Белый сарай
1
– СЕГОДНЯ про что? Про Снежного Призрака?
Про мистера Шорка?
– Про Булькожажда!
– Тьфу! Вы каждый вечер выбираете про Булькожажда.
– Булькожажда! Булькожажда!
– Ладно. Значит, про Булькожажда.
Ферма стояла погружённая в тёмную синеву, если не считать двух источников света. В хозяйском доме мерцал огонёк свечи, слабый и пленительный за кружевными шторами окна. А в норах из проволочной сетки, расставленных по двору, гудели ослепительно красные полосы, от которых лисий мех светился, как пламя.
– Готовы? – прошептала П-838 из своей норы.
Она была бетой, самкой-производителем, беременной следующим поколением лисиц Фермы. Правда, живот у неё ещё не показался.
– Готовы, – ответил О-370. Это был лисёныш-омега. Его нора примыкала к норе П-838.
– Только рассказывай на этот раз правильно, – сказал Н-211. Нора недоростка располагалась позади норы О-370 в ряду, что стоял ближе к лесу, с которым граничила Ферма. – Юли никогда не кусал Булькожажда за тысячу задниц. У булькожаждов вообще не бывает тысячи задниц!
П-838 приподняла бровь:
– А куда, по-твоему, уходит еда из его тысячи пастей?
О-370 громко прыснул. Он никогда в жизни не видел ни одного существа с тысячью пастей. Не говоря уж о тысяче задниц. Но это не мешало ему всматриваться сквозь сетку норы вглубь леса и воображать себе немыслимое создание, чьи пасти заполонили сумрачную тень.
– Только рассказывай, чтоб было страшно, – сказал Н-211. – Вот так.
Он защёлкал зубами в разные стороны, пытаясь изобразить, как щёлкают разом бесчисленные пасти болотного чудища из старой истории. Со стороны же смотрелось так, будто он ловит муху и никак не может поймать.
О-370 расхохотался:
– Не убейся, Двести одиннадцатый.
Н-211 прыгнул и прижался лапами к сетке, разделявшей их норы:
– Везёт тебе, что меня там нет! Я б тебе рожу отбулькожаждал!
– Да я б отъюлил твою тысячу задниц! – ответил О-370, бросаясь на сетку со своей стороны.
И оба кинулись в драку сквозь проволочные переплетения сетки. Щёлкая клыками и напирая на шаткую преграду, каждый пытался опрокинуть другого на спину. Как и большинство других драк, эта тоже закончилась ничьей, и лисёныши попáдали в норах, завывая от воображаемых ран.
– Моё лицо! – кричал О-370.
– Мои задницы! – скулил Н-211.
И оба зашлись от хохота.
Н-211 приходился О-370 двоюродным братом, да ещё был ему лучшим другом. Разумеется, своей дружбой они прежде всего были обязаны тому, что их норы находились бок о бок. Однако О-370 был совершенно убеждён, что его поместили рядом с самым классным, самым весёлым лисом на всей Ферме. Они с такой неистовостью пожирали истории о Юли и Мии, с какой не пожирали даже еду, которую им давали два раза в день. И когда остальные лисы укладывались спать, они вдвоём принимались разыгрывать приключения из этих историй – насколько им позволяли сетчатые норы, которые были в два хвоста шириной и в два хвоста глубиной.
– Кхм, – прочистила горло П-838.
Н-211 улёгся, подпихнув под себя лапы, а О-370 остался стоять. В самые захватывающие моменты историй ему нравилось чувствовать под собой ноги.
Деревья раскачивались и скрипели. П-838 прикрыла глаза:
– Болото разинуло влажную глотку и поглотило Юли и Мию целиком.
– Хе-хе-хе, – противненько захихикал Н-211.
О-370 опустил ресницы, и в размытой картинке ему привиделось, как поникли обросшие серым деревья, как из-под палой листвы проступили омуты чёрной воды.
– В вышине, в спутанных ветках, – продолжала П-838, – сидели белые, точно призраки, птицы. Заметив лисёнышей, они подняли головы к небу и защёлкали клювом. Сквозь прикрытые ресницы О-370 показалось, будто лунный свет, упавший на ветки, отрастил перья.
Голос П-838 превратился в рычание:
– И в бездонной глубине илистого озера что-то запузырилось.
Ноги у О-370 напряглись, словно у кузнечика. Ему до боли хотелось разодрать сетку и устроить охоту на чешуйчатого Булькожажда, или удрать от завываний Снежного Призрака, или схватиться с кровавыми клыками Мистера Шорка. Ему хотелось унюхать жёлтое зловоние – проклятие, которое превращало лисиц в безмозглых каннибалов; ему хотелось собрать всех на свете беспомощных лисёнышей и укрыть под надёжной защитой Фермы.
– Хватит перевирать историю! – зарычал Н-211, и О-370 понял, что перестал слушать. – Это был енот, не енотиха! И не говорил он никогда, что у Юли красивая шубка! И не просил он никогда переехать к нему на болото.
П-838 презрительно подняла морду:
– Говорил. Это енотиха, и она надеялась покрыть ежевичные пятнышки Юли склизкими болотными поцелуями.
– Тьфу! – Н-211 закатил глаза так сильно, что едва не перевернулся.
– Это оскорбление наших предков, – грозно прорычал низкий голос.
П-838 вздрогнула, а О-370 навострил уши.
Это рычал А-947, через две норы от них. Его силуэт неясно виднелся за сетчатыми стенами. Альфа был на три зимы старше лисёнышей. Мех у него был яркий, как жёлудь, острые уши черны, как ночь, а кончик хвоста белый, будто луна. Глаза пылали огнём под красным светом обогревателей.
– Булькожажд мог бы запросто перекусить этого енота, словно мышонка, – сказал А-947, кривя над клыками губы. – Он мог бы обратить свои зубы против Юли и Мии, в один миг превратить их в месиво шерсти и крови. Юли повезло выбраться из болота всего лишь без одной лапы.
О-370 ухмыльнулся, глядя на Н-211, который ухмыльнулся в ответ. Это уже больше походило на правду.
– Если бы ты, Триста семидесятый, знал, какая на самом деле была у них жизнь, – рычал А-947, – твой хвост перестал бы вилять.
О-370 резко вытянулся по стойке смирно и сел на хвост, чтобы тот не вилял.
Лис-альфа уставился в зияющую темноту между деревьев:
– У тебя коченеют уши, у тебя кровоточат лапы, а хвост разрывается надвое. Голод терзает тебя изнутри так сильно, что рёбра хрустят при каждом вдохе.
– Фу! – сказала П-838.
А-947 впился красным взглядом в О-370:
– Каждая тварь в лесу вынюхивает твой след. Каждый барсук. Каждая сова. Каждый коралловый аспид. Все они ждут не дождутся, когда ты на мгновение потеряешь бдительность, и тогда они утащат тебя во тьму, вскроют живот и полакомятся твоими потрохами. Р-Р-РА-А-А!
Альфа стремительно прыгнул на сетку, и лисы – все трое, даже П-838 – вздрогнули.
– Ха-ха-ха! – утробно расхохотался А-947. О-370 облегчённо прыснул.
– Вот, Восемьсот тридцать восьмая, как надо из них изгонять всю дикость, – сказал А-947. – И тогда, как только настанет час, они с признательностью войдут в Белый сарай.
О-370 посмотрел сквозь сетку на Сарай, который стоял на краю лужайки напротив фермерского дома. Краска на стенах Сарая была яркая, точно облака в сентябре. Крыша сияла золотом даже ночью. Когда выпадал снег и рыжие лисьи шубки становились густыми, Фермер уводил в Сарай всех недоростков и омег, и там, в Сарае, они воссоединялись с предками. Там, в Сарае, Н-211 и О-370 станут лакомиться персиками и сороконожками и бесконечно нежиться под тёплым мехом у мам и пап, у бабушек и дедушек, у прабабушек и прадедушек.
Некоторые альфы и беты останутся в сетчатых норах и станут рассказывать истории о Мии и Юли новым лисёнышам, только что из щенячьих загонов.
– Мы рассказываем эти истории не за тем, чтобы вас напугать, – сказал А-947. – Мы рассказываем, чтобы вы знали, какой была жизнь до Фермы. Чтобы вы понимали, как вам повезло оказаться здесь.
О-370 перевёл взгляд с леса на проволочную сетку, которая защищала его от жестоких существ, что обитали в лесной чаще. В зябком воздухе угасающих осенних дней он чувствовал, как тепло от обогревателя растекается по ушам. Он попытался обнаружить в себе признательность к Ферме со всеми её удобствами. Но признательность не приходила.
Лис-альфа с гордостью оглядел Ферму:
– Жертвы, принесённые Мией и Юли, привели нас сюда. В это место, которое гораздо дороже Венцового леса. – Он кивнул на фермерский дом. – Такие люди, как Фермер или Мисс Поттер, дают нам тепло, дают крышу над ушами, дают в изобилии пищу. За это мы им обязаны – мы обязаны стать ручными.
Из множества историй о Мии и Юли история с Беатрис Поттер нравилась О-370 меньше всего. Добрая женщина привела Мию из мрака дикой природы к свету собственной хижины, окружила молодую лисичку заботой, кормила её, а потом вновь отпустила от себя на поиски приключений.
Скучища.
В самые сокровенные минуты О-370 боялся, что Белый Сарай – это тоже скучища. Что там настанет конец всем приключениям.
– У тебя-то по-прежнему на усах дикость, я знаю, – сказал А-947, обращаясь к О-370. – Не беспокойся. Мы избавим тебя от неё. Будем рассказывать истории так, как случилось на самом деле. Со всей кровью, кишками и оторванными лапами.
Рот О-370 дёрнулся в подобии улыбки, и А-947 отвёл от лисёныша налитый красным взгляд.
– Продолжай, Восемьсот тридцать восьмая. – Альфа улёгся поудобнее в своей норе.
– Хорошо, ладно, – прошептала П-838. – Енотиха никогда не признавалась Юли в своей неугасимой любви. Но если бы Юли поглубже заглянул к ней в глаза, он увидел бы в них тень тоски – как если бы только он мог заполнить бездонное болото её души.
– Разбуди меня, когда это закончится, – проворчал Н-211.
О-370 ещё разок принюхался к лесу, надеясь на слабый запах жёлтого, или лилового, или снежного меха, или болотного дыхания. Но приключения, как всегда, оставались там, куда его нюх проникнуть уже не мог.
ДЗИНЬ! ДЗИНЬ! ДЗИНЬ! ДЗИНЬ!
– Наконец-то! – вскочил на лапы Н-211.
Бряцание черпака по ведру с едой вызвало среди лис Фермы переполох, и, поскуливая, все вышли вперёд в своих сетчатых норах. У О-370 потекли слюнки и зачесалось ухо. И все мысли о Белом Сарае растворились в голодных повизгиваниях, которые разносились по Ферме в предвкушении еды.
2
– ПОРА ЕСТЬ!
Ферн, дочка Фермера, шла с ведром вдоль сетчатых нор и черпак за черпаком бросала сквозь ячейки хлюпающее красное месиво. Лисы грызли окровавленные кусочки – кому доставались жабры, кому – куриная ножка, а иногда попадался и глаз.
Фермер наблюдал за всем, стоя в дверях дома – тёмная тень в прямоугольнике света.
– Сетку проверь! – крикнул он дочери.
Ферн сунула пальцы в проволочные ячейки, побренчала и двинулась дальше вдоль нор.
Чем ближе бряцала ведром Ферн, тем громче поскуливал О-370, тем сильнее перебирал лапами. Ферн дала двойную порцию П-838 и её нерождённым щенкам и подошла наконец к самым дальним норам. Мелькнул черпак, и еда пролилась дождём вокруг О-370 и его двоюродного брата.
Н-211 немедленно принялся за лакомство, а О-370 прижал ухо к сетке.
– Привет, малыш! – улыбнулась Ферн.
Она протянула руку за деревянный каркас, который удерживал норы, и повесила ведро на гвоздь, который торчал сбоку. Потом подняла руку вверх, просунула пальцы в сетку и почесала О-370 ухо возле бирки.
Из горла О-370 вырвалось ворчание, а глаза облегчённо затрепетали. Ногти у Ферн были длинные и немного пахли куриным жиром. О-370 так и подмывало облизать их начисто, но зудящее ухо оказалось важнее пустоты в желудке. Лисёныш прижал голову к пальцам девочки.
– О-о-о, – протянула она, – да ты сегодня уж совсем ласковый!
Ухо возле бирки чесалось всегда, сколько О-370 себя помнил. Прокол – острый и белый, – от которого глаза вылезали на лоб, стал самым первым воспоминанием. Ухо дёргалось и кровоточило, а он смотрел в яркое голубое небо, впервые осознавая боль и красоту мира.
Когда Ферн перестала чесать, зуд ещё не унялся. О-370 тяжело застучал задней лапой, дотягиваясь до основания уха и пытаясь доделать начатую работу. Но, в отличие от ногтей Ферн, его неуклюжие когти никак не могли добраться до бирки.
– Папа! – крикнула Ферн в сторону дома. – Можно, мы этого оставим?
О-370 навострил уши. Неужели вместо Сарая он отправится жить в фермерский дом? Ферн – девочка милая. И голосок у неё приятный, будто осенний ветер, и от неё всегда пахнет лимонным мылом. Что может быть лучше, чем стать её любимцем? Только отправиться на поиски приключений.
Тень Фермера покачала головой:
– Ты ведь знаешь ответ.
– Ну, пожалуйста! – взмолилась Ферн. – Я этого надрессирую, правда! Я его научу, чтоб не писал на ковёр!
Фермер погладил подбородок.
– Поправь меня, если я ошибаюсь, но ты ведь ещё не зашила мои тёплые кальсоны, которые разодрал предыдущий.
Ферн сморщила нос и ещё разок ущипнула О-370 за ухо.
– Я бы назвала тебя Мироцвет.
Н-211 сдавленно захихикал, и О-370 ощерил в ответ клыки. Если ему всю жизнь станут чесать ухо, он готов примириться даже с именем Мироцвет.
– Ничего не забыла? – крикнул Фермер, поднимая лопату.
Плечи у Ферн поникли:
– А надо?
Фермер показал ручкой лопаты на пустоту под сетчатыми норами – они стояли на деревянных столбах на высоте в три хвоста от земли:
– Если долго не убирать отходы, от запаха портится мех, ты же знаешь.
Это правда. От вонючих коричневых куч под сетчатым полом у О-370 слезились глаза, а мех становился склизким. В заботе о лисах Фермер с дочкой всегда делали всё, что в их силах: убирали лопатой отходы, проверяли сетку, чтобы никто не сумел ворваться в норы. О-370 очень хотел ощутить в себе больше признательности.
Он повернулся, собираясь приняться за разбросанные по полу лакомые кусочки:
– Эй!
Пока О-370 чесали за ухом, Н-211 просунул в сетку свой длинный язык и украл у него часть еды.
Н-211 облизал рот.
– А ты больше флиртуй, Мироцвет!
– Я тебе покажу – мир! – прорычал О-370 и схлестнулся с двоюродным братом у разделявшей их сетки.
Схватка становилась всё лучше и лучше, как вдруг П-838 шепнула:
– Мальчики! Тише!
– А что? – сощурился Н-211. – Что случилось?
О-370 проследил глазами за взглядом П-838 и увидел, как Фермер, сойдя с веранды, снял кепку и уставился в небо.
– Ну же, – пробурчал в облака Фермер, – подай хоть какой-нибудь знак. – Он вздохнул и снова водрузил кепку на голову. – Ладно, Ферн, избавлю тебя – можно не убирать какашки. Пора заготавливать.
– Правда? – воскликнула Ферн, хлопнув в ладоши.
– Сколько можно ждать снегопада! – ответил Фермер, поднялся на веранду и вынес из-за двери две пары перчаток. – Банк умыкнёт всю собственность прямо из-под нас.
О-370 посмотрел на Сарай, который мягко светился в вечернем свете. Интересно, там холодно? Поэтому лисы отправляются внутрь только в разгар зимы, когда мех на шубках становится гуще всего? У него не было ни одной догадки. Ферн с отцом говорили много такого, что невозможно понять. Всякий раз, когда О-370 спрашивал у старших лисиц, что имели в виду люди, ему отвечали, что всё станет ясно, едва он сам и другие лисы окажутся в Сарае.
– Первыми пойдут старшие альфы, – сказал Фермер, подавая Ферн одну пару перчаток. – Мех у этих уже довольно густой, так что свет нам не отключат. Потом, как выпадет снег, займёмся недоростками и омегами. А потом уж самки-производители – как появятся щенки. – Он резко хлопнул в ладоши и повертел пальцами в воздухе. – Ну, что ж, идём собирать.
Ферн пронзительно взвизгнула и сунула руки в перчатки.
У О-370 защемило сердце. Вот они и настали – сумерки лисёнышества. Если альфы уже сейчас отправляются в Сарай, не за горами тот день, когда и они с Н-211 отправятся следом. А ведь они так и не испытали даже малюсенького приключения!
– Что ж, мои дорогие лисы, – величественно произнёс А-947, глядя, как Ферн с отцом идут по двору. – Кажется, пробил час.
– О-о-о, – простонал Н-211, – кроме тебя, никто не рассказывает истории так хорошо!
– Спасибо большое, – обиженно запыхтела П-838.
Ферн подошла к клетке А-947 и широкими глазами посмотрела на крупного лиса:
– А он не укусит?
– Не-а, – ответил Фермер. – Твой дедушка научил меня разводить только самых тихих. Чтобы с каждым поколением из них выходила вся дикость. Вот поэтому у них глаза такие большие, а уши болтаются. Да и зубы довольно тупые. Только смотри, чтобы перчатки сидели плотно и морду ему держи от лица подальше.
Ферн кивнула и затянутыми в перчатки руками с трудом вставила ключ в замок.
А-947 гордо выпятил грудь.
– Рассказывай истории так, как следует, – сказал он, оборотясь к П-838. – Пускай тьма остаётся в лесу, где ей самое место. Пускай страх живёт в юных лисьих сердцах, дабы оставались они признательны Ферме. Дабы ни единый лисёныш не испытал вовеки того, что выпало Юли и Мии.
П-838 торжественно склонила голову:
– Обещаю.
– А вы, лисёныши, – заговорил А-947 с Н-211 и О-370 и вдруг подмигнул, – берегите хвосты!
Замок открылся, и Ферн робко сунула затянутую в перчатку руку в нору к лису-альфе.
– Тише, тише, – заворковала она. – Я больно не сделаю.
А-947 даже не зарычал – он покорно позволил девочке взять себя за шкирку и потащить по лужайке.
– Я не стану менять истории слишком сильно, – провыла ему вслед П-838. – Разве только в конце устрою, чтоб мистер Шорк убежал с мисс Лисс.
А-947 не обернулся. Он с молчаливым достоинством шагал к Сараю.
– Я пошутила! – тявкнула П-838.
О-370 смотрел, как Фермер открывает в Сарае дверь – ровно настолько, чтобы пройти внутрь, как зажигает огни, и те, замерцав, заливают темноту вокруг белым.
– Подожди тут, Ферн, – сказал Фермер и зашёл в Сарай.
О-370 и Н-211 прижались носами к сетке, надеясь хоть мельком заглянуть в Сарай сквозь приоткрытую дверь.
Но из-за света ничего не было видно. Там, должно быть, уже целые сотни лис. А может быть, целые тысячи.
«Как они там все помещаются?» – спросил у мамы О-370, когда жил с ней вместе в щенячьем загоне.
«Сарай простирается в лес на целые мили, – прошептала мама. – Далеко-далеко. Настолько, чтобы хватало места всем лисам, которых ты знаешь, и всем лисам, которых не знаешь. Моим родителям, их родителям… всем, кто появился на свет после Юли и Мии».
О-370 подумал, что мама наверняка права, ведь он никогда не видел, чтоб лисы выходили из Сарая. Только Фермер выносил оттуда какие-то деревянные ящики и складывал в кузов грузовика. Но ящики были такие плоские, что лисица бы внутрь не поместилась. И всё же, как ни пытался О-370 представить себе столько лис, которые живут в одном месте, эта картина никак не умещалась у него в голове.
Фермер вышел из Сарая и потянулся рукой к А-947.
Ферн оттащила альфу назад:
– Я хочу помогать во всём!
Фермер покачал головой и улыбнулся:
– Подожди, пока исполнится тринадцать.
Ферн подняла на отца большие глаза и заскулила, точно голодный лисёныш.
Фермер расхохотался и взлохматил дочери волосы:
– Ну, что ж, кто готов убирать навоз, тот заслуживает и веселья.
«Веселья?» – подумал О-370. В Сарае бывает весело?
Ферн вошла в открытую дверь, и А-947 исчез в белой пелене. Фермер возвратился к сетчатым норам и одного за другим перенёс в Сарай всех остальных старших альф.
Как только последний альфа оказался внутри, Фермер захлопнул за собой дверь, окатив сетчатые норы воздушной волной. Она пахла сырой сосной и плесенью. Сладким запылившимся мехом и… чем-то ещё. Этого запаха О-370 никак не мог разобрать. Чем-то колючим.
Вместе с Н-211 они сидели в норах и смотрели широкими глазами на явление, о котором только слышали. Всё вокруг стихло. В лесу беспокойно дрожали листья. Распахнутая сетчатая дверь в нору А-947 со скрипом качалась взад и вперёд.
Обогреватели вдруг потускнели… мех у лисиц встал дыбом от статического электричества, и…
ЗЗТ!
Щели между досок в стенах Сарая вспыхнули Голубым, да так ярко, что перед глазами О-370 замерцали призрачные полосы.
– Ух ты! – прошептал Н-211.
О-370 заморгал, пытаясь разогнать полосы. Свет оказался даже ярче и гораздо красивее, чем он воображал. Становилось даже немного больно. Мама рассказывала, что Голубая вспышка возникает из-за разрядов статического электричества на шубках, когда лисы наконец воссоединяются в Сарае и в знак приветствия им дозволяется потереться друг с другом мордами, не разделёнными сеткой. О-370 представил, как А-947 сейчас тычется мордой в своих маму и папу, в сестёр и братьев и даже, может быть, в Мию и Юли.
– Скорей бы уже оказаться там! – сказала П-838. И, чтобы защитить от холода нерождённых лисёнышей, она свернула хвост колечком на животе.
– Скорей бы! – сказал Н-211. – Буду есть персики и сороконожки, пока из ушей не полезет.
– Да, – сказал О-370 без особого упоения, – скорей бы.
В Белом Сарае не прятались Булькожажды. Не водились ни Снежный Призрак, ни мистер Шорк.
Только мир и покой. И лисы.
Никаких тебе приключений.
3
ПОКАЗАЛИСЬ ЗВЁЗДЫ, обогреватели потускнели, и настали Чёрные Часы. Забормотал ветер, глухой и угрюмый, принялся раскачивать вокруг нор деревья, трещать их голыми ветками. Ветер дул разом со всех сторон – сквозь пол и сквозь стены, хлопал плёнкой, наброшенной на крышу, дребезжал сеткой, словно хотел ворваться внутрь.
Лисы на Ферме свернулись на ночь клубочком, спрятали морды в изгибах пушистых хвостов. Все уже давно спали крепким сном – животы поднимаются и опадают, ноздри посвистывают, ресницы подрагивают от снов…
Не спали, само собой, только двое лисёнышей в самом конце.
– А потом ещё это место, где Юли расправляется с отцом, и такой – р-р-р-ра-а-а! – прошептал О-370 и со всей силы подпрыгнул в сетчатой клетке.
– Ш-ш-ш! – зашипел Н-211, стараясь не хихикать, и на всякий случай посмотрел на П-838. Она спала. – А помнишь вот это место, где Мия кусает барсука за хвост и такая: «Не-а! Я не дам тебе обидеть моего друга».
– Я бы так смог, – проговорил в ответ О-370. – Я бы точно спас твою жизнь.
– Да ладно! Это я бы спасал твою!
– Пф! Мою даже спасать не придётся.
Двоюродные братья шептались сквозь сетку про приключения и носами показывали на чудовищ, чьи очертания рисовались в беспокойном лесу. О-370 пытался вообразить, как на залитых лунным светом полянах Юли и Мия отражают нападения чудовищ во имя всего лисьего рода. Но деревья в эту ночь отказывались играть. Листья оставались листьями. А тени всего лишь тенями.
– Что бы ты сделал в первую очередь? – спросил О-370, вглядываясь в лесную тьму. – Ну, если бы оказался там?
– Я бы перепробовал всю еду, – ответил Н-211. – Всё, что ели Юли и Мия. Кузнечиков, беличьи сердца, даже эту странную ящерицу, которая с жабрами. Ну, а ты?
– Честно? – проговорил О-370. – Я хочу хоть разок унюхать чью-нибудь задницу, кроме твоей.
Их морды чуть не разорвало от хохота – обоим пришлось прикусить языки, чтобы удержать смех. Из-за беременности П-838 становилась очень сварливой, когда ей мешали спать. Но её живот, слабо освещённый звёздным светом, поднимался и опускался, ровно и медленно.
Скри-и-и-и-ип…
От этого звука у лисёнышей встрепенулись уши.
– Что это? – выпучив глаза, спросил Н-211.
О-370 сглотнул в горле ком и покачал головой. Он внимательно всматривался в лес и ждал, что же произойдёт. Может быть, рухнет дерево и освободит их из нор? Может быть, покажется Булькожажд? Может быть, так начинается приключение?
Скри-и-и-и-ип…
Уши О-370 разочарованно сникли. Это была всего лишь дверь Сарая.
Фермер шагнул из Сарая во тьму, а следом за ним и Ферн, чьё бледное лицо будто светилось в ночи.
– Ну, ты как, ничего? – спросил Фермер.
Ферн коротко кивнула.
Фермер поморщился.
– Ты ведь понимаешь, что им вовсе даже не больно, правда?
О-370 дёрнул ушами. Точно так же всегда говорили на Ферме лисы. В Белом Сарае наступает конец всякой боли.
Ферн хмуро посмотрела на отца. Глаза у неё блестели, а губы дрожали.
– Я думала, мы их только стрижём…
Фермер вздохнул.
– Так и знал, что надо подождать, пока не подрастёшь. – Он стиснул руками её плечи. – Это наша работа, Ферни. Чем-то надо зарабатывать на жизнь.
Ферн обернулась и не сводя глаз стала смотреть на Белый Сарай.
– Но ведь они больше никогда не будут бегать. И нюхать деревья. И…
Именно этого О-370 и боялся. В Белом Сарае наступает конец всем приключениям.
– Это правда, – ответил Фермер. – Не будут. – Он опустился на колени и оказался лицом к лицу с дочерью. – Но ты же видела, как им счастливо жилось. Спали себе в уютном местечке. Ели два раза в день. Как бы я хотел, чтоб и мне кто-то устроил такую жизнь, честное слово.
Ферн хмуро посмотрела в траву.
Фермер стянул перчатки.
– Хотел тебя удивить, но… Ты знаешь, что мне всегда было не по карману сделать тебе такой подарок. А вот в этом году получится. Тот, кто выполняет работу, заслуживает её плодов.
Её сердитый взгляд немножечко потеплел. Она посмотрела внимательно на отца, потом оглядела сетчатые норы. На какое-то мгновение О-370 даже поймал её взгляд, но она вздрогнула и отвернулась.
– А можно будет… надевать в школу? – спросила Ферн.
– Не мучай меня, – засмеялся Фермер.
Он поднялся и одной рукой обхватил её за плечи. Она прильнула к отцу, и они вдвоём подошли через двор к дому и закрыли за собой дверь.
О-370 вскинул голову.
– О чём, по-твоему, говорил Фермер, когда обещал Ферн сделать подарок? И что значит это её «надевать»?
– М-м? – переспросил Н-211. Он выгрызал зуд между пальцами и особенно не прислушивался. – А! Ну, наверное, хочет позволить ей взять А-947 в дом. Ты-то, видимо, для неё слишком страшный.
О-370 не хотелось затевать драку прямо сейчас, даже в шутку. Он повалился на бок… и заметил кое-что необычное. Ведро, из которого им раздавали еду, всё ещё висело на гвозде, торчавшем из деревянной балки между его норой и норой двоюродного брата. Ферн забыла его унести.
О-370 просунул лапу в ячейку сетки и ударил по ведру. Оно закачалось из стороны в сторону на проволочной ручке. Скоро выпадет снег, и О-370 с Н-211 отправятся в Сарай. И все приключения, которые они могли бы испытать в жизни, останутся только в воображении, разыгравшемся под защитой сетчатых нор.
Он снова толкнул лапой ведро – со злостью на этот раз, отчего оно закачалось сильнее. Ручка скользнула по гвоздю, зацепилась за плоскую шляпку и на волосок выдернула гвоздь из дерева.
О-370 наклонил голову. Месяц назад он видел, как Фермер забивал гвозди в балку, чтобы вся конструкция меньше шаталась. Взгляд О-370 пробежал от гвоздя вверх по балке, которую удерживал гвоздь. Балка подпирала жестяную крышу и держала натянутой проволочную сетку, которая отделяла его от двоюродного брата.
О-370 снова качнул ведро, и гвоздь со скрипом вылез ещё на усик.
– Э-э, – подал голос Н-211, – ч-ч-что это ты делаешь?
«А что, интересно, будет? – задумался О-370 и снова ударил по ведру. – Что, интересно, будет, если гвоздь выскочит совсем? – И ещё удар. – Сетка откроется? – Два удара один за другим. – Смогут они вместе с братом улизнуть из норы хоть ненадолго? – Ещё три удара. – Чтобы хватило на одно короткое приключение? – Он начал попадать в ритм. – Пока они не отправились в Белый Сарай и не позабыли навек о врождённой дикости…»
– Триста семидесятый! – прошептал-прошипел Н-211. – Ты меня слышишь?
– Мы, – сказал О-370 и качнул ведро ещё раз, – отправляемся, – и ещё, – на поиски, – ещё, ещё, – приключений.
– Мы чего? – спросил Н-211, глядя, как гвоздь всё больше и больше вылезает из дерева.
О-370 ничего не ответил. Он только бил всё сильнее и уже выдернул гвоздь так, что тот стал сгибаться под тяжестью ведра.
РРРКТ!
Балка застонала. Проволочная сетка провисла.
– М-м, Триста семидесятый? – запаниковал Н-211.
О-370 ударил по ведру ещё раз.
РРНТ!
– Триста семидесятый!
И ещё.
Скр-р-р-р-р-р-рп!
Балка стала крениться на сторону. Потолок начал сползать.
Пок!
Гвоздь выскочил.
Крк!
Дерево треснуло.
ФФУМ!
И весь мир вокруг рухнул.
4
О-370 НЕ МОГ ДАЖЕ ПОШЕВЕЛИТЬСЯ. Что-то холодное и тяжёлое навалилось сверху, придавив его к сетчатому полу. Он открыл глаза и увидел, что ярко-красные зигзаги повисли в нескольких дюймах от его носа. Обогреватели шипели, как умирающее насекомое, отражаясь в жестяных волнах потолка, грозившего его раздавить.
Он понял. Нора обрушилась. Он в ловушке.
– Триста семидесятый! – раздался перепуганный голос. – Двести одиннадцатый! Вы живы? Отзовитесь!
Это была П-838. Её голос звучал откуда-то издалека.
О-370 с трудом повернул голову под тяжестью крыши.
– Пожалуйста! – в голосе П-838 нарастала паника. – Кто-нибудь, скажите хоть что-нибудь!
О-370 открыл было рот, чтобы ответить, но крыша тяжело давила на грудь. Ёрзая и извиваясь, он прополз вперёд. Край жестяной крыши оказался отогнут, и его глазам открылись голые ветки под звёздным небом. Он оттолкнулся, упираясь задними лапами, и скользнул в дыру. Он жадно заглатывал воздух и облегчённо пыхтел, довольный, что выбрался из-под обломков.
– Придурок! – зарычала сквозь сетку П-838. Её нора не обрушилась. – Если только крыша не отрезала тебе язык, я тебя пришибу за то, что не отвечаешь! – Её черты смягчились. – Живой?
О-370 неуклюже поднялся на лапы и шагнул на крышу. В ноге расцветала тупая боль.
– Кажется, да, – ответил он, покачиваясь на лапах. – Нога болит.
– Хорошо, – сказал П-838.
Он поднял голову, и рот у него захлопнулся сам собой. В первый раз за все свои луны О-370 видел Ферму не через сетку. Переплетённые проволочные кружки разбивали мир на кусочки, маленькие и понятные. Он попробовал охватить всё вокруг одним взглядом – лужайку, деревья, небо, хозяйский дом. Всё было такое… ух!
Голова закружилась. Ему стало казаться, что он летит.
Это же история!
– Двести одиннадцатый! – повернулся он к брату, захлёбываясь от восторга.
Дыхание тут же перехватило: нора двоюродного брата тоже обрушилась – не осталось ничего, кроме гнутой жести и смятой сетки.
Под жестяной крышей – комок рыжего меха. Комок лежал и не шевелился.
– Двести одиннадцатый! – задрожал О-370.
Комок не издал ни звука.
О-370 осторожно проскакал по краю обвалившейся крыши, следя, чтобы она не прогибалась под его весом. Он спустился на деревянную раму, уцепился клыками за жестяной угол и потянул что было сил. Это оказалось непросто, но О-370 превозмог себя и сдвинул крышу на пару дюймов.
Н-211 лежал на спине с широко распахнутыми стеклянными глазами.
У О-370 похолодели уши.
– Ох, нет, – забормотал он, – нет, нет, нет!
Н-211 хлопнул ресницами:
– Обалдеть, к бреху!
– Что за выражения! – возмутилась П-838.
Страх растаял было в животе у О-370. И вдруг закипел:
– Ты почему молчишь?
Н-211 вскочил на лапы:
– А ты заслужил, когда сломал норы!
О-370 рванулся вперёд, предполагая, что сетчатая стена его остановит, но, к своему изумлению, ударил Н-211 лапами прямо в лицо. Изумление стало только сильнее, когда клыки брата впились ему в ухо. В отместку он вцепился Н-211 в загривок, и они покатились по крыше. Он кожей чувствовал каждый зуб, каждый коготь, каждый рокот рычащего брата.
Больно. И так чудесно.
– Парни! – крикнула П-838.
О-370 разжал пасть, сжимавшую горло Н-211, а брат выпустил из зубов его ухо. Оба едва не задыхались. О-370 вдруг догадался, что, когда они с братом коснулись шубками, никаких искр между ними не полетело. А ведь им всегда говорили, что происходит именно так – лисы встречают друг друга в Сарае и вызывают яркую вспышку Голубого. Но всё вышло по-другому, и О-370 почувствовал вдруг какую-то брезгливость, только сам не понимал, почему.
– И что вы теперь собираетесь делать, гении? – спросила П-838. – Спать-то вам негде.
Лисёныши огляделись. Четыре стены, которые прежде оберегали их от мира, лежали в обломках под лапами. Над головой висело холодное чёрное небо, а тёплое свечение обогревателей сменилось ледяным светом звёзд. Ветер обдувал шубки. Ветки тянулись со всех сторон. Из гущи деревьев за ними следили невидимые глаза.
О-370 задрожал. Он и сам не знал – от восторга или от страха.
Он повернул голову к фермерскому дому и принюхался. От дома пахло погашенными на ночь свечами. Рухнувшая крыша не разбудила Фермера. Норы больше не удерживали их с братом. И они ещё не скоро туда вернутся.
Р-р-р-рн!
О-370 услышал позади какой-то шорох. Он оглянулся и увидел, как Н-211, напрягая силы, лезет мордой под изогнутую крышу.
О-370 вскинул голову:
– Ты чего?
– Издеваешься? – ответил Н-211, подпирая головой крышу в надежде выпрямить. – В любую секунду из леса может выскочить какое-нибудь чудовище! Помоги мне!
О-370 посмотрел в лес. Он ждал, что сейчас в осколках лунного света материализуется барсук, или мисс Лисс выйдет шатаясь из-за кустов, или мистер Шорк с окровавленными зубами набросится из темноты.
Ничего не произошло.
О-370 наступил на крышу, собственным весом пресекая неловкие усилия двоюродного брата.
– Посмотри вокруг, Двести одиннадцатый! Пока Фермер не увидел, что произошло, мы на свободе! Можем делать, что захотим! Запрыгнуть на грузовик! Заставить Гризлера за нами гоняться! Можем даже отправиться в лес и устроить охоту на ящериц! Мы научимся и когда-нибудь схватимся с Булькожаждом!
Крыша соскользнула с морды Н-211. С тревогой в глазах он посмотрел в лес.
– Мы же всегда этого хотели! – воскликнул О-370. – Пройдёт много лун, а лисы на Ферме всё ещё будут говорить о Великом Обрушении Нор. Даже когда мы отправимся в Белый Сарай. Пускай она не такая захватывающая, как старые, но это история!
Двоюродный брат нахмурясь посмотрел вниз на крышу.
– А что скажут наши предки? Вдруг они почуют от нас запах дикости и не позволят войти в Белый Сарай?
– Ну, сам подумай, – ответил О-370. – Они впустили Юли и Мию. А уж у них-то дикости хоть отбавляй!
Н-211 прикусил в раздумьях язык.
П-838 вздохнула.
– Теперь, пушистые колобки, когда ушёл Девятьсот сорок седьмой, я стала за вас в ответе. И должна сказать, Триста семидесятый, что за всю жизнь не слыхала ничего глупее. У меня нет желания смотреть, как вы умираете.
Радость О-370 едва не растаяла… но он догадался, что П-838 по-прежнему заперта в норе и не сможет его остановить, даже если захочет.
Он с надеждой взглянул на брата:
– Ну, что? Приключение?
Н-211 опустил морду.
– Мне… Мне хочется. Только вот… – Его правая передняя лапа дёрнулась вверх и повисла. – Лапа. Заноза. Попала, когда рухнула крыша.
– Дай посмотрю, – сказал О-370. – Может, вытащу.
– Не получится, – сказал, отворачиваясь, Н-211. – Она глубоко засела.
О-370 вдруг заметил, что уши у двоюродного брата прижаты, глаза слезятся, и, хотя в воздухе было прохладно, а сломанные обогреватели валялись под лапами, дышит он тяжело и часто… О-370 всегда считал двоюродного брата храбрее себя. А Н-211 боялся.
О-370 даже помыслить не мог отправиться на поиски приключений в одиночку. Юли и Мия остались в живых только потому, что были вместе. Каждый обладал талантом, которого не было у другого. Когда братья придумывали свои собственные приключения, сочинял всегда О-370, а Н-211 был в этих историях клыками. Но прямо сейчас у Н-211 был такой вид, что он не сможет обидеть даже земляного червя.
О-370 снова посмотрел в лес. Тот казался темнее и даже гуще, чем прежде. Весь мир пугающе распахнулся навстречу. Но всё-таки распахнулся.
– Я пошёл, – сказал О-370.
Н-211 навострил уши:
– Пошёл?
О-370 глянул вниз через край обвалившейся крыши. Широкая лужайка лежала внизу пропасти в головокружительные три хвоста глубиной. В норе ему едва хватало места подпрыгнуть вверх на две лапы.
Он облизал губы и напомнил сам себе, что такая возможность случается только раз в жизни. А то и реже.
– Что если Гризлер тебя поймает? – спросила П-838.
О-370 обвёл взглядом Ферму, отыскивая местечко, где старый пёс бросил на ночь кости. Но Гризлера нигде не было видно. Впрочем, какая разница. Пёс хоть и был в восемь раз больше О-370, но отличался тучностью и косоглазием, да ещё и ходил вразвалку.
– Самое страшное в Гризлере, – сказал О-370, – что он забрызжет тебя слюной, когда будет лаять.
Н-211 не засмеялся.
– А что если там мистер Шорк? Дождётся, когда ты спрыгнешь, и в два счёта тебе перекусит шею!
О-370 едва сдерживался – от злости шерсть на загривке чуть не вставала дыбом.
– Увидишь его – дай знак. Завой.
И, пока страх не пересилил его, он упёрся передними лапами в острый край крыши и покачался на задних.
– Не вздумай, Триста семидесятый! – зарычала П-838.
Он посмотрел на траву внизу. Вот оно. Начало единственного великого приключения.
– Триста семидесятый! – окликнул Н-211.
О-370 обернулся через плечо.
– А вдруг с тобой что-то случится? – спросил двоюродный брат.
– Да… – ответил О-370. – А вдруг со мной вообще ничего не случится?
Н-211 прижал уши.
О-370 прыгнул.
5
ЗЕМЛЯ БРОСИЛАСЬ ВВЕРХ и звонко ударила О-370 по лапам, ткнула его же коленями в живот. Морда лисёныша ударилась о траву, зубы щёлкнули, да так сильно, что, казалось, сейчас рассыпятся. Целое долгое мгновение он не мог вздохнуть и с ужасом думал, что навсегда переломал себе кости.
Наконец лёгкие встрепенулись и жадно глотнули воздух. Шатаясь, О-370 поднялся на лапы и встряхнул головой, чтобы разогнать искры, мелькавшие перед глазами. На негнущихся ногах он обшарил взглядом лужайку – как бы не выскочил из кустов мистер Шорк, как бы не выпрыгнул, извиваясь и чавкая, Булькожажд.
Но, какие бы смертоносные существа ни таились в лесу, никто не показывался.
О-370 попробовал ступить лапами по траве. Щекотно. Он проскакал несколько хвостов вдоль сетчатых нор, повернулся и поскакал обратно.
– Как здорово! – закричал он двоюродному брату.
П-838 посмотрела на него сверху вниз через сетку:
– И как же ты заберёшься обратно, умник?
– А, ну-у… – О-370 смерил взглядом высоту до обвалившейся норы – три хвоста. – Вернусь – что-нибудь придумаю.
– Если вернёшься.
Она растворилась в уютном красном свечении норы, и О-370 внезапно остался совершенно один. Н-211 – вот пугливые лапы! – не отважился даже украдкой выглянуть за край крыши. О-370 ему покажет. Он соберёт целую сотню чешуек Булькожажда и с ликующим видом бросит их двоюродному брату под лапы.
О-370 повернулся лицом к лесу, пытаясь собраться с храбростью. Ночь была всё такой же ветреной и такой же зловещей, что и мгновение назад. Но теперь, когда нора больше не укрывала собой О-370, каждый порыв ветра казался ещё холоднее, ветки, что колыхались под ветром, – ещё острее, а в каждом треске, что долетал из леса, чудилась угроза.
Он уже не чувствовал себя таким смелым, чтобы сунуться в лес хотя бы на ус. Особенно без Н-211 – ведь теперь некому присматривать за его хвостом. О-370 обвёл взглядом Ферму в поиске каких-нибудь других приключений. Он увидел Белый Сарай и сердито запыхтел. Нет, туда он не пойдёт совершенно точно – в этом месте заканчиваются все приключения.
Оставался фермерский дом.
О-370 улыбнулся. Вот оно! Самое лучшее приключение. Он отправится к бочке с едой, принесёт столько, сколько поместится в пасти, и сожрёт на глазах двоюродного брата. Н-211 ещё пожалеет, что выдумал эту занозу!
О-370 потрусил вдоль ряда приподнятых над землёй сетчатых нор.
– Ай-яй-яй! – раздался над головой чей-то голос.
– Набрался дикости, посмотрите-ка! – подхватил другой.
– Вот ему достанется, и по заслугам!
Это были три беты, самки-производители. Их силуэты пламенели в тусклом свечении обогревателей.
– Нельзя этого делать, лисёныш! – сказала одна.
– Если Фермер увидит, он тебя в Сарай не возьмёт!
– Мы с тобой разговариваем! – зарычала третья.
О-370 избегал их взглядов. Если им хочется прожить всю свою жизнь, не испытав ни капельки приключений, это их дело.
А у него будет своя история.
О-370 нацелился носом на бочку с едой и стрелой помчался по щекочущим травам. Лапы то и дело спотыкались на невидимых кочках лужайки. Колени ныли, от холодной росы на лапах немели подушечки. Но он мчался не останавливаясь, чтобы поскорее оказаться в укрытии фермерского дома. Свобода пугающе будоражила все ощущения. Сердце ёкнуло. Это ветер взъерошил травы. Тени по сторонам выпустили когти.
До бочки с едой оставалось ещё хвостов двадцать, как вдруг что-то зарокотало и заставило его остановиться. Он медленно повернул голову. Приподнял переднюю лапу. Там, между домом и грубо сколоченной будкой, стоял грузовик Фермера. На мгновение О-370 показалось, что Фермер забыл выключить двигатель. И тут, в тени грузовика, он заметил лохматую фигуру. Гризлер лежал под грузовиком и громко храпел, точно мотор. Губы у пса тряслись и брызгали струями слюны. В воздухе стоял густой мясной запах собачьего дыхания.
О-370 постоял, глядя на Гризлера – не проснётся ли? Считается, что лисы быстрее собак, да и Гризлер был псом неуклюжим, грузным, однако за всю свою жизнь О-370 никогда не ходил так далеко – на целые полдвора. Колени болели так сильно, что не побежишь, а лёгкие едва не вываливались из пасти.
Гризлер храпел не переставая, но в ушах О-370 гудело сомнение. Он осмотрелся вокруг, отыскивая не такое опасное приключение, и вдруг заметил, что из-за фермерского дома торчит что-то странное.
Это оказалось огромным ухом.
Он пошагал прочь от Гризлера и от бочки с едой, обошёл дом и выскочил на дорогу. Высоко в небе висела картинка – гигантская лисья морда с прищуренными глазами. Морда радостно улыбалась – в точности как человек, – а язык у неё свешивался на подбородок. По низу шли какие-то буквы – в точности как на бирке, торчавшей в ухе О-370, – но прочитать их он не мог.
Там, где заканчивалась дорога, – под лисьей мордой с прищуренными глазами, – его взгляд привлекло ещё кое-что. И когда он понял, что перед ним предстало, сердце лихорадочно заколотилось. Перед ним, сбоку от фермерского дома, стоял Белый Сарай, только развёрнутый к нему другой стороной. Он прошёлся взглядом по доскам, из которых были сколочены стены. Он-то думал, что Сарай углубляется в лес, насколько хватает глаз. Но Сарай обрывался всего в нескольких дюжинах хвостов от входной двери, да и в ширину оказался не больше, чем в длину.
О-370 уставился на Сарай, который был гораздо меньше, чем ему представлялось, и один за другим в голове вспыхивали пламенем вопросы. Как там могли уместиться все их предки? Что хотела сказать Ферн, когда говорила, будто лисы больше никогда не смогут бегать? И почему от их с Н-211 шубок не полетели искры, когда им наконец подвернулась возможность подраться?
О-370 потрусил к Сараю, чтобы всё выяснить. Несмотря на нестерпимое желание приключений, он – надо это признать – будет счастлив снова увидеться с мамой. После щенячьего загона они так и не виделись.
С каждым шагом дорога становилась как будто длиннее и длиннее, а Белый Сарай разрастался всё больше и больше и наконец почти заполнил собой небо. Причудливый домик, что гнездился среди деревьев, теперь нависал башенной громадой, её старый остов скрипел на ветру. Вблизи Сарай выглядел иначе. Белые доски оказались облезлыми и серыми, а из щелей между ними сочилась тьма.
О-370 подошёл к краю лужайки и встал на сухой клочок земли под венцом крыши Сарая. Он принюхался – вдруг почуется запах А-947. Но пахло лишь сыростью, облупившейся краской и чуть-чуть дымом.
Надеясь, что Н-211 смотрит, О-370 неспешно подошёл к огромной двустворчатой двери. Он попробовал распахнуть дверь настежь, как это делал Фермер, но она даже не шелохнулась. Тогда О-370 сунул голову в узкую щель под створками двери.
В Сарае было темно. Бурой, как песок, темнотой. В затхлом воздухе пахло грязью и плесенью. Сквозь них пробивался, покалывая ноздри, ещё один запах – электрический. Ветер, угодив между досок, жалобно подвывал.
О-370 поспешно вытащил голову наружу и повертел ушами, прислушиваясь к лужайке. Гризлер по-прежнему храпел под грузовиком. Листья тихонечко шелестели. Скрипела вывеска с улыбающейся лисой. В фермерском доме стояла тишина. Пристальным взглядом О-370 оглядел норы и увидел Н-211 – пушистое облачко вдалеке.
– Хм, – сказал О-370, надеясь, что двоюродный брат его слышит.
Он снова засунул голову под двери Сарая, ёрзая, распластался на пороге и с трудом втиснул тело внутрь. Он оказался в пыльной темноте. Лунный свет заползал под двери, точно туман.
Воздух внутри был холоднее. Все запахи смешивались между собой. Из-под дерева, плесени и колючести к нему пробивался ещё запах меха, но никаких лис не было видно. Тёмный и пустой, Сарай вытянулся в длину. Лунный свет не проникал далеко.
– Есть кто-нибудь? – прошептал в темноту О-370.
В тишине от натуги сводило уши.
– Девятьсот сорок седьмой!
У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У!
Только ветер просвистел сквозь щели в ответ. Боль сменилась дрожью. Никаких лис внутри не было. Неужели он сам всё испортил, подумал О-370. Украдкой пробрался в Сарай. Ушёл из норы. Сцепился с двоюродным братом. Он даже вдруг пожалел, что вообще начал раскачивать это ведро.
Чем дольше О-370 всматривался, тем яснее проступал изнутри Сарай. Очертания всплывали в темноте, точно кости к поверхности воды. Тонкая полоска лунного света сияла на ведре, забрызганном чёрным, на ручке висели перчатки Фермера. В ведре что-то было. Что-то жидкое и блестящее и пахло солёным.
В углу напротив стоял большой железный ящик. О-370 искоса разглядывал его рукоятки, датчики, длинные тонкие провода. Ящик гудел и пах чем-то тёплым. По бокам у него были прорези, которые выдавались наружу, как рыбьи жабры. В его сердце свивались кольцами черви электричества. Голубые. От них покалывало в носу и сердце колотилось о рёбра.
У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У!
Ветер просвистел между неровных досок Сарая, в темноте над головой закачались тени. О-370 посмотрел наверх. На стропилах что-то висело. Что-то не одно – много.
Он сощурил глаза, вглядываясь в размытые очертания, что колыхались в вышине. Они были красновато-оранжевыми. Тонкими и пушистыми, как одеяла. Одно было рыжеватое, точно жёлудь, с чёрными треугольниками поверху. А снизу свисало что-то длинное, пышное, с белым, как луна, кончиком…
О-370 отступил назад. Лисы. Висят на стропилах. Только внутри у них ничего нет. Ни глаз. Ни костей. Ни языка. Нечем даже позвать на помощь.
От этого зрелища у О-370 сдавило грудь и оборвало дыхание. Вместо лисёныша закричал ветер.
6
– УЖЕ ВЕРНУЛСЯ? Хи-хи-хи.
– Повидал мистера Шорка, лисёныш?
– Не-е-ет, он повидал старину Гризлера. Только посмотрите на белки глаз!
– Забирайся в нору, малыш! Пока Фермер тебя не увидел.
О-370 ковылял назад к разрушенной норе, не обращая внимания на самок. Дойдя до норы, он посмотрел вверх, и сердце ухнуло в пятки. Слишком высоко – не допрыгнуть.
Н-211 свесил через край морду:
– Вернулся!
– Цел и невредим, – поддакнула через сетку П-838. – Повидал предков? Прогнали они тебя из Сарая навеки?
У О-370 иссякли слова. Нижняя губа затряслась.
– Ты попробовал персики и сороконожки? – с любопытством в глазах спросил Н-211. – Как там Девятьсот сорок седьмой?
«У А-947 больше нет тела», – подумал О-370, и вдоль позвоночника пробежали мурашки.
Он посмотрел на Белый Сарай, который сиял в лунном свете, точно безглазый череп.
– Триста семидесятый! – окликнула его П-838.
Его глаза снова обратились к сетчатым норам.
И он вдруг догадался, что это никакие не норы. Это клетки. Сетка нужна не за тем, чтобы оберегать лис. Она нужна, чтобы не дать им сбежать. А на бирках указаны не имена, а порядок, в котором лисы отправятся в Сарай, чтобы Фермер мог…
– Эй, – воскликнула П-838. – Ты теперь такой гордый, что после Сарая не желаешь даже разговаривать с нами?
О-370 посмотрел снизу вверх на неё, на двоюродного брата и на какое-то мгновение с ужасом увидел их перед собой без шкур. Мясо, зубы, глаза, лишённые век. То же самое, что блестело в ведре.
– Они… – выдавил он из себя. – Они выбрасывают остальное.
– Кто что выбрасывает? – спросила П-838. – Мозги тебе выбросили? Говори яснее.
Морда у О-370 словно окоченела. Он хотел, чтобы вся эта история поскорее закончилась.
– Почему у тебя из губы кровь? – спросил Н-211.
Собираясь уходить из Сарая, О-370 обнюхал железный ящик, принюхался к Голубому, что трепетало в железном сердце.
Это, наверное, от него шёл колючий запах, от него стояли торчком усы. Это, наверное, из него вспыхнуло Голубым, когда альфы оказались в Сарае. Что бы то ни было, О-370 теперь знал: это и есть та самая машина, которая отняла жизнь А-947. Точно так же, как у сотен лис до него. У тысяч.
«Живодёр», – подумал О-370.
Он решил уничтожить машину. Но едва он набросился на её железные стенки, острый край разрезал ему губу.
– Нам надо выбираться отсюда, – прошептал О-370.
– Выбираться откуда? – спросила П-838.
– Из клеток, – рявкнул в ответ О-370. – И бежать подальше от Фермы!
– Из клеток? – переспросила П-838.
Н-211 поник головой.
– Нам… – О-370 пытался найти слова. Но слова не шли. Он решительно заглянул двоюродному брату в глаза: – Поверь мне, Двести одиннадцатый. Надо уходить. Сейчас же.
– Я… я не могу, – ответил Н-211, перенося вес тела с передней лапы. – У меня заноза.
– А я бы и рада пойти с тобой, – сказала П-838, выгибая спину и вытянув ноги, – да только моя-то нора всё ещё стоит, так что мне придётся остаться, получать еду два раза в день и ждать, когда я отправлюсь в Белый Сарай, чтобы во веки вечные есть персики и сороконожки со всеми нашими друзьями и родными. Вот досада!
О-370 вдруг догадался, что лисы невольно подыгрывают Фермеру. Они верят, что люди добры, что Ферма – это рай. Они пересказывают молодым истории, чтобы у тех от страха облетела с усов вся дикость, и чтобы они не вступали в драку, когда Фермер придёт за ними.
П-838 поудобнее сложила лапы вокруг живота, и у О-370 сжалось сердце. Скоро ей отправляться в щенячий загон, там она родит, а потом её отведут в Сарай. Её лисёныши станут жить в клетках, пока не отрастят густой мех, и тогда всех недоростков и всех омег уведут, а все альфы и беты станут производителями и рассказчиками, и жизнь так и будет идти по кругу, луна за луной.
О-370 вскочил и упёрся лапами в деревянную подпорку, надеясь, что она опрокинется, и вместе с ней упадут все клетки. Подпорка не шелохнулась.
– Помогай, Двести одиннадцатый! – крикнул он двоюродному брату и снова ударил в подпорку. – Грызи сетку к Восемьсот тридцать восьмой! Надо вытаскивать всех отсюда!
Но Н-211 только сидел, склонив голову, и смотрел, как О-370 вгрызается зубами в деревянный столб и пытается разломать, отгрызая щепку за щепкой.
– Мы не потерпим никакой твоей дикости, лисёныш! – воскликнула самка-производитель из клетки чуть дальше по ряду.
– Ты сам запрыгнешь обратно в нору, когда поймёшь, что так будет лучше, – прибавила другая.
– Давай, малыш! Полезай обратно!
Но О-370 глодал столб и не думал останавливаться.
– Прекрати, Триста семидесятый! – сказала сверху П-838. – Объясни, что происходит.
Дерево не поддавалось. О-370 стало казаться, что зубы вот-вот повыскакивают из дёсен.
Он тяжело плюхнулся на землю и жалобно заскулил. Надо убедить лис, что им грозит опасность. Надо рассказать им правду.
– Люди… – заговорил он, задыхаясь. – Они-они-они… – Он напряг морду и заставил губы выговаривать слова. – Они отбирают у нас шкуры. Вот почему мы здесь. На Ферме. Фермер отобрал шкуру у Девятьсот сорок седьмого. Стянул прямо с костей. Она висит в Сарае – я видел.
П-838 фыркнула. Н-211 слушал, наморщив брови.
– Эй! – крикнула одна из самок-производителей. – Мы не шутим.
– Полезай обратно в нору, пока не навлёк на всех беду!
О-370 сделал вид, что не слышит.
– Не было там ни пира, ни предков, вообще ничего, – прошептал он. – Только большой железный ящик с проводами и трубками. И шкуры. И…
Сдавило горло. Он не мог рассказать им про ведро.
На этот раз П-838 расхохоталась открыто:
– Шкура – это не человеческая одежда. Её просто так не снимешь. – Она укусила себя за ляжку и потянула, чтобы показать. – Видишь? Не слезла.
– Я же серьёзно, к бреху! – рявкнул на неё О-370.
П-838 щёлкнула языком:
– Тебе повезло, что здесь нет Девятьсот сорок седьмого и он не слышит, что ты несёшь.
Да А-947 вообще больше ничего никогда не услышит, вдруг догадался О-370. Его уши сняли со шкурой.
– Но… – заговорил Н-211. – Люди же добрые. Беатрис Поттер приютила когда-то Мию.
О-370 содрогнулся. В первый раз в жизни он задумался: а вдруг эта история страшнее, чем лисы на Ферме себе представляют?
– Полезай в нору, лисёныш! – завопила одна из самок-производителей. – Сейчас же!
– Цепляйся за порванную сетку!
– Так или эдак. Только полезай обратно наверх!
О-370 посмотрел на двоюродного брата.
– Ты веришь мне, Двести одиннадцатый?
Н-211 уставился ему прямо в глаза, словно хотел увидеть то, что видел О-370.
– Сейчас же, малыш!
– Пока не проснулся Фермер!
Самки-производители рявкали не переставая, сыпали угрозами и уговорами, а О-370 смотрел на двоюродного брата умоляющим взглядом. Он был полон решимости убедить его. Даже если на это уйдёт вся ночь.
ЩЁЛК!
Мех на лице Н-211 осветился, и голова О-370 резко повернулась назад.
На веранде зажёгся свет.
– Фермер проснулся, – небрежно бросила П-838. – Видимо, самки-производители разбудили.
И, не сводя от ужаса глаз, О-370 смотрел, как в фермерском доме открывается дверь.
7
ЕДВА ТЕНЬ ФЕРМЕРА вытянулась по траве, как О-370 юркнул за деревянный столб. Раньше, завидев Фермера, О-370 принимался вилять хвостом. Но сейчас Фермер напоминал мертвеца. Скелет, улыбающийся в темноте.
О-370 посмотрел прямо вверх и увидел, что двоюродный брат таращится вниз.
– Прыгай, – шепнул О-370. – Если заболит лапа, пойдёшь на трёх. Я помогу.
Н-211 судорожно глотнул:
– Я не хочу больше играть в эту игру.
– Это не игра! – вспылил О-370.
Завязав на ботинках шнурки, Фермер уже спустился с веранды и шагал по двору.
О-370 посмотрел в чёрную пустоту между деревьями и замер в нерешительности.
Он взглянул вверх на свою нору.
На свою клетку. Будет гораздо проще, если остаться на Ферме.
Получать еду два раза в день, играть с двою родным братом. Верить во всё, во что верил всегда.
– Прошу тебя, Двести одиннадцатый, – сказал О-370. – Идём со мной.
Н-211 уставился себе под лапы:
– Триста семидесятый… истории надо просто слушать, и всё.
У О-370 поникли уши.
Фермер подошёл к клеткам.
О-370, устремив глаза к лесу, жалобно тявкнул ещё разок и выскочил из-за столба. Он почти добежал до деревьев, как вдруг услыхал позади тяжёлое пыхтение и грохот цепи, волочившейся по двору.
– Гризлер, нет! – закричала с веранды Ферн.
Пёс за несколько секунд настиг О-370 и схватил его за голову мощной пастью. Серые зубы сдавили О-370 горло, а широченный язык липко захлопал по носу. Гризлер стоял и тряс своей мощной пастью, а туловище О-370 хлестало взад и вперёд. Шея вытянулась и напряглась так сильно, что голова, казалось, вот-вот отскочит.
Издалека послышался громкий свист.
– Брось!
Это приказал Фермер, и пёс повиновался. Зубы на горле у О-370 разжались, и он упал на траву, жадно заполняя лёгкие холодным воздухом. Гризлер уткнулся носом О-370 в грудь и утробно зарычал. С чёрных собачьих губ на живот О-370 закапала слюна.
– АУ-У-У-У!
Ботинок Фермера ударил Гризлера в грудь, пёс завизжал и отошёл в сторону.
– Шавка тупая! – заорал Фермер. – Этот лисёныш стóит – на месяц хватит! Если испортил такую шкуру, клянусь, заменю твоей! – Он показал на О-370. – Ферн, забери лисёныша!
О-370 лежал, окоченев от страха, когда подошла Ферн и опустилась рядом с ним на колени.
– Бедняжка! – Она сжала его ухо длинными ногтями и тихонечко покрутила. Стало спокойнее.
Глаза у О-370 захлопали и закрылись. Ему вдруг очень захотелось позволить ей взять его на руки и, бережно прижимая к груди, отнести обратно в нору, где П-838 через сетку вылижет ему раны.
Но тут он вспомнил вопрос, который Ферн задала Фермеру: «Можно будет надевать в школу?» И он догадался, что она говорила о лисьей шкуре.
– Тише, тише, – успокаивала Ферн. – Ты со мной.
Не успела она просунуть руки ему под передние лапы, как О-370 клацнул зубами и крепко сжал пасть, на усик не дотянувшись клыками до кожи на её пальцах.
– Ой! – отпрянула с криком Ферн и уронила лисёныша на землю.
Едва лапы О-370 коснулись земли, он неуклюже поскакал к лесу.
– Тащи-ка ружьё, Ферн!
– Нет, папа! Не надо в него стрелять!
О-370 бежал не останавливаясь, пока не добрался до лесной темноты. Бежал и бежал. Обжигало лёгкие, лапы сбились в кровь, и весь мир двоился в глазах. Не в силах сделать ещё один шаг, он повалился на кучу крапчатых листьев. Тяжело дыша, он обернулся и посмотрел из-за деревьев назад. Фермер сердито вглядывался в лес, надеясь отыскать хоть какой-то след сбежавшего лисёныша.
– Он же только ребёнок, – сказала Ферн и обхватила плечи руками. – Он там умрёт.
– Да, – сказал в ответ Фермер. – Плакали пятьдесят баксов.
Он посмотрел на Н-211, который покорно сидел на своей обвалившейся клетке, маленький и беспомощный.
– По крайней мере, у нас есть один послушный лисёныш. – Фермер подошёл к Н-211, взял его за шкирку и прижал книзу. – Пойди-ка, Ферн, отвари немного курицы.
Ферн помедлила, бросив ещё один хмурый взгляд в лес. А потом направилась прямиком к дому.
О-370 заскулил. Двоюродный брат любил старые истории не меньше него самого. Вместе они часто воображали себе великие приключения, которые разворачиваются прямо перед их норами – клетками. Но едва почуялась опасность, Н-211 оцепенел.
Ветер взъерошил мех О-370, напоминая о том, где он оказался. В холодном тёмном лесу. Деревья стонали и трещали. Где-то кричала в когтях совы белка.
Когда Мия и Юли в первый раз очутились в диком лесу, их направляли уроки матерей. А вот мама О-370 никогда ничему его не учила – только рассказывала лживые истории о том, что происходит в Белом Сарае. Она даже вообразить себе не могла, что когда-нибудь ему понадобится знать что-то ещё.
О-370 всмотрелся поглубже в лес. В конце концов при нём были истории Юли и Мии. И он знал, что, если останется здесь, его кто-нибудь да отыщет. Или сова. Или коралловый аспид. Или Снежный Призрак. Надо идти. Надо отыскать еду и приют.
Надо выжить.
И О-370 сделал первый шаг навстречу неведомому.
ПОД СОСНОЙ ЗАКРУЖИЛ снежный вихрь.
Альфа решила этим воспользоваться – ей был нужен предлог задрожать.
Младшие сидели позади не шелохнувшись, словно боялись, как бы эта история не принюхалась к ним. Голова Чужака грузно лежала на коричневых иголках. Он сморщился от боли и ждал, когда возвратится дыхание.
– Чт-что там висело на стропилах? – спросил недоросток тонким, как мышиный писк, голосом.
– Не слушаешь, что ли? – усмехнулась бета. – Это старшие лисы, их шк…
– Молчи! – оборвала её альфа. – Просто… молчи.
Недоросток обиженно заскулил – он был уверен, что из-за его роста им вечно пренебрегают.
– Что это вообще за имя такое – О-Триста семьдесят? – спросила бета.
Собрав последние силы, Чужак ответил:
– Такое… которое люди… дают лисам.
Альфа внимательно осмотрела раны чужака – кровь, кажется, перестала бежать. Если уж в самом начале истории появляется фермер, который крадёт шкуры, дальше может быть только хуже – насколько хуже?
– Иди домой, – сказала недоростку альфа. – Мама, наверное, беспокоится.
– Но… но она ведь любит, когда нас нет! – воскликнул в ответ недоросток. – Она всё время так говорит! И вообще, О-370 ничего уже не грозит, правда же?
Чужак, помолчав, вздохнул.
– Лисы на Ферме, может, и ошибались, когда рассказывали о Сарае… Но это не значит, что они ошибались, когда рассказывали о мире за пределами Фермы.
– Ой, – сказал недоросток и поджал уши.
– Что было в лесу? – спросила бета.
– Ничего, – ответил Чужак. – Он закончился, не успев начаться… полем из поваленных деревьев.
«Земля по ту сторону пней», – подумала альфа. Она её видела: пни тянулись за горизонт, точно обломки зубов. Мама заставила их с сестрой и братом поклясться мехом на животах, что они даже лапой туда не ступят.
– На этом, – сказал Чужак, – мы покидаем О-Триста семидесятого.
– Как? – воскликнул недоросток. – Это ведь ещё не конец!
– Ещё нет, – обессиленно выговорил Чужак. – Лишь начало новой истории. – Он закашлялся, кривясь от боли. – По ту сторону пней лежит земля, закутанная в бетон. Там, где лисы рыли когда-то норы, теперь высятся норы людские. И вся дикая зелень, в которой мог спрятаться лисий мех, выкорчевана и вырублена.
Прерывистыми глотками Чужак втянул в себя воздух, а альфа устремила взгляд в лес, пытаясь представить землю, где не бывает деревьев.
– Лисы приспособились выживать и в таком месте, – сказал Чужак. – Некоторые даже очень хорошо приспособились. Держи ухо востро и береги хвост – и обретёшь там рай, куда не посмеют сунуться ни койоты, ни барсуки. Там и дюжины хвостов не пройдёшь, как учуешь еду. – Затуманенными глазами он отыскал лисёнышей. – Там обитают чудовища, невидимые, как ветер.