Январь 1945 года. Германия. Баварские Альпы. Охотничий замок Вальхкофен на берегу озера Вальхензее.
Уснули они только под утро, при этом Скорцени был уверен, что в сладострастные утренние часы он окажется предоставленным самому себе: вдали от столицы, от начальства и вождей; в обнимку с прекрасной женщиной – пусть и не такой уж любимой, но все же щедро подаренной ему судьбой на этом заснеженном предфронтовом предгорье.
«Альпийская ночь, – мысленно бормотал он, погружаясь в предутреннюю истому, – прекрасная альпийская ночь! Блаженственно!»
Но именно эта, подаренная ему судьбой женщина безжалостно, хотя и сочувственно, вынуждена была вырвать его из запоздалого блаженства, чтобы вернуть к холодной фронтовой реальности.
– Сюда готов ворваться ваш адъютант, гауптштурмфюрер СС Родль.
– Дьявол меня расстреляй.
– С дьяволом все понятно. А что сообщить томящемуся в коридоре Родлю?
– Вы же знаете, Фройнштаг, что пистолет у меня в кобуре, – сонно пробормотал Скорцени.
– А при чем здесь ваш пистолет? – поинтересовалась Альбина, прощая ему упоминание Фройнштаг.
Она давно была знакома с оберштурмфюрером Лилией Фройнштаг[10], которая помогала ей входить в образ Фюрер-Евы, и также давно знала о том, что Отто и Лилию давно связывает «постельная дружба». Именно так – «постельная дружба» – и охарактеризовала свои отношения с первым диверсантом рейха сама Фройнштаг, давая при этом понять, что как женщина она заслуживает более естественной роли, чем «постельная женщина».
– Чем-то же вы должны застрелить моего адъютанта.
– Он только что из штаба полка альпийских стрелков, – объяснила Альбина. – Вас требуют к телеграфному аппарату.
– Из Берлина! – послышался из-за двери голос Родля.
– Убирайтесь к черту, Родль! А еще лучше, пойдите и узнайте, чего там от меня хотят.
– Это невозможно! Требуют вас, господин оберштурмбаннфюрер!
– Неужели эти пьяные карабинеры опять арестовали Муссолини?! – совершенно искренне изумился «освободитель великого дуче». – В следующий раз придется похищать не Муссолини, а карабинеров.
– Вполне допускаю, что арестовали. Но требуют вас из штаба Гиммлера! Просят, чтобы вы лично подошли к аппарату!
– Гиммлера тоже пристрелить? – ехидно поинтересовалась Альбина, усаживаясь в то же кресло у камина, в котором вчера преподносила оберштурмбаннфюреру уроки оральной нежности, и пытаясь хоть как-то привести себя в порядок.
Как ни странно это выглядело, однако Крайдер вновь появилась в своем нежно-розовом пеньюаре и вновь, в который уже раз, демонстрировала абсолютное невосприятие к холоду. Какое-то непостижимое для европейца, почти эскимосское невосприятие. К тому же, поглядывая на нее, Отто ощущал, что его опять влечет к этой женщине в соблазнительном пеньюаре, столь неестественно выглядевшем между погасшим камином и промерзшим окном. Жаль только, что к страстям его Альбина оставалась такой же демонстративно невосприимчивой, как и к холоду.
Правда, в течение ночи Скорцени несколько раз оговаривался, называя ее Фройнштаг, и хорошо, что у Крайдер хватило такта так ни разу и не одернуть его. Но это не значит, что она смирилась с сексуальным беспамятством обер-диверсанта.
– Гиммлера – нет, – проворчал Скорцени, отбрасывая часть одеяла и поспешно одеваясь. При дневном свете на него всегда нападала какая-то юношеская стеснительность, справляться с которой так и не научился. И хорошо еще, что Фройнштаг, не ведавшая такого чувства, как любовный стыд, всячески пыталась избавить своего любимого мужчину от этой «девичьей химеры»: она-то как раз предпочитала секс под лучами солнца. Луна ее не вдохновляла.
– Потому что Гиммлера вы все же побаиваетесь.
– Вы не прагматичны, Фройнштаг… простите, Крайдер. Все намного проще: адъютанта Господь мне пошлет другого, а Гиммлера – уже нет. Второго Гиммлера – ни найти, ни выдумать уже невозможно, дьявол меня расстреляй.
– Какая глубина мысли! А главное, рейхсфюреру очень повезло.
– Не дразните меня, Альбина. Нет никого страшнее в гневе своем, чем не вовремя разбуженный Скорцени.
Альбина подошла к мужчине и по-детски уперлась теменем ему в ту часть груди, которую он все еще не успел спрятать под не застегнутой армейской рубашкой. Это были минуты женского блаженства. Альбине трудно было бы убедить себя, что она влюблена в этого мужчину, ибо ничего похожего на традиционную влюбленность у нее не просматривалось. Да и «самый страшный человек Европы» – далеко не тот человек, к которому можно было воспылать девичьей влюбленностью. Но все же что-то между ними происходило такое, что нельзя было воспринимать только через постельные оргии. Во всяком случае, за этим мужчиной она в прямом смысле пошла бы на край света, и только под его властью она согласна быть рабыней.
«Не отчаивайся, – осадила себя Крайдер, – “на край света” – это тебе еще предстоит». А вслух спросила:
– Мне дожидаться вас здесь, мой диверсионный Скорцени?
– Лучше – в столовой. Я прикажу, чтобы вас хорошо накормили, а тем временем опять развели огонь в каминах.
– Мы проведем еще одну ночь здесь, вместе?
– Мы проведем еще много ночей, у многих каминов, – любовно прогромыхал своим невовремя разбуженным басом Скорцени. Альбина, конечно же, не поверила, но все равно посмотрела ему вслед по-девчоночьи благодарно и растроганно.
«Может, – подумал оберштурмбаннфюрер, – она не рассчитывает, что в эту прикаминную постель мы заберемся еще днем. Но, скорее всего, именно так оно и будет».
Когда Скорцени вошел в здание штаба, все пять офицеров, два из которых были подполковниками, то есть равными по чину с обер-диверсантом рейха, а один – в чине полковника, – подхватились со своих мест, словно увидели перед собой генерала.
– Что здесь происходит, дьявол меня расстреляй? – прорычал Скорцени так, словно ворвался в логово заговорщиков.
– Обсуждаем ситуацию на западных фронтах, – встревоженно объяснил полковник Никольс. – Стало известно, что две дивизии американцев движутся в нашем направлении.
– Так остановите их, полковник! – еще воинственнее прогромыхал оберштурмбаннфюрер. – Какого дьявола?! Что тут обсуждать?
Полковник растерянно переглянулся со сгрудившимися по ту сторону застеленного картой Южной Германии стола и еще более беспомощно пожал плечами:
– Это невозможно, господин комендант «Альпийской крепости», – осипшим голосом промямлил он, удивив Скорцени своим обращением.
Отто знал, что в свое время из ставки фюрера во все части, расположенные в Альпах, направлена была директива фюрера с приказом о создании «Альпийской крепости» и что создание «альпийских редутов» поручается оберштурмбаннфюреру СС Отто Скорцени. Но еще никто и никогда не обращался к нему так, как обратился этот восточный тиролец: «Господин комендант “Альпийской крепости”».
– А то, что какие-то две паршивые дивизии янки движутся сюда, в сердце Баварских Альп, и их некому остановить, – это возможно?! Чего вы ждете, мои неукротимые бонапарты? Поднимайте своих стрелков-тирольцев и сметайте все на своем пути. И никаких псалмопений по этому поводу! Никаких псалмопений!
– Это приказ? – побледнел приземистый, худощавый, как все восточные горцы-тирольцы, полковник.
– Это пожелание, – неожиданно вмешался вошедший вслед за своим патроном адъютант Родль, вовремя сообразив, что полковник попросту не знает особенностей характера первого диверсанта рейха и еще не научился понимать, когда Скорцени говорит всерьез, а когда мрачно, по-диверсантски, шутит.
– Но для начала, изройте все окрестные горы дзотами и снайперскими точками, – как ни в чем не бывало уточнил Скорцени, прощая Родлю его вмешательство, а полковнику Никольсу – его наивность.
– Именно этим мы сейчас и занимаемся, господин комендант.
– Вся надежда теперь только на ваших альпийских стрелков-тирольцев, полковник. Только на них, дьявол меня расстреляй.
Скорцени помнил, что почти весь полк был укомплектован австрийцами из Восточного Тироля[11], из района Никольсдорфа, привыкшими к горным условиям и к альпийским ледникам и прекрасно владеющими своими кавалерийскими карабинами.
– Господин оберштурмбаннфюрер, – появился из соседней комнаты начальник связи полка, – я уже сообщил в штаб рейхсфюрера, что вы прибыли и находитесь у телеграфного аппарата.
– А где я могу еще находиться?
Когда Отто скрылся в соседней комнате, полковник Никольс вновь переглянулся со своими офицерами. Все они выглядели так взлохмаченно, словно только что по ним прошелся горный смерч. Они понятия не имели, зачем Скорцени появился в замке Вальхкофен, но понимали, что появился он не случайно. За этим, рассуждали штабисты, конечно же, должна последовать какая-то фронтовая авантюра, наподобие той, которую совсем недавно, в декабре прошлого года, Скорцени осуществил в Арденнах[12] и за которую фюрер наградил его почетной планкой к Рыцарскому кресту.
Поэтому, когда оберштурмбаннфюрер потребовал, чтобы их полк альпийских стрелков, имевший на своем вооружении всего лишь одну батарею устаревших австрийских гаубиц, двинулся вперед и где-то там, очевидно, в районе Шварцвальдского нагорья, остановил две дивизии американцев, полковник и его подчиненные никакого подвоха в этом приказе не узрели. Мало ли что может взбрести в голову этому диверсионному авантюристу!
Как только Скорцени появился в замке, в полку сразу же стали распространяться слухи, что их готовятся перебросить в Северную Италию для поддержки Муссолини, прижатого войсками, верными королю, к австрийской границе, и добиваемого красными партизанами. Так что версия выглядела вполне правдоподобной.
А вот появлению в том же замке какой-то смазливой эсэсовки никто никакого значения не придал. Мало ли существует женщин, тем более эсэсовок, с которыми имеет право развлекаться в перерывах между заданиями личный агент и любимчик фюрера, совершавший во имя Германии подвиг за подвигом! Интригуя на их любопытстве, адъютант Скорцени умудрился выкачать из офицеров полка не одну кружку дармового баварского пива.
– Получено предупреждение: сейчас начнет поступать приказ Гиммлера, – почти торжественно объявил капитан-связист. Не так уж часто ему приходилось принимать телеграммы от столь высокого эсэсовского чина.
– Не интригуйте меня, – уселся Скорцени перед аппаратом на поданный ему грубо сколоченный стул. – Я и так растроган, дьявол меня расстреляй!
Медленно приходивший в себя, но все еще бледный полковник Никольс еще не знал, что в эти мгновения, видя перед собой на телеграфной ленте слова приказа рейхсфюрера Гиммлера, точно так же бледнеет самый бесстрашный человек рейха. Это, конечно же, доставило бы ему удовольствие.
«Оберштурмбаннфюреру Скорцени. Срочно. Совершенно секретно, – читал герой неудавшегося арденнского наступления. – Приказ № 831. Всем находящимся в вашем подчинении истребительным батальонам со всеми имеющимися подразделениями сегодня же выступить к Шведту-на-Одере и создать плацдарм восточнее Одера, чтобы в дальнейшем перейти оттуда в наступление и нанести решительный удар по противнику. Командиром всех войск, находящихся в районе Шведта-на-Одере, назначаю оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени. Командующий группой армий “Висла” Гиммлер»[13].
Аппарат умолк, а Скорцени еще с минуту сидел перед ним и, поигрывая желваками, смотрел на застывшую ленту с душещипательным посланием Гиммлера.
То, что он только что прочел, представлялось ему полным абсурдом. Во-первых, он знал, что все истребительные батальоны понесли большие потери, ослаблены, а главное, их нерационально и почти бессмысленно использовать на каком-либо участке фронта в открытых боях, во время которых русские будут перемалывать их своими катюшами и авиацией.
А во-вторых, не для того он готовил своих диверсантов на специальных курсах особого назначения «Ораниенбург»[14], а также в других разведшколах и лагерях специальной подготовки. Понятно, что куда рациональнее было бы сосредоточить их сейчас здесь, в районе «Альпийской крепости», а уже отсюда, несколькими диверсионными рейдами пройтись по тылам англо-американцев, повторяя операцию в Арденнах. Или же бросить их на укрепление обороны центрального сектора Берлина, в районе рейхсканцелярии.
– Что вы застыли передо мной, капитан, как шотландский стрелок перед оголенной королевой? – наконец обрел Скорцени дар речи, а вместе с ним – и дар своего мрачного, непостижимого юмора. – Карту северо-восточной Германии сюда!
Карта нашлась очень быстро; чего-чего, а карт в этом легковооруженном, «карабинном» и в условиях современной войны почти небоеспособном полку оказалось предостаточно. Скорцени развернул ее на коленях и, переведя взгляд северо-восточнее Берлина, отыскал на Одере небольшой городок Шведт-на-Одере. Первое, что его поразило, – русские уже в каких-нибудь ста пятидесяти километрах от Берлина. А если учесть, что южнее Шведта, в районе городка Бад-Фрайенвальде, река делала огромный изгиб в сторону столицы, – то и в пределах ста километров.
Именно этот изгиб давал ему отгадку «полководческого замысла» Гиммлера: если создать мощный плацдарм напротив Шведта, на правом берегу Одера, то со временем можно будет ударить с севера по русским войскам, втянувшимся во фрайенвальдский мешок, отрезав их от основной массы русских. Однако понимал он и то, что подобный плацдарм имел бы смысл где-нибудь на Висле, год назад. Но не теперь, когда благоразумнее было укреплять левый берег реки, а не играться в ганнибальские игрища на захваченном русскими правобережье, бросая при этом в бой остатки отборных истребительных батальонов. Некогда полноценных и даже элитных.
– Что вы опять застыли, капитан? Облачите-ка имеющийся на ленте текст в форму приказа, отпечатанного на нормальном листе бумаги и заверенного подписью полковника Никольса и печатью полка.
– Есть подготовить письменный приказ!
Поморщившись от его крика, Скорцени с грустью посмотрел ему вслед и опять нацелил свой взор на карту в районе Шведта-на-Одере. Хотя единственное, чего ему сейчас хотелось, – это плюнуть на карту и приказ Гиммлера и вернуться в охотничий замок, к бренным телесам неутомимой, не знающей девичьего стыда и мнимой стеснительности Фюрер-Евы.
…То, что идея бросить на этот плацдарм Скорцени со своими батальонами родилась в голове самого Гиммлера – это было ясно. Рейхсфюрер уже вовсю заигрывал с американцами и даже пытался вести с ними самостоятельные, втайне от Гитлера и Бормана, переговоры. Но при этом ему все время приходилось ощущать на своем затылке дыхание личного агента фюрера по особым поручениям, готового по первому же намеку фюрера наброситься на его штаб. Как когда-то, во время июльского заговора против Гитлера, набросился со своим фридентальским батальоном особого назначения «Ост», под командованием барона Фелькерсама, и частью охранного батальона «Великая Германия» – на расположенные на Бендлерштрассе штабы генералов Фромма и Бека.
…Войдя в общую комнату, в которой полковник все еще совещался со своим несгибаемым штабом с таким глубокодумием, словно в миле отсюда ожидали своей жертвенной крови поля Ватерлоо, оберштурмбаннфюрер приказал Никольсу немедленно связаться с расположенным неподалеку запасным аэродромом и от его, Скорцени, имени приказать, чтобы там приготовили транспортный самолет.
Услышав о транспортном самолете, полковник молитвенно уставился на обер-диверсанта.
– Куда нас будут перебрасывать?
– Вас, полковник, – никуда. Вы со своим бессмертным штабом так и просовещаетесь здесь до последнего залпа этой войны.
– Извините, господин оберштурмбаннфюрер, но мы располагаемся там, где нам было в свое время…
– Вермахт, – прервал его Скорцени, – люфтваффе, кригсмарине и даже несгибаемые войска СС – все, решительно все потерпят в этой войне сокрушительнейшее поражение. И только ваш бессмертный тирольский полк выйдет из этой войны непобедимым, не произведя при этом ни единого выстрела в сторону врага!
– Но, видите ли, – вновь попытался что-то объяснить командир бессмертных и непобедимых тирольцев, однако Скорцени все так же жестко осадил его:
– Оправдываться вы будете перед Народным трибуналом под председательством Фрайслера[15], – вновь прибегнул к своей тактике мощной психологической атаки Скорцени. Тактике, которая до сих пор в его диверсионно-актерском исполнении срабатывала всегда: и по отношению к своим, и по отношению к врагам. – Но пока этот приговор не прозвучал, сообщите-ка мне: ваши полковые разведчики проходили хоть какую-то специальную подготовку?
Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Никольс не сразу сообразил, о чем это оберштурмбаннфюрер. Несколько мгновений он – худенький, низкорослый – стоял перед громадиной Скорцени, как карлик перед деревенским громилой и, вытянув шею, напряженно всматривался ему в глаза, пытаясь понять: шутит Скорцени (опять шутит?!) или все же вопрос прозвучал всерьез?
– Разведчики? – пожал он плечами. – Кажется, да, как было предписано.
– У нас есть взвод разведки, – пришел ему на выручку один из подполковников. – Его служащие проходили ускоренную подготовку в лагере под Пенцбергом в начале прошлого года…
– Да-да, все так и было, – попытался приободриться полковник.
Очевидно, речь шла о каком-то местном вермахтовском лагере ускоренной подготовки армейских разведчиков, о котором Скорцени даже не слышал, но, чтобы подыграть полковнику, напыщенно произнес:
– Ну, если в знаменитом секретном лагере под Пенцбергом!.. И вообще, вы почему это скрыли от меня, что у вас имеется целый взвод таких храбрецов?
– Они у нас по штату, – вновь сник полковник Никольс.
– Так, может, среди них обнаружится и несколько фронтовиков?
– Человек пять – не больше, направленных сюда после госпиталя.
– В таком случае быстро сформируйте мне отделение из наиболее крепких и фронтовых и благодарите карающего Господа и милующего Скорцени, что на сей раз полку удалось обойтись малой кровью, – дожимал он командира полка, который пока что, до окончательного узаконивания «Альпийской крепости», никоим образом не обязан был подчиняться ему.
Поблагодарив только «милующего Скорцени», полковник тотчас же связался со своим знакомым, начальником запасного аэродрома, и уже через полминуты обер-диверсант слышал, как он орал в трубку: «Да мне наплевать на то, имеются у вас самолеты или нет! Вы обязаны выполнить приказ коменданта “Альпийской крепости”! Скорцени, кого же еще?! Оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени – слышали о таком?! Того самого, подполковника, того самого!»
…Да, тогда, после молниеносно проведенной первым диверсантом рейха карательной операции «Валькирия», германский генералитет еще долго содрогался от расстрелов во внутреннем дворе самого Бендлерштрассе, от приговоров Народного трибунала. А то и в смертельных петлях виселиц тюрьмы Плетцензее. Поэтому замысел Гиммлера ему был ясен: собрать охранные батальоны и во главе со Скорцени бросить их на гибель где-нибудь в районе Шведта-на-Одере. Неясно было только, кто подсказал ему, что плацдарм следует создавать в районе именно этого городка, севернее изгиба реки, подумалось Скорцени; сам рейхсфюрер до этого вряд ли додумался бы.
Прежде чем отбыть на аэродром, Скорцени на предоставленной ему машине вернулся в замок и сразу же встретился с начальником расположившегося здесь же отделения гестапо унтерштурмфюрером Кройтом. Этот гестаповец прекрасно знал о существовании Альбины Крайдер, но понятия не имел, кто она такая, и даже не имел права интересоваться ее персоной. Сам тот факт, что женщина пребывала под покровительством Скорцени, приводил его в чиновничий трепет.
– Через два часа я отбываю в Берлин, в распоряжение фюрера, для выполнения очередного задания, – прогромыхал своим басом Скорцени, войдя в кабинет начальника отделения гестапо, располагавшийся в просторном флигеле, некогда служившем охотникам своеобразным заезжим двором.
– И какого задания не сей раз? – не удержался Кройт, но, встретившись с изумленным взглядом Скорцени, тотчас же поспешил извиниться за излишнее любопытство.
– Вы всегда задаете подобные вопросы офицерам СД, лейтенант Кройт?
– Простите, господин оберштурмбаннфюрер, но я знаю обо всех ваших операциях, я восхищаюсь ими и, собственно, в войска СС я попросился только потому, что форму офицера СС носит диверсант Скорцени.
– Шеф гестапо Мюллер на вас обиделся бы. А я – снисходительно прощаю. Мало того, я поручаю вам особо секретную операцию.
– Какую именно? – загорелись глаза унтерштурмфюрера.
Эберхарду Кройту едва исполнилось девятнадцать, и в армию он пошел еще два года назад добровольцем, прервав обучение в какой-то местной технической школе. Обер-диверсант уже знал, что является кумиром этого парня, и только поэтому относился к его уже не впервые проявлявшемуся любопытству снисходительно.
– Вы видели женщину, с которой я приехал?
– Госпожу Крайдер? Конечно. Я сразу обратил внимание: красивая женщина.
– Это я и сам каким-то странным образом определил. Поэтому сразу же довожу до вашего сведения, что эта прекраснейшая из женщин – оберштурмфюрер СС. Вы слышали, что я сказал, лейтенант?
– Она – обер-лейтенант войск СС.
– И мой специальный агент.
– И ваш специальный агент, – охотно подтвердил Кройт, – именно так я и понял.
– Только что она сумела ликвидировать агентурную сеть русских здесь, в Баварии. Однако ликвидировали мы не всех. Есть сведения, что русская разведка охотится за ней. Поэтому какое-то время ей понадобится находиться здесь. Под вашей личной охраной. Питаться она тоже будет вместе с вами. А посему слушайте мой приказ: с этой минуты хватать и под пытками допрашивать каждого, кто осмелится интересоваться ее особой. Через пару дней я прикомандирую сюда одного из своих подчиненных, который облегчит вашу задачу. Занимать она будет ту же комнату, которую занимает сейчас. – Скорцени умолк, однако гестаповец понимал, что сказал он еще не все.
Скорцени и в самом деле замялся, обдумывая, как бы поделикатнее высказать самую главную свою просьбу.
– Дело вот в чем, унтерштурмфюрер. Крайдер – женщина своенравная и терпеть не может какой-либо опеки. В то же время отвечать за нее нам с вами придется перед самим фюрером, который просто обожает ее.
– Она стоит этого, – вытянулся унтерштурмфюрер перед Скорцени почти по стойке «смирно». – Я не подведу фюрера.
– Вы все правильно поняли, унтерштурмфюрер. Она не должна самостоятельно оставлять пределы замка. Да, я понимаю, что она очень восхищена местной природой, но… Наш фюрер время от времени любит повторять: «Стоит предоставить людям личную свободу, и они начинают вести себя, как обезьяны». Вы что, не согласны с мнением фюрера, Кройт?
– Я-я-я этого не сказал, – испуганно покачал головой лейтенант СС. Скорцени уже знал, что недавно этот парень серьезно поскандалил со своим шефом из Штайнгадена, и тот угрожает отправить его на фронт, поэтому парень основательно напуган.
– А вы скажите, проявите свою личную свободу!.. – начал было входить в свою традиционную роль Скорцени, но в это время в дверях появился его адъютант гауптштурмфюрер Родль.
– Самолет уже на аэродроме, – сообщил он. – Во время полета машина попала под атаку английского штурмовика и получила пробоину. Механики обещают через пару часов подготовить его к полету.
– И никаких блужданий по окрестностям, никаких лыжных прогулок, – словно бы не обратил внимания на его доклад Скорцени. – Два-три выезда в горы, но только вместе с вами, Кройт, и обязательно под охраной. Вы поняли меня?
– Так точно!
– А главное, повежливее с ней, дьявол меня расстреляй, повежливее! О ее пребывании в замке по своему ведомству не докладывать. Дальнейшие указания будете получать только от меня.
Уже оставляя кабинет начальника отделения гестапо, Скорцени вдруг остановился и, поморщив лоб, спросил:
– Как там фамилия вашего шефа из Штайнгадена? Ну, того, который угрожает разжаловать вас до унтершарфюрера[16] и отправить на фронт?
– Вам известно даже это?! – удивленно взглянул Кройт, но почему-то не на Скорцени, а на его адъютанта, словно ожидал от него подсказки.
– Вас спросили его фамилию и чин, – жестко напомнил Родль, зная, как Скорцени способен взрываться после таких наивных вопросов.
– Гауптштурмфюрер Шлипер.
– Наберите его номер, – приказал Скорцени и кивком головы показал Родлю: «Ваш выход, адъютант».
– Гауптштурмфюрер Шлипер? – тотчас же взялся за телефонную трубку адъютант. – Я – гауптштурмфюрер Родль, адъютант личного агента фюрера по особым поручениям и коменданта особого укрепленного района «Альпийская крепость» Отто Скорцени. Сейчас с вами будет говорить сам оберштурмбаннфюрер Скорцени.
– Вы получили приказ фюрера, из которого следует, что вверенный вам район находится теперь в зоне «Альпийской крепости»? – прорычал Скорцени, буквально вырвав трубку из рук адъютанта.
– Так точно, получил, – услышал он в трубке высокий, козлиный какой-то голосок Шлипера.
– А у моего адъютанта создалось впечатление, что вы этого приказа фюрера в глаза не видели. Или, может, вы не согласны с ним?
– Я не могу себе такое…
– Нет, вы так и скажите: «Меня не интересует мнение фюрера по поводу того, как Баварские Альпы следует превращать в неприступные для врага редуты, последние редуты рейха!» – совершенно сбивал он с толку владельца тоненького козлиного голоска, не позволяя ему при этом и слова молвить в ответ. – Вы слышали, Шлипер: последние редуты. И это не я сказал, это сказал фюрер! И сказал он это о нашей благословенной Богом Баварии, столица которой, Мюнхен, стала родиной национал-социализма. Родиной, а не пристанищем всякого бездельничающего сброда и все еще не повешенных дезертиров. Или вы и с этим тоже не согласны?!
– Вы, очевидно, не так поняли меня.
– Что вы там блеете, Шлипер, как гимназистка накануне первого аборта? Какого дьявола ваша территория забита всяким сбродом, именующим себя беженцами, каждый второй из которых – дезертир?!
– Наши агенты совместно с патрулями полевой жандармерии…
– А я сказал: очистить! Причем самым решительным образом! – громыхал Скорцени в трубку так, что своды кабинета Кройта буквально содрогались от его баса. – И еще. Моя ставка находится сейчас в замке Вальхкофен, и он же, по всей вероятности, в скором времени станет ставкой фюрера. Так вот, комендантом этой ставки назначен оберштурмфюрер Кройт. А я сказал: оберштурмфюрер, – настоял Скорцени, хотя окончательно сбитый с толку Шлипер и не собирался возражать. – Поэтому немедленно подготовьте представление о повышении его в чине, начертав на нем: «По личному приказу личного агента фюрера Отто Скорцени». По личному!
– Представление будет готово сегодня же, – пропел своим странноватым для мужчины, а тем более – для офицера гестапо, голоском гауптштурмфюрер. Но только потому, что Скорцени специально выдержал небольшую паузу, чтобы дать ему пропеть эти заверения.
– И займитесь, наконец, своими прямыми обязанностями, Шлипер! Не заставляйте меня усомниться в целесообразности вашего пребывания в рядах СС. Прямо скажу: вы меня огорчаете, Шлипер! А я никому не советую огорчать меня, слышите, вы, Шлипер или как вас там, – никому! – швырнул он трубку на рычаг и, не обращая внимания ни на Кройта, ни на Родля, вышел из кабинета.
Выходя вслед за ним, Родль снисходительно взглянул на все еще растерянно стоявшего за столом Кройта. Это был победный взгляд режиссера, который гордился талантом буквально из ничего сотворенного им великого актера.