Странник в землях духов - читать онлайн

Глава I. Моя смерть

Я был странником в далёкой стране, в тех землях, которые не имеют названия – и не имеют места – для вас, землян, и я хотел бы изложить вкратце, насколько могу, мои странствия, чтобы те, чьи ноги направлены к тому краю, могли знать, что их может ожидать в свою очередь.

На Земле и в земной жизни я жил так, как живут те, кто ищет только, как достичь высшей точки самоудовлетворения. Если я не был недобр к некоторым – если я был снисходителен к тем, кого я любил – всё же это всегда было с чувством, что они в ответ должны служить моему удовлетворению – чтобы от них я мог получить посредством моих даров и моей привязанности любовь и почтение, которые были для меня как моя жизнь.

Я был талантлив, очень одарён как умом, так и личностью, и с самых ранних лет похвала других была для меня самым приятным благовонием. Мне никогда не приходила в голову мысль о той самоотверженной любви, которая может настолько полностью погрузиться в любовь к другим, что нет ни одной мысли, ни одной надежды на счастье, кроме как в обеспечении счастья любимых. За всю мою жизнь и среди тех женщин, которых я любил (как земные люди слишком часто ошибочно называют то, что является лишь страстью, слишком низкой и низменной, чтобы носить имя любви), среди всех тех женщин, которые время от времени пленяли моё воображение, не было ни одной, которая бы обратилась к моей высшей природе настолько, чтобы я почувствовал, что это и есть настоящая любовь, тот идеал, о котором втайне я вздыхал. В каждой я находил что-то, что меня разочаровывало. Они любили меня так же, как я любил их – не больше и не меньше. Страсть, которую я отдавал, получала от них лишь свою противоположность, и так я шёл дальше неудовлетворенный, жаждущий неизвестно чего.

Я совершал ошибки – ах, как их много. Грехи, которые я совершил, – не мало; и всё же мир часто был у моих ног, чтобы хвалить меня и называть хорошим, благородным и одарённым. Я был любим и обласкан – избалованный баловень всех модниц. Мне оставалось только ухаживать, чтобы победить, а когда я побеждал, всё превращалось в горький пепел на моих зубах. А потом наступило время, о котором я не буду подробно рассказывать, когда я совершил самую роковую ошибку из всех и испортил две жизни там, где до этого разрушил только одну. На мне был не золотой венок из роз, а горькая цепь – кандалы из железа, которые терзали и ранили меня, пока, наконец, я не разорвал их и не вышел на свободу. Свобода? – Ах, свобода! Никогда больше я не должен быть свободным, ибо ни на один миг наши прошлые ошибки и заблуждения не перестанут преследовать нас и засорять наши крылья, пока мы живём – да, и после окончания жизни тела – пока один за другим мы не искупим их и не вычеркнем из нашего прошлого.

И вот, когда я считал себя защищённым от всякой любви, когда я думал, что узнал всё, чему может научить любовь, знал всё, что может дать женщина, я встретил одну женщину. Ах! Как мне назвать её? В моих глазах она была больше, чем смертная женщина, и я назвал её "добрым ангелом моей жизни", и с первого момента знакомства я склонился к её ногам и отдал ей всю любовь моей души – моего высшего "я" – любовь, которая была бедной и эгоистичной по сравнению с тем, чем она должна была быть, но это было всё, что я мог дать, и я отдал её всю. Впервые в жизни я думал о другом больше, чем о себе, и, хотя я не мог подняться до чистых мыслей, светлых фантазий, наполнявших её душу, я благодарю Бога, что никогда не поддался искушению увлечь её за собой.

Так шло время, я нежился в её сладком присутствии, я рос в святых мыслях, которые, как мне казалось, покинули меня навсегда, я видел сладкие сны, в которых освобождался от цепей прошлого, которые держали меня так жестоко, так трудно, теперь, когда я стремился к лучшему. И из моих снов я просыпался со страхом, что другой может отвоевать её у меня, и с осознанием того, что я, к сожалению, не имею права сказать ни слова, чтобы удержать её. Ах, Боже мой! Горечь и страдания тех дней! Я знал, что только я один воздвиг эту стену между нами. Я чувствовал, что не имею права прикасаться к ней, запятнанный мирскими путями. Как я мог осмелиться взять эту невинную, чистую жизнь и соединить её со своей личной? Временами надежда шептала, что так может быть, но разум всегда говорил: "Нет!". И хотя она была так добра, так нежна со мной, что я прочёл невинную тайну её любви, я знал – я чувствовал – что на земле она никогда не будет моей. Её чистота и правда воздвигли, между нами, барьер, который я никогда не смогу преодолеть. Я пытался уйти от неё. Тщетно! Как магнит притягивается к полюсу, так и меня постоянно тянуло к ней, пока, наконец, я не перестал бороться. Я стремился лишь наслаждаться счастьем, которое давало её присутствие – счастьем от того, что хотя бы в удовольствии и солнечном свете её присутствия мне не было отказано.

И тогда! Ах! Затем наступил ужасный и неожиданный день, когда без предупреждения, без каких-либо знаков, чтобы пробудить меня от моего положения, я был внезапно вырван из жизни и погружен в ту пропасть, в ту смерть тела, которая ожидает всех нас.

И я не знал, что умер. После нескольких часов страданий и агонии я погрузился в сон – глубокий, без сновидений – и когда я проснулся, то обнаружил, что нахожусь один в кромешной темноте. Я мог подняться; я мог двигаться; конечно, мне было лучше. Но где я был? Почему такая темнота? Почему со мной не было света? Я встал и ощупал себя, как это делают в тёмной комнате, но не нашёл ни источника света, ни каких-либо звуков. Вокруг меня была лишь тишина и мрак смерти.

Тогда я решил пройти вперёд и найти дверь. Я мог двигаться, хотя медленно и слабо, и я шёл вперёд – как долго, я не знаю. Казалось, прошли часы, потому что в своём растущем ужасе и страхе я чувствовал, что должен найти хоть какой-то выход из этого места; но, к моему отчаянию, я, казалось, не мог найти ни двери, ни стены, ничего. Вокруг меня было лишь пространство и тьма.

Наконец, превозмогая себя, я громко воззвал! Я отчаянно закричал, но ни один голос не ответил мне. Я звал снова и снова, и всё равно тишина; всё равно даже мой собственный голос не отозвался эхом, чтобы подбодрить меня. Я вспомнил о ней, которую любил, но что-то заставило меня не произносить её имя там. Тогда я вспомнил всех друзей, которых знал, и позвал их, но никто не ответил мне. Был ли я в тюрьме? Нет. В тюрьме есть стены, а в этом месте их не было. Был ли я безумен? Бредил? Что это? Я чувствовал себя, своё тело. Оно было таким же. Точно то же самое? Нет. Во мне произошла какая-то перемена. Я не мог сказать, что именно, но мне казалось, что я уменьшился и деформировался? Мои черты лица, когда я проводил по ним рукой, казались более крупными, грубыми, искажёнными? О, только бы свет! Хоть что-нибудь, что могло бы рассказать мне даже самое худшее из того, что можно рассказать! Неужели никто не придёт? Неужели я был совсем один? А она, мой ангел света, о! Где она? До моего сна она была со мной – где она сейчас? Что-то словно щёлкнуло в моем мозгу и в горле, и я дико позвал её по имени, чтобы она пришла ко мне, хотя бы ещё раз. У меня было ужасное чувство, будто я потерял её, и я звал и звал её, и впервые мой голос прозвучал и отозвался в этой ужасной темноте.

Передо мной, далеко-далеко, появилось крошечное пятнышко света, похожее на звезду, которое росло и увеличивалось, приближалось и становилось всё ближе и ближе, пока, наконец, не предстало передо мной в виде большого шара света, по форме напоминающего звезду, и в звезде я увидел свою возлюбленную. Её глаза были закрыты, как у человека, погруженного в сон, но она протягивала ко мне руки, и её нежный голос говорил в тех тонах, которые я так хорошо знал: "О! Любовь моя, любовь моя, где ты сейчас; я не вижу тебя, я только слышу твой голос; я только слышу, как ты зовёшь меня, и моя душа отвечает тебе".

Я попытался броситься к ней, но не смог. Какая-то невидимая сила удерживала меня, а вокруг неё образовалось кольцо, сквозь которое я не мог пройти. В агонии я опустился на землю, призывая её больше не покидать меня. Затем она словно потеряла сознание, её голова опустилась на грудь, и я увидел, как она плывёт прочь от меня, словно её несли какие-то сильные руки. Я попытался подняться и последовать за ней, но не смог. Словно огромная цепь держала меня, и после нескольких бесплодных попыток я опустился на землю в бессознательном состоянии.

Глава II. Отчаяние

«Мёртвый! Мёртвый!» – Я дико закричал. «О, нет, конечно, нет! Ведь мёртвые больше ничего не чувствуют; они превращаются в прах, плесневеют, разлагаются, и всё уходит, всё для них потеряно; они больше ничего не сознают, если только, конечно, моя хвалёная философия жизни не была ошибочной, ложной, и душа мёртвого всё ещё живёт, хотя тело разлагается».

Священники моей родной церкви учили меня этому, но я презирал их как глупцов, слепых и коварных, которые ради своих целей учили, что люди живут снова и могут попасть на небеса только через ворота, ключи от которых находятся у них, ключи, которые поворачиваются только за вознаграждение и по приказу тех, кому платят за отпевание ушедшей души – священников, которые превращают в дураков глупых испуганных женщин и слабоумных мужчин, которые, поддавшись ужасу, внушаемому их страшными рассказами об аде и чистилище, отдают себя, тела и души, чтобы купить иллюзорную привилегию, которую они обещали. Я не хотел ничего подобного. Моё знание этих священников и внутренней тайной жизни многих из них было слишком велико, чтобы я мог слушать их пустые сказки, их пустые обещания о помиловании, которого они не могли дать, и я сказал, что встречу смерть, когда она придёт, с мужеством тех, кто знает только то, что для них это означает полное исчезновение; ведь если эти священники ошибаются, то кто же прав? Кто может сказать нам что-нибудь о будущем, и есть ли вообще Бог? Не живые, ибо они только теоретизируют и гадают, и не мёртвые, ибо никто не вернулся оттуда, чтобы рассказать; и вот я стоял рядом с этой могилой – моей личной могилой – и слышал, как моя возлюбленная называла меня мёртвым и усыпала её цветами.

По мере того, как я смотрел, твёрдый курган становился прозрачным на моих глазах, и я увидел гроб с моим именем и датой моей смерти на нём, а сквозь гроб я увидел белую неподвижную форму, в которой лежал я сам. К своему ужасу, я увидел, что это тело уже начало разлагаться и стало отвратительным на вид. Его красота исчезла, его черты никто не мог узнать; а я стоял там, в сознании, глядя вниз на него, а затем на себя. Я чувствовал каждую конечность, прослеживал руками каждую знакомую черту своего лица и знал, что я мёртв, и всё же я жил. Если это была смерть, то те священники, наверное, все-таки были правы. Мёртвые жили – но где? В каком состоянии? Была ли эта тьма адом? Для меня они не нашли бы другого места. Я был настолько потерян, настолько вне пределов их церкви, что для меня не нашлось бы места даже в чистилище.

Я порвал все связи с их церковью. Я так презирал её, считая, что церковь, которая знала о позорной и амбициозной жизни многих своих самых заслуженных высокопоставленных деятелей и всё же терпела её, не имеет права называть себя духовным путеводителем для кого бы то ни было. В церкви были хорошие люди, это правда, но была и масса бесстыдных злых людей, чья жизнь была общим разговором, общим предметом насмешек; однако церковь, которая утверждала, что является примером для всех людей и хранит всю истину, не изгнала этих людей с позорной жизнью. Нет, она продвигала их на ещё более высокие почётные посты. Никто из тех, кто жил в моей родной стране и видел ужасные злоупотребления властью в её церкви, не удивится, что нация должна подняться и стремиться сбросить такое иго. Те, кто помнит социальное и политическое состояние Италии в начале этого века, и ту роль, которую играла церковь Рима в том, чтобы помочь угнетателям связать её оковами, и кто знает, как её семейная жизнь была пронизана шпионами – священниками и мирянами – до того, что человек боялся шепнуть о своих истинных чувствах самой близкой и любимой, чтобы она не предала его священнику, а тот – правительству – как темницы были переполнены несчастными людьми, да.., даже простыми парнями, не виновными ни в каких преступлениях, кроме любви к родине и ненависти к её угнетателям… Те, я говорю, кто знает всё это, не удивятся яростному негодованию и пылающей страсти, которые тлели в груди сынов Италии, и, наконец, разгорелась в пламя, которое уничтожило веру людей в Бога и в его так называемого наместника на земле, и, подобно горному потоку, прорвавшему свои границы, снесло надежды людей на бессмертие, которое можно было получить только через подчинение постановлениям церкви. Таково было моё отношение к церкви, в которой я был крещён, с бунтом и презрением, и эта церковь не могла найти для меня места в своём кругу. Если её проповеди могут отправить душу в ад, то, конечно, я должен быть там.

И всё же, размышляя так, я снова взглянул на свою возлюбленную и подумал, что она никогда бы не пришла в ад даже для того, чтобы искать меня. Она казалась достаточно смертной, и если она стояла на коленях у моей могилы, то, конечно, я всё ещё должен быть на земле. Неужели мёртвые никогда не покидают землю, но витают рядом с местами своей земной жизни? С такими и подобными мыслями я пытался приблизиться к ней, которую так любил, но не мог. Казалось, что невидимый барьер окружает её и не пускает меня. Я мог двигаться по обе стороны от неё как угодно – ближе или дальше, но до неё я не мог дотронуться. Все мои усилия были тщетны. Тогда я заговорил; я позвал её по имени. Я сказал ей, что я был там; что я всё ещё в сознании, всё тот же, хотя я был мёртв; но она, казалось, не слышала, и не видела меня. Она по-прежнему грустно и тихо плакала; по-прежнему нежно прикасалась к цветам, бормоча про себя, что я так любил цветы, и, конечно, я должен был знать, что она положила их здесь для меня. Снова и снова я говорил с ней так громко, как только мог, но она не слышала меня. Она была глуха к моему голосу. Она только беспокойно пошевелилась и провела рукой по голове, как во сне, а потом медленно и печально ушла.

Я изо всех сил старался следовать за ней. Но тщетно, я смог пройти лишь несколько метров от могилы и своего земного тела, и тогда я понял, почему. Цепь из темной шёлковой нити – она казалась не толще паутины – держала меня рядом с моим телом; никакая моя сила не могла её разорвать; когда я двигался, она растягивалась, как упругая, но всегда возвращала меня обратно. Хуже всего было то, что я начал сознавать, что чувствую, как тление этого разлагающегося тела влияет на мой дух, как отравленная конечность влияет со страданием на всё тело на земле, и новый ужас наполнил мою душу.

Тогда голос величественного существа обратился ко мне в темноте и сказал: "Ты любил это тело больше, чем свою душу. Смотри сейчас, как оно превращается в прах, и знай, чему ты поклонялся, чему служил и за что держался. Узнай, каким тленным оно было, каким мерзким оно стало, и посмотри на своё духовное тело и увидишь, как ты голодал, стеснял и пренебрегал им ради удовольствий земного тела. Посмотри, какой бедной, отталкивающей и деформированной сделала твоя земная жизнь твою душу, которая бессмертна и божественна и пребудет вечно".

И я взглянул и увидел себя. Как в зеркале, поставленном передо мной, я увидел себя. О, ужас! Это был, несомненно, я сам, но, о ужас, я так изменился, так мерзок, так полон подлости, так отвратителен в каждой черте – даже фигура моя была обезображена – я отпрянул назад в ужасе от своего вида и молился, чтобы земля разверзлась перед моими ногами и скрыла меня от всех глаз навеки. Ах! Никогда больше не призывал я свою любовь, никогда больше не желал, чтобы она увидела меня. Лучше, гораздо лучше, чтобы она считала меня мёртвым и навсегда ушла от неё; лучше пусть у неё останется только память обо мне, каким я был в земной жизни, чем она узнает, как ужасна была эта перемена, как ужасна была моя настоящая сущность.

Увы! Увы! Моё отчаяние, моё страдание было крайним, и я дико кричал, бил себя и рвал волосы в диком и страстном ужасе перед собой, а затем моя страсть истощила меня, и я снова погрузился в бесчувствие и бессознательное состояние.

Я снова проснулся, и снова меня разбудило присутствие моей любви. Она принесла ещё цветов и, возлагая их на мою могилу, прошептала ещё больше нежных мыслей обо мне. Но я не стремился к тому, чтобы она увидела меня. Нет, я отпрянул назад и попытался спрятаться, и сердце моё ожесточилось даже к ней, и я сказал: "Пусть лучше она плачет о том, кто ушёл, чем знает, что он до сих пор жив", и я отпустил её. И как только она ушла, я неистово звал её вернуться, вернуться любым способом, любым знанием о моём ужасном положении, чем оставить меня в этом месте и больше не видеть её. Она не слышала, но почувствовала мой зов, и вдалеке я увидел, как она остановилась и полуобернулась, как будто для того, чтобы вернуться, затем она снова прошла мимо и оставила меня. Дважды, трижды она приходила снова, и каждый раз, когда она приходила, я чувствовал тот же страх, не желая приближаться к ней, и каждый раз, когда она уходила, я чувствовал то же дикое желание вернуть её и держать рядом с собой. Но я больше не звал её, ибо знал, что мёртвые зовут напрасно, живые их не слышат. И для всего мира я был мёртв, и только для себя и своей ужасной судьбы я был жив. Ах! Теперь я знал, что смерть – это не бесконечный сон, не спокойное забвение. Лучше, гораздо лучше, если бы это было так, и в отчаянии я молился, чтобы это полное забвение было даровано мне, и, молясь, я знал, что это никогда не произойдёт, потому что человек – бессмертная душа, и для добра или зла, блага или горя, он живёт вечно. Его земная форма распадается и превращается в прах, но дух, который и есть истинный человек, не знает ни распада, ни забвения.

С каждым днём – а я чувствовал, что дни проходят мимо меня – мой разум пробуждался всё больше и больше, и я всё яснее видел, как события моей жизни проходят передо мной длинной чередой – сначала тускло, потом всё сильнее и яснее, и я склонил голову в муках, беспомощных, безнадёжных муках, потому что я чувствовал, что теперь уже слишком поздно что-либо изменить.

Глава III. Надежда. Странствия по земной плоскости. Дверь духовного зрения

Я не знаю, сколько это продолжалось, но мне показалось, что долго, очень долго. Я сидел, погружённый в отчаяние, когда услышал голос, мягко и нежно зовущий меня – голос моей возлюбленной – и я почувствовал, что вынужден подняться и следовать за этим голосом, пока он не приведёт меня к ней; и когда я поднялся, чтобы идти, нить, которая так связывала меня, казалось, тянулась и тянулась, пока я едва ощущал её давление, и меня тянуло всё дальше и дальше, пока, наконец, я не оказался в комнате, которая, как я мог смутно видеть, даже в темноте, которая всегда окружала меня, была знакома моим глазам. Это был дом моей любимой, и в этой комнате я провёл, ах! сколько мирных счастливых часов в то время, которое, казалось, теперь отделено от меня такой широкой и ужасной пропастью. Она сидела за маленьким столиком с листом бумаги перед собой и карандашом в руке. Она повторяла моё имя и говорила: "Дорогие друзья, если мёртвые когда-нибудь вернутся, вернитесь ко мне и попробуйте, если сможете, заставить меня написать несколько слов от вас, хотя бы "да" или "нет" в ответ на мои вопросы".

Впервые после моей смерти я увидел её со слабой улыбкой на губах и с надеждой и ожиданием в этих дорогих глазах, которые были так тяжелы от плача по мне. Её милое лицо выглядело таким бледным и печальным от горя, и я почувствовал – ах! как я почувствовал – сладость любви, которую она дарила мне и на которую теперь я меньше, чем когда-либо, смел надеяться.

Затем я увидел рядом с ней три другие формы, но я знал, что они были духами, и всё же они были так не похожи на меня. Эти духи были яркими, сияющими, так что я не смог смотреть на них; казалось, что их вид обжигает мои глаза, как огонь. Один из них был мужчина, высокий, спокойный, с величественным видом, который склонился над ней, чтобы защитить её, как её ангел-хранитель. Рядом с ним стояли два красивых молодых человека, в которых я сразу же узнал тех братьев, о которых она так часто говорила мне. Они умерли, когда молодость со всеми её удовольствиями была впереди, и память о них хранилась в её сердце, как о тех, кто теперь был ангелами. Я отпрянул назад, ибо чувствовал, что они видят меня, и старался прикрыть своё обезображенное лицо и фигуру тёмной мантией, которую носил. Тогда проснулась моя гордость, и я сказал: "Разве не она сама позвала меня? Я пришёл, и разве не она должна вершить мою судьбу? Неужели она так бесповоротна, что ничто, что я могу сделать, ни печаль, ни раскаяние, каким бы глубоким оно ни было, ни подвиги, какими бы великими они ни были, ни труд, каким бы тяжёлым он ни был, не могут изменить его? Неужели за могилой нет надежды?".

И голос, который я слышал раньше у своей могилы, ответил мне: "Сын скорби, неужели нет надежды на земле для тех, кто грешит? Разве даже человек не простит грешника, обидевшего его, если тот раскается в грехе и попросит прощения? А разве Бог может быть менее милостивым, менее справедливым? Есть ли у тебя покаяние сейчас? Исследуй своё сердце и посмотри, о ком ты сожалеешь – о себе или о тех, кого ты обидел?".

И когда он говорил, я понимал, что не раскаялся по-настоящему. Я только страдал. Я только любил и тосковал. Затем снова заговорила моя возлюбленная и попросила меня, если бы я был там и мог её слышать, попытаться написать одно слово её рукой, чтобы она знала, что я всё ещё живу, всё ещё думаю о ней.

Моё сердце, кажется, подскочило к горлу и задушило меня, и я приблизился, чтобы попробовать, смогу ли я пошевелить её рукой, смогу ли дотронуться до неё. Но высокий дух встал между нами, и я был вынужден отступить. Тогда он заговорил и сказал: "Передай мне свои слова, и я сделаю так, что её рука запишет их для тебя. Я сделаю это ради неё и из-за любви, которую она питает к тебе".

От его слов меня охватила огромная радость, и я хотел бы взять его руку и поцеловать её, но не смог. Моя рука словно опалилась от его сияния, прежде чем я успел прикоснуться к нему, и я склонился перед ним, ибо подумал, что он, должно быть, один из ангелов.

Моя возлюбленная снова заговорила и сказала: "Ты здесь, дорогой друг?".

Я ответил: "Да", и тогда я увидел, как дух положил на неё руку, и когда он это сделал, её рука написала слово "да". Она двигалась медленно и неуверенно, как ребёнок, который учится писать. Ах! Как она улыбается, и снова задала мне вопрос, и, как и прежде, её собственная рука вывела мой ответ. Она спросила, есть ли что-нибудь, что она может сделать для меня, какое-нибудь моё желание, которое она могла бы помочь мне исполнить? Я сказал: "Нет! Не сейчас. Я хочу уйти и больше не мучить её своим присутствием. Я бы позволил ей забыть меня сейчас".

Моё сердце было так изранено, когда я говорил, в нём было столько горечи; и ах! как сладок был для меня её ответ, как тронул мою душу, когда она сказала: "Не говорите мне этого, я всегда буду вашим самым верным, самым дорогим другом, каким была в прошлом, и с тех пор, как вы умерли, моей единственной мыслью было найти вас и поговорить с вами снова".

И я ответил, обратившись к ней: "Это было и моим единственным желанием".

Она спросила, приду ли я снова, и я ответил: "Да!". Ибо куда бы я не пошёл ради неё? Что бы я не сделал? Затем светлый дух сказал, что она не должна больше писать в эту ночь. Он заставил её руку написать и это и сказал, что она должна идти отдыхать.

Теперь я чувствовал, что меня снова тянет к могиле, к моему земному телу на том тёмном церковном дворе, но не к такому же безнадёжному чувству страдания. Несмотря ни на что, в моём сердце зародилась искра надежды, и я знал, что должен снова увидеть и поговорить с ней.

Но теперь я понял, что был там не один. Те два духа, которые были её братьями, последовали за мной и теперь говорили. Я не буду перечислять всё, что они сказали. Достаточно сказать, что они указали мне на то, как велика теперь пропасть между их сестрой и мной, и спросили меня, хочу ли я омрачить своим тёмным присутствием всю её юную жизнь. Если я оставлю её сейчас, она со временем забудет меня, за исключением того, что я был ей дорогим другом. Она всегда с нежностью вспоминала меня, и, конечно, если бы я любил её по-настоящему, я бы не хотел, чтобы ради меня вся её жизнь стала одинокой и пустынной.

Я ответил, что люблю её и никогда не смогу расстаться с ней, не смогу думать ни о ком другом, любя её так, как любил.

Тогда они заговорили о себе и о моём прошлом и спросили, смел ли я думать о том, чтобы связать себя с её чистой жизнью, даже в той туманной форме, в которой я всё ещё надеялся это сделать? Как я мог надеяться, что после её смерти я встречусь с ней? Она принадлежала к той светлой сфере, куда я не мог надеяться подняться в течение долгого времени, и не лучше ли было бы для неё и благороднее, более истинно любя меня, оставить её забыть меня и найти то счастье в жизни, которое ещё может быть ей дано, а не пытаться сохранить любовь, которая может принести ей только горе?

Я слабо ответил, что думаю, что она меня любит. Они сказали: "Да, она любит тебя таким, каким она сама идеализировала твой образ в своём воображении, и таким, каким она в своей невинности нарисовала тебя. Как вы думаете, если бы она знала всю вашу историю, она бы вас любила? Не стала бы она в ужасе отстраняться от вас? Скажите ей правду, дайте ей возможность выбора – свободу от вашего присутствия, и вы поступите благороднее и проявите истинную любовь, чем обманывая её и стремясь привязать её к существу, подобному себе. Если вы действительно любите её, думайте о ней, о её счастье и о том, что его принесёт – не о себе одном".

Тогда надежда во мне угасла, и я склонил голову к праху в стыде и муках, ибо я знал, что был мерзок и не подходил ей, и видел, как в зеркале, что её жизнь ещё может быть освобождена от моей. Она могла бы ещё познать счастье с другим, более достойным, чем я, тогда как своей любовью я лишь увлёк бы её за собой в печаль. Впервые в жизни я поставил счастье другого выше своего собственного, и потому, что я так любил её и хотел, чтобы она была счастлива, я сказал им: "Пусть будет так. Скажите ей правду, и пусть она скажет мне на прощание только одно доброе слово, и я уйду от неё и больше не омрачу её жизнь тенью своей".

Мы вернулись к ней, и я увидел её, когда она спала, измученная горем по мне. Я умолял их позволить мне поцеловать её, первый и последний раз в жизни. Но они сказали, что нет, это невозможно, ибо моё прикосновение навсегда оборвёт нить, которая удерживала её в жизни.

Потом они разбудили её и заставили записывать их слова, а я стоял и слышал, как каждое слово падает, как гвоздь в гроб, где они навеки похоронили мою последнюю надежду. Она, как во сне, писала дальше, пока наконец не была рассказана вся позорная история моей жизни, и мне оставалось только сказать ей самой, что между нами всё навсегда кончено, и она свободна от моего греховного присутствия и моей эгоистичной любви. Я попрощался с ней. Как капли крови, выжатые из моего сердца, были эти слова, и как лёд они упали на её сердце и сокрушили его. Затем я повернулся и ушёл от неё – как, я не знаю, но, уходя, я почувствовал, как пуповина, привязывавшая меня к могиле и моему земному телу, оборвалась, и я был свободен – свободен бродить, где хочу – один в своём опустошении!

А потом? Ах, я! Пока я пишу эти слова, слезы благодарности снова хлынули из моих глаз, и я почти упал, пытаясь записать их; затем она, которую я считал такой слабой и нежной, что мне оставалось только решить за неё, она позвала меня обратно со всей силой любви, которой никто не смеет противиться, – позвала меня обратно к ней. Она сказала, что никогда не сможет отказаться от меня, пока я люблю её. "Пусть твоё прошлое будет таким, каким оно было; пусть ты опустился даже в самые глубины самого ада, я всё равно буду любить тебя, всё равно буду стремиться следовать за тобой и искать своё право – право моей любви – помогать, утешать и лелеять тебя, пока Бог по своей милости не простит твоё прошлое и ты не воскреснешь". И тогда я сломался и заплакал так, как может плакать только сильный гордый человек, чьё сердце было изранено, исколото и ожесточено, а затем его коснулось мягкое нежное прикосновение любящей руки, пока слёзы не пришли ему на помощь.

Я вернулся к своей любви и опустился на колени рядом с ней, и, хотя они не позволили мне прикоснуться к ней, тот спокойный прекрасный дух, который был её хранителем, прошептал ей, что её молитва была услышана, и что она действительно должна привести меня обратно к свету. И вот я покинул мою дорогую, и когда я уходил, я увидел, как над ней нависла форма белого ангела, чтобы дать ей силу и утешение, который сам был моим ангелом света. Так я оставил её с этими духами и отправился странствовать, пока её голос снова не позовёт меня к себе.

После короткого тревожного сна, в который погрузили её эти светлые духи, моя дорогая проснулась на следующий день и отправилась навестить доброго человека, которого она обнаружила в своих попытках найти способ, с помощью которого она могла бы связаться со мной даже за могилой.

Если то, что ей говорили о людях, которых называли Спиритуалистами, действительно правда, она надеялась с их помощью снова поговорить со мной, и по совету тех, кто за ней присматривал, она разыскала этого человека, который был известен как медиум-целитель, и он сказал ей, что если она сама попробует, то сможет писать послания от так называемых мёртвых.

Об этом я узнал только позже. В то время я только почувствовал, что меня позвал голос той, чья власть надо мной была так велика, и, повинуясь ему, я оказался в маленькой комнате, которую я мог смутно различить. Я говорю " мутно", потому что для меня всё ещё было темно, только там, где свет вокруг моей любимой сиял как звезда и слабо показывал, что находится рядом.

Именно к этому доброму человеку, о котором я рассказываю, она пошла, и именно её голос, говоривший с ним, привлёк меня. Она рассказала ему о том, что произошло накануне вечером, и о том, как сильно она меня любит, и о том, что она с радостью отдала бы всю свою жизнь, если бы таким образом могла утешить и помочь мне. И этот человек сказал ей такие добрые слова – от всего сердца я поблагодарил и до сих пор благодарю его за них. Он дал мне столько надежды. Он указал моей любимой, что узы земного тела разрываются после смерти, и я был свободен любить её, а она была свободна ответить на эту любовь, что она сама лучше, чем кто-либо другой, могла бы, по правде говоря, помочь воскресить меня, ибо её любовь дала бы мне утешение и надежду, как ничто другое, и ободрила бы мой путь покаянных усилий. И у неё сейчас были все права, чтобы дать мне её: моя любовь к ней была такой чистой и истинной страстью, а её любовь ко мне была сильнее самой смерти, поскольку она преодолела барьер смерти. Он был так добр, этот человек – он помог мне поговорить с ней и объяснить многое, чего я не мог сделать накануне вечером, когда моё сердце было так больно и полно гордости. Он помог мне рассказать, какие оправдания были у меня в прошлом, хотя я знал, что ничто не может по-настоящему оправдать наши грехи. Он позволил мне сказать ей, что, несмотря на все мои ошибки в прошлом, она была для меня как святая – любила такой любовью, которую я не дарил никому, кроме неё самой. Он успокаивал и укреплял её с добротой, за которую я благодарил его даже больше, чем за его помощь себе, и когда она наконец покинула его, я тоже пошёл с ней к её дому, свет надежды горел в наших сердцах.

Когда мы пришли туда, я обнаружил, что два брата-духа и другие, кому она была дорога, воздвигли новый барьер; невидимая стена окружала её, через которую я не мог пройти, и хотя я мог следовать за ней по пятам, я не мог подойти близко. Тогда я сказал себе, что вернусь к тому доброму человеку и посмотрю, не поможет ли он мне.

Моё желание, казалось, перенесло меня назад, и вскоре я снова оказалась там. Он сразу же осознал моё присутствие, и, как ни странно, я обнаружил, что он понимает многое, хотя и не всё, что я ему говорю. Он уловил смысл того, что я хотел сказать, и рассказал мне многое, что я не буду здесь излагать, поскольку это касалось только меня самого. Он заверил меня, что если я буду терпелив, то со временем всё будет хорошо, и, хотя отношения могут воздвигнуть свою духовную стену вокруг моей любви, её воля всегда будет влечь меня через неё к ней, и ничто не сможет закрыть её любовь от меня; никакие стены не смогут удержать её. Если бы я сейчас стремился познать вещи духа и работал над собой, пропасть между нами исчезла бы. Утешённый, я покинул его и снова отправился бродить неизвестно куда.

Теперь я начал смутно осознавать, что рядом со мной в темноте мелькают другие существа, подобные мне, хотя я их почти не видел. Я был так потерян и одинок, что подумал о том, чтобы снова вернуться к своей могиле, так как это место было мне наиболее знакомо, и моя мысль, казалось, вернула меня назад, так как вскоре я снова был там.

Цветы, которые принесла мне моя любовь, уже увяли. Она не была там два дня; после разговора со мной она, казалось, забыла тело, лежавшее в земле, и это, на мой взгляд, было хорошо, и я хотел бы, чтобы так оно и было. Для неё было хорошо забыть мёртвое тело и думать только о живом духе.

Даже эти увядшие цветы говорили о её любви, и я попытался поднять одну из них, белую розу, чтобы унести с собой. Я обнаружил, что не могу поднять её, не могу даже пошевелить. Моя рука прошла сквозь неё, как будто это было лишь отражение розы.

Я двинулся туда, где у могилы стоял белый мраморный крест, и увидел там имена двух братьев моей любимой. Тогда я понял, что она сделала в своей любви ко мне; она положила моё тело покоиться рядом с теми, кого любила больше всех. Моё сердце было так тронуто, что я снова заплакал, и мои слёзы, как роса, упали на моё сердце и растопили его горечь.

Мне было так одиноко, что, наконец, я поднялся и снова стал бродить среди других тёмных блуждающих фигур, немногие из которых даже повернулись, чтобы посмотреть на меня; возможно, как и я, они почти ничего не видели. Вскоре, однако, три тёмные фигуры, которые казались двумя женщинами и мужчиной, прошли рядом со мной, а затем повернулись и пошли следом. Мужчина коснулся моей руки и сказал: "Куда ты направляешься? Конечно, вы недавно перешли на эту сторону, иначе вы бы так не спешили; здесь никто не спешит, потому что все мы знаем, что нам предстоит бродить целую вечность". Затем он рассмеялся таким холодным и резким смехом, что я вздрогнул. Одна из женщин взяла меня за руку с одной стороны, другая – с другой, сказав: "Пойдём с нами, и мы покажем тебе, как ты можешь наслаждаться жизнью, даже если ты мёртв! Если у нас нет тел, чтобы наслаждаться жизнью, мы одолжим их на время у смертных. Пойдём с нами, и мы покажем тебе, что все удовольствия ещё не закончились".

В моём одиночестве я был рад, что у меня есть хоть кто-то, с кем можно поговорить, и хотя все трое были отвратительного вида – женщины, на мой взгляд, даже больше, чем мужчины, – я был склонен позволить им увести меня и посмотреть, что произойдёт, и я уже повернулся, чтобы пойти с ними, когда вдали, в тусклой дали, как картина, прорисованная светом на чёрном небе, я увидел духовную форму моей чистой милой любви. Её глаза были закрыты, как и в моём первом видении, но, как и прежде, её руки были протянуты ко мне, и её голос, словно голос с небес, упал на мои уши, сказав: "О! Берегись! Берегись! Не ходи с ними; они не добры, и дорога их ведёт только к гибели". Затем видение исчезло, и, как человек, пробуждающийся от сна, я оттолкнул от себя этих трёх человек и снова поспешил прочь в темноту. Как долго и как далеко я блуждал, я не знаю. Я торопился уйти от преследовавших меня воспоминаний, и мне казалось, что у меня есть все возможности для блужданий.

Наконец я сел на землю, чтобы отдохнуть – ибо земля казалась достаточно твёрдой, чтобы на ней отдыхать, – и пока я сидел, я увидел, что в темноте мерцает свет. Когда я приблизился к нему, то увидел большую дымку света, исходящую из комнаты, которую я мог видеть, но она была настолько яркой, что мне было больно смотреть на неё, как было бы больно смотреть на полуденное солнце на земле. Я не мог этого вынести и уже хотел отвернуться, как вдруг голос произнёс: "Стой, усталый странник! Здесь для тебя только добрые сердца и руки помощи. И если ты хочешь увидеть свою любовь, войди, ибо она здесь, и ты можешь поговорить с ней". Затем я почувствовал, как чья-то рука – я никого не видел – накинула мне на голову мантию, чтобы закрыть от яркого света, а затем провела меня в комнату и усадила в большое кресло. Я так утомился, очень устал и был так рад отдохнуть. И в этой комнате был такой покой, что мне показалось, что я нашёл дорогу на небеса.

Через некоторое время я поднял голову и увидел двух нежных, добрых женщин, которые в моих глазах были подобны ангелам, и я сказал себе: "Неужели я приблизился к небесам?". Я снова посмотрел, и к этому времени мои глаза, казалось, окрепли, потому что помимо этих двух прекрасных добрых женщин – и сначала я не мог поверить в это, так велика была моя радость – я увидел саму мою возлюбленную, грустно, но нежно улыбающуюся тому месту, где я сидел. Она улыбалась, но я знал, что она не видела меня; одна из дам видела, и она описывала меня моей милой низким тихим голосом. Моя дорогая казалась такой довольной, потому что это подтвердило то, что сказал ей мужчина. Она рассказывала этим дамам, какой удивительный опыт она пережила, и что это показалось ей странным сном. Я мог бы крикнуть ей тогда, что я действительно был там, что я всё ещё жил, всё ещё любил её и верил в её любовь ко мне, но я не мог пошевелиться, какое-то заклинание было на мне, какая-то сила, которую я смутно чувствовал, удерживала меня.

И тогда заговорили те две добрые дамы, и я знал, что они ещё не ангелы, потому что они всё ещё были в своих земных телах, и девушка могла видеть и говорить с ними. Они много говорили о том, что сделал этот добрый человек, о надежде, которая есть для таких грешников, как я.

Тот же голос, который приказал мне войти, теперь спросил, не хочу ли я, чтобы одна из дам написала для меня послание. Я ответил: "Да! Тысячу раз да!".

Затем я произнёс свои слова, и дух заставил женщину записать их. Я сказал своей возлюбленной, что всё ещё живу, всё ещё люблю её. Я попросил её никогда не забывать меня, никогда не переставать думать обо мне, потому что я нуждался во всей её любви и помощи, чтобы поддерживать меня – я всегда был для неё тем же самым, хотя теперь я был слаб и беспомощен и не мог заставить её видеть меня. И она, ах! она дала мне в ответ такие сладкие слова, что я не могу их записать; они слишком дороги мне, и всё ещё покоятся в моём сердце навеки.

Период, последовавший за этим интервью, был для меня периодом глубокого сна. Я был настолько измотан, что, выйдя из комнаты, побродил немного, а затем опустился на пол в глубоком бессознательном сне. Какая разница, где я отдыхал, когда вокруг меня всё было как ночь?

Сколько длился мой сон, я не знаю. В тот период я не умел считать время иначе, чем по количеству страданий и несчастий, через которые я прошёл. От сна я проснулся в меру освежённым, и все мои чувства были сильнее, чем прежде. Я мог двигаться быстрее, мои конечности чувствовали себя сильнее и свободнее, и теперь я осознавал желание поесть, которого не испытывал раньше. Моё желание стало настолько сильным, что я отправился на поиски пищи и долгое время нигде не мог её найти. Наконец я нашёл то, что выглядело как чёрствый сухой хлеб – всего несколько корок, но я с удовольствием съел их, после чего почувствовал себя более удовлетворённым. Здесь я могу сказать, что духи едят духовный аналог вашей пищи, чувствуют и голод, и жажду, так же остро, как ваши аппетиты для вас на земле, хотя ни наша пища, ни наше питьё не были бы более заметны вашему материальному зрению, чем наши духовные тела, и всё же для нас они обладают объективной реальностью. Если бы я в своём земном теле был пьяницей или любителем застольных удовольствий, то гораздо раньше почувствовал бы тягу к удовольствиям. Как бы то ни было, природа со мной всегда легко соглашалась, и, хотя поначалу я с отвращением отвернулся от этих сухих корок, немного поразмыслив, я понял, что теперь у меня нет никакой возможности получить что-либо, я подобен нищему и лучше довольствоваться нищенским пропитанием.

Теперь мои мысли снова обратились к моей возлюбленной, и эти мысли увлекли за собой мой дух, так что я снова оказался в комнате, где я в последний раз видел её и двух дам. На этот раз я, казалось, вошёл сразу, и меня приняли два духовных человека, которых я мог лишь очень слабо разглядеть. Между нами, казалось, висела завеса, сквозь которую я видел этих двух духов, дам и мою возлюбленную. Мне сказали, что я могу снова передать ей послание через ту женщину, которая писала мои слова раньше. Я так хотел попробовать, не смогу ли я заставить мою любимую записать мои слова самостоятельно, как я видел, как это делал её дух-хранитель, что мне разрешили попробовать. К моему разочарованию, я понял, что не могу этого сделать; она была глуха ко всему, что я говорил, и мне пришлось отказаться от этой идеи и позволить даме писать за меня, как раньше. После того как я передал своё послание, я немного отдохнул и посмотрел на милое лицо моей любимой, как я обычно делал в другие счастливые дни. Мои размышления прервал один из этих духовных людей – серьёзный, красивый молодой человек, каким он казался, насколько я мог его видеть. Он заговорил со мной тихим добрым голосом и сказал, что если я действительно хочу писать свои мысли через мою любимую, то для меня было бы хорошо присоединиться к братству кающихся, которые, как и я, хотят следовать лучшим путём, и с ними я должен узнать многое из того, о чём я ещё не знал, и что поможет мне научиться говорить с её разумом, а также даст мне привилегию, к которой я стремился, быть с ней иногда, пока она жила на земле. Этот путь покаяния был труден, сказал он, очень труден – ступеней много, труды и страдания велики, но в конце концов он приведёт меня в прекрасную и счастливую землю, где я буду покоиться в таком счастье, о котором сейчас не могу и мечтать. Он заверил меня (как это сделал и добрый земной человек), что моё обезображенное тело, которое я всё ещё так старался скрыть от глаз любимой, изменится, как изменился мой дух, и я снова стану прекрасным на вид, таким, что она больше не будет горевать при виде меня. Если бы я остался на земном плане в том виде, в котором я сейчас нахожусь, то, скорее всего, меня снова потянуло бы в мои прежние места так называемых удовольствий, и в этой атмосфере духовной деградации я вскоре потерял бы способность находиться рядом с моей любимой. Ради её же блага те, кто её охраняет, будут вынуждены отстранить меня. С другой стороны, если бы я присоединился к этому братству (которое было одним из надежд и стремлений), мне бы помогли, укрепили и научили, и когда в своё время пришло моё время вернуться на земной план, я бы обрёл силу и броню, способную противостоять его искушениям.

Я слушал слова этого серьёзного, вежливого человека с удивлением и растущим желанием узнать больше об этом братстве, о котором он говорил, и попросил его отвести меня к ним. Он заверил меня, что сделает это, и объяснил, что я должен быть там по своей воле и только по своему выбору. Если я захочу в любой момент уйти, я могу сразу же это сделать. "В мире духов все свободны", – сказал он. "Все должны следовать только туда, куда ведут их личные желания и стремления. Если ты будешь учиться культивировать высшие желания, тебе будут даны средства для их достижения, и ты будешь укреплён такой помощью и силой, которые тебе могут понадобиться. Ты – тот, кто никогда не учился силе молитвы. Теперь ты научишься этому, ибо всё приходит через искреннюю молитву, независимо от того, сознаёшь ты, что молишься, или нет. Для добра или зла твои желания подобны молитвам и призывают вокруг тебя добрые или злые силы, чтобы они ответили на них для тебя".

Когда я снова стал уставать и изнемогать, он предложил мне на время распрощаться с моей дорогой. Он объяснил, что я обрету больше сил, а также позволю ей сделать это, если оставлю её на время, которое мне предстояло провести в этом месте, о котором он говорил. Также было бы хорошо, если бы она не пыталась писать в течение трёх месяцев, так как её медиумические способности были сильно истощены, и если она не отдохнёт от них, то сильно ослабнет, в то время как мне потребуется всё это время, чтобы выучить даже простые уроки, необходимые, прежде чем я смогу контактировать с ней.

Ах! Как тяжело нам обоим было давать это обещание, но она подала мне пример, и я лишь смог ему последовать. Если она старалась быть сильной и терпеливой, то и я должен был быть таким же, и я дал обет, что если Бог, которого я так давно забыл, вспомнит и простит меня сейчас, то я отдам всю свою жизнь и все свои силы, чтобы исправить то зло, которое я совершил; и так я на время покинул беспокойный земной план в мир духов, который я пока видел так мало, но в котором мне ещё предстояло увидеть и пострадать так много. Когда я вышел из комнаты, чтобы отправиться со своим новым проводником, я повернулся к своей любви, помахал рукой на прощание и попросил, чтобы добрые ангелы и Бог, которому я не смел молиться за себя, благословили её и хранили в безопасности навеки, и последнее, что я увидел, были её нежные глаза, следящие за мной взглядом любви и надежды, который должен был поддерживать меня в течение многих усталых, болезненных часов.

Глава IV. Братство надежды

В мире духов есть много странных мест, много чудесных пейзажей и много организаций по оказанию помощи раскаявшимся душам, но я никогда не видел ничего более странного, чем этот Дом Помощи, руководимый Братством Надежды, в который меня сейчас привели. В тогдашнем слабом состоянии всех моих духовных способностей я не мог понять, что это за место. Я был почти как глухой, немой и слепой. Когда я был с другими, я едва мог видеть или слышать их, или заставить их услышать меня, и, хотя я мог немного видеть, это было больше похоже на то, как если бы я находился в совершенно тёмной комнате с одним лишь маленьким слабым проблеском света, чтобы показать мне, куда я иду. На земном плане я не чувствовал этого так сильно, ибо, хотя всё было погружено во тьму, я мог и видеть, и слышать достаточно, чтобы осознавать тех, кто был рядом со мной. Поднявшись даже на то небольшое расстояние, на котором это место находилось над землёй, я почувствовал отсутствие всего, кроме самых материальных проявлений моего духа.

Это время темноты было для меня настолько ужасным, что даже сейчас я с трудом вспоминаю о нём, я так сильно обожал солнце и свет. Я пришёл из страны, где всё светит солнцем и яркостью, где краски такие насыщенные, небо такое чистое, цветы и пейзажи такие красивые, и я так любил свет, тепло и мелодию; а здесь, как и везде после моей смерти, я нашёл только тьму, холод и мрак; ужасный, всепоглощающий мрак, который окутал меня, как ночная мантия, от которой я никак не мог освободиться; и этот ужасный мрак сокрушил мой дух, как ничто другое. На земле я был гордым и надменным. Я происходил из расы, которая не знала, что такое преклоняться перед кем-либо. В моих жилах текла кровь её надменных вельмож. Через свою мать я был связан с великими людьми земли, чьи амбиции приводили королевства в движение по их воле; и теперь самый низкий, самый скромный, самый бедный нищий на моих родных улицах был больше, счастливее меня, потому что он, по крайней мере, имел солнечный свет и свободный воздух, а я был как самый низкий, самый униженный узник в камере темницы.

Если бы не моя единственная звезда надежды, мой ангел света, и не её любовь, которую она мне подарила, я бы погрузился в апатию отчаяния. Но когда я думал о том, что она ждёт, как она поклялась, что будет делать для меня всю свою жизнь, когда я вспоминал её милую и нежную улыбку и любящие слова, которые она говорила мне, моё сердце и моё мужество снова оживали, и я старался терпеть, быть терпеливым, быть сильным. И я нуждался во всеобщей помощи, ибо с этого момента начался период страданий и конфликтов, которые я тщетно буду пытаться донести до кого-либо в полной мере.

Это место, где я сейчас находился, я едва мог разглядеть во всех деталях. Оно было похоже на огромную тюрьму – туманное и смутное в своих очертаниях. Позже я увидел, что это было огромное здание из тёмно-серого камня (на мой взгляд, такого же твёрдого, как и земной камень) со множеством длинных переходов, некоторыми длинными большими залами или комнатами, но в основном оно состояло из бесчисленных маленьких камер, в которых почти не было света и лишь скудная мебель. У каждого духа было только то, что он заработал своей земной жизнью, а у некоторых не было ничего, кроме маленькой кушетки, на которой они лежали и страдали. Ибо все страдали там. Это был Дом скорби, но это был и Дом надежды, ибо все там стремились вверх, к свету, и для каждого началось время надежды. Каждый ставил ногу на самую нижнюю ступеньку лестницы надежды, по которой он со временем должен был подняться до самых небес.

В моей маленькой келье были только кровать, стол и стул – больше ничего. Я проводил время, отдыхая или размышляя в своей келье, и ходил с теми, кто, как и я, вскоре окреп достаточно, чтобы слушать лекции, которые читали нам в большом зале. Эти лекции были очень впечатляющими; они рассказывались в форме истории, но всегда так, чтобы донести до сознания каждого из нас те моменты, в которых мы поступали неправильно. Были сделаны большие усилия, чтобы мы поняли, с точки зрения беспристрастного зрителя, все последствия каждого нашего поступка для себя и других, и где мы ради собственного эгоистичного удовлетворения причинили вред или сгубили другую душу. Так много поступков, которые мы совершали потому, что так поступали все люди, или потому, что мы думали, что у нас, как у людей, есть право их совершать, теперь были показаны нам с другой стороны, со стороны тех, кто в какой-то степени был нашими жертвами, или, если мы лично не были непосредственно ответственны за их падение, жертвами социальной системы, придуманной и поддерживаемой для удовлетворения нас и наших эгоистических страстей. Я не могу более подробно описать эти лекции, но те из вас, кто знает, что такое развращение великих городов земли, легко найдут для себя эти темы. От таких лекций, от таких картин себя, какими мы были, лишённые всех социальных масок земной жизни, мы могли только вернуться в стыде и в печали в наши клетки, чтобы поразмышлять над нашим прошлым и постараться искупить его в нашем будущем.

И в этом нам была оказана огромная помощь, ибо вместе с ошибкой и её последствиями нам всегда показывали путь исправления и преодоления этого желания в себе, и как мы можем искупить свои грехи своевременными усилиями, чтобы спасти другого от зла, в которое мы впали. Все эти уроки были предназначены для того, чтобы подготовить нас к следующей стадии нашего развития, на которой мы будем отправлены обратно на землю, чтобы помочь, невидимым и неизвестным, смертным, которые борются с земными искушениями.

Когда мы не посещали лекции, мы могли свободно ходить, куда пожелаем, то есть те из нас, кто был достаточно силён, чтобы свободно передвигаться. Некоторые, у кого остались дорогие друзья на земле, ходили навестить их, чтобы, сами того не замечая, увидеть тех, кого они любили. Однако нас всегда предупреждали, чтобы мы не задерживались в искушениях земного плана, поскольку многим из нас будет трудно им противостоять.

Те, кто был самым сильным среди нас и обладал необходимыми качествами и желанием их использовать, были заняты намагничиванием тех, кто был самым слабым, и кто, в силу чрезмерной расточительности своей земной жизни, находился в таком ужасном состоянии истощения и страдания, что единственное, что можно было с ними сделать, это позволить им лежать беспомощными в своих клетках, пока другие давали им небольшое облегчение, намагничивая их; и здесь я должен описать вам очень замечательную систему исцеления этих бедных духов, которая практиковалась в этом Доме Надежды. Некоторые продвинутые духи, чьи природные желания и вкусы делали их врачами и целителями, с помощью других духов разной степени продвинутости под их началом, посещали этих самых бедных и самых страдающих – где действительно все были страдальцами – и с помощью магнетизма и использования чужих сил, которые они могли контролировать, они вводили этих бедных духов во временное забвение их боли; И хотя они снова пробуждались для возобновления своих страданий, но в эти промежутки времени их дух набирался сил и становился более способным терпеть, пока, наконец, их страдания не смягчались со временем и с ростом развития духовного тела, и они, в свою очередь, когда были в состоянии делать это, использовались для магнетизации других, которые всё ещё страдали.

Я не могу дать вам очень ясную картину этого места и тех, кто в нём находился, ибо, хотя сходство с земной больницей было очень велико, было много маленьких моментов, в которых оно не напоминало ничего из того, что вы ещё имеете на Земле, хотя по мере развития знаний на Земле сходство будет становиться всё более близким. В этом месте всё было так мрачно, потому что несчастные духи, обитавшие там, не имели ни капли яркости счастливых духов, чтобы передать её в атмосферу, а ведь именно состояние самого духа в духовном мире определяет свет или тьму его окружения. Ощущение темноты также объяснялось почти полной слепотой этих несчастных духов, чьи духовные чувства, так и не развившиеся на земле, делали их нечувствительными ко всему окружающему, подобно тому, как рождённые на земле в состоянии слепоты, глухоты и немоты не осознают того, что очевидно для тех, кто полностью наделён чувствами. Посещая атмосферу земного плана, которая в большей степени соответствовала их уровню развития, эти бедные духи по-прежнему пребывали бы во тьме, хотя она и не была бы столь полной, и они обладали бы способностью видеть тех существ, подобных им самим, с которыми они могли вступить в непосредственный контакт, а также тех смертных, которые находились в достаточно низкой духовной степени развития. Более высокие и более одухотворённые смертные, а также развоплощённым духи, находящиеся перед ними, были бы лишь очень слабо различимы или даже полностью невидимы.

"Работающие" Братья Надежды, как их называли, были снабжены крошечным светильником, похожим на звезду, лучи которого освещали темноту камер, которые они посещали, и несли свет надежды, куда бы братья ни шли. Я сам поначалу так страдал, что просто лежал в своей камере в состоянии почти апатичного страдания, наблюдая, как эта искорка проносится по длинному коридору к моей двери, и гадая, сколько времени пройдёт в земном времени, прежде чем она снова появится. Но недолго я пролежал в таком состоянии. В отличие от многих бедных духов, которые добавили любовь к выпивке к своим другим порокам, мой разум был слишком ясен, а желание совершенствоваться слишком сильно, чтобы оставить меня в бездействии надолго, и как только я снова обрёл способность двигаться, я попросил разрешения сделать что-нибудь, пусть даже скромное, что могло бы принести пользу. Поэтому мне, как обладающему сильной магнетической силой, было поручено помочь несчастному молодому человеку, который был совершенно не в состоянии двигаться и всё время лежал, стонал и вздыхал. Бедняга, ему было всего тридцать лет, когда он покинул земное тело, но за свою короткую жизнь он успел погрузиться в такое распутство, что преждевременно покончил с собой, и теперь испытывал такие муки от реакции на дух тех сил, которыми он злоупотреблял, что мне часто было невыносимо наблюдать за ними. Моей задачей было делать над ним успокаивающие пассы, с помощью которых он получал небольшое облегчение, пока в определённые моменты не приходил более продвинутый дух, чем я, и вводил его в состояние бессознательности. И всё это время я сам очень страдал как умом, так и своим духовным телом, ибо в низших сферах дух осознаёт телесные страдания. По мере его развития страдания становятся чисто душевными – менее материальная оболочка высших духов делает их в конце концов нечувствительными к чему-либо, похожему на материальную боль.

По мере роста моей силы мои желания возрождались и причиняли мне столько мучений, что я часто испытывал искушение сделать то, что делали многие бедные духи, – вернуться на землю в поисках средств для их удовлетворения через материальные тела тех, кто ещё оставался на земле. Мои телесные страдания стали очень велики, ибо сила, которой я так гордился и которую использовал с такой пагубной целью, заставляла меня страдать больше, чем того, кто был слаб. Как мышцы спортсмена, который использовал их в избытке, через некоторое время начинают сокращаться и причинять ему мучительную боль, так и те силы и та мощь, которыми я злоупотреблял в своей земной жизни, теперь начали, благодаря своей неизбежной реакции на моё духовное тело, причинять мне самые сильные страдания. А затем, по мере того как я становился всё сильнее и сильнее и мог наслаждаться тем, что казалось мне наслаждением в моей земной жизни, желание этих наслаждений росло и росло, пока я едва мог удержаться от возвращения на земной план, чтобы там, через организм тех, кто ещё был во плоти, чья гнусная жизнь и низкие желания ставили их на один уровень с духами земного плана, наслаждаться теми удовольствиями чувств, которые всё ещё были столь великим искушением для нас. Многие и многие из тех, кто был со мной в Доме Надежды, поддавались искушению и возвращались на время, чтобы бродить по земле, откуда они возвращались через более или менее продолжительное время, измученные и деградировавшие даже ниже своего прежнего состояния. Все были вольны уходить или оставаться по своему желанию. Все могли вернуться, когда пожелают, ибо двери замка Надежды никогда не закрывались ни перед кем, какими бы неблагодарными или недостойными они ни были, и я часто удивлялся бесконечному терпению и нежности, которые всегда проявлялись к нашим слабостям и грехам. Действительно, можно было только жалеть этих бедных несчастных, которые настолько стали рабами своих низменных желаний, что не могли сопротивляться им и раз за разом возвращались назад, пока наконец, пресыщенные и измученные, они не могли больше двигаться и были подобны несчастному юноше, которого я опекал.

Что касается меня самого, то я тоже мог бы поддаться искушению, если бы не мысли о моей чистой любви, не надежды, которые она мне подарила, не чистые желания, которые она внушила, и я, по крайней мере, не мог осуждать эти бедные заблуждающиеся души, которым не было даровано таких благословений. Я очень часто бывал на Земле, но только там, где жила моя возлюбленная, и её любовь постоянно влекла меня к ней, подальше от всех соблазнов, в чистую атмосферу её дома, и хотя я никогда не мог подойти к ней настолько близко, чтобы коснуться её, из-за этой ледяной невидимой стены, которую я описал, я обычно стоял за её пределами, глядя на неё, когда она сидела и работала, читала или спала. Когда я был рядом, она всегда смутно осознавала моё присутствие, шептала моё имя или поворачивалась ко мне с одной из своих грустных улыбок, воспоминания о которых я уносил с собой и утешал себя в одинокие часы. Она выглядела такой печальной, такой несчастной, моя бедная любовь, и такой бледной и хрупкой, что у меня болело сердце, хотя мне было приятно видеть её. Я видел, что, несмотря на все её усилия быть мужественной, терпеливой и надеяться, напряжение было слишком велико для неё, и с каждым днём она становилась всё более хрупкой. В это время у неё было много других забот: семейные неприятности, сомнения и страхи, вызванные странностью её общения с миром духов. Временами она задавалась вопросом, не является ли все это диким бредом, сном, от которого она проснётся и обнаружит, что между мёртвыми и живыми нет связи, нет средств, с помощью которых она могла бы снова связаться со мной, и тогда тупое отчаяние овладевало ею и мной, когда я стоял рядом с ней и читал её чувства, беспомощный и бессильный заставить её осознать моё реальное присутствие рядом с ней, и я молился, чтобы мне позволили каким-то образом дать ей понять, что я здесь.

Однажды ночью, когда я смотрел, как она погружается в сон после изнурительных переживаний, меня, который мог бы тоже плакать от горя за нас обоих, внезапно тронули за плечо, и, подняв глаза, я увидел её духа-хранителя, который впервые помог мне поговорить с ней. Он спросил меня, буду ли я очень тихим и сдержанным, если он позволит мне поцеловать её, когда она будет спать, и я, дикий от этой новой радости, с готовностью согласился. Взяв мою руку в свою, мы вместе прошли сквозь прозрачную ледяную стену, которая была для меня так непроницаема. Склонившись над ней, проводник сделал несколько странных движений рукой, а затем, взяв на несколько мгновений одну из моих рук в свою, велел мне очень нежно прикоснуться к ней. Она тихо спала, на её ресницах ещё блестели слезы, а милые губы были слегка приоткрыты, словно она говорила во сне. Одна рука прижалась к её щеке, и я взял её в свою, так нежно, так ласково – чтобы не разбудить её. Её рука полусознательно сомкнулась на моей, и на её лице появилось такое радостное выражение, что я испугался, что она проснётся. Но нет! Светлый дух улыбнулся нам обоим и сказал: "Поцелуй её сейчас же". И я… ах! Я наклонился над ней, наконец, коснулся её и подарил ей первый в своей жизни поцелуй. Я поцеловал её не один раз, а полдюжины раз, так страстно, что она проснулась, и светлый дух поспешно отстранил меня. Она огляделась и тихо спросила: "Мне снится сон, или это действительно был мой любимый?". Я ответил: "Да", и она, казалось, услышала, ибо улыбнулась такой сладкой улыбкой – ах! так сладко! и снова и снова тихо повторяла про себя моё имя.

Вскоре после этого они позволили мне снова прикоснуться к ней, но я часто находился рядом, и радость от той единственной встречи жила в наших сердцах в течение многих долгих дней. Я видел, насколько реальным был для неё мой поцелуй, и для меня он был как якорь надежды, побуждающий меня верить, что со временем я действительно смогу заставить её почувствовать моё прикосновение и общаться с ней.

Глава V. Духи земного плана

Наконец пришло время, когда я покинул Дом Надежды и отправился в путь, укреплённый уроками, которые я там усвоил, чтобы отработать своё искупление на земном плане и в тех низших сферах, в которые погрузила меня моя земная жизнь.

Прошло восемь или девять месяцев после моей смерти, и я снова стал сильным и бодрым. Я мог свободно перемещаться по огромной сфере земного плана. Моё зрение и другие чувства были настолько развиты, что я мог ясно видеть, слышать и говорить. Свет вокруг меня был похож на слабые сумерки, когда ночь только начинает переходить в день. Для моих глаз, так долго привыкших к темноте, этот тусклый свет был очень желанным, хотя через некоторое время я стал так тосковать по настоящему рассвету, что этот тусклый полумрак был очень монотонным и угнетающим. Те страны, которые расположены в этом, третьем круге земного плана или первой сферы, называются "Сумеречными Землями", и именно туда уходят те духи, чья жизнь была слишком эгоистичной и материальной, чтобы позволить их душам достичь более высокого состояния развития. Однако даже эти Сумеречные земли стоят на ступень выше тех "Призрачных" духов земного плана, которые буквально привязаны к своим прежним местам обитания.

Моя работа должна была начаться на этой земле, в тех местах, которые люди мира называют местами удовольствий, хотя ни одно удовольствие не является таким мимолётным, ни одна деградация не является такой верной, как та, которую они производят даже во время земной жизни. И теперь я понял ценность учений и опыта, которые я приобрёл во время пребывания в Доме Надежды. Искушения, которые когда-то могли показаться мне таковыми, больше не казались таковыми. Я знал, какое удовлетворение приносят такие удовольствия и какой ценой их можно купить, и поэтому, контролируя смертного, как мне часто приходилось делать, я был защищён от соблазна использовать его тело для собственного удовлетворения.

Немногие люди, находящиеся в своих земных оболочках, понимают, что духи могут, и очень часто так и происходит, полностью завладеть телами смертных мужчин и женщин, так что на какое-то время кажется, будто земное тело принадлежит развоплощённому, а не воплощённому духу. Многие случаи так называемого временного сумасшествия объясняются управляющей силой очень низких духов злых желаний или легкомысленных умов, которые по слабости воли или по другим причинам оказываются в полном контакте с воплощённым духом, чьим телом они стремятся воспользоваться. Среди многих древних рас этот факт был признан и изучен, как и многие отрасли оккультных наук, которые мы, живущие в девятнадцатом веке, стали слишком мудрыми, чтобы заглянуть в них, даже чтобы обнаружить, если сможем, те зародыши истины, которыми были благословлены все века и которые стоит извлечь из массы мусора, в которой их похоронили последующие поколения людей.

Работа, которой я теперь занимался, покажется вам не менее странной, чем мне вначале. Великое Братство Надежды было лишь одним из бесчисленного множества обществ, существующих в мире духов с целью оказания помощи всем нуждающимся. Их деятельность осуществляется повсюду и во всех сферах, и их членов можно найти от самых низких и тёмных до самых высоких сфер, которые окружают Землю, и даже простираются в сферы солнечных систем. Они подобны огромным цепям духов, причём самым низким и скромным из них всегда помогают и защищают те, кто стоит выше.

Братству посылалось сообщение, что требуется помощь какому-то борющемуся смертному или несчастному духу, и на помощь отправлялся тот из братьев, кто считался наиболее подходящим. Посылался тот из нас, кто в своей земной жизни поддался подобному искушению и испытал все горькие последствия и раскаяние за свой грех. Часто мужчина или женщина, которым нужно было помочь, бессознательно посылали стремление о помощи и силе, чтобы противостоять искушению, и это само по себе было молитвой, которая была бы услышана в мире духов как крик детей Земли, обращённой ко всем в мире духов, которые сами были сыновьями и дочерями Земли; или может быть, что какой-то дух, которому борющийся был очень дорог, будет искать помощи от их имени и таким образом обратится к нам, чтобы мы пришли к ним на помощь. Нашей задачей было бы следовать за тем, кому мы хотели помочь, и контролировать его, пока искушение не будет преодолено. Мы так тесно отождествляли себя со смертным, что на какое-то время фактически разделяли его жизнь, его мысли, всё, и во время этого двойного состояния существования мы сами часто страдали от беспокойства за человека, чьи мысли стали почти как наши собственные, и от того, что его тревоги были такими же, как наши, а проходя заново главу из нашей прошлой жизни, мы переживали всю печаль, раскаяние и горечь прошлого времени. Он, со своей стороны, чувствовал, хотя и не в такой острой степени, скорбное состояние нашего разума, и там, где контроль был очень полным, а смертный очень чувствительным, он часто воображал, что вещи, которые мы совершали, должны были быть сделаны им самим, либо на какой-то прежней забытой стадии существования, либо увиденные в каком-то ярком сне, который они едва ли могли вспомнить.

Этот контроль или омрачение смертного бессмертным используется по-разному, и те, кто по глупости делает себя подверженным этому либо беспечной злой жизнью, либо поиском в легкомысленном духе простого любопытства для поиска тайн, слишком глубоких для их неглубоких умов, часто обнаруживают, что низкие духи, обитающие на земном плане, и даже духи из гораздо более низших сфер, могут так сильно завладеть смертным, что в конце концов он становится просто марионеткой в их руках, телом которой они могут пользоваться по своему усмотрению. Многие слабовольные мужчины и женщины, которые в чистом окружении вели бы только добрую и чистую жизнь, втягиваются злым окружением в грехи, за которые они несут лишь частичную ответственность – грехи, за которые действительно те контролирующие духи, которые таким образом использовали этих слабых смертных, будут нести ответственность так же, как и сам смертный грешник. За то, что они искушали и использовали чужой организм, эти злые духи должны будут дать страшный ответ, поскольку они были виновны вдвойне. Согрешая сами и увлекая за собой другую душу, они погружаются на такую глубину, с которой их не смогут освободить многие годы, а в некоторых случаях и многие века страданий.

В своей работе мне много раз приходилось выступать в роли контролирующего духа, но я был послан для этого только для того, чтобы внушить смертному чувство ужасных последствий поддавания греху, а также для того, чтобы я мог, не управляя смертным, действовать как страж и сторож, защищая его от контроля блуждающих искушающих духов земного плана. Моя работа заключалась в том, чтобы поднять барьер моей сильной воли против их силы и сдерживать их, чтобы они не могли войти в достаточное сближение с моим подопечным, чтобы управлять им.

Если же он позволил этим низшим духам управлять собой, то они всё равно смогут проецировать на него свои мысли и пожелания, хотя и с трудом.

Хотя в то время я этого не знал и считал, что на мне лежит ответственность за безопасность тех, кого меня послали охранять, я был лишь последним звеном в длинной цепи духов, которые помогали одновременно. Каждый дух был на шаг впереди того, кто стоял ниже его, и каждый должен был укреплять и помогать тому, кто стоял ниже его, если тот терял сознание или не справлялся со своей задачей. Моя роль также должна была стать для меня уроком самоотречения и жертвования личным комфортом, чтобы я мог помочь другому. Моё состояние как духа на земном плане делало меня полезным, поскольку я мог противопоставить материальную силу воли тем искушающим духам в атмосфере, куда более утончённый дух не смог бы проникнуть, и я, как один из привязанных к земле, мог вступить в более тесную связь со смертным, чем это мог бы сделать более развитый дух. Я должен был, посредством снов, когда он спал, и постоянных преследующих мыслей, когда он бодрствовал, внушить сознанию управляемого мною человека то, что пережил я, заставить его почувствовать все ужасные страдания раскаяния и страха, всю ненависть к самому себе, через которые я прошёл и через которые я прошёл снова в горькой душевной агонии, вспоминая их. Все мои чувства были перенесены в его сознание, и он мог бы с уверенностью сказать, что его преследуют все ужасные возможности его задуманных грехов.

На этом конкретном этапе моего опыта я не буду останавливаться, поскольку он знаком многим по эту сторону жизни. Скажу лишь, что я вернулся со своей миссии с сознанием того, что спас многих других от ловушек, в которые попал сам, и тем самым частично искупил свои собственные грехи. Несколько раз меня посылали с подобными миссиями, и каждый раз я возвращался с успехом; и здесь я должен сделать паузу, чтобы сказать, что если мой прогресс в мире духов был настолько быстрым, что удивил большинство тех, кто знал о моем первом состоянии при входе в него, и если я снова и снова противостоял всем искушениям, которые постигли меня, то это заслуга не столько меня самого, сколько чудесной помощи и утешения, которые давала мне постоянная и неизменная любовь той, кто действительно был моим добрым ангелом, и чей образ всегда стоял между мной и всем вредом. Когда все другие могли тщетно звать меня, я всегда прислушивался к её голосу и отворачивался.

Когда я ещё не помогал кому-то в земном теле, меня посылали работать среди несчастных духов земного плана, которые всё ещё блуждали в его темноте, как и я вначале. И к ним я отправился как один из великого Братства Надежды, неся в руке крошечный звездообразный огонёк, который является символом этого ордена. Его лучи рассеивали тьму вокруг меня, и я видел бедных несчастных духов, скрючившихся на земле по двое или по трое вместе, или погружённых в беспомощное страдание в каком-нибудь углу в одиночестве, слишком безнадёжных, слишком несчастных, чтобы обращать на что-то внимание.

Моя работа заключалась в том, чтобы указать им, как их можно доставить в такой Дом надежды, как тот, в котором был я, или, в других случаях, как они могут, пытаясь помочь другим вокруг себя, помочь себе и заслужить благодарность тех, кто был ещё более безнадёжен, чем они сами. Каждой несчастной страдающей душе будет дан свой бальзам исцеления, потому что каждый из них познал свой опыт и у каждого была своя причина грехов.

Глава VI. Сумеречные земли. Дары любви. Долина эгоизма. Страна беспорядков. Земля Скряг. Земля Азарта

По завершении работы в каком-либо месте я возвращался в Сумеречную землю, чтобы отдохнуть в другом большом здании, принадлежавшем нашему братству. Внешне оно было похоже на то, другое, только не такое тёмное, не такое мрачное и не такое голое, и в маленькой комнате, которая принадлежала каждому, были такие вещи, которые мы заработали в награду за наши труды. Например, в моей комнате, которая всё ещё выглядела немного голой, у меня было одно большое сокровище. Это была фотография моей любви. Когда я пристально смотрел на неё, она улыбалась мне в ответ, как будто её дух осознавал мой взгляд, а когда я очень хотел узнать, что она делает, картина менялась и показывала мне её. Все мои спутники считали это большой и замечательной привилегией, а мне говорили, что это результат её любви и постоянных мыслей обо мне, как и моих собственных усилий по совершенствованию. С тех пор мне показали, как этот живой образ был брошен на свет астрального плана и затем спроецирован в раму в моей комнате, но я не могу объяснить это более подробно в этой книге. Другим подарком от моей любимой был бутон белой розы, который я держал в маленькой вазе и который, казалось, никогда не увядал и оставался свежим и благоухающим и всегда был символом её любви, так что я называл её своей белой розой.

Я так сильно мечтал о цветке. Я так полюбил цветы на земле и не видел их с тех пор, как увидел те, что моя дорогая положила на мою могилу. На этой земле не было ни цветов, ни листьев, ни травинок, ни деревьев, ни кустарников, какими бы чахлыми они ни были, – ибо сухая засушливая почва нашего эгоизма не могла дать никому из нас ни цветка, ни зелени; И именно тогда, когда я сказал ей об этом во время одного из кратких визитов, которые я обычно наносил ей, и когда благодаря её руке я смог писать короткие послания – именно тогда, говорю я, когда я сказал ей, что для меня нет ни одной красивой вещи, на которую я мог бы смотреть, кроме как на её изображение, она попросила дать мне цветок от неё, и этот белый бутон розы был принесён в мою комнату другом-духом и оставлен для меня, чтобы я нашёл его, когда вернусь с Земли и от неё. Ах! Вы, у кого так много цветов, что вы не цените их достаточно и оставляете их вянуть без присмотра, вы не можете понять, какую радость принёс мне этот цветок и как я так дорожил им и её фотографией и некоторыми любящими словами, которые она однажды написала мне, что я носил их с собой из сферы в сферу, когда я поднимался, и, я надеюсь, буду дорожить ими всегда.

Из этой Сумеречной страны я совершил множество путешествий и видел много странных и разных стран, но все они несли на себе печать холода и запустения.

В одном месте была большая долина из серых камней, со всех сторон её закрывали тусклые, холодные, серые холмы, а над головой было сумеречное небо. Здесь снова не было видно ни травинки, ни одного чахлого кустика, нигде не было ни малейшего оттенка цвета или яркости, только это унылое запустение серых камней. Те, кто жил в этой долине, сосредоточили свою жизнь и свои привязанности в себе и закрыли свои сердца от всего тепла и красоты бескорыстной любви. Они жили только для себя, для своего удовлетворения, для своих амбиций, и теперь они не видели вокруг ничего, кроме себя и серого запустения своей тяжёлой эгоистичной жизни. В этой долине беспокойно порхало множество существ, но, как ни странно, они были настолько сосредоточены на себе, что потеряли способность видеть кого-либо ещё. Эти несчастные существа были невидимы друг для друга до тех пор, пока не пробуждалась мысль о другом и желание сделать что-то для кого-то, кроме себя, когда они начинали осознавать, что рядом с ними находятся близкие люди, и, стараясь облегчить участь другого, улучшали свою собственную, пока, наконец, их чахлые привязанности не расширялись, и туманная долина эгоизма больше не держала их в своих цепях.

За этой долиной я попал на большой, сухой, песчаный участок земли, где была скудная растительность, и где жители в некоторых местах начали делать небольшие попытки разбить сады рядом со своими жилищами. В некоторых местах эти жилища располагались так густо, что образовывали небольшие города и посёлки. Но все они имели заброшенный уродливый вид, который происходил от духовной нищеты жителей. Это тоже была страна эгоизма и жадности, хотя и не такого полного безразличия к чувствам других, как в Серой долине, и поэтому они искали определённого общения даже с теми, кто их окружал. Многие пришли из Серой долины, но большинство – прямо из земной жизни, и теперь, бедные души, пытались подняться немного выше, и везде, где это происходило, и делались усилия по преодолению собственного эгоизма, сухая почва вокруг их домов начинала прорастать маленькими травинками и чахлыми побегами кустарников.

Какие жалкие лачуги были на этой земле! Какие оборванные, отталкивающие, жалкие на вид люди, похожие на бродяг или нищих, хотя многие из них были одними из самых богатых и выдающихся в земной жизни и наслаждались всем, что могла дать роскошь! Но поскольку они использовали своё богатство только для себя и для своих удовольствий, давая другим лишь жалкие крохи, которые они могли выделить из своего богатства и едва замечая, что они их дали, – из-за этого, говорю я, они и оказались сейчас здесь, в этой Сумеречной стране, бедные как нищие в истинном духовном богатстве души, которое может быть заработано в земной жизни как самым богатым королём, так и самым бедным нищим, и без которого те, кто приходит в страну духов – будь то величайшие или самые скромные люди Земли – должны прийти сюда, чтобы жить там, где все одинаково бедны в духовных вещах.

Здесь некоторые люди ссорились, ругались и жаловались, что с ними обошлись несправедливо, оказавшись в таком месте, учитывая их положение в земной жизни. Они обвиняли других, считая их более виновными в этом, чем себя, и придумывали тысячи оправданий, тысячи притворств для всех, кто слушал их рассказ о том, что они называли своими проступками. Другие всё ещё пытались следовать планам своей земной жизни и пытались внушить своим слушателям, что они нашли средства (за счёт кого-то другого) покончить с этой изнурительной жизнью дискомфорта, и замышляли и планировали, и были в шаге от осуществления своих планов, портили планы других, поскольку те могли помешать их планам, и так далее продолжалась изнурительная круговерть жизни в этой Стране Беспорядков.

Всем, кого я находил готовым выслушать, я давал какое-то слово надежды, какую-то мысль, чтобы ободрить или помочь найти истинный путь из этой страны, и так проходил через неё и отправлялся в Страну скряг – землю, отданную только им, ибо мало кто сочувствует настоящим скрягам, кроме тех, кто разделяет их всепоглощающее желание копить просто ради удовольствия копить.

В этой стране жили тёмные кривоногие существа с длинными когтистыми пальцами, которые рылись в чёрной земле, как хищные птицы, в поисках шальных золотых зёрен, которые тут и там вознаграждали их труды; а когда они находили их, то заворачивали в маленькие кошельки, которые носили с собой, и клали на грудь, чтобы они лежали рядом с сердцем, как самая дорогая для них вещь. Как правило, это были одинокие, уединённые существа, которые инстинктивно избегали друг друга, чтобы их не лишили заветного сокровища.

Здесь я не нашёл ничего, что мог бы сделать. Лишь один одинокий человек на мгновение прислушался к моим словам, после чего вернулся к своим поискам сокровищ в земле, настороженно наблюдая за мной, пока я не ушёл, чтобы я не узнал, что он уже добыл. Все остальные были так поглощены поисками сокровищ, что даже не заметили моего присутствия, и вскоре я покинул этот мрачный край.

Из страны Скряг я спустился в тёмную сферу, которая действительно была ниже земли, в том смысле, что её духовные обитатели были ещё ниже, чем обитатели земного плана.

Здесь всё было очень похоже на Страну Беспорядков, только духи, обитавшие здесь, выглядели ещё хуже и деградировали. Здесь не предпринималось никаких попыток возделывать землю, а небо над головой было почти тёмным, как ночь, и свет был только таким, что позволял им видеть друг друга и предметы рядом с ними. Если в Стране Беспорядков были только ссоры, недовольство и ревность, то здесь были жестокие драки и ожесточённые ссоры. Здесь были азартные игроки и пьяницы. Здесь были букмекеры, карточные шулеры, коммерческие мошенники, распутники и воры всех мастей, от вора из трущоб до его образованного коллеги в высших кругах земной жизни. Здесь находились все, чьи инстинкты были развратными или распущенными, все, кто был эгоистичен и деградировал в своих вкусах, а также многие, кто мог бы находиться в более высоком состоянии духовной жизни, если бы постоянная связь на земле с этим классом людей не ухудшила и не деградировала их до уровня их товарищей, так что после смерти они тяготели к этой тёмной сфере, влекомые узами связи. Именно к этому последнему классу я был послан, ибо среди них была надежда, что всякое чувство добра и права не угасло, и что голос того, кто взывает к ним в пустыне их отчаяния, может быть услышан и привести их обратно в лучшую землю.

Убогие дома или жилища этой мрачной Страны Страданий были во многих случаях большими просторными помещениями, но на всех них лежала печать нечистоты, грязи и упадка. Они напоминали большие дома, которые можно увидеть в некоторых наших трущобах, некогда красивые особняки и прекрасные дворцы, обитель роскоши, ставшие пристанищем самых низких пороков и преступлений. Тут и там встречаются большие одинокие участки страны с несколькими разбросанными жалкими домами, просто лачугами, а в других местах здания и люди теснятся вместе в больших мрачных деградирующих копиях ваших больших земных городов. Повсюду царили убожество, грязь и жалкое состояние; нигде не было ни одной яркой, красивой или благодатной вещи, на которой мог бы остановиться взгляд во всей этой сцене запустения, созданной духовными эманациями от тёмных существ, обитавших там.

Среди этих жалких обитателей я бродил со своей маленькой звездой чистого света, такой маленькой, что она была лишь яркой искрой, мерцающей в темноте, когда я двигался, но вокруг меня она проливала мягкий бледный свет, как от звезды надежды, которая сияла для тех, кто не был слишком ослеплён своими эгоистичными злыми страстями, чтобы увидеть её. То тут, то там я натыкался на тех, кто сидел в дверном проёме или у стены, или в какой-нибудь убогой комнате, кто пробуждался настолько, чтобы посмотреть на меня с моим светом и послушать слова, которые я говорил им, и начинал искать лучший путь, путь возвращения в те высшие сферы, из которых они выпали своими грехами. Некоторых я мог побудить присоединиться к моей работе по оказанию помощи другим, но, как правило, они могли думать только о своих страданиях и стремиться к чему-то более высокому, чем их нынешнее окружение, и даже это, как бы мало это ни казалось, было одним шагом, а за ним вскоре последовал бы следующий – подумать, как помочь другим.

Однажды в своих скитаниях по этой стране я оказался на окраине большого города посреди широкой пустынной равнины. Почва была чёрной и засушливой, больше похожей на те огромные кучи шлака, которые можно увидеть возле металлургических заводов, чем на что-то другое, с чем я мог бы сравнить её. Я находился среди нескольких ветхих, полуразрушенных домиков, которые образовывали своего рода границу между несчастным городом и пустынной равниной, когда мои уши уловили звуки ссоры и крики, доносившиеся из одного из них, и любопытство заставило меня приблизиться, чтобы посмотреть, о чём, может быть, спор и нет ли здесь кого-нибудь, кому я мог бы помочь.

Он был больше похож на сарай, чем на дом. Во всю длину комнаты стоял большой грубый стол, а вокруг него на грубых деревянных табуретках сидело около дюжины мужчин. Какие мужчины! Назвать их так – почти оскорбление мужественности. Они больше походили на орангутангов, в их грубых раздутых искажённых чертах были выражены разновидности свиней, волков и хищных птиц. Такие лица, такие бесформенные тела, такие искажённые конечности – я никак не могу их описать! Они были одеты в различные гротескные и потрёпанные подобия своих прежних земных нарядов, одни по моде вековой давности, другие в более современные одежды, но все одинаково потрёпанные, грязные и неопрятные, волосы взъерошены, глаза дикие и пристальные, светящиеся то яростным светом страсти, то угрюмым огнём отчаяния и мстительной злобы. Тогда мне показалось, что я достиг самой глубокой ямы ада, но с тех пор я видел область ещё ниже – гораздо более чёрную, гораздо более ужасную, населённую существами настолько более свирепыми, настолько более низкими, что рядом с ними они были приручёнными и человеческими. Позже я подробнее опишу этих низших существ, когда перейду к той части моих странствий, которая привела меня в их царство в низшем аду, но духи, которых я сейчас видел дерущимися в этом домике, ссорились из-за мешочка с монетами, лежавшего на столе. Он был найден одним из них, а затем отдан для игры всей компанией. Спор, похоже, возник из-за того, что каждый хотел завладеть им сам, не обращая внимания на права других. Это был просто вопрос сильнейшего, и они уже угрожали друг другу в жёсткой форме. Нашедший деньги, или, скорее, духовный аналог наших земных денег, был молодым человеком, не старше тридцати лет, я бы сказал, который всё ещё обладал остатками хорошего внешнего вида, и, если бы не следы, которые рассеянность оставила на его лице, он казался бы непригодным для своего нынешнего окружения и деградировавших товарищей. Он утверждал, что деньги принадлежат ему, и, хотя он отдал их для честной игры, он возражал против того, чтобы кто-то их у него отнял. Я почувствовал, что мне здесь нечего делать, и под дикий хор возмущённых возгласов и протестов, что они "полагают, что могут сказать, что честно, так же, как и он", я повернулся и ушёл от них. Я прошёл совсем немного и был уже почти напротив другой заброшенной лачуги, когда вся эта дикая компания выскочила из домика, борясь друг с другом, чтобы подобраться к молодому человеку с мешком денег, которого самый главный из них бил и пинал, пытаясь отнять его. Одному из них это удалось, после чего они все набросились на него, а молодой человек вырвался от них и стал бежать ко мне. Через мгновение поднялся дикий крик, чтобы поймать его и избить как самозванца и обманщика, так как в мешке не было золота, а были только камни, а деньги, как сказочное золото в сказках, превратились не в засохшие листья, а в твёрдые камни.

Не успел я это осознать, как несчастный юноша вцепился в меня и стал взывать, чтобы я спас его от этих дьяволов; а всё это надвигалось на нас в горячей погоне за своей жертвой. Быстро, как мысль, я бросился в пустую лачугу, которая давала нам единственную надежду на убежище, таща за собой несчастного юношу, и, захлопнув дверь, прижался к ней спиной, чтобы не впустить наших преследователей. Боже мой! Как они орали, бились, грохотали, пытались выбить дверь, а я напрягал все силы духа и тела, чтобы не пустить их! Я не знал этого тогда, но теперь знаю, что невидимые силы помогали мне и удерживали эту дверь до тех пор, пока они, обескураженные и рассерженные тем, что не смогли сдвинуть её с места, не ушли, чтобы поискать новую ссору или волнение в другом месте.

Глава VII. История Рауля

Когда они ушли, я повернулся к своему спутнику, который сидел, сбившись в кучу, почти оглушённый, в одном углу хижины, и, помогая ему подняться, предложил, что если он сможет немного пройтись, то нам обоим будет лучше покинуть это место на случай, если эти люди вздумают вернуться. С большим трудом и болью я поднял его и медленно помог ему добраться до безопасного места на тёмной равнине, где, если мы и не были укрыты, то, по крайней мере, не подвергались опасности быть окружёнными. Затем я постарался облегчить его страдания, используя методы, которым научился за время пребывания в Доме Надежды, и через некоторое время бедняга смог заговорить и рассказать о себе и о том, как он оказался в этой мрачной стране. Как оказалось, он совсем недавно покинул земную жизнь, будучи застреленным человеком, который ревновал его к жене, и не без причины. Единственным искупительным моментом в истории этого бедного духа было то, что он, бедная душа, не испытывал ни гнева, ни желания отомстить человеку, который поторопил его с уходом из жизни, но только горе и стыд за всё это. Больше всего его ранило и открыло глаза на его деградацию открытие, что женщина, ради любви которой всё это было сделано, была настолько чёрствой, настолько эгоистичной, настолько лишённой всякого истинного чувства любви к ним обоим, что она была занята только тем, как это повлияет на неё саму и её положение в мире моды, и ни одной мысли, кроме злости и раздражения, она не высказала ни своему несчастному мужу, ни жертве его ревнивого гнева.

«Когда», – сказал молодой человек, которого я буду называть Раулем, – «когда я узнал, что действительно умер, но обладаю способностью вернуться на землю, моей первой мыслью было полететь к ней и утешить её, если это возможно, или, по крайней мере, дать ей почувствовать, что мёртвые ещё живут, и что даже в смерти я думаю о ней. И как вы думаете, как я нашёл её? Плачущей по мне? Горевавшей о мне? Нет! Ни на йоту. Только думала о себе и желала, чтобы никогда нас не видеть, или чтобы одним переворотом вычеркнуть нас обоих из своей жизни и начать жизнь заново с кем-то другим, стоящим в социальной шкале выше, чем мы оба. Шелуха упала с моих глаз, и я понял, что она никогда не любила меня ни на йоту. Но я был богат, я был из знати, и с моей помощью она надеялась подняться ещё на одну ступеньку социальной лестницы, а сама добровольно превратилась во взрослую женщину, не из-за любви ко мне, а ради мелкого триумфа – одержать победу над какой-то соперницей. Я был всего лишь бедным слепым дураком, и моя жизнь заплатила за мою глупость. Для неё я был лишь неприятным воспоминанием о том горьком позоре и скандале, который выпал на её долю. Тогда я в горечи бежал с земли, куда угодно, мне было всё равно, куда. Я сказал, что больше не буду верить ни в добро, ни в правду, и мои дикие мысли и желания привели меня в это тёмное место и к этим деградировавшим гулякам, среди которых я нашёл родственные души тем, кто был моими паразитами и льстецами на земле, и среди которых я растратил своё состояние и потерял свою душу».

"А теперь, о! несчастный друг, – сказал я, – неужели даже сейчас ты не будешь искать путь раскаяния, который приведёт тебя обратно в светлые земли и поможет тебе вернуть утраченное наследство твоей мужественности и твоего высшего "я"?"

"Теперь, увы, уже слишком поздно", – сказал Рауль. "В аду, а это, несомненно, ад, нет больше надежды ни для кого".

"Ни для кого нет надежды?" ответил я. "Не говори так, друг мой; эти слова слишком часто звучат из уст несчастных душ, ибо я могу засвидетельствовать, что даже в самом мрачном отчаянии всегда есть надежда. Я тоже познал горе и горечь, столь же глубокую, как твоя; но у меня всегда была надежда, ибо та, кого я любил, была подобна чистым ангелам, и её руки всегда были протянуты, чтобы дать мне любовь и надежду, и ради неё я тружусь, чтобы дать другим надежду, данную мне самому. Пойдём, позволь мне вести тебя, и я направлю тебя в ту лучшую землю".

"А кто ты, о друг, с добрыми словами и ещё более добрыми делами, которому, по правде сказать, я обязан жизнью; но разве я не узнал, что в этом месте, увы! нельзя умереть – можно страдать до самой смерти и даже от всех её мук, но смерть не приходит ни к кому, ибо мы перешли за её пределы и, похоже, должны жить в вечности страданий? Скажите мне, кто вы и как вы оказались здесь, произнося слова надежды с такой уверенностью. Я мог бы принять вас за ангела, посланного мне на помощь, но для этого вы слишком похожи на меня самого".

Затем я рассказал ему свою историю, как я работал над собой, как он мог бы работать, а также рассказал о великой надежде, которую я всегда имел перед собой, что со временем я смогу соединиться с моей милой любовью в стране, где мы больше не будем разлучены.

"А она?" – сказал он, – "довольна, ты думаешь, ждать тебя? Она проведёт всю свою жизнь одиноко на земле, чтобы присоединиться к тебе на небесах, когда ты туда попадёшь? Ах! Друг мой, вы обманываете себя. Это мираж, за которым вы гонитесь. Ни одна женщина, если только она не старая или очень скромная, не станет мечтать о том, чтобы жить вечно в одиночестве ради вас. На какое-то время, я согласен, если она романтична, или если никто не придёт свататься к ней, но, если она не ангел, она утешится, поверьте мне. Если ваши надежды не более обоснованы, мне вас только жаль".

Признаюсь, его слова меня несколько разозлили; они отозвались эхом сомнений, которые всегда преследовали меня, и были как холодный душ на всю ту теплоту романтики, которой я себя подбадривал. Отчасти для того, чтобы удовлетворить как свои, так и его сомнения, я с некоторой горячностью сказал:

"Если я перенесу вас на землю, и мы найдём её оплакивающей только меня, думающей только обо мне, поверите ли вы тогда, что я знаю, о чем говорю, и не нахожусь в заблуждении? Признаешь ли ты, что твой опыт жизни и женщин может быть применим не ко всем, и что даже тебе есть чему поучиться в этом, как и в других вопросах?"

"Мой добрый друг, поверьте, что я от всей души прошу у вас прощения, если моё неверие причинило вам боль. Я восхищаюсь вашей верой и хотел бы сам иметь хоть немного её. Во что бы то ни стало давайте пойдём и увидим её".

Я взял его за руку, и тогда, "желая", чтобы мы отправились к моей возлюбленной, мы начали подниматься и мчаться сквозь пространство почти со скоростью мысли, пока не оказались на земле и не оказались в комнате. Я видел её дух-хранитель, наблюдающий за моей возлюбленной, и смутные очертания комнаты и её мебели, но мой друг Рауль не видел ничего, кроме формы моей возлюбленной, сидящей в своём кресле и похожей на кого-то из святых из-за яркости её духа и бледного мягкого ореола света, окружавшего её, духовного света, невидимого для землян, но видимого теми, кто находится на духовной стороне жизни, вокруг тех, чья жизнь хороша и чиста, так же как тёмный туман окружает тех, кто не добр.

"Mon Dieu!" – воскликнул Рауль, опускаясь на колени у её ног. "Это ангел, святой, которого ты привёл ко мне, а не женщина. Она вообще не с земли".

Тогда я обратился к ней по имени, и она услышала мой голос, и лицо её просветлело, и печаль исчезла с него, и она тихо сказала: "Дорогой мой, ты действительно там? Я так хотела, чтобы ты снова пришёл. Я могу думать и мечтать только о тебе. Можешь ли ты ещё прикоснуться ко мне?" Она протянула руку, и на одно короткое мгновение моя рука легла на неё, но даже это мгновение заставило её вздрогнуть, как будто на неё налетел ледяной ветер.

"Видишь ли, моя дорогая, я привёл несчастного друга, чтобы попросить твоих молитв. И я хочу, чтобы он знал, что на земле есть верные женщины, есть настоящая любовь, которая благословит нас, если только мы будем способны ею наслаждаться".

Она не слышала ясно всего, что я сказал, но её разум уловил смысл, и она улыбнулась, такой лучезарной улыбкой, и сказала: "О да, я всегда буду верна тебе, мой возлюбленный, как и ты мне, и когда-нибудь мы будем очень, очень счастливы".

Тогда Рауль, всё ещё стоявший перед ней на коленях, протянул руки и попытался коснуться её, но невидимая стена отстранила его, как и меня, и он отступил, воскликнув: "Если твоё сердце так полно любви и жалости, удели немного мне, который действительно несчастен и нуждается в твоих молитвах. Молись, чтобы и мне помогли, и я буду знать, что твои молитвы услышаны там, где мои были недостойны быть, и буду надеяться, что даже для меня ещё возможно помилование".

Моя дорогая услышала слова этого несчастного человека и, опустившись на колени рядом со своим креслом, вознесла маленькую простую молитву о помощи и утешении для всех нас. И Рауль был так тронут, так смягчён, что совсем сломался, и мне пришлось взять его за руку и повести обратно в страну духов, хотя теперь уже не в край, лишённый надежды.

С тех пор мы с Раулем понемногу работали вместе в той темной стране, где он теперь перестал обитать, и день ото дня он всё больше надеялся. По натуре он был самым живым и жизнерадостным, истинным французом, полным воздушной грациозной лёгкости сердца, которую не смогло полностью погасить даже ужасное окружение этого мрачного места. Мы стали большими друзьями, и наша работа была приятнее от того, что мы были вместе. Однако нашему общению не суждено было продлиться долго, но с тех пор мы много раз встречались и работали вместе, как товарищи в разных полках, которых случайности войны могут свести или разлучить в любой момент.

Глава VIII. Искушение

Я снова был призван отправиться на землю с миссией помощи, оставив на время свои скитания в духовных сферах; и именно сейчас меня постигло величайшее и ужаснейшее искушение в моей жизни. В ходе моей работы я столкнулся с одним человеком, всё ещё находящимся в земном теле, чьё влияние на мою земную жизнь сделало больше, чем что-либо другое, чтобы разрушить и испортить её, и хотя я тоже не был безупречен – далеко не всегда – но я не мог не чувствовать сильную горечь и жажду мести всякий раз, когда думал об этом человеке и обо всех обидах, которые я претерпел, – обидах, над которыми я размышлял до тех пор, пока временами мне казалось, что мои чувства должны вырваться наружу в каком-то диком взрыве страстного негодования.

В своих странствиях на земном плане я узнал много способов, с помощью которых дух всё ещё может причинять зло тем, кого он ненавидит, кто ещё во плоти. Мы обладаем гораздо большей силой, чем вы можете себе представить, но я считаю, что лучше оставить завесу над возможностями, которые мир предоставляет мстительному духу даже после смерти. Я мог бы подробно описать множество известных мне ужасных случаев, которые действительно имели место – таинственные убийства и странные преступления, совершённые, никто не знал, почему или как, теми людьми на земле, чей мозг был настолько нарушен, что они сами не отвечали за свои действия, а были лишь инструментами одержимого духа. Эти и многие подобные вещи известны нам в духовных сферах, где обстоятельства часто носят совсем иной аспект, чем тот, который показан вам. Старые верования в демоническую одержимость были, в конце концов, не такими уж провидческими, только эти демоны или дьяволы сами когда-то были обитателями Земли.

Так случилось, что когда я вновь, после долгих лет отсутствия, столкнулся с этим человеком, которого я так ненавидел, все мои старые чувства страдания и гнева возродились, но с удесятерённой силой, чем это возможно в земной жизни, ибо дух обладает гораздо, гораздо большими возможностями страдания или наслаждения, удовольствия или боли, любви или ненависти, чем тот, чьи чувства всё ещё завуалированы и омертвлены земной оболочкой, и поэтому все чувства бестелесного духа в десять раз острее.

И когда я вновь оказался рядом с этим человеком, во мне вновь проснулось желание давно отложенной мести, а вместе с ним и самый дьявольский план её осуществления. Ибо моя жажда мести вызвала ко мне из своих обиталищ в низшем аду духов столь чёрного оттенка, столь ужасного вида, что никогда прежде я не видел таких существ и не мечтал о том, что они могут существовать в каком-то кошмарном сне. Эти существа не могут жить ни на земном плане, ни даже в нижних сферах, окружающих его, если только нет сородичей-смертных или какого-то сильного магнитного притяжения, удерживающего их там на некоторое время, и хотя они часто поднимаются в ответ на сильное злое желание смертного или духа на земном плане, они не могут оставаться там долго, и в тот момент, когда притягательная сила ослабевает, подобно верёвке, которая рвётся, они теряют свою власть и снова опускаются в свои тёмные обители. Во времена великого народного негодования и гнева, как, например, во время великого восстания угнетённого народа, в котором подавлены все чувства, кроме страдания и гнева, горький гнев и жажда мести, испытываемые угнетёнными, привлекут вокруг них такое облако этих тёмных существ, что произойдут ужасы, подобные тем, которые наблюдались во время Великой французской революции и родственных восстаний угнетённых людей, и обезумевшее население на некоторое время окажется под полным контролем этих духов, которые поистине подобны дьяволам.

В моём случае эти ужасные существа толпились вокруг меня с восторгом, шептали мне на ухо и указывали способ мести, такой простой, такой лёгкий, и в то же время такой ужасный, такой дьявольский в своей порочности, что я не рискну записать его, чтобы идея о нём не передалась какому-нибудь другому отчаявшемуся человеку и, подобно семени, упавшему в плодородную почву, не расцвела зловещим цветом.

В любое другое время я бы в ужасе отпрянул от этих существ и их грязных предложений. Теперь же в своей безумной страсти я приветствовал их и уже собирался призвать их на помощь, чтобы они помогли мне свершить мою месть, когда, подобно звону серебряного колокольчика, до моих ушей донёсся голос моей возлюбленной, к чьим мольбам я никогда не был глух и чьи звуки могли меня тронуть, как никакие другие. Голос призывал меня прийти к ней всеми клятвами, что мы оба свято хранили и всеми надеждами, которые мы лелеяли, и, хотя я не мог так мгновенно отказаться от своей мести, всё же меня, как верёвкой, тянуло к той, которую я любил, от того, которого я ненавидел.

И вся дикая команда чёрных дьяволов пришла со мной, цепляясь за меня и пытаясь удержать меня, но всё слабее и слабее по мере того, как голос любви, чистоты и истины всё глубже проникал в моё сердце.

И тогда я увидел, что моя возлюбленная стоит в своей комнате, её руки протянуты, чтобы привлечь меня к себе, и два сильных светлых духа-хранителя рядом с ней, а вокруг неё нарисован круг пылающего серебряного света, как будто стена молний окружила её; но по её зову я прошёл сквозь него и встал рядом с ней.

Тёмная толпа стремилась следовать за мной, но их сдерживало огненное кольцо. Один из самых смелых бросился на меня, когда я проходил через него, и попытался схватить, но его рука и кисть были охвачены пламенем света и сморщились, словно брошенные в печь. С воплем боли и ярости он отпрянул назад под дикий вой насмешливого смеха остальных.

Со всей силой своей любви моя дорогая умоляла меня отказаться от этой ужасной идеи и пообещать ей никогда больше не поддаваться столь низменным мыслям. Она спрашивала меня, неужели я люблю свою месть гораздо больше, чем её, что ради её удовлетворения воздвигну между нами непреодолимый барьер задуманного мною преступления? Действительно ли её любовь была так мала для меня в конце концов?

Сначала я не хотел и не мог уступить, но наконец она начала плакать, и тогда моё сердце растаяло, словно её слезы были тёплыми каплями крови её сердца, упавшими на него, чтобы растопить его лёд, и в горькой душевной муке от того, что я заставил её проливать слезы, я опустился на колени у её ног и молился о прощении моей злой мысли – молился о том, чтобы у меня осталась её любовь, чтобы она поддерживала меня, чтобы она была моей единственной мыслью, единственной надеждой, моим всем. И когда я молился, круг тёмных духов, которые боролись за мной, манили меня и пытались выманить, разорвался, как облако чёрного тумана, когда ветер рассеивает его, и они снова погрузились в свою обитель, а я обессиленно опустился у ног моей возлюбленной.

Временами после этого я видел, как тёмные духи приближались ко мне, но никогда больше они не могли подойти близко, потому что у меня была броня в любви моей любимой и моём обещании ей, которая была защитой от всех их нападений.

Глава IX. Замёрзшая земля. Пещеры дремоты

Далее меня послали посетить страну, которая покажется странной в мире духов. Страну Льда и Снега – Замёрзшую Страну – в которой жили все те, кто был холоден и эгоистично расчётлив в своей земной жизни. Те, кто подавил, охладил и заморозил в своих личных жизнях и жизнях других людей все те тёплые, сладкие порывы и привязанности, которые составляют жизнь сердца и души. Любовь была так подавлена и убита ими, что её солнце не могло светить там, где они были, и оставался только мороз жизни.

Среди тех, кого я видел живущими на этой земле, были великие государственные деятели, но это были те, кто не любил свою страну и не стремился к её благу. Их целью были лишь собственные амбиции, собственное возвеличивание, и теперь они казались мне обитающими в великих ледяных дворцах и на высоких морозных вершинах собственных амбиций. Я видел и других, более скромных и идущих разными путями в жизни, но все они были одинаково охлаждены и заморожены ужасным холодом и бесплодностью жизни, из которой было исключено всякое тепло, всякая страсть. Я познал зло избытка эмоций и страсти, теперь я увидел зло их полного отсутствия. Слава Богу, в этой стране было гораздо меньше жителей, чем в другой, потому что, как ни ужасны последствия неправильного использования любви, их не так трудно преодолеть, как отсутствие всех нежных чувств человеческого сердца.

Здесь были люди, которые являлись видными представителями всех религиозных конфессий и всех национальностей на вашей земле. Римско-католические кардиналы и священники строгой и благочестивой, но холодной и эгоистичной жизни, пуританские проповедники, методистские священники, пресвитерианские богословы, епископы и священники Англиканской церкви, миссионеры, браминские священники, парситы, египтяне, магометане – словом, все виды и все национальности можно было найти на этой замёрзшей земле, но едва ли в ком-нибудь из них было достаточно тепла чувств, чтобы хоть в малой степени растопить лёд вокруг себя. Когда же появлялась хоть маленькая капелька тепла, например, одна слезинка печали, тогда лёд начинал таять, и у бедной души появлялась надежда.

Я видел одного человека, который, казалось, был заключён в ледяную клетку; прутья были изо льда, но по прочности они были как прутья из полированной стали. Этот человек был одним из Великих инквизиторов инквизиции в Венеции, одним из тех, само имя которых вселяло ужас в сердце каждого несчастного, попавшего в его лапы; это было самое знаменитое имя в истории, но во всех записях о его жизни и деяниях не было ни одного случая, чтобы хоть тень жалости к его жертвам затронула его сердце и заставила его хоть на мгновение отступить от своей ужасной решимости пытать и убивать тех, кто попадал в лапы инквизиции. Человек, известный своей суровой и строгой жизнью, в которой для него самого было не больше поблажек, чем для других. Холодный и безжалостный, он не знал, что это такое – чувствовать в сердце отклик на чужие страдания. Его лицо представляло собой тип холодной безэмоциональной жестокости: длинный тонкий нос, острый подбородок, высокие и довольно широкие скулы, тонкие прямые жестокие губы, как тонкая линия через всё лицо, голова несколько плоская и широкая над ушами, а глубоко посаженные проницательные глаза сверкали из-под нависших бровей холодным стальным блеском, как у дикого зверя.

Подобно процессии призраков, я видел, как мимо него скользили призраки некоторых из многочисленных жертв этого человека, искалеченные и раздавленные, разорванные и кровоточащие от своих пыток – бледные призраки, блуждающие астральные тени, из которых души ушли навсегда, но которые всё ещё держались вокруг этого человека, не в силах распасться на элементы, пока его магнетизм приковывал их к нему, как цепь. Души и все высшие элементы навсегда покинули эти оболочки, которые были настоящими астральными оболочками, но всё же они обладали определённой жизненной силой – только вся она черпалась из этого человека, а не из освобождённых духов, которые когда-то их населяли. Они были такими, как те призраки, которых видят на том месте, где был убит кто-то слишком хороший и невинный, чтобы быть прикованным к земле. Убийцам и другим кажется, что они живут и преследуют их, но жизнь таких астралов (или призраков) лишь отражённая и прекращается, как только раскаяние и покаяние разрывают связь, связывающую их с убийцами.

Я видел и других духов, которые преследовали этого человека и дразнили его своей беспомощностью и своими прошлыми страданиями, но эти духи выглядели совсем иначе; они были более твёрдыми на вид и обладали силой, мощью и интеллектом, которых не было у других туманных теней. Это были духи, чьи астральные формы всё ещё хранили заключённые в них бессмертные души, хотя они были так раздавлены и истерзаны, что в них осталось лишь яростное желание мести. Эти духи непрестанно стремились добраться до своего бывшего угнетателя и разорвать его на куски, и ледяная клетка казалась им такой же защитой от них, как и тюрьма для них самих. Один, более ловкий, чем остальные, соорудил длинный шест с острым наконечником, который он просунул сквозь прутья, чтобы проткнуть человека внутри, и удивительно, с какой активностью тот пытался избежать его острия. У других были острые короткие копья, которые они бросали в него через решётку. Другие снова брызгали грязной, склизкой водой, а иногда вся толпа объединялась, пытаясь массово броситься на решётку, чтобы прорваться, но тщетно. Несчастный человек внутри, которого долгий опыт научил неприступности его клетки, в ответ насмехался над ними с холодным коварным удовольствием от их бесплодных усилий.

На мой мысленный вопрос, будет ли этот человек когда-нибудь освобождён, мне ответил тот величественный дух, чей голос я слышал в редкие моменты, обращаясь ко мне, с того самого времени, когда я впервые услышал его у своей собственной могилы. В различных случаях, когда я просил помощи или знаний, этот дух говорил со мной, как и сейчас, на расстоянии, его голос звучал для меня как голос, о котором говорили древние пророки, когда им казалось, что Господь говорит с ними в громе. Этот голос звенел в моих ушах своими полными глубокими тонами, но ни заключённый дух, ни те, кто его преследовал, не слышали его; их уши были глухи, так что они не слышали, а их глаза слепы, так что они не видели.

И голос мне сказал: "Сын, взгляни на мысли этого человека на одно короткое мгновение – посмотри, как бы он использовал свободу, если бы она была его".

И я увидел, как видят отражённые в зеркале образы, ум этого человека. Сначала он думал о том, что сможет освободиться, а освободившись, сможет заставить себя вернуться на землю и на земной план, и там найти тех, кто ещё во плоти, чьи стремления и амбиции были подобны его собственным, и с их помощью сковать ещё более крепкое, как железо, ярмо на шеи людей, и установить ещё более жёсткую тиранию – ещё более безжалостную инквизицию, если это возможно, – которая должна будет подавить последние остатки свободы, оставшиеся у угнетённых жертв. Он знал, что в его руках будет сила, намного превосходящая его земную власть, поскольку он будет работать руками и головой, освобождёнными от всех земных оков, и сможет созвать вокруг себя родственные души, товарищей по работе с душами такими же холодными и жестокими, как его собственная. Казалось, он наслаждался мыслью о новых притеснениях, которые он мог спланировать, и с гордостью вспоминал, что он всегда безропотно слушал крики, стоны и молитвы жертв, которых он замучил до смерти. Из любви к угнетению и ради собственных неуёмных амбиций он работал, делая возвеличивание своего ордена лишь предлогом для своих действий, и ни в одном атоме его жёсткой души не пробудилось ни искры жалости или раскаяния. Такой человек, отпущенный на свободу и вернувшийся на землю, стал бы источником опасности куда более смертельной, чем самый свирепый дикий зверь, поскольку его силы были бы куда менее ограничены. Он не знал, что его хвалёная инквизиция, которую он всё ещё стремился укрепить во всей её смертоносной силе, ушла в прошлое, сметённая с лица Божьей земли силой, гораздо более могущественной, чем та, которой он мог обладать; и что, подобно мрачной и ужасной эпохе, в которую она зародилась, как шумная поросль, она ушла, чтобы никогда больше не вернуться и никогда больше не позорить человечество преступлениями, совершенными во имя того, кто пришёл только для того, чтобы проповедовать мир и любовь на земле – ушло, оставив свои следы и шрамы на человеческом разуме в его пошатнувшемся и разбитом доверии к Богу и бессмертию. На земле ещё ощущается откат того движения, которое в конце концов сместило инквизицию, и должны пройти долгие годы, прежде чем всё доброе, чистое и истинное, уцелевшее в те тёмные века, вновь обретёт свою силу и вернёт людей к вере в Бога Любви, а не в Бога Ужасов, каким его рисовали те угнетатели.

Из этой Замёрзшей земли я вышел охлаждённым и опечаленным. Мне не хотелось задерживаться там или исследовать её тайны, хотя, возможно, в будущем я снова смогу посетить её. Я чувствовал, что ничего не мог сделать в той земле, никого не мог понять, а они лишь замораживали и отвращали меня, не принося никакой пользы.

На обратном пути из Замёрзшей земли в Страну сумерек я миновал несколько огромных пещер, называемых "Пещерами дремоты", в которых лежало великое множество духов в состоянии полного оцепенения, не осознавая всего, что их окружает. Это, как я узнал, были духи смертных, которые убили себя поеданием и курением опиума, и чьи духи были таким образом лишены всякой возможности развития, и поэтому ретроградировали вместо того, чтобы прогрессировать и расти – подобно тому, как конечность, связанная и лишённая движения, увядает – и теперь они были слабее, чем нерождённый младенец, и так же мало способны к сознательной жизни.

Во многих случаях их сон длился веками; в других же случаях, когда употребление наркотика было менее продолжительным, он мог длиться только двадцать, пятьдесят или сто лет. Эти духи жили, и их чувства были развиты немногим больше, чем у какого-нибудь гриба, который существует без единой искры разума; но в них всё же оставался зародыш души, заключённый, как крошечное семя в оболочке египетской мумии, которое, пока оно так лежит, всё ещё живо, и в благоприятной почве, наконец, прорастёт. Эти пещеры, в которые их положили добрые руки духов, были полны живительного магнетизма, и несколько сопровождающих духов, которые сами прошли через подобное состояние от отравления опиумом в своей земной жизни, были заняты тем, что вливали жизнь в те коматозные тела духов, которые лежали по всему полу, как ряды мертвецов.

Постепенно, в зависимости от того, насколько дух был повреждён наркотиком, принятым в земной жизни, эти несчастные существа пробуждались к сознанию и испытывали все те страдания, которые испытывает опиумопоклонник, лишённый своего смертельного наркотика. Долго и медленно бедные души пробуждались, чувство за чувством, пока, наконец, подобно слабым страдающим детям, они не стали пригодны для обучения, и тогда их отправили бы в учреждения, подобные вашим приютам для идиотов, где зарождающийся интеллект тренировали бы и помогали ему развиваться, и восстанавливали бы те способности, которые были полностью уничтожены в земной жизни.

Эти бедные души будут учиться очень медленно, потому что им придётся пытаться усвоить те уроки, которые они должны были преподать, без помощи земной жизни. Подобно пьяницам (только в ещё большей степени), они парализовали мозг и чувства и избегали, а не усваивали уроки земной жизни и её развития духа.

Для меня эти «Пещеры Дремоты» были невыразимо печальным зрелищем – не в меньшей степени из-за того, что эти жалкие трущобники так долго не осознавали, сколько драгоценного времени они потеряли в своём бессонном, безнадёжном сне прозябания.

Подобно зайцу из басни, пока они спали, другие, менее быстрые, выиграли гонку, и эти бедные души могут тщетно пытаться в течение бесчисленных веков вернуть потерянное время.

Когда эти души в пещерах наконец проснутся, какая участь их ожидает, какой ужасный путь им предстоит пройти, чтобы вновь достичь той точки земной жизни, из которой они выпали! Разве не наполняет наши души ужасом мысль о том, что на земле есть люди, которые живут и накапливают богатство за счёт прибыли от этой ужасной торговли опиумом, которая не только разрушает тело, но, кажется, ещё более фатально разрушает душу, пока человек не задастся вопросом, есть ли надежда для этих жертв?

Эти ужасные пещеры, эти ужасные одурманенные души – могут ли какие-либо слова указать на судьбу более страшную, чем это? Пробудиться, наконец, с интеллектом идиотов, расти, через сотни лет, наконец, вернуться к обладанию умственными способностями детей – не взрослых мужчин и женщин. Медленным, медленным должно быть их развитие даже тогда, потому что в отличие от обычных детей они почти потеряли способность расти, и им требуется много поколений времени, чтобы научиться тому, чему могло бы научить их одно поколение на Земле. Я слышал, что многие из несчастных существ, достигнув, наконец, развития младенцев, отправляются обратно на Землю, чтобы вновь воплотиться в земном теле, дабы вновь насладиться теми преимуществами, которыми они злоупотребляли прежде. Но об этом я знаю только понаслышке и не могу высказать своего мнения по поводу истинности этой истории. Я только знаю, что буду рад думать о любой такой возможности для них, которая могла бы сократить процесс развития или помочь им вернуть всё, что они потеряли.

Глава X. Мой дом в Сумеречных землях. Общение между живыми и мёртвыми

В своём доме в Сумеречных землях я отдыхал некоторое время, изучая себя и свои силы, которые были во мне, и пытаясь применить уроки, которые я получил в своих странствиях. Моим главным наставником в это время был человек, во многом похожий на меня, проживший такую же жизнь на Земле и прошедший через низшие сферы, как и я сейчас, и ставший обитателем яркой солнечной страны, откуда он постоянно приходил, чтобы учить и помогать тем членам Братства, которые, как и я, были его учениками.

Был и другой учитель или проводник, которого я иногда видел, чьё влияние на меня было ещё более сильным, и от которого я узнал много странных вещей, но поскольку он находился в гораздо более продвинутой сфере, чем другой, я редко видел его как отдельную личность. Его учения приходили ко мне скорее в виде мысленных предложений или вдохновенных речей в ответ на какие-то мои вопросы. Я не буду описывать вам этого духа, так как во время моего пребывания в Сумеречной стране я видел его очень смутно, и только тогда, когда моё развитие переходило в более светлое состояние.

Хотя этот человек не был полностью видимым для меня, я часто осознавал его присутствие и его помощь, и когда позже я узнал, что он был моим главным духом-хранителем во время моей земной жизни, я мог легко проследить многие мысли и предложения, многие мои высшие стремления, связанные с его влиянием; и именно его голос так часто говорил мне в предупреждение или в утешение, когда я боролся, почти ошеломлённый своим ужасным положением при первом вхождении в мир духов. В дни тьмы я смутно сознавал, как он входил и выходил из моей маленькой камеры и успокаивал мои ужасные страдания своим магнетизмом, своими чудесными знаниями и силой.

Вернувшись в Сумеречную страну из тёмных сфер, которые я посетил, я почувствовал себя почти как дома, ибо, какой бы голой и потрёпанной ни выглядела моя комната, какой бы маленькой и тесной она ни была, в ней всё же хранились все мои самые большие сокровища: моё зеркало, в котором я мог видеть свою возлюбленную, и роза, и письмо, которое она мне прислала. Кроме того, у меня там были друзья, такие же товарищи по несчастью, как и я сам, и хотя мы, как правило, часто оставались одни, размышляя о наших прошлых ошибках и их уроках, всё же иногда было очень приятно, когда к тебе заходил тот или иной друг, и поскольку все мы были одинаково людьми, которые опозорили себя своей земной жизнью и теперь стремились идти по лучшему пути, то даже в этом была симпатия. Наша жизнь, если бы я мог дать вам полное представление о ней, действительно показалась бы вам странной. Она была похожа на земную жизнь и в то же время не похожа на неё. Например, иногда мы ели простую пищу, которую нам давали, казалось бы, по волшебству, когда мы чувствовали голод, но часто в течение недели мы не думали о еде, если только кто-то из нас не любил хорошо поесть на земле, и в этом случае желание возникало гораздо чаще, и его трудно было удовлетворить. Что касается меня самого, то мои вкусы были несколько просты, и ни еда, ни питьё сами по себе не обладали для меня особой привлекательностью.