Виталий Каплан, Алексей Соколов Струна

Пролог

Просто так кирпич на голову не падает. Я узнал об этом в третьем классе и страшно гордился своей причастностью. Тупые одноклассники, читавшие одну лишь «Родную речь», разумеется, верили во всякие там «вдруг» и «авось». Я же хранил загадочную улыбку – правда, мало кто ее замечал.

Сейчас в улыбке моей не было ничего загадочного. А вот ощерившегося вампира я очень даже напоминал. Липкие дорожки крови на заросших щеках, встрепанные волосы… Возможно, в лунном свете глаза отливают красным. Правда, здесь, в грузовике, зеркала почему-то не было…

Нам не стали завязывать глаза. Сквозь плотные борта не пробиться даже лучику, да и фиксируй мы все дорожные повороты – что толку?

Значит, правда. Но ведь хочется усомниться, хочется… И хотя ситуация ясна как на ладони, где линии отнюдь не рифмуются с инеем… Утешусь прикладной философией – все остальное еще хуже.

Трясло изрядно. Грузовик, несомненно, стар. Прямой потомок динозавров… Ну, или мамонтов… взяли какой не жалко. Дело известное – после акции его загонят в кювет, пробьют бензобак… Пять минут геенны огненной – и все кончено, господа криминалисты отдыхают.

Впрочем, они и так не станут беспокоиться. Не вчера же родились, понимают – «Струна».

Это будет, как в боевиках с ядовитыми обложками? Выведут в чисто поле, поставят мордой к стенке, пустят пулю в затылок? Или «Струна» на выдумку хитра? Люди шептались о всяком. И где тут фольклор, где крупица истины?.. В темноте не разобрать.

Я сам себе удивлялся. Будто не меня везут лунной ночью в древнем грузовике – убивать. Будто я расположился на диване, укутался зеленым пледом, прихлебываю чай с лимоном – и читаю новый роман фантаста Сомова.

Да, понятно, защитная реакция, мозг ставит фильтры. И словно не было подвала с засиженной мухами лампочкой, лохани с вонючей жижей, а в довершение – Высокого Суда в Мраморном зале. Неужели ирония – это единственное, что из меня не смогли вышибить?

Грузовик вновь дернулся, надсадно взревел раненым буйволом – и вдруг затих. Мелко-мелко затрясся, выдохнул из себя остатки жизни. Приехали, надо полагать.

Товарищи мои по несчастью никак не комментировали прибытие. Да и стоило ли разменивать оставшиеся минуты словами. И так уж их было сказано с избытком.

Пару минут ничего не происходило. Потом коротко лязгнули дверцы.

– Ну-ну, деревянные! Засиделись? – послышался хриплый, ломающийся басок. – Выходить строго по одному, руки за голову…

Никогда в жизни не пробовал вылезать из кузова с руками на затылке. Очень неудобно.

Естественно, подножки я не нащупал и смачно шлепнулся в грязь – с полутораметровой высоты. Умудрился же водила причалить прямо в необъятную лужу…

Понежиться мне, ясное дело, не дали. Коротко, без замаха, пнули под ребра – и пришлось, кряхтя, подниматься. За несцепленные на затылке руки я тут же заработал второй «гостинец». И как-то очень быстро понял, что умирать надо с максимально возможным комфортом. Это значит – не рыпаться и выполнять команды быстро и точно.

Да в самом деле, перед кем тут вставать в гордую позу? Затянутым в черное ребятишкам такое не впервой. Время Мраморного зала, время торжественных слов кончилось.

Мы стояли коротенькой строчкой-шеренгой, лицом к выщербленному диску луны, а они стояли напротив – гибкие черные тени, ноги слегка согнуты, точно готовые распрямиться пружины. Короткие, кажущиеся игрушечными автоматы направлены нам в животы, а вот лица совершенно не видны. Просто головы, затянутые то ли темными платками, то ли танкистскими шлемами.

Сзади дохнуло холодным ночным ветром, запах пожухлой травы сливался с горьковатым далеким дымом, и где-то у самого горизонта мерцали слабые огоньки – не то окна заброшенной деревушки, не то рыжие языки костров. Кто и зачем развел их тут?

А поле казалось покрытым россыпями серебряных монеток, и хотя я знал, что это блестит в лунном свете изморозь, но глаза сейчас были мудрее мозгов.

Тишина стояла какая-то нереальная, невозможная. Ни птичьих криков, ни мышиных шорохов, ни еле слышного лязга электрички вдали. Будь время вслушаться – и впрямь различишь, как «звезда с звездою говорит…»

Но времени уже не было. Один из черных комбинезонов выдвинулся вперед и глуховато сказал:

– Что ж, господа деревянные, вы знали, чем кончите. Зло, принесенное вами в мир, нельзя изгладить, но можно остановить. А вы, носители пустоты, в пустоту и уйдете.

Он запнулся, зачем-то оглянулся назад, и луна отразилась в его глазах, блеснувших сквозь прорези матерчатой маски. Похоже, еще не затвердил наизусть ритуальную формулу.

– Но Высокая Струна все же не обделила вас своим милосердием. Каждому из вас она дает шанс и помилует тех, в ком остались еще ростки света, кто способен прозвенеть в ответ. Тех ждет не пустота, но долгий путь искупления, в далеких мирах, за гранью тишины…

– Короче, деревянные, – прервал его другой голос, постарше, с едва различимой ироничной хрипотцой. – Сейчас вы по команде бежите туда! – и обладатель голоса, невысокий и кряжистый, вытянул руку к невидимому горизонту. – Помните, в глаза вам должна светить луна. Шаг в сторону – сразу пуля. Бойцы стоят с обеих сторон. Кто добежит до горизонта, спасется.

Он затих на пару секунд, а потом коротко выдохнул:

– Пошли!

Еще секунду наша шеренга смертников стояла, оцепенев, а потом вдруг разломалась… и вот я уже бегу, и колотится клубок боли в левом боку, а впереди, разбрызгивая лужи, мчатся неловкие фигуры моих товарищей по несчастью. Но тишины уже нет, сломалась тишина, сзади не умолкает автоматный треск, слышится тонкий, истерически пронзительный свист, похожий на птичий, – только птички эти весят девять граммов и сделаны из свинца.

Никогда раньше не приходилось мне бежать по ночному полю, оскальзываясь на лезущих под ноги кочках, путаясь в усохшем, но все еще цепком и плотном бурьяне, загребая ботинками из глубоких луж. Брюки мои вымокли по колено, хоть выжимай, колотье в боку с каждой секундой становилось сильнее, боль впивалась в потроха жадным, злым язычком огня, а в голове стоял серый безнадежный туман.

Ни страха, ни надежды, ни досады – лишь монотонный, одуряющий ритм, бесконечное мельтешение синих кругов перед глазами, а вокруг – сухой треск очередей, и все меньше фигур впереди, равнодушное лунное око озирает застывшие среди мертвой травы темные пятна. А я все бегу, хотя давно уже пора словить свинцовую птичку, растянуться таким же нелепым пятном на холодной осенней земле… Ночь в тоскливом октябре… да, вот как оно на самом деле…

А потом – сумасшедшая, такой не бывает, не должно быть! – боль в правой ступне, точно над ней сомкнулись железные челюсти, и опрокидывается щербатый горизонт, лунный шар скачет через все небо, и острые стебельки колют шею, а в ушах плещется ледяная вода. Плещется – и затягивает небо, луну, всё…

Остается один лишь звон. То ли комариный, то ли оборвалась гитарная струна…

Загрузка...