Глава 10

Часы пробили восемь. Лидия Васильевна посмотрела на стрелки, замершие в положенном месте, и удовлетворенно улыбнулась. Она очень любила эти старинные часы с боем, доставшиеся ей от бабки с дедом. Они напоминали о далеком-далеком детстве. Она так отчетливо помнила все из ранней поры ее жизни, что иногда даже представляла, что чувствует запах домашних вещей, ощущает покрытие стен и полов, тепло или прохладу окружающих предметов.

Лидия Васильевна, прихрамывая, прошла по комнате, открыла старинный комод, достала еще бабушкин, видавший виды, саквояж и присела в глубокое кожаное кресло.

Она долго молчала. То ли чего-то ждала, то ли что-то вспоминала, то ли просто набиралась смелости. А потом, щелкнув замком, раскрыла саквояж, извлекла из его глубин несколько детских вещей. Грустно улыбнувшись, развернула первую из них и положила себе на колени.

Замерев, женщина глядела и глядела на кружевную распашонку, боясь пошевелиться. Затем, вздохнув, погладила ее морщинистой рукой, прижала к лицу и застыла, погрузившись в тяжкие думы.

– Жизнь… – горестно пробормотала она. – Сколько глупостей, сколько ошибок! Трагических, глупых, никчемных… И ничего не вернуть, ничего!

Она отложила распашонку, взяла другие вещи. Чепчик, отороченный белым кружевом, пожелтевшим от времени, ползунки бледно-голубого цвета и маленькое атласное покрывальце, больше напоминающее по размеру обычную пеленку…

Лидия Васильевна время от времени прикрывала глаза, тяжко вздыхала. Нелегко ей давались эти свидания с прошлым…

Сентябрьские вечера коротки. Серые питерские сумерки подбирались властно, крепко обнимали дома, набережные и проспекты. С Невы дул пронзительный ветер, привычный для местных жителей и невыносимый для приезжих.

Входная дверь чуть скрипнула, открываясь, потом захлопнулась, и в комнату вошел высокий широкоплечий мужчина лет сорока. Протянул руку, нажал на кнопку выключателя. Поморщился от вспыхнувшего яркого света и удивленно глянул на Лидию Васильевну.

– Мама, опять в темноте сидишь? – он подошел, чмокнул ее в щеку. – С тобой все в порядке?

– Не начинай. Все хорошо, – Лидия Васильевна ласково потрепала сына по плечу.

– Точно? – мужчина внимательно всмотрелся в ее лицо. – Ты бледная, синяки под глазами. Ничего не болит?

– Перестань, – она досадливо отмахнулась. – Я не умру раньше времени, не тревожься. А когда придет время – умру, и ничего тут не поделаешь. Никто не знает, когда это время наступит. Так что успокойся – живу пока живется, пока мои часы не остановятся.

– Мама, опять ты в какую-то философию ударилась, – он кивнул на детские вещи у нее на коленях. – Вот зачем ты опять эти вещи достала? Нравится тебе себя мучить?

– Что ты, сынок… Какое же это мучение? Это милость божия, что прошлое свое я еще не забыла. Это во-первых. А во-вторых, если кому-то и рассказать, как я прожила свою жизнь, никто не поверит. Никто! Скажут – врет бабка. Такого, мол, не бывает. Понимаешь? Слишком уж невероятна моя история. Вот так, милый. То, что мы с тобой оба знаем, на хороший детектив потянет. А это просто жизнь. Моя жизнь, будь она неладна… – Вздохнув, она медленно встала с кресла, собрала вещи, убрала их в саквояж. – Да не стой ты истуканом. Все хорошо. Сказала же: если соберусь умирать, тебе первому позвоню, не волнуйся. Пойдем на кухню. Расскажешь, как в Москву съездил. У нас сегодня борщ. И есть котлеты холодные, разогреть?

– Ого! Все, что я люблю, – Сергей радостно потер ладони. – Давай и борщ, и котлеты подогревай, и хлеба побольше.

Лидия Васильевна расплылась в доброй улыбке.

– Ах, ты мой голодушник! Что ж тебя в Москве не кормили?

– Мам, ну, конечно, я ел. Вопрос – как ел? Это другое дело. Ресторанную еду я не люблю, ты знаешь, а домой никто, к сожалению, не приглашал. В Москве у меня близких друзей нет, а компаньоны, так уж водится, домой не зовут. Так что целая неделя в Москве оказалась настоящим испытанием: без тебя, без Галины, без ее котлет и борщей мне плохо…

Он захохотал, откинув голову назад, а она, обняв его за плечи, ласково хлопнула ладошкой по лбу.

– Ах ты, подлиза! Ну, ладно, ешь скорее, а то от голода язык проглотишь!

Они жили с сыном душа в душу. Сергей вырос заботливым, умным и серьезным человеком. Мать свою обожал. А она, очень его любя, все тревожилась, что такой хороший человек без семьи. Ей, прожившей нелегкую жизнь, очень хотелось для сына простого человеческого счастья.

Лидия, как и любая мать, мечтала о внуках, о заботливой невестке, о семейных обедах, о веселых общих праздниках. Ей хотелось повторения, которое возможно в детях, но чаще всего даруется нам внуками…

Но годы неумолимо бежали, а Сергей все оставался один. То учился в институте, то служил в армии, то создавал свою компанию, то развивал бизнес. Ему всегда не хватало времени, не оставалось сил, руки не доходили…

Мать откровенно нервничала. Сын не молодел и порой жаловался то на боль в спине, то на желудок… Лидия тревожилась, ходила в церковь, молилась у иконы Пресвятой Богородицы, просила за сына, иногда плакала и все чаще заводила разговоры о детях… Однако Сергей разговоры эти решительно пресекал, отшучивался: «Какие мои годы, мамочка? Успеется».

Мать на время отступала, особо не давила, гасила в себе невеселые мысли, но, чувствуя, что слабеет, опять и опять возвращалась к прежним разговорам.

Женский пол Сергея любил. Еще в институте девушки водили хороводы вокруг него. Он, как ни странно, дружил со всеми сразу и никого конкретно не выделял. Правда, случилась в его жизни однажды влюбленность. Сергей тогда реально проводил много времени с девушкой по имени Мила. Затаив дыхание, Лидия терпеливо ждала продолжения затянувшегося романа, но он вдруг нелепо оборвался, оставив у матери привкус горечи и глубокого сожаления.

Сергей на объяснения не шел, отмахивался от назойливости волнующейся Лидии.

– Перестань, мама. Дались тебе эти девчонки. Вот как найду такую, как ты, сразу женюсь.

– Глупый, – качала головой мать. – Не нужна тебе такая, как я. Я столько раз оступалась… Ты светлый, добрый человек, тебе и жену такую же нужно. А девочек чудесных очень много, ты просто их не разглядел еще.

– Не нравится мне никто. Некого любить, – гнул свое Сергей.

– Как же некого, сынок? Столько прекрасных женщин вокруг…

– Да, – досадливо кивал он. – Они-то, конечно, прекрасные, да я, видно, толстошкурый. Меня красота их не трогает. Не волнуйся, я настоящую любовь сразу узнаю. И обещаю: ни за что не пропущу!

– Ах, ты болтун, – она, смеясь, качала головой. – Вот умру, и не увижу тебя счастливым. Ты уж поторопись, пожалуйста.

Покормив уставшего сына, Лидия Васильевна ушла в гостиную, взяла книгу и, открыв ее на заложенной странице, погрузилась в чтение. Однако вскоре пришел Сергей, присел на диван напротив.

– Как ты здесь без меня жила?

– Как? По-стариковски… – она отложила книгу. – Не волнуйся. Давление не поднималось. Нога пока ходит, косточка болит, правда. Галина вздохнуть не дает, каждый день контролирует. Таблетки добросовестно принимаю.

– Ого, – он удовлетворенно кивнул, – полный отчет. Ну, хорошо. Я этот месяц здесь, никуда не поеду. Будем с тобой по вечерам гулять, пока сильно не похолодало.

– Будем, если ноги позволят, – послушно кивнула мать.

– Болят? – Сергей нахмурился.

– Не то что болят, просто не ходят. Я уж и так, и эдак… И мази, и таблетки, и настойки… Толку никакого. Просто отказываются служить, как и весь мой организм.

– Мам, тебе только семьдесят три, – Сергей вздохнул. – Всего семьдесят три! Не время горевать, еще все впереди.

– Конечно, – она усмехнулась. – Но, как говорится, и рада бы в рай, да грехи не пускают.

Сергей, поболтав с матерью, отправился спать. Лидия Васильевна, незаметно перекрестив его в спину, откинулась на спинку кресла. Она любила эти ночные часы одинокого бодрствования. Вспоминала, анализировала, проживала заново, иногда мечтала. Благодарила, проклинала, горевала и радовалась…

Человеческая натура – странная штука, ей всегда всего мало. Или, наоборот, слишком много. Это уже от человека зависит. Теперь, в свои семьдесят три, она ничего уже, конечно, не могла изменить, но душа ее, не подвластная времени, все возвращалась в былое, все трепетала и тревожилась, словно могла что-то переиначить, обновить, исправить.

Так бывает. Забывая о возрасте, мы вдруг мечтаем о невозможном, летаем во сне и стремимся к совершенству. И хотим перелицевать то, что перекроить, к сожалению, уже невозможно…

Загрузка...