Сумасшедшая площадь - читать онлайн

Алена макнула губы в вино и опустила бокал. Мишка привычно хлопнул порцию залпом. Я опять отпил три глотка.

– Руслан, а что так слабо? – удивился Гарик. Хоть он сам сделал не больше глотка.

– А он почти непьющий, Игорь Васильевич, – доложил Мишка гордо, словно непьющим был не я, а он.

– А вот это правильно! Это очень ценное качество. Руслан, я рад, что в тебе не ошибся. Ну, отдыхаем! Вы чего такие смурные? Русь, приглашай Алену на танец.

И Гарик переместился к другому столику. Там сидели бухгалтерши. Они встретили шефа дружным щебетанием.

Вместо меня Алену пригласил Мишка. Но она только глянула на него с едва заметной усмешкой, и Мишка увял. Через минуту он уже обнимался у сцены с незнакомой мне женщиной в бежевом платье.

– Ждешь, что я оценю твое пение? – спросила вдруг Алена.

– Меньше всего – ответил я. Кажется, ей понравился ответ.

– Сумасшедшая площадь, – вдруг опять сказала она, глядя на табунчик танцующих.

– Сумасшедшая площадь, – отозвался я на пароль. Зеленые глаза впервые в этот вечер соприкоснулись с моим взглядом.

– Я не могу понять, кто ты? – сказала Алена.

Шумный кабацкий вечер отлетел и увял в другом измерении.

– Я бы сам хотел это знать.

– А ты знаешь, кто я? – спросила Алена, и было ясно, что она и так понимает – я знаю.

– Не боишься?

– А есть причина бояться?

Вместо ответа Алена кивнула в сторону вип-столиков. Набыченный Федорович смотрел на нас глазами, которые на расстоянии казались мрачными точками.

– Нет. Не страшно.

– Пианино в твоей квартире какое? – спросила Алена, как будто мы продолжали тот самый первый разговор о моем жилье.

– Старое. Немецкое.

– «Бехштейн» – утвердительно ответила Алена. И под крышкой складные подсвечники?

– Точно. Так ты была в той квартире?

– Нет. Просто видела точно такое же.

Алена явно говорила неправду. Нет, скорее тут было что-то другое. Мне показалось, что мы сейчас окончательно вырвемся из этого измерения и переместимся туда, куда давно должны были попасть. Причем оба.

– Мне надо видеть твою квартиру, – заявила Алена, как будто речь шла о рядовом отчете или списке рекламодателей нашего сайта.

– Как скажешь.

– Ладно. Не бери в голову. Я пошутила.

– Слушай, я не знаю, как у вас тут принято… Я хочу уйти незаметно. Это нормально?

– Нет! – Алена даже чуть привстала со стула. Казалось – сейчас она удержит меня за локоть. – У нас принято уходить всем вместе. Да ты не думай, недолго осталось. Сейчас обязательный финальный тост, фото на память и все.

И действительно, уставший Гарик сказал еще несколько слов в микрофон со сцены. Ему гулко и длинно похлопали. Зажглись люстры.

– Все сюда, все сюда! – командовал наконец-то оторвавшийся от своего стула Федорович. – Снимок на память. Женщины, на сцену, мужики вниз, стулья тащите! – сейчас Федорович напоминал прораба на стройке. Не хватало только каски.

Мы все сгуртовались в указанном месте. Вокруг забегал, извиваясь, фотограф в замысловатой жилетке. Он работал старательно и долго.

– Всем спасибо. Все свободны, – объявил Гарик. Толпа повалила наружу. Мы с Мишкой ждали, пока иссякнет поток в вестибюле.

– Ну что, я понимаю, ты опять против продолжения банкета? – спросил Мишка.

– Правильно понимаешь. Меня уже мутит от всего этого.

– Привыкай. Такое тут бывает. Не так, что бы часто, но бывает. Ладно, я тачку вызываю. Подвезти тебя?

– Не. Я пройдусь.

Я вышел на улицу. Как всегда, после нагретого помещения, стало очень холодно. Все наши ныряли в подъезжающие машины. Часть людей забирал служебный микроавтобус, на котором мы ездили с Аленой. Но уже в десяти метрах от ресторана царила пустота. Холод давно разогнал людей по домам. Только два бомжа волокли драный клеенчатый баул, держа его по обе стороны за ручки.

Я пошел вниз по Ленинградской. Когда хотел свернуть в проулок, к улице Пушкина, рядом мягко остановилась белая легковушка. Заднее стекло опустилось. Из темноты салона на меня смотрела Алена.

– Долго будешь изображать соляной столп? – спросила она. – Садись вперед.

В салоне пахло освежителем воздуха и ароматизированным табаком.

– Тебе куда? – спрос я обернувшись.

– Пианино смотреть, – спокойно ответила она. Я понял, что заранее знал этот ответ.

– Амурская, сорок восемь, – вместо меня сказала Алена водителю – серьезному опрятному азиату. Тот молча кивнул.

***

Весь этот небольшой путь по пустым свежемороженым улицам спрессовался для меня в один миг. В одну временную точку на линии моей судьбы. Я не думал о том, что будет через час, или утром. Я понимал, что игра превратилась в реальность. И реальность эта была запрограммирована не нами. Я не хочу употреблять избитое выражение «кем-то свыше». Над нами не было никого, кроме неба, с тусклыми от городской засветки звездами.

Алена вошла в мою квартиру спокойно и уверенно, словно мы жили с ней уже много лет, и сейчас чинной семейной парой вернулись из шумных гостей домой. Сейчас она переоденется в халат, я сменю костюм на футболку и спортивные штаны, и мы, решив попить чаю (вы замечали, что после прихода из гостей всегда хочется есть?), усядемся у телевизора. Вот только дома не было халата для Алены. А у меня не было спортивных штанов. Дома я носил ставшие мягкими от десяток стирок камуфляжные брюки. У меня был запас униформы после работы на прииске. И телевизора у меня тоже не было. И еды. В холодильнике лежала пара кочанов пекинской капусты, несколько апельсинов, стояла начатая банка кукурузы. Еще был сок, и минеральная вода. Плюс остатки коньяка в буфете.

Не было обычной неловкой сутолоки в прихожей, которая всегда возникает в таких случаях. Алена легко сбросила мне на руки шубку и прошла в гостиную. Она сразу оказалась у пианино, и коснулась его ладонью, как щеки старого живого существа.

– Nun, da bist du… – сказал она. Я не понял, на каком языке это было произнесено. И не хотел мешать расспросами. Я понял, что Алену надо оставить одну. Я ушел в кухню, открыл форточку, и впервые за день закурил. Из комнаты послышалась музыка. Это был «Вальс конькобежцев» Эмиля Вальдтейфеля. Почему-то все, кто слышали эту легкую скользящую музыку, думали, что это Штраусс.

Вальс смолк после двенадцати тактов. Алена вошла в кухню. Увидев, что я курю, она принесла сумочку, и достала жестяную блестящую коробочку, а из нее – сигарету темно-вишневого цвета, и сама прикурила от своей зажигалки. Я не успел ее рассмотреть. И опять нам не надо было слов. Круг событий замыкался. Оставалось совсем немного до полного смыкания тонкой, почти невидимой линии. Мы оба находились внутри.

– Удивлен? – спросила Алена. По кухне разливался запах миндаля. Также пахло и в такси.

«Неужели она так долго ждала меня, что успела выкурить сигарету?» – подумал я.

– Нет.

–Хорошо. Наверное, тебе не надо говорить, что бы ты ни о чем не спрашивал?

– Не надо.

Ален коротко сжала мою ладонь. Затушила сигарету в старой хрустальной пепельнице.

– Покажи мне спальню. Статуэтку.

Алена погладила статуэтку, так же, как и пианино.

– Du bist dazu bestimmt, mich zu überleben, – тихо сказала она. Я уже понял, что это немецкий. И смог понять только то, что кто-то кого-то должен пережить.

– Но почему ты? Почему именно ты? – она так резко повернулась ко мне, что я отшатнулся. Глаза Алены стали совсем темные, зелень в них лишь угадывалась, когда на лицо падал свет верхней лампы.

– Я не знаю. И если честно – пока не все понимаю.

– Ничего. Это не главное.

Алена обходила квартиру. Она касалась каждого предмета мебели, каждой вещи. Иногда она шепотом что-то говорила, и это был не русский язык.

– И все-таки, я думаю, что ты здесь уже была. И даже жила.

И опять резкий поворот, и ее холодные пальцы сжимают мои губы.

– Пожалуйста! Не надо.

Алена села на диван и стукнула по выпуклой тугой поверхности кулачком. Диван привычно зазвенел басовыми колоколами. Алена улыбнулась.

– Ты боишься меня? – спросила она.

– Нет. Путь все идет, как идет.

– Gott sei dank! – облегченно улыбнулась она.

Я уже почти хотел спросить – почему она переходит на немецкий язык, но понял – не надо. Я был случайным, и, скорее всего, лишним зрителем в этом театре драмы. Судя по всему – глубокой драмы. Потому все обязательные фразы про чай и кофе прозвучали бы сейчас, как забойный рок-н-ролл из телефона на похоронах, когда кто-то забыл заранее выключить звук. Я спросил только одно.

– Тебя оставить одну?

Алена замотала головой.

– Садись – и показала на диван. И опять послышался далекий колокол.

– Значит, все-таки ты… – Алена опять замолчала.

Тишина сгустилась так, что было слышно, как стучит старый будильник на кухне. Будильник был тоже хозяйский.

– Можно тебя попросить?

– Да.

–Принеси из спальни ту статуэтку. И поставь в нее свечу.

– У меня нет свечей.

– У меня есть.

Алена пошла в прихожую, и когда я вернулся с подсвечником, она держала в руках витую золотистую свечку.

Гостиная уменьшилась в ее свете. Мебель и стены проваливались в иное пространство. Подсвечник стоял на столе перед нами. Античная богиня смотрела на нас обоих.

Schlaf, Kindlein, schlaf!

Der Vater hütt die Schaf,

Die Mutter schüttel's Bäumelein,

Da fällt herab ein Träumelein.

Schlaf', Kindlein, schlaf'… -

– вдруг тихо, почти шепотом запела Алена. По мелодии я понял, что это колыбельная. И это была очень красивая колыбельная. Я захотел подобрать эту мелодию на гитаре, но гитара осталась в кафе. Пианино было сейчас неуместно.

И еще неуместнее оказался взрывной звук моего телефона – этот чертов «Deep Purple» с его «Королем скорости». Зазвонил телефон и у Алены. И в это же время в дверь начали колошматить кулаками…

Глава VIII

***

Звонки и стук продолжались. Но происходило что-то странное. В комнате было светло. Стучали не в дверь. Грохот раздавался с улицы – вчера я не закрыл форточку на кухне. Звонил только мой телефон – звук трубы Алены пропал. И ее не было. Я лежал на диване, укрытый одеялом из спальни. И подушка была оттуда же. Осознание реальности с трудом проникало в мозг. А телефон продолжал истошно орать. «Надо сменить мелодию звонка» – подумал я, и только сейчас потянулся за трубкой. На нем высвечивалось имя «Миха».

– Ты жива еще, моя старушка? – Миха был бодр и весел. И, кажется, немного навеселе.

– Вашими молитвами, – потянулся я, встряхнул головой, прогоняя ошметки утреннего кошмара.

– Есть планы на день?

– Есть.

Планов у меня не было. Но я понял, что Мишка будет меня куда-нибудь усиленно тащить. И решил сразу пресечь все попытки. Идти никуда не хотелось.

– Серьезные?

– Достаточно.

– Лямур?

– Не исключено.

– Жаль. Может, передумаешь? Жена тут пирог печет. Пригласила в гости свою подругу. Тетка классная. Работает в банке. Одинокая. Детей нет, – рубил мишка фразы, словно зачитывал военное донесение.

– А ты в роли свахи?

– Да иди ты! Не, ну, правда, что ты там киснешь один? Приходи, познакомишься. Вдруг срастется?

– Миха. Уже срослось. Спасибо тебе за заботу. Но у меня все нормально.

– Не с Аленой, случайно, срослось?

Я молчал.

– Федорович вчера ее лично в такси посадил. Что-то пасти ее начал сильно. Не из-за тебя ли? Ко мне докопался – почему она с нами сидела за столиком, и не ты ли ее пригласил. Вообще-то он синеватый был. Но ты смотри, осторожнее.

– Миха. Алена тут вообще не причем.

– Ирка, что ли вернулась?

– Что-то вроде.

– Ну-ну. Темнила. Ну, давай. До завтра.

– Давай.

Грохот во дворе продолжался. Оказывается, три бомжа яростно расчленяли выброшенную к мусорным контейнерам старую электроплиту. Они обступили ее, как насильники жертву, и уже попались во внутренностях. Я захлопнул форточку. Потом стал варить кофе.

Я не хотел думать о вчерашнем. Нет, это не казалось мне сном – Алена действительно была у меня. Скорее всего, я просто вырубился от ее колыбельной. Меня также вырубили: весь этот длинный нелепый вечер, выступление на сцене, энергия Гарика, и коньяк.

«Во сколько же она уехала?» – подумал я, и впервые решил позвонить ей. Шли гудки. Но трубку она не брала. Я не удивился. Я даже не представлял, о чем бы я с ней стал сейчас говорить.

Я выпил кофе, и, наконец, снял одежду, сидевшую на мне еще со вчерашнего вечера. Потом направился в ванну, но передумал, и решил заняться уборкой. Я любил эту простую домашнюю работу, когда тело автоматически выполняет посылаемые мозгом команды. И больше нет никаких мыслей и эмоций. Я вымыл полы, почистил сантехнику, протер мебель. И когда с тряпкой добрался до буфета, то вспомнил, что еще ни разу полностью не осмотрел его содержимое. В буфете, кроме медных стопок, и старого советского хрусталя, оказался еще фарфоровый сервиз. Все предметы были белого цвета, и несли на себе изображения фиалок. Судя по технике и стилю, это был не японский фарфор. Я взял десертную тарелочку, и перевернул ее вверх дном.

Так и есть – на тыльной стороне различались полустертые черные перекрещенные шпаги. Это был настоящий саксонский фарфор, причем сработанный еще в 18-том веке. Я знал, что начиная с века двадцатого на верхней части клейма, между кончиками шпаг ставилась точка. Такие сервизы очень ценились у коллекционеров. Я удивился – почему хозяин квартиры оставил его здесь. И решил пить кофе из старинной чашки с фиалкой.

Фарфор был покрыт слоем пыли. Я осторожно, как минер, стал выгружать посуду на стол. Потом так же медленно протер все предметы. Комплект был не полный. Сервиз был рассчитан на двенадцать персон. Мне показалось, что, как и пианино, и статуэтка-подсвечник, фарфор тоже связан с Аленой. Я еще раз набрал ее номер. Но телефон Алены оказался вообще отключен.

Полежав в ванне и послушав целительные для нервов хоралы Орландо Лассо, я все-таки собрался наружу, из квартиры, из дома. Мне надо было купить продуктов.

В павильоне, который приткнулся за углом, четверть пространства занимала веселая говорливая азербайджанка Патимат. У нас сложились приятельские отношения. Он называла меня «молодой, холостой». Я звал ее Патима, упуская конечную «т».

– Вай мэ. Молодой – холостой пришел! Что такой бледный? Вчера водка пей, земля валяйся?

Патимат великолепно говорила на русском. Но использовала такие фразы просто по веселию души.

– Было дело. Посидели на работе.

– Головушка вава?

– Не. Нормально.

Я выбрал мешочек шампиньонов, взял пару перцев – красный и желтый, пару луковиц и полкилограмма яблок.

– Молодой–холостой, жениться-то надумал?

– Нет еще. Хозяйством не обзавелся.

– Э, и не обзаведешься, пока хозяйки не будет. Это я тебе говорю! А Патимат знает, что говорит, Патимат шесть детей родила, и на ноги поставила. Смотри, упустишь время, потом будешь куковать в старости один.

– Доживу ли я до старости, Патима?

– Ты доживешь! – почему-то очень серьезно сказала она.

– Ты не смейся, я вижу людей. Жить будешь долго. Но мучиться будешь. Много думаешь. Живи легче – она улыбнулась и осветила павильон блеском золотых зубов.

Потом я зашел в «Гастроном», помещающийся в углу нашего дома, купил кефир, сметану, сок и минералку. Как и вчера, воздух был промороженный и жесткий. А впереди простиралась большая часть бесполезного воскресенья. Я как-то быстро управился с делами. Наверное, потому, что Мишкин звонок поднял меня в девять часов.

«Вот интересно, – думал я – чем обычно занимаются такие, как я, одинокие люди в возрасте за сорок, когда им совершенно нечего делать? Встречаются с друзьями и пьют пиво или водку? Может, я зря не пошел к Мишке?». Мне представилась невидимая мной никогда подруга Мишкиной жены, и даже на мгновение проснулся вялый интерес. В несколько стоп-кадров я уложил семейные посиделки: чинное знакомство, потом неизбежное «Руслан, проводи Олю, (Таню, Свету, Ир… нет, Ир с меня хватит)». И дальше скованное провожание, или, наоборот, стремительное развитие событий, и пробуждение утром рядом с чужим телом.

– Schlaf, Kindlein, schlaf!

Der Vater hutt die Schaf… – услышал я вчерашнюю колыбельную Алены. Услышал сразу же, как представил пробуждение рядом с телом.

«Может, начать ходить в спортзал?». Нет. Я не любил помещения, пахнущие потом, и заполненные полуголыми мужиками. По той же причине я никогда не понимал удовольствия коллективных походов в баню. Было в этом для меня что-то отталкивающее.

– Ты прям, как баба. – говорил мне на прииске механик Адамыч, – не пьешь, в «штуку» не играешь. Даже в баню ходишь один. Странно все это…

«Странно, если бы я рвался в парную, набитую мужскими телами, и потел бы там часами в плотном окружении волосатых ног и животов», – хотел ответить тогда я. Но Адамыч бы этого не понял. Нравы на прииске были простые и бесхитростные. Для меня главной задачей было поддерживать со всеми ровные отношения. А для этого требовалось немногое – побольше молчать, делать свое дело, и выполнять обещанное.

«Можно ходить в лес», – пришла еще одна идея, и тут я рассмеялся почти вслух. Я совсем недавно вырвался из таких глухих уголков Забайкалья, по сравнению с которыми любой пригородный лес казался мне площадкой для детских игр.

– Так можно и до вечеров знакомств для тех «кому за…» докатиться. И это тоже было смешно. В общем, на душе повеселело.

Дома я занялся грибами. Я потушил их в сметане, с луком и овощами, добавив специй. Но есть особо не хотелось – я осилил лишь половину порции.

«Все же вчера я перебрал с коньяком», – думал я. На прииске был сухой закон, но пили все, пили все, что угодно – от самогона до технического спирта и одеколона. За пьянство рабочих выбрасывали с участков без оплаты отработанного времени. Брали новых. Но процесс остановить было нельзя. Вся страна последние годы судорожно хлебала алкоголь, словно справляла затянувшиеся поминки, или хотела уйти от жестокой реальности. Напротив нашего дома стоял пивной ларек. Там с утра до вечера шумел народ. Бывало, дрались, или наоборот, братались, ржали, и пели песни. Изредка приезжала полиция, народ стихал. Но затем все повторялось. Там был свой круг бытия. Многие доходили до точки гораздо раньше, чем был запрограммировано природой. Я вспомнил Иру, подумал, что и Мишка тоже стал явным любителем выпить по поводу и без. Хотя уж ему-то было грех жаловаться на жизнь. Значит, и Мишку изнутри глодал страх перед настоящим и будущим. Или же он старался заполнить пустоту, которую не могли заполнить работа, мелкий бизнес, жена, дети, и любовница.

Сидя над тарелкой с остывшими грибами, я выстраивал разные схемы заполнения своего бытия.

«Может, купить машину? Зарплата позволяет взять кредит, да и сбережения есть». Нет, машины я тоже не любил. Я замечал, как менялись мои знакомые, заполучив личное средство передвижения. Не говоря уже о массе проблем с ремонтом, техосмотром, гаражом и другими составляющими, они постепенно начинали жить ради куска железа на четырех колесах, будь то свежий дорогой внедорожник или сменившая нескольких хозяев японская малолитражка. Автомобилисты привыкали следить за рынком, реагировать на выпуск новых моделей, они собирались и обсуждали преимущества и недостатки той, или иной марки, сравнивали возможности двигателя, и особенности дизайна. Все это было невероятно скучно. Ведь речь шла об аппаратах, имеющих одну лишь функцию – доставлять тело владельца по назначению. Да и куда мне ездить? Работа была в четырех шагах. Поездки на рыбалку и охоту тоже лежали вне моих интересов. Охоту я ненавидел особо. Мне казалось, что люди с ружьями, выплевывающими несущий смерть огонь, компенсировали свою сексуальную неудовлетворенность. Стволы были фаллическими образами, а выстрелы символизировали оргазм.

«Может, обзавестись дачей?» – продолжал я искать приемлемые варианты спасения себя от пустоты вне рабочего времени. Но жизнью на природе я пресытился. Дача в моем понимании должна была быть местом отдыха и уединения. А этого мне хватало и так. Возится же в земле, потеть на грядках и истово бороться за каждый помидор и огурец мне казалось такой же тратой времени, как возня с автомобилем. Я не понимал восторгов дачников по поводу удавшихся в этом году перцев, и сетований по пропавшей от вредителей малине. Да и запасы были мне ни к чему. В общем, я опять возвращался в исходную точку – мне ничего не хотелось, кроме хорошей музыки и книг. Для этого у меня был ноутбук и интернет.

Наконец, я признался себе честно – все эти внутренние монологи о машинах, дачах, охотах и спортзалах – всего лишь попытка заглушить действительно точащую меня мыль об Алене. Я понял – единственное, что меня интересует, это – где она сейчас? Нет, то не была ревность. Я даже не хотел думать о любви к ней. Тут было нечто другое. То, что произошло вчера, уже точно убедило меня в неотвратимости грядущих событий. Только я не мог представить, каков будет конечный итог.

Я еще раз набрал номер Алены. Нет, она была недоступна. Во всех смыслах. И, запустив на ноутбуке негромко музыку, я уснул под «Эпитафию» King Crimson. Сны мне не явились.

***

Утром снова потеплело. Кажется, небо еще раз решило побаловать город снегопадом. Ветер дул с Юго-востока. В нем были отголоски тепла пустыни. Однажды, в глубоком детстве, такой ветер принес в Читу сперва пыльную бурю, а потом – фантастический снегопад оранжевого цвета. Пустынная пыль смешалась со снегом, и вскоре город стал декорацией к фильму про Марс. Правда, снег тогда стаял быстро – уже через пару часов вниз по улицам к реке текли ручьи оранжевого цвета. Даже местная газета уделила этому явлению несколько строк.

Когда я подходил к «Альпам», тучи уже столпились над центром Читы. Полетели первые снежинки.

Алены на работе не было. Я принялся заполнять сайт новостями и анонсами мероприятий развлекательной империи Гарика. Потом хотел заняться написанием статей об особенностях средиземноморской кухни – у нас готовились тематические дни. И уже надо было планировать новогодние мероприятия. Мелькнул в кабинете менеджер по рекламе, скинул очередные контракты, и исчез. Я сам выторговал для него свободный график работы – сидеть с девяти до шести в кабинете ему не было никакого смысла.

Сразу после него вошел Федорович. Судя по всему, он закончил праздновать только вчера. Федорович был одутловат, красен, и мрачен. Руки он мне не подал.

– Алены не будет несколько дней. Взяла больничный. У тебя как дела?

– Все по плану, без проблем.

– Ну, я не сомневался. Знаешь, – немного подобрел Федорович, – я уже поймал себя на том, что теперь сперва наш сайт читаю. А потом все прочее. Интересно получается.

Федорович помолчал, сглатывая слюну.

– А как тебе наш корпоратив? Ты же первый раз был?

– Отлично. Было весело. Отдохнул от души. Спасибо.

–Тебе спасибо. Лихо вы с Мишкой сбацали. Я, правда, другую музыку люблю. Круг, Розенбаум, Дюмин. Ну, такая чисто мужицкая тема. Но вы нормально так сделали вещь. Может, на Новый Год что-нибудь затеете? Для узкого круга?

– Почему нет? Подумаем.

– Давайте! Если надо гитару – бери. Музыканты предупреждены. Да, и зайди после обеда в бухгалтерию. Там вам проценты начислили от рекламы.

– Спасибо.

Федорович опять помолчал.

– Да, а ты как добрался тогда до дому? Я что-то смотрел, ты пешком пошел вроде?

Я смотрел в монитор, но макушкой ощущал твердый взгляд небольших глазок Федоровича. Казалось, он хочет просверлить мне черепную коробку, что бы узнать правду о позавчерашнем вечере.

– Пешком. Я же человек малопьющий. А тут что-то с Михой поддали. Ну, решил проветриться.

– А, вот так вот? А я вроде потом видел – какая-то машина тебя подобрала?

– Нет. Я ушел сразу через парк на Ленина.

– Ну, ладно. Кстати, ты о нашем разговоре не забыл?

Я понял, какой разговор он имеет в виду.

– Нет.

– А то смотрю, Алена там с вами сидела. Ну, это с одной стороны, правильно. Гарик с женой был. И я тоже.

«А ты-то тут причем?» – подумал я.

– Да, главное-то я и забыл. Нас с Гариком не будет неделю. Мы через пару часов в Китай по делам сваливаем. Мишка за старшего остается. И ты давай, привыкай следить за порядком. Зайди, типа как бы случайно, к АСУшникам, к программистам, посмотри – что б никто не бухал.

– Я попробую. Но из меня начальник-то не очень

– А куда ты денешься? Все. Ты в обойме. Надеюсь.

Последнее слово Федорович выделил особо.

– Привезти чего-нибудь из Китая?

– Нет. Спасибо.

– Ну, давай. Работай. Удачи. Не забудь про премию.

– Счастливой поездки.

Я был уверен, что отсутствие Алены связано с этой поездкой. Наверняка Гарик решил ее взять с собой. Я тут же вспомнил рассказ Федоровича, как он вывез ее оттуда. Неужели, после всего, что было, она спокойно сможет опять пересечь границу? Впрочем, это было не мое дело.

«Нет – оборвал сам себя я – это уже мое дело».

После обеда, получив в бухгалтерии деньги, я специально свернул в коридор, где были кабинеты Гарика и Федоровича. Повод был придуман заранее – я хотел уточнить продолжительность дней средиземноморской кухни.

Но в предбаннике была только Маша. Сейчас она болтала, приложив к уху розовенький телефон. При моем появлении она быстро сказала – «ну все, пока», и уставилась на меня, сдув с глаз челку.

– У себя? – показал я на кабинет Гарика.

– Нет. Все, они теперь только через неделю будут. Только вот уехали.

– Вдвоем?

– Нет, – ответила честная Маша. С водителем.

– Эх. Не успел. Ладно, я ему позвоню.

Мне и правда пришлось набрать номер Гарика, на случай, если Маша доложит ему о моем визите.

– Руслан, я уже в дороге. Давай быстро. Что хотел?

Я уточнил сроки акции.

– Вы там с Аленой сами решите это. Мишку подключи. Посмотрим, как пойдет.

Все. Алена была не с ним. Теперь можно было действовать. Я пошел к Мишке. Тот маялся с похмелья. Когда я открыл дверь, он что-то быстро спрятал под стол.

– А, это ты. Чё пугаешь-то так? Закрой дверь!

Мишка вынул из-под стола бутылку пива.

– Лечусь вот. Ты вчера зря не пришел. Такой пирог был! Я под него «Смирновки» пол-литра скушал. И подружка у Светки оказалась такая…ммм…сам бы не отказался. Да, зря.

– Миха. Нужна помощь.

– Говори. Только быстрее. Я скоро свалю домой.

– Ты за старшего сейчас?

– И чё?

– Можешь адрес Алены пробить? На работу она не пришла, труба отключена. Как бы не вышло чего с ней. Федорович сказал, что она больничном.

– Руся, вот послушай меня, а? Отвали ты от нее. Любая баба, только не она. Ну, наживешь неприятностей. И ей тоже.

– Да дурак ты. Я не за этим совсем. Я тебе сейчас кое-что расскажу. Но ты же не сдашь меня?

– Ты что, за падлу меня, что ли, держишь?

– Короче, после корпоратива мы поехали ко мне.

– Нихера себе!! Ну, я так и знал. Вот почему ты не пришел вчера!

– Да заткнись ты. Ничего не было, вообще ничего. Там другая фигня. Ей надо было мою квартиру глянуть. Кажется, она там жила. Или ее вещи там некоторые как-то оказались. Потом я отрубился – говорил же, что не надо мне было пить. А она по-тихому уехала. Вот и все.

– И чё, не трахались? Отвечаешь?

– Да отвечаю, отвечаю. Ничего не было. Даже не целовались.

– Слушай. Тебе Федорович говорил, что у нее проблемы были с головой? Так что иногда ее всерьез не воспринимай. Она девка умная, даже очень. И в бизнесе фишку рубит. Но бывает, что накатывает на нее. Гарик очень беспокоится.

– Так, тем более, надо съездить и проверить, что там с ней.

– Блин. Ну ладно. Но я тебе ничего не давал и не говорил! Якши?

– Якши!

Иногда мы использовали с Мишкой набор словечек, привезенных мной с армейской службы.

Мишка, допив пиво, и буркнув животом, стал водить мышью по столу.

– Записывай. Шилова, 43, квартира 131.

– Запомнил! Рахмат!

– С тебя коктейль.

– Или!

Не буду говорить, что я с трудом дождался окончания рабочего дня. Нет. Я, как и просил Федорович, посетил два отдела (при этом явно спугнув похмеляющихся программистов и инженеров), дописал статью, выложил на сайт, поработал с почтой. Обновил информацию от клиентов проекта «Еда в Чите». И дождался, пока в углу монитора появятся цифры 18.00.

Я вызвал такси. И выйдя на улицу, заметил, что вовсю валит снег, какого я еще и не видел зимой в Чите. Мы ехали долго, в колонне осторожных машин. Снег вился в свете фар и уличных фонарей. Наконец, мы завернули во двор высотки из красного кирпича.

У дверей подъезда я некоторое время просто стоял – даже хотелось закурить. Но сигареты я с собой не носил. Я не люблю курить на улице. Я набрал номер квартиры на домофоне. Дверь щелкнула замком. Но в динамике была тишина.

Квартира Алены оказалась на тринадцатом этаже.

«И этаж тринадцатый, и в номере квартиры есть такое же число» – машинально отметил я.

Ее дверь – обычная типовая дверь, которые ставят сейчас во всех свежих домах, была приоткрыта. Когда я подошел, она открылась еще шире.

– Пораньше не мог приехать? – не здороваясь, сказала Алена. И опять возникло такое ощущение, что мы живем с ней давно, и сейчас она встречает меня с работы, недовольная тем, что я задержался с мужиками в пивбаре.

– Ты что, ждала, что я приеду? А, Мишка, позвонил?

– Я не ждала. Я знала, что ты приедешь. А телефон у меня с утра отключен. Только Гарику позвонила, сказала насчет проблемных дней. Хотя никаких проблем нет – внезапно она ясно и хорошо улыбнулась. – Проходи!

Зайдя в комнату, я остолбенел. Квартира Алены очень сильно напоминала мою. Казалось, она была уставлена недостающими у меня деталями гарнитура. Тут были два кресла, выполненные в том же стиле, что и мой диван, прикроватная тумбочка, нелепо смотревшаяся сейчас у современного пухлого дивана, этажерка с фигурными стойками, и явно очень старый торшер с изогнутым абажуром. Квартира была спланирована в виде студии – тут же были и кухня, и на столе я увидел точно такую же чашку из саксонского сервиза с фиалкой.

Алена забралась на диван и завернулась в бледно-зеленый пушистый плед.

– Садись.

Кресло было таким же жестковатым, как и диван.

– Знаешь, – сказал я, – что-то не очень похоже на съемную квартиру.

– Потому, что такой мебели там быть не может, – продолжила Алена – Ладно. Я наврала тебе. Это не съемная квартира. Мне ее купили. Гарик купил. Когда я вернулась в Россию. А я думала, ты с порога спросишь меня о здоровье.

– Я уже усвоил, что тебя лучше ни о чем не спрашивать.

– Умный мальчик, – улыбнулась Алена. – Все у меня нормально. Просто…короче, я не захотела ехать в Китай. Я не могу туда ехать. Не могу видеть эти… – она зябко передернулась, и еще сильнее укуталась в плед.

Я пропустил через себя информацию о покупке квартиры. Я был к ней готов.

– А еще у меня в буфете…

– Стоит точно такой же сервиз – опять продолжила Алена, – саксонский, с клеймом в виде двух скрещенных шпаг. Я уже все это видела. Ты забыл? Но ты не ответил мне – почему не пришел раньше?

– Я не был уверен, что ты захочешь меня видеть.

– И все из-за того, что ты позавчера уснул? Тебе было жутко неловко за такой конфуз. Как же – я у тебя в гостях. А ты просто взял, и уснул. Не переживай. Ты и должен был уснуть. Это я сама тебя усыпила.

– Schlaf, Kindlein, schlaf!

Der Vater h;tt die Schaf…

–снова тихонько запела Алена колыбельную, раскачиваясь в такт песни. Одеяло понемногу сползало с нее. Она была похожа сейчас на зеленоглазую тонкую змейку, готовящуюся к броску.

– Вот этой колыбельной я тебя и усыпила. Вечер же должен был как-то завершиться.

– А зачем ты выключила телефон?

–А иначе бы просто позвонил мне. И на этом все закончилось. Ты бы спросил, как я, я бы ответила – нормально. И все. И тебе не надо было бы ехать. Ты заметил, что люди по телефону всегда говорят глупые и ненужные вещи?

Мысленно я с ней согласился.

– Ты спрашивай, спрашивай, сегодня можно.

Алена выглядела совсем иной. В домашней белой кофте и серых трикотажных брючках, с прической – хвостиком, она была уютной и свободной. И даже улыбалась чаще.

– Я не знаю, о чем спрашивать. Главное я уже услышал.

– И это «главное» то, что я не захотела ехать в Китай с Гариком, сказалась больной и ждала тебя? Ну, ведь именно это ты услышал?

– Да!

– По крайней мере, честно. Впрочем, мне врать бесполезно. Я заранее уже знаю, что мне хотят сказать.

– Ты читаешь мысли?

– Я их чувствую. С некоторых пор.

Я понял, о каких «некоторых пор» она говорит.

– Да и ты тоже. Разве нет? Вот сейчас ты все правильно понял – с каких именно пор я умею чувствовать слова. Потому сейчас ты здесь. Тебе не надо ничего объяснять. А то, что надо, расскажу. Но не тут. И не сейчас. Ты голодный? – совершенно неожиданно закончила она фразу. Меня удивили не слова, а интонация.

– Не особо.

– Ну да, ты же мало ешь, и не пьешь. И не любишь пьяных женщин. Зато любишь лежать в ванне. И думаешь – чем бы занять себя, кроме работы, на всю оставшуюся жизнь. И при этом опять же думаешь обо мне.

– С тобой иногда страшно.

– Не бойся. Привыкнешь.

– У меня будет время привыкнуть?

– Ну вот, уже привыкаешь. Так покормить тебя?

Я давно не слышал ни от кого такого вопроса. И молча кивнул. В горле что-то перехватило.

– Эй, мужчина, не надо эмоций. Это всего лишь ужин.

Алена освободилась от пледа, пошла к холодильнику, и по дороге легко провела пальцем по моей щеке. Я не успел отреагировать. Впрочем, а как я мог отреагировать?

– Омлет будешь?

Я вспомнил, что давно не ел яиц.

– Буду.

Алена легко, как балерина, двигалась по кухонному уголку. Ассоциация с балериной появилась не случайно – я видел, как она держит спину и голову. В ее движениях была законченная четкость.

– Да, да. Занималась классическими танцами. На этом воспоминания о заре туманной юности сегодня закончены.

И опять мне оставалось только молчать.

Потом мы сидели за узкой барной стойкой и ели омлет. Алена сварила кофе.

– Спасибо – положил я вилку на тарелку с фиалкой. – Замечательный омлет.

Алена собрала посуду в мойку.

– Я хочу покурить. Ты со мной?

Мы, набросив куртки, вышли в просторную лоджию. Ее стекла были покрыты толстым слоем шершавого льда. Алена распахнула одну створку. Над городскими огнями стояло серое стадо туч. И опять они светилась снизу бледно-розовым. Алена закурила свою душистую сигарету. Я отказался, хотя еще недавно хотел курить. Снег пролетал на расстоянии вытянутой руки. Алена поймала несколько снежинок.

– Как хорошо, – тихо сказала она и слегка прислонилась ко мне. Я обнял ее за плечи, подчинившись бессознательному инстинкту.

– Еще больше привыкаешь, – шепнула Алена. Она не отстранилась от меня, пока не докурила.

– Ну, а теперь пора, – сказала Алена, когда мы вернулись в тепло ее маленькой квартирки.

Я молча пошел в прихожую. И стал собираться.

– Не торопись. Я переоденусь.

– А ты куда?

– Я с тобой. Разве нет?

– Конечно, со мной.

– Слава Богу. Если бы сейчас сказал что-то вроде «Ты уверена?», на этом все бы и закончилось. Но ты не должен был так говорить. Подожди меня в подъезде.

В крашенном зеленой краской подъезде было гулко и пусто. Щелкали и гудели лифты. Народ возвращался домой – к звукам и запахам своих жилищ. Я подумал, что мое жилище сегодня тоже наполниться звуками. Вспомнил – сегодня Алена обошлась без немецкого языка, не считая напетой ей колыбельной. И тут же она вышла. Сегодня вместо шубы на ней был коротенький светлый пуховик, белая шапочка и белые сапожки. Она казалась школьницей – старшеклассницей. Алена несла довольно большую сумку.

– Возьмешь? – протянула она ее мне. У нее остался маленький рюкзачок.

Лифт спустил нас на грешную землю. В лифте мы стояли так же, как в лоджии.

– Вызвать такси? – спросил я.

– Ты что! Пойдем пешком! Ты знаешь, какое это счастье – просто идти по улицам, и не оглядываться.

Я понял – это было напрямую связано с Гариком.

Мы спустились по ступеням подъезда. Рядом стояла низкая черная машина. У нее вспыхнули фары и высветили падающий снег. Мы свернули на улицу.

– Как же я давно просто так не гуляла. Ощущение, будто меня только что выписали из больницы.

И опять я понял, про какую больницу она говорит.

Алена внезапно взяла меня под руку.

– Когда такая погода, хочется просто идти и идти. В никуда.

Снег сделал город умиротворенным. Снег скрипел уютно и нежно. Утром он скрипит совсем по-другому – в его скрипе есть тяжесть длинного дня, и плач ребенка, которого тащат за руку в садик, а он не хочет туда идти.

Впереди нас вспыхнуло пятно фар. Машина, которая стояла у подъезда, оказывается, кралась за нами. Сейчас она остановилась.

– Алена Карловна! – я услышал резкий мужской голос. И вспомнил недавние слова хозяина квартиры: «А за деньгами в эти же числа будет приходить к вам мадам Лизонька. Елизавета Карловна. Дама весьма строгих правил, но умница, и большой души человек».

Алена дернулась и застыла.

– Gott, nicht das! Wie konnte ich nicht denken? – почти крикнула она.

– Алена Карловна! – требовательно сигналил голос сзади. К нам шли двое мужчин в черных куртках. В голосе того, кто позвал Алену, были нотки бывшего судебного пристава.

Мужчины подошли к нам. Алена выпустила мою руку.

– Алена Карловна! – еще раз жестко повторил тот, что был пониже ростом. Он был коротко стрижен. На узком лице были вырезаны два глубоко посаженых темных глаза.

– Я вам настоятельно рекомендую прекратить прогулку, и вернуться домой. Поверьте. Это ради вашего здоровья. Давайте не будет доводить дело до конфликта. Вы сами все прекрасно понимаете.

– Алена Карловна пойдет туда, куда сама посчитает нужным. Это только ее право, и ее поступок. Всего доброго.

– Слышь, ты, – включился второй, и его интонации были мне хорошо знакомы мне еще по девяностым годам. – Тебя тут вообще нет. Уже нет. Ты понял? У тебя вообще ничего больше нет. В первую очередь – работы.

– Kommt zum Teufel, Ihr freaks! – закричала Алена. Я не думал, что она может так кричать.

– Тише, тише, Алена Карловна. Вы же знаете, что сейчас будет? У вас, судя по всему, очередное обострение. Вы опять путаете языки. Мы просто обязаны доставить вас в … сами знаете, куда. А вы, – обратился он ко мне, – лучше уйдите сами. Вы видите – девушка не в себе. Ей нужна медицинская помощь. У нас на руках есть все документы.

– Эта девушка, – я уже понял, что и как надо делать, – моя будущая жена. На этой неделе мы оформим наши отношения. И любая попытка применить силу, или лишить ее свободы, будет расценивать как преступление.

– Ты кого барагозишь, э, пассажир, – опять заработал второй. – Пойдем, я тебе разжую все чисто словами.

– Алена Карловна! Холодно. Давайте уже решfть – или вы идете домой, или мы едем туда, где вы уже были. Я не буду даже считать до трех.

Пока он все это говорил, я набрал телефон службы спасения, и четко, на громкой связи, произнес в трубку: – Нападение и попытка похищения человека. Нападающих две. Есть угроза жизни и здоровью.

– Урод. Сука! Ты еще сам не понял, что сделал – потерял выдержку первый.

– Все нормально ребята! Вы можете работать на кого угодно. Но, кроме вашего хозяина, в городе есть и другие люди.

Я шел на откровенный блеф. У меня, кроме Мишки, не было больше никаких знакомых. Но это был единственный выход. И возникшая на отчаянии бессилия уверенность сделала свое дело.

– Валим! – распорядился первый. Пусть сам с ней разбирается, – он не сказал при мне, кто именно.

Машина провизжала по снегу задними колесами и вылетела на проезжую часть, подрезав маршрутную Газель.

Алена внезапно крепко-крепко обняла меня.

– Я же говорила вчера, что это ты! Теперь ты знаешь все. От и до.

– Я и раньше это знал. Но как теперь ты…

– Все. Не говори ничего.

– Подожди. Надо срочно вызов полиции отменить. Сейчас нам только протоколов не хватало.

Я опять набрал службу спасения. Пришлось долго объяснять, что нападавшие скрылись после первого звонка.

– Вы номер машины запомнили? Марку? – расспрашивала дежурная.

– Нет. Все очень быстро было.

– Заявление не будете писать?

– Нет.

– Хорошо. Назовите вашу фамилию, имя, отчество и адрес проживания.

Я назвал.

Дальше мы какое-то время шли молча.

– Ты понял, что произошло? – спросила Алена. Она опять крепко держала меня под руку.

– Давно все понял.

– Нет. Ты не понял. Ты назвал меня своей женой. Это стресс? Или тактика?

– Это правда.

– Ты понял, куда ты ввязался? Ведь только сейчас все и начнется.

Подтверждая ее слова, в кармане моей куртки глухо зазвучал телефон.

– Не бери! – вцепилась в меня Алена уже обеими руками.

– Почему? Глупо прятаться. Мы ничего не украли.

– Украли! Ты украл.

– Признаю свою вину. Меру. Степень. Глубину.

Я был бешено-веселым. Внутри рос азарт обреченного.

Это был Федорович. Он звучал, как туркменский волкодав.

– В общем, Руслан, ты ничего не понял, и не усвоил. Больше того, ты обманул. Ладно – меня. Но ты сам знаешь, кого еще. У тебя есть один шанс все исправить. Верни Алену домой. А сам сваливай из города. Завтра же. Ночь на сборы. Зато у нее не будет проблем.

– Федорович! Помнишь, я говорил тебе, что Алена не вещь. Когда ты просил не трогать ее руками. Помнишь, или нет?

– Да помню, помню! Что ты хочешь сказать?

– То, что сказал. Она не вещь. Ее нельзя забрать или вернуть.

– Ну, все. Мне больше нечего тебе сказать. Ты сам все решил. А жаль. Да, на работу с завтрашнего дня оба можете не выходить. Впрочем, у Алены завтра начнется другая жизнь. Игорь Васильевич в бешенстве. Он очень беспокоится о ее здоровье.

– Ну, так пусть побеспокоится о здоровье жены, например.

– Урод! Ты понимаешь, с кем говоришь?

Я сбросил звонок. Федорович звонил еще три раза. И, наконец, отстал. Его сменил, видимо поднятый по тревоге, Мишка. Ему я не мог не ответить.

– Руся, ты как сука поступаешь, – говорил явно пьяный Мишка, – ну на хера же так делать? Я же тебя привел, как человека, а ты… На хера?

– Мишка. Я сделаю все, что бы всем было понятно – ты не при делах. В любом случае ты за меня не отвечаешь.

– Да какого хрена! Федорович щас орал, что если я не разрулю этот рамс, то тоже с работой шиздец. А у меня трое детей. И кредиты.

– Миха. А ты бы продал любимого человека за кредиты, или за работу?

– Хрена ли ты сравниваешь? Тебе побаловаться, а мне разгребать. Эта Алена, она же убитая на всю башку.

– Рот закрой. Не истери. И слушай. Я все разрулю сам. Но про Алену лучше молчи.

Видимо, что-то услышал в моем голосе Миха такое, что замолчал. И только спросил: – Так у вас что, все так серьезно?

– Брат. Ты даже не представляешь, насколько. Прости.

– Ладно. Это ты прости.

Все-таки он по-прежнему был тем же самым Мишкой. И сейчас, будь он с нами, полез бы в драку с теми, из машины. Я его очень хорошо знал.

– Дурдом, – выдохнул я.

Алена замотала головой.

– Сумасшедшая площадь.

– Да. Сумасшедшая площадь.

Мы шли домой – теперь уже к нам домой. Снег заметал за нами следы, что бы на нем отпечатывались следы уже других людей. Мы уходили от нашего прошлого. От самих себя – прошлых. От границ круга обреченности. Я вел Алену по белому городу, как по нарядному дворцу. Мы и представить не могли, какой путь нас ждет. Но мы шли, шли, шли…

Глава IX

***

Время. Единственный бог, официально признанный наукой. Время не имеет материального воплощения. Но оно имеет власть над любой материей. Никакое вымышленное и персонифицированное людьми верховное существо не имеет такой власти, как время. И бог этот самый безжалостный. И бесстрастный.

Сейчас я сидел на темной кухне, курил, и размышлял о том, как время трех прошедших месяцев спрессовалось для меня в плотное пространство событий и лиц. Так уплотняется материя после взрыва и смерти гигантской звезды. И на этом месте образуется черная дыра. Говорят, что через нее можно попасть в иные миры, с другими законами природы и бытия. Близость черной дыры чувствовалась за окном. Она ощущалась в громком тиканье старого будильника. Любое приспособление для измерения времени, вернее, для отсчета твоего личного пребывания в нем, будь то деревянные ходики с кукушкой, или цифры на экране смартфона – это и иконы безжалостного бога, и его слуги, управляющие всеми процессами в этом мире. Старый будильник сейчас отсчитывал отведенное нам время тишины. И с каждым звуком его оставалось все меньше и меньше. За это время мне надо было решить простую и практическую задачу – выжить.

Алена в это время спала нездоровым сном. Вчера, после наступившей развязки, мы в полном молчании дошли до дома. И дальше обошлись без слов. Она только сказала:

– Я займу твою спальню? Одна. Ты понимаешь меня?

Я ее понимал.

Потом она немного пробыла в ванной, отказалась от чая и кофе, выпила стакан воды, проглотив маленькую таблетку, и в спальне погас свет. Перед этим Алена попросила зажечь свечу в подсвечнике – статуэтке.

У меня было слишком мало данных для решения этой задачи. Мерзковатой змейкой в сознание вползла мысль о том, что Мишка и Федорович были правы насчет Алены. А вдруг она действительно не совсем адекватна, и находится под патронажем людей, которые за нее отвечают? И, как бы не было мне противно от самого себя, но я думал, что некоторые эпизоды наших отношений служат тому доказательством. Но все эти, похожие на выбросы токсичных газов, сомнения, испарялись от сквозняка. Он возникал в моем сознании, когда я думал про зеленый взгляд Алены, и ее непохожесть на большинство особей окружающего мира.

Общество с удовольствием вешает ярлыки на людей, живущих по собственным правилам. Все, что не вмещается в маленькую коробочку сознания обывателя, составляющего основу общества, трактуется им, как отклонение от нормы. Так полагают они, уверенные в том, что именно их путь – единственно правильный. И всю жизнь ими управляют два чувства: страх и зависть. Страх оказаться не таким, как все, и зависть к тем, кто по их меркам, имеет куда больше, чем заслуживает.

Не то я так глубоко задумался, не то впал в вязкую дремоту, но когда опять посмотрел на будильник, он показывал половину шестого утра. Это был знак тревоги. Вторым знаком, вернее – уже сигналом, стал необычный звук телефона. Это Мишка звонил мне через WhatsApp.

– Ты дома? Алена с тобой?

– А что?

– Придурок! Быстро говори. У тебя времени осталось с гулькин хрен. Сейчас только я смогу тебе помочь. Говори, куда ехать? Я же у тебя так и не побывал ни разу. Через полчаса вы должны быть готовы. Потом я ни за что не отвечаю. И не вздумай звонить мне через оператора!

Я назвал Мишке адрес. И пошел будить Алену.

– Подожди. Я одеваюсь, – послышался ее голос из-за двери спальной. Она вышла бледная, решительная, собранная. Внутри нее ощущалась скрученная стальная пружина. Это было то, что нужно.

– Алена, быстро собираемся. Завтракать не придется. Сейчас за нами приедут.

– Стрельников?

– Да.

– Ты ему доверяешь?

– Как себе. Он больше, чем друг.

– Хорошо.

Алена ушла в ванную.

Выстроенный за три месяца уютный мир рушился. Пенаты встревожено метались по дому, не зная, как нам помочь. Собирая вещи, я прихватил подсвечник. Я знал, что Алена имеет на него право. Как и на пару чашек из сервиза. Между этим домом, его хозяином, Аленой, и пока незнакомой мне некой Елизаветой Карловной существовала связь. Вчера при разборках с людьми Федоровича я лишь машинально отметил совпадение отчеств Алены и той самой «Лизоньки». Теперь же мне стало ясно, что это не совпадение. Дом не успел раскрыть мне всех тайн.

Порозовевшая от холодной воды Алена собирала вещи.

– А где подсвечник? – спросила она

– Уже уложил.

Она опять внезапно, быстро и коротко обняла меня.

– Как хорошо, что ты все понимаешь.

–За деньгами должна прийти некая Елизавета Карловна. Это родственница?

– Да. И лучше ей пока ничего не знать. Когда она должна прийти?

– Еще почти три недели.

– Хорошо. Мне надо выпить таблетку, и я готова.

Алена ушла в кухню.

Завертелся звонок–вертушка. Мишка ввалился в коридор, такой же серьезный и собранный, как Алена.

– С тобой вечно все не слава Богу.

– Миха, прости.

– Разбор полетов потом. А сейчас делай то, что я говорю. Привет, Алена.

Алена кивнула ему.

– Сейчас я вас увезу на дачу. Это не моя дача. О ней никто не знает, кроме меня, и хозяев. Хозяева будут только следующей осенью – у них контракт с монголами. Меня попросили приглядывать. Я туда с … ну, не важно. Руся, деньги есть?

– Пока есть.

– Кончатся, скажешь. Сейчас тебе в город лучше не соваться. Теперь главное – вынимайте сим-карты, лучше сожгите их. Вот вам две новые. Оформлены на левого человека. Все данные в телефонах тоже удаляйте. Особенно – в соцсетях. Что бы нигде никого не было.

– Миха, скажи – что тебе светит за этот мой косяк?

– Все нормально. Я уже отболтался Федоровичу, что не знал ничего. Он узнавал, где ты живешь. Я дал адрес дома, который недалеко тут. Тоже старый. В случае чего, скажу – перепутал. Там явно уже вас пасут. Так, мне звонить вот на этот номер – он дал мне листок из блокнота. На клетчатой бумажке ежедневника четким Мишкиным почерком были записаны цифры.

– Ну, присели на дорожку.

Мы послушно опустились, кто куда.

– Все. С Богом. Я выхожу первым. Машина не моя, сразу предупреждаю, красная «Нива» у соседнего подъезда. Выходите через минуту.

Захлопывая дверь, я увидел будильник на кухонном столе. Жестяные фигурные стрелки показывали без десяти шесть.

***

– На выезде из города круглосуточный супермаркет. Там купите все, что надо на первое время.

– Миха, там свет, дрова, вода есть?

– Все есть. Я покажу.

Перед этим, пока мы садились в старенькую «Ниву», Миха успел шепотом сказать: «Если честно, я тебе завидую».

– Сплюнь!

Теперь в шумном и пахнущем бензине салоне мы двигались на выезд из города. Мишка еще сделал пару кругов по окрестным кварталам. Было ясно, что он проверяет – нет ли хвоста. У Мишки был хороший боевой опыт, наработанный в бандитской бригаде. Я не удивился бы, если у него сейчас при себе был ствол. А он, и, правда – был. Как выяснилось позже.

– Ален, Русь. Не больше двадцати минут. Мне надо машину сменить успеть, и на работе быть вовремя.

В пустом огромном пространстве супермаркета никого не было. На входе отчаянно зевал, встрепенувшись при нашем появлении, охранник. За кассой дремала молоденькая девушка с неестественно черными волосами. Мы пробежались вдоль полок. В тележку полетели продукты – Алена выбирала их сама, я лишь добавлял еду из своего привычного рациона. Сверху легли некоторые хозяйственные мелочи. Все купленное заполнило четыре больших пакета. Мишка поместил их в багажник.

Потом мы ехали по темной трассе. На незаметном отвороте «Нива» юркнула в проулок, пропетляла по закоулкам, выхватывая фарами куски заборов и сараев, и оказалась на льду реки.

– По зимнику проскочим. На трассе пост ДПС, а у Федоровича везде свои люди.

Я впервые отметил, что имя Гарика не прозвучало ни разу. Зато каждый раз при упоминании Федоровича, Алена невольно сжимала до белизны губы. Сейчас, в темном салоне я этого не видел, но почувствовал тот самый жест. Вернее – вспомнил о нем.

На реке была накатанная дорога.

– В основном лесовозы с левым лесом гоняют тут, ну и воровайки, которые по дачам шерстят.

– Миха, а сторожа в поселке есть? Или соседи?

– Сторожа есть. Я их предупрежу. Скажу – переселенцы, не местные. Меня там все знают, не бзди. Это фигня, по сравнению с теми проблемами, которые могли бы быть. Да они еще и будут. Надо думать… думать… думать… – как в гипнозе, повторял Мишка, выруливая между внезапно появившихся торосов.

– Блин, не туда заехали. Сейчас.

«Нива» развернулась, и мы поехали обратно.

– А, все, нашел!

На берегу высветилось какое-то светлое сооружение. Это был небольшой кораблик-катамаран.

– Паром пригнали из Сретенска. Да так и не запустили. Как обычно – бабло попилили, а дело не доделали. Теперь правый берег летом вообще отрезан от большой земли. Но нам в другую сторону.

На противоположном берегу «Нива» заползла со льда на берег, похрустела замерзшей галькой, и покатилась по узкой длинной улочке. Потом было несколько поворотов. И, наконец, мы встали возле зеленого металлического забора.

– Гейм овер. Быстро разгружаемся. Мне еще вас инструктировать.

Мишка отцепил от связки ключей один из них, отпер калитку, и ключ отдал мне.

– Не просохать. Он в единственном экземпляре.

Потом мы, светя телефонами, пробирались между сосен, проваливаясь в снег. Мне это место уже начинало нравиться. Сосны и снег – это был добрый знак. Не знаю почему, но мне всегда так казалось. А кгда я увидел дом…

***

Вам знакомо чувство, когда только что услышанная фраза, сложившаяся ситуация, или увиденное место кажется уже слышанным, виденным, пережитым? Некоторые это называют памятью прошлых рождений. Я не верю в это. Если и существует путешествие душ в постоянном перевоплощении, то вряд ли они воплощаются в одних и тех же пространствах и временах. Кто-то назвал такое явление феноменом ложной памяти. Сейчас я, конечно, не вспомнил ни про реинкарнацию, ни про ложную память. Я просто рассматривал дом. Когда Мишка зашел туда первым, попросив нас обождать, а затем загорелся уличный фонарь, притаившийся неподалеку, я понял, что видел этот дом. Казалось, еще немного – и я вспомню, какой он там, внутри.

– Давайте сюда – высунулась Мишкина голова в дверной проем.

Мы вошли.

Это была старая дача – такие строили лет шестьдесят назад, когда государство только-только разрешило простым смертным обзаводиться приусадебными участками. Постепенно режим смягчался, и дозволенные законом садовые домики обрастали верандами и мезонинами. В такие дачи свозили старую мебель, оставшуюся от прошлых поколений.

Дом был просторный. Середину его занимала объемная печь. Перед ней было что-то вроде кухни – на одном столике приютилась электроплитка, второй, покрытый старой, порезанной в некоторых местах клеенкой с подсолнухами, был пуст. Рядом стоял шкаф.

Позади печки было жилое пространство – две сетчатые кровати, темный кубический комод, несколько стульев, еще один стол – круглый, покрытый слоем пыли. В стеклянной полосатой вазе торчал пучок сухих трав. У тыльной стороны печи приткнулось кресло – качалка. Над комодом были прибиты явно самодельные полки. Света лампочки под потолком – голой, без абажура, для такого дома не хватало. Но в углу был торшер, а над одной из кроватей висел сделанный под хрусталь светильник.

– Ну, вот. Чем богаты, – сказал Мишка. – Главное – тут вас никто не найдет. Надеюсь.

Я молчал. Дом мне нравился все больше и больше. Здесь тоже была тишина. Но это была не мертвая тишина, а тишина уединения после долгого и опасного пути. Я не хотел думать про затишье перед боем.

Мишка уже вовсю шуровал возле печи. Он загрузил ее дровами, вытащил заслонку, с которой на пол слетела тонкая струйка сажи, плеснул на дрова из бутылочки с прозрачной жидкостью (в комнате запахло керосином), кинул спичку, и печь ожила.

– Аленка, ты пока располагайся, Русь, пойдем, покажу тебе хозяйство.

Мишка сейчас был многоопытным мудрым мужиком, покровителем и защитником.

– Значит так. Вот баня – показал он мне на невысокий домик под крышей из металлочерепицы. – За ним дровяник. На месяц дров точно хватит, потом – вон туда, через речку – там сушняка море. Короче, не замерзнете. Для бани вода – с реки. В сарае лом, колун, топор, в бани – баки. Наколешь, притащишь. В сарае еще и санки есть. Питьевая вода тоже на том берегу, прямо напротив вас. Пойдем, покажу.

Оказывается, территория дачи имела еще один выход. Он вел прямо на берег. На другом берегу, в черноте леса угадывался белый прогал.

– Там ручей. Вода питьевая. Есть еще один источник – с этой стороны. – Ну, вроде, все. Свет тут не отключают, но перебои бывают, так что телефоны, и что там у вас еще – ноутбуки, планшеты держите всегда на зарядке, на всякий случай. Вот ключ от летней кухни – там посуда всякая, фуе-мое, сами разберетесь. Ты скажи, – внезапно повернулся и приблизился ко мне Мишка – у вас уже что, было что-то?

– Нет, Миха. И быть не могло. Этот не тот случай.

Я ждал услышать от Мишки какую-нибудь ядреную шуточку. Но вместо этого он очень серьезно сказал: – Теперь я точно верю, что у вас все серьезно. Да. Повезло тебе.

– В чем, Миха? В том, что остался без жилья, работы, да еще и Аленку втянул во все это?

– Да дурак ты. Мне бы такую, как она – я бы тоже все бросил.

– А вчера что говорил?

– Забудь. Так надо было. Пойдем, проводишь меня.

Мы вышли за калитку.

– Вон в той стороне – еще один ключ. Идешь по дороге, потом там проход под рельсами, он большой. Мимо не пройдешь. Поднимешься на бугор, и не промахнешься. А если в ту сторону идти – он махнул рукой туда, откуда мы приехали, – то будет станция. Там магазинчик. И продукты, и хозтовары. Километра два, не больше. Ну, а за ним, по дороге поселок, и автобусная остановка до города. Это на самый крайний случай.

– Миха. Я даже не знаю, какое спасибо тебе сказать?

– Ну, ты еще руки начни целовать. На колени упади. Брат, ты что? А когда ты со мной спина к спине против семерых – помнишь? А потом на себе меня ночью тащил до больнички? Я же все помню.

Да, был в нашей жизни такой момент. Как-то мы намертво сцепились с семерыми гопниками из пригородного поселка, где играли на дискотеке. Обиженные вниманием к нам местных девушек, гопники решили раскатать нас по асфальту. И раскатали, если бы не истеричные крики с балконов домов, и проблеск маячка машины военной автоинспекции, которую жлобы приняли за ментов. Михе тогда пробили голову, и сломали четыре ребра. Я отделался выбитыми зубами, и легким сотрясением мозга. Сегодняшний путь на дачу показался мне знакомой ситуацией, только теперь Мишка тащил на себе нас двоих.

– Ты скажи честно – с тобой что будет?

–Ничего. Мне никто не давал задания вас пасти. Я вообще не при делах. Отматерю тебя при Федоровиче, пообещаю лично хлебальник разбить, если поймаю. Вот и все.

– Слушай. А почему все время Федорович? Почему не Гарик? Ему что, не по понятиям?

– Да Гарик тут вообще… – сказал Мишка и заткнулся. – В общем, что мог, я сделал. Если Алена захочет, она тебе все сама расскажет. Судя по всему, еще не все рассказала. Ладно, брат. Храни тебя Бог. И вот еще что, – Мишка нырнул в «Ниву», и достал продолговатый брезентовый сверток.

– Это на самый крайний случай.

Я ощутил, что это какое-то оружие.

– Ствол?

– Помповое. Пятизарядка. Вот еще патроны – сунул он мне картонную коробку. Ствол левый, нигде не числится. В случае чего – нашел в лесу.

– Думаешь, пригодится?

– Буду молиться, чтобы не пригодился. Звони, если что. Но только после рабочего времени. Я этот телефон на работу не беру

Мы обнялись. Мишка уехал. Я еще какое-то время смотрел вслед красным огонькам «Нивы», пока они не утонули за ближайшим спуском.

***

В дома стало заметно теплее. Я прикрыл поддувало. Алена сидела в кресле-качалке. Сейчас в дома горел только настенный светильник. Дом выглядел немного печальным. Но чужим он уже не был. Я научился быстро привыкать к местам временного обитания.

Я думал, что Алена спит. Но она, не открывая глаз, сказала: – Не ожидала я такого от Стрельникова. Мне он всегда казался одним из них.

– Из кого? Ты ведь и мне говорила про них.

– Из тех, кого всегда больше. Кто всегда во всем прав. И вообще он мне не нравился. Грубый, хамский.

– Не обращай внимания. У него была такая жизнь.

– А у тебя? Какая жизнь была у тебя? Ведь я тоже про тебя ничего не знаю.

– Ничего необычного. Самый стандартный набор событий. Школа, армия, учеба, работа, женитьба. Развод. Бегство от себя в тайгу, на прииски, потом желание все изменить. Вот оно–то и сбылось.

– Жалеешь?

– Я? Да я счастлив! Особенно сейчас, здесь.

– Это что? Признание в любви?

– Это описание моего состояния.

– И ты не думаешь о том, что скоро может произойти?

– Нет. Мне все равно.

Я в это время сидел за круглым столом, разделявшим кровати. Алена легко поднялась с кресла. Оно качнулось и затихло. Алена подошла и встала у меня за спиной. Ледяные пальцы закрыли мне глаза. Я ощутил затылком теплое дыхание.

– Я даже не успела сказать тебе спасибо. Так вот – спасибо!

И в который раз я почувствовал, что не стоит спрашивать – за что именно.

– Ты ведь тоже все потеряла, разве нет?

– Я? – внезапно громко сказала Алена, и мне показалось, что она опять заговорит на немецком языке. Но она помолчала. А потом уже нормальным голосом сказала:

– Я потеряла только одно – зависимость от страшного человека. Впрочем, он явно сейчас так не считает. И так просто меня не отпустит.

– Гарик?

– Руслан, не сейчас, хорошо? Я все-все тебе расскажу. Давай займемся простым делом – надо как-то обустроить этот дом.

– Кстати, он мне нравится.

– А мне-то как! – и мы рассмеялись.

И это, уже сереющее утро, и весь день мы заняли работой. Я колол и такал лед. Принес дрова – и в тепле они внесли в запах дома привкус смолы и мороза. Из сарая я выгреб все необходимое. Когда вода нагрелась, Алена промела и вымыла пол, протерла пыль, и застелила кровати привезенным нами бельем. На ту, что стояла ближе к печке, лег светло-зеленый плед, который был на Алене вчера вечером. Сейчас я про себя удивился слову «вчера». Мне казалось, что прошло уже несколько недель.

Сдвигая по ее командам мебель, я опять отмечал легкость движений, и явную привычку к любой работе. Все эта домашняя возня избавляла нас от мучительной необходимости что-то говорить. Все кошмары вчерашнего вечера на время отлетали вглубь сознания, когда мы сталкивались во время работы, отпускали в адрес друг друга колкие замечания, хохотали, и вновь принимались за дело. Третий раз за все время общения с Аленой мне явственно казалось, что мы давно живем вместе, и сейчас благопристойной семейной четой прибыли на дачу, что бы, например, приготовить ее к встрече Нового года. «А ведь скоро и правда, Новый год», – успел подумать я, перед тем, как Алена спихнула меня с еще непромытого куска пола. Потом я занялся баней, натаскал льда, затопил печку, и еще два бака поставил рядом с ней – топить лед впрок. Из-за хребта вышло солнце. Участок показался мне очень красивым. Везде – на скамейки, на столбики забора, даже на узкие шесты малинника были надеты круглые шапочки снега. В них жила вся тишина зимнего поселка. Но он не был безлюден – в разных местах вверх ползли серые струйки дыма.

В летней кухне я выбрал необходимую посуду. А когда вернулся в дом, то увидел, что Алена застелила стол в жилой части скатертью.

– В комоде была. Смотри, какая интересная.

Скатерть была старая, но чистая, явно самодельная, из грубого холста. Ваза теперь стояла пустая – сухой травы не было.

– Я ее в печку бросила. Не люблю мертвые растения в доме.

На комоде выстроились разные баночки и тюбики из сумки Алены. Еще она нашла за печкой зеркало, и поставила его на комод. Зеркало тоже было старое. А перед ним, словно и был тут всегда, стоял тот самый подсвечник.

– Прости, я тут в твой чемодан залезла. Честно – я только белье достала. И вот, еще его.

– А там нет никаких тайн.

– Есть. Твой альбом.

Да, у меня был альбом с фотографиями из прошлого. Я сам очень не любил открывать его. Мелькнула мысль, что самое время бросить его в печь.

– Ты мне потом сам покажешь, хорошо?

И Алена занялась посудой, которую я принес из летней кухни.

Рядом с вешалкой в доме помещался старый холодильник. Он был округлый и заслуженный, как автомобиль «Победа». Я нашел штепсель и воткнул его в розетку. Холодильник завелся, как двигатель древней машины, и затем перешел на низкие урчащие обороты.

– Ой, только не это! – крикнула Алена, выжимая тряпку.

Мне тоже не понравился этот звук. Я решил использовать холодильник для другой цели. Я вынул из него полки и поставил туда ружье.

– Оружие? – сказал моментально став серьезной Алена.

– На всякий случай.

– Ну, Мишка! – не удивилась она. – Запасливый мужчина. Вы давно дружите?

– Да уж скоро четверть века.

Продукты я поместил в кухонный шкаф. Тут не было ничего, что могло скоро испортиться.

– Ты голодный, наверное? – спросила Алена.

– Да. И ты тоже. Только сейчас моя очередь тебя кормить.

– С ума сойти. Такого в моей жизни еще не было, – засмеялась она.

– Чего именно?

–Никогда не слышала от мужчины таких слов. Рестораны не считаются. Мне еще ни один мужчина не готовил еды.

– Не обольщайся. Повар я еще тот.

– Ладно, аптечка у меня есть, если что – откачаем друг друга. – Только давай пока обойдемся бутербродами. А ужин с тебя. Мы же заслужили ужин, правда?

Я поставил чайник на плиту, и стал штамповать бутерброды.

Алена закончила уборку, надела обнаруженные под кроватью валенки, набросила на голову платок, и стала похожа на расторопную сельскую молодуху.

– Не смейся. Тебе тоже валенки нашлись.

Алена вынесла грязную воду, поставила ведро под умывальник, куда я уже залил воды, и устроила на полочке мыло, пасту, и стакан с зубной щеткой. Я отвлекся от готовки, и тоже поставил в стакан свою щетку. Это был очередной символ нашей новой жизни – две перекрещенные щетки – ее ярко-голубая и моя – темно-зеленая. А печка трещала, и чайник начал шуметь.

– Маленький домик, русская печка,

Пол деревянный, лавка и свечка,

Котик мурлыка… – запел я потихоньку,

– … муж работящий – подхватила Алена, и мы продолжили дуэтом:

– Вот оно счастье,

Нет его слаще!

Наступил миг этого счастья. Простого, без двусмысленных фраз, загадок и неопределенности. Все было предельно ясно. На грани грядущей войны мы были полны светлой и тихой радостью. Я вспомнил весь свой путь – от плацкартного вагона, до вот этого, залитого солнцем, и запахом оттаявшего дерева, дома.

***

Попив кофе, я пошел проверить в баню. Там было уже жарко. В баках лед растаял наполовину. Там плавали прошлогодние листья. В емкостях, приваренных к каменке, был почти кипяток. Окно освободилось от измороси. В предбаннике я нашел керосиновую лампу – оказывается, в бане не было электричества. Бутылку с керосином я видел в доме.

Участок уже принял обжитой вид. Тропинки обозначились от дома к воротам, к бане и к крашеному серой краской туалету. Я всегда сужу о владельцах жилья по состоянию отхожего места. Хозяева дачи заочно мне понравились. Туалет был выкрашен еще и изнутри, выгребная яма оказалась почти пуста – наверное, летом они использовали раствор с бактериями.

– Кто первый в баню? – спросил я, заливая керосин в лампу.

– Ого, а что, там света нет?

– Нет. Но этого хватит.

– Тогда – ты. Тебе еще ужин готовить.

Я взял полотенце, белье, лампу и ушел.

Париться не хотелось. Мне было достаточно смыть мыльной пеной и пахнущей рекой водой с себя все остатки последних нереальных суток.

Потом в баню ушла Алена.

– Чур, не подглядывать! – засмеялась она на пороге.

– Там все равно окно запотело

– Ага! То есть, ты уже прикинул – можно ли меня разглядеть? Еще успеешь!

От ее слов меня даже немного бросило в жар. Или это печка раскочегарилась слишком сильно? Я заглянул в топку. Дрова прогорели. По углям гуляли рубиновые сполохи. Я подкинул еще пару поленьев, и принялся за готовку.

Я решил приготовить простое, но эффектное блюдо. Оно требовало совсем немного времени. Я обжарил в кипящем масле крабовое мясо, добавил лук, чеснок, полил все это смесью лимонного сока и соевого соуса, и добавил белого перца. В финале я подсыпал рубленую петрушку и тертый сыр. Сдвинув сковороду на край печки, я накрыл ее кухонным полотенцем. Потом помыл и порезал овощи. Еще никогда я не готовил еду с таким воодушевлением и отдохновением. Ощущение простого бесхитростного счастья не проходило. Я сервировал стол, и сходил закрыть ставни. Дом опять оказался изолирован от остальной Вселенной. И в этот изолированный островок вернувшаяся из бани Алена принесла целое облако запахов. Тут были: фиалка, какие-то травы, и еще, как мне показалось – что-то цитрусовое.

– С легким паром!

– И вас также! Умммм…какой запах! Что там у тебя?

– Садись. Все готово.

Теперь на Алене был теплый серый махровый халат. «Странно, почему не зеленый?» – подумал я. Алена в это время прихорашивалась у зеркала. Потом она зажгла свечу, и установила ее в центр стола.

– Это еще не все, – Она достала из своей сумки какую-то бутылку, и картонную коробку. Там оказались два бокала – хрустальных и тяжелых.

– Я знаю, что ты не пьешь почти. Но…

– Не надо ничего объяснять. Давай, я открою.

Это было сухое белое вино. «Как она угадала, что будет рыбное блюдо?» – подумал я, и опять некстати вспомнил Иру с красным вином и салатом из крабовых палочек. Алена в это время погасила лампу. Свет свечи отражался от хрустальных граней. Когда он попадал в глаза Алены, то превращался в оттенок бирюзового вечернего неба. Вы замечали, что вечером, в определенный момент, небо на западе становится зеленоватым? Эта зелень быстро пропадает, но видеть ее можно всякий ясный вечер после заката. Особенно весной.

Кроме свечи, дом освещался бликами пламени – они просачивались из-за печной дверцы. Я потому так старательно описываю тот первый наш вечер, чтобы потом не возвращаться к описанию прочих вечеров. Все они будут похожи друг на друга. Правда – только внешне. На самом деле над нами уже нависали яростные и стремительные события.

– Ничего не говори. Мы выпьем молча. И каждый за свое. Все равно ведь будем пить за одно, и тоже, в конце концов. Я так не люблю все эти: – Ну, давайте за…

Мы соприкоснулись бокалами. Мне понравилось это вино. Я хотел рассмотреть этикетку, но тут Алена воздала хвалу блюду.

– Ничего себе! Это крабовое мясо? Вкусно. Только налей мне, пожалуйста, воды.

Когда с едой было покончено, Алена опять выпила маленькую таблетку.

– То, что ты пьешь, это обязательно?

– Да.

И опережая мой следующий возможный вопрос, сказала:

– Иначе я сойду с ума. Так понятно?

Я молча кивнул.

– Интересно – курить совсем неохота. А тебе?

– Тоже. Так всегда бывает на свежем воздухе.

– Ага. И когда на душе легко. Может, тут мы и бросим? Оба?

– Может быть…

Вина Алена больше не предлагала. Да мне и не хотелось. Тишина густела с каждой минутой.

– Ну что? Я должна тебе кое-что рассказать, наверное? – как-то неуверенно сказала Алена.

– Это только твое право. Твое желание.

– Ты готов ждать еще? И не знать, кто я такая на самом деле?

– Я очень хочу это знать. Но не хочу, что бы ты чувствовала себя обязанной.

– Спасибо тебе. Тогда ты дашь мне еще немного времени? Просто прийти в себя.

– Конечно. Скажи только одно… я не просто так, мне надо готовиться к будущему. Гарик…он для тебя кто? Насколько ты нужна ему, если он идет на такие вещи? И что он может еще затеять?

Алена передернулась, словно через нее пропустили разряд.

– Да если хочешь знать, Гарик тут вообще не причем! Это все этот…Федорович… Teuflischer вastard!

Алена выпрямилась. Сейчас она смотрела на меня расширенными зрачками. Губы были сжаты. В ней опять была стальная пружина, которую я уже ощутил сегодняшним утром.

– Ладно. Слушай…

Глава X

***

Что ощущает человек, внезапно вырванный из ежедневного устоявшегося образа жизни? Что испытывает он, лишившись необходимости соблюдать ритм, заданный его бытием? Как воспринимает он время, избавленный от всех повседневных обязанностей? Вы скажете, что время будет тянуться для него, превращая каждую минут в час, а час в сутки? И вы ошибетесь.

Время начинает течь все быстрее и быстрее, слегка отмечаясь по внешним признакам – рассвет – полдень – закат – ночь. Наконец, оно спрессовывается в один – единственный отрезок времени. Он убивает жизнь постоянством обреченности. И меняющиеся, как показания электросчетчика, цифры календаря свидетельствуют об этой обреченности.

Прошло уже три дня после нашего бегства из города в замерший на зиму поселок. И сутки полетели легко и незаметно, как мелкие снежинки, которые порой сдувает случайный ветер с деревьев. Внешне с нами ничего не происходило. Но вместо успокоения росла неосознанная тревога. Она таилась в шуме каждого проезжающего автомобиля, в скрипе снега под ногами редких жителей поселка, в тишине, поселившейся в наших телефонах. Где-то совсем рядом уже рыскали, разыскивая нас, неотвратимые и непредсказуемые перемены.

Третий день подряд я приходил в себя от рассказа Алены. Тогда, уже глубокой ночью, когда растворилась эйфория от чувства мнимой победы над обстоятельствами, когда хлопотливый веселый день сменился густотой декабрьской ночи, Алена смогла передать мне все, что лежало у нее на душе и в сознании.

Сейчас я шел из маленького магазина, приткнувшегося к ближайшему полустанку – нам понадобился керосин для лампы, спички, и бельевая веревка. Я возвращался по своим же следам, по узкой тропинке среди соснового молодняка, по белизне снега, тронутого только мной полчаса назад. Мне не понравилась чересчур болтливая и любопытная продавщица. Увидев новое лицо, она долго не отпускала меня от прилавка, кидая вопросы, как мелочь сдачи на прилавок: «А вы один?», «А надолго?», «А не страшно одному?», «А далеко дача-то находится?». Я отвечал, что да, один, и ругал начальника, подписавшего отпуск в декабре, и что дача недалеко – сразу вон за тем отворотом. И что не страшно, потому, что рядом правление кооператива, где живут сторожа и их собаки.

Вполне возможно, что нестарая, и явно одинокая продавщица просто развлекала себя, устав от одних и тех же посетителей. Передо мной с ней нудно и длинно ругался запущенный мужик в армейском бушлате, требуя в долг бутылку. Он ушел, не получив желаемое.

– Ну, вы видели такую наглость? За ним уже полторы тысячи записано, мать с пенсии гасит, а у этого ни стыда, ни совести – не работает, только пьет. Вот такие у нас тут мужики, – завязывала она со мной разговор.

Ее удивило, и, как мне показалось, обрадовало то, что лично мне бутылка не понадобилась. И потому продавщица, возможно, решила каким-то образом познакомиться поближе.

– Это вы и готовите сами себе покушать? (она, вроде как нарочно, употребила это домашнее слово, вместо безликого глагола «есть»).

– А что там особенного? Лапша, консервы, – этого мне хватает.

– Ой, ну так-то тоже долго нельзя. Супчики надо кушать домашние, картошечку.

Если бы я поддался на продолжение разговора, она явно бы стала зазывать меня к себе. Но я предельно вежливо, в выражениях, каких она, наверное, еще и не слышала в свой адрес никогда, сослался на топящуюся баню. И обещал зайти через пару дней.

Во всем этом тоже была опасность. У меня обострилось чувство опасности, как у зверя, почуявшего облавную охоту.

Самым неприятным было молчание телефона Мишки. Я звонил ему каждый вечер, но трубка с тем самым, никому не известным на работе номером, была отключена. Мы с Аленой оставались полностью одни.

Иногда я осторожно выходил в интернет через телефон и анонимный браузер – что бы отследить события в городе, и стране. Заходил и на наш корпоративный сайт. Он был в том же состоянии, в котором я его оставил – ни новых публикаций, ни новой рекламы выложено не было. Даже анонсы мероприятий на новогодние праздники – а до них уже оставалось десять дней, так никто и не удосужился разместить. И моя корпоративная почта была пуста. Хотя я ждал появления в ней писем от Гарика или Федоровича. Во всем этом я видел некую угрозу – мне казалось, что все силы Федорович бросил на наш поиск и забросил дела корпоративные. Но куда пропал Мишка? И тут мне представлялись самые дурацкие и нелепые картины. Но в реалиях нашего времени все они могли каждый миг воплотиться в реальность. И ночная исповедь Алены была тому достойным подтверждением.

***

– Во время войны моих предков выселили в Забайкалье из Поволжья.

– Ты немка?

– Да. По обеим линиям. Ты разве еще не понял? И не сбивай меня, пожалуйста. Я очень долго решалась на этот разговор.

Алена помолчала, потом перебралась на свою кровать, села, оперившись спиной о прислоненную к стене подушку, набросила на колени плед, и еще какое-то время помолчала, восстанавливая выстроенный порядок повествования.

– Там целая сага вышла. Всю войну дед и бабушка работали в колхозе. Возле Читы. А дед был механик – самоучка – в его роду по мужской линии все были механики. В общем, он в колхозе развернулся в полный рост. Строил из ничего какие-то машины, механизмы. Его стали приглашать в другие колхозы – вроде как в аренду брали. В итоге деда двинули на повышение. Его перевели в Читу. И дали место в какой-то государственной конторе. А после войны он вообще резко пошел вверх. Но перед этим… в общем, ему предложили поменять имя, фамилию, и отчество. И он уже стал не Вильгельм Ральфович Бауер, а Владимирович Родионович Барков. Бабушка на это не пошла. Она не хотела менять баварскую фамилию предков деда. Тогда они придумали вот что. Дед официально развелся с ней. В 1953 году родился мой отец Карл. И бабушка дала ему свою фамилию. Власти поступок деда одобрили, он уже к тому времени получил орден «Трудового красного знамени». И руководил трестом. Он отвечал за механизацию всего сельского хозяйства. Кажется, так трест назывался. Деда приняли в партию, и дали ту самую квартиру, в которой ты и жил. А до этого им с бабушкой приходилось встречаться тайком – бабушка жила на Черновских копях, и работала в библиотеке при клубе шахтеров. Дед всю зарплату, все пайки привозил ей. Они очень любили друг друга. Ну, а потом он перевез ее на новую квартиру. Сперва жили тайно. Боялись соседей, дворника, стукачей. Потом, после двадцатого съезда, дед женился на бабушке заново – уже как Владимир Родионович. И родной сын для него стал по документам – приемный. Слава Богу, их никто не трогал. Отец закончил школу с медалью. Он был хорошим математиком. Несмотря на немецкое происхождение, его направили учиться в Новосибирск, в университет. К окончанию он уже подготовил кандидатскую диссертацию. Ему предсказывали большое будущее в науке.

Алена помолчала. Было видно, что она очень устала.

– Может, перенесем на завтра? – спросил я. Тебе надо поспать.

–Нет! Ты же знаешь, что завтра для нас может и не быть. Может, это вообще наша последняя ночь.

Ледяной сквозняк неопределенности опять поселился в хорошо прогревшемся доме. Алену даже немого знобило. Она выпила еще одну таблетку.

– Дед умер в семидесятом. У него оказался рак мозга. После похорон папа вернулся в Новосибирск – там у него была работа. И не только работа. Но об этом я узнала уже потом.

Судьба отца Алены сделала поворот, когда он, по просьбе бабушки, поехал в маленький городок Саратовской области Маркс – бывший Екатеринштадт, что бы разыскать давно не подававшую никаких признаков существования свою единственную сестру Берту Бауер. Оказывается, та умерла в казахстанской ссылке. Но отец Алены, разыскивая следы тетки, познакомился с работницей местного музея Эльзой Ланге. Она и стала материю Алены. Карл забрал Эльзу в Новосибирск – за его уже имеющиеся весомые заслуги перед советской наукой ему разрешили поселить в своей аспирантской общаге немку из Поволжья. В 1983 году у них родилась дочь. Изначально ее решили назвали Элен. Но мать настояла на русифицированном варианте. И в том же году, внезапно и скоропалительно отец Алены был арестован. Оказывается, он уже несколько лет, кроме науки, занимался тем, что тогда называлось «антисоветская деятельность». Ученые Москвы, Ленинграда, Новосибирска тайно выпускали на множительной технике работы Солженицына, Сахарова и дореволюционных философов. Отец Алены занимался программой реабилитации пострадавших от репрессий народов. С приходом к власти Андропова, КГБ получило отмашку, и под замес попало больше сотни членов этого движения. Эльзе Бауэр с грудным ребенком на руках было приказано покинуть элитный Академгородок. Ей выдали предписание вернуться в город Маркс. Приехавшая на суд мать Карла увезла в Читу не только копию приговора, но и маленькую Алену. После вынесения приговора – 12 лет строгого режима, Эльза Бауэр внезапно умерла от обширного инфаркта. А еще через год бабушка Алены получила извещение о гибели сына в одной из колоний Мордовской АССР «от несчастного случая».

Окаменевшая от горя, но сделавшаяся еще тверже и собраннее бабушка Алены Хельга Францевна Бауэр теперь имела в финале свой жизни одну цель – вырастить внучку. Сама в детстве получившая хорошее воспитание и домашнее образование от родителей, она учила Алену родному языку, игре на фортепиано, и отдала ее в хореографическую студию. А вечерами рассказывала ей о великих художниках, перелистывая уцелевшие с дореволюционных времен альбомы с репродукциями мировых шедевров.

– А потом началась вся эта суета. Мне было десять лет, когда по телевизору показали войну в Москве. Я там не была никогда, но всегда думала, что это город, похожий на сон. Да что с меня было взять – я до окончания института вообще нигде не была. Ты же старше меня – ты помнишь, что творилось? Я в 16 лет ходила мыть полы по конторам, по вечерам. Бабушка пыталась репетитором быть по немецкому. Но учеников было мало. Мы уже хотели продавать квартиру – тогда сталинки в цене поднялись. Вернее – обменять с доплатой на жилье поменьше. И тут…

***

После школы Алена поступила, разумеется, на факультет иностранных языков. Немецкий к тому времени она знала в совершенстве. И хотя говор поволжских немцев несколько отличался от классического германского языка, она усвоила и его – через самоучители и пластинки. Алена так же продолжала подрабатывать то уборщицей, то рекламным агентом – бабушка была уже совсем слаба. Растущие цены, и плата за коммуналку пожирали всю ее жалкую пенсию.

Как-то, вернувшись поздно вечером домой, Алена обнаружила там кроме бабушки гостью – высокую, полноватую яркую блондинку. Они сидели в гостиной за круглым столом. Бабушка, листая какие-то документы и письма, вытирала слезы и сморкалась в старый кружевной платочек.

– Алена! Познакомься! Это твоя старшая сестра. По отцу.

Оказывается, Карл Бауэр, мотаясь по университетским центрам страны, по своим диссидентским делам, познакомился в Ленинграде с активисткой движения за автономию немцев некой Фридой. И случилось то, что случается, когда встречаются молодые и объединенные одной, великой, как им тогда казалось, целью, мужчина и женщина. Фрида родила дочку Элизабет за два года до рождения Алены. Карл стал разрываться на две семьи. Жена его что-то подозревала. Но воспитанная в немецкой сдержанности, она не позволяла себе опускаться до разборок и шпионажа. Она очень любила мужа.

А Фрида, угодив в спецпсихбольницу МВД после разгона движения, обеспечила дочери скитания по интернатам в российском захолустье. И в последнюю встречу, перед самой смертью, когда Лиза уже жила своей, взрослой жизнью, а мать – в доме престарелых под Санкт-Петербургом, она рассказал дочери про отца и родственниках в Чите. Потом, когда в страну пришли времена дикого рынка, Лиза кинулась в это болото, пыталась построить свой бизнес. Но прогорела, и осталась без всего. Тогда она и решила ехать в Читу.

– Привет сестренка, – сказала в тот вечер Лиза, и тепло, по-родственному, обняла ошеломленную, растерянную Алену.

С появлением Лизы жизнь Алены и бабушки изменилась. Лиза моментально нашла работу в какой-то оптовой фирме. В доме стали появляться хорошие продукты, и дорогие вещи. Лиза накупила сестренке много одежды, сделала ей загранпаспорт, и несколько раз брала ее с собой в Китай. Казалось, что в доме поселился добрый немецкий ангел, взмахами крыльев разметавший все беды и проблемы. А когда Алена получила красный диплом, то Лиза сделала больше, чем подарок. Она через старые связи нашла ей место в процветающей переводческой фирме в Санкт-Петербурге, купила билет на самолет и дала с собой приличную сумму денег – для обустройства в чужом большом городе. Жизнь Алены превратилась в калейдоскоп, ежесекундно меняющий восхитительные картины жизни – и каждая новая картина была все красивее и заманчивей.

Ее, и вправду, взяли на работу, а полученных от сестры денег хватило на аренду квартиры у станции метро «Гражданский проспект». Алена постоянно звонила бабушке, та с удовольствием выслушивала рассказы внучки о петербургской жизни, и сама бодро отчитывалась в том, как хорошо и спокойно ей жить под патронажем Лизы. Если бы Алена не была так сильно увлечена новыми реалиями своей судьбы, она бы услышала в бабушкиных интонациях совсем не бодрые ноты…

– Слушай, давай выйдем на воздух? Хочу подышать, – прервала рассказа Алена. Я не сразу отреагировал – семейная сага фамилии Бауэр уже поглотила меня. Я видел весь их быт и судьбу до мелочей, вплоть до начищенных кастрюль, и тяжелых потертых переплетов старинных альбомов.

Мы набросили куртки, и вышли во двор. Совсем незнакомое небо висело над нами, разделенное бледной полосой Млечного пути. Огромные зимние звезды, кажется, цеплялись за вершины сосен. Сквозь ставни пробивался свет свечи. Дом от этого казался избушкой из сказок Андерсена.

Алена молча смотрела на звезды. Казалось, она продолжает свой монолог, но теперь произносит его не для меня, а для кого-то, кто внимательно и бесстрастно слушает ее там, среди звезд.

– Замерзла, – наконец – выдохнула облачко пара Алена.

После улицы тепло в доме превратилось в жару. Дрова окончательно прогорели, и превратились в серые барханы золы. Пора было закрывать заслонку. Тыльная сторона печи дышала густым теплом.

В своем рассказе Алена подошла к тому, что я давно ждал. Одинокая, красивая и образованная девушка стала жить с коллегой по фирме – таким же образованным и по-питерски утонченным Артуром. Он руководил отделом переводов технической документации, а заодно был сыном владельца фирмы. Еще не знавшая физической стороны любви, робкая и неопытная Алена покорила пресыщенного городскими амазонками Артура. Он всерьез стал думать о свадьбе. Но его родители – петербуржцы в четвертом поколении, снобы и аристократы новой волны, разумеется, не собирались принимать в свою семью почти сироту из далекого Забайкалья. Артур был единственным сыном, и потому, вместо безапелляционного запрета на брак с Аленой, отец Артура поступил куда изощреннее. Он организовал ей годовую стажировку за счет фирмы в Германии.

– Я даже сама не помню, как согласилась. Не потому, что заграница, и все такое. А потому, что родина предков. Бабушка тоже никогда не была в Германии, наши предки пришли оттуда еще при Екатерине. Но я всегда чувствовала, что это моя страна.

Стажировка была преподнесена уже живущим вместе Алене и Артуру, как производственная необходимость, и как намек на скорое повышение Алены в должности, как будущей жены наследника бизнеса. Потому Артур не бунтовал, а обещал приехать к невесте через несколько месяцев.

– Тебе это интересно? – опять прервала ровное бесстрастное повествование Алёна, – или ты терпишь из-за свой врожденной тактичности?

– Говори. Очень прошу тебя, говори.

Алена попила воды, потянулась, встряхнулась и продолжила.

– Цветы. Много цветов. Это первое, что я увидела там. Я приехала в Гамбург в начале лета – а там уже вовсю цвели розы. Не такие, какие подаются у нас в магазинах. Знаешь, на этих дурацких длинных стеблях. Терпеть не могу их – опять передернулась Алена. – Там везде, на каждом углу растут большие розовые кусты. Утром их поливают. И когда идешь по городу, то везде этот запах – роз, кофе, и еще немного дымом. Я жила недалеко от порта. Там бегали такие старые буксирные пароходики – вот они и дымили.

Алена жила в старом пансионате, в небольшой комнатке мезонина. Окно выходило во двор, и она могла видеть только часть маленького двора с газоном, где тоже росли розовые кусты.

– Зато каждый день, в пять часов, когда заканчивались занятия, я до самой темноты ходила по городу. Хотя, какая там темнота? Летом вечером там так же светло, как и в Питере. И еще свет от рекламы – она там везде. Я представляла, как приедет Артур, и как я покажу ему все: – и «Чилихаус», и «Шпринкенхоф», и Ратушу, и Свечную гильдию. И мы будем каждое утро спускаться вниз, в кофейню. А по выходным кататься на прогулочных пароходиках, или ходить в оперу. Короче, я уже скучала по Артуру. Хотя в Питере часто думала, что между нами не любовь. А просто такая, знаешь, привязанность близких по духу людей.

Но Артур не приехал. Не приехал совсем. Более того, он перестал отвечать на телефонные звонки. А когда Алена позвонила ему домой, то незнакомый женский голос попросил не звонить больше никогда. Потому, что через две недели у Артура свадьба.

– Ты знаешь, я так спокойно это перенесла. Как будто заранее была к этому готова. Наверное, все из-за того, что я была в Германии. И мне предстало жить тут еще очень долго. Артур просто был уже какой-то второстепенной частью в моей жизни. Я даже догадывалась, что когда вернусь в Россию, то меня, скорее всего, уволят из этой фирмы. Но у меня будет международный сертификат, и стаж работы. Так что, я не очень боялась за свое будущее.

Алена продолжала учебу, на ее счет регулярно приходили деньги, которыми она оплачивала обучение и пансионат. И на которые жила. А еще в ее жизни появился второй мужчина.

– Он был русский. Из Москвы. Я поняла, что его отец какой-то босс в Министерстве иностранных дел. У него там была своя машина. Но это не главное. Никита – так его звали, – мне понравился тем, что видел во мне друга, а уж потом женщину. Мы часто ходили на разные рок-концерты, просто гуляли, катались за город. И ни разу он не сделал ничего против моей воли. Мне казалось, он угадывает мое состояние, и мои желания. Единственно – я стала замечать в нем резкие перемены настроения. Иногда мы могли носиться по парку, беситься от души, и вдруг он делался какой-то мрачный, дерганый. Провожал меня домой, и исчезал на несколько дней. Потом объяснял это проблемами в семье. У него там что-то происходило.