Мужчина и женщина
Мужчина и женщина…
Красивый фильм моего детства.
Черно-белый, но главная (постельная) сцена в цвете и страсти.
Красивые лица на фоне Французской Ривьеры, красивые машины, красивая одежда, красивая жизнь.
Уже другие мужчина и женщина, в нашем новом российском кино, развешивали свежевыстиранное белье на веревку.
Это была бельевая веревка из моего детства, из моего двора. Папа привязывал ее между деревьями, а когда мама развешивала белье, он брал «специальную палку», одним концом которой поднимал веревку, а другой упирал в землю, чтобы белье сохло на высоте недоступной мячам и маленьким детям.
Лет с четырнадцати устанавливать «специальную палку» стали доверять мне.
Так вот, мужчина держал таз с бельем, а женщина это белье развешивала, предварительно встряхивая, а потом цепляя к веревке деревянными прищепками.
Такую прищепку мы прикрепляли изолентой сверху к одной стороне длинной дощечки, а с другой на гвоздик крепили резинку от трусов, делая из нее короткую петлю. В петлю вкладывалась вишневая косточка (а в специальных случаях и шарик от подшипника), резинка натягивалась и зажималась в прищепке. Легким нажатием большого пальца оружие выплевывало заряд по предназначенному адресу.
«Мужчина и женщина».
Почему я вспомнил этот фильм о чужой и непонятной жизни?
Может быть потому, что через неделю после того, как мы посмотрели его, папа собрал вещи и ушел к тетеньке из соседнего дома?
Сколько раз потом в Ницце или Каннах я приходил на песчаный пляж, смотрел на море и… возвращался в наш двор, где веселый папа и молодая мама развешивали свежевыстиранное белье.
А в нашем, российском кино, опять не о нашей жизни, мужчина (много хуже моего папы) и женщина (отдаленно похожая на мою маму) вели напряженный разговор.
Он приехал, после того как три года где-то лечился от алкогольной зависимости (я представил, как рыдает Клод Лелюш, автор того, французского фильма), а она одна растила их сына и (надо же!) встретила мужчину практически своей мечты.
Бывший муж говорил, что сыну нужен родной отец. Бывшая жена не могла простить ему побои.
Он говорил, что вылечился и не пьет, а она, бросив развешивать белье, подносила ему полный стакан водки и, ласково так (сука!) говорила:
– А может, выпьем за встречу?
Чем меня зацепила эта хрень?
Может быть тем, что этот папа все же вернулся и захотел остаться с сыном?
Может быть тем, что и я задумал в то время побег от самого себя, в безумной попытке вернуться в прошлое.
Любить и быть любимым.
Не обманывать и не обманываться.
Начать сначала, уже зная, где можно ошибиться.
Увы, друзья, побег не удался.
От самого себя можно убежать только в фильм своего детства, странный и непонятный, красивый и чужой…
Мужчина и женщина…
Слово о словах
Есть такая фраза: «Мне все равно».
Сколько разбитых сердец, искалеченных жизней…
Вот юноша пылко признается в любви ей, единственной. Он смотрит в ее глаза и говорит:
– Любимая, я не могу без тебя!
Единственная с легким прищуром отвечает, улыбаясь:
– Мне все равно.
Она смотрит на рыдающего юношу, а думает о том, другом, который завтра приезжает, о том, кого она не видела год, но ждала и думала о нем каждый день.
Вот, вся светящаяся от любви она встречает того, другого, на вокзале, а он выходит из вагона вместе с девушкой, свободное платье которой не может скрыть шестимесячную беременность.
– Как же так?! – кричит девушка на перроне. – Я же ждала тебя!
– Мне все равно, – отвечает тот, другой, и уходит прочь…
Слова.
Влюбленные сердца особенно восприимчивы и ранимы.
Души влюбленных легко взмывают к облакам и, увы, так же легко низвергаются в бездну.
Что мы знаем о словах?
Я видел однажды, как пьяный, грузный мужчина в мятой рубахе навыпуск матерно кричал на худенькую женщину, а она плакала от радости, потому что слышала в этой брани слова любви, и обнимала его…
Я помню, как мой сумасшедший одноклассник Витя Краев стоял в раскрытом окне кабинета химии, на четвертом этаже нашей школы, и кричал Марине Оленевой, первой красавице нашего класса:
– Если ты будешь встречаться с Рыковым, я прыгну!
– Мне все равно, – тихим грудным голосом сказала наша Джоконда (с той же, кстати, улыбкой) и отвернулась…
Что мы знаем о любви?
Мой папа, отсидев от звонка до звонка «червонец» в сталинских лагерях, вернулся в странную, другую жизнь.
Многие «друзья» сторонились, девушки, узнав о том, что папа «сидемший», вежливо отказывались идти в кино второй раз.
Папа познакомился с мамой на танцах в Доме культуры УВД.
Так сказать, ирония судьбы…
Через две недели знакомства, закурив «Беломорканал» и чуть подрагивая щекой, он сказал:
– Знаешь, а я ведь сидел. Десять лет!
– Мне все равно! – ответила мама.
Что мы знаем о словах любви?
Моя женщина
Она была похожа на мою первую любовь, на жену, с которой я прожил пятнадцать лет и даже (мне так казалось) на мою секретаршу.
Она была юной и свежей, как моя первая любовь. Заботливой, как моя жена.
У нее была такая же чувственная энергетика и нежная кожа, как у моей секретарши.
Присутствовала, конечно, и разница в возрасте. Небольшая. Двадцать лет.
Учитывая то, что ей тоже было двадцать, с математической точки зрения в моей голове все сходилось.
Хотя непонятного тоже было немало. К примеру, то, что я видел ее время от времени в банке, где обслуживалась моя компания, но не сразу обратил на нее внимание. Через год мы начали здороваться. За месяц до нашего знакомства я стал сталкиваться с ней почти каждый день.
В праздник православной Пасхи она подошла ко мне с крашенным в луковой шелухе (я, кстати, только такие признаю) яйцом, заглянула в глаза, сказала: «Христос воскресе!», трижды поцеловала невинным поцелуем, от которого по телу пошли мурашки и… ушла.
Я стоял, забыв про «Воистину воскресе!», совершенно офигевший.
Главное, ни имени ее, ни фамилии, ни в каком отделе она работает я не знал.
Конечно, знакомство с секретаршей управляющего банком, коробка конфет и бутылка «Асти Мартини» творят чудеса, поэтому через час я знал имя, фамилию и отдел, в котором она работала.
Я несколько раз звонил в ее отдел, спрашивал разными голосами (чтобы не дискредитировать) и разными интонациями Александру, а она то вышла, то еще не вошла… В общем, с пятого, наверное, раза я услышал в трубке ее голос и, назвав себя, пригласил на чашку кофе, как ответный жест на проявленную доброту к моей скромной персоне. Саша согласилась, продиктовала мне номер своего сотового телефона, чтобы не отвлекать от работы сотрудниц отдела, которые прислушивались к нашему разговору.
Я пригласил ее в кафе «Нуга», гламурное заведение с отвратительной кухней и хорошим кофе. Она, как полагается, опоздала на двадцать минут, села напротив и…
Я утонул в ее янтарных глазах, любовался ее улыбкой, раздражался, когда она курила, не мог оторвать глаз от ничем не стесненной высокой груди под белой блузкой и не хотел, чтобы она уходила.
Впервые в жизни (а в ней присутствовали представительницы прекрасного пола в достаточном количестве) я сразу понял, что это моя женщина.
Я проводил ее до дома (она, кстати, даже очень «кстати», жила одна) и сразу же назначил свидание на следующий день.
«Я кручу напропалую,
с самой ветреной из женщин,
я давно искал такую,
и не больше и не меньше…», —
пел Владимир Высоцкий, а я подпевал ему.
Невероятно, но в первые две недели нашего знакомства не было постели.
Невероятно, но факт!
Зато я узнал, что она с шестнадцати лет жила с мужчиной старше ее на десять лет, потом в восемнадцать у нее была любовь, но любимого через год посадили, что она разделяет секс на чувственный, дружеский (!) и в парах (здесь я уточнил, она пояснила, что это когда большая компания и все разбиваются на пары, но партнерами не меняются), что ей очень хочется настоящую семью.
Любую предыдущую свою знакомую я давно бы уже послал подальше!
Что за чертовщина творилась со мной, не знаю. Я слушал и целовал ее.
Нет, знаю! Может быть, прозвучит грубовато, но эту девушку «сделали» для меня по «индивидуальному заказу»!
И я закрутил напропалую. Мне было наплевать, кто и где нас увидит, что скажут, подумают, осудят, пересудят, рассудят. Наплевать!
Если бы, возвращаясь домой за полночь, я увидел у двери своей квартиры чемодан с вещами, заботливо собранный моей женой, то был бы ей благодарен и не раздумывал бы ни минуты.
Я хотел Сашу, Сашеньку, Сашулю постоянно, а потом…
Что было потом? Я не знаю.
Я не знаю, потому что это продолжается, и я хочу, чтобы это длилось бесконечно!
Летняя любовь Сани Кольцова
Саня Кольцов, перспективный юноша 22 лет, считал себя несчастным человеком.
Перспективным он был, потому что получал повышенную стипендию и уже практически поступил в аспирантуру.
В конце семидесятых это было очень круто!
Несчастным же Саня считал себя из-за роста и комплекции.
Метр шестьдесят и восемьдесят килограммов – какая, ну какая девушка полюбит такого?!
Саня мечтал о любви! В его снах рядом с ним шла стройная высокая красавица, а он держал ее за руку и млел…
Только должно это было происходить обязательно зимой!
Лето Саня ненавидел. Летом вся нелепость его фигуры была особенно очевидной, поэтому даже в жаркую погоду Кольцов не снимал пиджак.
В институте Кольцова воспринимали как нудного зубрилу (теперь это называется «ботан»), а за внешность и комплекцию прозвали «доцент».
Нет, не потому что он был умным и, безусловно, талантливым, а потому что был похож на актера Евгения Леонова.
Фильм «Джентльмены удачи» (в котором Леонов играл не только директора детского садика, но и рецидивиста по кличке «Доцент») был тогда очень популярен.
Так вот и жил Саня, грыз гранит науки в институте и лакомился бабушкиными пирожками дома.
Лихая студенческая жизнь с пьяными вечеринками, тайными приключениями в общежитии, стройотрядами и пересдачами экзаменов уже практически пролетела мимо. «Доцент» смирился с тем, что, наверное, ждать от жизни он может только ученых степеней и снов о красотках.
Однако жизнь очень часто преподносит нам сюрпризы, особенно когда мы их не ждем!
В начале апреля Саня, возвращаясь с учебы, зашел в магазин. Надо было купить домой хлеб, молоко, сыр и… чего повезет, так как в те времена, собственно в магазинах ничего и не было. В смысле на витрине. В смысле, в магазине-то было, но до витрины не доходило. Так как-то расходилось.
В магазине была очередь за дефицитом – зефиром в шоколаде. Кольцов посмотрел на очередь, которая как гигантский питон, дважды обвила торговый зал, купил хлеб, молоко, сыр, кусковой сахар и вышел на улицу. Не сдержавшись, Саня залез рукой в бумажный пакет, достал сахар (крупный, плотный, не какой-нибудь там рафинированный) и быстро засунул в рот. Весь, целиком. Он даже зажмурился от удовольствия, когда рот наполнился нежной сладкой слюной.
Когда Кольцов открыл глаза, то увидел такую картину.
Толстая девица в очках и мужской меховой шапке, видимо поскользнувшись, уронила заветный пакет с зефиром. Бумага разорвалась, зефир рассыпался по грязному асфальту и, невесть откуда взявшиеся голуби уже радостно клевали его, поворковывая.
Девушка плакала. Тихо, без надрыва. Она молча стояла, а слезы, не переставая, текли по ее щекам.
Саня подошел к ней и начал говорить – типа, ничего, ничего, не переживайте. Вот только вместо слов из его рта, забитого сахаром, вылетела сладкая слюна и повисла на подбородке «доцента».
Эта нелепая ситуация дала неожиданный результат. Девушка перестала плакать и начала заливисто смеяться. Смех был такой звонкий и заразительный, что Саня (отвернувшись и выплюнув злосчастный сахар) тоже начал широко улыбаться.
Оказалось, что девушку зовут Варя, и она живет недалеко от Саниного дома. Утром они встречались на автобусной остановке – Варя ехала на учебу в консерваторию – и Кольцов с трепетом держал над головой (автобус был битком) футляр со скрипкой.
Футляр был легкий, Саня с удовольствием помогал Варе, в которую (если бы не очки и формы) он мог бы влюбиться. Пару раз в неделю они встречались и бродили по улице, болтая обо всем на свете. Варя – в бесформенном пальто и мужской шапке, Саня – толстенький и ниже ее на полголовы. Их неуклюжие фигуры вызывали у прохожих улыбку, но «сладкая парочка» не обращала на них никакого внимания.
Незаметно пролетел апрель. Двадцать восьмого в свой день рождения Саня спустился в подвал соседнего дома, где была «качалка» (фитнес-залов в конце семидесятых, увы, не наблюдалось), и под подбадривающие возгласы местных «аполлонов» начал «качать железо».
О, как же ему было тяжело! Однако ужас надвигающегося лета был сильнее любой усталости и боли в мышцах.
Майские праздники, шумная демонстрация, сессия… Саня каждый день разговаривал с Варей по телефону, но встречаться им было совершенно некогда. Каждый день «доцент» ходил в зал, где к нему уже относились, как к своему. Поднимая гантели, Саня представлял, как он, постройневший, без пиджака, встречает на автобусной остановке неуклюжую Варю в очках. У той, конечно, шок, а он… вот, что он будет делать дальше, Саня придумать не мог. Варя, конечно, как человек, ему нравилась, но она не была девушкой из его снов.
В июне Варя уехала с консерваторской агитбригадой по деревням, давать концерты в сельских клубах, нести, так сказать, культуру в массы.
Саня, отказавшийся от бабушкиных пирожков и качавшийся каждый день, сбросил к концу июня десять килограммов! Упорный «доцент» продолжал занятия и уже видел, как он ошеломит Варю после ее возвращения.
В начале июля Саня заболел. Разгоряченный, после занятий, вышел на улицу и его «прохватило» (бабушка так сказала). Воспаление легких. Две недели уколы пенициллина и постельный режим. Варя уже вернулась, и они болтали целыми днями по телефону.
При всех минусах болезнь имеет странный плюс. Саня похудел еще на четыре килограмма.
Когда он в джинсах, купленных у «фарцовщиков» на повышенную стипендию, и рубашке с коротким рукавом (без пиджака!) теплым летним вечером стоял на остановке – они с Варей договорились (наконец-то!) встретиться и сходить в кино – то проходящие мимо девушки заинтересованно посматривали на него.
Одна из них, стройная и очень симпатичная (чем-то неуловимо знакомая), подошла к нему, улыбаясь, и сказала: «Привет, я так соскучилась!»
После легкого шока Саня понял, что перед ним… Варя.
Нет, Варя не ходила в качалку. Она училась в консерватории на эстрадном отделении. Чтобы войти в роль толстой неуклюжей студентки, которую ей отвели в спектакле агитбригады, она специально ходила целый месяц в мамином пальто, папиной шапке и очках с обычными стеклами без диоптрий. Скрипки в футляре тоже не было. Просто Саня так аккуратно и трепетно держал его, а ей это было так приятно…
Как в главном сне Сани Кольцова, они шли, взявшись за руки, и он млел.
Млел от того, как же он любит лето!
Мечта
Анька достала Саню до самых печенок.
Он ехал в новеньком седане «Киа», на который пару дней назад сменил видавшую виды «Ниву», то сжимая зубы, то матерясь.
Анька, стройная кареглазая красотка, запала ему в душу на пятом курсе. Как-то быстро и хорошо у них все сладилось. Понимали друг друга с полуслова, в постели – гармония. Квартира от Сашкиной бабушки в наследство досталась, а одинокая Анькина тетка подарила им на свадьбу дачу.
В общем – живи да радуйся! Погодки Колька и Настенька растут не по дням, а по часам, тянутся друг за другом, родителям счастье дарят.
Все бы хорошо, но стала Анька после свадьбы Саню к порядку приучать. Пришел с работы, разделся – убери одежду на место, носки с рубашкой – в стирку, костюм – в шкаф, в отделение, где вещи для глажки лежат. Грязными руками (в смысле, не мытыми после улицы) еду не хватай, ешь обязательно с ножом и вилкой, не чавкай…
Саня сначала пытался шутить:
– Да, Анютка, невоспитанный пассажир тебе достался! Ладно хоть в скатерть не сморкается!
Потом злиться:
– Анна Степановна, вас в институте благородных девиц учили? Вы же голубых кровей у нас!
На пятом году совместной жизни Саня затосковал. Не о том он мечтал, не такой ему представлялась Аня.
Если бы не Колюня с Настенькой, послал бы все и уехал куда глаза глядят!
Начал Саня каждый вечер на работе задерживаться. То одно придумает, то другое, а сам сидит в кресле, за рабочим столом, с закрытыми глазами и мечтает.
Вот его с улыбкой дома встречает Аня (ну, иногда, конечно, и не Аню представлял), слова добрые говорит, одежду за ним убирает, ужином кормит, потом шепчет: «Отдохни, милый! Я сейчас детишек уложу и к тебе!», – и смотрит при этом так, что мурашки стаями бегут и усталость испаряется.
Помечтает Саня и домой, а там Анька с очередными претензиями.
Тридцать первого декабря, когда приехали они на дачу Новый год встречать, лопнуло Санино терпение. Только Анька стала выговаривать, что продуктов мало на праздник куплено, заорал он на нее:
– Достала! Пошла ты! – и, как был в майке, спортивных штанах и тапках на босу ногу, выскочил на улицу, прыгнул в машину и втопил в пол педаль газа.
Мчался Саня по лесной дороге, то зубы сжимал, то матерился.
«Киа» автомобиль резвый, дорога перед самым Новым годом пустая, летит Саня, а сам в мечтах своих уже дома, вещи собирает, потом садится в поезд и…
Да гори оно все синим пламенем!
Тут вдруг лиса, видно света фар испугалась, как бросится через дорогу, Саня по тормозам ударил, седан потащило, крутануло, на обочину и мордой вниз, под откос.
Быстро так все произошло, что Саня даже толком испугаться не успел. Когда понял, что жив-здоров, осмотрелся.
«Киа», уткнувшись в сугроб аж до лобового стекла, не заглохла, но выехать наверх, на дорогу не сможет. Тут Саня вспомнил свою старую, добрую «Ниву» и Аньку, которой модная «Киа» не понравилась. Делать нечего, выбрался Саня из машины, поднялся по колено в снегу вверх по откосу, встал на дороге. В тапочках на босу ногу.
Морозец новогодний крепчает, машин нет и, видимо, не предвидится – все уже по домам, за праздничными столоми сидят. Вернулся Саня в «Киа», что делать, не знает, телефон дома оставил, да еще стрелка уровня топлива почти на нуле – хотел машину заправить на выезде из поселка дачного, да забыл вгорячах.
Так бывает – человек одну глупость сделал, следом вторую, а потом вообще такое отчебучил…
Выбрался Саня опять на дорогу и побежал назад, в сторону дома. Бежит, злой как собака – на Аньку, на себя, на весь белый свет!
Бежит и думает: «Если буду бежать быстро, то, может, не замерзну!» Прикинул, что бегу ему минут 30–40, выбрал темп подходящий, дышать носом старается.
Бежит Саня в тапочках по морозцу, и не то что бы мечты, а видения у него начались.
Видит он, что Анька квартиру и дачу в порядке содержит, дети всегда здоровые и радостные, у него одежда выстирана и выглажена, еда вкусная и разнообразная. Да и сама Анька выглядит хорошо, следит за собой… как только успевает-то все?
Бежит Саня, ноги онемели, рук не чувствует, а в голове ясность и легкость образовалась. «Вот ведь дурак-то! – думает он. – Боженька подарил такую жену, а я ко всякой мелочи дрянной привыкнуть не хочу! Что, трудно мне одежду в шкаф убрать или не чавкать, когда ем?! Так ведь нет – нарочно так не делаю, хочу, чтобы позлилась!»
Уже носом дышать не может, ртом морозный воздух глотает, а в голове голос чей-то: «Вот, ты идиот! О чем мечтал – все рядом с тобой было, только сам ты измениться должен был чуть-чуть! А теперь все – снеговиком станешь!»
Разозлился Саня, быстрее побежал, да сил уж совсем мало осталось. Смотрит – вон он, дом его, добежал почти, только поскользнулся и упал. Лежит, а сил встать нет совсем. Вроде и тепло ему стало, и в сон потянуло, и спокойно так на душе…
Проснулся Саня от запаха курицы с овощами, Анька здорово ее готовила.
Проснулся, тело горит, он в шерстяное одеяло укутан, лежит на своей кровати, а рядом Анька сидит, вся зареванная, и его за руку держит.
Посмотрел на нее Саня и улыбнулся.
Улыбнулся радости, счастью и Любви.
Новогодний подарок
Вилен Мамаев не любил Новый год почти так же, как свое имя.
Хотя к имени он за 36 лет, пожалуй, привык.
Есть такая присказка, что первоапрельская шутка может обернуться новогодним подарком.
Женщина, которая его родила, ушла из роддома тридцать первого декабря. Одна.
Гуманное государство определило новорожденного в Дом малютки. Директор заведения Мамаева Лидия Степановна подарила ему свою фамилию, а имя Вилен, сокращенное от Владимир Ильич Ленин, порекомендовал дворник Петрович.
В принципе, для такого «стартапа», жизнь Мамаева складывалась совсем неплохо.
Он попал в образцово-показательный детский дом, в котором быстро стал любимчиком.
Светловолосый, с большими голубыми глазами и правильными чертами лица, он быстро осваивался в пока недобром к нему мире и, как губка, впитывал все увиденное-услышанное. Жизнь такова, что дети, оставшись без родителей, рано взрослеют.
При детском доме была театральная студия, которую вел один известный актер.
Доброму и бездетному человеку Вилен нравился. Он находил, что у мальчишки есть талант, и, когда пришло время, договорился с директором театрального училища, где сам преподавал уже 20 лет. Вилена приняли на первый курс и предоставили место в общежитии.
И поперло!
На втором курсе Вилен Мамаев уже сыграл главную роль в фильме о талантливом спортсмене, ставшем чемпионом по троеборью на только что прошедшей Олимпиаде.
Студентом третьего курса он появился на сцене одного из известных театров.
От женского пола не было отбоя. Когда Мамаев закончил учебу, был зачислен в труппу театра и получил однокомнатную квартиру, Таня Туманова, самая красивая девушка на их курсе, переехала к нему.
Казалось, жизнь улыбается Вилену Мамаеву широкой, радостной улыбкой, но…
Началась перестройка. Разгул демократии. В театре выбрали главного режиссера, который считал Мамаева выскочкой, бесталанным красавцем. Ролей почти не было. Пару раз Вилен сыграл в проходных фильмах. В одном – пьющего опера, а в другом – обаятельного преступного авторитета, уж очень были нужны хоть какие-то деньги.
Таня сначала снималась в рекламе, а потом организовала свое рекламное агентство. Вилен категорически отказался в нем работать, слишком тяжело он переживал слова главрежа, приклеевшего ему ярлык «бесталанный красавец».
Вскоре, после развала СССР, наступил культурный апокалипсис.
Вилен сначала гонял «челноком» в Польшу, потом занялся частным извозом.
С Таней они расстались на Новый одна тысяча девятьсот девяносто третий год. Точнее, Вилен ушел от нее.
Они решили встретить Новый год вдвоем, в своей новой большой квартире, которую недавно купили на деньги, заработанные Таней.
Вилен был необычайно ласков и нежен с ней, они даже не дождались боя курантов, оказавшись в постели.
Когда рассвело и Таня сладко спала со счастливой улыбкой на лице, Вилен тихо ушел, написав записку, что чувствует себя тем самым никчемным «бесталанным красавцем» рядом с ней, талантливой и успешной.
Сначала он уехал в Санкт-Петербург – однокурсник собирал там труппу для антрепризной халтуры, потом помотался по дням рождений и корпоративам.
Года через четыре вернулся в Москву, в свою однокомнатную квартиру.
Перебивался случайными заработками, а под Новый год ему повезло – пригласили поработать Дедом Морозом.
Уже неделю Вилен ходил по квартирам, поздравлял детишек, играл с ними, шутил, а на душе было пусто и тоскливо.
Ему тридцать шесть, а он абсолютно одинок. Единственную женщину, которая по-настоящему его любила, он предал, смалодушничал, сбежал от нее.
Тридцать первого декабря Мамаев приехал в загородный поселок «Шишкино». Он нашел дом номер 36, три раза стукнул в дверь и сочным баритоном сказал, что пришел Дед Мороз. Его ждали. Дверь быстро открылась, на пороге стояла… Таня.
Вилен, продолжая громко «отрабатывать номер», спросил:
– А где же девочка Юленька?! – при этом он старался не смотреть на Таню, соображая, узнает она его или нет.
В прихожую выбежала девочка лет трех. Светлые кудряшки, большие синие глаза, правильные черты лица. Она что-то прижимала к груди. Когда Таня сказала ей:
– Юленька, попроси у Деда Мороза подарок, – девочка протянула Вилену маленькую рамку с фотографией и попросила:
– Дедушка Морозушко, найди моего папочку!
Задыхающийся Вилен начал срывать с себя усы и бороду, а побледневшая Таня присела прямо на пол.
Потом они сидели за праздничным столом. Вилен держал на коленях Юленьку, смотрел на Таню и говорил, говорил, говорил, а слезы непроизвольно текли по его щекам.
Таня слушала, слушала, слушала и плакала слезами радости и любви.
В это время в другом городе, в убогой комнате коммунальной «хрущебы», горько плакала мать Вилена, вспоминая Новогодний Подарок, который она навсегда потеряла.
Идеальная женщина
Виталик был в семье единственным ребенком.
Папа и мама души в нем не чаяли, баловали и всячески оберегали от жизненных проблем. Мальчик рос неглупым и физически развитым, в меру хулиганил, в меру капризничал – в общем, был как все.
Закончил школу, поступил в институт и…
И тут оказалось, что Виталик привык получать, а не завоевывать.
Когда, сразу после поступления в институт, их группа поехала на картошку, то всех (парней и девушек) поселили вместе в большом сельском клубе. Кровати парней заняли сцену, а кровати девушек (их было больше почти в два раза) расположились в зрительном зале. Правда, вместо занавеса повесили плотный брезент, который разделил Марс и Венеру в отдельно взятом сельском клубе.
В первый же вечер наиболее активные ребята сгоняли в магазин, затарились водкой, и начался нормальный студенческий разгуляй.
В общем, через пару дней у всех сложились «пары». Кроме Виталика.
Он очень хотел найти девушку, похожую на маму.
Надо сказать, что мама Виталика пыталась знакомить сына с дочками некоторых своих подруг, подбирая при этом, так сказать, типаж, который бы напоминал ей себя в молодости. В свою очередь для Виталика, мама была идеальной женщиной.
Юноша впал в ступор. Он не знал, как подойти, начать разговор, а главное, как понять: похожа его избранница на маму или нет. Учитывая то, что слов «добиться», «завоевать» он не знал, обходясь до сих пор словом «хочу», пара у Виталика не сложилась.
Что же делать? Ему так понравилась Лариса – красивая, уверенная и недоступная. Она быстро отшила всех «претендентов» и проводила вечера за чтением книг на немецком языке… Мало того что Виталик не знал, как подойти к Ларисе, после «фиаско» нескольких ярких парней из их группы он еще и не понимал, похожа ли она на его любимую мамочку.
В результате, Виталик компенсировал нереализованные эмоции ударным трудом на полях, ежедневно перевыполняя план по сбору ценного для СССР корнеплода.
Через две недели его наградили поездкой домой на два дня.
Радостный Виталик час отмокал в ванной, потом с наслаждением поглощал приготовленную мамулей еду (сама мамочка утром уехала в командировку), а потом решил посоветоваться с папой.
Папа внимательно выслушал любимого отпрыска, подавил улыбку, выдержал небольшую паузу и дал рекомендации.
Во-первых, выучить хотя бы одну строфу из Гете (естественно, на языке оригинала).
Во-вторых, пригласить Ларису в гости и предложить ей надеть мамины парадные тапочки (мама Виталика носила тридцать пятый размер), если подойдут – значит, Лариса то, что нужно.
Виталик задумался… Если с Гете (Виталик изучал в школе английский язык) можно было еще что-то придумать, то пригласить в гости Ларису, да еще предложить ей мамины тапочки тридцать пятого размера…
Папа был для Виталика непререкаемым авторитетом, поэтому строфа была выучена, а вопрос с тапочками временно отложен.
Жизнь на картошке шла своим чередом до… пожара.
Кто-то оставил включенным в розетку кипятильник, который, для того чтобы вода нагревалась быстро, сделали вопреки всем противопожарным нормам из двух лезвий «Нева».
Виталик, спросонья, прыгнул со сцены, наткнулся на сонно-очумелую Ларису, подхватил ее на руки и, как был (а был он только в трусах), бросился с ней на улицу.
Конечно, все обошлось.
Конечно, все потом смеялись и крепко выпили, чтобы не простудиться.
Конечно, в радостно-пьяном угаре Виталик, смущаясь, продекламировал Ларисе строфу из Гете (на языке оригинала) и пригласил ее в гости.
Конечно, ошалевшая Лариса не могла отказать своему спасителю.
В назначенный день Виталик мялся у памятника Максиму Горькому, с цветами в руках и напряженным выражением лица. Лариса пришла (как ни странно) вовремя. Вручив цветы и церемонно взяв девушку под локоть, Виталик препроводил ее к дверям квартиры, где папа накрывал стол (мама опять была в командировке). Когда они вошли, поздоровались и познакомились, папа попроси Ларису помочь на кухне, а Виталика отправил выбросить накопившийся мусор.
Виталик быстро сбегал во двор, к мусорному контейнеру, вытряхнул ведро, прибежал домой, ополоснул руки и… торжественно предложил Ларисе надеть мамины тапочки.
Лариса улыбнулась и, сославшись на привычку и теплый пол, сказала, что останется босиком.
Вечер прошел легко и непринужденно. Прощаясь, папа галантно поцеловал Ларисе руку и пригласил ее на мамин день рождения в следующее воскресенье.
Дом был полон гостей, мама порхала, помолодевшая и красивая, в новом платье и туфлях, которые ей подарил папа.
Виталик встретил Ларису, быстро, по просьбе папы, отнес в зал холодец и поставил его на стол, а когда вернулся, Лариса стояла у зеркала и поправляла прическу. На ее ногах (о, чудо!) были мамины парадные тапочки.
Мама горячо одобрила выбор сына, а через год Виталик и Лариса поженились.
Под утро, прижавшись к Виталику, Лариса прошептала:
– Не хочу, чтобы между нами была хотя бы маленькая ложь! Когда твой папа, отправив тебя выбрасывать мусор, рассказал о своей шутке про мамины тапочки, которую ты воспринял всерьез, я купила точно такие же, только тридцать седьмого размера!
Она замерла, а Виталик начал смеяться.
Он смеялся радостным, счастливым смехом. Еще бы! Ему так повезло! Он женился на идеальной женщине!
Автоледи
В вашем городе есть проспект имени Юрия Алексеевича Гагарина?
Я думаю, должен быть обязательно! Юрий Гагарин – звездный первопроходец и все такое прочее, был, по-моему, просто очень добрым и открытым человеком, – посмотрите на его улыбку.
Знаете, есть такая шутка, что Юрию Гагарину все нравилось – и скафандр (не очень удобный и тяжелый), и место пилота в космическом корабле (очень тесное), в общем, все, все, все… кроме одного.
Ему не нравилось, что пахнет собаками! (Типа, до него летали в космос Белка и Стрелка!) Прикольно, да?
Так вот, еду я, значит, по проспекту Гагарина, пробок нет, солнышко светит, безумных гонщиков не видно. Одним словом – красота!
Вдруг серебристый «Лексус», как ненормальный, шарахнулся из правой полосы и оказался прямо перед моей мордой, я еле успел «дать по тормозам». А это чудило на «Лексусе» опять в свой ряд и дальше покатил себе, спокойненько так.
Смотрю я, собачка дорогу перебегает. Он, получается, песика чтобы не задавить, мотанулся (тут я, кстати, и вспомнил шутку про Юрия Алексеевича), а что там с живым человеком (тоже, заметьте, в неплохом автомобиле), – это его не волнует!
Притопил я педальку газа моей «Камрюхи» (не смотрите, что движок – два и четыре, резвая она у меня) и полетел вслед за этим человеконенавистником.
У нас ведь как – гони, не гони, на светофоре встретимся!
Догнал я «Лексус» на втором светофоре, смотрю, а за рулем женщина. Женщина в автомобиле – как обезьяна с гранатой, – не знаешь, чего от нее ждать!
Опустил я правое стекло, посигналил ей и кричу:
– Девушка, вы за собачку не беспокойтесь, с ней все в порядке, вот у меня, правда, штанишки мокрые!
Она тоже стекло водительское опустила, говорит мне:
– Что, извините?
Тут я ее глаза увидел и дыханье перехватило.
Темно-синие, глубокие, утонуть можно, но, главное, такая тоска в них вселенская! У меня аж мороз по коже.
Зажегся «зеленый», мы поехали, а на следующем светофоре я опять за свое:
– Девушка, вы собачке помогли, но меня так подрезали, что штанишки стирать нужно! Может, займетесь?
Вдруг, представляете, бросает она в мое окно визитную карточку и укатывает под «зеленый» дальше, а мне левый поворот надо делать. Свернул я и остановился. Любопытство одолевает, читаю: «Стелла Дроздова, дизайнер», ну и все телефоны, включая сотовый.
Понятно, дизайнер, да еще Стелла! Такая, конечно, ничего вокруг себя не видит, творческая, так сказать, натура.
Не поленился, набрал ее сотовый и стал терпеливо ждать.
Тут вот какое дело. Как правило, для женщины сотовый телефон – это в первую очередь аксессуар. Она не сразу понимает, что звонит, где звонит, а потом найти его, бедного, в дамской сумочке….
Стелла, кстати, быстро ответила, голос приятный, бархатный такой.
– Это монах в мокрых штанах! – выдал я ей. – Монах, потому что толерантен (блеснул я недавно услышанным словечком), а в мокрых штанах благодаря вам, Стеллочка!
– Я еду за город, в лес, – сказала Стелла, – можете составить мне компанию, заодно штанишки просушите и проветрите.
И отключилась.
Что меня тогда заставило плюнуть на все дела и поехать за ней?
То ли голос ее, глубокий какой-то, то ли глаза, которые заглянули мне в самую душу, то ли омут тоски в этих глазах…
В общем, выехал я снова на проспект Гагарина и поехал за город. Дорога тут у нас одна – прямо и прямо, не ошибешься. Еду и думаю: «А может, зря поперся? Развела меня девушка, а я как лох чилийский повелся!»
Смотрю, прямо на выезде, за постом ГИБДД стоит серебристый «Лексус». Только я приблизился, Стелла включила левый поворотник и резво так вперед поехала.
Еду я следом и думаю: «Может, это жена какого-нибудь олигарха местного? Может, загрустила в золотой клетке, приключений захотелось? Может, привезет меня в свой загородный дом, поднимемся мы по точеной лестнице в спальню, и такое там начнется на фиолетовых простынях…»
Смотрю, точно, сворачивает в сторону поселка одного элитного, только еще чуть правее берет и к озеру подъезжает. Останавливается.
Я тоже остановился, быстренько из «Камрюхи» выскочил, подбежал к ее машине, открываю дверцу с галантным поклоном и говорю:
– Прошу вас, леди!
Она сидит, смотрит на меня оценивающе и улыбается. Только глаза все такие же, грустные.
Я внутрь машины заглянул, а машина-то у дамочки непростая! Какие-то рычаги хромированные, первый раз такие «навороты» увидел.
– Ну что же вы, – говорю, – Стеллочка, выпрыгивайте! – и руку ей подаю.
Она мне свою ладошку на руку положила, а сама не выходит.
И тут я понимаю, что чего-то не понимаю, а она мне:
– Если несложно, в багажнике посмотрите, – и на кнопочку нажимает.
В «Лексусе» такой прикол есть, с кнопки багажник открывается.
Подошел я, дурак дураком, к багажнику, заглядываю в него, а там…
Коляска инвалидная….
Достал я ее, разложил, к водительской дверце подкатил, а что дальше делать, не знаю.
Стеллла смотрит на меня, улыбается, только страх в глазах, – вдруг убегу.
Меня словно в спину кто-то подтолкнул, подошел я и осторожно взял ее на руки.
Если у вас есть дети, то вы знаете, когда берешь их на руки, они обнимают и прижимаются с таким доверием к сильному взрослому человеку, что мурашки идут по спине.
Если у вас нет детей, то вам еще предстоит испытать эти счастливые мгновения.
Так вот, держу я Стеллу на руках, и такая нежность на меня нахлынула, прям до слез. Держу ее и шепчу на ухо:
– Как же ты, милая, за рулем одна? Хочешь, я тебя так всегда буду держать? – шепчу, а сам не понимаю, что это на меня нашло!
Она прижалась ко мне, совсем как маленькая девочка, и тоже шепчет:
– Хочу!
Через год, ко дню ее рождения, я сделал на «Лексусе» татуаж «Автоледи» и симпатичную морду белого пуделя.
Еще через год мы вернулись из Москвы, где Стелле сделали три операции.
Еще через год она уже ходила без посторонней помощи.
Когда мы приезжаем в лес, я первым выхожу из машины и беру мою радость на руки.
Она прижимается ко мне, а я поднимаю голову вверх и вижу в небесной дали и Белку со Стрелкой, и Юрия Алексеевича Гагарина, который улыбается мне своей счастливой солнечной улыбкой.
Барби
Татьяна Александровна Лапина критически рассматривала себя в зеркало.
Казалось бы, все очень неплохо.
Чудесно сохранившаяся фигура – не зря семь лет жизни были отданы спортивным танцам, черное элегантное платье от Валентино, открывающее красивые руки с нежной кожей, туфельки от Серджио Росси, украшенные кристаллами Сваровски, непокорные белокурые локоны, уложенные в затейливую прическу.
Однако внимательный взгляд топ-менеджера подмечал и морщинки у глаз, и морщинки на лбу, и чуть заметные складки у губ…
«Похожа на постаревшую Барби», – подумала Татьяна Александровна и, круто развернувшись на высоких каблуках, легко села на шпагат, сразу превратившись в Коко.
Коко. Так звали Лапину в дни ее танцевально-спортивной юности. Причем неизвестно почему: то ли за любовь к черным платьям, то ли за строго отчужденный взгляд, то ли за то, что первые деньги, полученные после выступления на концерте, посвященном Дню города, она потратила на «Шанель № 5».
И вот что удивительно: когда ее, после трех лет работы в разных должностях, назначили вице-президентом компании, сотрудники между собой тоже стали называть Татьяну Александровну – своего нового начальника – «Коко».
Она быстро сменила колготки, поправила прическу, набросила на плечи шубку из модной стриженой норки и с блестяще-озорными глазами выбежала на улицу, где ее дожидалась персональная тойота «Камри».
Коко отправилась на корпоративную новогоднюю вечеринку.
Надо сказать, что слово «корпоратив» и его производные за последние пятнадцать лет прочно вошли в российский бизнес-лексикон.
Хотя, по сути, «корпоратив» – это хорошо организованная пьянка. Собственники, топы, менеджеры среднего звена, работники из числа ударников капиталистического труда собираются в ресторане и выпивают. Время от времени кто-то говорит слова, обязательно добрые (что означает: а не налить ли нам снова?), коллеги читают стихи (выпивай!), поют песни (наливай!), выясняют отношения (выпьем!), объясняются в любви (а на брудершафт?).
При том, что все это повторяется из года в год, новогоднего корпоратива ждут, готовятся и переживают, чтобы все было не хуже, чем в прошлый раз.
В этом году «корпоратив» был организован в новом ресторане «Одесса».
Коко немного нервничала. Шеф…
Конечно, в жизни этой энергичной, неглупой и просто красивой женщины были разные мужчины (один из них даже стал папой ее дочки), но Вадим Николаевич как-то особенно волновал…
Президент компании был старше на 15 лет, у них были добрые деловые отношения.
Он был женат, и двое его сыновей учились в университете.
Он очень ценил семью, но…
С недавнего времени ей стало казаться, что он как-то по-особенному смотрит на нее.
Коко знала, что нравится мужчинам. Даже молоденький красавчик Дима, который два месяца назад начал работать системным администратором, не сводил с нее глаз и этим ужасно раздражал.
Вадим Николаевич. Это был мужчина ее мечты. Он всегда казался ей недосягаемым, как любая мечта…
Когда Коко приехала в ресторан, почти весь коллектив был в сборе. Надя, секретарь Вадима Николаевича, всегда и все про всех знающая, рассаживала коллег за столики с номерами.
– Вы рядом с Вадимом Николаевичем, – многозначительно сказала она Коко и проводила ее к столику № 1. Коко заняла свое место и, улыбаясь коллегам, вдруг увидела Диму, который влюбленно смотрел на нее.
«Надо будет с ним поговорить, – подумала Коко, – Не дело!»
Потом все было как во сне.
Элегантный Вадим Николаевич. Его слова, громко для всех и шепотом для нее. Его рука на ее подрагивающей от возбуждения ноге. Его запах, от которого кружилась голова. Их чувственный танец.
Она поморщилась от досады, когда, улучив момент, краснея и волнуясь, Дима вручил ей подарок. Что-то было завернуто в серебристую бумагу и перевязано золотой ленточкой. Коко быстро сунула подарок в сумочку, отвернулась от Димы и сосредоточилась на ГЛАВНОМ.
ГЛАВНЫМ была бесконечная радость от того, что в новом году ее непременно ждет СЧАСТЬЕ.
Неожиданно внимание Коко привлекло выступление приглашенных танцоров.
Юная девушка порхала, кружилась и замирала в руках опытного партнера.
Когда, под аплодисменты, раскланиваясь, танцоры подошли к столику № 1, Коко узнала Костю, и улыбка застыла на ее лице.
Костя когда-то был ее партнером. Кроме того, он был отцом ее дочки. Она ничего не слышала о нем последние шесть лет.
Костя тоже узнал ее и улыбнулся. За эту улыбку, тогда, она и полюбила его.
Когда она была беременна и уже не могла выступать, он увлекся новой партнершей, решил стать профессиональным танцором и исчез из их города.
Коко не держала на него зла. Она сравнивала себя с героиней фильма «Москва слезам не верит» и всего добивалась сама.
Шальная мысль вдруг пришла ей в голову.
Она подошла к Косте, взяла его горячую, вспотевшую руку в свою и, глядя в глаза, спросила:
– Что, тряхнем стариной?
Тот кивнул.
Они отошли в центр танцпола. Костя что-то сказал звукооператору, а Коко видела только восхищенный взгляд Вадима Николаевича.
Она будет танцевать для НЕГО!
Услышав первые аккорды латиноамериканской мелодии, Коко вздрогнула. Именно этот танец сделал их с Костей чемпионами России.
Она хотела попросить поставить что-нибудь другое, но сильные руки Кости уже вели ее, а тренированное тело само стало двигаться в такт музыке.
Это было необыкновенно! Она, опять молодая и гибкая, пульсировала каждой клеточкой, растворяясь в ритме обжигающей мелодии.
В кульминационный момент Костя, как всегда, взял ее «под мышку» и начал вращение. Она выпрямила ноги и, напрягшись, замерла…
Зал, казалось, не дышал.
Дима побледнел.
Вадим Николаевич, от избытка эмоций, резко встал со стула.
Костя, на долю секунды, повернул голову, почувствовав резкое движение сбоку, и, сбившись с ритма, споткнулся…
Коко не успела заметить, как круговерть новогодних огней сменилась хрустнувшей темнотой…
Когда Вадим Николаевич забирал из реанимации вещи Коко, то случайно выронил ее сумочку, из которой выпал серебристый сверток с развязавшейся золотой ленточкой.
Вадим Николаевич машинально развернул его…
Он долго стоял и смотрел на куклу Барби в строгом, элегантном черном платье и туфельках со стразами.
Дорога
Наш город связывает со столицей, как это ни странно, Московское шоссе. Это трасса федерального значения.
В каком-нибудь европейском захолустье она представляла бы собой как минимум две полосы по сторонам от разделительной, мощный металлический каркас которой, защищающий от выезда на встречку, еще и украшен цветами. Через каждые двадцать-тридцать километров там стояли бы «Рестстейшен», где можно принять душ, поспать и неплохо перекусить.
В нашем случае разделительной полосы нет, а двухполосное движение с каждой из сторон очень часто переходит в забитую грузовиками полосу, по которой тащишься со скоростью шестьдесят километров в час и думаешь, кто же (и как!) распределяет налоги на транспортные средства.
Зато всевозможных кафе и закусочных в достатке! Это и металлические будки, и деревянные дома, а у особо удачливых – мотели, в которых, пообедав и выпив на первом этаже, можно подняться на второй, чтобы поспать или провести время с девушкой.
Кстати, о девушках. Рынок, в котором наша страна живет последние пятнадцать лет, среди прочих услуг, активно предлагает интимные.
На трассе они особенные. Конечно, и в советские времена девушки на дорогах («дальнобойщики» нарекли их «плечевыми») были не редкостью. Тогда, как правило, пьющие, махнувшие на себя рукой женщины хотели «воли» и обретали ее, именно в таком странном виде.
Главной для водителей, которым в те времена негде было толком поесть и поспать, была потребность, чтобы кто-то разделил с ними Дорогу. «Плечевые» болтали, не давая водиле заснуть за рулем, готовили на костре похлебку, летом стирали, а зимой согревали своим телом. Стоило это сущие копейки.
«Дальнобойщики», ходившие по одному и тому же маршруту, знали места, где можно было подхватить «плечевую» и зачастую, возвращаясь, передавали ее коллегам, для которых маршрут только начинался.
Новое время изменило «плечевых». Теперь среди них стало немало молодых и трезвых, у которых нет прописки в крупных городах, но есть желание, заработав денег (а услуга сильно подорожала), устроиться, удачно выйти замуж, растить детей, вычеркнув из жизни пропахшее соляркой время.
Иногда это студентки, которые таким образом проходят летнюю практику, зарабатывая на оплату съемной квартиры и покупку модных шмоток.
Так вот я про «плечевых» ничего не знал…
Я тащился за большегрузным «Вольво» по Московской трассе, слушал музыку и думал о выходных.
У менеджеров коммерческого отдела командировка в Москву не редкость. Все явные и тайные линии, по которым движутся деньги в России, пересекаются в Москве.
В Москве – крупные оптовики, представляющие мировые бренды, в Москве – таможня и сертификация, в Москве – разрешения и лицензии, и т. д., и т. п.
Меня вызвал коммерческий директор и сказал: «Денис, поезжай в Москву, там кое-кому кое-что нужно передать, а я только тебе доверяю», объяснил все подробно и добавил, что желательно ехать на машине.
Тут мне стало грустно. Нет, не страшно. Эти свертки мне и раньше возить приходилось. Просто завтра – пятница, а в субботу – Ленкин день рождения. Отказаться в Москву ехать не могу, к Ленке не прийти – невозможно. В общем, жесть!
Ладно, думаю, рвану часика в четыре утра, в Москве буду к десяти, все дела сделаю, посплю чуток и назад. Все успеть должен.
Тащусь я, значит, за этим «Вольво», и так мне тошно…
Уже рассвело, лето, солнце, воздух свежий сначала в окошко, а потом под рубашку забирается. Хорошо!
Да ничего хорошего, блин, если к десяти не успею, неизвестно, сколько ждать придется. Там ведь тоже не в любое время свертки принимают.
Ну, достал же меня этот «Вольво» долбаный, а не обгонишь – по встречке машины одна за другой, как из мешка высыпали!
Ладно, думаю, буду наслаждаться утром и Ленку вспоминать. Про вторник. Так хорошо было, мама дорогая!
Тут дорога в две полосы пошла, а «Вольво» так и прется левым рядом.
Я посигналил – бесполезно! Ухожу вправо, газу прибавил, и эта махина стокубовая тоже вправо пошла, видимо, решил дорогу уступить, тугодум.
Я руль вправо, на обочину, как дал по тормозам, да как хапнул колесом землю, так и крутануло. Хорошо, откоса с этой стороны не было, поэтому на травку выбросило, чуть-чуть в дерево не угодил.
Да еще, дурак, непристегнутый ехал. Как бухнулся головой в лобовое стекло – искры из глаз.
Очухался немного, из машины выскочил, обежал со всех сторон – целехонька!
На траву улегся посмотреть, не зацепил ли чего поддоном картера или глушаком. Смотрю, вроде нормально все, и вдруг вижу… босые ноги.
Не под машиной, конечно, а рядом. Изящные такие женские ступни… И дальше (просвет-то у машины не маленький) стройные лодыжки начинаются…
Тут почувствовал я, как голова трещит (сгоряча-то забыл, как о ветровое стекло долбанулся), и подумал, что «глюки» начались.
Вскакиваю я на ноги, а кругом звездочки мерцают, мельтешит все и темнота наваливается.
И снится мне чудный сон про то, как мамочка держит меня на руках и слова ласковые шепчет. Спокойно так стало, хорошо…
Умывает она меня водичкой холодной и говорит:
– Ты что, дурачок, себя не бережешь!
Просыпаюсь я и понимаю, что лежу на траве, голова на чьих-то коленях, а голос женский, не мамин, мне не снится, а наяву ручейком переливается. Поднял глаза, зацепился взглядом за неплохую «троечку» и увидел огненно-рыжее чудо.
Оказалось, что чудо зовут Юлей, что она – студентка и ехала на каникулы к тетке в Мячково. Автобус сломался, она стояла и «голосовала», как вдруг увидела «Вольво», который загнал мою «десятку» на обочину.
Потом мы болтали и ели бутерброды, предусмотрительно приготовленные в дорогу моей мамой. Запивали их чаем из термоса.
Свежий воздух, приятное общество и молодость победили головную боль. Я уверенно сел за руль, предложив Юле услуги по доставке в Мячково. Она согласилась (я еще обратил внимание, как внимательно-оценивающе она на меня посмотрела), забросила на заднее сиденье небольшую дорожную сумку (я еще подумал, что-то уж больно налегке путешествует девушка), сама уселась на переднее сиденье, отрегулировав его в соответствии со своими параметрами, и мы поехали.
Кстати о параметрах. Про «троечку» я уже говорил, прибавьте к этому длинные ноги с уже упомянутыми изящными ступнями и тонкими лодыжками, буйную, огненно-рыжую шевелюру, голубые глаза, пухлые (я еще подумал, не силикон ли качнула) губы и открытый пупок с пирсингом.
У меня, конечно, имелся неплохой сексуальный опыт, да и Ленка моя всегда зависть у друзей вызывала, но тут такая мощная сексуальная энергетика, что хоть останавливайся.
Едем мы, болтаем о том о сем, а она все улыбается белозубо и хитренько так на меня поглядывает. Подъехали к Мячково, она мне и говорит:
– День (это сокращенно от Денис, меня так все друзья называют), а можно я с тобой в Москву прокачусь, у тетки-то нагощусь еще?
– Без проблем! – говорю я ей, а у самого дрожь по телу и в жар бросило.
Надо ли говорить, что до столицы я долетел на одном дыхании, рассказывая разные истории и анекдоты, чтобы произвести впечатление на девушку легкостью и непринужденностью общения.
В Москве я отдал сверток (улыбнулся, поблагодарил – все как учили) и поспешил вырваться из города, который с легкостью задушит в своих объятьях любого провинциала.
В общем, все бы хорошо, да только понял я вдруг, что домой мне совсем не хочется. Даже к Ленке. Тут еще Юля касается своими горячими губами моего уха и шепчет:
– День, давай у мотеля остановимся, отдохнем немного.
Снова снится мне сон, как паркуюсь я у мотеля, похожего на старинный замок, как поднимаемся мы на второй этаж, как лежу я после душа на прохладных простынях и не верю, что сейчас перестанет шуметь вода и выйдет ко мне моя прекрасная попутчица.
И забыл я про Ленкин день рождения, про то, что надо зарядить сотовый и что моя мамочка может не пережить мое непонятное отсутствие в течение двух дней, которые, как и ночи, перестали существовать.
Нам приносили еду, шампанское, бесконечно шумел душ – блаженство было безграничным…
В понедельник утром я проснулся и увидел Юлю, сидевшую напротив и пристально смотревшую на меня взглядом раненой лани (я никогда не был на охоте и не видел лань, но думаю, что у нее именно такой взгляд). Она была одета, причесана и подкрашена.
– День, – сказала она с улыбкой (я еще тогда подумал, что улыбка какая-то вымученная), – ты собирайся, а я пока схожу, деньги за номер и еду отдам.
Тут я понял, что уже понедельник, что есть еще другая жизнь, что мне надо на работу, а Юле – к тетке…
Я отдал ей бумажник и пошел в душ.
Вы, наверное, уже догадались, что, когда я спустился вниз, там не было никакой Юленьки.
На стойке бара лежал пустой бумажник, в котором остались, слава Богу, мои права, а хозяин мотеля, увидев выражение моего лица, плеснул в стакан водки и рассказал про «плечевых».
Не помню, сколько прошло времени, пока я немного пришел в себя и понял, что домой все-таки ехать надо.
Когда я подошел к машине, то увидел под дворником листок бумаги, на котором мелким, красивым почерком было написано: «Ты не поверишь, но со мной такое впервые! Я бегу от себя, потому что недостойна тебя! Если можешь, прости».
Начал я тогда смеяться. Над собой и своими чувствами. Над «плечевыми» и «лохами». Над Ленкой и коммерческим директором. Над страной нашей и жизнью, уму не постижимой. Просмеялся, попил водички и домой поехал.
Дома успокоил маму (она всегда примет и простит), послал к черту Ленку, коммерческого директора и пил неделю.
Ленка насмерть обиделась, а шеф понял и простил (кстати, мировой мужик).
Через неделю я опять поехал в Москву. Со свертком.
Шел дождь, торопиться мне было некуда. Когда я подъезжал к Мячково, то не поверил своим глазам. На обочине, под дождем, стояла Юля и голосовала. Я остановился. Спокойно так вышел и тихо так сказал…
Она стояла, молча плакала и сутулилась от моих слов.
Боже, как легко и хорошо мне стало! Я с улыбкой сел в машину, повернул ключ зажигания, плавно выжал сцепление, не торопясь включил первую, аккуратно дал газку и мягко тронулся. С наслаждением смотрел я в зеркало заднего вида на становящуюся маленькой сгорбленную фигурку потускневшей красотки и указатель «Мячково», перечеркнутый наклонной красной полосой.
Через минуту я остановился и включил заднюю скорость…
Еще через две минуты я смотрел в зеркало заднего вида, как Юля (с тем самым взглядом раненой лани) сидела на заднем сиденье и капли дождя, стекавшие с ее (видимо, натурального цвета) волос, смешивались со слезами.
Я смотрел и думал о том, что Дорога, которая выбрала нас, знает больше нас, она мудрее и обязательно приведет к нашей мечте.
Наша любовь
Они любили друг друга уже восемь лет.
Они почти не расставались.
Она тонула в Его глазах, которые всегда были разными. То прозрачно-голубыми, когда Ему было радостно и хорошо, то зелеными, когда Он думал, то темными и глубокими, когда Он хотел Ее.
Он растворялся в Ее ласково-нежных поцелуях и бархатисто-чистой коже спины, ягодиц, ног.
Когда они уезжали, то всегда гуляли, взявшись за руки.
Она гладила кисть Его руки и могла часами слушать даже не то, что он говорит, а то, как он говорит. Тембр Его голоса заставлял пробегать мурашки по Ее спине, стягивал кожу на пояснице и сходился двумя тонкими ручейками внизу живота, вызывая легкую вибрацию.
В эти дни, обычно летние, им нравилось молча смотреть на море.
Она сидела на скамейке, а Он лежал, положив голову на Ее колени.
Ее руки и легкий ветерок играли Его волосами. Иногда Он засыпал сладким детским сном, и тогда Она подолгу сидела, не шевелясь, чтобы не потревожить Его.
Чтобы Он отдохнул.
Она знала, как Он устает на работе.
Пыталась помочь, понять, поддержать.
Он был очень благодарен Ей, когда Она брала на себя часть Его забот.
Однажды, в Женеве, в отеле «Метрополь» Ему понравилась шоколадка из мини-бара. Он, как ребенок, весь перепачкался, когда ел ее, нахваливая Швейцарию.
Какой сладкой нежностью наполнилось Его сердце, когда после их возвращения Она принесла Ему чай и точно такую же шоколадку!
Она пыталась предугадать Его желания.
Он пытался не расстраивать Ее и почти не изменял Ей.
Они не любили шумные компании и светские вечеринки.
Она застилала желтой скатертью стол, ставила на него синие бокалы и золотистую вазу с фруктами, Он открывал «Божоле». Они болтали ни о чем, доводя свои желания до точки кипения, а потом пили друг друга и никак не могли утолить жажду.
У них не было детей, но они очень хотели девочку.
С Ее глазами и кожей, с Его волосами и острым умом.
Они почти не расставались.
Только на ночь и на выходные.
Она работала Его секретаршей.
Их любовь
Клаус жил в типично-немецком швейцарском городе Цюрих.
Он, один из лучших в мире специалистов по травме колена, оперировал в небольшой клинике, находившейся в пяти минутах неспешной (Клаус никогда никуда не спешил) ходьбы от дома, в котором он прожил всю свою сознательную жизнь.
Всемирно известные футболисты и хоккеисты, звезды балета и эстрадные танцоры, прыгуны, бегуны и обладатели Кубка Дэвиса – многие из них прошли через его волшебные руки.
Каждый день Клаус вставал в семь часов утра. Он выходил из своей спальни на втором этаже и спускался в столовую, где его ждали круассан (обязательно с яблочной начинкой) и кофе – не горячий и не холодный, а тот, что готовила ему уже много лет Анна-Луиза.
У Анны-Луизы, жены Клауса, была отдельная спальня.
Сначала она уходила спать в другую комнату, чтобы дочки Клауса, Мари и Луиза, родившиеся с разницей ровно в три года (идеально с медицинской точки зрения), не мешали папе спать.
Девочки росли, болели, как все дети, и спать в разных комнатах стало традицией.