Часть Первая
Любовь к жизни
Тиликва (памяти подруги)
Однажды во сне я купил дом в Австралии… Это был непонятный шаг, потому что в доме я не нуждался, тем более так далеко… Почему купил?.. В нашей бразильской квартире на карнизе в одном месте отошла краска. И обнажившийся кусочек стены явно напоминал контуры Австралии. Взглядывая в окно, я невольно всё время вижу его. Может быть, поэтому…
Время от времени сны возвращали меня в Австралию. Однако от ненужного приобретения я не избавлялся. Смирился. И даже стал ожидать очередного посещения зелёного континента. По здоровью мне тяжело летать. Поэтому путешествовал я морем…
Грустно, что теперь на дальние расстояния только летают. Да, это дешевле и быстрее. Но на склоне лет на всё начинаешь смотреть иначе. И хочется, чтобы некоторые вещи продолжались наоборот дольше и стоили дороже. Но думать о стариках – оно обременительно и скучно, я понимаю, тем более для людей бизнеса.
Корабли как транспорт существовать перестали. Поэтому я подсаживался на проходящий мимо нас туристский корабль в Рио-де-Жанейро. Он из Буэнос-Айреса приходит. И доплывал на нём до Сиднея… Пятьдесят четыре дня? – Ну и что… Эти большие корабли, как гостиницы. Кáчки нет, шведский стол, и на удивление тихо. Наверное, потому что большинство пассажиров – пенсионеры…
Почему я купил дом именно в Литгоу (Lithgow)? – Это объяснению не поддаётся вовсе. Но покупка оказалась не лишённой смысла.
От Сиднея – около ста километров в глубь континента. Прямо в порту я брал такси, это не дорого. А так транспорт там в основном до Катумбы (Katoomba). Катумба – туристское место, столпотворение, непереносимое для стремящего к уединению. Это про меня: я не переношу.
Голубые горы. Скалы Три сестры
Дорога живописная. Приходилось пересекать Голубые горы (Blue Mountains). Они начинаются прямо от границы Сиднея.… Красивое название, правда?.. Но там голубые не скалы, а лёгкая дымка, вызванная испарениями эвкалиптов, которая возникает довольно часто и держится долго. Если вам показано дышать взвесями эвкалиптового эфирного масла – это место для вас. Если вы мне приснитесь, уверен, мы сговоримся о цене дома… Продам…
Эвкалиптов действительно много. И – крупные древовидные папоротники… У некоторых в самом деле ствол, и таковые похожи на пальмы. Ну и мощный подлесок, особо не погуляешь…
Высотный перепад между уровнем долины и перевалом совсем небольшой. Поэтому Голубые горы они не столько горы, сколько сопки наподобие тех, что в бразильском штате Минас-Жерайс (Minas Gerais), где я живу во время бодрствования. Но, в отличие от нашей «серха» (serra), Голубые горы прорезаются глубокими каньонами. Некоторые по глубине чуть ли не соперничают с высотой самих гор…
Скалы отвесные, это красиво… Горы же разделяются вдоль рекой Кокс, замутнённой известняком. Название не случайно. Потому что близ Литгоу каменноугольные шахты… Кстати, «Минас-Жерайс» с португальского переводится, как «главная шахта»… Ну вот, я и понял, почему купил дом именно в этом месте: шахты – моя судьба. И дедушка был заслуженным шахтёром…
Вид на окраину Литгоу со стен Хассанс (Hassans Wals). Там как раз я дом и купил.
В моё отсутствие за домом присматривала полинезийка Шейла, в смысле она жила в нём и поддерживала дом в жилом состоянии. Шейле где-то лет 25. Она работала на швейной фабрике. В Шейле интересно то, что мы с ней не просто обходились без слов, а общались духом. Я вам скажу, что это лучший вид общения… Когда-нибудь люди откажутся от словесных языков, я верю, если не убьют сами себя раньше, конечно.
…Моим соседом в Литгоу оказался тоже пенсионер, бывший шахтёр – Томас. После смерти жены он потерял интерес к разговорам. Поэтому товарищи и соседи чурались его. И Томас искренне радовался мне, потому что я, с одной стороны, тоже не любил общаться словами, а с другой – мне доставляло удовольствие его молчаливое общество. Когда человек неприятный, разговоры составляют суть общения, особенно, если он раздражает… Странно, да?.. А когда приятный человек – разговоры только мешают наслаждаться общением духом.
Мы садились на террасе дома Томаса в кресла. Томас курил. А я смотрел на Стены Хассанс. Птицы иногда пронзительно вскрикивали, иногда красиво пели… На душу ложилось и то, и другое, потому что сидение с Томасом ласкало душу: было как-то по-особенному покойно, счастливо… Иногда я поворачивал голову и смотрел на Томаса. Он никогда не отвечал… Зачем отвечать, когда всё и так ясно? – Это суетно.
Томас любил смотреть вдаль. У него были серые глаза, которые, казалось, ничего не выражали. Наверное, именно поэтому их хотелось бесконечно разглядывать и не отрываться. Я угадывал в этих глазах бездну… – в хорошем смысле; подходил к её краю, бросался вниз и тонул. А потом вдруг таинственным образом снова оказывался в кресле и видел Стены Хассанс. Это было захватывающе… Когда Томасу надоедало сидеть и курить, он вставал и говорил одно слово:
– Поехали? —
И это всегда означало одно: мы едем в Уоллéми (Wollemi).
Уоллеми
Уоллеми – второй по размеру национальный парк Южного Уэльса. Он почти весь состоит из эвкалиптовых лесов. Никогда бы не подумал, но здешние эвкалипты имеют аж семьдесят разновидностей.
У Томаса был старенький трёхколёсный Харлей-Дэвидсон, с войны ещё. Раньше он на нём возил жену, которая на обычном мотоцикле ездить не могла… Она умерла. Теперь я…
Добраться до Уоллеми занимает где-то полчаса – и всё: лес, горы… Около одной из скал мы всегда едим. Тормозок собирала заботливая Шейла…
И вот здесь я и встретил её…
Прошу прощения, в те отдалённые времена я ещё не понимал язык пресмыкающихся, поэтому об имени не спросил. И назвал мою подругу сам для себя попросту – Ящерица…
Теперь о ней.
Итак, жила-была Ящерица. Она меня поразила прежде всего размерами – не меньше полуметра. У нас в штате таких точно нет… А считал я Ящерицу своей подругой потому, что встречал в каждый приезд и всякий раз вступал в духовное общение, если Томас по нечаянности не мешал..
Ящерица жила в трещине скалы. А днём сидела на её выступе. Он хорошо освещался и прогревался, становясь горячим, как песок на пляже. Ящерице это явно нравилось, и она то ли просто наслаждалась, то ли загорала на этом выступе. Но не так, как люди, а только на животе, чуть приподнявшись на передних лапах. Лицо её было повёрнуто в сторону солнца, но, по-моему, именно на него она не смотрела, а глядела куда-то ниже и в одну точку. Не знаю, то ли молилась, то ли стихи сочиняла… И в этом напоминала мне Томаса… Я смотрел на неё и улыбался…
Забудьте слова, отдайтесь Небу – и вы станете святым или духовным поэтом. И вас проклянут… Родственники – совершенно точно…
Когда я приходил, Ящерица поворачивалась и разглядывала меня с явным интересом, глядя, тоже не отрываясь. Язык ящериц человеческим ухом, как я потом узнал, не считывается. Тут особое умение нужно, какого у меня тогда не было. Поэтому не могу сказать наверное, но предполагаю, что она спрашивала меня о причине посещения. Я тоже смотрел на Ящерицу. Так что мы обменивались только долгими доброжелательными и изучающими взглядами… Можно сказать, что она не боялась меня, хотя, конечно, в руки бы не далась. А я и не пытался. Всё, что нравится, брать в руки не нужно…
Я старался оберегать покой Ящерицы. Поэтому приближался очень тихо и близко не подходил. Вскоре подтягивался и Томас, садился на камень, и мы молчали все трое. Полагаю, Томасу доставляло удовольствие молчаливое общение с родственной душой – с Ящерицей, в смысле.
Спустя время кое-как я научился бессловно объясняться с ящерицами по-ящерицки. И от уже состарившейся дочери моей Ящерицы узнал вот что… А дочь длила свои дни в той же трещине и на том же выступе…
Ящерицу-маму оказывается звали Тиликва (Tiliqua). Она жила беззаботно, счастливо и радовалась солнцу, молодости, лёгкости движений и видела всё в оранжевом свете… Это примерно то же, что у людей, видящих окружающее в розовом.
В урочную пору повстречался ей привлекательный ящер. Она не стала отказываться от встреч. Потому что, увидев её, ящер приоткрыл рот и…
То, что увидела Тиликва, поразило её в самое сердце: огромный язык. Этот язык перевернул всю её жизнь. У Тиликвы закружилась голова. И она поняла: это – любовь… – Она, как и люди, любовью называла половое влечение.
Что было бы с ней, если бы она могла различать цвета и увидела, что язык возлюбленного – синий!.. Представляю, я встретил бы прекрасную женщину и она, кокетничая, показала бы мне кончик синего языка… Я бы сошёл с ума и скорее всего двинулся бы за ней на край света, хотя и едва ли дошёл бы – умер бы по дороге от страсти…
Ночи не проходило, чтобы Ящерица не видела во сне медленно моргающие глаза своего возлюбленного, глядящие на неё в упор, и округлое окончание его языка с риской… Как же Тиликве хотелось, чтобы этот язык, эта риска коснулись её лица и ласкали бы его! Как желалось коснутся щекой его мужественной жёсткой щеки и целовать её… Тиликва видела это наяву и тихо стонала…
А в одну из ночей, когда луна только задумывала народиться, ящер бессовестно заполз в скальную трещину, в которой жила Тиликва, и властно обнял её… Как честная девушка Тиликва встрепенулась, надавала возлюбленному пощёчин и гневно показала пальцем на выход: «Вон!»
А ящер… То ли он размяк от пощёчин, то ли у него был вообще такой характер, а только он сидел и неподвижно и, как казалось Тиликве, умильно смотрел ей прямо в глаза. В них было столько страсти, что её не могла затемнить никакая ночь…
Тиликва начала в возбуждении ползать по своей норе взад-вперёд. В конце концов успокоилась. Cела подле ящера и они долго разговаривали о ничего не значащих вещах. Потому что дело было не в предметах общения, а в том, чтобы между бессмысленным содержанием разговоров, под видом речей невысказанно сообщить друг другу о своих чувствах…
Так они и объяснились. Ящер прикоснулся губами к губам Тиликвы. Она не стала отворачиваться. Их языки начали любовное общение. Затем ящер обнял и облизал Тиликву. Она легко ответила на объятие. А потом они, почувствовав тела друг друга и, возбудившись, – возлегли.
Тиликва знала, что этого делать нельзя, потому что потом она может понести, и её вольной жизни придёт конец. Но обниматься оказалось настолько сладко, что она поняла: разумом жить глупо. Это для учёных.
Ящер прижал её своими шпорами на лапах к каменному полу – и она отдалась… Чему? Ящеру ли, движению сердца? Подчинилась ли голосу природы, этому зову вечно продолжающейся Жизни? – она не знала, но отдалась и подчинилась.
На следующую ночь ящер пришёл снова. Он лизал Тиликву и любил… А кода они устали, Тиликва вдруг засмеялась. Ящер удивился.
– Я же не знаю даже, как тебя зовут, – сказала Тиликва.
– Синеязыкий, – ответил ящер. – А какое это вообще имеет значение? —
В самом деле, какое? Не все ли души одинаковы?.. Да, привлекает как будто тело, какой-нибудь синий язык. Но это не любовь, а влечение к синему языку. Синий язык вполне может почернеть и отвалиться. А влечение может перейти в любовь, но часто ли такое случается? Не чаще ли оно переходит во влечение к кому-то другому?..
Влечение Синеязыкого, как и у людей, быстро закончилось. А Тиликва поняла, что она полюбила вовсе не язык, а бессмертную душу Синеязыкого. После того, как тот не пришёл на седьмую ночь, Тиликва пришла в отчаяние. Потому что было ясно: это – конец. Затем её предположение подтвердили и подруги: «Твой теперь встречается с Бородатою Агамой».
Бородатая Агама (Bearded agama)
Унижение изъяснению не поддавалось: «Она же уродина! Как меня, такую неповторимую, можно было променять на гадкую тётку?» Это было выше понимания Тиликвы. «Она же вся в колючих шипах… Как же он её целует?.. Или ласки ему не важны?.. А лапы, лапы-то какие у неё?! – Тьфу!»
Тиликва чуть было не прокляла весь род мужской. Но остановилась и поняла, что это её судьба, и нет ничего страшнее в жизни для ящерицы, чем проклясть свою судьбу. Потому что проклятие, оно конечно, приятно, но имеет обыкновение вовращаться.
Тиликва выходила теперь из своей трещины только для того, чтобы наловить насекомых. А загорать больше не загорала – подруг стыдилась, потому что понесла. Это было всё более заметно…
Через четыре месяца Тиликва выродила пятнадцать сыновей и дочерей. Она не смогла их полюбить, потому что дети напоминали ей коварного изменщика Синеязыкого. Они тоже не любили мать. Может быть, потому что не нуждались в опеке. Будто кто во утробе научил их всему, что должна знать и уметь ящерица. Казалось, они даже не замечали мать… А впрочем, сейчас мораль так изменилась, что, кажется, состоит в отсутствии морали, особенно у молодых. Но это только кажется. Просто мораль настолько другая, что, думается, её нет вовсе.
Через восемь месяцев дети стали такого же размера, как и она сама. В расселине вдруг оказалось очень тесно. Перво-наперво мальчики вытолкали девочек. Хотели избавиться и от матери, но Тиликва показала им зубы. Тогда ей сказали:
– Да подавись ты своей трещиной, биологическая мать. Мы не предполагаем иметь такого злобного члена семьи, как ты. —
И – ушли. Тиликва осталась одна. «В чём я была неправа? – думала она. – Надо было уйти, чтобы эти здоровяки развлекались в моём жилище?.. Может, быть, может быть… Видать, время такое настало… Почему дети бывают такими жестокими и душевно тупыми?.. В кого они, в отца?..»
Тиликва часто плакала. Плач не помогал, наоборот, ещё хуже на душе становилось. А от горя как-то нужно было отделываться, иначе жить как?.. И Тиликва отдалась молитвам.
У ящериц, как и у прочих живых существ, есть свой бог. Ящеречный бог душевную боль Тиликвы то ли отказался утишать, то ли просто не мог. И по наитию Тиликва обратилась тогда к великому Непостижимому… Что такое? – Да Его все знают, кроме людей. Потому что для познания Всевышнего люди слишком умны. И воображение у них богатое…
Все два года между рождением детей и второй беременностью Тиликва упорно молилась. Стыд перед подругами отпустил её. И Тиликва теперь по-прежнему грелась на своём выступе. И, как и раньше, я и Томас духовно общались с ней… Чувствуя величие внутреннего молитвенного покоя Тиликвы, Томас робко и счастливо улыбался ей. Если бы ящерицы могли улыбаться, то Тиликва, конечно же, отвечала бы улыбкой Томасу…
Однако благодати продлиться долго было не суждено, как и всему на Земле. Жизнь есть жизнь. Мы не знаем, чтó не так, гдé мы оступились и оступились ли вообще. А только по воле Предвечного всё вдруг меняется до неузнаваемости, даже, может быть, разом. И никакая тут молитвенность не спасает.
…Вдруг нова объявился Синеязыкий. Нутром ли чувствовал, что Тиликве пора настала беременеть, или как? – Кто знает, а только явился он в один прекрасный вечер, высунул язык свой завлекательный и стал прощения нудить.
Тиликва плакала. Она действительно любила этого подонка, в смысле его бессмертную душу. И молчала. Потому что объяснить мерзавцу, что он дерьмо, невозможно. Подонок в собственных глазах всегда хороший и правильный, бывает, даже поучатель человечества…
Да, это было любимое существо, но оно пришло из какого-то параллельного мира. И обладало неведомой ей моралью…
Пока гад пресмыкался перед ней, Тиликва не столько слушала, сколько пыталась понять его как ящера, в смысле, как мужчину. И вдруг подобно зарнице блеснула догадка: мораль Синеязыкого состояла в отсутствии морали. «Он же чувственно туп. Это не ящер, это жестокий безумец, а потому и дети его – выродки».
Тиликва почувствовала, что она потеряла не только духовную опору, не только веру в жизнь, но и что само основание её трещины будто покачнулось… Она потеряла сознание…
Когда среди ночи Тиликва пришла в себя, поняла, что изнасилована. Но её это не огорчило. Потому что хуже духовного изнасилования, которое она пережила с Синеязыким, уже ничего быть не могло. Её мир был разрушен, как она чувствовала, окончательно.
Тиликва вновь зачала. В молитвах она просила великое Непостижимое о благодати любви к нечистоте, которую теперь несла в себе. На это ушло всё время беременности.
Над моей ящерицей смеялись подруги… Кто больнее подруг высмеет горе, особо ежели за глаза?.. Приходила мерзкая Бородатая тётка и тоже хохотала в лицо Тиликве:
– Идиотка. Мой он. На что рассчитывала, когда задницу-то подставляла, а? Удержать думала? – Ха!.. Святая наивность… Мой, поняла? И навсегда… Утрись!..
Тиликва недоумевала: «Как же так, у меня такая чистая душа, а Синеязыкий выбрал столь грязную спутницу жизни… И почему только мужиков так тянет на куски женского дерьма?..» – Тиликва не находила ответ на собственный вопрос и грустила.
Не зная всего этого, мы с Томасом, конечно, не понимали, чем был вызван скорбный вид Тиликвы. И даже радовались появлению многочисленного потомства: на этот раз она выродила девять мальчиков и девять девочек. Те явно любили мать: они льнули к ней, карабкались к маме на шею, на спину и весело на нас посматривали… «Эти в меня пошли», – думала Тиликва.
Мы с Томасом улыбались до ушей. И если не смеялись, то только потому, что боялись вспугнуть семейство, казавшееся если не святым, то счастливым – почти точно. Почти – если бы не глаза Тиликвы…
Да, радость материнства это одно. Но бывают в жизни такие душевные раны, уврачевать которые не властно и само время. Они – наказание свыше, искупление наше. И раны эти благо переживать с благодарностью к непостижимому Небу, с любовью к Нему и великому Закону Воздаяния… Тиликва поступала именно так. Длительные молитвы давали себя знать…
Через восемь месяцев дети выросли. От невозможной тесноты в доме пошли обиды, недовольства, распри и, наконец, драки. Драки становились кровавыми. Тиликва старалась разнимать детей. Но однажды при этом набросились и на неё самоё…
Страсти не имеют границ и укорота на Земле. А отказаться от страстей ящерицы не могли. Это доступно только человеку, полностью погружённому в молитву, и то не всякому.
Тиликва была серьёзно ранена. И опомнившиеся дети тщетно пытались просить у неё прощения.
Ночью, когда все уснули, Тиликва оставила родимый дом и поползла куда глаза глядят, оставляя кровавые следы.
В очередное посещение скалы Тиликвы мы с Томасом сколь не ждали её появления, а не дождались. Одна ящерица загорала на месте Тиликвы, но это была не она. Другие бойко то вбегали, то выбегали. И их было всего три. Мы почувствовали недоброе, но не придали этому значения.
– Ладно, поехали, с досадой сказал Томас, – которому надело ждать, – воллемию (Wollémia) покажу.
– Что-что?
– Увидишь, – бросил в полуобороте Томас.
Я имел все основания ему доверять, и мы двинулись.
Ехали довольно долго, попали в каньон. И там нам дорогу преградило исполинское дерево, лежащее на земле.
– Смотри, вот она, воллемия, – сказал с гордостью Томас. – Это самое древнее растение на планете. Ему тысячу лет.
– Подожди-ка, – не поверил я, – но, думаю, есть и постарше, Мамврийский дуб, например…
– Ты не понял, – перебил меня Томас. – Не самое старое, а самое древнее. Оно считалось вымершим миллионы лет назад. Пока один наш парень, Дэвид Нобл (David Noble), его тут не нашёл. —
Я подошёл, прикинул. Порядком выше меня и в длину метров сорок.
– Только это полугнилое?
– Ну не-ет, – воодушевляясь, продолжал Томас. – Тут их около сотни…
Я удивлённо смотрел на него, потому что никогда таким его не видел. Даже представить не мог, что мой друг одержим страстью родинолюбия. А страсть развязывает язык…
– Таких деревьев нет больше нигде в мире. И они будут жить, потому что размножаются от корневой поросли друг друга. —
И Томас так посмотрел на меня, что я нисколько не сомневался в его с воллемией полного превосходства надо мной.
Wollemia nobilis
Я подошёл к молоденькому деревцу и увидел, что оно взято под наблюдение заботливыми биологами, может быть, тем самым Дэвидом Ноблом. И прочёл на табличке, воткнутой в земле рядом с деревцем, что оно было хвойное и вечнозелёное… По-моему, нечто среднее между сосной и мимозой. Я повернулся к Томасу, чтобы высказать ему эти мои соображения – и замер с открытым ртом: я увидел Тиликву.
Наша подруга сидела на стволе лежащей воллемии и грустно смотрела на нас. Томас тоже обернулся…
Мы всё поняли, и как могли, передали своими глазами и сердцами глубокое участие и сострадание Тиликве…
«Дети, почему вы бываете, пусть невольно, палачами родителей?» – подумал я… Впрочем, что значит, почему? Жестокий посторонний человек с презрением быстро ответит: «Какими детей воспитали, такими они и получились, сами виноваты»… Только кто же заведомо хочет дитю своему, кровиночке родной зла?.. Не-ет, не так всё просто, а Закон Воздаяния воистину непознаваем… Дети, не торопитесь расстреливать родителей. Погодите, поглядите, кого сами-то выродите, может, почище себя ещё уродов… Поймёте тогда кое-что…
Мы с Томасом стояли и молча тихо плакали. Тиликва, казалось, тоже хорошо понимала и благодарила нас.
– Всё! – сказал Томас и пошёл к мотоциклу.
Он включил двигатель. Тиликва не испугалась. Её голова была повёрнута к нам. Я сказал ей духом «прощай!», обхватил руками Томаса и зарыдал ему в спину.
– Брось, – ответил он, – судьба такая.
Потом мы ещё один раз приезжали к стволу воллемии в каньон, но Тиликвы уж не видели. А скалу её навещали часто. Из детей Тиликвы от вторых родов в трещине осталась только одна дочь её. К тому времени я уже неплохо понимал язык ящериц. Многое из того, что я вам тут понарассказывал, я узнал как раз от этой дочери. А ещё она сказала вот что:
– Тиликва повторила судьбу матери. Она с братьями и сёстрами выгнала бабушку мою на улицу… Не знаю, чем-то уж бабка им не угодила.
– А что, мать может не угодить? – не поверил я.
– Ещё как, не сомневайся, – уверила меня тиликвина дочь, – хуже ворога может показаться. И думала Тиликва, что поступила с матерью по справедливости…
Эх, представления наши о добре и зле, о справедливости и несправедливости… Стóите ли вы больше выеденного яйца? Есть ли они вообще, эти добро и зло? Не много ли берём мы на себя, судя ближних? Да не просто своим умом осуждая их, а подчас и боженьку в палачи привлекая, высказывания Иисусовы в сердца ближних втыкая, как шила, как жала ядовитые…
Нет, прошло время обличающего слова, потому как теперь слово исключительно лукаво. И настало время молчаливой бесстрастной любви… А Закон Воздаяния?.. Да не тщитесь вы его распознать, успокойтесь: пустое это. Любите только…
– А ты-то что ж? – спросил я дочь тиликвину.
– А на мне, видать, искупление исчерпалось, – сказала она. – Мои дети сами ушли, с миром. У каждого своя жизнь. Иногда приползают справиться, жива ли мамка-то, – закончила дочь тиликвина и сжала челюсти. Заплакать может боялась, не знаю…
Томас вскоре после того умер. В последние месяцы он любил ездить к заброшенной шахте (Glow Worm Tunnel). Там туннель искривлён так сильно, что не видно ни зги. И полно светящихся червей на стенах. Как светлячки, только большие, и не жучки. Я один раз поехал с Томасом. Но как увидел вход – ну прямо, как в могилу. И некоторые люди, войдя туда, огня не зажигают, чтобы на червей любоваться…
Тоннель пылающих червей
Чем это привлекало Томаса? То ли к грядущей смерти привыкал? То ли, как Орфей, жену свою незабвенную пытался обрести в том как бы загробном царстве?.. Кто знает?.. А только в последний мой духовный прилёт в Литгоу Томаса на месте уже не было, и лишь сосед могилку его показал.
В доме помимо Шейлы оказался какой-то угрюмый белый мужик.
– Кто такой?
– А это жених мой, Бобби, инженер с текстильной фабрики… Мы бы дом-то купили, – помявшись добавила Шейла.
Я подумал немного и сказал:
– Да живите, и так, гляжу, живёте. А деньги оно суета. Какая суета в мои-то годы? – Смех один. —
Те, конечно, стали меня благодарить. А я больше снов про Австралию я не видал. Тиликва умерла, Томас умер… Не хочу… Да вот и Шейла мужика нашла… Что ж, дело житейское. Но мне жалко. Такая обходительная, улыбчивая была, душевная. Милое дело поглядеть… Ладно, на латинос и негритянок буду смотреть по месту жительства. Они мне тоже улыбаются.
Мать комариная
Есть огромная страна – Комаровия. Там живут комары. Страна заселена густо до того, что когда комары водят хороводы, они заслоняют свет, как туча. А водят хороводы комары потому, что любят и умеют радоваться. А оттого, что радуются, комары постоянно поют песни. Когда люди разучились радоваться, они и песни перестали петь. Это я в течение своей жизни наблюдал.
За руки в хороводе комары не берутся. Комары собираются в большие клубки, похожие на огромные куриные яйца. И внутри каждого яйца, веселясь, двигаются, как хотят. Правило в хороводе одно: летай, как хочешь, только не вырывайся из клубка. Кто же случайно покинул хоровод, тот сразу понимает, как грустно летать одному без товарищей, и возвращается в свой клубок. А клубок – это большая и дружная семья.
Семья самодостаточна. В ней есть, например, школы, свои мыслители, учёные, политики, военные, судьи, полицейские… Только вот все питаются врозь: летят к цветам и пьют нектар. Ну, а уж если какое животное окажется рядом с клубком… Лучше бы оно этого не делало… Впрочем, кусаются только женщины, вы понимаете. У мужчин таких острых зубов нет. Мужчины по природе спокойнее, рассудительнее и доброжелательнее относятся к миру.
Комары благочестивы. Но свои религиозные чувства выражают иначе, чем люди. Они не ходят в молельный дом и не замирают там, слушая писк священнодействующего комара и зудение певчих. Молитва для всех естественное состояние.
Комариный писк, вы думали, что это такое?.. Вот ноет комар у вас под ухом, что он делает?.. Конечно, он говорит: «Какой вкусный человек попался! Какая у него розовая и тонкая кожа! Какие удобные поры!»… Но это только малая часть его разговора… Да, пищá и зудя, комары обмениваются между собой сведениями, выясняют отношения. Но, поверьте мне, уж я-то познал комаров, они не делают этого непрерывно, как мы с вами. А в основном общаются со Всевышним…
Мы, если и помолимся, то где-то с полчасика в день в лучшем случае. А в остальное время говорим и слушаем непотребное. Комары же поют не абы что: прославляют своего бога Йуууя и чтут прародителей Ммммлл и Ииии…
Вам, конечно, комариные имена кажутся странными. Но, поверьте, людские имена комарам представляются столь же нелепыми.
Пожив с комарами в комарином обличии я во многим усвоил их язык. Но вот передать людям мои знания оказалось совершенно невозможным. Хотя я, конечно, мечтал поначалу составить, к примеру, комаро-английский или русско-комариный словарь… Да его б расхватывали, как горячие пирожки у метро. Ибо кому комары-то не досаждают? А тут появилась бы возможность и выяснить их намерения, а женщинам комариным предложить какой-то заменитель вашей крови… Такой словарь можно было бы выпустить тиражом, эдак в миллиард… Недорого, долларов по пять за книжку… Это что ж получается-то, а?.. Уйййй!..
Однако моим мечтам осуществиться было не суждено. Потому что комариные «слова» не поддаются выражению с помощью букв, разве что иероглифами можно было бы попробовать их изложить. Только я в них не силён… У комаров, к примеру, нет глухих согласных. А и гласные, и звонкие согласные незаметно переливаются друг в друга. Интонации же то поднимаются, то опускаются. Это несколько напоминает работу звуковой сирены… И ото всех этих тонкостей зависит смысл речи, в смысле писка, нытья или зудения…
Очень-очень жаль, что я не могу донести до вас всю прелесть комариной речи. Но поверьте мне, она весьма разнообразна, в ней есть и проза, и стихи, и, конечно же, свои шекспиры и байроны…
Комаровия отличается от других стран тем, что комары там любят жить большими семьями, только что спят по отдельности или, конечно, парами… Люди же жить большими семьями уже не хотят давно. А всё почему? Потому что в страстях пребывают, да старших не слушают. Думают, старшие дураки или самодуры… Ан нет, старики о семье думают, в корень смотрят. А молодым что корень? Им лишь бы ягодку надкусить, выплюнуть да на новую нацелиться… Какая уж тут большая, дружная да любящая семья? Какое может быть счастье?!..
Знал я одного руководителя большой страны, который обещал каждому жителю по отдельной квартире, да ещё бесплатно. Народ возмутился и сверг супостата. Но сверг не оттого, что хотели жить большими семьями, а потому что бесплатно. Бесплатно – оно не интересно… Давайте, я предложу вам мою книжку бесплатно – вы и глядеть на неё не станете… Не-ет, я не жадный. Мне вообще ничего не нужно. Просто это вы так устроены. А народ надо, если уж не любить, то уважа-ать как следует, вас, например, дорогой читатель… Приятно, да?.. Правильно. Счита-аться с ним, с народом-то. Ведь что мы есть по отдельности, без народа-то? – Дерьмо собачье, вот что…
Ну так вот, в большой комариной семье много маленьких семей. И в каждой семье много ребятишек: комариных мальчиков и девочек. Они никогда не ссорятся и не возражают родителям. А родители не ссорятся с бабушками и дедушками… Мне это очень нравится. И если непостижимое Небо ещё раз пошлёт меня на Землю, мне хотелось бы воплотиться комаром в Комаровии, а не каким-нибудь принцем или наследником многомиллиардного состояния, курам на смех, на что оно… Семья, любящая семья, вот наиважнеющее, что в жизни есть, кто бы это ещё понимал, да претворял в жизнь… Болтать-то все горазды.
А самые главные в большой и дружной комариной семье – прадедушка и прабабушка. Они очень старые, поэтому медленно летают в самом низу клубка и тихо радуются весёлой жизни и счастью тех, что сверху. Правда, прадедушка и прабабушка от старости часто смотрят вниз. Потому что, чувствуют, их пора летать и радоваться подходит к концу. Так уж им заповедал комариный бог Йуууй. А когда прадедушка и прабабушка однажды уже не могут взлететь, они сидят на земле и только слабо шевелят крылышками, а вокруг них собираются дедушки и бабушки. Прабабушка и прадедушка выбирают из них других старых и мудрых комаров на своё место. А сами находят в земле щель и уходят в подземную страну. Там живут прадедушки и прабабушки всей Комаровии. Щели эти заветные.
Однажды во сне я полетел в Комаровию, там уменьшился до размера комара и отыскал заветную щель. Я согнул лапки и заглянул туда. В щели было темно. Я просунул вовнутрь головку с усиками. И тут мне кто-то больно ударил по усикам и строго пропищал:
– Стой, куда идёшь?
Мои глаза начали привыкать к полумраку. И тогда я увидел очертания комара. Так ли это было на самом деле или нет, но он показался мне чёрным, а в руках держал палочку.
Я был очень вежливым комаром. Так меня научила жизнь в образе человека. Люди меня били недуховными и духовными палочками весьма болезненно. Мне было неприятно и обидно. Не желая повторения того же в Комаровии, я покачал головкой, пошевелил усиками в знак почтения и ответил:
– Прошу прощения, но мне очень хотелось бы узнать, куда уходят прадедушки и прабабушки и посмотреть, как они живут.
Чёрный комар засмеялся и от этого подобрел.
– Кого ты хочешь провести, – пропищал он через смех. – Я караулю здесь уже второй год, проверяю удостоверения личности прабабушек и прадедушек. Но никогда ещё никто ко мне не обращался с такими просьбами… Ты – не настоящий комар! – вдруг сделал Чёрный комар неожиданный для меня вывод.
…Вы знаете, жизнь в обличии человека привела меня к потребности сердечно любить непостижимое Небо и трепетно благоговеть перед Ним. Преображение в комара не вывело меня из сего благодатного состояния. А нахождение в нём связано с совершенной правдивостью, потому что это способствует чистой совести. А чистая совесть так приятна… Ну, это вы и сами без меня знаете. Поэтому я виновато склонил головку долу, так, что усики коснулись земли, и сознался:
– Да, я преображённый человек.
– Так ты – челове-ек! – обрадовался Чёрный комар, набросился на меня и вонзил жало в мой животик.
Я потерял сознание.
…Когда очнулся, я обнаружил себя в полумраке на земле. Рядом сидел Чёрный комар и участливо смотрел на меня. Увидев, что я очнулся, он замахал крыльями и возгласил:
– Маленький человек очухался!
Я приподнялся на одной лапке.
Комары хорошо видят в темноте. И вот, что увидел я.
Я находился в просторной пещере. Вокруг меня на некотором расстоянии плотным кругом стояли красивые комары с чёрными брюшками и недобро щурились. Их тело было, в отличие от моего, покрыто красивыми белыми пятнышками, передние ноги казались длиннее моих, а задние и вовсе превосходили в пару раз… Сравнив этих комаров с собой, я понял, что проиграю схватку даже с одним из них. А потому счёл за благо покориться судьбе.
– Так чего же тебе надобно-то здесь? – спросил из глубины пещеры неприятный гнусавый и скрипучий голос.
Тут чёрные стражники разомкнули свой ряд, выстроились двумя шеренгами и подняли задки кверху, а я встал на ножки.
– Задницу, задницу кверху задери, невежа! – запищал Чёрный комар.
Я на всякий случай выполнил его указание.
– Та-ак, – сказал тот же неприятный голос, – гордыни в тебе меньше, чем у других представителей твоего племени вырожденцев. Значит, общение возможно.
– Кто ты, – стараясь быть предельно уважительным, спросил я.
– Мать твоя комариная, вот кто я.
Приподняв головку, я увидел очень большую комариху, раза в четыре больше меня. Она лежала на незамысловатой большой кровати на боку, подперев голову лапкой и с большим сожалением меня рассматривала.
– Прошу прощения, – озадачился я, – как же Вы, многоуважаемая, можете быть моей матерью, если меня родила мать человеческая?
– Хе-хе-хе-хе, – надсадно, хрипло засмеялась Мать комариная. – Ты, как и твои соплеменники, глуп, я погляжу. – В молодые времена свои я б такого, как ты, до смерти закусала и не пожалела бы… Да-а, много кровушки человеческой я попила за жизнь свою, мно-ого, хе-хе-хе-е-е… —
Мать комариная задумалась, вспоминая своё кусачее прошлое. —
А нынче, чую, смерть приближается, – продолжила она. – И потому охота мне с человеком побеседовать.
– Говори, матушка, – тихо молвил я, – коль смогу – утешу.
– Задницу-то можешь опустить, – подобрев, сказала комариха. – Садись и слушай. —
Я сел, охрана пала на колени, и Мать комариная наша начала свой рассказ о бытии.
– На второй день после того, как господь бог наш Йуууй сотворил Землю… —
Я решил не перебивать Мать комариную, чтоб чего не вышло. —
А Земля же в те времена была невидима, неустроена и тьма наверху бездны. И носился над Землёю великий дух комариный как предтеча всего грядущего. И пропищал тогда Йуууй:
– Да будет твердь посреди воды. И было так. И собралась вода в собрание едино, и явилась суша… Вот тут-то Йуууй и создал первого комара по образу своему и подобию, и нарёк его Ммммллл. И вошёл в Ммммллла великий дух комариный, и ожил Ммммллл. Ожил, расправил крылышки и, радуясь, закружился над твердью и водами, славя Йуууя.
И увидел Йуууй, что это хорошо. Но захотелось ему отдохнуть от трудов праведных, потому как утомился он от творения. И создал Йуууй перед сном подругу Ммммлллу, назвал её Иииии и прозудел так:
– Раститеся и множитеся, полните Землю, и господствуйте ею. —
На этом замолк и опочил.
Ммммллл и Иииии обрадовались друг другу. Писка Йуууя не поняли. Но весело летали, резвились и пили нектар цветов, которые любящий отец Йуууй предусмотрительно для них насадил.
Как оно получилось – ни тот, ни другая не знали. А только Иииии понесла. Погоды стояли тёплые. И вскоре отложила она яйца у воды… Дети пошли, внуки… И, наконец, заполнили комары всю Землю, оттого и назвали её Комаровией. Некоторых из комаров господь Йуууй благословил сосать кровь животных. А потому не было в Комаровии живой твари, которая не боялась бы комаров и не признавала бы их господства.
Сколь же счастливо было это время – и рассказать невозможно. Да только счастья вечного не бывает.
И вот, однажды родился комар Зззиии. У него оказались искажённые половые наклонности, как он сам о себе зудел – природные, так сказать… Правда, нет ли – не знаю. Если наклонности оказались – значит, так было угодно господу нашему Йууую. И вот Зззиии влюбился не в комаровочку – можешь ли себе представить? – а в цветочную мушку!.. Ну на что ж это похоже… – Мать комариная цокнула, сплюнула и глубоко вздохнула. – Комар и мушка?!..
Цветочная мушка
Ну да, прежняя Мать комариная сказывала, что мушка та была не в пример комаровочкам любвеобильная и красивая. Трудно было устоять перед её чарами. Передние лапки, говорит, у неё были особенные, как пёрышки. Обнимала она ими Зззиии, щекотала. А уж что хоботком вытворяла – об этом просто неприлично рассказывать… Ну кто ж такому удовольствию не поддастся?.. Иная ж комаровочка и такая расхорошая, и сякая, а вот не может доставить комару желаемого удовольствия… Не может – и всё, какой с неё спрос?.. Всякая комаровочка может дать комару только то, что имеет. Да…
И вот, занялись они, эти двое, половыми отношениями… Дети пошли… И тоже с неблагоприятной наследственностью, понятно: и не комары, и не мушки… Дошло до того, что выродили потомки Зззиии комароядное насекомое, вот что. Доигрались со свободой своей, мол, с кем хочу, от того и ребёнка завожу… Завели, язви их…
Половые вольности нарастали, как снежный ком. Живые существа рождались всё больших и больших размеров. Комариные личинки стали в рыб преображаться, те выпрыгивали из воды и комаров ели. Птицы залетали по небу да тоже норовили предков своих, комаров есть. Глядишь, по земле и орангутанги заковыляли. Потом появились гоминиды, питекантропы, неандертальцы… И вот ты, наконец, приполз сюда, кроманьонец ты наш, так-то и так тебя… —
Мать комариная снова вздохнула. —
А ведь не совокупись в древности тот комар с мушкой цветочною… Жизнь-то была какая нынче распрекрасная, а? – Одни комары на Земле да мушки. Вас бы, людей и на дух не было б, планету вы бы не уничтожали… Был бы Рай, который и заповедовал господь наш Йуууй…
Но ничего, и на вас развитие жизни не остановится, будь уверен, уж я-то знаю, Мать комариная ваша. Неизвестно, во что ещё вы, люди, выродитесь. Мне рассказывают про ваши совокупления. Тут добра не жди. И я всю жизнь, познавши ужас неправильной половой жизни, внушаю молодёжи: «Живите и любите друг друга по завету предков, чистоту рода соблюдайте комариного».
Только кто ж нынче стариков-то слушает? До чего вы все досовокупляетесь? – Представить страшно… А потому не жалко мне Комаровию покидать да в райские пажити господа нашего Йуууя переселяться… —
Тут стал я Мать комариную утешать тем, что ни одна чешуйка с тела комариного не падает без святой воли на то… Ну, про непостижимое Небо я, понятно, не стал ныть… «Без святой воли на то самого Йуууя», – прозудел я. А ещё пропищал, что вне зависимости от происходящего нам благо полниться любовными излияниями, объяснениями в любви ко господу. Тогда житейские невзгоды неизменно станут отступать, а на бытийствующих таким образом низойдёт божественная благодать…
Слушала меня комариная Мать, слушала – и из подслеповатых глаз её закапали слёзы.
– Хотела я перед смертью вкус крови человеческой вспомнить. Да только так ты зудишь сладко, такое утешение дал моей исстрадавшейся по комариному роду душе, что отпускаю тебя с миром. Лети и расскажи людям о том, что может случиться при совокуплениях не по заветам предков… Может и остерегутся и не выродят чудовищ, которые вот-вот придут на смену вам и начнут гоняться за вами и поедать вас, как прежде нас начали птицы клевать… А то ведь придут чудовища-то, а? Приду-у-т, ха-ха-ха-ха-ха… Иди, жирок наращивай, фаст-фуд ешь, хе-хе-хе-хе…
Отпустите его, – сказала Мать комариная страже, отсмеявшись. Голова её упала. И заснула она… Временно или навсегда – того я уже не знаю.
Стража довольно грубо вытолкнула меня из подземной страны. Я прилетел домой, проснулся и принял человеческий облик. Включил компьютер и сразу же записал сию поучительную историю. Иначе люди не узнают о трагедии комариной цивилизации и о надвигающей катастрофе нашей. Ведь кто язык-то комаров знает кроме меня?
От мрака к свету
В городской канализации жило большое сообщество червячков. Червячковое божество сотворило их вскоре после устройства канализации и заповедало жить в дерьме. Я не могу сказать, почему оно так поступило. Возможно, для выполнения какой-то необходимой работы в невероятно сложно устроенном бытии. А может быть, воплощение червячками в канализации было наказанием во исполнение великого Закона Воздаяния… Многие так называемые разумные двуногие существа думают, что ад это нечто огненное… Как знать, как знать…
У червячков другое представление о времени, чем у нас с вами. Город, в недрах которого они жили, был построен всего сто с небольшим лет назад. Но им казалось, что они бытийствуют с незапамятных времён. В сообществе червячков были свои мыслеблуждатели, которым не жилось естественно, то есть просто так, как заповедано свыше. И они придумывали разные легенды, идеи и теории. Так, они придумали сказку о первом червячке, родоначальнике всего их сообщества, и жене его. Также они постоянно переосмысливали историю своего бытия в угоду меняющемуся начальству…
О, это была долгая, насыщенная великими событиями история с общественными преобразованиями, борьбой за лучшие места в канализационных трубах и справедливость в пользовании ими. Были свои червячки герои и злодеи. И даже правительство, состоящее из самых лукавых червячков. Оно было тайным. Поэтому обычные червячки, жившие естественно, так те о его существовании и не догадывались.