за Карлоттой. В ее сознании вера боролась с недоверием.
– И было сияние, – заключил он. – Странный прямоугольник на стене. Конечно прямоугольник, светило же из окна.
– Но форма изменилась.
– Изгибы на рельсах.
– А синее свечение?
– Лампа стояла на краю стола. Поезд сотряс землю. Она упала, разбилась, мигнула синим и погасла. Но в вашем состоянии все поменялось. Замедлилось. Вам казалось, что свечение надолго застыло в воздухе. А на самом деле прошла секунда.
– Вы очень убедительны.
– Помните, как медленно разбилось стекло, когда вы въехали в телеграфный столб? Но все длилось долю секунды. Лишь ваш мозг воспринимал все иначе.
Шнайдерман улыбнулся.
– Это звучит как научная фантастика? – спросил он.
– Нет.
– Меня с вами не было. Но то, что я предложил, разве это все не объясняет?
– Пожалуй.
– А второе объяснение – вторжение из космоса. Что кажется более разумным?
Карлотта вздохнула. Ее убедили. Можно было и не отвечать.
– Конечно, теперь все логично, – сказала она. – Я могу мыслить здраво. Здесь, с вами. Но когда что-то происходит там, все совсем иначе.
– Я понимаю, Карлотта. Но вы же не хотите жить в ненастоящем мире.
– Нет, конечно не хочу. Но что, если я не буду действовать разумно? Вы меня понимаете? Что, если я брошу чем-нибудь в детей, например? Подумаю, что они – это что-то другое.
Шнайдерман кивнул.
– Я знаю, к чему вы клоните, – сказал он. – Разумеется. Но я не думаю, что такое случится.
– Почему?
– Этому есть медицинское объяснение. Можно объяснить так: у вас не тот случай, когда вы принимаете что-то столь важное, как дети, за другое.
Карлотта выпрямилась на стуле, разглаживая юбку. Она так делала, когда серьезно над чем-то думала. Она уже привыкла погружаться в свои мысли, пока Шнайдерман ее ждал. Привыкла к основным правилам сеансов.
– Если мой разум обладает такой силой, – сказала она наконец, – заставлять меня видеть вещи и чувствовать то, чего на самом деле нет или есть только наполовину, тогда у меня внутри все холодеет. Такое чувство, словно какой-то демон держит Карлотту на ладони и просто смеется над ней.
«Психоз – худшее, что может случится с нами», – думал Шнайдерман. Это долгий и трудный путь из ада. Такие галлюцинации прямо указывали на полномасштабные психотические припадки. Но теперь, откинувшись на спинку стула в своей квартире, он видел множество обнадеживающих признаков.
Во-первых, у него появилась история болезни Карлотты Моран. Ее не лечили от психических расстройств. В целом, шизофрения может внезапно проявиться в тридцать два. Но шансы невелики. Обычно признаки проявляются к двадцати.
И последний сеанс тоже вселил в Шнайдермана надежду. Искажение восприятия света от поезда возникло из-за очень напряженного эмоционального состояния. Это характерно скорее для истерии, а не психоза.
Да, она не совсем правильно воспринимала происходящее. Отчуждение от реальности – главный признак психоза. Тем не менее как только она успокоилась, то ответила на его вопросы совершенно рационально. Даже искренне беспокоилась за своих детей в конце сеанса. Значит, такое отделение от реальности – следствия приступов, а не постоянной диссоциации.
Чем дольше Шнайдерман просматривал тексты, сваленные у него на столе, чем тщательнее сверялся с записями сеансов, чем больше искал общие правила поведения, тем лучше ему казалась ситуация. Она ведь жаловалась на странные ощущения внутри во время приступов. Это тоже симптом истерии, а не психоза.
Дверь открылась. Зашел Джим. Сосед Шнайдермана дружелюбно улыбнулся, а затем начал складывать вещи в сумку.
Шнайдерман наблюдал за ним. Будучи единственным евреем в общежитии, состоящем из привыкших жестоко конкурировать мужчин, большинство из которых работали в хирургии, общей практике или стоматологии, Гэри вел себя вежливо и дружелюбно, но держался в стороне. Далеко не всех ординаторов-первогодок приглашают работать – к этому он и стремился. Поэтому Шнайдерман воздержался от социального гамбита Южной Калифорнии и сосредоточился на учебе и работе. Он точно не из тех, кому место под солнцем достается легко и просто.
– Джим, тебе же поставили в следующем семестре смены на вечер?
– Через три недели. А что?
– Хочешь махнуться?
– Шутишь? Еще бы. А зачем?
– Просто. Мне нравятся те пациенты.
– Ну, это твоя жизнь. Договорились.
– Спасибо.
Джим помахал ему, ухмыльнувшись, и ушел. В конце коридора девушки с теннисными ракетками смеялись со своими парнями. Шнайдерман тихо прикрыл дверь.
Чем больше Шнайдерман думал о Карлотте Моран, тем больше она его интриговала. Он не мог выбросить ее из головы. Он сел, но потом, не находя себе места, встал и принялся расхаживать по комнате.
Страхи, да. Но не фобии. Ее страхи были связаны с чем-то очень конкретным. Компульсивная обсессия? Точно нет. Шнайдерман пролистывал тексты, делая пометки. Депрессии тоже нет. Возможно, она наступит позже, но не прямо сейчас. Тревога? Безусловно. Он легко обвел карандашом слова «истерический невроз» внизу страницы с заметками. Он замедлился, тщательно все обдумывая.
Невроз, потому что ее контролировало бессознательное, и она это ненавидела. Истерия, потому что признаки и симптомы начинались и заканчивались в периоды сильных эмоций с сексуальным подтекстом. Затем она успокаивалась. И тогда ее мыслительный процесс приходил в норму. Шнайдерман потер глаза. Его мысли текли почти сами по себе.
Карлотта чем-то напоминала те здания в бедных районах Лос-Анджелеса. У которых проблемы с конструкцией – они стоят десятками лет. Потом происходит землетрясение. Остальные здания так и стоят. А эти обрушиваются в облаке щебня, оставляя голые балки на том месте, где раньше была здоровая психика.
В чем дело? И почему сейчас?
Шнайдерман попытался сосредоточиться на других пациентах. Хотел написать письмо домой. Не вышло. В конце концов он закинул в сумку кроссовки и толстовку, пошел в спортзал и час колотил мячом по стене.
20:16, 11 ноября 1976
Непроницаемая тьма окутала дом на Кентнер-стрит. Она поглощала их всех, как черный туман, днем и ночью. Казалось, сквозь него ничто не сможет пробиться. Он отрезал их от реальности. Все, что находилось снаружи, – почтальон, ребенок на скейтборде – стало далеким, за пределами их пещеры, безнадежно картинным и иллюзорным.
Работал ли телевизор, сидел ли рядом Билли, занималась ли чем-то Карлотта – все это не имело значения. Они в доме теперь были не одни.
Вечером 11 ноября Карлотта сидела на диване и пришивала заплатки к рубашкам и брюкам. Девочки лежали на полу с раскрасками. Билли рылся в корзине с чистыми носками в поисках пары.
– Черт, – сказала Карлотта.
Билли посмотрел на нее.
– Смотри туда, – прошептала она.
Билли повернулся. На потолке образовалась трещина. Штукатурка сыпалась на ковер.
Они все завороженно смотрели. Потому что трещина росла. Становилась длиннее и длиннее. Больше стала походить на змею; затем остановилась. Потолок покрывал черный незаконченный рисунок, и штукатурка сыпалась из этой раны, как мука.
– Господи, – прошептал Билли сквозь сжатые зубы.
Карлотта наконец опустила глаза вниз. Дом казался таким хрупким. Ночь теперь стала всемогущей.
– Это что-то значит, Билл? – прошептала Карлотта.
– Нет, просто трещины. Линии.
– Боже, – отозвалась она, – выглядит так…
Мысль в голове так и не сформировалась. Девочки запутались в лабиринте страха.
– Мамочка, – прошептала Джули, – у окна кто-то стоит.
Карлотта обернулась.
– Где?
Чернота ночи отражала ее саму – рука на шее, тело готово бежать.
– Не знаю, – неуверенно ответила Джули.
– В смысле ты не знаешь? – прошипела Карлотта, не сводя глаз с двух окон на дальней стене.
– Я…
Билли подошел к окну. Наклонился вперед. Собрал ладони у глаз на своем отражении. Затем внезапно закричал и открыл окна, размахивая руками. Мертвенная тишина. Мальчик осторожно выпрямился. Снаружи только стрекотали сверчки.
– Она просто испугалась, – заключил Билли, поворачиваясь к Джули.
– Слушай, Джули, – начал отчитывать он, – мы не играем. Ты понимаешь? Мамочке не надо говорить то, что понарошку. Ясно? Это очень важно.
– Я не играла, – ответила Джули.
Карлотта задрожала и пошла к термостату.
– Слушай, Джули, – тихо продолжил Билли. – Ты правда что-то увидела или нет? Ты придумала, так ведь? Это понарошку?
– Я… я… я не знаю…
– Билли, – позвала Карлотта.
Термостат бешено вращался. Циферблат в металлическом контейнере заметно ходил взад-вперед, прогибаясь внутрь. Билли стоял позади матери, заглядывая ей через плечо. Он протянул руку вперед.
– Не надо! – предупредила Карлотта.
Билли замер, а потом убрал руку.
– Даже не знаю, – сказал он. – Я не разбираюсь в датчиках температуры. Это не нагреватель. Он работает. Может, металл внутри покоробился или сгнил…
– Металл не гниет.
– Проржавел. Ты поняла. И тогда он начинает сходить с ума.
– Как это – «сходить с ума»?
– Ну, вращаться, когда ломается. Я об этом.
– Но… – пробормотала Карлотта. – Сейчас все нормально. Видишь?
Стрелка стабилизировалась на двадцати двух градусах, немного опустилась, затем вернулась на прежнее место.
– Видимо, заработало. Тебе же подходит двадцать два?
– Закрой окна, Билл, – сказала Карлотта, отворачиваясь.
– Ладно. Видишь? Это был просто ветер.
Билли закрыл окна. Карлотта села в кресло, покусывая губу.
– И задерни шторы, хорошо? Полностью.
Мальчик послушался. Наступила тишина. Она почти гремела в ушах.
– Я заштукатурю потолок, – сказал Билли. – Завтра. Куплю штукатурку днем.
– Хорошо.
Но Карлотта от всех отстранилась. Ее лицо было напряжено, а сердце колотилось.
– Эй, Джули, – позвал Билли, – давай сыграем в Червы[1].
Они достали колоду и раздали.
– Ты помнишь, как играть, – сказал он. – Нужно избавляться от черв.
Карлотта наблюдала за ними, но их голоса были словно за тысячу миль.
– Королева пик – злая ведьма, – сказал Билли. – От нее надо избавиться.
– Господи Боже, – выдохнула Карлотта.
– Вот так. У тебя двойка крести. Клади.
– Боже милостивый, Боже.
Карлотта откинулась в кресле. Лицо поглотила тень, она едва слышала детей. Она ждала.
Переливающаяся, длинная, красная рыба скользила в зеленых водорослях, как угорь. Океан был огромным, прозрачным и теплым. Внезапно рыба перевернулась и вошла в каньон из голубых коралловых скал, мерцающих на песчаном дне. Она что-то искала… В устьях пещер были яркие камни, жемчужины, сверкающие в голубой воде…
Зазвонил телефон.
Карлотта вскочила, держась за голову. Солнечный свет лился в окна. Билли сидел в мягком кресле, ел кукурузные хлопья и смотрел автогонки по телевизору.
– Что?..
Телефон зазвонил снова.
– Я видела сон, – пробормотала Карлотта, покачивая головой.
Она встала с дивана и попыталась вспомнить сон. Куда пропала рыба? Почему все было таким красивым? Телефон зазвонил в третий раз. Сон исчез.
– Джерри!
Карлотта прижала трубку к уху как можно плотнее.
– Где ты? В Сент-Луисе? Ты же должен быть в Сиэтле! Что?.. Аудит в конце года? Ну, не сажай никого в тюрьму…
Она накручивала провод на палец. Билли подумал, что она была похожа на школьницу перед свиданием. Это зрелище вызвало у него смутное, неопределенное отвращение. Он отвернулся.
– О, Джерри! – сказала она и улыбнулась, но ее голос напрягся. – Это на следующей неделе! Девятнадцатое!.. Что?.. А, понятно… Конечно… Я заберу тебя из аэропорта.
Теперь Карлотта полностью проснулась. Она была взволнована, но и обеспокоена. Сил хватит максимум на несколько дней. Взволнованная, она махнула в сторону телевизора, жестом попросив Билли убавить громкость. Но рев толпы и гонщиков оставался громким.
– Я так рада слышать твой голос!.. Что? А, да. Я тоже!.. Я не могу говорить… Я не одна.
Карлотта засмеялась. Билли выключил телевизор и вышел.
– Джули хочет поздороваться, – сказала Карлотта.
Джули взяла трубку двумя руками. Ее глаза горели от восторга.
– Что? – прошептала Джули. – Я тебя не слышу!.. Играю в скакалки… В скакалки!.. С Ким… Да… А я по тебе!.. Вот тебе поцелуйчик. Готов?
Она послала поцелуй в трубку. Затем внимательно прислушалась.
– Он хочет поговорить с Ким, – сказала Джули.
Карлотта приставила трубку к уху Ким.
– Скажи: «Здравствуй, Джерри», – прошептала Карлотта.
– Привет, Джерри.
Из телефона донесся смех Джерри.
– Скажи: «Как дела?» – подсказала Карлотта.
– Как дела? – повторила Ким дрожащим голосом.
Карлотта забрала трубку.
– Ты уверен? – спросила она. – Он здесь, минутку.
Карлотта повернулась. Билли пропал. Она накрыла трубку рукой.
– Билл!
– Он ушел в гараж, – сказала Джули.
Лицо Карлотты помрачнело. Она убрала руку и снова улыбнулась.
– Видимо, он ушел, Джерри. Что? Нет. Я ошиблась. Его и не было в доме… О, да… так скучаю… О, да, да… О, Джерри… Пожалуйста, будь осторожен. Я тебя жду… Не стоит… Не хочу прощаться… До следующей недели, – ее голос опустился до шепота. – Люблю тебя… Пока!
Карлотта подержала трубку у уха. Затем медленно опустила. И вздохнула.
– Мило, – захихикала Джули.
– Да, – подхватила Карлотта.
В голове закрутились детали. Купить новую блузку. Юбку. Что-нибудь с вышивкой. Откуда взять деньги? Тогда только блузку. Что-нибудь яркое. Карлотта представила, как Джерри выходит из самолета, по-мальчишески ей машет, спускается и обнимает. Они куда-нибудь поедут. В голове всплыли другие картинки с Джерри… Она улыбнулась.
Карлотта скрестила ноги. Сегодня она чувствовала себя необычайно красивой. У нее загорели щеки, лоб, руки и ноги, отчего темные глаза казались еще чернее. Она прямо смотрела на Шнайдермана.
– Ну все, доктор Шнайдерман, – сказала она. – Вы получили результаты анализов. В чем дело?
Шнайдерман покрутился на стуле. Так делал его руководитель. Но Шнайдерман от этого почувствовал себе скорее неловко, чем непринужденно. Он постучал по нескольким папкам на столе и открыл первую.
– У меня нет всех ответов, Карлотта. Но мы знаем, что с вами все хорошо – физически. И, судя по тестам, ваш интеллект даже выше среднего.
– И?
– Остается лишь одно.
– Что?
– Психологическое развитие. Эмоциональное. Тут анализы и ваши рассказы начинают сходиться.
Карлотта улыбнулась. Шнайдерман заметил, как что-то изменилось. В ней чувствовалась внутренняя жизненная сила. Ее жесты излучали уверенность. Впервые она относилась к себе с юмором. Ему стало интересно, в чем причина вновь обретенной решимости и оптимизма.
– Уж простите, доктор Шнайдерман, – сказала она, – но для меня все это звучит как на другом языке.
Он не смог удержаться от смешка.
– Понимаю. Суть заключается в том, что определенные этапы нашей жизни на самом деле никогда не умирают. Они продолжают жить внутри нас. И возвращаются по тем или иным причинам. И тогда могут вызвать бред, тревогу и даже галлюцинации.
– Как просто.
– Не совсем. Мы сами, наша основная часть, будто дырявая. Прострелена насквозь. С сознанием все хорошо. Оно заказывает гамбургеры, читает газету, кричит на детей. Но какое-то более глубокое переживание, другая часть выползает наружу, как фокусник через люк, и берет верх в очень специфические моменты. По очень специфическим причинам. По причинам, которые мы пока не знаем.
Карлотта улыбнулась. Но нервно уронила руки на колени.
– Что вы будете делать? – спросила она. – Назначите шоковую терапию?
Шнайдермана вдруг затопила жалость.
– Нет-нет, Карлотта, – ответил он. – Ничего подобного. Слушайте, представьте это так: мы залатаем внутренние трубы. Но именно ваше сознание должно найти протечку.
Глаза Карлотты увлажнились. Ощущение болезни наполнило ее стыдом. Шнайдерман понял, что никак не сможет изгнать эту мысль из ее головы. Она встала. Он проводил ее до двери.
– До свидания, Карлотта. Увидимся завтра. Тогда и начнем.
– До свидания, доктор Шнайдерман.
Она рассеянно улыбнулась, но быстро зашагала к двери и ушла до того, как он успел еще что-то сказать.
Следующий час Шнайдерман провел в кабинете, приводя в порядок свои блокноты. Близился перерыв на ужин, но он не был голоден. Дальше по коридору проходила групповая конференция с участием пяти стационарных пациентов – одним из них был семилетний аутист. Шнайдерман хотел заглянуть, по крайней мере, ненадолго.
Выйдя из кабинета, он прошел через главный вестибюль, чтобы купить в автомате кофе и шоколадный батончик. Толкнув дверь во внешний вестибюль, он увидел Карлотту, стоящую у стеклянных дверей, почерневших от ночи. Ее отражение было почти в натуральную величину, потому что она стояла близко к стеклу. Казалось, она боялась выходить.
– Карлотта, – удивленно позвал Шнайдерман, – все в порядке?
Карлотта испуганно обернулась.
– А, да, конечно, меня… Я не знаю, где моя подруга. Она всегда приезжала вовремя, если только у нее не сломалась машина.
Шнайдерман на мгновение задумался. Он должен был дежурить весь вечер. Иначе мог бы отвезти Карлотту домой.
– Хотите ей позвонить?
– Да. Спасибо.
Карлотта вернулась со Шнайдерманом к столу. Она набрала номер Синди и ждала. Ответа не последовало. Она повесила трубку и беспомощно повернулась к Шнайдерману.
Шнайдерман замер. Он мог бы предложить такси, но ни один из них не мог себе этого позволить. Он проверил часы.
– Вы живете в западном Лос-Анджелесе?
– Рядом с шоссе.
Шнайдерман наклонился к столу.
– Скажи Болтину, что я отойду на полчаса, – сказал он медсестре. – Я буду ему должен.
Доктор быстро прошел по коридору с Карлоттой и открыл ей дверь.
– Мне ужасно жаль, – сказала она.
Шнайдерман отмахнулся от ее извинения.
Карлотта села на порванное овальное сиденье крошечного MG. Шнайдерман забрался в машину, захлопнул дверь и завел двигатель. MG с ревом выехал с парковки, обогнув несколько припаркованных машин.
– Вот и узнаю, насколько мне доверяют пациенты, – с улыбкой сказал он. – Я быстро вожу.
Карлотта промолчала. Ему стало неловко за такую попытку пошутить. Они молча ехали в сторону западного Лос-Анджелеса, MG лавировал в потоке машин, как в балете. Возле бульвара Уилшир образовалась пробка, небоскребы там росли каждый месяц, будто стараясь поспеть за толпой людей.
– Вы настоящая Анджелино? – спросил Шнайдерман.
– Что?
– В смысле, вы из Лос-Анджелеса?
– Почти. Из Пасадены.
– Знаете, – сказал Шнайдерман, тщетно ища в карманах сигареты, – вы первая, кто так сказал. В городе миллионы людей, но все они не отсюда.
Карлотта достала из сумки пачку сигарет и предложила ему одну. Они оба закурили. Ветер задувал в опущенное окно и ерошил ей волосы. Шнайдерман взглянул на Карлотту. Она хорошо смотрелась на переднем сиденье его машины.
– Ну, – сказала она, – какое-то время я жила в Неваде.
– В Лас-Вегасе?
– Нет. В пустыне.
– Правда? Что вы там делали?
– Жила.
Карлотта сделала глубокую затяжку, растянувшись на сиденье и откидывая голову на виниловую подушку.
Мимо проносился Лос-Анджелес. Шнайдерман свернул не туда, пытаясь срезать по заводским дворам. Тихо выругался и вернулся на Колорадо-авеню.
– Из Пасадены, да? – продолжил Шнайдерман. – Кажется, там живут богатые люди.
– Отчасти. Еще очень богатые.
– А где жили вы?
– С очень богатыми.
Карлотта говорила тихо. Здесь она была более расслаблена, чем в кабинете. Шнайдерман вдруг понял, что в ней появился совершенно новый ритм – что-то, чего никогда не было в искусственной обстановке кабинета. Говорил ли он с настоящей Карлоттой? Или только с ее образом? С Карлоттой, которая боялась странных звуков и видов больницы.
– Я хочу кое-что спросить, – сказал Шнайдерман. – Чисто из любопытства.
– Ладно.
– Вы живете на соцобеспечении, – вежливо начал он. – Так вы написали в бланке.
– Да.
– Но почему?
Карлотта бросила на него странный взгляд.
– Потому что у меня нет денег.
Шнайдерман хмыкнул, стыдясь своей нелепой попытки.
– Я… я о ваших родителях. Вы не можете попросить у них помощи?
Карлотта задумалась, а затем пожала плечами и посмотрела в окно на пробку.
– Я не хочу.
– Дело принципа?
– Нет. Просто мне не нужна от них помощь.
Последовала долгая пауза. Шнайдерман понял, что она не будет продолжать. Странно, насколько другой она была за пределами кабинета. Спокойной; возможно, в глубине души она и нервничала, но не подавала никаких внешних признаков. На мгновение доктор почувствовал себя не в своей тарелке. Он предпочитал встречаться с людьми, особенно с женщинами, в официальной обстановке больницы. Затем Карлотта вздохнула.
– Когда я жила в Неваде, – начала она, – у меня была возможность побыть с замечательным человеком. Отцом Джули. И Ким. И я поняла, что лучше быть независимой, – Карлотта бросила на него взгляд. – Соцобеспечение временно, доктор Шнайдерман. Скоро я закончу курсы. И найду хорошую работу.
– Впечатляет, – улыбнулся Шнайдерман.
– Что?
– Все. Ваша независимость. Вы знаете, кто вы и чего хотите, – он посмотрел на Карлотту. – Держите семью вместе. Добиваетесь всего сами.
Карлотта почти скромно опустила глаза, как ему показалось. А затем она улыбнулась.
– Я рада, что вы это одобряете, – тихо отозвалась женщина.