Истекает шестой год от начала русской смуты. Многое за это страшное время пережито, и многое из того, что было тайным, становится явным.
Сквозь туман взаимных обвинений, раздражения и злобы, вольной и невольной неправды пробивается на свет божий истина. Раскрываются двери архивов, становятся доступными тайны отношений, всплывают воспоминания, у людей начинает говорить совесть.
И по мере того как одна за другою ниспадают с прошлого завесы, рушатся с ними и те злые вымыслы и сказки, на которых выросла в злобе зачатая русская революция. Как будто встав от тяжелого сна, русские люди протирают глаза и начинают понимать, что они потеряли.
И все выше и выше поднимается над притихшей толпой чистый образ царственных страдальцев. Их кровь, их страдания и смерть тяжким укором ложатся на совесть всех нас, не сумевших их оберечь и защитить, а с ними защитить и Россию.
Покорные воле Предвечного, с евангельской кротостью несли они поругание, храня в душах непоколебимую верность России, любовь к народу и веру в его возрождение. Они давно простили всех тех, кто клеветал на них и предал их, но мы не имеем права этого делать. Мы обязаны всех призвать к ответу и всех виновных пригвоздить к столбу позора. Ибо нельзя извлечь из прошлого благотворных уроков для грядущих поколений, пока это прошлое не исчерпано до дна…
Говорить о значении воспоминаний Анны Александровны Вырубовой, урожденной Танеевой, не приходится: оно само собою очевидно. Из всех посторонних лиц А. А. Танеева[2] в течение последних двенадцати лет стояла к царской семье ближе всех и лучше многих ее знала. Танеева была все это время как бы посредницей между императрицей Александрой Федоровной и внешним миром. Она знала почти все, что знала императрица: и людей, и дела, и мысли. Она пережила с царской семьей и счастливые дни величия, и первые, наиболее горькие минуты унижения. Она не прерывала сношений с нею почти до самого конца, находя способы поддерживать переписку в невероятно трудных для того условиях. За свою близость к царской семье она подверглась тяжким гонениям и со стороны Временного правительства, и со стороны большевиков. Не щадила ее и клевета. Имя Вырубовой до сих пор в глазах известной части русского общества остается воплощением чего-то предосудительного, каких-то интриг и бесконечных тайн двора.
Мы не предполагаем ни оправдывать, ни порочить А. А. Танееву и не берем на себя ответственности за объективность изложенных ею фактов и впечатлений. Напомним, однако, что действия ее были предметом самого тщательного расследования, производившегося людьми, глубоко против нее предубежденными. Расследование это направлялось Временным правительством, для которого обнаружение в среде, близкой к царской семье, преступления или хотя бы того, что принято называть скандалом, было жизненной потребностью, так как в предполагаемой «преступности» старого режима было все оправдание смуты. И вот это разгадывание, вывернув наизнанку самые интимные подробности жизни и подвергнув женщину страшной нравственной пытке, не говоря о физических страданиях, ничего за ней не открыло и кончило тем, что признало ее ни в чем не виновной. Мало того, В. М. Руднев – следователь, производивший расследование «безответственных» влияний при дворе, проводником коих почиталась Танеева, – дал ей в своих воспоминаниях характеристику, совершенно обратную той, какую рисовала досужая молва. Он определяет ее как женщину глубоко религиозную, полную доброты и «чисто христианского всепрощения», «самую чистую и искреннюю поклонницу Распутина, которого до последних дней его жизни она считала святым человеком, бессребреником и чудотворцем». «Все ее объяснения на допросах, – говорит следователь, – при проверке их на основании подлинных документов всегда находили себе полное подтверждение и дышали правдой и искренностью».
Не касаясь этой оценки по существу, нельзя не отметить, что факты, следователем установленные, сняли с А. А. Танеевой по крайней мере те обвинения нравственного порядка, которые возводила на нее молва.
Не все, быть может, найдут в воспоминаниях А. А. Танеевой то, чего от них ожидают. И действительно, во многом эти воспоминания слишком сжаты, порой – излишне подробны. Возможно, в них есть кое-что недосказанное, вернее, неточно воспринятое и расцененное автором, например, степень влияния Распутина на образ мыслей императрицы Александры Федоровны, доверявшей, к прискорбию, его прозорливости и пониманию людей. Нет в них достаточно подробных сведений и о содержании бесед с ним, и о тех советах, которые он иногда подавал по практическим вопросам жизни, и это тем более жаль, что его советы, если судить по письмам императрицы, имели вовсе не тот характер, который им приписывали. Нет подробностей и о многих лицах, которые через А. А. Танееву пытались проникнуть в круг внимания императрицы и заручиться ее поддержкой. И вообще роль этого окружения кажется в воспоминаниях недостаточно выясненной.
Не следует, впрочем, забывать, что воспоминания – это не исследование, и к ним нельзя предъявлять требований полноты впечатления, да и действительная жизнь всегда проще фантазии. Дело критики – указать пробелы, если они есть, и ожидать, что автор не преминет восполнить их тем, что у него в памяти сохранилось. Искренность воспоминаний А. А. Танеевой тому порукой.
Однако и самый строгий критик должен будет признать, что воспоминания эти являются документом большого исторического значения и знакомство с ними обязательно для каждого, кто хочет дать себе ясный отчет в событиях, предшествовавших смуте.
Впервые из источника, осведомленность которого стоит вне всяких сомнений, мы узнаем о настроениях, господствовавших в среде царской семьи, и получаем ключ к пониманию взглядов императрицы Александры Федоровны, нашедших себе выражение в ее переписке с государем. Впервые мы получаем точные сведения об отношениях государя и его семьи ко многим событиям политической и общественной жизни и о внутренних их переживаниях в трудные минуты объявления войны, принятия государем верховного командования и в первые недели революции.
Воспоминания А. А. Танеевой наводят на мысль, что одной из главных, если не главной, причиной неприязни к императрице Александре Федоровне, неприязни, которая возникла в известных слоях общества, а оттуда, приукрашенная молвой и сплетней, перешла в массы, был чисто внешний факт – замкнутость ее жизни, обусловленная прежде всего болезнью наследника и вызывавшая ревность со стороны тех, кто считал себя вправе стоять близко к царской семье. Мы видим, как росло это настроение, вызывая все больший и больший уход в себя императрицы, искавшей успокоения в религиозном подъеме. Она стремилась хотя бы в формах простой народной веры найти разрешение мучительным противоречиям жизни. Мы видим также, какое чистое, любящее и преданное России сердце билось в той, которую считали надменной, холодной и даже чуждой России царицей. И если это впечатление так упорно держалось, то, спрашивается, не лежит ли вина прежде всего на тех, кто не сумел или не захотел ближе и проще подойти к ней, понять и охранить от клеветы и сплетни ее тоскующую душу?!
Мы видим из воспоминаний А. А. Танеевой ярче, чем из всех других источников, весь ужас измены, окружившей царский дом, видим, как в минуту беды отпадали от государя и его семьи один за другим все те, кто, казалось, обязан был первым сложить голову за их защиту: тщетно ожидали императрица и великие княжны того флигель-адъютанта, которого считали ближайшим своим другом; отказался прибыть в Царское Село по зову государя его духовник; приближенные и слуги, за исключением нескольких верных, поспешили покинуть их при первых же признаках развала; и много другого тяжелого и позорного узнаем мы из этих воспоминаний.
Но есть в воспоминаниях А. А. Танеевой и особая черта, выделяющая их из других впечатлений первых времен смуты. Наряду с тяжелыми картинами развала, предательства и измены, как много чистых и светлых явлений ею отмечено. Среди бесконечного, казалось бы, озверения сбитого с пути народа сколько прорывается чуткого сострадания и ласки, сколько геройского самоотвержения, сколько привязанности к старому, гонимому прошлому. Все эти трогательные люди, укрывающие от преследований несчастную, затравленную женщину или пытающиеся оградить ее от остервенелых солдат и матросов, все эти раненые, помнящие добро и ласку, – в них оправдание России, в них ее светлое будущее! Старое, доброе, хорошее погибло или замолкло, придавленное обвалившейся на него громадой злобы и страстей, но Она жива – эта бесконечно трогательная душа православной сердобольной России. Под грубой корой предрассудков, под грязью и гноем, хлынувшими из трещин истории, – продолжает жить нежное и сострадательное сердце народа. Оно – лучшая порука в том, что не все потеряно и погибло, что настанет день, когда из праха, из развалин и грязи встанет Россия, очистит себя покаянием, стряхнет с души своей инородное иго и вновь явит изумленному миру беззаветную преданность исконным своим идеалам. И погибший праведник-царь станет тогда первой святыней России.