Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле;
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол, и дом.
Всё прошло: с зимой холодной
Нужда, голод настаёт;
Стрекоза уж не поёт:
И кому же в ум пойдёт
На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползёт она:
«Не оставь меня, кум милой!
Дай ты мне собраться с силой
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей!» —
«Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?» —
Говорит ей Муравей.
«До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас
Песни, резвость всякий час,
Так, что голову вскружило». —
«А, так ты…» – «Я без души
Лето целое всё пела». —
«Ты всё пела? это дело:
Так поди же, попляши!»
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна;
но только всё не впрок,
И в сердце льстец
всегда отыщет уголок.
Вороне где-то Бог
послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать было
совсем уж собралась,
Да позадумалась,
а сыр во рту держала.
На ту беду
Лиса близёхонько бежала;
Вдруг сырный дух
Лису остановил:
Лисица видит сыр,
Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву
на цыпочках подходит;
Верти́т хвостом,
с Вороны глаз не сводит
И говорит так сладко,
чуть дыша:
«Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать,
так, право, сказки!
Какие пёрушки! какой носок!
И, верно, ангельский
быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись!
Что, ежели, сестрица,
При красоте такой
и петь ты мастерица, —
Ведь ты б у нас
была царь-птица!»
Вещуньина с похвал
вскружилась голова,
От радости в зобу
дыханье спёрло, —
И на приветливы
Лисицыны слова
Ворона каркнула
во всё воронье горло:
Сыр выпал – с ним была
плутовка такова.
У Льва просила Мышь
смиренно позволенья
Поблизости его
в дупле завесть селенье
И так промолвила:
«Хотя-де здесь, в лесах,
Ты и могуч и славен;
Хоть в силе Льву
никто не равен,
И рёв один его
на всех наводит страх,
Но будущее кто
угадывать возьмётся —
Как знать? кому в ком
нужда доведётся?
И как я ни мала кажусь,
А, может быть, подчас
тебе и пригожусь». —
«Ты! – вскрикнул Лев. —
Ты, жалкое созданье!
За эти дерзкие слова
Ты стоишь смерти в наказанье.
Прочь, прочь отсель,
пока жива, —
Иль твоего не будет праху».
Тут Мышка бедная,
не вспомняся от страху,
Со всех пустилась ног —
простыл её и след.
Льву даром не прошла,
однако ж, гордость эта:
Отправяся искать
добычи на обед,
Попался он в тенета.
Без пользы сила в нём,
напрасен рёв и стон,
Как он ни рвался, ни метался,
Но всё добычею
охотника остался,
И в клетке на показ
народу увезён.
Про Мышку бедную
тут поздно вспомнил он,
Что бы помочь она ему сумела,
Что сеть бы
от её зубов не уцелела
И что его
своя кичливость съела.
Читатель, истину любя,
Примолвлю к басне я,
и то не от себя —
Не попусту в народе говорится:
Не плюй в колодезь, пригодится
Воды напиться.
У сильного всегда
бессильный виноват:
Тому в Истории
мы тьму примеров слышим,
Но мы Истории не пишем;
А вот о том,
как в Баснях говорят.
Ягнёнок в жаркий день
зашёл к ручью напиться;
И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест
голодный рыскал Волк.
Ягнёнка видит он,
на до́бычу стремится;
Но, делу дать хотя
законный вид и толк,
Кричит: «Как смеешь ты,
наглец, нечистым рылом
Здесь чистое мутить питьё
Моё
С песком и с илом?
За дерзость такову
Я голову с тебя сорву». —
«Когда светлейший Волк
позволит,
Осмелюсь я донесть,
что ниже по ручью
От Светлости его
шагов я на сто пью;
И гневаться напрасно
он изволит:
Питья мутить ему
никак я не могу». —
«Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль
такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты
ещё в запрошлом лете
Мне здесь же как-то нагрубил:
Я этого, приятель, не забыл!» —
«Помилуй, мне ещё