Я точно помню, это была пятница.
Когда я добралась до младшей школы на Бен Яхуды, идеально чистое серое небо только начинало заплывать неуклюжими тучками. Вдалеке, над самыми крышами города, оно казалось слегка желтоватым – ветер принес из пустыни хамсин, а зимнее солнце постепенно сползало за горизонт, скользя по улицам прощальными лучами.
Тетя Мойра стояла на крыльце в компании школьного куратора, который нервно щелкал по экрану мобильника, и двух младшеклассников. Школа, вероятно, уже закрылась на Шаббат, и все давным-давно разошлись по домам зажигать свечи. И Мойра должна была вернуться домой час назад, но по воле Всевышнего осталась с детьми, которых родители не собирались сегодня забирать.
– А! Шалом-шалом! – прокричал в трубку куратор, зажав свободное ухо пальцем, – Вас плохо слышно. Да-да, но школа не имеет права отправлять детей домой одних. Послушайте, мы не можем задерживать учителей в Шаббат. Да, я понимаю!
Мужчина прикрыл микрофон рукой и вопросительно кивнул Мойре, которая все это время старательно привлекала его внимание.
– Скажи, моя Фрида их проводит. Пусть объяснит, как пройти, – перекрикивая ветряной вой, она махнула мне рукой.
– Помощница воспитателя сопроводит их. Меня слышно? Нет, она не может взять трубку, ее семья из Рамат-Шемер. Записываю.
Куратор прижал телефон плечом, вырвал из записной книжки листок и быстро начеркал на нем маршрут. Мойра присела на корточки и с мягкой улыбкой взяла учеников за руки.
– Вы же подскажете Фриде дорогу? Ваша мама опять нехорошо себя чувствует, моя племянница прогуляется с вами. Если Шауль не вернется из командировки в воскресенье – позвоните мне. Вы знаете мой номер? Хорошо.
Школьный куратор протянул мне клочок бумаги и сожалеюще покачал головой, словно извиняясь:
– Лучше идти по Клеунснер, там больше фонарей и относительно многолюдно. Шауль предупредит охрану, чтобы вас впустили. Вы очень нас выручаете.
Я кратко кивнула:
– Шаббат Шалом.
– Увидимся дома, хабибти. Шаббат Шалом, – бросила тетя и стремительно унеслась прочь, надеясь успеть на последний трамвай до религиозного квартала.
Как всегда немногословна. Даже сегодня, когда я впервые пропускаю халу, помогая ей по работе. И впервые за полгода покинула Рамат-Шемер.
Мне казалось, это должно было быть чем-то особенным. Что повод будет более важным, чем сопровождение школьников до дома в пятничный вечер. И я даже готова была расстроиться, что Мойра не попросила Моти, который и так порой прогуливал встречу Шаббата из-за работы. Но Всевышний знает лучше. И Мойра тоже.
Дорога до школы состояла из одинаковых улиц, почти таких же, как в Рамат-Шемер, с бледными трехэтажными домами, не особо ухоженной растительностью вдоль тротуара и мелким мусором, скатывающимся в кучки в сточных канавах. Ничего интересного. А, может, и было что-то интересное, только рассмотреть на лету не удалось, Мойра выразилась ясно: “Несись быстрее ветра, можешь даже бежать, если никто не видит”.
Я не бежала. Попыталась, но старые туфли Мойры, которые и при медленной ходьбе приходилось держать пальцами, быстро потушили мой энтузиазм.
А эта дорога была совсем другой. Как только мы отошли от школы, улицы вдруг начали меняться. Не успела отметить, в какой момент это произошло, но в одно мгновение серый невзрачный асфальт под растянутыми коричневыми туфлями окрасился в яркий, как лепесток олеандра, розовый цвет. Я проследовала глазами за розовой полосой, залазящей на стену дома и вскарабкивающейся под самую его крышу. На незнакомую шумную улицу почти не проникали тусклые солнечные лучи, но эта розовая клякса прямо посреди дома будто излучала манящее глаз сияние, освещающее дорогу вместе с неоновыми вывесками на окнах первых этажей и гирляндами из маленьких желтых лампочек по периметру веранд.
– Ты живешь в синагоге? – неожиданно спросил мальчишка, оторвав меня от разглядывания перескакивающей через розовую полосу девушки в лимонных колготках.
Мальчишка тащил на спине два небольших рюкзачка, а его младшая сестра молча плелась рядом, опустив голову и изучая брусчатку. Я мельком взглянула на рисунок, делая вид, что остановилась именно для этого, но видя, что девочка уже ушагала вперед, направилась следом.
– Не совсем. Мойра запрещает так называть ее квартиру. Мама водит вас в синагогу?
Мальчик дернул сестру за плечо, чтобы та не встретилась носом со столбом. Девочка негодующе дернула его в ответ, перескочила на другую сторону и бесцеремонно взяла меня за руку.
– Водит, когда бабушка приезжает, – пролепетала девочка, перепрыгивая с плитки на плитку. – Я с няней ходила, но у ее дочки теперь есть малыш, поэтому она уехала.
– Зака, – устрашающе вытаращив глаза, перебил ее брат.
– Что? Она может быть новой няней. Папа разрешит.
Мальчишка сердито цыкнул и мотнул головой, чтобы стряхнуть с лица светлые кудряшки, затем кивнул в направлении улицы с разнообразными высокими ограждениями, неровной линией уходящими вверх к горе.
– Здесь.
Тяжелые металлические ворота с треском распахнулись, как только мы приблизились к Ибн Эзра, 12. Это был крайний участок, скошенный и у самой горы. В сумерках показалось, что даже дом на нем стоит под наклоном. Мойра бы сошла с ума, живи она в “доме-под-наклоном”. Ей было бы достаточно увидеть криво свисающую с потолка люстру, чтобы заработать какой-нибудь тик. Хотя дом все равно выглядел потрясающе. Квадратный особняк с панорамными окнами на обоих этажах и с широкой деревянной террасой, на которой умещались четыре больших плетеных кресла. Внутри дома свет не горел.
На лужайке возник низенький седоватый мужчина в потертых спортивных штанах. Он приветственно махнул секатором и указал на вход.
– Шаббат Шалом, – еле слышно произнесла я, сконфуженно убрав взгляд с оголенного потного туловища.
Путешествие пора было завершать. Я остановилась перед воротами, чтобы попрощаться, но Зака настойчиво потянула меня за собой.
– Пойдем. Там темно и Акива будет меня пугать.
– Мне нельзя сегодня задерживаться. Дома уже наверняка начали волноваться…
– Ну пожалуйста! На одну минуточку, пока включу везде свет.
– Только на минуточку, – вздохнула я, изображая необходимое негодование.
На самом деле мне хотелось попасть в этот дом. Прямо сейчас, пока для этого есть важная причина. От мысли о том, что в таком громадном домище могло бы уместиться три-четыре семьи и для одной это слишком, я непроизвольно прищурилась, старательно усмиряя излишний трепет, но с вымощенной дорожки не сошла, а лишь ускорила шаг, догоняя удаляющихся детей.
На улице стемнело, и смысла торопиться домой практически не осталось. Всяко лучше возвращаться, когда достаточно поздно, чтобы все благочестивые соседи расселись по квартирам и занялись шаббатними делами, а никак не делами семьи Гликман. Тем более еще одного шанса увидеть это стеклянное чудо изнутри не представится.
Я видела не так много домов, почти все одинаковые, цвета сухого песка с маленькими окнами и металлическими уличными лестницами, обязательно ржавыми и не создающими впечатление чего-то надежного. Забавно, что наш дом в Цфате почти ничем не отличался от дома Шимона и Мойры Гликман. Разве что отсутствием порядка и складом тканей в гостиной.
Моти как-то показывал фотографии домов в светском районе Тель-Авива, сделанные во время его подработки. Совсем другое дело. Разноцветные, с огромными рисунками уличных художников и плакатами с машину размером. Они Моти жутко понравились. Я бы сфотографировала для него и этот дом, жаль, что не на что. Потому что этот дом был гораздо лучше.
Внутри потрясающая своим фасадом вилла оказалась не такой привлекательной. С самого порога в нос ударил неприятный кисловатый запах, доносящийся с открытой кухни. Этот запах сразу нарушил планы. Пока дети переодевались наверху, я быстро отыскала его источник – упаковку из-под сырой индейки, которая, судя по всему, появилась здесь задолго до моего прибытия. Ликвидация зловонного объекта посредством засовывания в мусорный пакет помогла, и запахи на кухне почти перестали вызывать тошноту. Этого, конечно, было недостаточно.
Я оглядела мрачное пространство первого этажа в надежде наткнуться на признаки присутствия взрослого, но увы, дом был безысходно пуст.
С мытьем полов удалось справиться гораздо быстрее, чем с грязной посудой и всем множеством картонных коробок из-под сухих завтраков и упаковками с полуфабрикатами, частично испорченными и оставленными на съедение жадным муравьям. Несмотря на то, что для своих лет дети оказались на редкость самостоятельными и приспособленными к жизни без присмотра, они по-прежнему оставались детьми и рано или поздно сдались бы, заблудившись в мусорных лабиринтах.
Быть чьим-то благословением в Шаббат приятно. Это слегка успокаивает, притупляет тревогу от ночного пребывания в абсолютно неизвестном месте с детьми, которых ты впервые видишь. Убраться несложно. И приготовить детям ужин и завтрак из остатков продуктов в холодильнике – задача не сверхъестественная. Труднее всего уверить себя в правильности этого решения. Стоило позвонить домой, но Шаббат, никто не подойдет к телефону. Или в полицию и застрять носом в чужих делах, не оставив путей к отступлению. В любом случае я не могла знать наверняка, что произошло с хозяйкой дома, и обвинить ее раньше времени было бы грешно и глупо.
Судя по беспорядку, нажитому детьми за время самостоятельного существования, ее не было дома довольно продолжительное время. Может, неделю или около того. Видимо, дети продолжали ходить в школу все эти дни, раз никто не забил тревогу раньше. С домашними делами справлялись сами и очень неплохо, но на импровизированный ужин все равно набросились с аппетитом шахтера после смены. Соскучились по человеческой еде.
Показания Акивы и Заки по поводу матери расходились. Сперва они оба твердили, что до сегодняшнего вечера она была дома, просто не выходила из спальни. Однако, когда Акива смог окончательно оторваться от куриной отбивной “на скорую руку”, вспомнил, что мать заходила к нему в комнату прошлой ночью.
– Она не говорила, куда уходит?
Мальчик пожал плечами.
– Она ничего не говорила. Увидела, что я проснулся, и ушла. Как привидение.
Акива сделал акцент на последнем слове и резко повернулся к сестре. Зака, едва не подавившись, замахнулась ладошкой над головой, чтобы хорошенько влепить по нагло лыбящейся физиономии брата, но в последний момент он успел соскользнуть с высокого стула.
– Мама сказала тебе так не делать!
– Мама сказала тебе не есть лакричные палочки, а ты ела, пока она болела!
– Не ври, я только одну съела!
– Тише-тише.
Я встала между детьми, предотвращая открытие бойцовского клуба на кухне.
– Тсс! Не будем ругаться перед сном, ладно? – строго сказала я.
Вышло на удивление удачно. От ощущения, что трюк сработал, в груди заиграла уверенность. Приятно побыть в роли хозяйки этого гигантского стеклянного дома. Привести его в порядок, накормить детей и теперь отправить их спать. Идеальная игра. Идеальная жизнь, подаренная Всевышним за помощь Мойре в Шаббат. Хоть и всего на пару часов. Сложно поверить, что кто-то может добровольно от такого отказаться, но кто я такая, чтобы судить.
Истинная владелица Ибн Эзра, 12 могла отлучиться по невероятно важному делу, на фоне которого оставить на произвол судьбы детей не было преступлением. Они в некотором роде были не одни. С ними был тот седоватый мужчина, открывший ворота, охранник или садовник, кто разберет. И я. Если Всевышний послал меня, чтобы дети не остались без Шаббата, значит беспокоиться не о чем. Теперь, когда миссия здесь завершена, а дети, накормленные и довольные, смотрят свои сны, можно благополучно вернуться к семье, запечатав в тайном уголке воспоминаний эту странную сказку. И Мойра не будет ругаться.
Уйти я не успела. Лишь выскочила из детской на лестницу, услышав, как в дом кто-то зашел.
– Не так уж ты хорош, получается, раз я знаю ее подруг, а ты нет, – звонкий мужской голос разрезал молнией тишину.
– Они не общались несколько лет, а если и общались, то не настолько близко. Я бы запомнил, – виновато ответил другой мужчина.
Его голос был глухим, как у старика, звучал гнусаво и недовольно.
Мужчина быстро прошагал в сторону кухни, удивленно помотал головой, наткнулся взглядом на меня. От страха ноги подкосились, и пальцы с силой впились в деревянный поручень, не давая скатиться вниз. Вот тебе и благословение.
Сжимая дрожащие губы, я подняла ладонь, приветствуя и сдаваясь.
Мужчина, казалось, был сбит с толку не меньше меня. Лицо с арабскими нотками, унылое и изрезанное морщинами, застыло как у кабана, выскочившего на трассу. Увидев его смятение, к нему подошел второй и весело воскликнул:
– Шаббат Шалом! Шауль не предупредил, что у нас новый персонал. Забывает подруг, забывает предупредить о людях в доме… В любом случае добро пожаловать! Если Шауль забудет еще и зарплату вам выплатить – жалуйтесь без промедлений.
Мужчина со звонким голосом пребывал в перевозбужденном состоянии, из-за которого все время поправлял идеально сидящий на широких плечах, явно сшитый на заказ пиджак. Но безупречная доброжелательная улыбка делала его скорее взволнованным, чем отпугивающе дерганым. Крупные белые зубы выгодно выделялись на фоне его смуглого лица, широкие брови, абсолютно ровная щетина, темные уложенные волосы и неожиданно светлые глаза собирались в портрет кинематографичного красавца, каких в Рамат-Шемер точно не встречалось.
Созерцание оборвалось треском распахивающейся вновь двери.
– Господин Хадад, – донеслось из коридора.
Я не видела, кто вошел, но, судя по голосу, это был еще один мужчина, и он был не один.
– Подожди в машине, – бросил господин Хадад менее дружелюбно, чем обращался только что ко мне.
Во всем доме повисло натянутое молчание. Несколько осторожных шагов нарушили тишину. Главная интрига этого вечера достигла кульминации и понеслась к развязке. Это была она.
Потерянный взгляд блуждал по залу и ни за что не цеплялся. С растрепанных каштановых волос капала вода, окоченевшие пальцы будто застыли в спазме, а грудь судорожно подергивалась от сбитого дыхания. Женщина сделала еще пару неуверенных шагов вперед и остановилась. Господин Хадад протянул к ней руки и умиротворенно улыбнулся своей потрясающей улыбкой:
– Барух ха-Шем, ты дома.
Женщина не сдвинулась с места. Атмосфера в комнате, которая должна была разрядиться ее появлением, внезапно стала еще более напряженной, и я никак не могла понять причину. Шауль проскользнул по стенке мимо женщины, встал ближе к выходу, при этом не упуская меня из поля зрения. Завороженная зрелищем, я больше не помнила, что продолжаю находиться там, где меня быть не должно и что мне очень-очень надо домой. Это было лучше всякой малотиражной писанины из городской библиотеки. Господин Хадад ждал.
– Подойди ко мне, – попросил мужчина настойчиво.
Его тон почти не изменился, но по спине пробежали мурашки, и я почувствовала, как от стресса сводит желудок. Навязчивая мысль о том, что я становлюсь свидетелем чего-то неправильного, с новой силой вспыхнула в голове и расплылась по щекам обжигающим пламенем. Да, эта лестница – последнее место, где мне сейчас нужно находиться.
Господин Хадад решил не выпускать из-под контроля ситуацию, которая постепенно приобретала странное настроение. Мужчина приблизился к жене и прижал ее к себе сильными руками. Она вздрогнула и приоткрыла рот, словно готовилась вскрикнуть, но крепкие объятия прервали порыв.
– Тише, детка. Вот так. Хорошо. Мы с этим справимся, – прошептал мужчина, покачиваясь на месте, будто убаюкивая младенца. – Все хорошо. Ты дома.
Ком волнения откатил прочь и самообладание начало возвращаться. Я изо всех сил старалась не поднимать глаз, но гремучая смесь стыда, страха и любопытства напрочь отбила понимание правил приличия. Я быстро захлопала черными ресницами, словно они хоть как-то препятствовали баловству, и вдруг словила на себе взгляд этой женщины.
Пульс застучал в висках. Сперва мне привиделся страх, но это был не он. На ее кажущемся расслабленным лице застыл беззвучный и бездвижный крик, который отражался в тающем блеске стеклянных глаз и постепенно растворялся в оковах объятий мужа. Она была в отчаянии.
Шауль не видел лица женщины, но я знала, что его сердце колотится в такт моему. Его выдавал постукивающий по полу ботинок и настороженно выпученные глаза, устремленные на потолочный плинтус.
Сверху, на лестнице, на которой я скрывалась, что-то зашуршало, и мимо меня, теряя на ходу тапки, на всех парах пронесся ребенок.
– Папа?!
– Акива.
Хозяйка дома прикрыла лицо ладонями, словно желая спрятаться или, наоборот, не желая смотреть. Господин Хадад присел на корточки, приложил к щекам сына большие ладони, мягко поцеловал в лоб и ласково потрепал по волосам.
– Уже поздно, малыш, вернись в кровать.
Мальчик уткнулся носом в плечо отца и расстроенно засопел.
– Ты так долго не приезжал, у нас игра в среду, ты придешь? Мама сказала, не придешь, у тебя много работы. А еще я выбил Моше зуб мячом, но это случайно вышло, он не обиделся, – пытаясь успеть передать самые важные новости, протараторил Акива.
– Мама права, много работы, – господин Хадад печально вздохнул. – Но я найду время и обязательно заскочу посмотреть. В конце недели кое-куда поедем. Это пока секрет, но тебе точно понравится.
– Обещаешь?
– Да, малыш. А теперь беги наверх, твоя новая няня тебя уложит.
Тяжелая от воды обувь норовила слететь с ног и безбожно хлюпала. После первых шаббатних звезд религиозный квартал, наполненный лишь шумом февральского ливня, пустовал и предавался сонному забвению. Фонари потухли до субботнего вечера, в редком окне поблескивали огоньки свечей, а грязные лужи периодически подсвечивались сверканием молний, приводя ночного путника в тревожный трепет.
Было далеко за полночь, когда, прошлепав пару пролетов по металлической лестнице, я замерла в нерешительности перед дверью. Постучать или, еще хуже, позвонить, я ни за что бы не посмела, если бы не единственные туфли, которые наверняка развалятся от таких водных процедур. И если бы не прилипшие к окоченевшим ногам колготки и еле сгибающиеся пальцы.
Старательно выжав толстый шерстяной кардиган и подол юбки, я все же поднесла кулак к двери, еле слышно постучала и прислушалась в надежде услышать хоть какое-то шевеление. Ничего. Только торопливый шепот капель. Значит, придется ждать шахарит.
Смиренно вздохнула и прислонилась к ржавым перилам. Дождь наконец начинал стихать. Надо было сразу вернуться. Есть правила. Ничего хорошего не происходит, если их нарушать. Не стоит обманываться и ссылаться на волю Всевышнего, он бы ни при каких условиях не подтолкнул на шастанье по чужим домам, прогулки по ночам в одиночестве. Если бы какой-нибудь сосед с бессонницей ненароком заглянул в окно и застал мокрую до нитки хасидку, гуляющую в шаббатней тьме, она бы больше никогда не смогла выйти на улицу.
В общине любят слухи. Особенно неработающие жены с оравой детворы, с утра до вечера готовящие мужьям кошерные обеды. Хотя у них и до моего появления было достаточно поводов тайно презирать семью Гликман.
С Гликман всегда все было неладно. Они были слишком бедны даже для Рамат-Шемер, женщины трудились по несколько смен на благо богачей из новых районов, старшие дети постоянно разъезжали по побережью в поисках хоть какого-то заработка, а младшие шатались по улицам без присмотра. Мужчины общины жалели старого Шимона, но у свахи про его сыновей интересовались неохотно. А вот женщин судьба отпрысков Гликман интриговала больше, чем хорошенькая любовная бульварщина, доступ к которой им был от рождения закрыт. На предыдущей неделе жена ребе Минкин, встретив Мойру в продуктовой лавке, поделилась предположениями на счет моего скорого и успешного замужества:
– Говорю тебе, твоих сыновей она точно перегонит. Девушкам в этом плане проще, конечно, родителей жениха меньше волнует, что семья живет на краю квартала.
Мойра выразительно покосилась на собеседницу, но промолчала. Подобные диалоги происходили стабильно раз в неделю, и она давно перестала пропускать их через себя. Когда среди меньшинства ты входишь в состав еще меньшего меньшинства, из всех средств у тебя остается лишь чувство собственного достоинства. И им Мойра и ее дети научились владеть филигранно.
В своей общине мы оставались чужими, для внешнего мира нас не существовало вовсе.
Но Всевышний неизменно был на стороне Гликман, так что, стоило мне прикрыть усталые глаза, дверной замок щелкнул.
– Шаббат Шалом, тебе повезло, что Ривка боится грома, – недовольно покачала головой высокая женщина в ночном тюрбане.
– Шаббат Шалом, вы мое благословение, тетушка!
– Тише-тише, иди в комнату. Я принесу тебе полотенце. Туфли!
Я ликующе юркнула в каморку у самого входа, куда пару месяцев назад Мойра заставила Моти перетащить из детской кровать, чтобы мои ранние подъемы на работу не будили младших. Несмотря на отсутствие хоть какого-то отопления и печально свисающую с потолка лампочку, своя комната была настоящей роскошью. Своей комнаты не было ни у кого из детей Гликман. Никто трагедии в этом не видел. Кроме Моти, который хоть и не возмущался вслух, зато, когда в комнате у входа в очередной раз отваливалась полка, не спешил доставать инструменты.
Из детей в доме Гликманов я была второй по старшинству, так как Сара вышла замуж и съехала до моего неожиданного появления. Всевышний наградил меня счастьем быть у своих родителей младшим ребенком и потому прожить почти девятнадцать лет в беззаботном избегании пеленок и слюнявчиков, которые в больших семьях вверяются в надежные руки старших дочерей вместе с парой-тройкой поочередных младенцев. По тем же удачно сложившимся обстоятельствам и полгода назад, когда я впервые оказалась на пороге квартиры Гликманов, все четверо младших детей Мойры уже посещали начальную школу. Не ту, в которой Мойра работала вечерним воспитателем. В школах в религиозном квартале не было вечерних воспитателей, ярких плакатов в коридорах и электронных досок, зато были черно-белые мальчики и девочки в длинных юбках. Эти юбки, к слову, совсем не мешали играть в футбол и лазать по крышам, гоняя ленивых ворон. Особенно они не мешали Ривке.
Неделю назад самая младшая Гликман была поймана с поличным, приведена в кабинет директора и оставлена после уроков до прихода Мойры. Мойра, мягко говоря, в восторге не пребывала, но по большей части из-за вынужденного ухода с работы, из-за которого ей и пришлось выйти на смену перед Шаббатом.
Проступок Ривки ее не волновал ни малейшим образом, как и проступки всех остальных – если работаешь по двадцать часов в день, совмещая воспитание школьных и домашних детей с хозяйством, невольно начинаешь экономить силы на возмущениях.
– Не умеешь бегать – не вставай с места, – проворчала Мойра в качестве поучения и постучала ладонью себе по лбу.
На этом воспитательный процесс был завершён.
Настойчивый шепот над самым ухом заставил мгновенно оторваться от подушки.
– На нашем пороге мужчина. Прежде чем выйти, скажи мне, что собираешься сказать ему.
Мойра стояла, согнувшись над моей кроватью, в полосатом халате из толстой флисовой ткани и выжидающе смотрела. Растерянно захлопав сонными глазами и сфокусировав взгляд на часах, я чуть не словила очередной удар. 6:53. На 1:23 больше, чем должно было быть. Я вскочила с кровати так резко, что Мойра отшатнулась к дверному проему и едва удержала равновесие.
– Прости, кажется, через восемь минут я потеряю работу, – протараторила я, реактивно вылетев в коридор.
– Хабибти! – испуганно прикрикнула Мойра, забывшая от удивления про спящих по комнатам домочадцев. – Шаббат.
Я замерла. В голове со свистом пронеслись события вчерашнего дня и сегодняшней ночи.
– Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной…
Я облегченно выдохнула и приложила руку к дрожащей от стука сердца груди. Голова адски гудела, и правое ухо заложило от бодрого подъема.
– Он сказал, это очень важно.
Мойра одарила меня небезразличным взглядом и, плавно покачиваясь, двинулась к входной двери. Я суетливо заметалась между комнатами, принимая достойный вид.
Шаулю было немногим больше сорока, но для своих лет выглядел он довольно печально. Абсолютно гладкий череп поблескивал, точно натертый керамический тазик, глаза, широко распахнутые кофеином, покрылись сосудистыми звездочками, а колено в усердно выглаженных джинсах никак не возвращалось в состояние покоя.
"Будто одной ногой танцует", – подумала я и прикусила щеку, чтобы сдержать идиотскую улыбку. Бессонные ночи плохо влияют.
– У меня уже есть работа.
– Да, твоя тетя рассказала, но послушай: я предлагаю хороший график и оплату в два раза выше. И Мойра считает, тебе будет полезно приобрести опыт ведения домашнего хозяйства, – объяснил мужчина, говоря для убедительности медленно и постоянно кивая.
– Не знаю, разве так правильно? – я замялась. – Дядя не позволит…
– Мойра разберется, – перебил Шауль. – Я знаю ее не первый год, она умеет решать подобного рода вопросы. Я обещал ей, что буду платить две твои зарплаты, но, если согласишься, заплачу три, треть наличными, сможешь оставить себе.
От того, что "Мойра разберется", спокойнее не стало. Если нужно "разбираться", значит, дело сомнительное и ничем хорошим не кончится.
В гудящую голову лезли все мысли сразу, трудно было сосредоточиться на одной. Я угрюмо покосилась вниз на улицу. Она была такой узкой, что ее едва ли можно было назвать улицей. С лестничной площадки, на которой мы стояли, ее почти не было видно. Зато был виден старый парк, в котором за полгода я бывала лишь пару раз с младшими детьми, конечно, до того, как в жизни появилась швейная мастерская с двенадцатичасовыми сменами.
Видя, что на торг я не настроена, Шауль звучно втянул воздух горбатым носом и задумчиво пробормотал:
– Если женщина из Рамат-Шемер работает в другом районе – дела плохи.
– И вы предлагаете мне последовать примеру тети.
– Да, но лишь потому, что хочу помочь! Если ты готова встретить их завтра из школы, я буду платить достаточно, чтобы Мойре не пришлось работать вообще.
В слегка повышенном тоне я сразу уловила зарождающееся раздражение. Видимо, он не ожидал, что кто-то может так долго раздумывать над его предложением, что кто-то может от него отказаться.
– Поверь, это очень хорошая возможность. Будешь работать там, куда ваши не заходят, никто не узнает. Уйдешь, как только решишь выйти замуж. Зато у тебя появится приданное, – вовремя заметив настороженный взгляд, Шауль сменил манеру давления.
– Если соглашусь, оно может мне не пригодиться, – фыркнула я.
Шауль мыслил примитивнее, чем стоило. Тычок носом в бедность был избран им в качестве аргумента и был избран ошибочно. Я повернулась к входной двери, но не успела положить ладонь на ручку. Мужчина преградил мне путь и быстро умоляюще зашептал:
– Их мать очень больна, ты же видела. Им нужна женская забота. Разве ваш Бог не велит вам быть милосердными.
Этот наглый жест был столь ошарашивающим, что шальной искрой запалил внутри смиренного сонного тела гневный огонек.
– Не нужно эксплуатировать мое милосердие и мою веру.
По окну у входа тихонько постучал крепкий женский палец, который вынудил понизить тон.
– Извините, мне нельзя говорить с вами при соседях. Тем более в Шаббат. Дайте мне день.
Мы с Мойрой разминулись в коридоре, она поспешила проводить незваного гостя.
– Ты так быстро убежала, что он не успел передать тебе это.
Вернувшись в кухню, Мойра протянула мне загадочный белый конвертик и, сложив на груди руки, продемонстрировала свое намерение увидеть его содержимое. Я отодвинула стакан, аккуратно извлекла из конверта несколько купюр и тут же засунула обратно.
– Мы должны это вернуть.
– Еще чего, – тетя звонко всплеснула руками. – Всевышний благословляет тебя на трехламповый обогреватель! А ты что? Любишь, когда комнату можно использовать вместо холодильника? О, Всевышний, благослови мою Фриду и на чистый разум…
Легким движением сильной руки Мойра придвинула стул и приземлилась рядом со мной.
– Жизнь делает подарки только тем, кто готов их принять, Хабибти. Они хорошие люди, но главное – Шауль хороший человек, он не останется должен и тебя не обидит. И, подумай, просил бы он тебя так, если бы у него был вариант получше?
– О чем ты говоришь… – прошептала я, уже совсем не понимая, как на это реагировать. – Разве так можно?
– Нет, – спокойно ответила Мойра.
Я растерянно развела руками. Мойра облокотилась на потертую столешницу и прищурилась, складывая в уме схемы решения.
– Скажем всем, что ты теперь присматриваешь за детьми хаззана из Верхнего района. У Шауля есть связи, если что, отвадит любопытные уши.
– А дядя?
– Всем, значит, всем. Нечего ему в твои дела лезть, – Мойра поправила указательным пальцем платок, словно только что придумала самую большую аферу на свете и была собой чрезвычайно довольна. – Шауль уже звал меня.
К этому моменту удивляться я устала.
– Значит, сама не согласилась, а мне предлагаешь.
– С чего бы мне соглашаться?! – Мойра возмущенно затрясла головой. – Шимон бы все понял. Врать мужу – не то же самое, что недоговаривать дяде. И, будем друг с другом честны, ничего, кроме Рамат-Шемер мне не грозит, а ты можешь разыграть удачную карту.
Пыл Мойры спал. Она печально и даже брезгливо проскользила глазами по облезлым обоям, поджала узкие губы:
– Ты сама видишь, мы не может дать тебе то, что нужно. Хабибти-хабибти, с их деньгами у тебя появится шанс. Жаль для того, чтобы исполнить волю Всевышнего, тебе придется сначала ее нарушить.
Слова Мойры сопровождали меня на работу каждое утро, когда я быстрым шагом пересекала улицу за улицей, избегая глазами знакомых лиц. Моше открывал мне ворота и вручал ключ от парадной двери. Шауль приезжал к завтраку, привозил пакеты из супермаркета, усаживался на диван перед телевизором с мультиками и подгонял сонных детей. По дороге от школы – мы отводили детей вместе, чтобы я запомнила маршрут – он зачитывал список “плохих новостей” с экрана телефона, пыхтел и бранился вслух с кем-то из интернета. Говорил, что мысль об отсутствии государственного бюджета добавляет ему морщин. Ему и до мусорок было дело, и до партии колясочников, и до нефтепровода. Я поддерживающе мотала головой и уверяла, что дорогу выучила наизусть и в следующий раз отведу детей сама, однако каждое утро Шауль об этом забывал.
С господином Хадад мы в первое утро разминулись на пороге – наверное, уезжал на работу. В следующий раз он приехал за детьми, сказал им собрать рюкзаки к Либи, а мне – сложить в серый пластиковый пакет книги из полки под телевизором.
– Просто скинь все вместе. Это мусор, – заметив, как я разглядываю черно-белую обложку, мужчина настороженно свел брови, – Что там?
– Ничего, – опомнилась я, спрятав книгу в пакет.
Господин Хадад сидел на диване позади меня,
погруженный в ожидание. Несколько минут он наблюдал, как я кропотливо сортирую книги по размеру, убираю ровными стопками в мусорный мешок, прежде чем проявить этому действию интерес.
– Забери, если хочешь. Возьми что-нибудь из Брэдбери, он почти всем нравится, – протянул Хадад с выдохом, – Хотя вы такое не читаете.
Я убрала руку от книги, за которой потянулась в приступе забытья и, не подавая вида, вернулась к полке.
– В Танахе сюжетов достаточно, – мужчина словно прочитал мою мысль.
Я не смотрела на него, но как он говорил, спокойно и в меру громко, мне нравилось.
– А ваша жена не будет читать?
– Она не читающая. Как страницы листать помнит – уже радость, – он издал тихий смешок, вынудив меня вежливо улыбнуться в ответ.
Я промолчала. Хотя поговорить про Брэдбери с первым человеком из моего окружения, который смог бы написать его имя без ошибок, мне хотелось больше, чем “Грозовой перевал” Бронте с красивой черно-белой обложкой. Мне бы хотелось сказать, что Брэдбери не для всех, что его книжки из городской библиотеки вгоняют в тоску и тревогу. Господин Хадад вряд ли бы поспорил. Я представляла его читающим скорее “Идиота”, чем “Марсианские хроники”. Он не походил на мечтателя. По крайней мере по голосу и походке, за которой я следила с порога.
Все ушли, я закрыла дверь, вернулась на кухню. Черно-белая обложка отблескивала глянцем в свете лампочек над барной стойкой. На салфетке сообщение из двух слов: “Не стесняйся”.
Сенсорные кнопки на плите не поддавались моему напору. Не с первого раза справившись с конфоркой, я перелистнула страницу и почесала холодный нос.
– Фрида?
Голос, возникший из ниоткуда, заставил замереть и медленно обернуться. Хая, хозяйка дома, стояла у дверей своей спальни, на этот раз чуть более одетая, чем в нашу предыдущую встречу, когда, выйдя на кухню в огромной серой футболке, она любезно одарила меня незаинтересованным взглядом и унесла на свою территорию графин с водой.
Я не слышала, как она вышла из комнаты, хотя в доме было тихо, но не это привело меня в замешательство. Сегодня, спустя почти месяц редких молчаливых переглядываний, она заговорила со мной. И ждала ответа.
– Во сколько ты уходишь?
Я взглянула на таймер на плите.
– Сейчас. Шауль сказал, я могу уйти пораньше. Дети уехали, только суп выключу.
Руки Хаи не могли найти места, взгляд все время перескакивал с меня на пол и назад. Она хотела что-то сказать, но почему-то не решалась. Я ждала, но с каждым ее непроизвольным движением на месте мне все больше становилось не по себе.
– Да, иди.
Я послушно развернулась к выходу, продолжая чувствовать на себе ее взгляд, и, поджав от душащей неловкости плечи, быстро зашагала к крючку с плащом.
– Так, нет, подожди-подожди!
Хая подлетела ко мне, я инстинктивно попятилась, испуганно таращась и прижимая к себе плащ.
– Ты можешь не уходить сейчас? Это очень важно.
Ее взволнованный вид, даже болезненный, вогнал меня в ступор. Она была одновременно и напугана, и агрессивно настойчива, и… одержима? Нет-нет, теперь мне точно пора домой. Пока я собиралась с мыслями, она метнулась в сторону шкафа, засунула руку в куртку и достала бумажник.
– Я тебе заплачу.
– Не надо, – трясясь, как крышка кипящего чайника, промямлила я и оборонительно выставила перед собой руки.
Мое сопротивление отпугнуло ее. Она покраснела, и на измученном лице я вдруг увидела разочарование. Ещё секунду мы смотрели друг на друга, смущенные и сбитые с толку, затем она опустила руки и направилась в свою комнату. А я вылетела на улицу, не думая ни об обуви, оставленной в коридоре, ни о супе, который, возможно, уже давно покинул кастрюлю и постепенно сплавлялся по кухонной поверхности.
Босая я стояла на пороге с колотящимся сердцем, пытаясь осознать и объяснить происходящее. Шауль сказал, она больна. Она точно больна, ей нужна помощь. Но я не знаю, что с ней, разве я могу помочь? Нет, мне нужно уйти. Срочно. Она может попросить Шауля. Я ее даже не знаю. Но она так напугана. И я тоже.
Дверь за мной приоткрылась. Я подскочила на месте, чуть не нырнув со ступеньки носом в чудесную вымощенную дорожку.
– Пожалуйста. Я не хотела тебя напугать. Мне очень нужно, чтобы ты осталась, – осторожно проговорила Хая, будто общалась не с домработницей, а с ребенком или диким зверьком, забравшимся случайно в ее дом, – Если пойдешь со мной, обещаю всё объяснить. Пожалуйста.
Теперь она говорила сдержанно, так, что на её фоне одержимой и неадекватной казалась я. Все снова было нормально, словно то, что произошло, произошло лишь в моей голове.
– Я, конечно, слышала, что ходить босиком полезно, но не по городу же, – Хая криво улыбнулась уголком рта и кивнула, приглашая проследовать за ней. Проклятые туфли снова не оставили мне выбора.
Она сидела за фортепиано и вот уже пятнадцать минут пыталась сфокусироваться, а я на кожаном пуфе в нескольких метрах от нее надеялась на обещанные объяснения. О них она благополучно забыла, удовлетворив потребность в компании. Перелистывая туда-обратно страницы нотной тетради, Хая что-то озабоченно искала. Несколько раз ее кисти касались белоснежных клавиш, но она тут же одергивала их, ерзала на стуле, будто проблема была в нем, и снова возвращалась к нотам. Ее пальцы сопротивлялись.
Наконец женщина смиренно захлопнула крышку инструмента и, все же вспомнив о моем присутствии, переключила на меня внимание.
– Играешь?
– Нет, – я мотнула головой.
– Мда, странный вопрос.
Хая уже не казалась встревоженной, скорее раздраженной. Это легко читалось по искривленным в надменной ухмылке губам – она не скрывала. Зато выглядела она гораздо свежее, чем в те наши редкие встречи на кухне. Привычная заспанность лица значительно спала, открыв моему любопытному взору его изящные черты. Она была безусловно красива. С врожденным “кошачьим” прищуром, аккуратным ртом и маленькими бровями-домиками, четкой линией подбородка и в меру крупной нижней челюстью – в ее лице не было доминирующих черт, и даже наряженное в недружелюбную маску оно могло быть иллюстрацией всей вселенской гармонии, которую природа бережно положила на свой холст.
А еще она была причесана. Можно ли самовлюбленно считать, что пышные волнистые локоны, обычно пушащиеся и торчащие в разные стороны, сегодня лежали аккуратно именно для меня. Забавно, если Хая решила, что с милой прической у нее будет больше шансов убедить меня отказаться от вечерней прогулки в ее пользу. Так или иначе, ее план сработал. Я оставалась на месте, пряча от нее трепет любопытства.
– Разве твоя семья не против, что ты здесь работаешь? – спросила Хая по-обыкновенному не особо вовлечено и, не дожидаясь ответа, удалилась в свою обитель, но дверь оставила открытой.
– Они думают, я сижу с детьми хаззана, – прямо ответила я, надеясь, что вопрос был все-таки не риторическим.
– Ха, так меня еще никто не обзывал.
Мои слова произвели на нее такое впечатление, что она высунулась из комнаты, прислонилась плечом к дверному проему и сложила руки на груди, как недовольная учительница.
– Не боишься, что кто-то проверит? Сомневаюсь, что в этом районе есть хоть один хаззан.
– Если и есть, я у него не работаю, – напомнила я, за что получила немой упрек.
– Тоже верно. Арье всегда хотел помощницу из религиозных. Думает, вы лучше справляетесь с домом, детьми и всем этим… – Хая зачем-то указала на окно и снова скрылась. – Замужем?
– Нет.
– Собираешься?
– Странный вопрос, – процитировала ее я.
Из комнаты донесся короткий смешок.
– Слушай, ты не встречала мое удостоверение, когда убиралась?
"Еще один странный вопрос", – подумала я, но в ответ лишь односложно протянула:
– Нет.
Шуршание за стенкой прекратилось.
– А телефон у тебя есть?
– Телефон есть, но…
– Иди сюда, я ничего не слышу, – перебила Хая.
Ее минутный доброжелательный настрой растворился в воздухе. Я тихонько подошла к двери и тут же услышала подгоняющее "да заходи ты”.
– Садись на кровать, если хочешь, или сюда, – Хая, не поворачивая головы, указала на тахту.
Сама женщина сидела на полу перед распахнутым шкафом и рылась в картонной коробке.
– Телефон есть, но без интернета, – договорила я.
– Подойдет. Мне нужно отправить сообщение. Я тебе заплачу, если…
– Пожалуйста, не надо мне платить!
Женщина, перманентно пытавшаяся мне за что-то заплатить, развернулась на полу, а я протянула ей свой раритетный кнопочный аппарат. Она посмотрела на меня своим коварным кошачьим взглядом, словно собиралась спросить, не издеваюсь ли я над ней, но волновало ее другое.
– Ты можешь пообещать, что не скажешь Шаулю?
Эта просьба мне совсем не понравилась. Все вопросы я решала именно с ним, он объяснял, что нужно делать, покупал продукты по списку, справлялся о благополучии детей, даже в школу ходил на родительский день. И, честно говоря, скрывать от него такую мелочь казалось глупым. Но в своей просьбе Хая была крайне серьезна, поэтому я не посмела ей отказать.
– Если нужно, – я кивнула.
– Мне нельзя возвращаться поздно.
– Я закажу тебе такси.
– Мне нельзя на такси.
– Господи, да что ж тебе можно?
К 21:45 мы успели переместиться в зал и заварить чай. Хая расположилась полулежа на диване и внимательно меня разглядывала. Меня увлекло расписанное семитскими узорами дно чашечки, подарившее моему молчанию причину.
– Хочу знать, что Шауль успел про меня наговорить, – задумчиво протянула женщина, нежно прикасаясь губами к тонкому фарфору.
Я подняла глаза к потолку, напрягая уставшую голову, чтоб вспомнить.
– Особо ничего…Что вы себя плохо чувствуете и… кажется, пишете музыку.
Она горько усмехнулась. Так она реагировала на каждое мое высказывание длиною больше, чем в два слова.
– Предел мечтаний Арье. Религиозная и ничего не знающая.
– Вы тоже меня не знаете. Я почти месяц нахожусь в вашем доме, но познакомиться вы решили только сегодня и так и не сказали зачем.
Она только лениво помяла плечо.
– До этого не было нужды. Ладно, извини, не хотела тебя обидеть.
"Не похоже", – подумала я.
– Мне правда нужно домой.
Хая поставила чашку на пол и опустилась на лопатки, приложив ладони ко лбу.
– Я не могу тебя отпустить.
– Почему? – вырвался бестактный, но логичный вопрос.
– Потому что, если я останусь одна, черви в моем мозгу прогрызут через глотку тоннель к сердцу, и когда оно наконец остановится, я буду лежать прямо здесь, на этом диване, пока мои дети не обнаружат мое гниющее тело, – на одном дыхании произнесла Хая и печально добавила, – Поэтому тебе придется остаться со мной.
– Поставлю чайник.
Вечер сегодня не кончится.
Сквозь чуткую утреннюю дрему до моего сознания донесся скрип двери, который был таким тихим и неубедительным, что я не сразу поняла: прозвучал он во сне или наяву. Последовавшая за ним боль в шее и ослепляющий свет из панорамного окна, с которого кто-то безжалостно убирал жалюзи, сразу привели меня в чувства.
– Кхм, видимо, доброе утро?
От бодрого голоса Шауля я подорвалась с тахты, на которой провела остаток ночи после вчерашних разговоров. Мы говорили долго. Обо всем и ни о чем. Хая рассказывала про свои поездки, про детский хор и ее любовь к плаванью. Про семью и работу говорила совсем чуть-чуть и ничего конкретного. Больше спрашивала. Ей хотелось знать все: нравилось ли мне работать в швейной мастерской, с кем из детей Мойры я больше всего общаюсь, буду ли после свадьбы носить платок, как Мойра, или предпочту парик. Я отвечала, сдерживая зевки и поглядывая на время. Вряд ли Хая следила за моей мыслью. Она задала полсотни вопросов о незнакомом человеке, не спросив ни про дом, ни про собственных детей. Ей важно было лишь слышать чью-то убаюкивающе монотонную речь, чтобы не быть одной в тишине.
Мимо моего лица в сторону Шауля пролетела подушка. Он с легкостью увернулся – не впервой.
– Даже не пытайся меня сегодня куда-то тащить, – угрожающе пробубнила Хая, прячась с головой под одеяло так же, как это делает по утрам ее дочь.
– Расслабься, я здесь, чтобы освободить твою пленницу, – ответил Шауль, поприветствовав меня виноватым подмигиванием.
Это утро не переставало удивлять: два самых угрюмых, после дяди Шимона, человека оба пребывали в чудесном расположении духа.
– Я привез твои любимые круассаны.
Хая высунула из-под одеяла свой аккуратный носик, а потом и вовсе грациозно выбралась из постели:
– Тогда забираю свои слова назад, тащи меня куда хочешь.
Потом мы сидели втроем за стеклянным столом и завтракали. Миндальный круассан источал соблазнительный аромат, и моя пятиминутная слабость могла быть прощена ввиду сладкого искушения. Шауль зачитывал рабочий план, Хая кивала и пялилась в смартфон, который мужчина принес вместе с выпечкой.
– Ты можешь со спокойной душой уходить на выходные до воскресенья, дети вернутся только на следующей неделе, – Шауль обратился ко мне с ироничной ухмылкой, – Спасибо, что посидела с моим четвертым ребенком.
За это он получил локтем в бок и молниеносный щипок под пиджаком.
Проспав в скрюченном положении на кушетке пару часов, я впервые почувствовала в себе достаточно сил, чтобы нестись в припрыжку по ярким знакомым улицам. Наивная необоснованная радость, от которой поднятый ветром песок, попав в рот, покажется сахаром, скакала во мне в такт шагам.
Полжизни назад, еще до бат-мицвы, во мне было много радости. Я радовалась всему и всегда: когда разрешалось разбудить сестер на утреннюю молитву и когда дождевая вода ручьем хлестала из сточной трубы. И походы в синагогу, и все-все домашние праздники, особенно, когда мы все вместе садились за накрытый стол, и яблоки в карамели на Рош-ха-Шану – эта радость ушла, оставшись лишь детским воспоминанием, и я не знала, что она вот так внезапно вновь обрушится на мою голову.
Мойра распахнула передо мной дверь с приторным энтузиазмом, на пороге сунула бутылку молока, и только тогда я заметила тетино парадное платье.
– Вот и моя Фрида, – воскликнула Мойра для кого-то и, обняв меня за шею одной рукой, прошептала. – Сваха на кухне, ты ходила в магазин, поняла? Давай без глупостей.
Сваха была видной женщиной, занимала за столом два места, и хотя и пыталась казаться доброжелательной, ее зоркий взгляд фиксировал каждый катышек на кофте и каждое неловкое движение.
– Госпожа Голденберг принесла занимательное предложение, – Мойра обаятельно стрельнула темными глазами и присела напротив меня. – Мы с дядей его уже обсудили, слово за тобой.
На последних словах она выразительно приподняла брови, намекая, чтоб я не сильно обольщалась.
– Один очень порядочный молодой человек из очень хорошей трудящейся семьи хочет с тобой познакомиться, – начала госпожа Голденберг, отслеживая движение моего приоткрывшегося рта. – Он работает помощником менеджера в банке, так что в 18:00 в это воскресенье он готов поприветствовать тебя на первом этаже бизнес-центра Кетар.
– В воскресенье? Я… – я растерянно посмотрела на Мойру.
– Первое свидание всегда волнительно, не правда ли? – подхватила тетя, давая мне пару секунд на размышления. – Для Фриды оно будет самым первым, ее еще не сватали.
– Да, я немного переживаю, – тихо подтвердила я, хотя все мои мысли были совсем о другом. – Воскресенье так скоро, я не уверена, что готова…
Сваха аж всплеснула руками от умиления.
– О, дорогая, тебе не стоит беспокоиться! Эта встреча может стать судьбоносной, если на то Его воля. Помни, Всевышний даровал тебе предназначение, и чем скорее ты его исполнишь, тем лучше. Тем более и молодые люди стремятся его исполнить как можно скорее, а они у нас не безлимитные.
Женщина еще активнее заулыбалась, Мойра тоже заулыбалась, комкая уголок скатерти.
– Так что? – еще раз поинтересовалась госпожа Голденберг.
Не успела я осмыслить происходящее, как Мойра поднялась, решительно подошла к спинке моего стула и опустила на мои плечи свои крупные ладони.
– Я думаю, мы попробуем.
Тетя еще некоторое время наблюдала в окно, как сваха с трудом ковыляет вниз по лестнице, и когда она наконец скрылась в известном направлении, Мойра вернулась на кухню, где я обреченно ожидала "серьезный разговор".
– Я предупредила, что не приду, – напомнила я.
Если драка неизбежна – бей первым. Мойра ничего не ответила, только пожала плечами и отвернулась к раковине. Молчанием она не оправдала моих ожиданий, от него становилось дурно.
Я ни разу с ней не ругалась, во всяком случае, всерьез. Мойра частенько покрикивала на детей, но без особых упреков. Конфликтовала она в основном со старшими, с Моти, например, за тайные побеги в кино и контрабандный плеер с "неправильной" музыкой. Меня никогда не трогала.
– Я не могу в воскресенье, дети вернутся…
– Это не твои дети, – холодно прервала меня тетя, намыливая и так чистое блюдце. – Ты же знаешь, это очень важно. Отпросишься.
– Разве нельзя перенести хотя бы на понедельник? Их не было несколько дней, нужно что-то приготовить, встретить, помочь собраться в школу.
Мойра придавалась чинному молчанию. Даже не посмотрела в мою сторону. Для себя она уже все решила, и мои уговоры не имели никакого значения. Возмущение, проснувшееся на фоне упрямого радикализма Мойры, нагнало на меня наглости, подбило на безрассудное заявление:
– Хорошо, тогда мне придется работать в Шаббат!
Тетя отвлеклась от своего дела. Одним движением она выкрутила ручку крана, медленно повернулась в мою сторону. Ей было любопытно, у кого я позаимствовала столько дерзости, потому что во мне ее никогда не было.
– Нет. Ты не будешь работать в Шаббат. И ночевать где попало ты тоже больше не будешь. По крайней мере, пока живешь в моем доме, – устало вздохнула женщина, потерев морщинистый лоб рукавом. – Я не собираюсь объяснять и спорить, это для твоего блага. А теперь хватит изображать, хабибти, иди, приведи себя в порядок.
Мы еще постояли с полминуты в раздраженном непонимании и разошлись: я спать, она – собираться на вечернюю смену.
Все было продуманно. Безупречный план, рассчитанный до минуты. До 10:25 отправить детей Мойры в школу, привести квартиру в порядок и встретить дядю Шимона, который должен сегодня утром вернуться из Тель-Авива. Ровно в 10:25 выйти из дома и к 11:00 прибыть в Верхний район. К 15:00 завершить все дела по дому семьи Хадад и в 16:00 в Рамат-Шемер готовиться к встрече. Отличный план, не придерешься.
Только дядя не приехал. Я прождала его до полудня, подбирая слова, чтобы выразить недовольство первому, кто переступит порог, ведь опоздание Шимона рушило в основании хитрую схему. К возвращению Ривки из школы стало понятно, что что-то происходит. Не теряя надежд успеть к Хадад хотя бы на пару часов, я попыталась дозвониться до Мойры – получила в ответ лишь гудки.
Со старым Шимоном не могло случиться плохое. Он, вполне вероятно, задержался по личным причинам и элементарно забыл предупредить. Несколько тщетных попыток позвонить и ему ничего не прояснили – он тоже не отвечал.
Оставив Ривку за главную, я все-таки вышла из дома, и путь мой на этот раз лежал к начальной школе. Нужно было предупредить Мойру; пропасть до ужина без связи я не могла так же, как лишиться работы, которая оплачивает наши счета.
Когда школьный охранник сообщил мне, что госпожа Гликман ушла из школы в полдень по "семейным обстоятельства", я окончательно потерялась. Ощущение, что меня выкинуло за информационный борт, постепенно начинало пугать и придавать абстрактным тревожным мыслям конкретную форму. Ничего из происходившего не было совпадением, и самое главное – не вело ни к чему хорошему.
Хадад приехали раньше обещанного. Едва успев затолкать швабру в шкаф, я выбежала в зал, навстречу визжащей Заке. Акива приветственно помахал спортивным мешком, запульнул кроссовок в аккуратно расставленную обувь. Вслед за детьми на пороге появился господин Хадад, нагруженный пакетами с продуктами, и Хая, болтающая по телефону. Веселая суматоха начала заполнять пространство первого этажа, поглощая меня и вовлекая в суетливый пляс.
Перемещаясь короткими перебежками из комнаты в комнату, от сумки к сумке, я наблюдала редкую, удивительную картину. Все четверо Хадад общались друг с другом. И не просто общались, а абсолютно по-нормальному. Хая расспрашивала детей о поездке, те восторженно и с перебоем рассказывали ей про козу тети Либи, как она норовила сожрать сарафан Заки.
Поддерживая разговор таинственной ухмылкой, господин Хадад искусно наполнил бокал красным полусухим. Заметив на себе мой любопытный взор, мужчина шутливо направил бутылку в мою сторону, приглашая присоединиться, а я скрылась на лестнице, запечатлев смущение на порозовевших щеках.
Мне не хотелось завидовать – зависть уродлива. В этом доме постоянно случалось то, чего, как мне казалось, никогда не произойдет в моем. В багаже воспоминаний, с которым я приехала к Гликманам, такого не было. Были осколки кружки, разлетевшиеся по темному коридору. Перерезанный телефонный провод, уныло свисающий с шершавой стены. Были и другие воспоминания, приятные, но сегодня они вязли в голове, как в болоте, и я не старалась их достать.
Я ничего не решила. Никакого плана не придумала. Лишь гипнотизировала настенные часы, наблюдая, как минутная стрелка крадет мое спокойствие. 15:06. 15:32. 15:54. 16:18. Должна была быть дома восемнадцать минут назад. Но я не двигаюсь. Стою у лестницы, невидимая, парализованная собственным безмолвием.
Что-то случилось. Что-то случилось. Что-то случилось. Назойливая мысль больше не скрывается, а прямо гудит в ушах, требуя немедленной реакции. Я должна что-то сделать.
– Ты в порядке? – сквозь туман чудовищных картин до меня донесся взволнованный мужской голос.
Господин Хадад стоял прямо надо мной, настороженно заглядывая в глаза, из которых вот-вот хлынет град слез.
– Мне нужно позвонить, – растерянно произнесла я онемевшими губами. – Мои тетя и дядя… Я не знаю, где они… И мне нужно идти.
Арье Хадад чудом разобрал несвязную речь, достал из кармана мобильник и без колебаний протянул мне.
– У меня есть телефон, – всхлипнула я, качая головой. – Но я не знаю, куда позвонить. Шимон не приехал, Мойра не берет трубку, я оставила детей дома одних и мне нужно на свидание.
Пару секунд Арье простоял в замешательстве и даже попытался успокаивающе положить руку мне на плечо, но, к счастью, опомнился.
– Я уверен, с ними все в порядке. Иногда люди исчезают с радаров ненадолго, забывают предупредить, – он покосился на жену, которая уже стояла рядом с ним, вникая в разговор. – Так бывает. Не стоит паниковать.
Зака ловко протиснулась между родителей и подергала меня за рукав.
– Какое свидание? – обеспокоенно произнесла девочка.
– Зака, – господин Хадад звучно выдохнул и снова обратился ко мне, – Скажи, как мы сейчас можем помочь. Если тебе нужно домой, водитель отвезет тебя. Будете на месте через пятнадцать минут.
– Я поеду с тобой! – влезла Хая.
– В этом есть нужда? – мягко спросил жену Арье.
Мне показалось, ее энтузиазм ему не пришелся по душе. Он, должно быть, планировал провести с Хаей уютный домашний вечер перед тем, как снова уехать по работе.
Арье Хадад дома не ночевал и, собственно, не появлялся. В его отсутствие единственным взрослым мужчиной в доме был Шауль, разговаривать с кем-то, кроме него, было для меня странным, и я уже собиралась смущенно отказаться от помощи, но Хая меня опередила.
– Она не может поехать в машине с незнакомым мужчиной, – заявила она так убедительно, что я инстинктивно покивала головой. – Съезжу с ней, гляну, что интересного в Рамат-Шемер.
Хая игриво подмигнула мужу, но он ее речью не проникся.
– Меня не будет полчаса. Поиграешь пока с детьми, вы редко видитесь… – протянула женщина, нежно обвивая руками шею Арье, вынуждая уступить под натиском объятий.
– Тридцать минут, – промурлыкал он ей в шею. – Я засек.
– Не стоило, – тихо произнесла я, стараясь не привлекать внимания водителя. – Я бы сама добралась.
Хая обернулась, прищурилась, будто забыла, что я ехала на соседнем сидении, и снова уставилась в окно.
– Конечно стоило! Давно никуда не выбиралась.
Она разглядывала проплывающие мимо силуэты с детской завороженностью. Я мысленно считала каждый поворот до Рамат-Шемер. Целое множество обстоятельств не укладывалось в полноценную картину – мне оставалось двигаться на ощупь.
– Здесь шляпники оплевали мне машину в прошлый раз, – зевнула Хая, – Возьми меня с собой.
– Что? – переспросила я, не понимая, к кому она обращается.
Она резво развернулась и придвинулась ко мне, толкнув коленкой в бедро.
– Ни разу не была в доме у религиозных. Это же знак! Пригласи меня в гости, будет весело.
В безмятежном взгляде Хаи вспыхнул азарт; она смотрела на меня выжидающе, не давая возможности придумать причину для отказа. А я смотрела в ответ, угадывая, шутит ли она.
– Там ничего особенного. Дом как дом… Комнаты, дети…
– Фрида, какая зануда! – Хая впервые обратилась ко мне по имени. – Это же безумное приключение! Ты не можешь меня его лишить. Ну, пожалуйста.
– Безумное, – кивнула я.
– Давай, будь хорошей девочкой.
Женщина легонько ущипнула меня за плечо. От этого прилива игривой нежности мои удивленные глаза распахнулись еще сильнее, а брови стремительно поползли вверх. Я указала в сторону желтоватого каменного забора, всплывшего в ее окне:
– Мы можем остановиться здесь?
Моя просьба вести себя как можно неприметнее была немедленно проигнорирована, как и вопрос о том, как она собирается объяснять мужу свое опоздание. На нашем пути не было ничего, кроме торца дома и забора,однако Хая все равно умудрялась тормозить и засматриваться на каждый кирпич. «Как ребенок», – подумала я, в очередной раз подгоняя ее жестом. Очевидно, никакого «знака» не было. Только желание прогуляться.
– Почему здесь нет людей? – донеслось из-за моей спины.
– С этой стороны нет дверей. Но дом Мойры крайний, так что для нас это короткий путь.
Она догнала меня и предусмотрительно взяла под руку, не позволяя ускориться еще сильнее.
– Мда, жутковато. Почему ты живешь с Мойрой?
– Долгая история.
– Ну, мы все равно еще не пришли.
– Пришли.
Я остановилась возле нужной лестницы и прислушалась, пытаясь по звукам дома определить наличие в нем детей. Было тихо.
– Подождите меня тут. Нужно кое-что проверить.
– На этой улице из ужастика? – усмехнулась женщина, не отпуская мою руку. – Нет уж, спасибо.
Я недовольно щелкнула языком.
– Мойра ненавидит сюрпризы. Она гостеприимная, но не когда попало.
– Скажешь, я заставила, – Хая не собиралась отступать. – Пригрозила увольнением.
–
Сладкая ложь для моих ушей.
Она уже проскакала вприпрыжку пролет и меня не слышала.
Как и предполагалось, дома хозяйничала Ривка, которая сразу же была отправлена к Саре нянчиться с племянниками. Пока она собиралась, я успела несколько раз набрать Мойре с домашнего телефона.
– Ты всегда такая дерганая?
Вопрос Хаи прозвучал как издевка. Мне представлялось, что она действительно не понимала моего ужаса, к тому же вряд ли она знала слова, которые в этой ситуации обладали бы меньшей разрушительной силой, чем бессмысленные шутки.
– Я не дерганая. Просто переживаю, – раздраженно пробурчала под нос. – Они никогда раньше не пропадали.
– Бог мой, сколько детей! – воскликнула женщина, восторженно тыча в меня фотографией, будто я тоже видела ее впервые. – А тебя ни на одной нет…
– Это старые фото, – сказала я, убирая рамку на место. – Госпожа Хадад, мне нужно собираться. И я не понимаю, что вы ожидаете здесь увидеть, и не понимаю, что мне нужно делать, и почему Мойра решила исчезнуть в тот самый день, когда мне так нужна ее помощь!
Нежные руки Хаи оказались на пылающем лице, мгновенно остановив мой истеричный порыв. Тогда она сделала это впервые, я точно помню, потому что прохладный след ее ладоней впитался в щеки и вечность я хранила его под кожей.
– Не разгоняй сама себя, слышишь? – по-взрослому серьезно произнесла она, и от ее гипнотически повелительного тона мое дыхание остановилось на пару секунд. – Я здесь с тобой, чтобы помочь. Так что возьми себя в руки и шуруй переодеваться.
– Ага, – я послушно кивнула.
Возможно, привести ее в дом было не такой уж ужасной идеей. Ее надоедливые расспросы действуют довольно успокаивающе, дают мозгу переключиться. Я и в самом деле прекрасно знала, что делать, куда идти и о чем говорить. Одежда для встречи была приготовлена с вечера. Оставалось заколоть волосы.
Хая, проведя самостоятельную ревизию открытых комнат, ждала меня в коридоре.
– Ну-ка, подойди, – опять скомандовала она.
Она аккуратно поправила воротничок моей блузки и провела ладонями по рукавам жакета, словно проверяя проделанную работу и любуясь.
– Возле дома моих родителей был магазин коллекционных фарфоровых кукол, – произнесла она, не сводя глаз. – В этом костюме ты мне их напоминаешь…
– Это плохо?
– Нет-нет, – женщина отрицательно покачала головой. – Будь ты моей куклой, однозначно была бы самой любимой.
Она загадочно улыбнулась.
– Нужно идти, пока дети не превратили квартиру в базар.
Контрольный раз заглянув в зеркало у выхода, увидела, как Хая сбрасывает звонок мужа.
– Он наверняка очень беспокоится, – тихо заметила я.
Женщина элегантно накинула тонкий плащ, поправила волосы.
– Идем?
Надежда на то, что на этом наше совместное путешествие окончено, угасала с каждым стуком небольших каблучков ее сапог. Оценив мое смущение, Хая милостиво сообщила, что прогуляется со мной только до входа, однако, не услышав моего облегченного вздоха, ехидно скривила губы.
– Прекрати, вряд ли кто-то из ваших меня знает.
– Именно. В Рамат-Шемер все друг друга знают. Неместных видно издалека. А вы очень красивая, так что к цет акохавим вас будет обсуждать весь район.
– Как мило, спасибо.
– Я говорю, как есть, – фыркнула я, намекая, что это не комплимент.
Она опять меня не слушала. Смотрела по сторонам, точно мы свернули не туда и теперь вместо Рамат-Шемер шагали по Луне. В моменте она казалась забавной. Представилось, что за пределами родного района я выгляжу так же. Захожу за угол, а там всё – новый незнакомый мир, пугающий до онемения. Почему-то Хая не боялась. Звонко цокала по скользкой дороге, гордо переступая мусор, не прятала взгляда от пялящихся прохожих.
– Все еще хочу знать, что ты здесь делаешь? – спросила она на этот раз спокойно, без пышущего энтузиазма.
– Так для всех лучше. В моей семье, – забытое чувство зацарапало язык, – Случился разлад. Я бы не вышла замуж в родном районе. С Гликман у меня больше шансов.
Не перебивая и не пытаясь разузнать всё в деталях, Хая дослушала и понимающе покивала.
– Это объясняет твою панику, – прозвучало как вердикт, – Боишься, что Мойра бросит тебя, как родители. Из-за этого ты такая правильная.
В ее бессовестном цинизме я видела отчетливое желание бестактно залезть в мое сердце, нанеся кровавый след. Я остановилась посреди улицы и развернулась к ней всем телом. На ее умиротворенном лице не было и намека на сомнения.
– В таком случае, это объясняет и то, что я добровольно осталась с вашими детьми, когда вас они перестали волновать. Выходит, я просто разделяю их чувства.
Я гневно дернула рукой, чуть не потеряв единственные часы. Казалось, в радиусе пяти метров всё притихло, ожидая продолжения сцены.
Хая озадаченно нахмурилась.
– Я сказала это не для того, чтобы тебя обидеть.
"Так для чего же?" – пронеслось в моей голове, но для меня этот разговор уже был окончен.
– Доброго вечера, госпожа Хадад, – бросила я и скрылась за стеклянными дверями "Кетар-центра".
– Хабибти…
Мягкий тихий голос крадется по темноте грез. Его хозяйки не видно. Она в густом горячем воздухе, и мне никак не собрать ее черты воедино. Слышу звук, но больше не разбираю в нем слов. Голос бархатной волной накатывает откуда-то из далека, со всех сторон одновременно. Так хочу вспомнить ее лицо, но мысли разлетаются осколками и парят в невесомости. И лишь взгляд, по-лисьи хитрый и до одури чарующий, всплывает в памяти прежде, чем тело охватывает колючей ночной промозглостью.
– Хабибти, проснись…
В глаза бьет противный желтоватый свет потолочных лампочек. Еле поднимаю со стола тяжелую голову, провожу ладонями по окаменевшему лицу. На нем, кажется, отпечатались складки кофты. Пытаюсь проснуться, сфокусировать взгляд на сидящей рядом Мойре, но глаза слипаются.
– Это ты? Я хотела вас дождаться.
– Ничего, – шепчет Мойра, гладя меня по голове.
– Ты что, плачешь?
Я быстро обернулась на окно, пытаясь сориентироваться во времени. В окне однотонной темно-синей краской застыла последняя зимняя ночь.
– Нет, – ответила Мойра, потирая припухшие морщинистые веки. – Уже выплакала, что могла.
– Дядя?
Тетя покачала головой.
– Что? Он вернулся? – спросила я, с силой концентрируясь на происходящем. Дыхание сбилось.
– Нет. С ним случилась плохая история, Хабибти. Он теперь с Ним, – Мойра указала пальцем на потолок, и ее глаза вновь заблестели от слез.
Ее слова едва цеплялись за мое сознание.
– Где он?
– Он умер, Хабибти.
Отряхнувшись от дремы, я придвинула стул ближе к столу и села ровно.
Тетя крепко взяла мою руку своими и, ничего не давая сказать, продолжила:
– Не спеши лить по нему слез, он сейчас в лучшей ситуации, чем мы. Шимон попал в плохую историю и оставил ее нам в наследство. Мы никому не скажем, – строгий взгляд исподлобья говорил куда красноречивее ее самой, – Моти и Сара знает, детям знать не надо. Пусть оплакивают отца, как следует.
В ту ночь я не узнала, что именно Мойра запретила рассказывать. Сонный разум, занятый бессознательной скорбью, не мог принять, что смерть Шимона была взрывом, от которого раскатываются во все стороны испепеляющие живое волны. Я понимала только, что дела достаточно паршивые, чтобы снова нужно было врать. Второй раз за месяц – многовато. Скрывать что-то от семьи тяжело. Между нами и так было достаточно молчания, чтобы связь, вымоленная мною за месяцы совместного проживания, начинала неуклонно блекнуть. Эта мысль легла на душу очередным камнем. А вот осознание, что Шимона больше нет, не приходило.
Я неуклюже стянула резинку с волос и перевязала хвост.
– Сколько раз просила не трясти волосами на кухне, – прохрипела Мойра и, решив, что конструктивного диалога со мной не выйдет, махнула рукой. – Ладно, иди спать. Тебе скоро вставать.
Я поднялась из-за стола и поплелась на выход, но Мойра придержала меня за локоть.
– Еще кое-что. Это очень важно. Никому не нужно знать, что ты работаешь. Теперь лучше говорить, что ты следишь за домом и учишься быть хорошей хозяйкой, ясно?
Я помолчала пару секунд.
– А деньги?
– Про это не думай. Все равно скоро выйдешь замуж, не о чем будет думать. Все, иди спать.
Не спеша я устремилась назад в безгорестный мрак.